Оборотная сторона медали

Глава шестая

Портсмутский ночной экипаж полностью оккупировали флотские, если не считать лошадей и одного из пассажиров — пожилую леди. Кучер когда-то служил у адмирала, лорда Родни, охранник был бывшим морским пехотинцем, а все остальные пассажиры так или иначе имели отношение к флоту.

Когда звезды стали меркнуть на востоке и экипаж пронесся мимо темных домов и церкви по правой стороне дороги, пожилая леди промолвила:

— Питерсфилд будет через несколько минут, надеюсь, я ничего не забыла. — Она пересчитала свои свертки еще раз и обратилась к Стивену: — Так значит, мне не нужно покупать, сэр? Вы на этом настаиваете?

— Мэм, — ответил Стивен, — повторюсь, я ничего не смыслю в фондовой бирже. Я не смог бы отличить «быка» от «медведя». Я всего лишь сказал, что если советы ваших друзей основаны на их убеждении, что в ближайшие дни заключат перемирие, вам, вероятно, стоит задуматься, что они могут ошибаться.

— И всё же они прекрасно информированные и сведущие джентльмены. А что касается вас, сэр, вы ведь тоже можете ошибаться.

— Несомненно, мэм. Мне свойственно ошибаться, как и моему соседу, а может, даже больше.

Охранник громко пустил газы, и этот звук сымитировали молодые пассажиры снаружи, для них английская весенняя ночь на крыше экипажа была ничем в сравнении с ночью на морских валах у Бреста.

— Значит, решено, — произнесла дама, — я, конечно же, не куплю. Как же я рада, что спросила вашего мнения. Благодарю, сэр.

Экипаж въехал во двор «Короны», чтобы сменить лошадей, а когда размявшие ноги пассажиры снова расселись, Стивен сказал кучеру:

— Ты же не забудешь высадить меня в Бёртоне, я уверен. И если бы ты смог сделать это возле маленькой пивной, а не на перекрестке, то спас бы меня от ненужной ходьбы, вот тебе три шиллинга.

— Спасибо, сэр, — сказал кучер, — у пивной, ага.

— Я убежден в вашей правоте, сэр, с советом даме не приобретать, — произнес один из пассажиров, когда Питерсфилд остался позади, то был бухгалтер с верфи, — по мне, так нет реальной вероятности перемирия.

— Думаю, его не будет, — вмешался долговязый и неуклюжий мичман, который большую часть ночи пинал пассажиров, и вовсе не со зла или ради удовольствия, просто каждый раз, когда он засыпал, его ноги пускались в судорожный пляс по собственному усмотрению. — Думаю, не будет, поскольку только на прошлой неделе меня произвели в лейтенанты, и мир сейчас был бы жуткой несправедливостью. Это означало бы... — Тут он понял, что ввязался в разговор старших, а такая практика не одобряется на службе. Он притих и сделал вид, что увлекся рассветом.

— Два года назад — пожалуй, — сказал бухгалтер, не обратив на него внимания, — но не теперь, с континентальными союзниками, падающими как кегли, и казной, растраченной на жалкую, ненужную, противоестественную войну с Америкой. Нет, сэр, полагаю, что сплетни, которые слышали друзья этой леди, всего лишь придуманы злонамеренными и беспринципными людьми, жаждущими наживы. — Он продолжал объяснять, почему считает, что Наполеон никогда бы не стал вести переговоры о мире на этом этапе, и все еще говорил, когда экипаж остановился и охранник крикнул:

— Пивная «Иерихон», господа, если вам угодно, сходите, кому нужно. Доброе угощение для всех. Тут никогда не смешивают первоклассный бренди или славное старое нантское (прямо от контрабандистов) с водой из колодца, ну, если только по чистой случайности, аха-ха-ха!

Несколькими минутами позже Стивен стоял со своим багажом у дороги, ночной экипаж исчез в облаке собственной пыли, а над головой пронеслась стая грачей. Вскоре дверь пивной открылась и появилась миловидная шлюха, ее волосы были завиты мелкими кольцами, как у готтентота, а одежду она придерживала на шее одной рукой.

— С добрым утром, миссис Камфорт, — сказал Стивен. — Прошу, пусть мальчик разместит эти вещи за стойкой, пока я за ними не пришлю. Я планирую дойти до Эшгроу через поля.

— Вы найдете там капитана с парочкой нахальных матросов и противного старого Киллика. А не хотите ли зайти заказать что-нибудь? Путь-то неблизкий, да еще и после ночного экипажа.

Стивен знал, что в «Иерихоне» ему могут предложить либо чай, либо слабое пиво, и к тому, и другому утром он чувствовал отвращение. Он поблагодарил ее и сказал, что подождет и нагуляет аппетит. И когда его спросили, а не злой ли старый Киллик приедет за его вещами, он ответил, что попросит капитана отправить именно его.

Первую милю он шел по тропинке между высокими откосами и изгородями, с лесом по левую руку и полями по правую, с упругими стеблями пшеницы и травой. Откосы пестрели примулами, а ограды облюбовали десятки болтливых ранних пташек, в основном — сверкающих оперением щеглов. Где-то в траве уже свистел коростель. Там, где местность начала то подниматься, то опускаться, тропинка разделилась надвое. Одна дорожка шла через обширное пастбище, акров пятьдесят-шестьдесят, на котором паслись несколько жеребят.

Вторая, едва заметная, вилась среди деревьев. Стивен последовал именно по ней. Путь лежал по косогору, среди зарослей куманики и высохшего орляка по краю леса, а ниже ее преграждали сломанные ветки и даже пара упавших деревьев.

Внизу Стивену повстречалась развалившаяся хижина лесника. Трава вокруг нее была сострижена кроликами, разбежавшимися при виде доктора. Хижина давно лишилась крыши и густо заросла сиренью, пусть и не цветущей, а уборную позади не было видно из-за крапивы и бузины. Но каменная скамья у двери сохранилась, и Стивен присел на нее, прислонившись к стене.

