Обман

ГЛАВА 12

– Легкие телесные повреждения? Ну, это синяк под глазом! – громко говорит Молли в ответ на вопрос Кэти. – Ну, ссадина на подбородке. Короче, мальчишеские шалости. – Молли прищуривается и шутливо тыкает кулаком в сторону Джоша. – А вот тяжкие телесные повреждения – это уже серьезно. Кровь. Скорая помощь и больница.

– А дальше? – спрашивает Кэти.

– Дальше? Ножи. У нас есть один парень, который в пьяной драке ударил противника ножом. Так он отхватил у него губу! – Молли изображает на лице удивление. – Не представляю, как это можно срезать у человека губу?

Дети слушают Молли очень серьезно. Я кладу последнюю ложку спагетти в тарелку Джоша и ставлю блюдо в мойку.

– А после тяжких телесных повреждений? – настойчиво допытывается Кэти, подталкиваемая какими-то своими мыслями.

– Спасибо, дорогая, – говорит Молли, изображая губами поцелуй. Я ставлю на стол салат из моркови и петрушки, бутылку бордо и пышный шоколадный пудинг. Все это, кстати, принесла Молли.

– После? – Она делает паузу. – Ну, разбойное нападение, грабеж… Но мои мальчики, как правило, до этого не доходят. Об оружии они обычно узнают, только если попадают в следственный изолятор. Заметьте, только если попадают. – Молли смотрит на Джоша, который отвлеченно жует.

Кэти, сделав глоток разбавленного водой вина, ставит стакан на стол и задумчиво смотрит на него.

– Ну и что же происходит с ними, если они узнают об оружии? – спрашивает она.

– Некоторые из них становятся участниками вооруженных ограблений. А это, как правило, приводит в колонию. – Тут Молли драматически понижает голос. – И к жизни уголовников.

– Ну а после грабежа и разбойного нападения? – задает Кэти вопрос, не поднимая взора.

– Еще хуже? – Молли закатывает глаза и резким движением наполняет мой стакан почти до краев. – Изнасилование, покушение на убийство, убийство… Шпионаж, измена родине… Джош, ты был в Тауэре? Видел, как поступали с изменниками в старину? О Боже!

Джош энергично кивает, видимо, испугавшись, что Молли пустится в подробности.

– Но у нас таких преступников нет, – как бы подводит итог Молли. – У нас в основном кражи. Мои мальчики думают только об одном – деньги, деньги, деньги. Они считают, что нет ничего зазорного в том, чтобы отобрать их у других людей. Часто они даже удивляются, когда их за это наказывают. – Молли делает глоток из своего стакана.

Уже не в первый раз с того момента, как мы уселись на кухне, я смотрю на деревья за окном. Это мои надежные индикаторы ветра. Освещенные закатными лучами березы и дубы стоят неподвижно. Лишь у ясеня листва слегка подрагивает. Значит, почти безветренно. И в море тоже. Значит, водолаз спускался на дно? Пока мне никто не звонил, и я никого не спрашивала. В молодости я внушила себе, что у меня есть интуиция. Тогда я сделала два пророческих заявления и попала в точку. Разумеется, случайно. Но сейчас, сколько ни стараюсь мысленно пронзить расстояние, сколько ни вызываю в себе ощущения предчувствия, ничего не получается. Внутренний голос не просыпается.

– Почему же вы не занимаетесь серьезными преступниками? – спрашивает Кэти.

– Серьезными? Видишь ли, как это ни странно, в этой стране их не так уж много. Во всяком случае, пока. А кроме того, когда отсидевшие за серьезные преступления парни выходят на свободу, их уже трудно отнести к категории малолетних правонарушителей.

Кэти, судя по всему, удовлетворена этим ответом и теряет интерес к теме.

– Ты не голоден? – спрашиваю я у Джоша, который уныло размазывает спагетти по тарелке.

Он отрицательно мотает головой и надувает губы. Наступает молчание. В это время в кабинете звонит телефон – все остальные аппараты я отключила. Сегодня определяется кандидат для выдвижения на выборах в парламент. Видимо, это звонит либо Энн, либо Чарльз, а, может, Диана, чтобы сообщить новости. Мне было бы интересно узнать о том, как Чарльз прошел отборочное собеседование в комитете, но не в тот момент, когда дома Кэти. Я хочу, чтобы ее пребывание здесь стало для дочери приятным.

Молли оглядывается по сторонам, хлопает себя по коленям и нарочито весело восклицает:

– Ладно, хватит об этом! Теперь я хочу послушать об отвратительных проделках школьных учителей! Джош, тебе удалось застать хоть одного из них курящим в туалете? Или неприлично ругающимся в коридоре? Или плюющим в клумбу с цветами?

Джош прыскает от смеха.

– А ты, Кэти? Что у тебя? Поймала директрису в блестящих кожаных штанах?

Кэти поднимает глаза и хмурится.

– Директриса у нас злая карга! – произносит она с неожиданной злостью.

Наступает неловкое молчание. Молли, видимо, привычна к такого рода выражениям. Лицо у нее остается совершенно спокойным.

