Оборотная сторона медали

Глава десятая

— Необходимо понимать, — произнес мистер Лоундес из министерства иностранных дел, — что сейчас вы не будете предпринимать никаких действий, а до наступления исключительно благоприятных условий ограничитесь установлением контактов в Вальпараисо и Сантьяго. Суммарная стоимость захваченных призов, за минусом десяти процентов, будет вычтена из установленной ежедневной дотации. Никаких других требований со стороны правительства его величества не будет.

— В договоре — только половина от справедливой стоимости износа, — ответил Стивен. — Для корабля такой невероятной ценности и в столь бурных морях честная сумма составит сто семьдесят фунтов в месяц, в один лунный месяц. На этом я настаиваю. Требую, чтобы этот пункт прописали отдельно.

— Очень хорошо, — угрюмо согласился мистер Лоундес, сделал пометку и продолжил: — Вот список аристократов и военных, рекомендуемых чилийским Советом за освобождение и нашими источниками. А вот отчет о том, какое снаряжение и суммы Совет может предоставить. Также необходимо понимать, что эти суммы и снаряжение будут исходить от самого Совета и никоим образом не от правительства его величества. И поскольку совершенно необязательно с моей стороны повторять вам, что в случае любого конфликта с местными властями вся ваша деятельность будет дезавуирована и вы никоим образом не получите официальной поддержки, я думаю, на этом можно закончить. Если, конечно, полковнику Уоррену и сэру Джозефу нечего добавить.

— С моей стороны, — полковник Уоррен говорил не как солдат, а как член Комитета, куда все трое входили, — мне остается только передать доктору Мэтьюрину действующие шифры и имена людей, с которыми можно выходить на связь.

— Может быть, вы их проверите, сэр? — добавил полковник, передавая бумаги Стивену.

— Со стороны флота есть эти два документа, — отметил сэр Джозеф, постукивая по ним очками. — Первое — письмо о предоставлении иммунитета, которое предотвратит насильственную вербовку людей доктора Мэтьюрина, а второе — разрешение ремонтироваться и получать припасы на верфях его величества с оплатой трехмесячными лондонскими векселями по себестоимости.

— В таком случае, — подвел итог мистер Лоундес, вставая, — остается только пожелать доктору Мэтьюрину всяческих успехов.

— И счастливого возвращения, самого счастливого возвращения, — пожелал тучный полковник странным пронзительным голосом, дружелюбно пожимая Стивену руку.

Сэр Джозеф проводил их до входной двери, и как только она закрылась, повернулся к лестнице и позвал:

— Миссис Бэрлоу, можете накрывать на стол, как только будете готовы.

— Мне очень жаль, Мэтьюрин, — извинился он, возвращаясь в комнату, — что Лоундес так негуманно затянул разговор. Будто соглашение с враждебной державой подписывал. Надеюсь, он не испортил вам аппетит? Помня, что люди старой веры вроде вас сегодня должны усмирять плоть, я с утра пораньше нашел по-настоящему свежих креветок, пару омаров и жирного палтуса! До конца дней своих не прощу министерство, если его передержат на плите. — Он налил два бокала шерри. — Но должен признаться, я восхищаюсь вашей твердостью в финансовых делах.

— Это следствие богатства. Как только я обзавелся огромной суммой денег, то обнаружил, как мне не нравится расставаться с ними, особенно мошеннически или насильно. Если раньше я бы покорно позволил себя обмануть, запугать или осадить, то теперь веду беседу с уверенностью и резкостью, которые меня самого немного удивляют, но практически всегда срабатывают. — Он поднял бокал. — За ваш полный и быстрый успех.

— Благодарю, — ответил Блейн, — мы с Уорреном полагаем, что уже поймали след нашей лисы. Это точно государственная измена, и не более двадцати человек могли это совершить. Я имею в виду, занимают подходящую для этого должность. Этот двадцатый — очень осторожный и хитрый, но думаю, что Уоррен, используя все свои ресурсы, его найдет. Уоррен намного умнее, чем можно подумать, глядя на его лицо военного и фигуру. Он евнух, знаете ли, а человек без...

— Если позволите, сэр, — сердито вмешалась миссис Бэрлоу, стоя в дверях. Сэр Джозеф покраснел и повел Стивена в столовую.

— Какие новости о бедняге Обри? — спросил он, когда они сели.

— У него столько матросов, сколько он пожелает. Многим он отказал, кого-то принял только из симпатии — и хочет с месяц поплавать в Бискайском заливе, чтобы посмотреть, как они уживутся и все ли в порядке. Я присоединюсь к нему в субботу, отправлюсь завтра с ранним дилижансом.

