Оборотная сторона медали

Глава вторая

Каравелла «Носса сеньора дес несесидадес», старое судно с широкой кормой, воспользовалась дувшим к берегу ветром, чтобы подойти к мысу Нидхэм-Пойнт, но, к несчастью, правым галсом. Сейчас она пересекала линию пенящейся воды, за которой прибрежный бриз превращался в пассат. Корабль привело к ветру, пассат с норд-оста сильно накренил его, и через шпигаты хлынули воды Карибского моря.

— Травите все шкоты, салаги чертовы, — воскликнул Джек.

— Там Сэм натягивает канат, — сказал Стивен, смотревший в подзорную трубу.

— Это не тот канат, — сказал Джек, стиснув кулаки.

Но так или иначе, каравелла каким-то образом пережила опасный крен и выровнялась. Все ее паруса дико хлопали на ветру, а моряки носились по палубе, обнимаясь и поздравляя друг друга и святых отцов. Потом судно осторожно увалилось под ветер, поймало пассат в бакштаг и исчезло вдали за мысом.

— Слава Богу, — сказал Джек. — Теперь им не понадобится поднимать паруса или менять галс до самого Пара, может даже, они доберутся туда, не потеряв ни единой души. Господи, Стивен, я никогда не видел ни подобного примера управления кораблем, ни такого явного небесного промысла. Это жуткое старое корыто вообще не должно было добраться до Бриджтауна, оно, несомненно, потонуло бы сейчас вместе со всем экипажем, если б не вмешательство Господа. То, что последние шестьдесят-семьдесят лет оно держится на плаву — это просто чудо, непрерывная череда чудес. И всё же я предпочёл бы, чтобы он отплыл на судне, которому не требуется неистовая помощь ангелов-хранителей денно и нощно.

— Он — прекрасный молодой человек, — заметил Стивен.

— А то нет? — сказал Джек. — Как я надеюсь, что юный Джордж станет таким же! Мне так радостно было слушать, как вы с ним щебечете на латыни, болтаете без умолку. Хотя я заметил, что пастор Мартин, кажется, не так уж хорошо его понимал.

— Это потому, что бедняга Мартин привык к английскому произношению.

— А что не так с английским произношением? — недовольно спросил Джек.

— Да всё так, за исключением того, что его никто не понимает, кроме самих англичан.

— Я так не думаю, — сказал Джек. — А ты знаешь, что он может взять нижнее «фа», громко и безо всяких усилий? Голос — как орган.

— Конечно, я слышал. Это же я попросил его выдать «Славься, Царица» на октаву ниже. От его голоса даже стол задрожал.

— Именно так, да, да! Но всё же лучше бы он не был таким чёрным.

— Знаешь, брат, нет ничего плохого в том, чтобы быть чёрным. Царица Савская была чернокожей и красавицей к тому же, я уверен, Каспар, один из трёх волхвов, был чёрным. Святой Августин, епископ Гиппона, был африканцем, и у него тоже был сын, рождённый вне брака, как ты наверняка помнишь. Более того, когда привыкаешь видеть чернокожих, белые тела кажутся бесформенными, прямо-таки противными, это я очень хорошо помню по Большому Южному морю.

— И еще я бы предпочел, — прости меня, Стивен, — чтобы он не был католиком. Это не в укор тебе, и вообще не о религии — нет, вполне возможно, что он тоже может попасть в рай. Я имею в виду отношение к ним в Англии. Ты же помнишь Гордоновский бунт и все эти слухи, что в безумии короля виноваты иезуиты, и многое другое. Кстати, Стивен, надеюсь, эти его святые отцы не иезуиты? Мне не хотелось спрашивать напрямую.

— Конечно нет, Джек. Их давно запретили. Клемент XIV расправился с ними в семидесятых, и правильно сделал. Конечно, они пытаются пробраться обратно под тем или иным юридическим предлогом, и, осмелюсь сказать, скоро у них снова будут неприятности из-за того, что они десятками выгоняют из школ атеистов, но эти джентльмены не имеют с иезуитами совершенно ничего общего.

— Что же, очень рад. Но я думал о том, что если бы он был белым и протестантом, то мог бы стать адмиралом — мог бы поднять свой флаг! Парень с такими способностями — шустрый, живой, жизнерадостный, смышлёный, скромный, хорошо воспитанный — да ему сам бог велел быть моряком. Если бы у него был хоть один шанс — он проявил бы себя, и в кровавой войне, да в сезон лихорадок, он не упустил бы возможности продвинуться по службе и, глядишь, закончил бы службу с флагом Соединённого королевства на грот-брам-стеньге, полным адмиралом флота!

— Но он чёрный и католик, и может стать епископом Африки, как святой Августин, носить митру и посох. Он даже может стать епископом в Риме, Папой Римским, надеть тройную тиару. Кроме того, Джек, ты должен учесть, что, став папистом, он последовал примеру всех своих английских предков с тех времён, когда ирландские миссионеры научили их писать, читать и различать добро и зло, и до правления славной памяти Генриха VIII, всего несколько поколений назад.

Однако Джек не казался особенно довольным. Спустя минуту он сказал:

— Мне пора собираться на флагман. В десять начинается чёртово заседание трибунала.

— Мне тоже пора, — ответил Стивен. — Меня ждёт пациент.

По дороге к пристани Джек сказал:

— Но всё же меня порадовали твои слова про этого вашего святого.

— Ты же знаешь, он и твой святой. Святого Августина признают даже новейшие церковные общины — всё-таки он один из отцов церкви.

— Тем лучше. То, что святой и отец церкви мог иметь внебрачные связи — это, пожалуй, очень утешает.

— Пожалуй. Хотя, мне кажется, он тогда ещё не стал святым.

Некоторое время они шли молча, потом Джек сказал:

— Есть один вопрос, который я хотел задать Сэму, но как-то не получилось. Я почему-то не смог сказать: «Сэм, ты не упоминал в Эшгроу-коттедж, зачем хочешь со мной повидаться?»

— Он об этом не говорил, — ответил Стивен. — Я в этом уверен, как если бы сам там был. Он милый, открытый, искренний молодой человек, но не глуп. Совсем не глуп, и никогда не причинил бы тебе неприятностей.

— Даже если так, боюсь, Софи догадалась об этом, глядя на его лицо, хоть он и чёрный, благослови его Бог. Ты ведь сразу понял, иначе бы не сказал, чтобы я не слишком удивлялся.

— Надо признать, вы с ним поразительно похожи.

— Послушай, Стивен, — неуверенно выговорил Джек, — могу я попросить тебя упомянуть как-нибудь святого Августина для Софи? Она ревностная христианка. И ты же знаешь, ей очень не нравится подобная распущенность. Она вряд ли полюбит...

Тут вмешался ангел-хранитель с кляпом в руках, ибо он чуть не сказал «Диану».

Диана, кузина Софи и жена Стивена, временами действительно вела себя весьма вольно. В этот момент другой ангел-хранитель помог ему с вдохновением, так что Джек продолжил почти без запинки.

— ... ей совсем не нравился Хинидж Дандас из-за его выводка маленьких бастардов, пока я не рассказал Софи, как в детстве я тонул, а он меня спас.

— Конечно, вреда от этого не будет, — сказал Стивен.

Больше сказать он не успел — они приблизились к площадке, у которой швартовались шлюпки с военных кораблей, и среди них Бонден на прекрасном новом баркасе с фрегата.