– Кэти, прекрати! – негромко одергиваю я дочь.

– Да, злая карга! – повторяет она. Потом сердито краснеет, с грохотом отодвигает стул и демонстративно покидает кухню.

Немного выждав, иду за ней и нахожу Кэти в ее комнате. Она сидит за своим письменным столом спиной ко мне. Перед ней открытый журнал.

– Ты можешь сейчас отвезти меня в школу? – не спрашивает, а скорее, объявляет Кэти.

– Как хочешь. – Я сажусь на ее кровать, беру плюшевого медвежонка и треплю его за уши. – Что случилось?

Не оборачиваясь, она вжимает голову в плечи и ничего не говорит.

Я терпеливо жду. Вчера, когда я рассказала Кэти, что нашли «Минерву», она восприняла это очень спокойно, как будто была готова к новости. Меня поразило ее самообладание, ведь я знаю, что яхта видится ей в ночных кошмарах по ночам. Кэти еще более впечатлительна, чем я, и воображение у нее развито очень сильно.

Кэти резко встает, отбрасывает прядь волос со лба и бросает на меня быстрый взгляд.

– Извини, – говорит она, судорожно вздыхая, – извини. Эти учителя меня просто достали.

Я не люблю, когда она использует такие слова. Это ей не идет. Но замечания не делаю, понимая, что этот язык – часть ее защитной реакции. Она вынуждена говорить на нем со сверстницами, чтобы не выделяться. Но все же я не люблю, когда Кэти применяет эту лексику со мной.

По дороге в интернат она кладет свою руку на мою ладонь и делает виноватое лицо. Мирное предложение? Когда мы подъезжаем к ее корпусу, дочь быстро целует меня и исчезает.

Вернувшись домой, я застаю Молли и Джоша за карточной баталией. Они громко шлепают картами по столу, размахивают руками, обмениваются горячими репликами. Видя, как они увлечены, решаю им не мешать.

Обшаривание книжных полок превращается у меня в манию. Не знаю, зачем я это делаю, но удержаться уже не могу. Чем выше, тем книги более неожиданные. Старинные руководства по охоте и рыболовству, университетские учебники Гарри. На одной из самых верхних полок, до которой я добираюсь с помощью лестницы, нахожу подборку французских классических романов. Я никогда не знала, что они у нас есть. И зачем? Ведь Гарри все равно не знал по-французски и десяти слов.

– Ищешь сокровища? – со смехом спрашивает снизу Молли. Но в ее смехе проступает некоторое любопытство.

– Что-то в этом роде. – Я беру последнюю книжку и безжалостно трясу ее над полом.

– Нет, серьезно?

– Честно говоря, я сама толком не знаю, что ищу, – отвечаю я, слезая с лестницы. – Может, письмо или записку…

– Записку Гарри? – Да.

– Боже, ты что, думаешь..? – Молли в ужасе смотрит на меня.

– Ничего я не думаю.

Молли улыбается с явным облегчением.

– Знаешь, моя дорогая… Что бы там ни произошло, я не верю в самоубийство. Гарри не мог покончить с собой. Он был слишком сильным человеком. Он был рожден, чтобы жить.

До трех часов ночи я не могу заснуть. И как только начинает светать, просыпаюсь от таинственной, возникшей из ниоткуда мысли. Она не дает мне покоя, так что в конце концов я выбираюсь из постели и спускаюсь в кабинет. Достаю из стола первый ключ от шкафа для оружия и, направившись на кухню, снимаю с крючка второй ключ. Затем быстро прохожу по холодному холлу в своих легких тапочках в кладовую и открываю шкаф для оружия.

Там стоит оставшееся ружье. В чехле. А смятый чехол из-под отсутствующего ружья лежит рядом. Нагнувшись, я разбираю на дне шкафа груду патронных коробок, патронташей и сумок, затем осматриваю единственную полку. На ней валяется несколько пыльных конвертов, пустая коробка из-под патронов, четыре гильзы, коробочка с искусственными мухами для наживки и перчатка. В первом конверте – брошюра с инструкциями по хранению ружей. Во втором, сильно измятом, – паспорта на оружие. Последний, третий конверт, формата А-4, без штампов и адреса, лежит под пустой коробкой из-под патронов и выглядит более свежим, чем остальные два. В нем пять или шесть листов бумаги. Вынув их, я сразу вижу название фирмы – «Маунтбэй (Гернси)». Я долго смотрю на эту надпись, потом сую листы обратно в конверт. В доме совсем тихо. Заперев шкаф, возвращаюсь на кухню и кладу конверт на стол. Поставив чайник, я сажусь к столу и раскладываю перед собой листы.

Их всего пять. Документ на двух страницах, озаглавленный «Договор». Письмо из банка в Сент-Питер-Порте, Гернси. Неозаглавленный лист с какими-то пометками и расчетами, сделанными, судя по почерку, Гарри. Счет из отеля в Пальма-де-Майорка. Он выписан на имя господина Мичера. Я откладываю его в сторону и изучаю листок с пометками. Они явно зашифрованы. Каждая запись содержит какие-то инициалы и даты (год не указан, только дни и месяцы), а также однозначные и двузначные числа, некоторые из них с точками, отделяющими дробную часть. Эти числа могут обозначать крупные суммы – сотни, тысячи и даже больше, но определить это невозможно.