В низине ночь еще не уступила дню, здесь зеленели сумерки. Кругом стоял древний лес. Склон был слишком крутой, а земля — неровной, чтобы рубить его, и деревья все еще составляли часть первобытной чащи. Огромные бесформенные дубы, обычно пустотелые и негодные на строевой лес, простирали свои руки и молодые зеленые листья почти до середины расчищенной поляны, держа их без малейшей дрожи. Стояла бездвижная тишина. Хотя вдали на краю леса и были слышны дрозды, а в низине беспрестанно журчал ручей, лощину наполняло безмолвие.

На другой стороне, высоко над берегом ручья, виднелась барсучья нора. Несколько лет назад Стивен наблюдал, как там играет выводок лисят, но кажется, теперь барсуки вернулись. Вокруг норы лежала свежевыброшенная земля, и даже со скамьи можно было различить протоптанную тропку.

— Может быть, одного и увижу, — произнес Стивен, но вскоре его разум унесся вдаль, повторяя «Глорию», услышанную вместе с Джеком в Лондоне, тщательно проработанную «Глорию» Фрескобальди[21]. — Но, наверное, уже слишком поздно, — продолжил он, когда «Глория» отзвучала в его голове, а свет стал ярче, превратившись в сочно-зеленый, почти что полная заря.

Но едва эти слова сложились в голове, как раздалось громкое шуршание, торопливый шорох, и в поле зрения показался красивый полосатый барсук, топавший задом наперед по другому берегу ручейка с кучей материала для подстилки под подбородком.

Старый толстый барсук брюзжал и ворчал всю дорогу. Последний подъем в гору оказался особенно тяжким, ноша цеплялась за лещину и боярышник, оставляя на них длинные клочья. Перед входом в нору барсук поднял голову и осмотрелся с таким видом, будто собирался проворчать: «Ну как же чертовски тяжело!». Передохнув, он перехватил ношу поудобнее и с последними проклятиями исчез в норе задом наперед.

«Почему я чувствую столь глубокое удовольствие, столь мощную радость?» — спросил себя Стивен. Он поискал убедительный ответ, но не найдя такового, продолжил: «Факт в том, что я чувствую».

Он сидел, а лучи солнца постепенно опускались по деревьям, все ниже и ниже, и когда они достигли ветви чуть выше головы Стивена, их поймала капля росы на листе. Капля вспыхнула темно-красным, а легкое движение головы показало все цвета спектра с невероятной чистотой; от практически невидимого в своей глубине красного через все остальные, до фиолетового и обратно. Несколько минут спустя крик фазана взорвал тишину и очарование, и Стивен встал.

На краю леса все еще громко пели черные дрозды, и к ним присоединились черноголовые славки, настоящие дрозды, жаворонки, клинтухи и те птицы, которым вообще петь не положено. Но теперь путь Стивена лежал через заурядную сельскую местность, поле за полем, за которыми наконец начинаются леса Джека — здесь когда-то гнездились осоеды. Но даже заурядная местность демонстрировала лучшие качества — восходящее солнце сияло через легкую дымку, не ослепляя, придавая цветам всего вокруг свежесть и интенсивность, равных которым Стивен еще не видел. Зеленый мир и мягкое чистое небо могли быть такими, как в первый день Творения, и по мере того как день прогревался, воздух насыщался сотнями запахов.

«Отблагодарить за все это практически невозможно, — размышлял Стивен, сидя на приступке изгороди и наблюдая за игрой двух зайцев. Они то сидели, выпрямившись, и мутузили друг друга, то прыгали, бежали и снова прыгали. — Как мало тех, кто смогли связать хотя бы пять фраз с достойным результатом. И как невыносимо большинство посвящений, даже самых лучших. Возможно, бесконечное повторение одной и той же простой формальной фразы, — («Глория» все еще звучала в его голове), — это на самом деле попытка преодолеть эти сложности, попытка выразить благодарность другими средствами. Надо бы поговорить об этом с Джеком».

Зайцы убежали куда-то влево, и Стивен продолжил путь, грубо напевая вполголоса «Quoniam tu solus sanctus, tu solus Dominus, tu solus altissimus»[22], пока слева громко и четко не закричала кукушка: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку», затем последовал мерзкий птичий смех. Ей ответила еще одна, далеко справа: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку».

Радость моментально покинула Стивена, он продолжил путь с поникшей головой и сцепленными за спиной руками[23]. Теперь он приближался к землям Джека: еще одно поле и одна тропинка, а за ними на бедной болотистой почве рос лес Эшгроу, с этими проклятыми свинцовыми рудниками и древними кучами отвалов меж деревьев. Потом начинались лесопосадки Джека, все еще низкорослые, к тому же сильно изъеденные кроликами, зайцами, оленями и всеми возможными гусеницами. А позже в поле зрения попал и коттедж. День уже пробудился к повседневной жизни, тишина давно разрушилась, и даже если бы не дразнилась ни одна кукушка, все равно уже ничего не осталось от надвигавшегося чуда. Просто очень приятный, практически летний, день весной, ничего более.

Стивен подходил к дому сзади, и тот представал не с лучшей стороны. Джек приобрел коттедж, не имея больших средств, и расширял его, когда разбогател. Получилась негармоничная каша — очень мало преимуществ настоящего поместья и ни одного скромного удобства коттеджа. Но хотя бы конюшня получилась великолепной. Джек Обри не только обожал охотиться на лис, но и считал себя величайшим знатоком лошадей во всем королевском флоте.

По возвращении домой с маврикийской кампании, нагруженный под завязку призовыми деньгами, он заложил знатный двор с двойным каретным сараем, псарней и конюшней для охотничьих лошадей с одной стороны, и денником для будущей скаковой конюшни с другой. Сбруйные сараи на коротких концах замыкали элегантный четырехугольный двор розового кирпича, отделанный белым известняком и увенчанный часовой башней с синим циферблатом.