Адмирал сдержал своё слово, и «Сюрприз» щедро снабдили припасами. Уже пополнили запасы воды, хлеба, говядины, доставили большую часть дров, а в полдень предполагалось прибытие пороховой баржи. Моуэт, первый лейтенант, казначей Адамс и весь экипаж были чрезвычайно заняты, но, несмотря на это, им удалось найти время, чтобы украсить баркас, а гребцы потратили всё свободное от вахты время, чтобы приукрасить себя или хотя бы одежду.

Многим капитанам нравилось, чтобы гребцы их шлюпки носили единообразную одежду, иногда в соответствии с названием корабля: на «Изумруде», например — ярко-зелёные рубашки, на «Нигере» — всё черное, на «Арго» пользовались бледно-жёлтым цветом, а иногда в соответствии с личным вкусом капитана, но Джека такие вещи совершенно не интересовали, и он не отдавал на этот счет никаких приказов.

Однако его команда взяла вопрос с форменной одеждой на себя, чувствуя обязанность поддержать честь корабля, что было не так-то просто в Вест-Индиях, земле показного лоска и сверкающих белых гробниц, и решила, что в сложившихся обстоятельствах лучше всего надеть шляпы с загнутыми широкими полями и трехфутовой лентой с вышитой надписью ЕВК «Сюрприз» и развевающимися концами, снежно-белые рубашки, не менее великолепные панталоны, плотно облегающие талию и расширяющиеся книзу, с красными и синими лампасами, заплести косицы до пояса (те, кого природа не наградила пышной шевелюрой, восполнили недостаток паклей), повязать черные шейные платки и надеть на огромные, расплющенные от постоянной беготни босиком ноги изящные башмаки с бантами. В таком наряде они могли достойно отвезти своего капитана на заседание трибунала на “Неудержимом” (мероприятие, требовавшее полной парадной формы), но не могли сойти на грязный причал, рискуя испортить весь эффект, поэтому они наняли четверых туземных мальчишек управляться со сходнями и отталкивать шлюпку.

Сходни были короткими, но гребцы баркаса плавали с доктором Мэтьюрином не первый год и хорошо знали о его способности оступаться на трапах, вываливаться из кормовых иллюминаторов и падать с причала, так что все они вытянули шеи, внимательно наблюдая, как он осторожно и неуверенно продвигается над полосой грязи.

Не то чтобы они сейчас опасались за его жизнь, поскольку море здесь было совсем мелким, но во время отлива вода ужасно грязная, и, шлёпнувшись в неё, он мог забрызгать их одежду. А если придётся его спасать, всю напрочь заляпает. Этим утром Мэтьюрин казался совершенно не подходящей компанией для их капитана — в синем с золотом мундире Обри выглядел великолепно. На боку у него висела сабля, подарок общества Ллойда, в четвёртой петлице — медаль за битву при Ниле. Турецкая награда — бриллиантовый челенк — сверкал на великолепной шляпе с золотым позументом, надетой поперёк, в стиле Нельсона. Он был вымыт и выбрит — как, впрочем, и всегда, даже в самых суровых условиях. Тщательно расчёсанные волосы, собранные сзади и перевязанные широкой чёрной лентой, были тщательно напудрены.

В противоположность Обри, доктор Мэтьюрин был, как обычно, небрит и, похоже, не посчитал нужным умыться. Он был в бриджах, расстегнутых на одном колене, нелепых чулках и замызганном старом плаще, который его слуга дважды пытался выбросить. Кроме того, он, видимо, пребывал в уверенности, что причёсанный щёткой старый парик придаёт ему приличный вид.

— Может быть, сэр, — сказал Бонден, — доктору лучше бы на плоскодонке вернуться назад, на корабль. Тут одна с овощами как раз задержалась. Он кивнул в сторону похожей на корзинку плоскодонки, стоящей у края причала, более устойчивого и подходящего перевозчика.

— Ерунда, — сказал Стивен, ступая на сходни. — Я отправляюсь на «Неудержимый». Они считают, что для меня эта погрузка, этот переход, как игра в кегли для собаки, — недовольно пробормотал он, переступая мелкими шажками.

Доска под его ногами дрогнула от лёгкого всплеска дальней волны, он пошатнулся и слабо вскрикнул, но Джек подхватил его сзади под локти, поднял и перенёс через планширь в шлюпку, где сильные руки передали его, как мешок, на кормовое сиденье.

Те же сильные руки помогли ему подняться по трапу флагмана, оберегая, следя за каждым шагом, напоминая об осторожности и придерживая. К тому времени, как Стивен добрался до квартердека, Джека, должным образом взошедшего на борт, уже встретили с подобающими церемониями и препроводили на корму. Однако там оказался мистер Бучер, бывший хирург «Норфолка», а теперь военнопленный.

— Добрый день, мистер Бучер, — сказал Стивен, — как любезно с вашей стороны прийти сюда. Я очень вам обязан.

У Бучера имелся необычайно богатый опыт, и хотя он не был особенно образованным и не обладал другими знаниями, кроме профессиональных, он владел таким даром диагностики, равный которому Стивену доводилось встречать редко.

— О, совсем нет, — ответил тот, — я так рад хоть немного отплатить вам за доброту, проявленную к бедному капитану Палмеру. — Он взял понюшку табака и добавил: — Мистер Мартин уже спустился вниз.

— Возможно, нам следует присоединиться к нему, — предложил Стивен.

— Полагаю, да, — ответил Бучер. — Но прежде позвольте спросить, почему вы оперировали здесь, а не отправили больного в госпиталь? На Ямайке, с её вредными испарениями и жёлтой лихорадкой, я бы это понял, но в таком здоровом месте, как Барбадос...

— Видите ли, на самом деле у него немного тяжёлый характер, он перессорился почти со всеми своими коллегами-медиками, в том числе и с персоналом госпиталя.

— О, в таком случае я его понимаю. Кроме того, хоть в госпитале и намного удобнее оперировать, с выживаемостью всё иначе. По мне, так пусть он лучше будет в море. Я видел, как после ампутации за неделю умирает целая палата, в то время как несколько человек, которых пришлось держать на корабле из-за недостатка места, выжили. Некоторые всё ещё живы.

Пациент казался не особенно тяжёлым. Он поблагодарил мистера Бучера за визит, поздравил с предстоящим освобождением — шведский корабль, который должен был доставить освобожденных под честное слово американских офицеров, встал на якорь этим утром — и передал привет друзьям в Бостоне. Но он знал, что вопрос, будет ли он жить, остаётся открытым, и остро чувствовал беспристрастные оценивающие взгляды Бучера. Он прекрасно понимал, что тот уже вынес свой приговор, и говорил всё быстрее, пытаясь доказать, что эта оценка неверна, что он вполне хорошо себя чувствует, а проблема с его раной и повторяющимися приступами лихорадки не имеет особого значения.

— Доброкачественный гной, — сказал он, заглядывая в лица врачей, — просто доброкачественный гной. Я тысячу раз такое видел.

— Ну, что скажете, сэр? — спросил Стивен, когда они снова оказались на квартердеке.

— Да, сэр, сказал Бучер, — как вы понимаете, это сепсис, но какой он примет оборот... Он взмахнул рукой, подчёркивая неопределённость, и добавил: — Если бы случились какие-нибудь военные победы, или он внезапно получил бы добрые вести, это могло бы изменить ситуацию к лучшему. Однако при нынешнем положении дел, возможно, стоит подготовиться к неблагоприятному исходу. Я полагаю, вы не собираетесь использовать никаких радикальных средств?