Поправив шаль на плечах, я берусь за письмо из банка в Гернси. Оно адресовано лично Гарри на наш домашний адрес. Судя по дате, письмо было отправлено чуть более четырех лет назад. Оно подписано менеджером банка, который подтверждает получение перевода на пять тысяч фунтов и сообщает, что открыл депозитный счет сроком на тридцать дней на имя компании «Маунтбэй (Гернси)». Он указывает номер счета и подчеркивает необходимость сообщить ему код для осуществления телеграфных переводов. Дополнительные поступления на счет возможны только при соответствующей предварительной договоренности.

Я вновь перечитываю это письмо и беру в руки договор. Документ отпечатан очень аккуратно, справа оставлены поля. В начале договора указано, что он заключается между «Маунтбэй (Гернси)» и «Й. X. Хох, Лихтенштейн». После трех параграфов, посвященных чисто юридическим вопросам, перечислены условия договора. Текст очень сложный и, только начав читать, я уже ничего не понимаю. Мой взгляд скользит вниз и падает на подписи.

За лихтенштейнскую компанию договор подписал человек с иностранной фамилией. За «Маунтбэй» подписал Гарри. Но под его подписью стоит еще одна, длинная и неразборчивая. Но я ее сразу узнаю, ошибки быть не может – это подпись Джека.

– О, какая честь, – произносит Джек, ведя меня к глубокому креслу в своем кабинете.

Я уже однажды была здесь, около двух лет назад, когда просила у Джека деньги на проект Молли. В кабинете многое изменилось, хотя мне сложно сказать, что именно. Возможно, это новая отделка стен или великолепный стол со стоящей на нем в большой рамке фотографией премьер-министра. Воскресная тишина кажется неестественной. Когда я была здесь в прошлый раз, из-за двери слышались голоса и телефонные звонки, а на улице шумел транспорт.

Джек стоит возле кресла в безупречно выглаженных синих брюках и светло-зеленой рубашке с открытым воротом.

– Чем обязан удовольствием?

Я еще не успеваю ничего сказать, а он уже говорит, как бы отвечая на мой вопрос:

– Уже недолго осталось. Завтра. По крайней мере, завтра будет официальное заявление. – Джек нервно усмехается. Кандидат в ожидании решения своей судьбы. – Конечно, кое-кто сообщит мне заранее. Наверное, сегодня где-то часам к семи вечера. – Он садится в кресло напротив. – Не думаю, что кто-нибудь может придраться ко мне по результатам собеседования в комитете, я все говорил правильно. Даже эти идиоты, которые были против, не смогли меня подловить. Я справился с двумя острыми вопросами. – Он хрустнул пальцами. – Все прошло отлично. Я это чувствую. – Откинувшись назад, Джек уверенно смотрит на меня, хотя взгляд у него как бы направлен в многообещающую перспективу. – Но кто знает, – с деланным безразличием продолжает он, – если меня не утвердят, ну что же… – Джек картинно пожимает плечами, давая понять, что расстраиваться в этом случае он не будет.

«Да ты не то, что расстроишься, ты просто умрешь, – думаю я. – Ты проклянешь всех. Может даже уедешь в другой город.»

Потирая ладони, Джек переводит взгляд на меня.

– Итак. – Он широко разводит руки, как бы желая сказать: «Вот он я, у меня столько важных и значимых дел, времени в обрез, но я готов уделить тебе несколько минут».

Я достаю из сумочки конверт с бумагами.

– Кстати, – спохватился Джек, – я пытался дозвониться до тебя, когда узнал об обнаружении яхты, но не смог. Потом, знаешь, то одно, то другое… – Он потирает ладонью свое красивое лицо.

– Все в порядке.

– Извини, мне, правда, неудобно. Я киваю, дескать все нормально.

– Ты, наверное, устала от всего этого. И зачем столько возни с поисками яхты?

Странно, что Джек понимает это.

– Леонард говорит, что юридические вопросы будут теперь решены намного быстрее.

Но Джек меня не слушает, он напряженно смотрит на бумаги, которые я достала из конверта.

Я передаю Джеку договор. Он протягивает руку и кладет документ себе на колено. Его взгляд устремлен на название «Маунтбэй». На лице ничего не отражается. Он быстро пробегает глазами первую страницу и переворачивает ее. И закончив наконец чтение, иронично поднимает брови. Он ждет, когда я заговорю.

– Что это такое? – спрашиваю я.

Джек легким движением бросает договор на разделяющий нас маленький столик. Он упирается подбородком в сцепленные пальцы и в упор смотрит на меня.

– «Маунтбэй» – это детище Гарри. Я уже давно не имею к фирме никакого отношения.

– Но когда-то имел?

– Да, но чисто номинальное.