— Я рад, что ему так повезло с командой, самые мудрые, несомненно, сбивались в стада, чтобы отплыть с таким капитаном, таким мастером по части призов. Волшебная перемена для того, кто раньше зависел от милости брандвахт! Он заслуживает толику удачи после стольких злоключений. И все же, как вы знаете, от всей этой жестокости министерству ничего хорошего. Квинборо, думаю, сейчас самый непопулярный человек во всей Британии, ему улюлюкают вслед на улицах, а про радикалов и вовсе забыли в гневном протесте против приговора и самого судейства. В городе чествуют офицеров и матросов за их поведение около Биржи и подбадривание. Правительство полностью ошибалось в настроениях народа. Людям нравится видеть у позорного столба пекаря, что их обвешивал, жулика-маклера, но невыносимо видеть в колодках флотского офицера.

— Согласен, моряки представляли собой впечатляющее зрелище. Меня удивило и порадовало, что столь многие пришли.

— Правительство не смогло бы сделать все еще хуже. Они отложили исполнение наказания, пока весь остров не переполнился негодованием, а еще так случилось, что большая эскадра оказалась в Даунсе, парочка кораблей в Норе а в Медуэе и верховьях Темзы больше кораблей, чем обычно.

Присутствовали представители со всех этих кораблей, не говоря уже о популяции моряков, списанных на берег, а в это время ветер и течение благоприятствовали, чтобы поднять их вверх по реке, а потом спустить обратно. Пришло много офицеров, многим матросам дали увольнительную. Говорят, явились даже команды с вербовочных тендеров, прикрываясь, будто ищут дезертиров.

А теперь Квинборо и его друзьям остается только писать памфлеты в свою защиту.

Внесли жирного палтуса, а с ним бутылку "Монраше".

— Полагаю, теперь вы можете простить мистера Лоундеса, — произнес Стивен, закончив с блюдом.

— Многословное животное, — ответил сэр Джозеф, но без неприязни, и продолжил о другом: — Кстати о памфлетах. Что вы думаете о памфлете вашего друга? Мистера Мартина?

— Если честно, не читал. Перед отъездом в Бери я получил пакет от бедняги — из сельской глуши, где он обитает. Из записки я понял, что все хорошо — чистый шов, швы не разошлись, так что остальное я отложил. Я думаю, это сочинение о долгоносиках, которое он давно намеревался написать.

— Боже мой, вовсе нет. Это "Размышления о некоторых аморальных практиках, преобладающих в Королевском флоте, а также некоторые замечания о порке и принудительной вербовке".

Стивен отложил вилку и хлеб.

— Очень ядовитое?

— Скорпионы — ничто по сравнению с ним. Он избавил фрегат "С" под командованием почтенного капитана О. от обвинений в распутстве, содомии, жестоких и деспотичных наказаний, но на остальных извергнулся как каменный ливень. И на систему вербовки. Хорошо, что он может себе это позволить — как я понял, Мартин женился и поселился в сельской глуши.

— Он не намерен селиться ни в сельской глуши, ни какой-нибудь еще. Он хочет отправиться в плавание со мной и Обри как флотский капеллан.

— Тогда мне искренне жаль — он великолепный энтомолог и ваш друг, а после такого выпада, сколь бы высокоморальным и правдивым он ни был, ему никогда не получить больше места на королевском корабле. Лучше бы он обратил свое внимание на долгоносиков, а еще лучше — на жужелиц. Но будем надеяться, что жена принесла ему солидный капитал в качестве приданого, чтобы муж, нежась в роскоши, мог продолжить указывать вышестоящим на их ошибки. Жужелицы — невероятные жуки! Я еще не разобрал и не классифицировал и половины коллекции, что вы мне столь щедро преподнесли, хотя зачастую засиживаюсь с ними до часу ночи. Но, Мэтьюрин, мне стыдно признать, зная, что это редчайший из редчайших: неловкое движение смахнуло duodecimpunctatus на пол, а еще более неловкая попытка спасти закончилась тем, что я наступил прямо на неё. Если вам доведется проплывать мимо берегов Ориноко, я буду бесконечно обязан...

Жуки, Энтомологическое общество, Королевское общество плавно перенесли их к сыру, а когда миссис Бэрлоу принесла кофе, она сообщила:

— Сэр Джозеф, я положила кости джентльмена ему под шляпу на стуле в холле.

— Ах да, — спохватился Блейн, — Кювье послал Бэнксу пакет с костями для вас, а Бэнкс, зная, что вы сегодня ко мне зайдете, передал их мне.

— Это скорее всего дронт, — предположил Стивен, ощупывая пакет при прощании. — Как это любезно и заботливо с его стороны.