— Не собираюсь. У него слабое телосложение, усугублённое сильной раздражительностью, неудовлетворённостью и семейными неурядицами. Давайте теперь посмотрим, как там капитан Палмер.

К этому времени трибунал отклонил запрос трёх заключённых о том, чтобы их дела рассматривались отдельно. Обвинения против каждого зачитали со всеми необходимыми, но ужасающе нудными повторами юридических терминов, и неторопливо работающий механизм, который в итоге приведёт их к повешению, пришёл в действие.

При этом никто особо не старался установить личности преступников. Описания всех мятежников с «Гермионы» разослали по всем портам:

«Джордж Норрис, помощник канонира, двадцать восемь лет, пять футов восемь дюймов, бледное лицо, длинные чёрные волосы, стройный, на правой руке отсутствует верхний сустав указательного пальца, слева на груди татуировка — звезда, вокруг правой ноги — девиз «Honi soit qui mal y pense». Пулевое ранение руки».

«Джон Поуп, оружейник, сорок лет, пять футов шесть дюймов, светлая кожа лица сильно изрыта оспой, седые волосы, плотное телосложение, на правой руке вытатуировано сердце».

«Уильям Страчи, семнадцать лет, пять футов три дюйма, белый, тёмные волосы, плотное телосложение, на правой руке татуировка — имя и дата, 12 декабря».

С такими подробными приметами обсуждать было нечего, однако некоторые моряки утверждали, что уходили в плавание под псевдонимами, чтобы скрыться от долгов или от судебного распоряжения об алиментах, а обвинительное заключение с псевдонимами недействительно. Но этому не придали никакого значения — апелляции, которые могли бы пройти в Олд Бейли, в трибунале были бесполезны — так что большинство обвиняемых подтвердили свою личность.

Однако ни один не признал своей вины — виноватых, конечно, нужно искать в другом месте, и некоторые не постыдились указать, где именно, и назвать активных мятежников. Сейчас Аарон Митчелл страстно убеждал суд, что как шестнадцатилетний юнга, он не смог бы сопротивляться двум сотням разъярённых матросов, его бы просто прибили ни за что, попытайся он противостоять им, и что он с отвращением воспринял сдачу корабля испанцам, но был совершенно не в состоянии это предотвратить.

В его словах много правды, думал Джек — чтобы противостоять напору взрослых матросов, многие из которых разъярились и жаждали крови, как загнанные звери, молодому человеку потребовались бы необычайная сила и храбрость. Произошедшее переходило все границы — Хью Пигот, жестокий и властный капитан военного корабля, превратил «Гермиону» в плавучий ад.

Вечером, в день перед мятежом, экипаж убирал марсели, и капитан проревел, что последний спустившийся с крюйс-марса-рея получит плетей. Порки Пигота так боялись, что двое, находившиеся на дальних конца рея — около бензелей с наветренной и подветренной стороны, на самом ноке, в попытке не опоздать перепрыгнули через матросов, находившихся ближе к вантам и фордунам, не удержались и упали на квартердек. Когда Пиготу доложили, что они мертвы, тот ответил:

— Выбросьте этих недотёп за борт.

К несчастью для Митчелла, те же аргументы использовали многие, и каждое повторение всё сильнее ослабляло линию защиты. При этом оставалось фактом, что мятежники убили не только Пигота, но также первого, второго и третьего лейтенантов, судового казначея, врача, капитанского клерка, офицера морской пехоты, боцмана и юного мичмана, кузена сэра Уильяма, а корабль сдали врагу.

Выжившие плотник и старший канонир показали, что никого из матросов не заставляли криком, силой или, тем более, угрозой смерти присоединиться к мятежникам. Тем не менее, все они один за другим заявляли, что не хотели этого, что их заставили, умоляя именем Бога принять во внимание, что они тщетно сопротивлялись. Некоторые из них говорили на удивление связно, некоторые, казалось, были неплохо осведомлены о юридических терминах и изводили свидетелей, напоминая, что они под присягой, а лжесвидетельство ведёт к смерти в этом мире и вечной гибели в мире ином. Но большинство обвиняемых, запуганные окружением и подавленные долгим тюремным заключением, только тупо и упрямо всё отрицали. Однако каждый защищал себя, и почти все они пытались спасти свои жизни, используя все силы, разум и умение, хотя все понимали, что надежды на спасение почти не оставалось.

На самом деле у них не было ни одного шанса. Судьи были категорически настроены против них, а дело решено ещё до начала судебного заседания. Даже не учитывая отвращения, которое вызывал этот мятеж, доказательства обвинения выглядели абсолютно убедительными. Для полной уверенности в исходе дела двоим позволили доносить на других, пообещав сохранить жизнь.

Тем не менее, матросы всё ещё сопротивлялись, отбиваясь от множества обвинений, как будто их действия на самом деле могли повлиять на решение суда.

Джек серьёзно и внимательно слушал их и с каждым часом всё больше падал духом. Слева от него сидел капитан Гул, председатель трибунала, справа — седовласый коммандер, позади Гула — Берри с «Ясона», а за ним — молодой моряк по фамилии Пейнтер, которого недавно произвели в коммандеры и назначили командовать шлюпом.

Они сидели на судейских местах, все в синем и в золоте, все с почти одинаковым мрачным и замкнутым видом, а перед ними за столом, заваленным бумагами, располагался Стоун, обвинитель, которому помогали клерки. Стоун управлял этой игрой, и как бы отвратительна она ни была, в ней, как и во многих других, имелись свои сложные правила, и одно из них гласило: обвиняемый должен иметь право говорить в свою защиту, допрашивать свидетелей и обращаться к суду, чтобы весь процесс выглядел как честное и беспристрастное судебное разбирательство.

Участие в этом торжественном фарсе выглядело чем-то глубоко отвратительным, само присутствие на судебном заседании и наблюдение за безнадёжными попытками спастись — ужасающе непристойным. Положа руку на сердце, Джек не смог бы поклясться, что, окажись он на месте юного Митчелла, стал бы рисковать своей жизнью ради позорного капитана Пигота. Возможно, и нашлись бы несколько человек, которых на самом деле вовлекли в мятеж против воли, но определить их было совершенно невозможно. Кроме того, те, кто доносил на своих сообщников, клялись, что ни один из обвиняемых не отказался взять в руки оружие. Как хотелось Джеку дать себе волю и сгоряча перебить их всех, однако долг предписывал ему смирно сидеть среди всего этого фальшивого благочестия.

Ложь и лицемерие царили не только с той безопасной стороны стола, где сидели сытые и хорошо одетые люди. Тощие, бледные от тюремного заключения, грязные, оборванные, обросшие и небритые заключённые, выглядевшие нелепо рядом со стерегущими их морскими пехотинцами в красных мундирах, сейчас предавали друг друга, бесстыдно лгали и обвиняли всех и вся.

Конечно, происходящее на этой стороне зала было гораздо понятнее, но приятнее оно от этого не становилось. Джеку и раньше приходилось видеть, как рушится, казалось бы крепкая морская взаимовыручка. Он видел, как моряки, уходящие в переполненных шлюпках от тонущего корабля, отталкивали прочь своих плывущих в воде товарищей и даже рубили пальцы, которыми те пытались уцепиться за борт. Сегодняшний суд был точно таким же зрелищем.

К тому времени, как заседание прервали на поздний обед, настроение Джека совсем упало, да и теперь стало очевидно, что суд продлится ещё долго.

