Обман

ГЛАВА 18

Приближается Рождество, и жизнь поворачивается ко мне своей лучшей стороной.

Иногда, когда я гуляю в саду или хожу по магазинам, я останавливаюсь и про себя возношу хвалу Господу. То же самое делаю и когда готовлю, и когда работаю над нашим с Молли проектом. Я закрываю глаза. Меня переполняет благодарность. Наконец-то судьба снизошла ко мне. Не знаю, чем я это заслужила. Но если чувство благодарности связано с удачей, я стараюсь фиксировать его в себе почаще.

Когда же ночью я лежу рядом с Морландом, меня переполняет не просто благодарность, а какое-то гораздо более сложное и сильное чувство. Очевидно, это и есть любовь. И еще уверенность в том, что пока мы с Ричардом вместе, со мной ничего не случится. Так оно и есть. Морланд вселяет в меня уверенность, передавая мне часть своей капитальности в жизни.

В течение этого нескончаемого лета, когда Доусон сильно меня донимал, Ричард помогал избавиться от страхов, репетировал со мной каждую фразу перед предстоящей беседой в полиции, убеждал в том, что я сумею противостоять инспектору. Взяв на себя обязательство защищать меня, он отдался этому со всей страстью. Он превратился в моего друга, советника и любовника.

Когда думаю о своей судьбе, то мысленно часто спрашиваю себя, что я такого сделала, чтобы заслужить Ричарда? И не нахожу ответа на этот вопрос.

С октября Доусон меня не трогал. Официально расследование дела все еще продолжается. Дела об убийстве. Но поскольку выяснилось, что у Аткинса стопроцентное алиби, а больше подозреваемых нет, следственная бригада была сокращена с тридцати человек до тринадцати, а затем и вовсе до пяти. В последнее время до меня доходили слухи о том, что сейчас по этому делу активно не работает уже никто. Это вовсе не означает, что Доусон сдался. Он открыто так и заявил мне при нашей последней встрече. Это был ставший уже привычным допрос, и мы вели себя как актеры в длинной и скучной пьесе. Голоса у нас были невыразительными и усталыми. После одного из моих ответов повисла продолжительная пауза. Неожиданно Доусон сердито хлопнул ладонью по столу, как будто завершил какую-то тяжелую работу или принял трудное решение. Потом он поднялся и заявил, что проводит меня до машины. Открыв мне дверцу, Доусон сказал:

– У нас в полиции такое правило: расследование продолжается до тех пора, пока не принято решение о закрытии дела. – Он внимательно посмотрел на меня. – Можете быть уверены, миссис Ричмонд, что я сделаю все, от меня зависящее, для того чтобы это дело оставалось открытым столько, сколько будет нужно.

– Я благодарна вам за это, – ответила я без малейшей иронии. – Хотя вы знаете мое мнение относительно версии об убийстве.

Доусон склонил голову в знак понимания.

– Точно так же, как вы знаете, мое отношение к версии о самоубийстве. Я считаю ее недоказанной.

– Может, нам следовало согласиться с тем, что подлинных обстоятельств смерти Гарри мы никогда так и не узнаем?

– И вас это не угнетает, миссис Ричмонд?

– Нет, – сказала я после некоторого размышления. – Уже не угнетает. Больше всего я хочу теперь спокойной жизни.

– Вот как? Но ведь мы не всегда получаем то, чего хотим, не так ли?

Самое удивительное, что я как раз получила то, чего хотела. Конечно, внутри меня живут еще микроскопические остатки страхов, которые пришлось пережить нынешним летом, но я вовсе и не рассчитываю, что они исчезнут навсегда. В разгар следствия сердце у меня останавливалось при мысли о том, что Доусон вот-вот раскопает какую-нибудь страшную неопровержимую улику. Узнает о том, что Кэти в тот вечер была дома. А тот старик из домов береговой охраны поймет, какой важной информацией обладает и пойдет с ней в полицию. Или что Доусону придет в голову опросить людей, живущих на побережье. Ничего этого, к счастью, не случилось, но длительное напряженное ожидание беды в конце концов подорвало мои силы, и я свалилась с тяжелым гриппом. Оправилась я только через несколько недель, но долго еще испытывала слабость. И телесную, и душевную. Не знаю, если бы не Ричард, я, наверное, впала бы в глубокую депрессию и отключилась от всего.