Он быстро дошел до "Блейкс", взбежал по ступенькам наверх, где его дожидались разбросанные вещи, и раскрыл пакет. Но там не оказалось ни костей дронта, ни додо (как он несмело надеялся), всего лишь смесь костей аистов, журавлей и, возможно, бурого пеликана.

Кости завернули в шкуру баклана, довольно хорошо сохранившуюся, но отнюдь не редкую. В магазине для натуралистов около парижского ботанического сада ее можно без труда приобрести. Но не похоже, что кто-то так грубо пошутил, и Стивен начал методично исследовать кости. Ничего. На обороте шкуры обнаружилось послание. Похоже на заметки таксидермиста, но на самом деле текст гласил:

"Si la personne qui s 'interesse au pavilion de partance voudrait bien donner rendez-vous en laissant un snot chez Jules, traiteur a Frith Street, elle en aurait des nouvelles"[51].

— "Pavilion de partance" — произнес Мэтьюрин, нахмурившись. Он попробовал разные шифры, но результат остался таким же: "pavilion de partance". Чем больше он это повторял, тем сильнее ему казалось, что когда-то давно он слышал это выражение во Франции.

Он спустился в библиотеку, все еще бормоча, но у подножия лестницы встретил дружелюбного адмирала Смита.

— Добрый вечер, сэр, — поприветствовал он адмирала, — я хочу заглянуть в морскую энциклопедию, но думаю, могу уже не ходить так далеко. Прошу, скажите мне, что значит "pavilion de partance"?

— Отчего же не сказать, доктор, — ответил адмирал, доброжелательно улыбаясь, — вы, наверное, часто видели его, уверен — синий флаг с белым квадратом посередине, который поднимают на фор-стеньге, обозначая скорое отплытие. Его обычно называют "синий Питер".

— "Синий Питер"! Ну конечно, точно. Благодарю, адмирал, очень вам признателен.

— Не за что, — ответил тот, усмехаясь, и прошел дальше по коридору, а Стивен вернулся наверх в свою комнату.

Там он сбросил с кресла свои рубашки и сел. В голове, а точнее в груди его бурлили эмоции, и некоторые весьма болезненные. Имя флага и ставшее абсолютно понятным послание тут же напомнили ему во всех подробностях некоторую серию происшествий, и теперь он сидел, глядя в пустое окно, и снова и снова перебирал в памяти ту историю.

"Синий Питер" — огромный бриллиант в форме сердца, разумеется, синего цвета, принадлежал Диане, когда она была в Париже в начале этой войны. Она им восхищалась, страстно к нему прикипела. Когда шлюп Джека Обри "Ариэль" разбился на бретонском побережье, она отлично жила в Париже, поскольку прежде чем снова стать британкой по браку со Стивеном, была американкой.

Подозревали, что Стивен — шпион. Вместе с Джеком и их спутником Ягелло, офицером на шведской службе, их доставили в Париж, в тюрьму Темпль. Велика была вероятность того, что Стивена наконец-то расстреляют. Диана попыталась спасти его, подкупив жену министра бриллиантом, и тем самым едва не обрекла на смерть. Поступок сочли подтверждением того, что доктор Мэтьюрин — особо важный агент. Их все-таки освободили, но по совершенно другой причине. Группа влиятельных лиц в Париже во главе с Талейраном придерживалась мнения, что Бонапарта можно свергнуть и закончить войну, если Англия согласится на предложенные условия мира. Оставалось только найти исключительного посланника с хорошими рекомендациями для передачи их предложения.

Их агент, Дюамель, высокопоставленный сотрудник одной из французских разведслужб, намекнул Стивену, что его считают подходящим человеком. После долгого словесного фехтования Мэтьюрин согласился на условиях освобождения своих спутников, Дианы и возвращения бриллианта. Последнее по политическим причинам оказалось невозможным в такой короткий срок, но этот вопрос обещали решить позже. Дела давно минувших лет, Стивен с тех пор ничего не слышал о "Синем Питере". На самом деле произошло столько всего, что сияние прекрасного камня осталось не более чем воспоминанием о воспоминании.

"Странное предложение, — задумался Стивен, вновь разглядывая шкуру баклана, — и небезопасное". Некоторое время он оценивал возможные затруднения — похищение, убийство и так далее, а потом заверил себя: "В любом случае стоит попробовать. Можно отправиться с медленным экипажем в полдень. Все еще успею к священному для Джека отливу, который нельзя упустить ни при каких обстоятельствах".

