Оборотень

Глава первая НЕЗНАКОМКА НА ДОРОГЕ

По проселочной дороге, ведущей к Ярославскому шоссе, мчался автомобиль, а человек, сидящий в нем, держал руль одной рукой. В угрожающей близости мелькали деревья, машину порой подбрасывало на ухабах, но водитель, казалось, не замечал этого. Глаза его слипались, он засыпал… Неосознанная, беспамятная ночь, тревоги, поиски и раздумья давно растворились в утренней сырости, а поднявшееся солнце заливало своими лучами правое, пустующее сиденье. Но человеку грезилось, что рядом с ним кто-то сидит. Он пробормотал какую-то невнятную фразу. И услышал четкий ответ, словно чьи-то губы коснулись его уха:

— Будь осторожен, милый!

Водитель улыбнулся, летя навстречу своей смерти. И в тот миг, когда его хрупкий челнок должен был вдребезги разбиться, он наконец-то вспомнил к какой цели вела его всю жизнь дорога судьбы. Но что-то помешало случиться неизбежному. Тим Тероян вывернул руль, бросил «Жигули» вправо, сбавил газ, унял дрожь в бьющемся железном коне. И лишь затем, тяжело дыша, вытер ладонью выступившие на лбу капли пота. Сейчас автомобиль двигался еле-еле, словно раздумывая: не остановиться ли вовсе? Тероян зажмурил на несколько секунд глаза, желая, чтобы как можно быстрей исчезли плывущие радужные круги, а когда открыл их, то подумал, что, наверное, сходит с ума. Мгновения назад дорога впереди была совершенно пустынна, а сейчас перед ним стояла — нет, двигалась навстречу — обнаженная девушка, и ее печальные, подернутые влагой глаза смотрели прямо в лицо Тима. Колыхались светлые волосы, золотилась дивная кожа. Оцепенев, Тим не отводил от чудесной незнакомки взгляд. Еще немного — и он бы сбил ее, проехал по живой плоти, но даже сам не понял, почему вдруг машина остановилась. Только тогда Тим разглядел капельки сочившейся из ее губ крови. Безмятежно улыбаясь, девушка прошла сквозь него, именно прошла, как проходит острая игла сквозь сердце; он мог поклясться, что почувствовал внезапную боль, и запах ее волос, и ароматное дыхание, и ощутил вкус ее губ. А потом видение исчезло. Но еще некоторое время на пыльной дороге оставались следы босых ног.

Тим Тероян, сорокапятилетний, худощавый, мрачного вида брюнет, минуты три сидел неподвижно. Он не спеша выкурил сигарету, щелчком выбросил окурок в окно. Нервы успокаивались. Так же светило солнце, те же два грача на дальней ветке с любопытством поглядывали в его сторону. Тероян просигналил им, и они с негодованием полетели прочь. Машина легко завелась, и вскоре странное место осталось далеко позади. Возвращение домой отставного военного врача продолжилось. Но чтобы больше не заснуть за рулем, Тероян включил приемник, прислушиваясь к какой-то полутраурной музыке. Похоронный этюд сменил бодрый голос диктора.

Тим Тероян равнодушно выслушал новости, которые ничего нового ему не сообщили. Все так или иначе повторялось или ожидалось. Он выключил приемник, чтобы избавиться от назойливого припева к модному шлягеру: певец раз сто пятьдесят повторял одну и ту же фразу — «А-ааа… Вот ты где!.. А-ааа… Вот ты где!..» Лицо Терояна за последние годы приобрело какое-то хмурое, мрачное выражение, постарело, на щеках пролегли глубокие борозды, а глаза смотрели устало и презрительно. Сейчас он думал только о том, как бы побыстрее добраться до своей спасительной двухкомнатной квартиры возле метро ВДНХ, блаженно окунуться в теплую ванну, выпить крепкого чая с лимоном, разогреть приготовленный вчера днем борщ. Он жил один, и это одиночество проходило через всю его жизнь, если не считать детства. Иногда в его квартире появлялись женщины, некоторые из них задерживались даже на полгода, но потом все равно исчезали. И он был лишь рад этому, потому что присутствие постороннего в его уютном, обжитом «логове» рано или поздно начинало тяготить, мешать размеренному распорядку, укладу жизни. «Волк должен быть один», — думал он, а себя он так и считал старым, одиноким, вышедшим на покой волком, но еще способным оскалить клыки, если ему будет грозить опасность. После того как он покинул армию — а случилось это три года назад — он так и не нашел для себя ничего интересного. Да его и не могло тут быть. Те же войны, те же смерти, только более изощренные, более хитрые, более подлые. Хотя страшнее того, что он повидал в бывшем Союзе, мотаясь по кровавым пожарищам и оперируя полураздавленных-полусгоревшихполуразорванных, — быть вроде бы и не должно.

