Обед с режиссером

Титикака

Инженер Соусов написал сценарий «Тетя весом в сто кило» и по наивности отнес его на киностудию. «Тетей» у них на заводе называли толстенную металлическую болванку, из которой после обработки получалась махонькая деталька, а все остальное шло в стружку. Такая бесхозяйственность очень возмущала Соусова, и поэтому сценарий, как он верил, получился у него острый и полезный. К тому же и героев своих Соусов знал, как говорится, «вась-вась».

И вот через каких-нибудь пять месяцев Соусову позвонили домой, и молодой женский голос пригласил его на студию в творческое объединение «Индустрия» на обсуждение сценария.

Соусов подскочил на стуле от счастья. Радужные надежды воссияли в его заколотившемся простодушном сердце…

В указанный день и час инженер Соусов вошел в святилище. Зальце было уютное, симпатичное: усердно натертый паркет, диванчик, кресла, столики, одним словом, все тут располагало к умственным, разветвленным разговорам. Соусов поздоровался с присутствующими и сел в углу за столик, специально предназначенный, как ему подумалось, для обсуждаемого.

Обсуждатели тоже опустились в кресла. Их было четверо: румяный бодрячок Бакенбардский с медной бородкой клинышком, Генриетта Недремайло, женщина в черном, с лицом, лишенным природного и косметического обаяния, далее сидел Геннадий Мухов, высокий узкогрудый молодой человек с длинным кротко-печальным лицом, и, наконец, за секретарским столиком разместилась девушка Танечка, разложившая перед собой скоросшиватель, блокнот и шариковую ручку.

Бакенбардский, Недремайло и Мухов переговаривались о чем- то своем. Обсуждение почему-то не начиналось. Наверное, кого- то ждали.

И тут вошел похожий на седого коршуна сам Кулебяка, известнейший кинорежиссер, худрук объединения «Индустрия». Пышно-седой, горбоносый, эффектно загорелый, с ярко-синими острыми глазками под густющими черными бровями, умница и удачник, Кулебяка был жутко выездным человеком. Смотаться в Сан-Франциско и обратно было для него проще, чем нам с вами из Москвы в Калугу. И вот теперь этот выдающийся человек в несерьезном джинсовом костюме и какой-то вишневой рубашечке вошел в зальце. Бакенбардский, Недремайло и Мухов отреагировали на шефа без подхалимской суеты, а с ленцой равноправных творческих работников, но все равно какая-то кроличья субординационность на миг промелькнула в их глазах.

Кулебяка дружески потряс всем руки, а перед Соусовым еще вдобавок и повинился:

— Вы уж простите, голубчик, не сумел я прочитать вашего сценария. Только вчера, понимаете, вернулся из командировки в Латинскую Америку. Милые хозяева нас совсем заездили — то на Копакабану, с Копакабаны на Титикаку, это озеро такое с неприличным названием на границе Боливии и Перу. С Титикаки — обратно в Рио. Кошмар! Какой-то калейдоскоп имен, племен, лиц и событий. Ну, ничего, я посижу тут тихонечко в уголке, послушаю и, надеюсь, кое-что пойму. — И Кулебяка мило улыбнулся.

— Конечно, конечно, — забормотал Соусов, вспыхнувший от того, что знаменитый режиссер так вполне по-товарищески разговаривает с ним.

— Ну-с, начнем, пожалуй, — благодушно сказал Кулебяка, отваливаясь на спинку дивана.

Веселая уверенность подхватила Соусова, как майский ветерок тополиную пушинку. Мелькнула даже честолюбивая мыслишка: «А не возьмется ли сам Кулебяка поставить „Тетю весом в сто кило“»?

Соусов чувствовал себя, как на школьном экзамене среди хороших, добрых учителей, где провал исключен не только по причине доброжелательности экзаменаторов, но и потому, что он действительно знает предмет насквозь.

— Разрешите мне, — сказала Генриетта Недремайло, вставая.

Тонкая линия рта на ее сером лице искривилась в брезгливой гримасе.

— Я внимательно ознакомилась со сценарием, — тусклым голосом произнесла Недремайло, — и должна заявить прямо: он производит гнетущее и даже где-то, поймите меня правильно, отталкивающее впечатление.

Соусов не поверил ушам своим.

— Начиная с первой страницы, — продолжала Генриетта, — автор ничтоже сумняшеся утверждает, будто у нас после наступления темноты женщине якобы опасно без охраны появляться на улице…

— Да откуда вы это?.. — залепетал было Соусов, но Бакенбардский, тоже кисло сморщившись, прервал его:

— Не перебивайте! Вам еще будет предоставлено слово…

А Недремайло уже закруглялась:

— И вот в такой чернительной тональности выдержан весь сценарий, претендующий якобы на показ нашей действительности. По-моему, тут просто не о чем говорить, товарищи, поймите меня правильно.

Потрясенный Соусов блуждал глазами по первой странице сценария, пытаясь найти строки, в которых Недремайло уловила намек на опасность ночного хождения по улицам. Всю страницу занимал эпизод в женском общежитии при заводе. Девушки весело обсуждали предстоящую свадьбу инструментальщицы Маруси и новатора-фрезеровщика Валерия, а Марусина подруга Аля спела задорную частушку:

И тут Соусов ахнул: неужто по одной этой частушке, которую он мог в один миг заменить любой другой частушкой, Недремайло сделала свой уничтожающий вывод о всем сценарии?!