Настроение Стивена Мэтьюрина было не лучше. Капитан «Норфолка» Палмер начал страдать четырехдневной малярией и меланхолией еще в Южном море, и поскольку аптечка Бучера утонула вместе с кораблем, его лечил Стивен, поначалу вполне успешно. Малярия медленно, но верно отступала под действием хинина и сассафраса, но с тех пор как они обогнули мыс Горн, хандра только усиливалась.

— Он себе горло перережет, если отвернуться на минуту, — сказал Бучер, когда они вышли.

— Боюсь, что да, — ответил Стивен. — Хотя лауданум, кажется, действует. Вот бы мне раздобыть листья коки, перуанского кустарника. Они расшевелили бы подавленный разум куда лучше нашей слабенькой чемерицы.

Подошедшая шлюпка заставила их прерваться, и Стивен вернулся на «Сюрприз». Капитан без всяких церемоний вернулся лишь несколько минут назад, и подал Стивену руку через борт.

— Ты обедал? — спросил он, поскольку обеденное время давно прошло.

— Обедал? Кажется, нет, — ответил Стивен. — Нет, точно не обедал.

— Тогда пойдем, перекусим чего-нибудь, хотя, видит бог, — добавил он по пути в каюту, — ничто так не отбивает аппетит, как трибунал.

— Придётся подождать с обедом ещё семнадцать минут, сэр, — сказал Киллик с таким угрюмым видом, как будто в чём-то провинился. — Вы сами приказали в день суда подать в четыре.

— Неважно, — сказал Джек. — Передай коку, пусть пошевеливается, а пока мы ждем, принеси шерри.

Ждать долго не пришлось: капитанский кок был из Ост-Индии и привык, что хозяева с него шкуру спускают за нерасторопность. Еще не закончился второй бокал шерри, как рыбный суп наполнил каюту ароматами шафрана, омаров, крабов, мидий, моллюсков и разных рыбок с кораллового рифа.

Суп был отличный, из тех, что съедается до последней капли, но сейчас они отослали его обратно почти нетронутым.

— Ты спрашивал адмирала о мистере Барроу и мистере Рэе? — спросил Стивен, когда подали пудинг с говядиной и почками.

— Да, и он ответил, что позиция не изменилась.

— Спасибо, что не забыл, — сказал Стивен, пробуя ложкой мягкую белую корочку. — Этот пудинг надо бы ещё подержать на огне.

Он не высказал своего мнения о новости, однако остался ею доволен. Хотя формально вторым секретарём адмиралтейства оставался по-прежнему служил больной мистер Барроу, уже долгое время его работу выполнял Эндрю Рэй, довольно молодой человек с хорошими связями, заслуживший в казначействе хорошую репутацию.

Стивен встречал его раньше, давно, когда Рэй ещё не имел отношения к флоту — он был знакомым Джека, но Стивен узнал его лучше только когда тот, будучи вторым секретарём, прибыл на Мальту, чтобы разобраться с коррупцией на верфи и заняться гораздо более серьёзным расследованием измены в администрации острова, поскольку имелось подозрение, что кто-то из высокопоставленных чиновников передаёт французской разведке важнейшую секретную информацию. Однако сблизились они не из-за этого. Со временем Стивену стало казаться, что Рэй, новичок на этой узкоспециальной и опасной работе, не пользуется доверием шефа Стивена, сэра Джозефа Блейна, главы военной разведки, который, естественно, считал нужным тщательно проверить возможности и, самое главное, осторожность своих агентов, прежде, чем доверить им жизни целой сети сотрудников службы.

Подобная осторожность была в разведке и контрразведке совершенно обычным делом, человека могли впустить в приёмную, но лишь через многие годы принять в кабинете. Так что, хотя Стивен и Рэй состояли в дружеских отношениях, слушали музыку и играли в карты — при этом Рей часто и крупно проигрывал и уже задолжал Стивену небольшое состояние — Стивен считал невозможным обсуждать с ним свою работу на Средиземноморье или упоминать о своей связи с сэром Джозефом — до самого последнего момента, когда у него не осталось другого выбора.

Стивен самостоятельно вычислил и предателя и его французского напарника, но едва получил эту секретную информацию, как вынужден был покинуть остров. Поэтому он с большой поспешностью послал за Рэем, н в это время на Сицилии, и рассказал ему всё, что знал (и тем самым, конечно, раскрыл себя), так чтобы Рэй мог уничтожить всю вражескую организацию. К несчастью, хотя предателя удалось захватить, шеф французской разведки на острове бежал, возможно, по причине неопытности Рэя.

Стивен услышал обо всём этом в Гибралтаре, перед тем как отправиться в Южные моря.

И хотя ему не удалось увидеться с Рэем, который вернулся в Англию по суше, он воспользовался его предложением передать письмо домой. При разоблачении сети французских агентов на Мальте Стивен прибег к услугам одной весьма симпатичной итальянки. Он часто с ней виделся, она плыла с ним на «Сюрпризе» до самого Гибралтара, так что все считали её его любовницей.

Слухи об этом дошли до Дианы, необычайно эмоциональной и импульсивной женщины. Она прислала Стивену письмо, полное необычайно эмоциональных и импульсивных выражений, в котором выражала своё негодование не столько его аморальным поведением (в аморальном поведении Диана не видела ничего предосудительного), сколько недопустимым публичным оскорблением.

К большому сожалению, в свете всех событий его письмо не могло быть совершенно искренним, он не мог сказать всей правды, и потому полагался на слова Рэя, вернее даже на тон его голоса, на то, что он передаст скрытую подоплеку, о которой Стивен не мог написать. Кроме того, он хотел услышать в подробностях обо всех деталях мальтийской операции, о фактах, стоявших за странным самоубийством предателя. Всё это ему было гораздо интереснее услышать из первых уст, от Рэя, не искажённое неистощимыми самодовольными глупостями мистера Барроу, и даже не от самого сэра Джозефа. Несмотря на то, что сэр Джозеф (для которого Стивен собрал множество жуков и некоторое количество бабочек) был десятикратно опытнее Рэя и обладал глубоким умом, он не находился там, в гуще событий, на Мальте. Кроме того, хотя Рэй и не являлся таким высококлассным профессионалом, как сэр Джозеф, он всё-таки был весьма проницательным, сообразительным и умным.

Возможно, даже слишком умным — привыкнув к жизни на широкую ногу, он вёл игру с высокими ставками. Стивен не испытывал к нему неприязни — к концу проживания в Валетте Рэй несколько наскучил ему своими картами, настаивая на игре и постоянно проигрывая всё больше и больше, пока не оказывался неспособен заплатить и не просил Стивена о рассрочке. Стивену нравилась его глубокая любовь к музыке и то, что он способствовал (или, по крайней мере, говорил, что способствовал) продвижению Тома Пуллингса, первого лейтенанта Джека Обри, несмотря на довольно неприятные разногласия, произошедшие несколько лет назад между Рэем и Джеком Обри. Стивен не знал всех подробностей, но у злонамеренного человека это наверняка оставило бы неприятный осадок

Что касается обещания помочь Джеку с назначением на тяжелый фрегат на североамериканской станции, а Пуллингсу — с получением корабля под командование, в качестве благодарности за рассрочку в оплате долга, Стивен был не столь наивен, чтобы рассматривать их как всецело связывающие обязательства, но тем не менее, это всё же было лучше, чем ничего.