Я не знаю, как это понимать. В глаза бросается нарочитая медлительность, с которой Джек произносит последние фразы. И его ставший вдруг пристальным взгляд.

– Когда именно это было? – спрашиваю я.

– Ну… лет пять назад. В течение примерно года. Я пытаюсь усвоить сказанное.

– Чем занималась эта «Маунтбэй»?

– Занималась? Ничем не занималась. Она была создана специально для того, чтобы через нее проводились деньги.

Я жду, что Джек мне что-то пояснит, но жду напрасно.

– Какие деньги?

– Ну, деньги… – коротко повторяет он.

– Деньги от бизнеса? – перехожу я в наступление.

Он лениво опускает веки, хотя взгляд по-прежнему острый.

– Полагаю, да.

Опять минимальная информация. Такое впечатление, что Джек задался целью сказать мне как можно меньше.

– Джек, – произношу я, нервно улыбаясь, – я очень устала, у меня много проблем. Прошу тебя, помоги мне с этой.

Он непонимающе пожимает плечами.

– Но я же отвечаю на твои вопросы. Что еще ты хочешь узнать?

– Всё.

– Ну, хорошо, спрашивай.

– Но ты же ничего не говоришь.

– Я рассказываю то, что знаю, – медленно произносит он. – Спрашивай.

Видя, что его подход не изменился, я задаю вопрос усталым голосом:

– Значит, «Маунтбэй» участвовала в вашем бизнесе?

– О, нет, она существовала независимо от нас.

– Не понимаю.

Джек постукивает пальцем. Он явно раздражен.

– Она существовала независимо, так как Гарри использовал ее, как бы это точнее выразиться, в деликатных целях.

Я жду, пока он продолжит. Снисходительно прикрывая веки, Джек объясняет:

– Проводка денег через «Маунтбэй» имела известные преимущества. Я имею в виду, с финансовой точки зрения. Ведь назначение проплат, в принципе, должно быть известно налоговой инспекции. В конце концов мы перестали держать их в курсе дел.

Я стараюсь не показать своего удивления. На улице провыла сирена «скорой помощи». Жалюзи раскалились от полуденного солнца.

– А на что уходили деньги? – спрашиваю я. Джек слегка разводит руками.

– Мне кажется, не стоит это обсуждать. – Голос его звучит жестко.

Он как бы дает понять, что мне этого лучше не знать. Во имя моих интересов, или же все-таки, его собственных?

– Извини, – продолжаю я твердо, – ты хочешь сказать, что не знаешь? Или не можешь сказать?

– Просто это не относится к делу. – Он пожимает плечами.

Похоже, я-таки не добьюсь ответа на свой вопрос. Но тут меня осеняет.

– Я выяснила, что у Гарри был счет в брокерской фирме «Симмондс Митчел», которая активно работает на товарной бирже. Это…

– Это было после меня. Гарри занялся всем этим после того, как я ушел из компании. – В слова «всем этим» Джек вкладывает какой-то зловещий смысл.

– Так ты знал об этом?

Джек смотрит на меня взглядом, означающим, что я вновь полезла не в свое дело.

– Да, знал, – раздраженно отвечает он. – Правда, узнал я об этом не от самого Гарри. – Сжав зубы, Джек недовольно добавляет: – Гарри действительно некоторое время возился с товарной биржей, вкладывал деньги. – Последние слова он произносит с явной насмешкой. – Шансы сделать деньги на товарной бирже примерно равны шансам выиграть в рулетку. Гарри сделал классическую ошибку, понадеявшись расплатиться с долгами за счет рискованных операций. Он рассчитывал сорвать куш и заткнуть зияющие бреши в своих финансах. Во всяком случае, я так себе все это представляю. Честно говоря, он со мной такими вещами особенно не делился.

«Но ты же все равно знал, – думаю я. – Точно так же, как он знал все о деньгах от концерта.»

– Гарри рассказал тебе о своих потерях?

– Зачем рассказывать? Я все понимал по его лицу. Если бы это были не потери, а выигрыши, он, наверное, улыбался бы. Не так ли?

– Гарри не говорил тебе… – Я делаю над собой усилие. – …Он не говорил, откуда брал деньги для операций на бирже?

По взгляду Джека я понимаю, что мне не следовало задавать этот вопрос. Значит, я близка к выяснению истинной картины. Правда, не знаю пока, что мне это даст. Немного больше определенности? Понимание того, что деньги пропали навсегда и их уже не вернуть?

– Спасибо, – коротко говорю я.

Джек картинно взмахивает рукой и произносит с легкой улыбкой:

– Думаю, мне не стоит говорить о том, что все эти находки тебе следует держать в глубокой тайне. И дело здесь вовсе не во мне, я же сказал, что давно отошел от этих дел, а в репутации Гарри.

Я удрученно киваю.

– И еще, Эллен. Больше никаких вопросов про «Маунтбэй» к кому бы то ни было. Понимаешь?