Сейчас силы уже вернулись ко мне. Я могу спокойно, без пробуждений, проспать шесть часов подряд. Кошмары уже не мучают, и по утрам я чаще просыпаюсь с ощущением надежды. Правда, если Ричарда нет, я сплю по-прежнему плохо. Когда в октябре он в очередной раз уехал в Саудовскую Аравию, я пошла в ближайший зоомагазин и купила собаку. Джиффа. Родословная его неизвестна, и вообще я никогда не думала, что приобрету такую собаку – большую и мохнатую, без устали таскающую грязь в комнаты. Но Джифф привязался ко мне почти до самозабвения. Когда дома нет Морланда, он лежит на кровати у меня в ногах, такой теплый и шерстяной.

В начале сентября я наконец выехала из Пеннигейта. Арендовала небольшой коттедж в десяти милях в сторону от побережья в маленьком поселке, где до тебя никому нет дела. Дом требует покраски. В рамах – щели, и Ричарду пришлось забивать их ватой и оклеивать клейкой лентой, чтобы не сквозило. Но в целом в этом жилище есть свое очарование. И в камине отличная тяга. Когда мы с Морландом лежим в нашей спальне на втором этаже, то часто слышим какое-то шуршание на чердаке. Ричард неодобрительно говорит о наличии в доме грызунов, а я нахожу даже забавным делить жилище с местными мышами. Дом наш стоит в поселке несколько на отшибе, и это меня вполне устраивает, поскольку я до сих пор боюсь журналистов и нервничаю, если кто-то заглядывает через забор в наш двор.

Молли рассказала мне, что пресса довольно долго и активно мусолила версию об убийстве Гарри. Статьи по этому поводу появились практически во всех английских газетах. О ходе расследования регулярно сообщало телевидение. В самом начале подъездной дороги к Пеннигейту разбили лагерь несколько фотокорреспондентов, которые время от времени направляли свои объективы на мой дом. Меня замучили телефонные звонки. Журналисты, судя по всему, нашли контакт и с полицией. Во всяком случае, при наших с Леонардом первых визитах к Доусону возле полицейского управления, как правило, дежурило четыре-пять фотографов.

Слава Богу, этот массовый интерес прессы длился недолго. Вскоре журналисты перестали охотиться за мной. Только один из них, работавший, как я позже узнала, внештатно в бульварной газетенке, последовал за мной в новый поселок и регулярно появлялся на горизонте. На губах у него всегда блуждала плотоядная ухмылка, воротничок рубашки был засален, а видавшая виды шляпа – изрядно помята. Мы с Морландом прозвали его «Букмекер». Однажды этот писака попробовал заговорить со мной в магазине и нарвался на решительную отповедь со стороны Ричарда. Случай этот был мне неприятен. Меньше всего я хотела, чтобы газеты подхватили историю о вдовушке, быстро утешившейся с новым любовником. Но Морланд, видимо, серьезно испугал этого горе-журналиста, потому что в его газете тогда так ничего и не появилось.

После переезда в новый дом жизнь у меня совершенно переменилась. Самое главное – ко мне вернулось желание жить. Два раза в неделю я по полдня работаю на общественных началах в программе Молли по воспитанию малолетних правонарушителей. У меня нет каких-то особых талантов для такой работы, за исключением, пожалуй, умения слушать. Видимо, ребятам это нужно. Или же они просто чувствуют во мне какое-то душевное родство. Во всяком случае, говорят они со мной охотно. Я не давлю на них своими сентенциями и не донимаю вопросами, но к тому, что они говорят, отношусь серьезно. Когда же в разговорах они переступают нормы приличия, я достаточно твердо указываю им на это, и они нормально воспринимают мои замечания. Сами о себе ребята говорят, что полны дерьма. Лгуны, хвастуны, вандалы, воришки… Они признают, что при случае готовы обворовать собственных родителей. У них весьма туманные представления о добре и зле – словно у туристов, оценивающих обычаи других стран как нечто, безусловно, чуждое. Но так же, как в жизни, когда темные стороны уживаются со светлыми, ребята бывают и добрыми, и любознательными, и по-своему благодарными. Такими, какие они есть, ребята стали в основном под влиянием жизненных обстоятельств – неблагополучные семьи, смерть родителей и т. д. И я откровенно сочувствую им.