Может, наивность и не принадлежала к числу заметных черт характера Стивена, однако в какой-то мере она все же присутствовала, и потому он никогда и в мыслях не держал, что Рэй — французский агент. Надо признать, что даже сэр Джозеф, гораздо менее доверчивый, не одобрял в Рэе лишь профессиональную непригодность, неопытность и недостаток осторожности. Несмотря на острый ум и проницательность Рэя, ни Стивен, ни сэр Джозеф не представляли, что французская разведка завербует этого расточительного игрока, болтливого и ненадёжного светского человека.

Ни один из них не предположил, что Рэй и его более умный и сильный, но менее яркий приятель Ледворд, столь же страстный поклонник Бонапарта, на самом деле принадлежали к тайному обществу в Уайтхолле, намеревавшемуся дискредитировать сэра Джозефа и его союзников и устранить его, освободив место для ничтожества Барроу, которым легко можно было бы манипулировать, даже если бы он вернулся на действительную службу. Если бы тайное общество достигло своей цели, Рэй и Ледворд получили бы доступ к весьма любопытному органу во властных структурах, парящему в вышине, почти призрачному, известному просто как «Комитет», имевшему доступ к деятельности всех разведслужб Британии и её союзников на самом высшем уровне.

И в довершение всего, за время их недолгого знакомства Стивен не догадался, какой Рэй на самом деле злобный и мстительный. Он ненавидел Джека Обри из-за той давней ссоры и вредил ему в адмиралтействе, как только мог.

Он не испытывал ненависти к Стивену, за исключением того, что тот являлся другом Джека и агентом, погубившим множество французских коллег Рэя, и если бы ему подвернулся случай, он, конечно, сдал бы Стивена вражеской стороне.

— Я буду рад снова с ним повидаться, — сказал Стивен. — Кроме всего прочего, он ещё должен мне огромную кучу денег.

— Кто? — спросил Джек спустя несколько минут, а между его репликой и замечанием Стивена поместился фунтовый пудинг с говядиной и почками. Под солнцем тропиков пудинг подавлял способность мыслить куда сильнее, чем южнее мыса Горн.

— Рэй, — сказал Стивен.

В этот момент с «Сюрприза» окликнули приближающуюся шлюпку. В потоке последующих невнятных криков отчётливо послышалось слово «письмо».

— Киллик, — сказал Джек, — бегом на палубу, узнай, не прибыла ли почта.

Оба застыли в ожидании, с вилками на весу. Стивен беспокоился о том, какой эффект произвело на Диану его первое письмо, а также и те, что он посылал ей из Бразилии и Южной Атлантики. А Джек жаждал узнать, что скажет Софи о визите Сэмюэля — его это весьма тревожило.

— Нет, сэр, — доложил вернувшийся Киллик. — Только одно письмо, мистеру Моуэту от капитана Пуллингса. Швед сказал, что их корабль недалеко, они держались здесь полсклянки и решили нас поприветствовать, а капитан Пуллингс накатал это письмо мистеру Моуэту. И швед говорит, что как отвезёт американцев, на обратном пути зайдёт в Англию, и если у нас есть почта, он очень рад будет её передать.

— Стоит ли вообще писать? — спросил Стивен.

— Сомневаюсь, — ответил Джек, чьё многостраничное письмо Софи, длинное, как книга, внезапно оборвалось в тот день, когда появился Сэм. — Мы чуть дальше чем в тысяче лиг от дома, и, скорее всего, попадём туда первыми — ты же знаешь, этот шведский корабль — всего лишь кэт с высокой кормой. Не скажу, что так уж с нетерпением жду этого, — пробормотал он себе под нос, а громче добавил: — Киллик, спроси мистера Моуэта, не желает ли он выпить с нами кофе.

Первый лейтенант появился одновременно с ароматным кофе. Его довольное лицо сияло, освещая каюту. Это и в обычный день было славное, открытое юное лицо, на которое приятно смотреть, но сейчас оно прямо-таки излучало восторг, и Джек со Стивеном улыбнулись, несмотря на мрачное настроение.

— Что такое, Джеймс Моуэт, — спросил Стивен, — в чём дело, дружище?

— Мои стихи опубликуют, сэр. Напечатают в книге, — рассмеялся довольный Моуэт.

— О, поздравляю, рад от души, — сказал Джек, пожимая его руку. — Киллик, Киллик, сюда. Тащи бутылку хорошего нантского.

— А я чё делаю, по-вашему? — проворчал Киллик, но не особенно громко — он, конечно, всё слышал, и хотя морским офицерам не часто случалось издавать томик стихов, он понимал, как следует отметить такое событие.

Рукопись, судя по всему, поручили старине Тому Пуллингсу. И дорогой старина Том Пуллингс нашел превосходного издателя, который оказался славным парнем и собирался опубликовать рукопись первого июня, в день Славного первого июня. Этот благородный и великой души человек очень любил поэзию и военно-морской флот. Поэтому он сделал удивительно щедрое предложение, которое заключалось в том, что Моуэту нужно только оплатить все расходы на печать, бумагу, рекламу и небольшой сбор за публикацию, и при этом половина прибыли достанется ему!

Он также привел в сравнение издательский дом Маррея, куда менее известный. Маррей продал пять изданий Байрона за девять месяцев. После чего Том сразу же ухватился за это предложение. Издатель счел, что книгу, можно набрать пикой и издать в весьма изящном формате четверть короны. Конечно, издатель получит все права, в том числе на публикацию последующих работ на тех же условиях.

— А что это — «пика»? — спросил Джек.

— Бог его знает, сэр, — ответил Моуэт, радостно смеясь. — Надо спросить у мистера Мартина. Ему всё известно про книги.

— Давайте его пригласим, пусть разделит нашу радость и расскажет о технической стороне книгоиздания.

Когда Мартин был священником без прихода, он провёл несколько скудных, беспокойных и чрезвычайно тяжёлых лет среди книготорговцев в качестве переводчика, составителя книг и даже корректора. Он немало знал об этом ремесле и сразу же понял, что издатель Моуэта обладал несколько более ярко выраженным сходством с Варравой, чем большинство окружающих.

Однако спустя всего секунду серьёзных раздумий, он присоединился ко всеобщим поздравлениям, а потом рассказал, не без некоторого самодовольства (настрадавшись от булиней и прочих топенантов), что пика — это шрифт, шесть знаков на дюйм, который используется во всех книгах — форматом в лист, четверть, восьмую часть листа, шестнадцатую или ещё меньше. Размеры образуются сворачиванием оригинального листа вдвое, в четыре раза, в восемь и так далее, при этом листы получают оригинальные наименования — колпак, корона, четверть короны, почтовая, деми, и много других. Потом он рассказал им об ужасных трудностях книготорговли, о непостижимой тайне, почему одни книги продаются, а другие нет, и какую роль играют во всём этом критики-рецензенты, которых он описал как помесь буквоедов, бандитов и старых пьяниц, хитрых и продажных.

Тема казалась неисчерпаемой, но Моуэт, вспомнив о воспитании, прервался прямо посреди рассуждений о титульной странице — проникнутся ли критики уважением к офицерскому званию или лучше просто указать Дж. М., королевский военно-морской флот?

— Разумеется, сэр, — сказал он. — Том шлёт вам, а также и всем офицерам, наилучшие пожелания и просит передать, что его плаванье домой оказалось удивительным — за ними, как дым за горящей паклей, нёсся самый сильный и быстрый приватир, какого он когда-либо видел. Так что, хотя «Даная» и быстроходный корабль, как всем нам хорошо известно, ха-ха-ха! — ему пришлось поторопиться. Верхние паруса, дополнительные лисели, дополнительные паруса — но, несмотря на всё это, ее бы захватили, если бы поздним вечером на капере не разорвало шквалом передний парус.