Стивен не удивился, обнаружив, что большая часть этого великолепия заперта, поскольку охотничьи и скаковые лошади исчезли, как только у Джека начались неприятности, но отсутствие остальных животных, а также телеги и низкой двуколки — на ней София выезжала в свет — понять было сложнее. Непонятной казалась и тишина в доме, к которому он подошел через огород. Джек — отец троих детей, с ними же жила теща; тишина для этого места была неестественной. Но ни звука не проникало через двери или окна, и на Стивена накатила тревога. Усугубило ее и то, что все двери и окна были открыты, а частично и сняты с петель, что придавало дому разоренный, опустошенный вид лица с выбитыми зубами. Тишина дурно пахла скипидаром, вероятно использованным для дезинфекции.

Стивен знал болезни, способные скосить всех домочадцев за ночь — та же холера.

— Господь, защити нас от зла, — прошептал он.

Далекий радостный вопль поменял направление его мыслей, а несколько секунд спустя за ним последовал типично английский звук удара биты по мячу, после чего — новые крики. Стивен быстро миновал то, что Джек называл розовым садом — lucus a non lucendo[24] — через клумбу на гребень холма. Внизу на широком лугу развернулась игра в крикет. Принимающие игроки на своих местах внимательно следили за движениями подающего. Снова раздался звук удара, отбивающий метнулся между воротцами, принимающие рванулись за мячом, подбрасывая его, и все снова приняло форму строгого танца — белые рубашки на зеленом.

Стивен спустился вниз по склону и узнал некоторых игроков, по крайней мере в отбивающей команде, и кое-кого из соперников. Он разглядел Плейса и Бондена. Капитан Баббингтон, некогда один из мичманов, а затем и лейтенантов Джека, ныне коммандер на восемнадцатипушечном шлюпе «Тартарус», подавал мяч своим старинным товарищам по плаванию так, будто хотел им не только сбить калитки, но и переломать ноги. Плейсу достаточно было перехватить каждую прямую подачу, а на остальные не тратить сил, но Бонден смотрел внимательно и отбивал практически все подачи с той же яростью. Он набрал очки на четырнадцати пробежках в текущей серии, и теперь летел последний мяч, поданный довольно коротко. Бонден встретил его сильнейшим ударом, но по ошибочной траектории, и вместо того, чтобы пролететь над головами принимающих, мяч неожиданно взвился вверх, будто бомба или ракета, совершенно исчезнув из виду.

Три принимающих помчались в сторону Стивена, задрав головы и вытянув руки, пока другие кричали «Головы, головы!» или «Полундра!». Мысли Стивена блуждали где-то далеко, он не заметил ни удара, ни полета мяча, но один из немногих крепко выученных уроков морской жизни — выученных болезненно и тщательно — состоял в том, что крик «Полундра!» обычно предшествовал, хотя и на самую малость, потоку кипящей смолы, падению очень тяжелого блока или острой как игла свайки. Доктор раздраженно поспешил подальше, пригнувшись и прикрыв руками голову. Это оказался неудачный ход — он врезался в одного из принимающих, пятившегося задом наперед, и в другого, застывшего там, куда должен был упасть мяч.

Они свалились в кучу, из которой Стивена вытащили с криками «Это же доктор», «Вы не пострадали, сэр?» и «Почему ты не смотришь, куда прешь, вол неуклюжий?». Последнее адресовалось сигнальному старшине «Тартаруса», который, невзирая на все, поймал мяч и выбрался из кучи конечностей, триумфально сжимая его.

— Ну, Стивен, — поприветствовал его Джек по дороге к буфетной тележке, после того как доктора отряхнули и привели в порядок, поправив парик, — значит, ты приехал ночным экипажем. Как я рад, что ты нас нашел. До завтра я тебя не ждал, а то оставил бы записку. Думаю, ты сильно удивился, увидев пустой дом. Хочешь пива или предпочтешь холодный пунш?

— А кофе здесь найдется? Я пропустил завтрак.

— Пропустил завтрак? Клянусь жизнью, это жестоко. Пошли, сварим кофе. Еще осталось сбить пять ворот, и Плейс с Килликом прилипли к полю, как морские блюдечки. Времени у нас полно.

— Где София?

— Нет ее здесь! — воскликнул Джек. — Она уехала в Ирландию с матерью и детьми — Френсис рожает. Вот сюрприз! Ну и дурачком же я выглядел, когда приехал домой и не нашел никого из семьи, скажу я тебе. Никого, даже старый Брэй не пьянствует в пивной. Она представления не имела, что мы вообще в этом полушарии, но теперь оставила детей и мчится на почтовых домой. Если повезет, увидим ее во вторник или даже в понедельник.

— Надеюсь на это.

— Господи, Стивен, как я этого жду, — сказал Джек, смеясь от радости, после чего они некоторое время шли в тишине. — Но тем временем мы тут все одни-одинешеньки, куча бедных жалких холостяков. К счастью, здесь «Тартарус», дабы поддержать наш дух. Здесь и в Помпее[25] нашлось столько старых сюрпризовцев, что с учетом юнцов и даже твоего Падина, помоги нам Господь, удалось собрать команду для игры. А Моуэт и Пуллингс уехали в город повидаться с издателем — ты едва разминулся с ними, и очень жаль, потому что я в жизни не видел никого в такой нервной дрожи. Им бы здорово помогла одна из твоих суспензий. Но команда у нас все же есть, а «Коза и компасы» пришлет нам обед прямо на поле.

Ты не поверишь, как хорошо в «Козе» готовят оленину — нежная, как молочная телятина. Взгляни сюда, Стивен, на этот угол леса и клумбу. Думаю выровнять здесь землю, чтобы у нового крыла была терраса и славная полоска травы. Газон, если ты понимаешь, о чем я. Всю жизнь мечтал о газоне, и может, с травой мне повезет больше, чем с цветами.

— Так здесь будет новое крыло?

— Господи, да конечно! Здесь так тесно, с тремя детьми и вечно приезжающей пожить тещей, будто на тендере. Сплошная суматоха, всё впритык, четырнадцать дюймов на гамак и не больше. И Софи утверждает, что без дополнительных сервантов жить никак нельзя. А вот и Дрей во двор заворачивает. Гичка! Эй, в двуколке! Я его в Портсмут за газетами посылал.

Двуколка закатилась во двор.