Стивен набросал несколько строк, в которых сообщил: если джентльмен, осчастлививший его костями, будет ждать на лугу в конце проселочной дороги в Ридженс-парке завтра в полдевятого утра, то доктор Мэтьюрин будет рад встрече. Доктор М. просит джентльмена явиться без сопровождения и держать в руке книгу. Стивен отнес записку швейцару, попросил отправить посыльного на Фрет-стрит, и возвратился к сбору багажа. Процесс оказался медленным, трудоемким и неэффективным. В клубе хватало искусных рук, которые уложили бы вещи для него. Но скрытность пустила в нем такие корни, стала настолько инстинктивной, что доктор не подпускал незнакомцев даже к собственным рубашкам.

Больше всего проблем создавал рундук с двумя съемными отделениями для бумаг и маленьким ящичком. Снова и снова Стивен набивал его, с трудом запирал крышку и обнаруживал, что одна из трех частей валяется на кровати или за дверью. К полуночи он полностью заполнил и запер рундук и лишь потом понял, что пара карманных пистолетов (которые стоило взять с собой утром) оказалась на дне.

"Жизнь того не стоит", — пробормотал Стивен и улегся в постель с памфлетом Мартина — аккуратным, основанным на фактах отчетом о злоупотреблениях на флоте. Памфлет претендовал на звание самого неблагоразумного творения, созданного флотским капелланом. Миссис Мартин оказалась бесприданницей, прихода (или шанса на приход) не было. Мартин мог рассчитывать только на покровительство и постоянство Джека Обри.

Одна из причин активного сообщения между Францией и Англией — присутствие в Хартвелле, в Бакингемшире, графа де Лилля, де-юре короля Людовика XVIII. Его советники поддерживали связь с различными роялистскими организациями, особенно в Париже. Поскольку некоторые министры в правительстве Бонапарта считали разумным застраховаться на случай любых неожиданностей, они не только попустительствовали подобному сообщению, но и сами отправляли эмиссаров с посланиями. Обычно в них выражалось уважение и добрая воля, но не конкретные предложения. Число посланников росло и падало в соответствии с успехами Бонапарта (в последнее время редкими), что давало британским разведслужбам довольно точное представление о настроениях осведомленных лиц в Париже.

"Наверное, один из посланников", — размышлял Стивен, пока экипаж быстро нес его в сторону Ридженс-парка. С другой стороны, подумал он, французские разведслужбы быстро научились засылать вместе с курьерами своих людей или же пеструю публику — двойных и тройных агентов. Возможно, отправитель костей из их числа. Очевидно, он знал о том, что Стивена приглашали в Париж выступать в Институте с докладом про дронта, о связях Стивена с Королевским обществом и об обмене между Бэнксом и Кювье. Но в опознании это не помогало. К этим фактам имели доступ чрезвычайно нежелательные люди. "Хорошо, что я откопал пистолеты, — пробормотал Стивен, — хотя как теперь заставить себя снова предстать перед рундуком?"

— Вот и приехали, милорд, — произнес кучер, — и невероятно быстро приехали.

— Вот и приехали, — согласился Стивен, — и быстро.

Но несмотря на это, он не первым прибыл на рандеву. Облокотившись о белые перила в конце дороги и поглядев на простирающийся на север луг, Стивен заметил одинокую фигуру, разгуливающую туда-сюда с книгой в руке.

Солнце не показывалось, но высокое бледное небо излучало достаточно рассеянного света, и Стивен сразу же узнал мужчину. Он улыбнулся, пролез под перилами и пошел по лужайке к далекой фигуре. Далеко на западе паслось стадо овец — белые на яркой зелени. Стивен прошел мимо зайчихи, прижавшей уши и считающей себя невидимкой, так близко, что мог бы ее погладить.

— Дюамель, — окликнул он, приблизившись и сняв шляпу, — рад видеть вас снова.

Дюамель выглядел намного старше, сильно поседел и вообще сдал с тех пор, как они виделись в последний раз, но вернул Стивену приветствие с не меньшей радостью и сообщил, что он тоже рад видеть Мэтьюрина и надеется, что у него все хорошо.

— Мне очень жаль, что пришлось тащить вас в такую даль, — произнес Стивен, — но поскольку я не знал, кого встречу, то мне показалось, лучше соблюдать предельную осторожность. Как хорошо, что вы нашли место.

— Оно неплохо мне знакомо, — возразил Дюамель, — я охотился здесь прошлой осенью с моим английским корреспондентом. К сожалению, ружья мы позаимствовали, а собаки никуда не годились, но я подстрелил четырех зайцев, а он — двух и фазана. А видели мы штук тридцать или сорок. Зайцев, не фазанов.

— Вы страстный охотник, Дюамель?