Несколько секунд я молчу, потом спрашиваю, изобразив на лице улыбку:

– Что ты имеешь в виду под словом «вопросы»? – В голове возникает мысль о моем письме в банк Гернси. Почему-то мне кажется, что Джек знает о нем. Он бросает на меня мимолетный взгляд, и я вдруг замечаю в нем беспокойство. Боже мой, неужели я попала в точку?

– Что я имею в виду? – с нарочитой серьезностью переспрашивает Джек. – Ну, например, твои вопросы в разговоре с Гиллеспи.

– Ах, вот что… Он начинает подниматься.

– Джек?

– Да? – Он недовольно опускается в кресло.

– Я нашла еще кое-что… – Я достаю из сумки сделанную сегодня утром ксерокопию гостиничного счета и протягиваю Джеку. – Может, это тебе о чем-нибудь говорит?

Он берет бумагу и начинает внимательно ее изучать, всем своим видом выражая непонимание. Однако, на какую-то долю секунды на его лице появляется отблеск неудовольствия и даже страха. Джек неопределенно пожимает плечами.

– Посмотри на фамилию клиента… – Я указываю на верхнюю часть счета.

– Что? – хмурится Джек. – Мичер? – Он поднимает на меня недоуменный взгляд.

– Председатель комитета по архитектуре и строительству. Разве его фамилия не Мичер?

Джек снова смотрит на счет.

– Вполне возможно, – соглашается он и затем неожиданно насмешливо говорит: – Что у тебя за голова, Эллен! Ну, ладно, хорошо. Если это и был Мичер, то что я могу здесь сказать? Такие вещи существуют и никуда от этого не денешься. Но в этом нет ничего противозаконного. Ну поездка с представителем мэрии куда-то на уик-энд, ну дешевый круиз за границу. Ведь у этих людей мизерная зарплата. Конечно, они рассчитывают на маленькие коврижки. Иной они себе и не представляют свою работу. – Голос у Джека становится холодным. – И Гарри был далеко не единственным в бизнесе с недвижимостью, кто прибегал к таким методам.

В голове у меня моментально всплывают подозрения Молли по поводу тесных отношений между Джеком и людьми из комитета по строительству. Теперь я не удивлюсь, если узнаю, что Мичер ездил за границу и за счет Джека.

Я начинаю собирать бумаги фирмы «Маунтбэй».

– С этим следовало быть поосторожнее, – произносит Джек, небрежно указывая на них.

Я вопросительно смотрю на него.

– Лучше их уничтожить. Если хочешь, я могу пропустить их через бумагорезку.

Я прижимаю бумаги к себе.

– Но я думаю написать в банк…

– Как тебе будет угодно. Однако, это неразумно. Я хочу тебе только добра. – Поскольку я не отвечаю, Джек встает и с раздражением добавляет: – Ну хорошо, только потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Я медленно поднимаюсь. Мы направляемся к двери.

– Гиллеспи тебе помогает? – спрашивает Джек своим покровительственным тоном. – Он тебя еще не отговорил от идеи покупки нового дома?

Я делаю вид, что вожусь с сумкой. Но Джек не отступает.

– Так как насчет этой идеи, Эллен? Ты отказалась от нее?

– Я очень хочу уехать из Пеннигейта.

Выражение лица у Джека становится откровенно скептическим.

– Я разговаривал с Гиллеспи. Мы договорились, что в ближайшее время ты получишь кредит в тридцать тысяч. Но не больше. Я готов был бы дать больше, Эллен, но не могу. Извини.

Я чувствую полудетскую обиду.

– Понятно. – У меня першит в горле. – Могу я узнать, почему не можешь?

– Если честно, то просто боюсь, что ты отдашь деньги этим идиотам из благотворительного общества.

– Но в конце концов это мое дело.

– Не совсем. И дело не в деньгах. Любые разговоры о возмещении, – Джек повышает голос, – вообще любые контакты с обществом будут восприниматься как признание какой-то вины Гарри. Ты понимаешь это? – Судя по всему, понимания в моих глазах Джек не видит, поскольку он берет меня за плечи и менторским тоном с расстановкой говорит: – Ну как мне тебя убедить? В отношении пропавших денег сейчас никто ничего не может сказать. Нет подтверждающих документов, и никто не способен доказать связь Гарри с компанией «Маунтбэй». – Он делает паузу. – А с помощью вот этого, – Джек указывает на мою сумку, где лежат бумаги, – это сделать можно. Не знаю, о чем думал Гарри, разбрасывая такие вещи по дому, – Джек картинно возводит глаза вверх, потом снова упирается в меня тяжелым взглядом. – Без доказательств люди из общества могут обвинить Гарри всего лишь в халатности, а этим грехом они и сами страдают. А халатность, как ты, надеюсь, понимаешь, Эллен, не то же самое, что мошенничество. Поэтому тебе нельзя делать никаких признаний. И нельзя хранить эти документы…

Я через силу мысленно соглашаюсь с Джеком. И неловко достаю бумаги из сумки. Джек выхватывает их, затем ведет меня в соседнюю комнату. Там он включает большую бумагорезательную машину и быстро пролистывает документы.

– Счет из гостиницы… Это ведь копия… А оригинал есть?