— Как наши успехи, сэр? — поинтересовался одноногий моряк, правя прямо по неприкосновенному гравию. Одной рукой он передал Джеку «Таймс», другой — отдал честь Стивену.

— Сорок восемь — пять, — ответил Джек. — Мы утрем «Тартарусу» нос, если удача не покинет. Вылезай, я сам двуколку загоню.

Дрей принайтовил к культе деревяшку, убранную на время поездки, и похромал вниз по склону со всем возможным проворством. Пусть его дни как игрока остались в прошлом, но критиковал чужую игру он с редкой страстью. Двуколку едва ли надо было убирать. В нее запрягали коротконогую, близорукую, глухую и кроткую лошаденку неопределенного возраста, тщательно выбранную для Софии. Она боялась и не любила лошадей, и на то были причины. В юности ее заставляли ездить на кусачей скотине с зубами будто из железа. Охотничьи лошади регулярно ломали ее мужу ребра и ключицы, а скаковые легко могли бы унести прочь приданое дочерей, если бы все деньги и так не были вложены. Тем временем лошадь по имени Моисей неторопливо брела во двор, подслеповато посматривая на Джека, пока тот разворачивал «Таймс», чтобы быстрее добраться до финансовой страницы.

Джек, все еще читая, открыл дверь похожего на дворец денника, Стивен выпряг лошадь из двуколки. Моисей зашел внутрь, улегся, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Все еще лучше, чем я думал, — поделился Джек. Его сияющее лицо выглядело моложе лет на десять. — Надеюсь, ты извлек выгоду из моей информации

— Разумеется, я принял к сведению твой совет, — ответил Стивен без особого выражения, и Джек понял — больше он ничего не узнает.

— Построим по-настоящему просторную террасу, может даже с фонтанами. И многое стоит сказать в пользу бильярдной, особенно когда на улице сильный дождь, — продолжил Джек и провел Стивена на кухню, открыл дверцу маленькой плиты и раздул мехи так, что угли засветились почти что белым. — Прости за запах краски, — извинился он, доставая кофемолку, — вчера положили первый слой.

Остальные слова потонули в ее грохоте.

Свое благословенное варево они пили снаружи, бродя на чистом мягком воздухе, пока Стивен (всегда умеренный в еде) ел два тонких печенья. Когда кофейник опустел, Джек навострил ухо в сторону поля для крикета:

— Может, нам лучше вернуться? — И по пути вниз, оглядываясь на узкой тропинке, с исключительно радостной улыбкой обронил: — Я не говорил, что собираюсь купить «Сюрприз»? Можно держать его на частной якорной стоянке в Порчестере.

— Господи, Джек! Разве это не крайне дорогостоящая затея? Как мне припоминается, правительство дало двадцать тысяч фунтов за «Чесапик».

— Да, но это главным образом сделали, дабы воодушевить других капитанов поступать так же. Продавать со службы — это совсем другое. Сомневаюсь, что за «Сюрприз» запросят столь же много.

— И как же можно приступить к покупке корабля?

— Нужно присутствовать собственной персоной с деньгами на руках... отличный удар, сэр, отличный удар!

Хани, весьма опасный с битой в руках, отбил мяч по крутой дуге в сторону приближающейся телеги из «Козы и компасов». Телега, запряженная парой коров, крайне неторопливо везла игрокам обед.

Со следующим мячом Хани расправился в той же манере, но хитрый капрал корабельной полиции «Тартаруса», готовый к любому маневру, преуспел. Мяч он поймал, Хани выбыл, иннинг закончился. В избытке веселости игроки выпрягли коров и сломя голову помчали повозку к своим капитанам.

— Что ж, Падин, — обратился Стивен по-ирландски к своему слуге — громадному добродушному мюнстерцу, страшно заикающемуся и практически не знающему других языков, — ты получил хоть одно очко за пробежку?

— Надеюсь на это, дорогой сэр, но потом я же побежал обратно, и кто может сказать, зачлось мне или нет?

— Действительно, кто? — задумался Стивен. Однажды он играл в крикет на Молуккских островах, но в тонкостях так и не разобрался, да и в общих правилах тоже.

— Может, ваша честь объяснит мне эту саксонскую игру?

— Попробую. Когда пирог с олениной, а это лучший в мире пирог с олениной, кончится, я попрошу мне все разъяснить маленького капитана. Он-то играл за «Джентльменов Хэмпшира», а чтоб ты понял, Хэмпшир для крикета — все равно что Томонд для хоккея на траве.

Под «маленьким капитаном» имелся в виду Баббингтон, и он-то уж точно много знал про игру. Но его соплаватели, бывшие соплаватели, старший офицер и подчиненные едва дали закончить ему хотя бы фразу в своем объяснении. Семь мясных и десять яблочных пирогов, гора хлеба и сыра и четыре бочонка пива, казалось, должны были бы оказать успокаивающий эффект. Но ни у одного из присутствующих, даже у всякой безбородой мелочи типа юнцов и мальчишек из Морского общества, не совпадали взгляды на происхождение крикета или что считать честной подачей, или сколько раз выбивали из игры во времена их дедов, или как правильно использовать биту.

Дошло до того, что один из мичманов Баббингтона поспорил с ним по поводу определения «широкий». Никто не противоречил лишь капитану Обри — он уснул, прислонившись к тележному колесу и накрыв лицо шляпой. Все так упрямо бранились между собой, что Баббингтон позвал Стивена погулять по полю — показать, в каких позах отбивают мяч

Баббингтон прошелся по основным правилам и отметил, что завтра он надеется продемонстрировать Стивену разницу между медленной, унылой игрой на воротцах и крученым мячом.

— Матерь Божья, вы же не собираетесь играть еще и после обеда, и завтра? — воскликнул Стивен, чью вежливость спугнула мысль о таком занудном занятии, растянутом на столь невообразимый срок.

— Да, конечно же. Собирались устроить трехдневный матч, вот только возвращается миссис Обри домой — дом нужно прибрать, вымыть и высушить, обновить краску. Но вечера длинные, рискну предположить, что каждый сыграет свои два иннинга. Кстати, сэр, — продолжил Баббингтон после паузы и другим тоном, — одна из многих причин, по которым я крайне рад был услышать от капитана о вашем приезде, в том, что я хотел бы с вами посоветоваться.