— Да. Хотя я больше люблю рыбалку. Сидеть на берегу тихого ручья и смотреть на воду кажется мне счастливым времяпровождением. — Он запнулся и продолжил: — Прошу простить, что пришлось связаться с вами в такой неподходящей манере, но когда я в последний раз был в Лондоне, то обнаружил, что ваша гостиница сгорела. Я не знал, куда еще обратиться, и не мог принести это в адмиралтейство, боясь скомпрометировать вас.

Дюамель достал из кармана небольшой пакет, какой обычно используют ювелиры, открыл его, и там, в ярком дневном свете блестел бриллиант, уже не воспоминание, а реальность. Еще синее, еще ярче, чем помнил Стивен. Сияющий камень. Тяжелый и холодный в ладони.

— Благодарю, — произнес Стивен, опуская бриллиант в карман брюк после долгого молчаливого созерцания, — я крайне вам признателен, Дюамель.

— Это условие сделки, — ответил Дюамель, — и нужно благодарить только одного человека, если уж на то пошло, и это д'Англар. Можете называть его педерастом, если хотите, но он единственный человек слова из всего гнилого сборища эгоистичных политиканов. Именно он настоял на возврате бриллианта.

— Надеюсь, в своё время я смогу выразить ему свою признательность. Как и леди, полагаю, — сказал Стивен. — Следует ли нам прогуляться обратно к городу? — Мэтьюрин уже заметил огорчение Дюамеля, но не обращал на это внимания, пока они не прошли большую часть пути в молчании, и Мэтьюрин не произнес: — В общих чертах, обсуждаемые вопросы лежат вне предмета нашей встречи, но могу я просить вас, если для вас это безопасно, выпить со мной чашку кофе. В Мэрилебон есть французский кондитер, который знает толк в кофе. Редкое качество на этом острове.

— Да, вполне безопасно, благодарю. Я доверяю монсеньору де Лиллю. В Лондоне есть всего три человека — теперь уже два — знающих, кто я такой. Но боюсь, должен отказаться. За этими хибарами строителей меня ждет экипаж, нужно ехать в Хартвелл.

"Тогда у меня есть время, чтобы упаковать рундук и запросто успеть на карету", — размышлял Стивен.

Но Дюамель продолжил другим тоном:

— Наша встреча... Как вы еще не заболели от постоянных лжи и двуличности, постоянного недоверия? Направленного не только на врага, но против других организаций, и внутри одной группы.

Лицо Дюамеля посерело и исказилось от бушующих эмоций.

— Битва за власть и политическое влияние, фальшь и ложь налево и направо, ни веры, ни преданности. Существует план принести меня в жертву, я знаю. Моего корреспондента здесь, в Лондоне, человека, с которым я охотился, принесли в жертву. Хотя и только из-за денег, а меня — чтобы доказать верность моего шефа императору. Вас намеревались принести в жертву в Бретани, и я не смог бы вас спасти, поскольку люди Люкана организовали арест мадам де ла Фейяд, но раз вы не поехали, то, полагаю, вы все это знаете.

Оно одновременно развернулись и пошли по лужайке обратно.

— Как же я от всего этого устал, — произнес Дюамель, — и это одна из причин, почему я так рад закончить эту миссию — хоть что-то прямое и ясное, наконец. — Дюамель всплеснул руками в жесте презрения. — Послушайте, Мэтьюрин, я хочу избавиться от всего этого, хочу уплыть в Канаду, в Квебек. Если вы поможете это организовать, я дам вам в десять раз больше. В десять раз больше. Я кое-что знаю о ваших делах, и даю слово, то, что я скажу, касается вашей организации и капитана Обри.

Стивен взглянул на него беспристрастным изучающим взглядом и спустя мгновение ответил:

— Я приложу все усилия, чтобы это организовать, и дам знать завтра. Где мы сможем встретиться?

— Да где угодно. Как я вам говорил, в Лондоне меня знают всего двое.

— Вы можете прийти в "Блейкс" на Сент-Джеймс-стрит?

— Напротив "Баттонс"? — спросил Дюамель, взглянув как-то странно, с мгновенно потухшим проблеском подозрения. — Да, конечно. В шесть часов подойдет?

— Определенно, — согласился Стивен. — Значит, до завтра, до шести часов.

Выйдя на дорогу, они расстались, Дюамель повернул на запад, чтобы добраться до своего экипажа, а Стивен медленно пошел на юг, высматривая свободный.

В итоге он нашел один около строящегося дома — еле видимый за телегами каменщиков и тучей пыли — и поехал в гостиницу "У Дюранта".

Там он спросил капитана Дандаса и узнал, не особенно удивившись, что тот вышел.