Если я и колеблюсь, то буквально долю секунды.

– Нет.

Это, разумеется, неправда. Оригинал дома. Но ведь это не документ по фирме «Маунтбэй». От простого гостиничного счета не может исходит какая-либо опасность. И кроме того, внутренний голос подсказывает мне не отдавать Джеку все.

Он сует бумаги в машину.

– Ты не должна излишне нервничать, – уже спокойнее произносит он. – Если даже народ и пошушукается немного, это не беда. Все слухи очень скоро умрут сами по себе.

«Пошушукаются!» «Слухи!» Он говорит об этом как о каких-то безобидных вещах, но я-то знаю, что если уж слух возник, то никогда не умирает.

Остаток воскресенья я провожу в состоянии какой-то опустошенности. Молли, Джош… Разговоры, еда… Все это далеко от меня. К вечеру я способна лишь безвольно сидеть перед телевизором. Молли настаивает на том, чтобы остаться еще на одну ночь, и я ее не отговариваю. Мы смотрим комедию. Я почему-то громко смеюсь, хотя фильм не такой уж и веселый.

В девять я отправляю Джоша в кровать. Мы немного беседуем с ним, но он также измотан, как и я. Внизу звонит телефон. Трубку поднимает Молли. Она кричит, что это меня. Когда я иду в свою спальню к аппарату, внутри меня что-то екает.

Голос у миссис Андерсон жесткий. Судя по всему, она кипит от возмущения.

– Я вынуждена просить вас приехать за Кэти и забрать ее домой.

– Что случилось?

– Случилось то, что поведение Кэти стало неприемлемым. Какие бы трудности и стрессы она ни испытывала.

Боже мой, Кэти!

– Но что же все-таки… – мямлю я.

– Я не хочу обсуждать детали! – почти кричит миссис Андерсон. И уже спокойнее добавляет: – Все дальнейшие обсуждения будут происходить в кабинете директора.

Я невольно начинаю извиняться, но, вспомнив, что Кэти не та девочка, за которую надо извиняться, останавливаюсь и говорю, что буду в школе через двадцать минут.

Сначала заведенный издавна ритуал: горячая ванна, душистое мыло, свежее полотенце, чуть подкрахмаленная белая ночная сорочка, сушка волос, чашка какао. Потом мы забираемся в мою кровать и лежим рядом. Я обнимаю Кэти за плечи. Ее пахнущие свежестью волосы щекочут мне щеку. Как в старые добрые времена. Ночник включен, но Кэти все жмется и жмется ко мне, будто желая убедиться, что я здесь.

Наконец я тихо спрашиваю:

– Ну так что случилось? На секунду она напрягается.

– Дура. Какая она дура. Но, конечно, тебе это неприятно. Извини.

– Что же произошло?

Кэти неопределенно дергает плечами.

– Просто я кое-что ей сказала, вот и все… – Но тут же расстроенным голосом добавляет: – Я назвала миссис Андерсон глупой коровой. Она мне надоела, все время приставала, чтобы я рассказала ей о своих проблемах. Обнимала за плечи. Представляешь? – Кэти передергивается. – Больная! Я говорила ей, что не хочу обсуждать свои проблемы, я ведь говорила ей!

Я терпеливо жду. Через несколько секунд Кэти произносит убитым голосом:

– Ну вот… Я и толкнула ее… Я, правда, не хотела.

После небольшой паузы я осторожно спрашиваю:

– Когда ты говоришь «толкнула»..?

– Ну, не знаю, может, это было похоже на удар. Хотя никакого вреда я ей не нанесла… – Дочь глубоко вздыхает. – Я просто потеряла контроль над собой.

– Как тогда с учителем химии?

Я чувствую, что Кэти удивлена.

– Что-то типа этого…

– А с ним-то что произошло? – как можно более индифферентно спрашиваю я.

– Он просто идиот! – восклицает Кэти так, как будто мне давно следовало знать об этом. – Просто отвратный мужик! Эта сладкая улыбочка, эта рука у тебя на плече, заглядывание в глаза… Знаешь, взял себе за правило приближать свое лицо к твоему ну вот на столько. – Она сдвигает большой и указательный пальцы, оставляя маленькую щелочку. – Думает, он такой замечательный! Ну прямо воплощение благородства. Так удивился, когда я сказала ему, чтобы он убрал свои лапы! – Кэти кипит от негодования. – Вот уж настоящий идиот!

Перед моими глазами встают две картины. Вот учитель похлопывает Кэти по плечу. Нормальный жест, означающий поощрение. Возможно, мистер Пелам пользуется таким приемом уже очень давно. И вот тот же учитель, с мужским интересом смотрящий на Кэти и задерживающий свой взгляд и руку на ее плече дольше обычного на долю секунды.

В сущности, не так уж важно, какая из этих картин больше соответствует данному эпизоду. Важно то, как Кэти поняла конкретную ситуацию. И судя по тому, что отвергаются невинные попытки к контакту даже со стороны миссис Андерсон, она вполне могла не сдержать себя в случае с Пеламом.