— А? — только и сказал Стивен. В былые времена обычно речь шла о медицинских вопросах (товарищи как-то убедили очень юного Баббингтона, когда тот страдал запором, что у него будет ребенок) или же о просьбе одолжить некоторую сумму, от шестипенсовика до половины гинеи. Но это было давным-давно — у Баббингтона теперь имелось солидное поместье, включавшее представленный в парламенте округ (разумеется, “ карманный”), да и вряд ли он возомнит себя беременным.

— Ну, ситуация вот в чем, сэр, — пробормотал Баббингтон, — и чтобы не усложнять... имею в виду, что лучше говорить напрямик. Рискну предположить, вы помните, как на редкость грубо адмирал Харт разнес меня, застав... в общем, целующимся с его дочерью?

— Помню, что его слова были не очень-то подобающими для воспитанного человека.

— Хуже. Он запер Фанни и побил ее, когда узнал, что мы переписывались. А потом выдал ее за Эндрю Рэя, поклявшись, что она не попадет ни в театр, ни на бал, пока не даст согласие, и в любом случае я ухлестывал за губернаторской дочкой на Антигуа — это было очевидно, каждая собака знала. Но, тем не менее, чтобы не слишком заострять внимание, на деле, когда я привел «Дриаду» домой — вы же помните «Дриаду», сэр? Редкий корабль может держать так круто к ветру — нам довелось встретиться на балу, и мы поняли, что все так же любим друг друга, если не больше — коль такое вообще возможно.

— Слушай, мой дорогой Уильям, если ты желаешь, чтобы я тебе посоветовал совершить прелюбодеяние...

— Нет, нет, сэр, — воскликнул Баббингтон, смеясь. — Мне не нужно советов насчет прелюбодеяния. Моя мысль вот в чем... но, наверное, мне нужно объяснить ситуацию. Думаю, вы знаете, что адмирал был очень богат? Все твердили, какое у Фанни гигантское наследство и какая она славная пара Рэю. А вот чего никто не знал, так это что Рэй едва ли может получить хотя бы пенни без ее согласия. А они ни в чем не согласны — никогда и не были — да как они могут? У них же нет ничего общего. Рэй — ничтожество, он слишком много пьет, но пить не умеет. Он бьет Фанни и в лицо ей заявляет, что женился ради денег. Похоже, он по уши в долгах — в доме часто бывают приставы, и их приходится выставлять различными уловками.

«Каким же докучливым Рэю показался мой визит», — подумал Стивен.

— Но я здесь не для того, чтобы поносить этого человека, — продолжал Баббингтон. — Вот что я думаю: вы много за ним наблюдали на Мальте, вы людей видите насквозь, так как считаете — как мудрее всего поступить? Есть мысль выделить ему часть состояния Фанни на условии, что они сохранят видимость брака, а жить будут отдельно. Но мне сказали, что договор подобного рода юридической силы не имеет, ему придется довериться. Есть еще идея сбежать и дать ему возможность судиться со мной за посягательство на супружеские права, за адюльтер.

— Сэр, сэр — прокричал догнавший их юнец, — капитан проснулся и спрашивает, хотите ли вы начать свой иннинг прямо сейчас, поскольку в воскресенье будет много дел?

— Буду немедленно, — ответил Баббингтон и тихо попросил у Стивена:— Вы поразмыслите над этим, сэр, и скажете, что придумали?

Стивен хотя и знал, что в подобных ситуациях любой совет, не совпадающий с желаниями задействованных лиц, всегда выглядит бесполезным и часто оскорбительным, все же размышлял весь этот бесконечный день, пока тартаровцы набирали очки — в основном на одиночных и парных пробежках. Первым принял подачу баковый старшина, приземистый моряк средних лет. В молодости он участвовал в обороне Гибралтара и с тех пор не сомневался в эффективности упорного сопротивления. Они с плотником были здесь не для легкомысленных развлечений, и на пару разбили сердца подающих. Те посылали быстрые прямые мячи, быстрые мячи за пределами воротец, пробовали обманные броски вверх и хитро закручивали мячи, но тщетно — до тех пор, пока заходящее солнце не сверкнуло в глаза гибралтарца, вынудив его пропустить отчаянный мяч и выбыть из игры.

На следующий день игра стала несколько менее напряженной — команде Джека надо было до совиного крика набрать двести пятьдесят пять очков, чтобы сравняться в счете. Сюрпризовцы гоняли мяч по полю в уверенной, достойной моряков манере, но было слишком поздно. Насколько понял Стивен, крикет был навсегда проклят как безвкусное развлечение, которого хватает, может, на полчаса, но не сравнимое с хоккеем на траве по скорости, навыку, грации движения и накалу страстей.

Второй день оживил визит Мартина, тощего и пыльного — он прошел пешком от Фархэма до Портсмута, а оттуда до Эшгроу. Покидая «Сюрприз» ради деревни, в которой жила его потенциальная суженая, он позабыл получить у капитана Обри положительную характеристику, дабы ему выдали жалованье. Капитан Обри, крайне редко бравший на борт капелланов, тоже об этом позабыл. А деньги преподобному были крайне нужны.

— Вам не постичь, дорогой Мэтьюрин, — произнес Мартин, откинувшись в шезлонге на краю поля, со стаканом имбирного эля и бренди на траве рядом и характеристикой на коленях, — хотя, может, вы-то как раз и можете постичь, а я нет — всю жизнь жил в меблированных комнатах — как дорого обставить дом. У нас будет всего лишь коттедж, довольно близко к пасторскому дому ее отца — она не будет одинока, пока я в море, да еще и рядом с одним из лучших мест для обитания длинноногого чибиса, какие можно себе представить. Но обставить этот коттедж самым необходимым — спаси и сохрани! Расходы на противни для пирожков, подставки для дров, привозной фаянс и обычные ножи с зелеными рукоятками уже заставляют побледнеть, а еще остаются метлы, ведра и корыта! Очень серьезная ответственность, и она на меня давит.