Его комиссовали после осколочного ранения в голову, в чине полковника.

Острое чувство голода заставило Терояна остановиться при выезде на Ярославское шоссе, возле одинокого двухэтажного дома, к которому прилепились гаражи и сараи. На большом фанерном щите аршинными буквами было написано: «ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. ХАРЧЕВНЯ. „ТРИ ПОРОСЕНКА И ОДНА СВИНЬЯ“». Перед входом были установлены три столика под разноцветными зонтиками, дымился мангал, звучала из магнитофона музыка. Какая-то ранняя компания уже расположилась за одним из столов, собрав все стулья. Там было пятеро молодых парней, в одинакового покроя черных кожаных куртках, и девушка — в невообразимо-изысканном вечернем платье — что было самое удивительное, словно она по ошибке забрела сюда прямо с демонстрации мод от Кардена. Наверное, это платье стоило целое состояние, но никаких дорогих украшений на девушке не было. Как редкие, невиданных размеров жуки, возле забора отдыхали мотоциклы. Компания пила вино, дурачилась и веселилась вовсю, обхаживая свою единственную даму. Тероян лишь скользнул по ним взглядом и пошел к дальнему столику, а они даже и не обратили на него внимания, занятые своим делом.

Из окна высунулось усатое, багровое лицо хозяина и тотчас же скрылось. Секунду спустя он уже вышел из дома, в белом фартуке, неся в левой руке плетеный стул, а в правой — огромный тесак, которым что-то рубил на кухне. Кивнув Терояну как старому знакомому, хозяин вопросительно взглянул на него.

— Стакан молока и яичницу с помидорами и сыром, — произнес Тероян.

— А сверху присыпать лучком? И черного хлеба, — угадал хозяин. Один глаз его слегка косил, а второй слезился от ячменя. И вообще вид был пиратский. — Эти вам не помешают, — добавил он, повернув голову в сторону молодой компании. — Они сюда часто наезжают. Повеселятся и уедут.

— А мне все равно, — отозвался Тероян, усаживаясь на стул.

Ему ни с кем не хотелось пускаться в разговоры. Но словоохотливый хозяин надеялся поговорить с новым посетителем, и он продолжал стоять возле Тима, переминаясь с ноги на ногу.

— Славная сегодня погода будет, — сказал «пират». — Вам не кажется? и так как Тероян не ответил, он продолжил: — А почему вы не спросите меня отчего харчевня называется «Три поросенка и одна свинья»? Все спрашивают.

— Мне не интересно.

— Потому что три порося — это мои сыновья. А угадайте теперь, кто свинья?

— Их мать, — ответил Тероян, полуприкрыв веки.

— Точно! — обрадованно воскликнул хозяин и даже хлопнул себя по ляжкам. — Точно. А все думают, что это — я! Пойду готовить яичницу, — и он наконец-то ушел.

Прищурившись, Тероян невольно рассматривал молодежь и прислушивался к их болтовне. Как он и предположил сразу — девушка оказалась в их компании случайно, слишком уж она отличалась от всех: и изысканным туалетом, и манерами, и даже настроением. Она не была весела, скорее наоборот, печальна, как-то растерянна, а может быть, и напугана чем-то. Она пыталась улыбнуться, но улыбка не выходила, и плечи ее под прозрачной голубой тканью вздрагивали. Ее прическа, светлые волосы были немного растрепаны, а под пронзительно-синими глазами отчетливо обозначены круги, словно она провела бессонную ночь. Парни завели вокруг девушки какую-то языческую пляску-хоровод, и Тероян, отвернувшись, недовольно поморщился.

