Оборотни Индии

Взбесившийся слон

У нас оставалось немало свободного времени, и Моти Рам предложил мне посмотреть на то, как отмечают годовщину гибели внука пророка, забравшись на крышу «вон того высокого дома» — показал он рукой на какой-то заброшенный дворец. Мы поднялись по крутой винтовой лестнице на самый верх, с которого открывался вид на Чар Минар, озаряемый последними лучами солнца, и ближайшие к нему улицы, до отказа забитые народом.

Толпа состояла никак не менее чем из двухсот-трехсот тысяч человек. Многие из них несли зажженные факелы, флаги и флажки, оглушительно били в барабаны или извлекали пронзительные звуки из сотен флейт и свирелей.

Над людьми, словно корабли над бушующими волнами, возвышались сотни слонов, на спинах которых восседали их гордые хозяева, каждый в компании двух-трех стражников или слуг, разодетых почти так же пышно, как и их господа. Мое внимание привлек один из этих слонов. На его спине было прилажено серебряное сиденье богатой работы, на котором сидели четверо молодых ребят, без сомнения, дети какого-то вельможи, судя по значительному количеству слуг, шедших рядом со слоном. Слон заметно нервничал и беспокоился — то ли из-за тысяч факелов, то ли из-за шума и крика толпы, не могу сказать, однако его погонщик-махоут никак не мог совладать с ним и заставить его перестать шарахаться из стороны в сторону. Раз за разом махоут втыкал в загривок слона анкуш, то есть маленький острый багор, которым управляют слонами, однако добился лишь того, что довел зверя до окончательного, бешеного раздражения. Слон задрал хобот и гневно затрубил, однако глупый махоут опять ткнул его анкушем, да еще, как на грех, на спину слона упал горящий факел, видать, плохо закрепленный на длинном шесте, на котором его нес какой-то правоверный. Слон отчаянно замотал башкой и, яростно завизжав от боли, ринулся в самую середину толпы.

О Аллах! Что тут началось! Сотни людей бросились было врассыпную, но, стиснутые со всех сторон толпой, не могли никуда скрыться от разгневанной зверюги, кроме как с воплями ужаса буквально бежать по головам друг друга. Словно таран, слон ударился в непробиваемую стену из людских тел и не видя, как ему выбраться отсюда, в ярости схватил какого-то человека хоботом и высоко подбросил его в воздух. Когда несчастный грохнулся о землю, слон упал на него, подогнув передние ноги, и превратил его в кровавое месиво. Все это произошло в мгновение ока, буквально под моими ногами, и было так страшно и отвратительно, что я поспешно отвел свой взгляд в сторону.

Взглянув через некоторое время снова вниз, я увидел, что слон стоит тихо. Видимо, дав выход своему гневу, он успокоился и позволил сбежавшимся слугам увести себя прочь. Толпа же, словно ничего не произошло, опять исторгла из тысяч своих глоток отчаянный рев — «Шах Хуссейн, вах Хуссейн! Дин, дин!!!», вновь возобновила движение вперед, к Чар Минару, в сопровождении оглушительного грохота сотен больших барабанов-нагара. Сгрудившись у Чар Минара и озаряя его белоснежные стены светом факелов, толпа замерла в ожидании счастливого момента, когда на обозрение ей вынесут главную святыню всех мусульман города — подкову коня, на котором благословенный пророк Мохаммед ускакал в Медину из своей родной Мекки, спасаясь от расправы нечестивых своих соотечественников. Наконец, главный имам Чар Минара бережно вынес священную реликвию, возлежавшую на красной бархатной подушке. При виде ее толпа вновь набожно взревела, причем с неслыханной еще силой. К ее вящему восторгу, тотчас же с самой вершины Чар Минара в воздух взмыл целый куст зеленых ракет, заливших своим светом всю округу. Долетев до самых облаков, ракеты разом лопнули, и на землю пролился дождь из тысяч голубых искр.