Молли так занята работой со строителями, водопроводчиками и электриками, что в последнее время я ее почти не вижу. Мы встречаемся лишь изредка, и тогда мне приходится выслушивать ее жалобы по поводу задержек с реконструкцией зданий под программу. Однако работа все же продвигается. Соответствующее разрешение комитета по делам строительства и архитектуры было получено еще в июле. Молли уверена, что дело выгорело только благодаря ее встречам с тем советником из мэрии. Возможно, она и права.

Четыре дня в неделю я работаю с утра у чертежной доски. К настоящему времени у меня набралось несколько заказов. Точнее, три: рекламный знак для бутика в Ипсуиче, рекламное объявление в газету для риэлтерской компании и, наконец, главный заказ от бурно растущей транспортной фирмы. Вернуться к своей прежней работе для меня было нелегким делом. Я и сейчас чувствую себя за доской не вполне уверенно. Мне приходится долго и упорно работать над каждой мелочью. Если говорить честно, то пока я не в состоянии выйти на открытый рынок рекламных услуг и все свои заказы получаю через друзей.

Каждую среду пишу детям письма. По две-три стандартные страницы каждому. Я стараюсь опустить письма в почтовый ящик до половины второго, чтобы они пришли к детям в четверг. Большинство родителей в основном звонят своим детям в интернат, но я люблю писать письма. Это дает мне возможность говорить на такие темы, которые во время обычной болтовни по телефону не обсудишь. В каждом письме стараюсь провести мысль о моей привязанности к Кэти и Джошу и готовности защитить их от неприятностей.

У Кэти этой осенью дела в школе пошли гораздо лучше. Оценки поднялись с достаточно скромного до приемлемого уровня. И что более важно, она стала гораздо спокойнее и целеустремленнее, как будто решила оставить прошлое позади и жить ради будущего. Разумеется, меня это радует.

С Джошем несколько сложнее. Если говорить откровенно, то я вообще не понимаю, что с ним происходит. Он учится теперь в интернате в Норфолке, милях в сорока от нас. Друзья говорят мне, что я сделала правильно, отпустив его туда. Иногда мне и самой так кажется, но чаще я злюсь на себя за то, что согласилась. Чувствую, что пребывание сына вдали от меня еще больше разъединяет нас. И боюсь этого.

Судя по всему, в интернате Джош прижился. Во всяком случае, ни воспитатели, ни педагоги на него не жалуются. Но когда он приезжает домой, то всегда бывает хмурым и неразговорчивым. У меня создается такое впечатление, будто его что-то мучает. Значительную часть своего раздражения он выливает на меня и тогда становится просто несносным. Но в такие моменты я стараюсь сдержаться, напоминая себе, что удел родителей – терпеть. И объясняю все эти сложности в поведении Джоша результатом его переживаний по поводу смерти отца. Но я не могу обмануть себя. Я сильно скучаю по тому милому, любящему Джошу, каким он был раньше.

Что я делаю в остальное время? Гуляю, хожу по магазинам, готовлю, жду Ричарда. В последнее время ему по работе часто приходится ездить в Лондон и возвращается он поздно. А я жду его, как невеста: стол накрыт, ужин на плите, сердце бьется от любого отдаленного шума машины. Дыхание прерывается от мысли о той минуте, когда закончится ужин и мы пойдем по лестнице в нашу спальню на втором этаже и ляжем в постель.

Я стараюсь не думать слишком много о своем будущем. Мне оно все же представляется не безоблачным. Я просто живу сегодняшним днем. Достаточно того, что Ричард любит меня, что он в конечном счете расстался со своей женой, что он пообещал всегда быть рядом со мной.

На душе у меня спокойно и тепло. Я гораздо более счастлива, чем того заслуживаю.

Пару недель назад ко мне заезжал Чарльз. Он напряженно сидел у камина и попивал виски с видом чиновника ООН, которому предстоит сложная миротворческая миссия.

– Было бы замечательно, если бы мы снова могли собраться все вместе, – осторожно сказал он.

Я напомнила ему, что сдерживающим фактором здесь являюсь не я, а Энн. Чарльз с грустью согласился.