Стивен уже поприветствовал Мартина, проводил его в дом за едой и вином и поздравил с приближающейся свадьбой. Теперь, достаточно наслушавшись про заоблачные цены на котлы, терки для сыра и ряд других бытовых вещей, он предложил:

— Не желаете ли вы посмотреть на пеночку-теньковку на гнезде, меньше чем в полумиле отсюда?

— По правде говоря, Мэтьюрин, в столь прекрасный вешний день нет ничего лучше, чем сидеть в удобном кресле на солнце, когда вокруг зеленая-зеленая трава, слышны звуки биты и мяча, а перед глазами — игроки в крикет. Особенно такие игроки, как эти. Видели, как Мейтленд отбил этот мяч? Отличный удар. Не находите ли вы хороший матч в крикет умиротворяющим, поглощающим тревоги, бальзамом для взвинченного, раздраженного ума?

— Не нахожу. За исключением вашего присутствия, это все невыразимо скучно.

— Возможно, некоторые тонкие моменты от вас ускользают. Славно сыграно, господа, очень славно! Никогда не видел, чтобы так в последний момент срезали — как же они бегут, ха-ха, практически потерял его — смотрите, как летят мячи! Но все же остался на своем поле. Годы прошли с тех пор, как я видел столь серьезную партию.

— Она даже слишком серьезная. Хуже, чем на похоронах.

— Вы, конечно же, знаете сэра Джозефа Бэнкса?

— Великого хана[26] ботаники? Конечно знаю, он же президент Королевского общества.

— Он учился в той же школе, что и я, хотя и в старших классах. Он часто приходил наблюдать за нами, и однажды сказал, что в крикет регулярно играют на небесах. От человека его достижений это хорошая рекомендация.

— Значит, мне придется узнать, насколько комфортно обитать в чистилище.

— Вот растяпа, — вскричал Мартин, когда игрок, находящийся на поле, не смог поймать мяч и стал нашаривать его позади себя. Бэтсмен — игрок с битой — махнул, полевой игрок развернулся и бросился в сторону калитки с дьявольской мощью и скоростью.

— Вот же собака, — прокомментировал Мартин, — ах он, хитрая собака, — а когда крики и улюлюканье стихли, продолжил: — Очень жаль, что я разминулся с Моуэтом. Его издатель хочет, чтобы книга распространялась по подписке, а я бы хотел рассказать лейтенанту о недостатках этого способа: ничто не сравнится с унизительностью хождения по знакомым с подписным листом в попытке убедить их выложить пол гинеи. Я хотел бы предостеречь его и в отношении самого издателя, который, как я выяснил, пользуется на Граб-стрит довольно дурной славой. К тому же, боюсь, на берегу моряки не столь осторожны, как следовало бы, учитывая ненасытное лицемерие некоторых сухопутных.

После дополнительных соображений по этому поводу Мартин предпринял попытку привить Стивену любовь к крикету, показывая ему разные тонкости, но, выдержав еще десяток оверов, Стивен обнаружил, что в игре осталось еще пять человек, и сообщил о замеченной им вертишейке на дальнем конце владений Джека, которая, как он уверен, все еще там.

Но даже это не поколебало Мартина.

— Вертишейка? — переспросил он, — в этих краях ее называют помощницей кукушки, а кукушка здесь есть. Точно, послушай их — как минимум трое. Ку-ку, ку-ку. Ужасный звук, особенно для человека женатого. Господи, подумать только, через две недели я стану мужем! Давай же! Давай же, отбивай, а то никогда его не догонишь. Длинные прыжки противопоказаны всему сущему.

День оказался еще приятнее, чем утро, и Стивен потратил большую его часть, шатаясь по лугам и лесам Джека — навестил пеночек и кучу других птиц, включая фазана и сидящего на ветке ястреба-тетеревятника с серебряным колокольчиком на лапе, который недоверчиво посматривал, пока Стивен проходил мимо.

Мэтьюрин много размышлял над ситуацией Баббингтона, но безрезультатно. Вечером, когда, как Мартин и предсказывал, матч завершился ничьей по времени, Стивен подошел к коммандеру.

— Уильям, мне грустно это говорить, но мне нечего предложить — хорошего или хотя бы сносного. Тебе, конечно же, приходило в голову, что уязвленный муж в адмиралтействе может немало навредить карьере морского офицера?

— Да, я все тщательно взвесил, но знаете ли, я вместе с кузенами могу рассчитывать на пять, может, даже на семь голосов в палате общин, а именно оттуда и черпает сейчас поддержку кабинет министров, а вовсе не из палаты лордов. Так что, думаю, можно этим пренебречь.

— Ты знаешь об этих материях уж точно больше меня. Тогда поделюсь еще одним наблюдением — крайне неразумно доверяться человеку, которого не знаешь очень хорошо, особенно тому, кто тебя ненавидит. Я не имею в виду конкретно Рэя, это общее наблюдение. Весьма стоящее наблюдение.

— Я был уверен, что вы поддержите наш побег, — вскричал Баббингтон, пожимая Стивену руку.

— Ничего подобного, — возразил Стивен.

— Я всегда знал, что на всем флоте нет головы умнее, и я так и скажу Фанни, когда приведу «Тартарус» домой.

— Полагаю, он на блокаде Бреста?

— Именно, и мы отплываем в понедельник, если не будет каких-то отсрочек.

— Ты не встретишься с Софи.

— Боюсь, что так, очень жаль, но по крайней мере, мы поможем подготовить дом к ее приезду.

Стивен уже наблюдал, как капитан Обри, его офицеры и матросы готовят корабль к адмиральскому смотру, но никогда не видел, как Джек готовит дом к приезду любимой и давно не виденной жены. Впечатляющее зрелище, тем более, он пребывал в уверенности, что Софи может быть обижена. Джек нервничал, тревожился, постоянно возражал.

