Оберег для царевича (СИ)

Глава 21

Олеся вошла в дом. Здесь было тихо, темно и гораздо теплее, чем на улице. Девушка, взволнованная встречей с берегинями, мечтала поскорее вернуться в постель. Ей ужасно захотелось устроиться под боком у своего любимого и уснуть в его объятиях.

Она тихонько прикрыла за собой дверь и хотела было подняться наверх. Как вдруг вспомнила, что не оставила сегодня вечером каши для кикиморы, живущей в доме. Стараясь не шуметь, девушка зажгла свечу, стоящую на столе. Потом достала горшок с кашей, оставшейся с сегодняшнего обеда, и отложила немного в маленькое блюдечко.

Вернув горшок на место, Олеся поставила тарелочку с кашей возле печки. Она уже было собралась уходить, как вдруг из темного угла выбралась на свет уже знакомая ей кикимора.

— Спасибо, хозяюшка. Впервые за все годы я сыта. Когда тебя не станет, опять отощаю, — сказала она, протягивая вперёд тонкие ручки.

Олеся улыбнулась. Она подумала, что тощать этому безмерно худому существу все равно некуда, но не стала говорить об этом, чтобы не расстраивать её. Ещё её зацепили слова — «когда тебя не станет». Звучало это так, будто бы девушке не суждено остаться в живых.

«Ещё одна пророчит несчастье», — подумала она, но вслух сказала другое.

— Я скоро приеду, а пока попрошу Ермолая ставить каждый день для тебя угощение.

Кикимора рассыпалась в благодарностях.

— Ты послушай меня, хозяюшка, — заговорила она после, — страшно мне было говорить. Сама знаешь, от домового мне нигде не укрыться, а этот народ не любит, когда их тайны выдают. Но не могу промолчать. Надо предупредить тебя, чтобы не получилось, как со старой хозяйкой.

Олеся присела рядом с ней, так как кикимора говорила очень тихо, постоянно оглядывалась, как будто боялась, что её может услышать кто-то другой, кроме девушки.

— Ты не смотри, что твой суженый тих да покладист. Он такой, но до поры до времени. Если хочешь жива остаться, никогда ни на кого другого не смотри, и всё у него на глазах будь, чтобы не в чем ему было тебя упрекнуть.

Олеся удивлённо уставилась на тощую собеседницу. Она не понимала, о чём говорит кикимора.

— Что ты знаешь? — также шепотом спросила она.

— Домовой — самое ревнивое существо на свете. Он любить-то любит, но коли прознает о сопернике — берегись! Ты спрашивала, кто убил матушку хозяина, так я скажу кто — домовой! Олеся похолодела. Она не могла сообразить, какой именно домовой убил хозяйку, тот, от которого она родила мальчика, или сам мальчик, наполовину домовой.

— Кто убил? — севшим голосом спросила она.

— Ну, кто убил? Я же тебе говорю: хозяйка крутила любовь с домовым. Он любил красавицу больше всего на свете. Но как-то заподозрил её в измене и задушил ночью прямо в постели!

— Да ну! — в изумлении воскликнула девушка.

Кикимора вдруг задрожала и, подбежав совсем близко к Олесе, зашептала:

— Он идёт сюда! Берегись, он злится!

И в ту же секунду скрылась в темноте.

Девушка почувствовала, как по спине у неё ползет холодок, руки её вспотели, а в горле пересохло от страха. Она представляла себе, как старый всклоченный домовой идёт сюда прямо из царского дворца, и задрожала. Олеся огляделась по сторонам, но никого и ничего не видела. В кухне было пусто и тихо.

Усилием воли она заставила себя успокоиться. Эта кикимора что-то напутала. Если старый домовой сейчас во дворце, то он никак не мог идти сюда. Да и чего ему злиться на Олесю, она ведь с ним даже незнакома.

Девушка уже хотела погасить свечу и подняться наверх, как прямо перед ней возник силуэт человека.