Миссис Андерсон, видимо, считает Кэти истеричной девчонкой, которую испортила сумасбродная мамаша. Она не может знать того (и я, разумеется, никогда не скажу ей), что моей дочери уже пришлось испытать в жизни.

После того, как Кэти засыпает, я еще долго лежу рядом с ней. Потом встаю и спускаюсь вниз, чтобы приготовить себе чай.

Молли сидит перед телевизором в гостиной, смотрит какой-то фильм из вечерней программы. В руке сигарета, хотя вот уже полгода, как она объявила, что бросает курить.

– С ней все в порядке? – с волнением в голосе спрашивает Молли.

Я киваю.

– Так что же случилось?

– Ничего. Просто она сильно расстроена.

– Чем?

– Не знаю… Всем.

– Она ничего тебе не рассказала?

– Нет.

Молли, которая любую неискренность чувствует за милю, укоризненно качает головой.

– У Кэти возник спор с воспитательницей, – устало признаюсь я. – Потом она как-то неловко задела ее.

– Боже мой! – В это восклицание Молли умудряется вложить бездну оттенков.

Я делаю вид, что не замечаю этого, и продолжаю идти по направлению к кухне.

– Послушай, дорогая, – говорит Молли, входя следом за мной на кухню, – пойми меня правильно. Тебе следует что-то предпринять. Такие инциденты, как с Кэти, вам сейчас никак не нужны. Думаю, тебе требуется помощь. Совет специалиста и все такое…

– Со мной все нормально.

– Я имею в виду для Кэти.

– С ней тоже все будет нормально.

На лице у Молли отражается какая-то внутренняя борьба. Наконец она произносит:

– Я считаю, что тебе одной со всеми своими проблемами не справиться. Никто бы не справился.

– Странно, но директор школы разделяет твое мнение. Она считает, что Кэти нуждается в помощи психиатра.

Пропустив мимо ушей содержащуюся в моих словах иронию, Молли быстро говорит:

– Насчет психиатра я не уверена, по-моему, они только взвинчивают людей, а вот поискать консультанта по проблемам подросткового возраста можно было бы. Я знаю многих детей, которым такие специалисты очень помогли.

Я молча достаю чайник, чашки, блюдца и ставлю чайник на плиту.

– Ненавижу видеть тебя такой расстроенной, – вздыхает Молли. – Она всегда расстраивает тебя.

– Это неправда.

– Извини, но это так.

– Не надо, Молли.

– Но, дорогая, это ведь так. Я вынуждена тебе это сказать. Вокруг Кэти вечно проблемы. Даже если все нормально, она умудряется их создать. Я говорю это только потому, что люблю тебя и считаю, ты не должна переживать все в одиночку. Конечно, Кэти тоже переживает смерть Гарри, но это не должно превращаться в… – Молли хочет сказать что-то резкое, но сдерживает себя и тихо добавляет: – Это, в конце концов, несправедливо по отношению к тебе.

Значит, Молли все-таки считает, что Кэти нужно лечить.

Внутри у меня закипает гнев, и я еле сдерживаюсь. Мне хочется крикнуть: «Да, Кэти трудный подросток! Но чего ты хотела? Как она может быть другой после всего пережитого? После того, как ее обманули?»

Но я не могу этого сказать. И никогда не смогу. Иначе я признаю, что Кэти – это главная жертва в нашей жизни. Иначе я доставлю ей новые страдания.

Чтобы справиться со своим гневом, я направляю его на Гарри.

Еще до того мартовского дня мне не раз приходила в голову мысль: я готова убить его за то, что он сделал с Кэти. Если бы Гарри был сейчас здесь, я не колеблясь убила бы его.

Между нами с Молли повисает долгое молчание. Неожиданно со стороны подъездной дороги раздается хруст гравия. Это какая-то машина. Избегая вопросительного взгляда Молли, отхлебываю большой глоток чая из кружки. Когда звонит звонок, я спокойно встаю, как будто ждала кого-то, и иду к двери.

Через окно холла я вижу, как возле дома останавливаются две машины. Я открываю дверь. Передо мною трое мужчин: Чарльз, Леонард и еще один человек в помятом летнем костюме. Инспектор Доусон. Или, может, старший инспектор Доусон. Я никогда толком не знала его ранга.

– Эллен, я хотел позвонить… – Чарльз безвольно машет рукой, он чем-то сильно удручен.

Леонард стоит несколько поодаль, лицо у него серьезное и грустное.

– Можно нам войти, миссис Ричмонд? – спокойно спрашивает Доусон.

– Пожалуйста.

Я провожу их в гостиную. Доусон располагается на своем обычном месте, с которого открывается вид на сад и реку. Я сажусь в кресло напротив. Чарльз и Леонард устраиваются у камина. Со стороны мы выглядим как две независимые группы людей.

Доусон устремляет на меня свой внимательный взгляд, сцепляет пальцы рук и произносит без какой-либо преамбулы:

– Миссис Ричмонд, я должен сообщить вам о том, что сегодня днем в море обнаружено и поднято на поверхность тело вашего мужа.