Выдохнув одной огромной грудью, толпа двинулась вокруг Чар Минара, сначала медленно, а потом все более ускоряясь, особенно ее передние ряды, на которые сзади напирала масса народу. Вскоре, впрочем, толпа успокоилась и медленно и плавно потекла вперед, словно река, на которой после бури прекратилось волнение. И кого только не было в этом людском потоке! Тысячи дервишей в едином позыве воспевали деяния пророка и его последователей; воины размахивали своими мечами и саблями; многие правоверные облачились в самые невероятные и пестрые одеяния, в то время как другие шли в жалких рубищах, нанося себе по плечам и спине удары плетью, чтобы разделить боль и муки зверски убитого Хуссейна. Какой-то человек, раскрасив свое тело под тигра, с отчаянным ревом бросался на толпу, которая встречала его прыжки криками дикого восторга. Некоторые напялили на себя овечьи шкуры, изображая медведей, другие уподобились обезьянам и с отчаянным визгом и ужимками подпрыгивали на месте, размахивая руками и ногами, к которым были привязаны десятки бубенцов. Сотни воинов-арабов, распевая свои боевые песни, беспрестанно палили из мушкетов в воздух. Вой, грохот, визг и рев достигли небывалой степени, когда какой-то вельможа, восседавший на слоне, стал разбрасывать целые пригоршни мелких серебряных монет. Сотни людей бросились одновременно за монетами, и вокруг слона тут же образовалась неимоверная, копошащаяся и орущая куча людей, из-под которой с громкими проклятиями пытались выбраться счастливчики, успевшие первыми броситься на землю и схватить серебро.

Через некоторое время это невиданное скопище людей прошло мимо нас и скрылось среди дальних домов. Улица под нами вновь погрузилась в ночной мрак и тишину, нарушаемую только позвякиванием браслетов на ногах отставшего дервиша, который торопился догнать толпу.

«…ТОЛЬКО ЗОЛОТО!»

На следующий день я пришел к отцу. Там уже был Мохан Дас и еще какой-то сахукар. Мохан Дас добился немалых успехов. Сахукар, сидевший у отца, представлял богатейший торговый дом в Хайдарабаде, который выразил желание купить все наши товары. Сахукар внимательно осмотрел все ткани, а также драгоценности, которые мы предложили купить. Одобрив их, он ушел, пообещав вскоре вернуться с предложением по цене.

— Ну? — спросил Мохан Дас. — Какую же цену нам с них запросить?

— Тебе лучше знать, — ответил отец. — Помни, однако, что чем выше будет цена, тем тебе больше достанется.

— Я не забыл о вашей щедрости, — заверил индус, — и могу сразу сказать, что ткани стоят никак не менее шестнадцати, а драгоценности — десяти тысяч рупий. Запросить же надо не менее тридцати тысяч, тогда мы наверняка получим двадцать пять.

— Слишком мало! Все это стоило мне почти столько же. Спрашивается — чем я буду платить охране и нести другие расходы, если не получу прибыли? Я запрошу за все тридцать пять тысяч рупий.

Ваша воля! — молвил Мохан Дас. — Чем больше вам дадут, тем лучше и для меня, но поверьте, вы не получите больше той суммы, что я назвал. Теперь, с вашего позволения, я пойду и попробую договориться с ними.

Мохан Дас вернулся вскоре, и с радостным лицом. Отвесив множество почтительных поклонов, он поспешил обрадовать отца:

— Вам покровительствует счастье: вам удалось добиться отличной сделки! Мне предложили тридцать тысяч шестьсот рупий за все товары. Мне пришлось долго торговаться и спорить с покупателями, но да будет благословен Нараян, ваш раб довел дело до успешного конца. Смотрите, вот письмо от сахукара с подтверждением согласия на ваши условия.

Отец взял документ и сделал вид, что читает его; меня же разбирал смех от серьезного выражения его лица, с которым он разглядывал текст, написанный на хинди: отец ведь не мог понять ни одной буквы ни этого, ни любого иного языка, поскольку был совершенно неграмотный.

— Да! — наконец важно изрек отец. — Все в порядке! Каковы условия выплаты?

— Как вам будет угодно — наличностью или векселями, — пояснил Мохан Дас.

— Хорошо! Ступай, приведи опять сахукара, пусть он скорее заберет товар.

Между тем, пока было время, я решил сходить проведать Бадринатха, который остановился со своими людьми в другом караван-сарае и которого я не видел три дня.