Нельзя сказать, чтобы Энн распространялась о своем мнении на каждом углу. До меня, во всяком случае, такие сведения не доходили. Но я знаю, она думает, что я не сказала всю правду о смерти Гарри. Разумеется, Энн не обращает на меня указующий перст. Даже она, с ее несколько болезненным воображением не может и в мыслях допустить, что я – убийца. Однако она считает, будто я что-то скрываю. «Препятствую отправлению правосудия», как она однажды выразилась. Я не знаю, что Энн под этим подразумевает и какие видит для этого мотивы. Может, она думает, что у меня был тайный любовник, с которым я развлекалась в ту ночь, когда Гарри позвонил домой с яхты? Или полагает, будто я послала этого любовника убить Гарри, и он звонил мне с яхты, чтобы доложить о выполнении поручения? Энн, похоже, не придает никакого значения тому обстоятельству, что этого мифического любовника никто и никогда не видел, а я уже несколько месяцев встречаюсь с Ричардом. Кстати, она, видимо, не очень одобряет мои отношения с ним и считает, что я неприлично быстро утешилась.

– Может, ты приедешь к нам с детьми на Святки? – предложил Чарльз. – На чай.

Я честно признаюсь, что не в восторге от этой идеи.

– Ну, тогда хотя бы дети. Энн была бы рада их увидеть. И бабушка тоже. Они уже накупили им подарков.

Но это предложение мне тоже не нравится. Я не хотела бы, чтобы моим детям, даже случайно, делали какие-то намеки насчет меня.

– Извини, – отказываюсь я, – может, осуществим это позже, когда Энн успокоится.

Чарльз коротко вздохнул.

– Я сделаю для этого все, что от меня зависит.

Уже у дверей он спросил, как обстоят у меня дела в целом?

– Все в порядке, – ответила я.

– Как с деньгами? Разобралась?

– Разобралась.

Это не совсем так, но денежные дела я теперь не обсуждаю ни с кем, кроме Ричарда и моего нового бухгалтера, немногословного и старательного молодого человека из Вудбриджа. Когда мои главные активы будут реализованы, ясно, что денег я получу немного. Пеннигейт ушел задешево, едва хватило покрыть выплаты по закладным. Мебель и картины, выставленные на аукцион, тоже много денег не принесли. Что же касается яхты, то страховая фирма платить за нее отказалась под тем предлогом, что «Минерва» была сознательно затоплена. Леонард начал со страховщиками спор по этому поводу, равно как и по поводу страховки за Гарри, ссылаясь на то, что полиция рассматривает это дело как не самоубийство, а убийство. Но страховая компания легко ушла от наступления Леонарда, заявив, что пока не найдут убийцу и дело не закроют, платить за Гарри она не будет. Леонард продолжает демонстрировать решимость добиться своего, но я для себя списала со счетов все возможные выплаты по страховкам.

Благотворительный фонд получил первый чек в июле. Некоторое время я мучилась, судорожно соображая, где бы достать денег для следующей выплаты, но потом пошла к Джеку и потребовала от него определенной суммы на благотворительные цели на будущий год. Ничего неудобного в этом не нахожу. Я знаю, что многочисленные компании Джека процветают, и он приобрел новый участок земли в окрестностях Ипсуича. А недавно прочла в газетах, что он продал офисное здание в центре города с большой выгодой для себя.

Я прекрасно понимаю, что некоторые дела Джека имеют прямое отношение ко мне. Спустя два месяца после банкротства «Эйнсуика» я попросила своего нового бухгалтера выяснить, что произошло с активами компании. Он узнал, что здание в Шордитче было продано фирме под названием «Редферн», которая, в свою очередь, почти немедленно перепродала его какой-то гонконгской инвестиционной компании. Более того, выяснилось, что «Редферн» является дочерней фирмой «Недвижимости Конкерел», зарегистрированной как частная компания, девяносто процентов акций которой принадлежат Джеку Кроули.

Джек по смешной цене приобрел также и участок земли «Эйнсуика» возле кольцевой дороги. Хотя теперь оказывается, что этот участок не такой уж и бросовый. Как намекнули в одной местной газете (заметку нашел для нас тот самый друг Молли), компания Джека получила в мэрии разрешение на застройку этого участка, равно как и согласие на прокладку подъездных путей через прилегающие муниципальные участки.

В руках Джека все обращается в золото.

Я осознаю, что от всего этого должна испытывать горечь. И иногда меня действительно охватывает такое чувство. Факт остается фактом – нас с детьми обманули. Но что я могу с этим поделать?