На кораблях королевского флота постоянно что-то подкрашивали, если позволяла погода, а на тех, где по команде «все по местам» корабль готовили к бою, как это происходило на всех кораблях Джека, плотник с помощниками и капитанский столяр считали само собой разумеющимся, что все переборки, внутренние стены, двери, рундуки и прочее следует каждый вечер убирать в трюм, а через час ставить на место.

Таким образом, Джек располагал высококвалифицированными рабочими, и не только своими, но и еще и с «Тартаруса», а также и двумя столярами из Портсмута: в среду они прошлись по дому, сняв все двери, ставни и окна, отчистили их, отшлифовали и покрыли первым слоем краски.

Теперь можно было накладывать второй слой быстросохнущей флотской краски, а затем прибирать все в пределах видимости, чтобы вечером воскресенья уже пользоваться основными комнатами, а оставшимися — в понедельник утром. А пока гамаки подвесили в денниках и каретном сарае, забитом мебелью.

— Стивен, ты не прочь подняться завтра пораньше? — спросил Джек в ту ночь. — Думаю, будь у нас еще немного времени, мы могли бы снять каменные плиты в холле, кухне, кладовке и чулане, отскоблить их до пристойного молочно-белого цвета, и выровнять углы. Это идея Баббингтона. Его трюмный старшина когда-то был отличным каменщиком, и он говорит, что нам нужны лишь швабра, мостки и пол бушеля пурбекского песка.

Стивен давно привык к невероятному дискомфорту жизни на море или в любом другом месте, где флот предпринимал неимоверные усилия по поддержанию ритуальной чистоты, но он никогда ранее не видел такой опустошенности, как в Эшгроу, когда разбитые на партии матросы с восходом солнца принялись за работу.

Теперь в доме отсутствовали все окна и двери — системой хитроумных растяжек и блоков их привязали на конюшне — так, чтобы выставить обе стороны на солнце и ветер, во всем доме звучал плеск воды, шорохи, топот, а мощные моряцкие голоса только усиливали впечатление, что дом был взят на абордаж и выпотрошен штормом.

Несмотря на божественную погоду, коттедж превратился во что-то среднее между мануфактурой, водозабором и исправительным домом, обитателей которого принуждали к тяжелому труду. Стивен с радостью убрался оттуда, отправившись с Мартином в Портсмут на двуколке, чтобы там посадить его на дилижанс до Солсбери.

Оторванный от крикета Мартин снова стал приятным собеседником, и они сполна насладились луговыми чеканами и каменками на холме Портсдаун, а потом в первый раз в жизни увидели, как средний пестрый дятел поедает муравьев, словно его большой зеленый сородич. Но в городе в Мартине возобладал будущий муж. Он вытащил из кармана список:

— Одно коническое сито, одно приспособление для вращения вертела и захват для него, три железных ложки, один марлевый мешок для желе, большой. Мэтьюрин, вы не будете возражать, если мы заглянем в скобяную лавку? Теперь, когда я уверен в своем жаловании, то могу замахнуться и на медное сито, и на бронзовые принадлежности к вертелу. Но это все нетривиальные приобретения, знаете ли, и я был бы премного благодарен за ваш совет.

Советы Стивена насчет вертелов недорого стоили, но он их раздавал на протяжении более чем получаса, проведенного в раздумьях и нерешительности — Мартина он искренне уважал. Но всей его глубокой привязанности не хватало на обсуждение достоинств различных видов котлов, луженых и с медным днищем. Стивен оставил Мартина с добродушной и бесконечно терпеливой женой хозяина лавки и отправился на другую сторону улицы к серебряных дел мастеру, у которого купил в подарок на свадьбу заварочный чайник, кувшин для сливок и сахарницу.

Вернувшись со свертком, он обнаружил Мартина разрывающимся между двумя оловянными горшками для заморозки, разными и по размеру, и по качеству.

— Прошу вас и вашу невесту принять это с моими наилучшими пожеланиями.

— Ах, — изумился Мартин. — Большое вам спасибо. Можно взглянуть?

— Вы не сможете потом завернуть так изящно.

— Я все потом упакую для джентльмена, — охотно ввязалась в разговор жена лавочника.

— Честное слово, Мэтьюрин! — воскликнул Мартин, рассматривая чайник, — это очень щедро с вашей стороны... я так благодарен... Полли будет довольна. Благослови вас Господь.

— Эй, сэр, вы о чем думаете? — сердито окликнул Стивена ювелир, вбежав в лавку. — Если бы Боб не заметил, что вы зашли к миссис Вестби, на кого бы я был похож? На шута горохового, вот на кого. А теперь, сэр, давайте посчитаем вместе, — продолжил он торжественно, выкладывая одну за одной купюры и монеты.

— Пять — это будет семнадцать, и в итоге семнадцать фунтов, четыре шиллинга и три пенса сдачи сэр, к вашим услугам, — закончил он довольно резко, обменявшись взглядом с миссис Вестби — та только сжала губы и потрясла головой.

Стивен попытался сохранить лицо, но то был не его день. Упаковка скобяных товаров и чайника отняли столько времени, что им пришлось со всей силы мчаться за дилижансом с громкими криками, чтобы его остановить. Экипаж все-таки подобрал Мартина, и когда тот исчезал все быстрее и быстрее вдали, Стивен заметил, что преподобный машет рукой со все еще зажатым в ней средних размеров мешком для желе.

Доктор и Мозес потихоньку вернулись в Эшгроу, и в вечернем свете дом выглядел еще более разгромленным. Теперь холл, кухня и весь первый этаж оказались выпотрошенными. На месте аккуратного камня ошеломленному взору открывалась влажная, дурно пахнущая земля, похожая на поле брани, с перекрытыми досками лужами.

Сами плиты лежали по шесть штук на козлах, четверо сильных моряков терли их двойной шваброй туда-сюда, а пятый стоял сверху, с хохотом рассыпая пурбекский песок и направляя струю воды, которая смывала двухсотлетний налет через аккуратную канаву прямо в грядку со спаржей. Весь сад пересекали доски поверх сырой парусины. Тут и там в сумерках виднелись громадные аморфные объекты, тоже укутанные парусиной — на этот раз сухой.