— Тогда я его подожду, — заявил он и устроился поудобнее, может, на долгие часы ожидания, поскольку записки приносили не туда, сообщения забывали, а если и нет, адресаты, в отличие от отправителя, редко осознавали их срочность. Часы ожидания, которые не прошли без пользы, потому что, как обычно, в этой гостинице останавливались флотские офицеры, и многие желали выразить свою поддержку Джеку, посидев какое-то время с доктором.

Последний из них, полный и учтивый пост-капитан в очках по фамилии Харви, чертыхнулся, что служба лишится такого великолепного моряка, когда американские тяжелые фрегаты так себя проявили.

— А вот и капитан Дандас, — внезапно сменил тему Харви, — и он ощущает это еще сильнее, чем я.

— Присоединяйтесь ко мне оба, пообедаем бараниной, — произнес Дандас, приближаясь к ним.

— Я не могу, — возразил Харви, — у меня встреча, — он задумчиво уставился на часы и с криком вскочил. — Я опоздал, я уже опоздал!

— Со своей стороны, буду рад присоединиться, — отозвался Стивен. Так и было, Дандас ему нравился, он не завтракал из-за проклятого рундука, и, несмотря на беспокойство, чувствовал волчий аппетит.

— Полагаю, вы вскоре отплываете в Северную Америку? — поинтересовался Мэтьюрин, когда они перешли к яблочному пирогу.

— В понедельник, если позволят погода и ветер, — ответил Дандас, — завтра я должен попрощаться.

— Вы не сопроводите меня в курительную комнату? — спросил Стивен, но когда они туда пришли, увидел, что там слишком много людей, поэтому сказал: — Все дело в том, что я хочу переговорить с вами наедине. Может, поднимемся наверх?

Дандас прошел наверх, подвинул ему стул.

— Полагаю, вы что-то задумали.

— Думаю, мы можем оказать Обри серьезную услугу. Я разговаривал с человеком, в котором полностью уверен. Он хочет отправиться в Канаду, а взамен сообщит мне информацию огромной ценности, касающуюся Джека, — отвечая на сомнение и неудовольствие, промелькнувшие на лице Дандаса, Стивен продолжил: — Это все звучит невероятно наивно, согласен, но я связан договором о неразглашении и не могу сообщить все детали, которые вас убедят, но, по крайней мере, могу показать вот это.

Стивен вытащил из кармана "Синий Питер", развернул и подставил под солнечный зайчик.

— Что за удивительный камень, — вскричал Дандас, — разве это не сапфир?

— Это голубой бриллиант Дианы, — пояснил Стивен, — как вы помните, она находилась в Париже, когда меня и Джека посадили в тюрьму. Передачу бриллианта связана с нашим побегом, хотя его и пообещали потом вернуть. Человек, с которым я говорил, передал мне его сегодня утром, сейчас он на пути в Хартвелл. Я говорю все это, чтобы вы поняли хотя бы одну из причин, почему я доверяю его слову и серьезно воспринимаю все им сказанное. Ничто не мешало ему оставить этот камень себе, но он вернул его мне без каких-либо условий.

— Это просто невероятно огромный бриллиант, — заявил Дандас, — не думаю, что видел что-либо лучше, разве что в Тауэре. Должно быть, он стоит целого состояния.

— Вот что так впечатляет: человек намеревается начать новую жизнь в Новом Свете и отдает такое невероятно компактное сокровище. Он не будет говорить впустую.

— Вы знаете, почему он хочет отправиться в Канаду?

— Я бы не стал просить вас взять его на борт, если бы он был обычным преступником, бегущим от закона. Нет, он просто устал от недоверия коллег, разногласий, притворства и хочет скрыться быстро и не оставив следов.

— Он француз, как я понимаю, раз направляется в Хартвелл.

— Не уверен. Он может оказаться уроженцем прирейнских областей. Но, в любом случае, он не бонапартист, это я могу гарантировать.

— А вы не думаете, что достаточно обещания взять его на борт при условии, если его информация окажется полезной Джеку?

— Нет.

— Да, полагаю, что нет. Но какими же простаками мы будем выглядеть, если... — Дандас походил взад-вперед в раздумьях, а затем произнес: — Полагаю, следует его взять. Напишу Бутчеру записку, чтобы его приняли в качестве моего гостя. К счастью, у нас есть свободная каюта — у нас не будет штурмана, пока не прибудем в Галифакс. Он говорит по-английски?