Ведь если говорить честно, то ничего. Допустим, обратилась бы в суд. Но я знаю Джека и понимаю, что он подстраховался на все случаи жизни. Доказать что-либо будет почти невозможно. Такие дела тянутся годами и обходятся истцу в тысячи, гарантии же победы – никакой. И кроме того, мне следует помнить, что если уж говорить о мошенничестве, то в этом отношении я сама на виду и плевать против ветра было бы неразумно.

В общем, обдумав всю эту ситуацию, решила не рисковать, а наоборот, извлечь из нее выгоду. Я поняла, что лучше не ссориться с Джеком, а использовать его в своих интересах. Фактически он уже платит за интернат Джоша, а если в следующем семестре у меня будут сложности с платой за Кэти, я уверена, Джек снова поможет. После всего, что я знаю о нем, я не стесняюсь вновь и вновь обращаться к нему за помощью. А что? Детей у него нет, он очень богат и ему нравится (я тешу себя этой мыслью) помогать мне и моим детям.

Парадоксально, но факт: расследование смерти Гарри по версии об убийстве играет в моих отношениях с Джеком свою положительную роль. Он старается держаться на некотором расстоянии, и это меня вполне устраивает. Он вынужден был открыто проявлять ко мне сочувствие, когда я считалась вдовой самоубийцы. С убийством же все обстоит иначе – оно подразумевает наличие вокруг такого дела каких-то скандальных и темных моментов, а Джек слишком заботится о своем имидже. Так что наши встречи стали, к моему вящему удовольствию, короткими и деловыми, и иллюзий по отношению друг к другу мы больше не питаем.

Я решила: это Рождество будет у нас самым торжественным и богатым. Ричард сказал, что за тщательно распланированную подготовку праздника я должна была бы быть удостоена звания, по меньшей мере, капитана интендантской службы. Было все: подробные списки покупок, хорошо организованные вылазки в магазины, тайные вечери по поводу заворачивания подарков. Я украсила каждый уголок дома. Отовсюду свисают разноцветные ленточки. На крыльце развешаны гирлянды лампочек. В углу гостиной стоит нарядная елочка, украшенная игрушками и блестками, которые я привезла из Пеннигейта. Под ней – груды подарков. В холле висят ветки омелы, а на кроватях у детей лежат огромные зеленые чулки с персональными подарками.

Я планирую порадовать всех и за столом. На рождественский обед приготовлю индейку, начиненную грибами и оливками, запеченный картофель и спаржу, различные соусы, мясной пирог и шоколадный пудинг, внутрь которого положу на удачу двадцатипенсовики. Печь я особенно не умею, но умудрилась сделать пирог с шоколадным Дедом Морозом и надписью из крема: «Счастливого Рождества!»

Я подготовила отдельную программу для детей: походы в кино и по магазинам, прогулки по окрестностям, визиты к друзьям, просмотр видеофильмов.

Кажется, я предусмотрела все. Правда, мне так и не удалось убедить Ричарда одеться в костюм Деда Мороза, но тут уж ничего не поделаешь.

Утром я просыпаюсь рано и слежу, как робкий свет проникает в нашу спальню. Я еще раз обдумываю планы на Рождество и пытаюсь вспомнить загадки, которые буду загадывать детям, когда через четыре дня у нас соберутся друзья Джоша и Кэти.

Как только Ричард открывает глаза, я выпаливаю:

– Ну-ка, ответь: мы старые и уважаемые и на нас часто смотрят молодые люди, что это?

– Дедушкины часы, – бормочет он.

– Значит, это не трудно?

– Не трудно, раз я угадал.

– Мне иногда нравится тебя дурачить.

– Вот уж дудки. – Ричард поворачивается, прижимает меня к себе и крепко целует.

– Беда с тобой в том, – говорю я, забрасывая ногу ему на талию, – что ты слишком умен.

Его губы скользят по моей шее.

– Это тебе только кажется.

Мы уже близки к тому, чтобы заняться любовью, как в этот момент звонит телефон.

– Оставь, – шепчет Ричард, но тут же перекатывается на спину, чтобы я смогла через него дотянуться до аппарата.

– Извини, дорогая, – взволнованно говорит Молли, – но я хочу сказать, что в газете кое-что появилось. И тебе нужно это посмотреть.

– Что появилось?

– Ну, статья.

– Плохая?

– Нельзя сказать, что хорошая. Послушай, я сейчас привезу ее.