Но прежде чем Соусов успел обдумать свои подозрения, из угла подал грудной басок тощий Геннадий Мухов:

— И вообще это сценарий для детей!

Вконец опешивший бедняга Соусов только и мог сделать, что распахнуть рот. «Дети-то при чем?» — с тоской подумал он и, закрыв рот, повернул голову к Кулебяке, надеясь у метра найти поддержку в эту гибельную минуту.

Но в ответ на молящий взгляд тонущего Соусова Кулебяка томно сдвинул лохматые черные брови, улыбнулся извиняющейся улыбкой и, чуть разведя ладони, что-то прошептал. По движению его губ Соусов догадался: «Увы, не читал — Копакабана, Титикака…»

— Разрешите, я тоже скажу несколько слов, — встал бодрячок Бакенбардский и, не дожидаясь ничьего разрешения, застрекотал: — Я позволю себе не согласиться с уважаемой Генриеттой Климовной.

Соусов перевел дух и с надеждой взглянул на Бакенбардского, — наконец-то раздался голос разума и справедливости.

— Лично мне, знаете, не показалось, что пафос сценария в показе хулиганства на городских улицах. Нет, нет. Я считаю, что перед нами — типичный мюзикл, легкая комедия из жизни заводских девчат. Частушки, бойкий девичий перепляс…

«Наваждение какое-то, — подумал Соусов. — Значит, и этот тоже прочитал из всего сценария только первую страницу со злосчастной частушкой!» Сцена в общежитии занимала всего лишь одну страницу из семидесяти пяти, а дальше в соусовском сценарии повествовалось о том, как фрезеровщик Валерий конфликтует с главным технологом Слепаковым, потому что совесть не позволяет Валерию вытачивать из стокилограммовой «тети» одну крохотную детальку, а весь остальной металл переводить в стружку.

— Как вам не стыдно! — прервал Соусов Бакенбардского. — Вы же не читали сценария! Какой мюзикл, какая комедия?!.

— Ну, знаете! — вспыхнул Бакенбардский и оглянулся. Недремайло возмущенно пожала черными плечиками. Мухов неодобрительно поводил длинным подбородком. Великий Кулебяка иронично улыбался кончиками губ. Ощутив поддержку коллег, Бакенбардский сгустил голос:

— Умейте себя вести на обсуждении в творческом коллективе! Вы не в пивной. Тем более, что я отнюдь не перечеркиваю вашу работу. Я хочу лишь сказать, что вы попали с вашим сценарием не по адресу. Как говорится, шел в комнату, попал в другую. Ваша главная героиня мечтает о женихе, о веселом парне с гармонью, неженатом, не так ли? И прекрасно. Пусть мечтает! Но согласитесь, что объединение «Индустрия» здесь ни при чем. Идите в «Хоровод» — творческое объединение музыкально-комедийных фильмов.

— И вообще сценарий для пионеров, — прогудел тощий, узкогрудый Мухов.

К этому моменту инженер Соусов уже понял все. Он понял, что он здесь не нужен. Соусов прямо-таки физически чувствовал, что хозяева дома выталкивают его обратно на улицу, как спихивают с подоконника на землю чужую кошку, нахально вспрыгнувшую в окно дорогой дачи.

Единственное, что Соусову было еще не вполне ясно, так это почему Мухов упорно твердил, будто сценарий предназначен для пионеров. И уже складывая бумаги в портфель, Соусов спросил устало:

— А при чем тут пионеры, вы мне не объясните?

— Вот те раз, — удивился Мухов. — Так у вас же говорится про вожатого.

— Да, да, конечно, — догадался Соусов. — Про вожатого, с гармонью неженатого. Правильно. — И Соусов, вставая, с лязгом застегнул портфель.

— Подождите, подождите, товарищ, э-э-э, Подливкин, куда вы? — сказал Бакенбардский.

— Моя фамилия Кетчупов, — поправил Соусов.

— Да-да, извините, Кетчупов. Сядьте. Обсуждение еще не закончилось. Мы ради вас собрались, а вы так невежливо убегаете. Никанор Калистратыч, вы не желали бы подвести итоги обсуждения? — обратился Бакенбардский к Кулебяке.

Кулебяка отвалился от спинки дивана, поиграл бровями, внимательно оглядел свои костлявые загорелые пальцы и сказал:

— Ну, собственно, что же?.. К великому сожалению, мне не удалось глубинно изучить сценарий, размять его как следует — командировка помешала. Но тем не менее сейчас, пока вот шло обсуждение, я, так сказать, наметанным глазом ухватил, кажется, зерно. И я хочу сказать вот что…

Тонкий лучик надежды засветился на миг в окутанном свинцовой хмарой сердце инженера Соусова.

— Я хочу сказать нашему молодому сценаристу: не следует, дорогой мой, смеяться над полными женщинами. Поверьте мне, это неэтично. Если некая тетя весит сто кило, право же, это не повод для комедии. Мы же гуманисты, черт возьми!

Дальше Соусов не стал слушать. Он схватил портфель и двинулся к двери. Но на пороге он оглянулся и, вонзив взгляд в коршуньи глазки Кулебяки, произнес всего только одно слово, но в это слово он вложил столько жгучего, клокочущего презрения, что его хватило бы на часовую прокурорскую речь. Он сказал:

— Титикака!

И ушел.