— Да, очень хорошо. Так сказать, бегло, но учил его у няни-шотландки, а потом у шотландца-гувернера, так что это северо-британский диалект. Не то чтобы он невразумительный или невнятный — в нем есть некий дикий архаичный шарм, и только тончайший слух различит иностранный акцент. Это спокойный, доброжелательный джентльмен и, скорее всего, весь путь будет оставаться в каюте, поскольку моряк из него никакой.

— Тем лучше. Это противоречит служебным инструкциям, знаете ли, он же иностранец.

— Также против инструкций брать на борт юных леди, как иностранок, так и соотечественниц, но, как я знаю, такое происходит.

— Ладно, — согласился Дандас, — давайте спустимся и найдем перо и бумагу.

Весь следующий день доктор Мэтьюрин размышлял над своими поступками, совершенными и предстоящими. С точки зрения профессиональных стандартов — невероятное безрассудство.

С персональной точки зрения — тоже совершенно недальновидно. Он компрометировал себя так сильно, как это вообще возможно, и подставлялся под серьезные обвинения. Действия Стивена выглядели преступными и на самом деле содержали состав тяжкого преступления. Он полностью полагался на чутье, но интуиция его вовсе небезупречна. Иногда она следовала за желаниями и в прошлом болезненно подводила Мэтьюрина. Он подбадривал себя, время от времени поглядывая на прекрасный бриллиант в кармане, словно на талисман.

День он провел в турецких банях Ковент-гардена, где его хилое тело истекало потом в самом жарком зале до тех пор, пока оставалось чем потеть.

"Интересно, а Дюамель пунктуален? — мучился Стивен, сидя в вестибюле "Блейкс" так, чтобы видеть вход и стойку швейцара, — много ли внимания он уделяет времени?"

Ответ последовал еще до того, как часы до конца отбили шесть — Дюамель появился на ступенях со свертком в руках. Стивен встретил его раньше, чем агент успел спросить доктора Мэтьюрина, и отвел наверх, в длинную комнату с видом на Сент-Джеймс-стрит. Дюамель будто бы поседел еще сильнее, но лицо сохраняло бесстрастное выражение, и внешне он полностью владел собой

— Я договорился, что "Эвридика" доставит вас в Галифакс. Вам нужно подняться на борт до понедельника. Путешествовать будете как гость капитана. Он близкий друг капитана Обри. Я дал понять, что вы до определенной степени связаны с Хартвеллом, но предельно искренне советую оставаться в каюте под предлогом морской болезни и как можно меньше говорить. Вот записка, по которой вас пустят на борт. Как видите, я сохранил имя Дюамель.

— В общем, я его и предпочитаю — одной сложностью меньше, — ответил Дюамель, принимая записку. — Я очень благодарен вам, Мэтьюрин. Думаю, вы не пожалеете.

Агент осмотрелся. В дальнем углу комнаты пожилой член клуба задумался над "Парламентскими дебатами" с лупой для чтения.

— Можете говорить вполне свободно, — заверил Стивен. — Этот джентльмен — англиканский епископ, да еще и глухой.

— Хм, англиканский епископ. Несомненно. Как я рад, что мы расположились именно в этой комнате, — добавил он, бросив взгляд в окно. Он собрался с мыслями и продолжил: — Как бы мне начать свой рассказ? Имена, имена — вот одна из проблем. Я не уверен в именах трех людей, о которых планирую сообщить. Мой корреспондент в Лондоне пользовался фамилией Палмер, но это не его подлинное имя. Хотя он во многих отношениях был способным сотрудником, это его выдавало: не всегда сразу или естественно отзывался на собственный nom de guerre[52]. Второе имя вам знакомо — Эндрю Рэй. Довольно долго я его знал как мистера Грея. Но он плохой агент, и как-то раз, напившись, выдал себя. Он паршивый шпион, и по правде, Мэтьюрин, я удивляюсь, почему вы не разоблачили его на Мальте.

Стивен склонил голову — его осенило прозрение, ослепляющее и унизительно очевидное. Он пробормотал:

— Никак не мог ожидать, что вы завербуете такого порывистого, ненадежного типа.

— Есть у него и ценные качества, но он и вправду эмоциональный и пугливый. Неглубокий человек, такие раскалываются на первом же жестком допросе, но Рэй способен выдать себя и без всяких допросов. Ничего бы с ним не вышло, если бы не его друг, тот самый третий человек. Его я знаю лишь как мистера Смита. Очень высокопоставленный человек, на рю Виллар на его доклады просто молились.

— Выше Рэя по должности?