Ко времени прибытия Молли мы с Ричардом уже одеты. Статья занимает две колонки в популярной газете. Мне не нужно смотреть на подпись, чтобы догадаться, что это «Букмекер» наконец продал свою историю. Она идет под заголовком «Так кто же все-таки убил члена парламента – яхтсмена?» В статье со ссылкой на «конфиденциальные источники» утверждается, что полиция в настоящее время уже не верит в версию о том, что Гарри Ричмонда убил кто-то посторонний. Гораздо более вероятным представляется, что убийца был ему хорошо знаком. Собранные улики делают возможным предположение о том, что убийца попытался скрыть следы преступления.

В статье немало довольно точных деталей: кровь на веслах, обнаруженный на илистой отмели «Зодиак», выстрел в ночи, поздний звонок к нам домой.

«Если Гарри Ричмонд, как считает полиция, убит выстрелом, который слышали в одиннадцать тридцать, то кто же звонил с яхты? И кто вывел "Минерву" в море и затопил ее?»

Я предстаю в статье в весьма неприглядном свете. Находилась в тот вечер дома, но «утверждала, что не слышала звонка». Вытащила на следующее утро «Зодиак» с илистой отмели, но «утверждала, что не считала нужным сообщить об этом полиции».

И наконец: «Полиция Ипсуича допрашивала Эллен Ричмонд восемь раз.»

Мы все понимаем, что это означает на языке бульварной прессы: в полиции считают меня виновной, но не могут найти достаточно доказательств.

– Я думаю, никто эту ерунду всерьез не воспримет, – протестующе заявляет Молли.

Но я так не считаю. Думаю, мои мысли разделяет и Ричард. С посерьезневшим лицом он кладет руку мне на плечо. Какой бы бульварный оттенок не носила эта газета, у нее большой тираж, и даже в нашем поселке газету читает не менее половины жителей.

А я-то думала, что все уже позади. Откинувшись в кресле, принимаю от Ричарда чашку с черным кофе. Вполуха слушаю его, пока он говорит о том, что подобные статьи быстро забываются, а думающие люди им вообще не верят.

– А дети? – резко бросаю я.

Кэти я перехватываю по телефону после первого урока. К счастью, она ничего еще не знает. Хотя девочки в классе регулярно читают эту газету, но в связи с окончанием семестра все слишком заняты и не успевают просматривать ее с утра.

Я в общих чертах передаю Кэти содержание статьи. Она то и дело вздыхает и сердито ворчит, ругая прессу и журналистов, потом, как бы жалуясь, говорит:

– Ну как они могли? Почему не оставят нас в покое?

Я спрашиваю, не забрать ли мне ее домой на день раньше других?

– Нет. Думаю, не надо, – несколько неуверенно отвечает она. – Нет. Это будет выглядеть так, как будто мы испугались этой статьи.

– Ты уверена в своем решении? Смотри, девочки ведь увидят эту статью. Они могут сказать тебе что-нибудь неприятное.

– Со мной все будет в порядке, – уже увереннее говорит Кэти. – В конце концов, мы с тобой всегда исходили из того, что такое может случиться. Ты сама-то как?

– Нормально, – заявляю я, подхватывая школьный жаргон дочери. Я говорю о том, что мне это совершенно безразлично, и я думаю только о реакции друзей, а они эту галиматью серьезно не воспримут. И вообще через несколько дней эта «утка» умрет сама собой.

– Ты сейчас не одна? – спрашивает Кэти.

Я отвечаю, что рядом со мной Молли и Морланд.

– Весьма приличное окружение, – слабо шучу я.

Потом я звоню в интернат Джоша. С ним немного проще, дети в его возрасте такие газеты не читают, но я все равно оставляю сообщение для его воспитателя с просьбой позвонить мне.

Молли и Морланд предлагают остаться со мной, но я, поблагодарив, отсылаю их. Сажусь к чертежной доске и отвлеченно размышляю над оформлением рекламного проспекта для фирмы, производящей сантехнику.

Все время звонит телефон. Я прослушиваю автоответчик – ничего существенного. Парочка уже известных мне журналистов и соседи, с которыми нет сейчас желания разговаривать. И только когда я слышу голос воспитателя Джоша, поднимаю трубку.

– Я так и думал, – говорит он в ответ на мои объяснения. – Боюсь, кто-нибудь из приходящих мальчиков уже мог что-то рассказать Джошу. Мы ведь не можем контролировать, что читают приходящие ученики.