Вернулся хозяин-«пират» с дымящейся сковородой и маленьким кувшинчиком молока.

— Может быть, вы теперь спросите меня, где же мое поросячье семейство? — сказал он, как будто все это время продолжал мысленно разговаривать с новым посетителем.

— Нет, не спрошу, — ответил Тероян, принимаясь за яичницу.

— Так знайте, — не слыша его продолжил хозяин. — Они спят по тридцать два часа в сутки и тридцать восемь часов жрут. А мне приходится со всем этим управляться одному! — и он развел в стороны руки. — И после всего меня еще и упрекают…

— Извините, — перебил его Тероян и поднялся со стула. Он направился к столику, где компания парней с веселыми криками тянула к девушке стаканы. Свой стакан, наполненный до краев, она держала в руке так, словно не знала — куда его поставить.

— По-моему, дама не хочет пить, — произнес он, нажав перед тем на кнопку магнитофона. Музыка оборвалась, но аккорды еще плыли и кувыркались в воздухе. Впрочем, тишины не наступило. Парни заговорили все разом, обращаясь и к нему, и друг к другу:

— Кто это?

— Откуда я знаю!

— Чего ему надо?

— Пошел отсюда!

— Иди, дядя, гуляй!

Лишь девушка недоуменно смотрела на него широко раскрытыми синими глазами, и Тероян вдруг вспомнил — где видел это лицо. Там, на лесной дороге, полчаса назад, она двигалась навстречу его автомобилю и прошла сквозь сердце.

— Ну, чего тебе? — миролюбиво спросил один из парней, самый главный из них, судя по повадкам. — Выпить? На, пей! — и он протянул Терояну свой стакан. Он встал, возвышаясь на целую голову. На груди у парня висел медальон в виде козлиной сатанинской морды с рогами, которая, искрясь на солнце, казалось, подмигивает Терояну. Вот теперь наступила тишина. Ее нарушало лишь слабое потрескивание углей в мангале. Спиной Тероян чувствовал, как позади него в испуге застыл хозяин харчевни.

— По-моему, эта дама вообще не ваша, — произнес он. Его взгляд проник в глаза парня, взгляд волка. Было в нем что-то до того страшное, что можно было сравнить лишь с неизбежностью смерти. Парень раздумывал несколько секунд, но воля его уже была поражена.

— Тихо, тихо, спокойно! — сказал он, криво усмехнувшись и кладя руку на плечо своего приятеля, готового вскочить. — Ваша — не наша — какая разница? — сам он поставил стакан и опустился на стул. — Хочешь ее забрать, папаша? Ну и забирай!

Тероян протянул ладонь, помогая девушке выбраться из-за стола. Парни насмешливо переглядывались и фыркали.

— Забирай эту чокнутую! — крикнули ему вслед, пока он вел ее к своему столику, поддерживая под руку.

— Еще один стул, — сказал Тероян хозяину, застывшему в позе каменной статуи. Тот бросился выполнять указание. Вновь загрохотала музыка, понеслись громкие голоса.

— Вы хотите есть?

Девушка смотрела на Терояна, словно пыталась вспомнить что-то. Она отрицательно покачала головой.

— Как угодно. А я голоден, — он подождал пока девушка усядется, потом принялся за остывшую яичницу. Она смотрела, как он ест. Смотрела строго, но и с каким-то любопытством. Тероян молча пожал плечами, встретившись с ней взглядом. А веселье за тем столиком пошло на убыль. Магнитофон выключили, голоса начали стихать.

— Поехали, что ли? — спросил один из парней. Все они лениво поднялись, побрели к своим жукам-мотоциклам.

— До скорого свидания, — прошептал над ухом Терояна парень с козлино-сатанинским медальоном. Тим даже не повернул головы, подбирая хлебом остатки яичницы. Взревели моторы.

— Будь здоров, Алекс! — закричали парни хозяину харчевни. Тот стоял в дверях своего дома и махал им рукой, пока они не скрылись на Ярославском шоссе.

— Ублюдки, — смачно сказал он, подходя к столику. — Может быть, вам еще чего надо? Может быть, отдохнуть хотите? — он показал глазами на окна.