Я долго молчу. Затем отвожу взгляд от Доусона и смотрю на свои руки.

– Где его обнаружили? – наконец выдавливаю я из себя.

– Внутри яхты.

– Внутри… – эхом повторяю я. При этом ощущаю прилив страха. Или облегчение? Не знаю. В наступившем молчании поворачиваюсь к Чарльзу, который грустно кивает мне, как бы подтверждая заявление Доусона.

Инспектор смотрит на меня немигающим взглядом.

– С сожалением должен также проинформировать вас о том, что возле тела вашего мужа было обнаружено ружье… – Доусон делает паузу. – И о том, что в результате предварительного обследования на теле мистера Ричмонда обнаружены ранения, позволяющие предположить, что он выстрелил в себя из ружья.

Я не отрываясь смотрю на него.

– Мне очень жаль.

Закрывая глаза, я плыву в пространстве. Словно сквозь туман слышу, как кто-то идет по гостиной, затем вижу рядом с собой Леонарда. Он вставляет мне в руку стакан. Я подношу его к губам и делаю глоток. Другой рукой ощущаю сухое пожатие Леонарда. Возле моего уха раздается его шепот:

– Эллен, вам не в чем себя винить, не в чем.

В груди у меня вскипают старые обиды, на глаза наворачиваются слезы, но несмотря на это я почти физически ощущаю на себе изучающий взгляд Доусона и поднимаю на него глаза.

– Мы должны совершить ряд формальностей, – говорит Доусон, – обычное расследование. Правда, оно потребует времени. Надеюсь, нам удастся поднять яхту. Может быть, даже в ближайшие дни. Мы постараемся, чтобы наша работа не создала вам никаких неудобств, общения с прессой будем избегать. Рассчитываю на то, что в течение этого времени у нас с вами наладится полный контакт.

Я неопределенно киваю, не будучи уверенной в том, что именно он подразумевает под своей последней фразой.

Леонард придвигает кресло и садится рядом со мной.

Доусон наклоняется вперед, как бы желая исключить Леонарда из нашего разговора и произносит:

– Я понимаю, миссис Ричмонд, что это большой удар для вас. Я не имею права отрывать вас сейчас от семьи, но вы оказали бы нам неоценимую помощь, если бы попытались сформулировать причины, по которым ваш муж мог бы покончить жизнь самоубийством.

– У Гарри были финансовые проблемы… – неуверенно начинаю я и смотрю на Леонарда, как бы прося поддержать мои слова.

Но прежде чем Леонард успевает что-либо сказать, Доусон предостерегающе вытягивает руку в его сторону и говорит мне:

– Продолжайте, миссис Ричмонд.

Собираясь с мыслями, я прикрываю веки и тру пальцами глаза.

– У него были долги… Долги по делам фирмы, личные долги. Вплоть до недавнего времени я не знала, что их было много. Сам он мне о таких вещах ничего не говорил. – С мыслями о детях я заставляю себя продолжать: – Политическая карьера Гарри… Поражение в последних выборах было для него совершенно неожиданным. Он…

– Да?

Я делаю секундную паузу.

– Это явилось для него тяжелейшим ударом. Он очень переживал…

– А перед исчезновением не был ли он особенно угнетен, подавлен? В последние несколько дней?

– Не знаю. Я много об этом думала, но по моему мужу это было трудно определить, в таких вещах он никогда не признавался.

– Вы сказали, что думали об этом. Значит, эта мысль – о том, что он мог покончить с собой, – приходила вам в голову?

– Нет, нет. Я просто имею в виду, что в последнее время вообще много думала о Гарри.

– У вас имеются на это какие-то особые причины? В горле у меня застревает комок, но через несколько секунд я справляюсь с собой.

– Просто я думала о том, чего не сказала ему. О том, что должна была сказать.

– Значит, в те дни ничего особенного не случалось? – гнет свою линию Доусон. – Ничего такого, что могло бы серьезно повлиять на мистера Ричмонда?

Я роюсь в своей памяти. В ней все перемешалось, я уже не знаю, как отделить реальные вещи от нарисованных моим воображением.

– Разве что…

– Да?

– В те дни у него было несколько деловых звонков, которые, по-моему, сильно его расстроили. У меня тогда возникло ощущение, что он испытывал сильный шок.

– Это были какие-то неприятные известия?

– Точно не знаю, но думаю, что да.

– И он тяжело воспринял их?

Я хочу было сказать; «Он вообще все воспринимал тяжело», но удерживаюсь и вместо этого отвечаю:

– Да, он был очень обеспокоен.

– Но о самоубийстве он никогда не говорил?

– Нет. – Я медленно повожу головой из стороны в сторону. – Нет.

Доусон глубоко вздыхает.

– А как вы сами считаете, мог он покончить с собой?

Я долго размышляю над ответом. Наконец решившись, признаю и собственную неудачу в жизни, и вину Гарри за нее.

– Да.

Вот тебе Гарри! Вот тебе за все!

Уголки рта у Доусона приподнимаются, щеки довольно надуваются – он получил тот ответ, которого и желал.