— Должно быть, это «Спартан», — сказал Джек. — Адмирал рассказывал мне о нём — совместное франко-американское предприятие, специализирующееся на вест-индийцах. Если они идут из Британии, то он уводит их в Нью-Бедфорд, а если идут домой с сахаром — прорывает блокаду и переваливает груз в шасс-маре[5] у берегов Франции. Обычно «Спартан» крейсерствует с наветра от Азорских островов

— Да, сэр. Там они и погнались за «Данаей». И Том говорит, что капер проявил прямо-таки дьявольское коварство, выдавал себя за португальский военный корабль — вид, знаки, мундиры, сигналы — так что Том позволил подойти ему почти на расстояние пушечного выстрела, прежде чем раскусил хитрость и рванул прочь. В самом деле очень похож на военный корабль.

— Но разве приватир не боевой корабль? — спросил Стивен.

Джек и Моуэт молча неодобрительно посмотрели на него.

— Что ж, собственно говоря, — сказал Джек спустя минуту, — его можно было бы назвать военным кораблём, частным военным кораблём. Но никто так не говорит.

— Говорят «каперский патент», — заметил Моуэт. — Звучит немного лучше.

— Мне совершенно ничего не известно о приватирах, — сказал Мартин.

— Ну, — ответил Джек, — это корабли, оснащённые и вооружённые, чтобы мешать вражеской торговле, часто ими владеют торговцы, которые не могут перевозить грузы из-за войны. Адмиралтейство выдаёт им каперское свидетельство. Им разрешается захватывать корабли вражеской стороны, названной в их патенте, и если такой корабль признается судом законным трофеем, то они получают его, в точности, как и мы. Кроме того, им положена награда, как и на военном флоте — пять фунтов за каждого человека на корабле противника, исходя из его численности до боя.

— Так что в целом это очень похоже на военно-морской флот, за исключением того, что король не должен снабжать такое судно — то есть, корабль.

— О нет, — ответил Джек, — это совсем не похоже.

— Это совсем не то же самое, — добавил Моуэт.

— Часто можно слышать, что о приватирах отзываются очень неодобрительно, — заметил Стивен, — например, «приватир-собака, убирайся прочь». Это, несомненно, осуждающее приватиров выражение.

— Простите, что я такой непонятливый, — сказал Мартин, — но если и казённые, и частные корабли атакуют врага с разрешения правительства, получают законную премию за вражеские суда и имущество — то я не могу понять, в чём разница.

— О, это совсем не то же самое, — сказал Джек.

— Нет-нет, — сказал Моуэт, — это совсем другое дело.

— Вам следует принять во внимание, дорогой сэр, — добавил Стивен, — что капера заботит в первую очередь нажива. Он живёт за счёт захвата торговых судов. В то время как джентльмен из Королевского флота в основном заинтересован в победе и с презрением относится к добыче.

Джек и Моуэт рассмеялись, однако далеко не так искренне, как Мартин и Стивен, которые видели джентльменов из военного флота, гонявшихся за удирающими торговыми судами, видели, как горели их глаза, а нервы натягивались как струна.

— Нет, сэр, серьёзно, мы первым делом стремимся захватить вражеские военные корабли, и иногда нам это удаётся с не слишком большими потерями. А про большую часть приватиров этого не скажешь, их, как отметил доктор, в первую очередь заботят добыча и нажива. Некоторых — так сильно, что они переходят границу между каперством и пиратством. Вот почему о них идёт такая дурная слава, а ещё потому, что люди с таких кораблей, особенно с прибрежных приватиров, это просто куча вооружённых головорезов, которые берут на абордаж и уничтожают экипажи торговых судов.

— Когда я последний раз был в Лондоне, один джентльмен из статистического бюро говорил, что на приватирах служат около пятидесяти тысяч человек, — заметил Стивен.

— Вы меня удивили, — сказал Мартин. — Это же треть всех наших моряков и морских пехотинцев.

Однако Джек, продолжавший гнуть свою линию, сказал:

— Но вы же не думаете, что все они одинаково вываляны в грязи? Многие приватиры — отличные корабли, созданные для скорости, с неплохими экипажами, часто с первоклассными моряками. И офицеры на них иногда служат вполне достойные. Командование каперами принимают многие безработные лейтенанты, это лучше, чем гнить на берегу. Знавал я одного такого, Уильяма Фостера — отличный моряк, мы вместе плавали на «Эвриале». Помнишь, Моуэт, мы с ним говорили перед входом в Ла-Манш, он просил нас не отбирать его людей. И он чуть было не разбогател, когда захватил судно из Гамбурга, набитое специями и шёлком. Только Фостер всегда был невезучим, и призовой суд отказался конфисковать то судно из-за каких-то юридических придирок.

— Боже мой, сэр, — воскликнул Моуэт, — прошу прощения, но я от письма Пуллингса совсем голову потерял и совершенно забыл попросить вас удостоить завтра своим присутствием кают-компанию младших офицеров. Мы устраиваем прощальный обед для американских офицеров, то есть, для тех из них, что смогут прийти.

— Я вам очень признателен, Моуэт, — ответил Джек, но боюсь, не смогу покинуть суд часов до трёх, может, ещё дольше. Нельзя заставлять ваших гостей ждать так долго. С вашего разрешения, я наскоро перекушу на борту флагмана и присоединюсь к вам за десертом. Мне было бы жаль не уделить внимания вашим гостям.

На самом деле за один день в суде рассматривалось много дел, так что заседание затянулось почти до пяти. Но когда баркас доставил капитана Обри и доктора Мэтьюрина обратно на «Сюрприз», оказалось, что прощальный обед в кают-компании младших офицеров всё ещё продолжается. Кроме того, стало ясно, что там весело — звучали громкий смех и песни, так что они оба поняли — придётся убрать с лиц серьёзное и мрачное выражение.

Честно говоря, одного этого суда Джеку оказалось вполне достаточно, чтобы помрачнеть, в особенности с учётом того, что к завтрашнему вечеру, в субботу, могли вынести приговор, а приговор тут возможен только один. Но после закрытия заседания Гул объявил:

— Мы сегодня хорошо поработали, джентльмены. Адмирал надеется, что завтра мы закончим, и если не будет никаких других предложений, он сможет утвердить приговор. Тогда на следующий день его приведут в исполнение.

— Но это же будет воскресенье, — воскликнул молодой коммандер, прекрасно понимавший, что каждый из представших перед судом будет признан виновным и приговорен к смерти.

— В этом и весь смысл, — сказал Гул. — Повешение в воскресенье очень необычно. Огласи мы приговор в понедельник, в казни во вторник не было бы ничего особенного, даже с таким числом повешенных. А если бы адмирал отложил повешение до следующего воскресенья, эффект вышел бы уже совсем не тот.

Вскоре после начала суда мистер Стоун заговорил со Стивеном, которого обнаружил на опустевшем полуюте после продолжительных медицинских консультаций сначала с адмиралом, потом и со сходящим с ума мистером Уотерсом.

— Ах, доктор Мэтьюрин, у меня есть новость, которая заинтересует капитана Обри — вы же знаете, какая порой необычная и обрывочная информация попадает в секретариат главнокомандующего. Мой информатор, весьма надёжный источник, сообщил, что «Спартан» вышел в из Нью-Бедфорда пять дней назад с запасами продовольствия на три месяца.