Олеся взвизгнула от ужаса и отступила назад, чуть не упав. Свалиться на пол ей не дали крепкие руки, схватившие её за плечи.

— Борислав! Это ты? Как ты меня напугал! — с облегчением выпалила она, разглядев знакомые и столь любимые ею черты.

Парень молчал. Олеся увидела, что лицо его окаменело, а рот скривился в однобокой ухмылке. Это был верный признак, что он злится или сильно расстроен.

— Где ты была? — ледяным тоном задал вопрос Борислав.

— Я выходила в сад, — ответила Олеся.

— Зачем? — звенящим голосом задал вопрос молодой человек.

Борислав продолжал держать девушку за плечи. Руки его, удивительно сильные, впивались в её тело, доставляя боль.

— Меня звали берегини. Я услышала и вышла, — проговорила девушка.

Олеся болезненно поморщилась, но не сделала попытки освободиться. Она только бросила взгляд на ладонь парня, сжимавшую её плечо.

Борислав, внимательно следивший за ней, заметил это. Он отпустил девушку, но продолжал смотреть прямо в глаза, как будто желая проверить, правду ли говорит невеста.

Из своей комнаты, расположенной возле кухни, вышел Ермолай. Он сонно щурился и с испугом поглядывал на девушку и молодого человека.

Когда дед подошёл поближе, Олеся увидела, что в его старческих глазах плескался ужас. Он открывал и закрывал рот, как будто собираясь что-то сказать, но не решался. Наконец он смог подобрать слова.

— А что это вы не спите? — преувеличенно весёлым голосом спросил он.

Олесе стало страшно. Она расширившимися глазами смотрела на своего любимого, пытаясь понять, чем он недоволен, почему глаза его, обычно с нежностью глядящие на неё, сейчас похожи на ледяные озера. Девушка понятия не имела, в чём она провинилась перед ним.

— Идём! — бросил парень, хватая Олесю за руку.

Та молча подчинилась. Они не успели сделать и шагу, как дорогу им преградил Ермолай.

— Стой Бориславушка, — мягко, но настойчиво сказал дед. — Ты мне обещай, что ляжешь спать спокойно, а то я не пущу вас. Да что там! Пойду-ка я к вам под дверью сторожить! А то как бы чего не вышло.

Неожиданно Борислав рассмеялся. Лицо его смягчилось, а ухмылка пропала.

— Да не бойся ты! — сказал он деду. Ничего плохого я не задумал. И с отцом меня не равняй. Его ошибки я повторять не собираюсь.

— Ну и хорошо, — со вздохом облегчения сказал Ермолай. — Но я на всякий случай покараулю. Покараулю непременно.

Видно было, что его не обманула весёлость хозяина.

— Ты нам не мешай! Придумал тоже! Наше дело молодое, сам знаешь. Ни к чему нам такой соглядатай! — ещё больше развеселился парень.

— Ничего, ничего. Вы идите, спать спокойно ложитесь, — говорил старик, ковыляя вверх по лестнице.

Он и правда собирался дежурить возле комнаты. Борислав не стал больше спорить.

— Хочешь сидеть под дверью всю ночь — твоё право. На рассвете нас разбуди тогда, поедем во дворец, к царю на смотрины, — сказал он.

Борислав пошёл к лестнице, таща за собой Олесю. Свечку, которую зажгла на кухне девушка, он прихватил с собой. Ермолай кивал и улыбался, но упорно шёл следом.

У Олеси немного отлегло на сердце. Она всё ещё волновалась, но леденящий душу страх отступил. Все вместе они поднялись по лестнице, а парень и девушка вошли в спальню.

Олеся начала снимать платье. Борислав внимательно следил за ней, сидя на кровати. Лицо его выглядело спокойным, но глаза выдавали смятение и боль.