— Нет, — коротко ответил Тероян, кладя деньги на стол. Девушка поднялась и стояла рядом с ним, словно она боялась остаться одна и потеряться. Тим раздумывал, видя ее обреченную покорность.

— Куда вас отвезти? — спросил он.

— Домой, — ответила она, почти выдохнула. Это было первое слово, которое Тероян услышал от нее. А голос ее звучал, как затихающий камертон. Хозяин харчевни продолжал суетливо крутиться рядом.

— Приезжайте еще, приезжайте, — улыбался он, протягивая девушке черную кожаную сумочку. — Это ваше, не забудьте.

Он проводил их до машины и стоял, махая рукой.

«Интересно, — подумал Тероян, глядя на него в зеркальце. — Как он обзовет нас, когда мы уедем?» Через несколько минут они выбрались на Ярославское шоссе и помчались по трассе в сторону Москвы.

Девушка молча сидела рядом с ним и смотрела прямо перед собой. Казалось, она даже не моргает, столь напряженным было ее лицо. И все равно оно было необычайно красиво, с почти идеальными пропорциями, плавными линиями, созданное для портрета художнику, мастеру, властному над временем, которое рано или поздно состарит и разрушит живой образ. Ей было, наверное, лет двадцать — двадцать пять, и Тероян почувствовал себя каким-то убежавшим далеко вперед бегуном, поторопившимся прийти к финишу раньше других.

— Как вас зовут? — спросил он, чтобы хоть что-то сказать. Но девушка не ответила. Она словно и не слышала его вопроса. «Ладно, — подумал Тероян. — Будем молчать». Он никогда не навязывался в собеседники. Ему было удобнее слушать, чем говорить. Размышлять, а не острословить в разговорах. Но девушка сама нарушила молчание.

— Куда мы едем? — спросила она, словно очнувшись. Лицо ее повернулось к Терояну, а во взгляде затаился испуг.

— Домой, — пожал он плечами. — Куда вас подбросить? Девушка не отвечала. Она чего-то ждала от Терояна. Какого-то слова, жеста?

— Где вы живете? — мягко спросил он. Как можно мягче.

— Не знаю, — тихо ответила она.

«Жигули» соскользнули к обочине, остановились. «Так, — подумал Тероян, отпустив руль. — Значит, так». Он внимательно, долго смотрел на девушку, а та немного наклонила голову, и ее зрачки в синих глазах все расширялись и расширялись.

— Что с вами произошло? — произнес он. Как врач Тероян знал о подобных случаях, но в своей практике сталкивался впервые. Что было и естественно для человека, всю жизнь занимавшегося полевой хирургией. Но он уже предполагал, что задал вопрос впустую и ответа не получит.

— Я… не знаю, — сказала девушка. Она силилась вспомнить что-то — но не могла. Глаза ее увлажнились, сейчас они напоминали два озера, в которых плескалась вода.

— Погодите, — произнесла она. — Погодите…

— Мы никуда не торопимся. Постарайтесь вспомнить.

— Я… не могу.

— Успокойтесь, — Тероян протянул руку, но девушка прижалась к дверце, словно он показал ей раскаленные щипцы.

— Я вас не трону, — сказал он и попытался улыбнуться. А сам подумал: «Что теперь? Куда дальше? У нее амнезия, вызванная, скорее всего, сильным испугом. Ужасом. Везти ее в больницу? В дурдом? Жаль, пропадет… Кто там теперь станет лечить? Сейчас не лечат. Калечат. Ну, куда ее, думай…» Можно было бы и просто высадить ее, оставить здесь, на обочине. Бросают же кошек и собак. Вдруг кто подберет? Такие же беззащитные, хотя и жмущиеся к людям, заглядывающие им в глаза.

Девушка уже немного успокоилась и теперь смотрела на Терояна с некоторым любопытством, чуть наклонив свою прекрасную голову.

— Как вас зовут? — спросила она. «Нет, — подумал он. — Совсем не все потеряно. Невозможно потерять все. Если только вместе с жизнью».

— Тим Тероян, — ответил он.