– Как Джош?

– Он выглядит расстроенным.

Сердце у меня замирает.

– Что ему сказали?

– Не знаю. Да и нет смысла сейчас это выяснять.

– Он очень расстроен?

– Судя по всему, да.

Я прошу воспитателя помочь Джошу собрать вещи и сообщаю, что выезжаю за сыном.

Когда я приезжаю в интернат, Джош сидит в спальне рядом со своим чемоданом. Сын похож на маленькую статую, настолько он бледный и неподвижный. Глаза у него опухшие. Джош смотрит на меня невидящим взглядом, как будто не верит, что я могу быть здесь.

По пути домой стараюсь почаще брать его за руку. Я рассказываю ему то же самое, что рассказала Кэти. Говорю, что в газетах печатают много глупостей, что журналисты только и делают, что гоняются за сенсациями, и нам троим нужно быть сильными и мужественно противостоять неприятностям.

Я спрашиваю Джоша, что ему сказали о статье, но этот вопрос явно вызывает в сыне боль, и я не настаиваю на ответе. Дома он без интереса ковыряет вилкой в тарелке с ужином. Движения у него почти незаметные. Создается впечатление, что Джош старается не привлекать к себе внимания. Я повторяю сыну то, что говорила в машине, но достучаться до него не могу. Пытаюсь перевести разговор на другую тему, но, к своему стыду, чувствую, что не знаю, о чем с ним говорить. В конце концов зажигаю камин и оставляю его, свернувшегося на диване калачиком рядом с Джиффом. Они оба смотрят какой-то старый фильм.

По телефону мне удается застать Морланда на его рабочем месте на верфи в Ипсуиче. Он обещает сразу приехать, и в ожидании его я нервно хожу по дому. Ричард привозит мне цветы. Я обнимаю его и с легким укором говорю:

– Лучший подарок для меня – это ты.

– Эллен, помни, пресса – это ерунда. Самое важное – это любящие нас люди.

– Говори так, говори.

– Я всегда буду говорить тебе это.

– Спасибо за то, что ты есть.

– Ну, это совсем не трудно, – смеется Морланд. Он целует меня, и во мне снова возникает чувство уверенности. Только Ричард способен вселить в меня это чувство.

Он привез кое-что и для Джоша: журнал о приключениях и ореховый шоколад. Я оставляю их в гостиной, а сама скрываюсь на кухне.

Через пятнадцать минут оба приходят ко мне на кухню и Морланд объявляет, что они решили переодеться и съездить в город в «Макдональдс».

– Разрешишь?

– Ради Бога! Мне меньше готовить! – с нервным оживлением говорю я.

Когда они уезжают, глаза у Джоша блестят.

Я остаюсь одна. Немного шью, потом смотрю телевизор. Прослушиваю автоответчик. После восьми начинаю ждать шума машины Ричарда.

В какой-то момент Джифф вскакивает и радостно лает, но это только шум дождя. Позже я выхожу в сарай за дровами для камина. Вверху под порывами ветра скрипят ветви деревьев. А откуда-то издалека словно доносится шум моря и шуршание гальки.

Я останавливаюсь, вслушиваюсь и шутливо грожу кулаком проказнику-ветру. Какое море? До него не меньше пятнадцати миль. Я смеюсь. «Теперь меня так легко не возьмешь. Все в прошлом. Я не боюсь газетных статей и хитростей Доусона. Сейчас я чувствую себя сильной!»

Я возвращаюсь в дом. Я счастлива в своей теплой уютной крепости.

Часы показывают девять. Наверное, Ричард повел Джоша в кино. А, может, они встретились с какими-то друзьями? Нет, скорее всего, кино. Иначе позвонили бы.

К десяти у меня в голове начинают роиться мысли о том, как узки и опасны наши дороги, как сложно в ночи разъезжаться на них со встречными машинами.

Спустя тридцать минут до меня доносится стук закрывшейся дверцы машины, и я бросаюсь к входной двери.

Морланд несет на руках спящего Джоша. Упреждая мои вопросы, он качает головой и направляется наверх, в спальню. Там он молча раздевает и укладывает мальчика.

– Спокойной ночи, дорогой, – склоняюсь я к сыну.

– Спокойной ночи, мамочка, – сквозь сон отвечает Джош, обнимает меня за шею и подставляет щеку для поцелуя. Его объятие теплое и доброе, а сам он успокоенный и расслабленный. Это удивляет меня.