Всё это он произнёс со слегка таинственным видом, явно желая, чтобы Стивен понял — Стоун имеет дело с разведкой, ему известно, что доктор работает на разведку, и он, Стоун, был бы не прочь поболтать на эту тему.

Стивен с непроницаемой сдержанностью отразил эту попытку общения, сделав вид, что ничего не понял, и был уверен — Стоун больше никогда не позволит себе с ним такого безрассудной и неподобающей беседы.

Однако он понял, что его двойственное положение известно, или о нём, по крайней мере, догадываются там, где он считал себя в безопасности, и чем сильнее эта новость распространяется, тем меньше пользы приносит его работа и тем менее безопасной она становится.

— Наконец-то, сэр! — такими восклицаниями встретили в кают-компании младших офицеров капитана «Сюрприза», который вошел, пригнувшись, как всегда, и придал лицу подобающее любезное выражение. — Вот и вы, сэр, добро пожаловать.

Моуэт подвинул ему стул, и капитан поместился рядом с ним за длинным столом, напротив Бучера, почётного гостя, сидевшего справа от Моуэта. Просторная, низкая, переполненная кают-компания выглядела как обычно — обедающие разместились по четыре человека с каждой стороны стола и по одному в торце. Столько же стюардов сновало по комнате или стояло позади гостей. Киллик тут же встал за стулом Джека, а огромный Падин Колмен склонился позади Стивена. Атмосфера тоже была привычной — «Сюрприз» всегда считался гостеприимным кораблём, гости болтали и смеялись, так что даже прибытие пост-капитана не могло заглушить это веселье.

— Мы оставили вам пудинг, сэр, — сказал Моуэт. — А мистер Бучер загадывал нам за обедом загадки, некоторые — ужасно хитрые. Вот, например, одна, мы её никак не отгадаем: что никогда не выходит из моды?

Джек попытался придумать что-нибудь остроумное, однако, после того как совсем недавно он наблюдал людей, отчаянно пытавшихся бороться за жизнь, это оказалось не в его силах. Поэтому он просто сидел, кивая головой, с любезным и заинтересованным видом. Тут и там за столом делались различные предположения, но все ответы оказывались неправильными.

— Нет, джентльмены, — сказал Бучер, — вы никогда не отгадаете, хотя это очень даже знакомое вам дело. Что никогда не выйдет из моды — производить бастардов, ха-ха-ха!

За мгновение до того, как рассмеяться (несколько более искренне, чем подобало случаю) Джек увидел, как на него тут же обратились взгляды всех его офицеров, выражая одобрение и поддержку. И вся команда последовала примеру капитана, расхохотавшись так оглушительно, что Бучер остался очень доволен, а высокий американский мичман, которому пришлось отгадывать загадки хирурга на протяжении тысяч миль похода, сильно удивился — ему они и тогда казались весьма невесёлыми.

Воодушевлённый Бучер вопросил:

— Что говорит человек, который хоть и вытягивал руки, но стукнулся лбом о дверь в темноте?

Однако появление пудинга положило конец его загадкам. Это был любимый пудинг Джека — «пятнистая собака», изысканный и величественный варёный пудинг с изюмом, первый по-настоящему сочный и мягко лоснящийся от сала пудинг с тех пор, как они ушли к северу от тропика Козерога. Но сейчас Джек отдал бы пятифунтовую банкноту за возможность выбросить свой кусок в окно или хотя бы завернуть в носовой платок и сунуть в карман. Ему пришлось собрать всю свою железную волю, чтобы запихнуть в себя эту липкую массу — под одобрительными взглядами Моуэта, который сберёг для него самый жирный кусок, и стюарда, руководившего приготовлением пудинга.

К счастью, вскоре после этого скатерть убрали и начались тосты. Среди прочего пили за жён и возлюбленных, и хотя за столом слышались обычные шутливые слова «пусть жены и возлюбленные никогда не встречаются», заметно было, что вряд ли нашёлся бы хоть один человек, оставшийся равнодушным к этим тостам после такого долгого плавания.

Возможно, некоторую роль в этом сыграла вызванная опьянением сентиментальность, но не для всех, конечно. Джек, например, совсем не пил, однако его глубоко тронуло внезапно возникший в голове образ дома — прекрасное видение, затмившее впечатления этого ужасного дня и роящиеся в голове мысли. Поэтому единственный способ исполнить долг гостеприимства перед офицерами кают-компании и гостями, какой он смог придумать — выпить с каждым из них по очереди. Он сделал это в порядке старшинства, а просто против часовой стрелки: «Мистер Моуэт, стакан вина с вами, сэр, за вашу музу. Мистер Бучер, пью за вас, сэр, и за берега Потомака».

Аллен, седовласый штурман «Сюрприза», был отличным моряком, но на официальных собраниях он обычно вел себя так застенчиво, неловко и скованно, что лучше его было даже не пытаться разговорить. Но этим вечером он, раскрасневшись от удовольствия, ответил на тост Джека низким поклоном, наполнил бокал и осушил его с сердечными словами: «За ваше здоровье, сэр».

За Алленом сидел Хани, помощник штурмана, которого Джек временно назначил исполняющим обязанности лейтенанта, и когда Хани закончил объяснять своему соседу справа значение английского пэрства, Джек обратился к нему через стол и выпил с ним.

Потом, когда графин проделал полный круг, Обри обратился к соседу:

— Мистер Уинтроп, давайте выпьем за бостонских дам.

Затем последовал казначей Адамс, весельчак, сейчас просто сияющий от того, что свинина, говядина, хлеб, свечи, табак, ром и одежда погружены на борт и тщательно занесены в гроссбухи. Но когда он выпил свое вино, Джек воскликнул:

— Давайте, сэр, я вижу свет Господень в этом стакане, а это, несомненно, почти государственная измена, давайте его аннулируем». Примерно то же могло быть сказано про скромный тост Мартина, но Джек питал слишком сильное уважение к священникам, чтобы на это указывать. Опустошив свой бокал, он налил еще один со словами: «Киллик, отнеси это мистеру Мейтленду (еще одному временно исполняющему обязанности лейтенанта, стоящему на вахте) и передай, что я пью за него». Потом настала очередь Говарда, офицера морской пехоты, чье лицо стало таким же красным, как и мундир, и чей желудок едва ли мог принять хоть каплю вина, в то время как душа явно этого желала. И наконец, очередь дошла до соседа слева:

—Доктор Мэтьюрин, бокал вина с вами.

За столом стало шумно — одновременно завязались три оживлённые беседы. Моуэт и мистер Аллен пытались оторвать Стивена от невесёлых размышлений, объясняя предложение капитана.

— Бокал вина? Он хочет выпить со мной бокал вина? С удовольствием. За ваше здоровье, сэр, чтобы ничто не стояло на пути. Пусть Бог пошлёт нам удачу в плавании.

По его тону было понятно — он считает, что удача им потребуется, и это могло бы омрачить обед, если бы офицер морской пехоты не выбрал тот же самый момент для того, чтобы с улыбкой погрузиться в забытьё и плавно соскользнуть под стол.

Немного погодя гости начали прощаться, и вскоре американцы уже гребли назад, к своему пустому китобою, собираться в дорогу домой на шведском картельном судне.

В каюте, где готовили инструменты для следующего званого вечера — с адмиралом, Джек заговорил:

— Говорят, вино меняет настроение. Ерунда. Я пил со всеми за столом по кругу, и несмотря на это, я мрачен, как кастрированный кот, и трезв как стекло.

— Ты и вправду абсолютно трезв, Джек?