— Тим… — повторила она, словно пыталась запомнить. — Тероян. Вы не похожи… Он так и не понял, что она хотела сказать. Девушка замолчала, и какая-то тень легла на ее чело. Она пребывала в том состоянии, которое все медики называют одним словом — неадекватность. Это все равно что запустить человека в незнакомую темную комнату и оставить там одного. Должно пройти время, чтобы он привык и научился ориентироваться без света. Он сам найдет выход из этого помещения. Или останется в нем навсегда.

Тероян включил мотор, вырулил на трассу. Прошло минут двадцать, прежде чем девушка, озабоченно оглядываясь, повторила свой вопрос:

— Куда мы едем?

— Домой, — точно так же, как и тогда, ответил он. Наверное, многолетняя привычка разговаривать с больными, ранеными особым тоном придавала его голосу спокойную уверенность. Ему было не впервые принимать решения за тех, кто лежал на операционном столе или в походной палатке под разрывами снарядов. И он не спрашивал у них разрешения или совета — как поступить? Удалять конечность или подождать, когда начнется сепсис? Извлечь из брюшной полости пулю или пусть носит ее в себе дальше, как сувенир?.. И его тон подействовал на девушку. Напряжение вновь покинуло ее, она расслабилась, даже чуть улыбнулась. Вскоре они свернули на улицу Цандера, оставив позади жало Останкинской телебашни, въехали через арку во двор и остановились возле подъезда. Тероян сделал приглашающий жест рукой.

— Все. Будем выходить, — сказал он. Запирая дверцы «Жигулей», он заметил черную сумочку, оставленную на сиденье. Девушка вновь позабыла про нее. Да и ее ли она была, эта потертая, безвкусная, так не гармонировавшая с изысканным вечерним платьем вещица? Тероян не стал доставать ее из машины и повел девушку к дому. В подъезде он по привычке открыл почтовый ящик, хотя никакой прессы не выписывал и писем не ждал. Но сегодня в нем лежала брошенная кем-то газета. В лифте, поднимаясь на шестой этаж, он мимоходом взглянул на первую полосу. Газета оказалась молодежной, в которой любили смаковать не только обнаженные гениталии, но и всякие садо-мазохистские штучки. В глаза бросилась фотография мальчика, чей рот был разрезан по щекам почти до ушных раковин, а глаза — пусты и безумны. И подпись: «На фабрике маньяка-Квазимодо». Странная мысль мелькнула в голове Терояна, когда он посмотрел на девушку. Он не стал выбрасывать молодежный листок, хотя первоначально хотел засунуть его за приборный щиток в лифте. Так и держа «гадость» в руке, он открыл дверь в квартиру и пропустил вперед девушку.

У него всегда был холостяцкий порядок, впрочем, сейчас его менее всего заботила пыль под плинтусом, поскольку сегодняшний гость был необычным. Да, собственно, и не гость вовсе. Вот те, кто придет вечером, — иное дело. Тероян не забыл, что первая пятница июля — это его день, значит, здесь, в его квартире соберутся четыре старых преферансиста, знакомых еще со школьной скамьи. И традицию эту они нарушали крайне редко. Только если случались какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, а у каждого из них они, конечно, могли найтись, и в немалом количестве. Поскольку Олег Карпатов пошел по милицейской дорожке, Владислав Шелешев — по криминальной, Георгий Юнгов — по журналистской и Тим Тероян — по военно-медицинской.

Может быть, их старая дружба-то давно и выветрилась, но остались какие-то юношеские воспоминания, да еще вот этот неумирающий преферанс. Отдушина в мире тревог, погонь, интриг и разочарований. И каждую первую пятницу нового месяца они собирались у кого-нибудь на квартире, чтобы остыть от суеты, вволю наиграться в карты, успокоиться, вернуться в прошлое, — где были только мечты и надежды, пусть глупые и далекие от реальной жизни, но чистые и светлые. Вряд ли нынешние поколения мечтают о чем-то ином, кроме зеленых бумажек. Конечно, судьба распорядилась каждым по-своему, а двоих из них просто поставила друг против друга, по разные стороны черты. И если на квартирах Терояна или Юнгова они собирались вполне свободно, без напряжения, то к Владу Шелешеву — одному из авторитетов мафиозных группировок Москвы — полковник МУРа. Карпатов шел по кривой, опасаясь, чтобы не заметили свои. Точно так же пробирался к нему и «старший офицер» преступного мира по кличке Шель, которого тоже заботила собственная непорочность в глазах собратьев. В этом войске и он состоял в ранге не ниже «полковника». Впрочем, и четвертый участник преферансной компании, Жора Юнгов, чьи статьи охотно печатал любой журнал, а книги — издательства, уж наверняка дослужился в своем газетном мире до подобного звания. Так что в квартире Тима Терояна сегодня вечером должны были собраться аж целых четыре полковника…