— Стивен, — воскликнул Джек, разглядев его мрачное лицо, — не могу передать, как я рад, что мы добрались до этих плит. Они требуют несколько больше времени, чем я думал, и, боюсь, сегодня вечером мы с ними не успеем, но часть задней буфетной мы уже замостили — посмотри. Вот, разве не славно?

— Аккуратно, как шахматная доска, — ответил Стивен, пытаясь перекричать шум от швабр, которыми над головой вытирали насухо пол.

— Вот Софи удивится! Пошли, посмотришь на шлифовку.

Но шлифовка встала: четверо застыли с обвисшими тросами, пятый замер в полупрыжке (вода тем временем текла без дела) — они все уставились на почтовую карету. Джек проследил за их взглядами, и его собственный (суровый и нетерпеливый) вперился прямо в Софию. Выражение ее лица, до того скептичное и смятенное, мгновенно сменилось на радостное.

Джек вытащил жену из экипажа, с жаром поцеловал и принялся объяснять, что тут творится — все будет в полном порядке к утру — краска высохнет — плиты уложат — нашелся неиспользуемый источник в проходе между зданий — как дети? В то же время, быстро, взахлеб София рассказала о прекрасной поездке — никакого труда: спала всю дорогу — услужливая, вежливая прислуга в трактирах — добрые форейторы — дети и мама в порядке — Фрэнки и дитя тоже, мальчик — мистер Клотворти в восторге — как славно быть дома.

После этого она собралась с мыслями, и, придя в чувство, отвела взгляд от руин дома. Софи пожала руку Баббингтону, нежно обняла Стивена, поприветствовала всех знакомых ей офицеров, мичманов и моряков. После этого заверила, что не будет мешаться — разберет багаж и передохнет в одном из денников. Нет ничего лучше просторного денника.

Именно в деннике, некогда дававшем приют Джезебел, кандидатуре Джека на Оукс[27], они поужинали при свете конюшенного фонаря. Времени в их распоряжении имелось не очень много, зато много о чем нужно было рассказать, и супруги редко молчали. Одна из главных трудностей — понять, что уже стало известно из писем, какие прибыли, а какие — нет.

— Последнее, что я от тебя получил, — произнес Джек, осознавая, что его несет прямо на неисследованное мелководье, но поменять уже ничего было нельзя, и несколько скованным голосом, не поднимая глаз от тарелки, Обри продолжил: — ...нашло меня на Барбадосе. Думаю, копию ты и на Ямайку отправила.

— О да. То самое, которое согласился доставить этот добрый, внимательный юноша. Так он тебя отыскал? Я очень рада, дорогой. — Она посмотрела на Джека, замялась, и, слегка покраснев, продолжила: — Я нашла его чрезвычайно приятным. В нем есть все, чего можно желать от молодого человека. Я очень надеюсь, что он нанесет нам длительный визит, как только позволят его обязанности. Хотелось бы, чтобы дети с ним познакомились.

К одиннадцати дня в понедельник все кусочки поврежденной мозаики встали на места. Эшгроу-коттедж, свежепокрашенный, заново вымощенный, с медью, стеклами, ручками насосов и всем металлом, сияющим прямо-таки агрессивной морской чистотой, выглядел примерно так, каким Джек хотел представить его Софии по приезде.

В полдень матросов Баббингтона попотчевали ростбифом и пудингом с изюмом, после чего они, довольно трезвые, разместились по двум фургонам, чтобы вывести «Тартарус» в море с вечерним отливом.

Джек же вел Софию по лесу за клумбой, чтобы показать запланированные им улучшения.

— Эту дорожку Стивен называет «борин»[28]. Есть у бедняги несколько странных выражений. Надеюсь, я не оскорбил его ремаркой о произношении имени Катона — иногда он бывает немного чувствителен.

Стивен уехал в Портсмут в воскресенье, послушать мессу в папистской церкви, и не вернулся — только прислал Падина с извинениями и сообщением о том, что вынужден отправиться в Лондон.

— Уверена, что нет, дорогой — ответила София. Душой она чувствовала, что для Стивена ее глубокое искреннее сочувствие оказалось хуже чего угодно.

Она задавалась вопросом, как бы это сформулировать и стоит ли вообще об этом говорить, когда они заметили спешившего от дома Киллика.

Киллик давно привык к тому, что капитана вечно преследуют за долги, равно как и к обману приставов. Его лицо приняло такое озабоченное, умное, понимающее выражение, что в голову Джеку сразу же пришло несколько подобных случаев.

— Приставы? — спросил он.

— Странный парень, сэр — отозвался Киллик, — типа джентльмен. И сэр, — добавил он тихим встревоженным голосом, прикрыв рот рукой, — дурная идея — удирать от него. Тут целое сборище тяжеловесных типов на каждом краю тропинки и позади, все как один — вылитые парни с Боу-стрит[29].

— Я с ним разберусь, — заверил Джек и отправился домой.

Там он встретил спокойного, самоуверенного мужчину со сложенной бумагой в руке.

— Добрый день, сэр. Я капитан Обри. Чем могу быть полезен?

— И вам добрый день, сэр. Можем ли мы перейти в уединенную комнату? Меня послали из Лондона по делу, которое касается лично вас.

— Очень хорошо, — согласился Джек, открывая дверь. — Осторожно, краска не высохла. Итак, сэр, о каком же деле идет речь?

— Я обязан сообщить, что у меня ордер на ваш арест.

— Вот черт! И по чьему же иску?

— Не по иску, а по обвинению.

— По какому еще обвинению? — воскликнул изумленный Джек.

— Сговор с целью мошенничества на Бирже.

— Всего-то? — вздохнул Джек с облегчением. — Господи, эти сделки я смогу легко объяснить.

— Уверен, что вы можете. А тем временем прошу проследовать со мной. Надеюсь, что вы не попытаетесь сделать исполнение моих обязанностей еще более неприятным и не заставите удерживать такого джентльмена силой. Если вы дадите мне слово не пытаться сбежать, я отложу исполнение ордера на полчаса, так что вы сможете устроить свои дела. Но мы должны отправляться в Лондон — экипаж ждет у дверей.