Девушка внимательно посмотрела на него и опустилась рядом с ним на колени, обняв ноги парня руками, совсем как он накануне.

Она заглядывала в его глаза снизу вверх и, схватив его ладони руками, принялась целовать их. Олеся готова была на всё, лишь бы стереть это непонятно откуда взявшееся выражение боли с его лица.

Борислав потянул Олесю вверх, усаживая к себе на колени. Теперь, когда их лица были на одном уровне, она ещё яснее могла разглядеть подозрительный блеск в его глазах.

— В чём дело, милый? — спросила она.

Борислав прижал её к себе, не давая смотреть в глаза. Олеся не сопротивлялась и, опустив голову, спрятала лицо у него на груди.

— Ты правда говорила с берегинями? — спросил он.

— А с кем ещё? Разве кто-то другой мог появиться в этом пустынном краю? До ближайшей деревни ехать и ехать, — ответила девушка.

— Хорошо, — без каких-либо эмоций сказал Борислав.

— Что случилось? Почему тебя это так взволновало? — не унималась она.

Борислав вздохнул. Он поднял руку и потёр переносицу. Лицо его выражало полную беспомощность и растерянность.

— Мой батюшка говорил мне не один раз: «жениться женись, но только не люби». И не случайно.

— Почему? — прошептала девушка.

— Потому что от большой любви можно наворотить таких дел, что сам не рад будешь.

Олеся подняла глаза. Она увидела, что Борислав задумчиво смотрит перед собой, как будто вспоминая подробности того, что услышал когда-то от отца.

— Ты ведь слышала, наверное, что царь мне не отец? А родила меня мать совсем от другого?

— Слышала…

— Знаешь, что мой родной батюшка всегда считал самой большой ценностью? Живую человеческую душу. Ведь у него самого её никогда не было. Он всячески пытался внушить мне, что потерять душу — самое страшное, что может со мной случиться. Ты знаешь, как можно потерять душу? — обернулся он к Олесе.

Та кивнула:

— Стать убийцей.

— Вот именно. А мой род издавна славится гневливостью и ревнивостью. Вот скажи, что может сделать рассерженный домовой?

— Задушить, — прошептала Олеся.

Борислав сокрушённо покачал головой.

— Именно. Мой отец приревновал мать. Она начала ходить в лес, подолгу гулять там одна. И однажды батюшка застал её в объятиях молодого крестьянина. Он задушил её в ту же ночь.

Олеся обняла молодого человека руками за шею и со всей свойственной ей страстью принялась целовать его щеки и губы. Она понимала, что должна была испугаться, но вместо этого была на седьмом небе от счастья. Ведь растерянность Борислава, его испуг, могли означать только одно — он любил её.

Неожиданно для себя она радостно засмеялась и ещё сильнее прижалась к Бориславу.

— Что-то я не разделяю твоего веселья! — недовольно пробурчал он. — Когда я проснулся и увидел, что тебя нет в постели, мне в голову пришли очень нехорошие мысли. Ревность и подозрения не давали мне дышать. Сердце просто разрывалось на куски. Если бы я действительно застал тебя с другим, я убил бы вас обоих в ту же секунду.

— Так не застал ведь! Потому что мне другой не нужен. Я тебя люблю, Бориславушка! Тебя люблю! Слышишь?

Парень расширившимися глазами смотрел на Олесю. Он как будто бы не понимал, что она говорит.

— Что? — спросил он, всё ещё боясь поверить словам девушки.

— Тебя любит девчонка! Что тут непонятного? — послышался из-за двери голос Ермолая.

Борислав засмеялся и сжал Олесю в объятиях.

— Ты если подслушиваешь, то хоть в разговор не влезай! — крикнул он Ермолаю. — А ещё лучше, иди спать! А то ненароком услышишь совсем уж для твоих ушей не предназначенное.

— Ну теперь можно и пойти! Раз такое дело, то моё сердце спокойно, — отозвался из-за двери старик.