– Что ты сказал ему? – спрашиваю я Ричарда, когда мы выходим из спальни Джоша.

– Да ничего особенного. – Ричард смотрит в сторону. – Мне нужно спуститься вниз и кое-что написать. Мы не могли бы поговорить позже?

Я смотрю на него. Внутри меня растет какое-то нехорошее предчувствие.

– Позже?

– Мне нужно всего полчаса. Но написать это я должен именно сейчас. – Морланд коротко улыбается, но глаза его остаются грустными.

– Что-нибудь случилось?

– Я хочу сообщить тебе о том, что сказал мне Джош. Но мне нужно время, чтобы правильно изложить это. Я должен написать.

– Значит, что-то случилось, – повторяю я.

Ричард делает неопределенный жест рукой, и от этого мне становится еще больше не по себе.

– Так что же произошло? – настойчиво спрашиваю я.

– Обещаю: всего полчаса.

Я смотрю Морланду в лицо и вижу в нем какие-то неуловимые черточки, которые до смерти пугают меня.

– Но я хочу знать сейчас.

– Полчаса, – не отступает он.

– Хорошо, – сдаюсь я. – Не больше?

– Не больше.

Ричард поворачивается, и я не останавливаю его. Приняв ванну, ложусь в кровать с книгой в руках. Но мне не читается. Я не могу избавиться от какого-то недоброго предчувствия.

Через двадцать пять минут я слышу, как внизу хлопает входная дверь. Затем различаю шум мотора. Прислушавшись, понимаю, что машина удаляется от дома. Я резко спрыгиваю с кровати, несусь по лестнице вниз и толчком распахиваю входную дверь.

Машины Ричарда нет.

Я неподвижно стою, пока меня не начинает трясти. Закрыв дверь, оглядываю гостиную, столовую, холл. Наконец я нахожу то, что ищу. На столике в холле. Конверт, на котором аккуратным почерком Морланда выведено мое имя.

Внутри письмо. Обращения «Дорогая Эллен» нет.

«Я должен сообщить тебе о том, что рассказал мне сегодня вечером Джош. Он очень испуган. Он боится, что тебя арестуют и увезут. Причина для этих страхов у него более чем серьезная. Дело в том, что Джош видел тебя в ту ночь, когда погиб его отец. Я постараюсь изложить его слова максимально точно. В тот вечер он ужинал у Джилл и остался у нее. Было уже поздно, когда он почувствовал себя плохо: болел живот, тошнило. Джош встал и увидел свет в окнах Пеннигейта. Он подумал, что ты дома, и решил пойти к тебе. Оделся и тихонько выскользнул на улицу. Придя домой, Джош услышал плач и, испугавшись, спрятался под кухонным столом. Он видел, как ты вошла на кухню и взяла из шкафчика ключ. Джош не окликнул тебя, поскольку думал, что ты рассердишься на него. Он также видел, что ты прошла в кладовку, вышла оттуда с ружьем в руках и покинула дом. В тот момент он позвал тебя, но ты его не услышала. Мальчик бежал за тобой до конца сада, он понял, что ты направляешься к реке. Потом вернулся в дом и поднялся в свою спальню. Там Джош подошел к окну и стал оттуда смотреть в сад. В это время он услышал выстрел.

Вот что рассказал мне Джош.

Боюсь, что услышав это, я сделал то, чего не должен был делать: я сказал Джошу, что в этом эпизоде нет ничего страшного, здесь все объяснимо. Мне, конечно, не следовало обманывать его таким образом, но я не хотел, чтобы он заметил, насколько я потрясен, или стал бы плохо думать о своей матери. Бедному мальчику еще предстоит узнать о предательстве.

Если то, что ты говорила о своей заботе о детях, не ложь, то тебе нужно крепко подумать над тем, что сказать Джошу. Твои объяснения должны быть очень убедительными, иначе всю свою жизнь Джош будет думать, что ты убила его отца. Это сломает твоего сына.

Что касается лично меня, то я не хочу больше слушать твою ложь. Извини, что не сказал тебе это прямо в глаза. Не думал, что когда-нибудь буду убегать от сложностей, но вот оказался вынужденным сделать это. Видимо, я себя еще плохо знаю.

Будь добра, упакуй мои вещи. Я вскоре пришлю за ними.»

Подписи под письмом не было.