Девушка вошла в незнакомое помещение, как кошка, и Тероян не стал ей мешать рассматривать комнаты и предметы в них. Раз ее заинтересовала хрустальная ваза — что ж, хорошо, если она всматривается в акварели на стенах — отлично. Сам он ушел на кухню и поставил на огонь чайник. Следя за закипающей водой, он подумал: «Является ли девушка тем чрезвычайным обстоятельством, из-за которого следует отменить сегодняшний преферанс?» И ответил себе: — «Нет, разумеется». Хотя Тероян уже сильно сомневался правильно ли он поступил?

Поставив на поднос чашки, сахарницу, лимон, Тероян вернулся в комнату. Девушка спала в его кресле, уместившись в нем целиком, свернувшись в клубочек. От ее трогательной беззащитности как-то защемило сердце, и Тероян вновь вспомнил ту, встретившуюся ему на проселочной дороге незнакомку, жену, облеченную в солнце. Он осторожно поставил поднос на столик. Несколько минут всматривался в лицо девушки, полускрытое рассыпавшимися светлыми волосами. Потом нагнулся, поднял брошенные на пол туфли и вынес их в коридор. Самое полезное и нужное для нее сейчас — это сон. Пусть погружается в него все глубже и глубже.

Тероян включил в ванной воду, разделся. Лежа в мыльной пене, блаженствуя, он подумал о том, что случилось бы с ним, потеряй он память, кто позаботится о нем? Закрыв глаза, он задремал, отогнав навязчивые мысли. Сказывалась усталость после бессонной ночи. Он почти позабыл о девушке, которую привез с собой, как вдруг пронзительный, леденящий сердце крик ворвался в его сознание.

Целая волна воды выплеснулась на кафельный пол. Пока он поспешно, едва не поскользнувшись, набрасывал махровый халат, ужасный крик, который не мог принадлежать ни женщине, ни мужчине, — прервался. Кляня себя за неосторожность, за то, что оставил ее одну, Тероян распахнул дверь и побежал в комнату — он даже не представлял, что там произошло. А в комнате, забившись в угол и зажав себе рот руками, с почерневшими от страха глазами билась в конвульсиях девушка. На полу валялась принесенная им молодежная газета с фотографией мальчика.

— О, Боже! — выдохнул Тероян, отшвырнув газету ногой. Присев к девушке, оторвав ее ладони, он попытался как-то проникнуть в ее взгляд, сделать так, чтобы она увидела его, узнала, вспомнила. Он шептал какие-то слова, возможно, самые простые и глупые и успокаивал ее. Потом, когда дрожь прекратилась, — сбегал на кухню, опрокинув по дороге столик с подносом и чашками, схватил свою аптечку и вернулся назад. Почти насильно он заставил ее проглотить несколько таблеток элениума, заталкивая их в пляшущие губы. Еще через некоторое время сделал укол, введя реланиум в руку. Обняв девушку за плечи, он держал ее так до тех пор, пока она не уснула. Тогда Тероян поднял ее на руки и перенес легкое тело на диван. Он раздел ее, сняв голубое платье, накрыл одеялом, удобней поправил подушку. И вновь выругал себя за то, что не воспользовался медикаментами сразу — ведь можно же было предположить, что спасительный сон не придет сам собой? А даже если он наступит, то, может быть, именно там, во сне, она опять увидит причину своего потрясения? Он сидел в кресле, смотрел на успокоившееся лицо девушки, не решаясь больше покинуть ее, и раздумывал. Что же все-таки так напугало ее?