— О да. И гораздо умнее. Вдвоем они как учитель и ученик. Жесткий человек, кстати. — Дюамель посмотрел на часы. — Я должен быть краток. Хотя Смит очень талантлив, а у Рэя хватает способностей, дабы заработать определенную репутацию, оба они бедны, ведут дорогостоящую жизнь и склонны к игре с очень высокими ставками. Формально они оба добровольцы, и я думаю, это у них искреннее, но они постоянно просят денег. После реорганизации на рю Виллар фонды резко сократились. Они посылают просьбу за просьбой, одна настойчивее другой. Им ответили, что последняя порция информации недостаточно большая и качественная, и это правда. Они заверили, что через несколько недель окончательно избавятся от сэра Джозефа Блейна, получат полный доступ к Комитету и начнут поставлять бесценные сведения.

Дюамель снова посмотрел на часы и приложил их к уху.

— Тем временем они организовали мошенничество на Бирже.

Под пристальным взглядом Дюамеля Стивен не мог полностью скрыть свои эмоции. Сердце билось так, что он почувствовал пульс в глотке. Мэтьюрина снова ошеломила собственная тупость — все же так очевидно.

— Вы, кажется, озабочены временем.

— Да, — ответил Дюамель, передвигая кресло к окну. — Конечно, мне жаль, что вашего друга подвергли таким страданиям. Но беспристрастный наблюдатель должен признать, что все дело провернули крайне аккуратно. Можете возразить, что при наличии информации о перемещениях капитана Обри и связях его отца, вместе с контролем над столь способным агентом как Палмер, операция оказалась простой, но это поверхностные рассуждения. Мэтьюрин, вы не обидитесь, если я, возможно, выбегу на несколько минут и потом вернусь?

— Разумеется.

— Некоторое время я думал, что они полностью преуспели. Конечно, они не могли заполучить много денег, не выдав себя. Но от самых насущных долгов избавились.

"Вот как Рэй расплатился со мной", — размышлял Стивен, пока его снова сжигал стыд.

— Но этого оказалось недостаточно, — продолжил Дюамель. — Они предложили два новых хода. Первый — обналичить несколько неожиданно крупных векселей на северных рынках, второй — сдать вас в Лорьяне. План насчет векселей то ли отклонили, то ли отменили — не уверен. И вас не сдали. Лукан крайне разозлился — он лично отправился в Бретань и отменил даже ежемесячную дотацию. Дела у них совсем плохи, и они подготовили что-то, что называют необычайно ценным донесением.

Француз снова взглянул на часы и продолжил:

— Палмер рассказал мне о деле с Биржей во всех подробностях, когда мы рыбачили недалеко от Хартвелла. Вам бы он понравился, Мэтьюрин — к нему зимородки на руку садились. Разносторонний был человек. Но тогда я его видел в последний раз. За его голову предложили огромную награду, розыск стал слишком активным, и его убили на случай, если его разоблачат или выдадут. Не вывезли из страны — убили или приказали убить. Такое я простить не могу. Это преступление!

— Дюамель, — тихо спросил Стивен, подвинув кресло так, что оно почти уперлось в оконное стекло, — можете ли вы мне дать материальные, конкретные улики?

— Нет, не сейчас. Но надеюсь, что смогу в течение пяти минут. — Агент продолжил рассказывать о Палмере, которого он, очевидно, высоко ценил, но как-то рассеянно. Остановившись на середине фразы, Дюамель схватил сверток и извинился: — Простите, Мэтьюрин, и внимательно смотрите в окно.

И поспешил из комнаты.

Стивен разглядел, как он вышел на мостовую, повернул налево, пошел быстрым шагом в сторону Пикадилли, с огромным риском перебежал дорогу между экипажей и побрел по другой стороне улицы в сторону Сент-Джеймс-парка. Почти напротив окна Стивена, рядом с "Баттонс", он замер и снова взглянул на часы, будто бы ждал кого-то.

Стивен пробежал взглядом по улице и среди выходящих из парка и Уайтхолла пешеходов заметил Рэя и его старшего, более высокого друга Ледварда, идущих рука под руку. Они расцепились, чтобы снять шляпы и поприветствовать Дюамеля. Некоторое время все трое о чем-то говорили, потом Ледвард отдал французу конверт в обмен на сверток. Англичане отправились в "Баттонс", а Дюамель, не бросив даже взгляда в сторону окна Стивена, поспешил обратно на Пикадилли.

Стивен помчался вниз, схватил карандаш и бумагу на стойке швейцара, быстро что-то написал и воскликнул:

— Чарльз, Чарльз, умоляю — отправь посыльного к сэру Джозефу Блейну на Шеферд-маркет, сверхсрочно. Нельзя терять ни мгновения.

— Зачем же, сэр? — улыбнулся швейцар. — Не беспокойтесь насчет срочности — вон и сам сэр Джозеф, поднимается по ступенькам, опираясь на руку полковника Уоррена.