— Ну, может, я произношу свои замечания чуть более невнятно и медленнее, чем обычно, но мой ум абсолютно трезв. К примеру, нет ни малейшей опасности, что я стану ломать свою карьеру только ради удовольствия высказать этой старой собаке, что я думаю про его идею устроить повешение в воскресный день.

— Я вижу, твоё остроумие не пострадало. Тогда слушай, Джек. Секретарь после обеда заговорил со мной весьма неподходящим и дурацким образом и сообщил, что «Спартан» — корсар, преследовавший Тома Пуллингса — отплыл пять дней назад из Нью-Бедфорда. Несомненно, в свое время адмирал расскажет тебе об этом, но тебе лучше узнать об этом сейчас.

— Отплыл? Черт его подери, — лицо Джека озарила мрачная усмешка. – Тогда, может быть, мне удастся убить сразу двух зайцев: избежать присутствия на повешении и подловить приватира. Киллик, Киллик, сюда. Позови мистера Моуэта. Мистер Моуэт, у нас появилась возможность отплыть завтра с отливом, не дожидаясь следующей недели. Надеюсь, корабль готов к отплытию?

— Все готово, осталось только загрузить последнюю партию рома и сахара, да еще немного дров.

— Тогда, как только они окажутся на борту, можете дать увольнительную матросам на вечер и до завтрашнего полудня. Но должно остаться достаточно трезвых матросов, чтобы поставить паруса на случай нашего отплытия с вечерним отливом. Так что, если не последует противоположных приказов, готовьтесь поднять якорь, как только мой баркас завтра отчалит от флагмана. Должна быть по крайней мере одна абсолютно трезвая вахта, чтобы поставить паруса и поднять якоря. И никаких женщин на борту. Никаких. Конечно, я не могу быть в этом полностью уверен, но надеюсь, слушание дела завершится до окончания отлива.

— Для меня весьма неловко пытаться как-то повлиять на ход дела, — сказал адмирал по окончании первого трио, пока они передавали друг другу ноты и барбадосские булочки. — Но я все-таки надеюсь, что вы, джентльмены, сумеете принять завтра какое-то решение. Если судебное разбирательство затянется до следующей недели, то всё насмарку.

— Да, сэр, — ответил Джек. — Я тоже на это надеюсь и с нетерпением жду скорого разрешения дела, потому что, с вашего позволения, хотел отчалить с вечерним отливом. Мистер Стоун сообщил, что «Спартан» отплыл из Нью-Бедфорда пять дней назад, и мне кажется, с хорошим ветром я перехвачу его по эту сторону Азорских островов, хотя, конечно, нельзя терять ни минуты.

— От всей души желаю его обнаружить. Приватиры постоянно нападают на этот остров — плантаторы всё время обращаются по этому поводу к губернатору и ко мне, а этот корабль — хуже всех. Но разве Стоун не сказал вам, что «Спартан» несет сорокадвухфунтовые карронады? Я надеялся отправить за ним «Харриер» и «Дилиженс», однако не смогу обойтись без них обоих, а в одиночку ни одному из них не справиться: даже вам этот орешек может оказаться не по зубам. Сорокадвухфунтовое ядро проделывает отвратительно большие дыры. Прошу извинить, доктор. Мы, “смоленые куртки”, своей болтовней отвлекаем вас от музыки. Молю, простите, и давайте приступим к Диттерсдорфу.

Пьеса Диттерсдорфа была очаровательна. Она всё ещё звучала у них в голове, когда в лунном свете под плеск волн они гребли обратно на «Сюрприз». Джек ещё слышал её на следующее утро, стоя на квартердеке и собираясь спустится в баркас. Но музыка резко оборвалась при виде сигнального флага, развевающегося на мачте флагманского корабля.

— Вы знаете, что это? — обратился он к своим юнгам, шестерым мальчикам, собравшимся на палубе, чтобы принять участие в церемонии подачи сигнала «захождение». Этих шестерых он взял на борт совсем детьми, и с тех пор они совсем ненамного повзрослели.

— Нет, сэр, — ответили два ломающихся неустойчивых голоска и четыре высоких дисканта. — Нет, сэр, мы никогда раньше этого не видели.

— Вы — сборище невнимательных салаг, — сказал Джек. — Вы видели это вчера, и позавчера вы это тоже видели. И это чертовски неприятное зрелище. На мачте — флаг проведения трибунала. Мистер Бойл, скажите доктору, что если он не придёт через пять секунд, то шлюпка отплывет без него. Кстати, мистер Моуэт, пошлите Джимми Бангса на берег за старыми бочками, чтобы создать видимость груза на палубе, и пусть купит ярдов пятьдесят холста, что используют для бочек с сахаром. Он может потратить десять фунтов.

Стивен прибежал с надкусанным тостом в руке и поспешил на баркас. Джек с большой торжественностью, под завывание боцманских дудок, последовал за ним. Когда баркас отчалил, он сказал про себя: «Молю Бога, что это в последний раз — это будет ужасное заседание».

Да, это был последний раз. И заседание оказалось ужасным, ещё хуже, чем он ожидал. Когда суд покончил с последними тщетными и в основном не имеющими особого значения, но временами чрезвычайно мучительными выступлениями обвиняемых, пять судей обсудили свой вердикт. Первым своё мнение высказал Пейнтер, самый младший. Он никогда раньше не участвовал в заседаниях трибунала и ужасно волновался при мысли о смертном приговоре.

Он всячески изворачивался, но Стоун и Гул расправились с его колебаниями спокойно, практично и по-деловому. На самом деле, в соответствии с законом, выбора никакого тут и нет, так что, когда дошло до официального голосования, Пейнтер произнес «виновен» в отношении каждого, хотя и нерешительным, сомневающимся тоном. Стоун, исполняющий обязанности обвинителя, тем временем быстро и решительно писал, склонившись над столом: «Обвинения признаны доказанными, и все обвиняемые приговариваются к смерти через повешение на борту корабля его величества в обозначенное время».

Он внимательно и беспристрастно просмотрел бумагу, кивнул и передал для подписания остальным членам трибунала.

Это был ужасный документ, и ни одному из капитанов не доставляло удовольствия подписывать его, даже Гулу. Ещё менее им хотелось переходить к следующей стадии, когда приведут заключённых и в гробовой тишине, в которой слышны лишь обычные корабельные звуки и отдалённый крик «Уборщики, уборщики на корму, слышите?», обвинитель сурово и невозмутимо прочтёт этот документ, и за всеми юридическими штампами и повторами каждый обвиняемый чётко и ясно услышит свой приговор.

Мерзкое дельце. Джек, холодно и не очень вежливо распрощавшись с Гулом и остальными, поднялся на палубу. На корме сигнальный старшина складывал флаг трибунала, и, глядя полуприкрытыми глазами на сияющую в солнечном свете воду, Джек заметил, что «Сюрприз» под пронзительный визг дудки над вращающимся кабестаном уже двигается к своему наветренному якорю.

Стивен Мэтьюрин ждал его у трапа, с таким же мрачным и усталым лицом, как и у самого Джека. Когда Джек приблизился, Стивен сказал старшему помощнику мистера Уотерса:

— Три капли каждый час, и если возможно, завтра продолжайте давать хинин, — и в молчании прошёл на баркас.

— К левому борту, — велел Джек Бондену, и как только лодка подошла к кораблю, взлетел на палубу, огляделся, убедился, что все в готовности, и скомандовал:

— Мистер Моуэт, просигнальте флагману «Запрашиваю разрешение отделиться от эскадры».