— Ага! — воскликнул тот, завидев меня. — Наконец-то нам дозволено увидеть ваш светлый лик! Где же, во имя Бховани, изволило пропадать ваше благородство?

— Лучше ты расскажи мне сначала, что ты тут делал, а потом и я поведаю тебе кое-что, — ответил я.

— Что я тут делал, спрашиваешь? Да занимался самым благочестивым занятием — книгу читал! Думаешь, я шучу? На, глянь! — сказал Бадринатх и вытащил из-под подушки огромную и пыльную книгу, весьма древнюю на вид. — Не думай, что один ты умеешь читать. Когда я был еще совсем маленький, мой отец начал учить меня грамоте и я…

— Что это ты вдруг? — перебил его я. — Тебе нечего больше делать, что ли? Я тут с ног сбиваюсь, а ты книги читаешь?

— Успокойся, я времени тоже даром не терял, — засмеялся Бадринатх. — Книга уж больно интересная. Я слыхал о ней раньше, да вот видеть-то не приходилось. К счастью, какой-то бедный странник — Рам его звали, что ли — внезапно помер, не без моей помощи, но успев завещать ее мне, поскольку я ему очень понравился. Ты только послушай, как Акбар, самый великий из всех Великих Моголов, — а эта книга не что иное, как свод его указов, — замечательно излагает разные мудрые мысли.

— А про нас там, кстати, ничего нет? — решил я поддержать шутливый тон Бадринатха.

— Увы, нет! — вздохнул с сожалением Бадринатх. — Оно, в общем-то, и к лучшему, сам понимаешь. Впрочем, будучи внимательным читателем, я нашел кое-что, относящееся, пожалуй, и к нам. Вот, например, что он пишет об обязанностях котваля, то есть городского головы. Слушай и трепещи: «Котвалем следует назначать только отважного, предприимчивого и сообразительного человека. Ему надлежит поделить весь город на отдельные кварталы и во главе каждого поставить надзирателя. Последний обязан каждый день подавать котвалю письменные сведения о всех прибывших и убывших из подчиненного ему квартала, включая в них все, что ему известно об этих людях. Котваль, кроме того, должен иметь надежного человека, который будет тайно наблюдать за поведением и действиями квартального надзирателя и докладывать обо всем котвалю напрямую. В свою очередь, за действиями этого человека должно наблюдать еще одно доверенное лицо котваля». Ну как, интересно?

— Продолжай, продолжай, мой ученый друг, — сказал я. — Будь, однако, краток — времени жалко да и что-то не слышал я пока ничего относящегося к нам.

— Потерпи немного. Имеющий уши да услышит, — кротко ответил Бадринатх и продолжил. — Так вот. «Если в город прибудут некие путешественники, о которых ничего не известно, то котваль обязан подослать к ним толкового и располагающего к себе человека, каковому надлежит в непринужденной беседе выведать как можно больше об этих людях». Ничего, да? По-моему, к нам это очень относится. Далее. «Котваль также обязан знать все о доходах и расходах своих горожан и иметь представление о каждой крупной купле-продаже или денежной сделке. Он не должен дозволять кому бы то ни было входить в чужой дом без разрешения. Котваль обязан разыскивать воров и разбойников, отбирать у них уворованное имущество и возвращать его законному владельцу. В противном случае котваль будет возмещать потери от краж, разбоя и воровства из собственных средств. Он должен не допускать сожжения заживо вдовы умершего человека вместе с телом усопшего мужа, даже если эта женщина сама заявит о своем желании взойти на погребальный костер…»

— Последнее, впрочем, к нам никак не относится, — сказал Бадринатх и захлопнул книгу. — Ну что, напугал я тебя?

— Не очень! — заметил я. — Что-то я до сих пор не видел «толкового и располагающего к себе человека», не считая тебя, который в дружеской беседе усердно расспрашивал бы меня, кто я такой.

Это не удивительно, мой друг, — сказал Бадринатх. — С тех пор, как правил мудрый Акбар, в реку вечности канули целые столетия, а с ними и порядок, который он пытался навести на грешной земле Хиндустана. Ладно, хватит, ты ведь хотел узнать, чем я тут занимался. Во-первых, я долго молился и приносил жертвы своим богам в различных храмах, которых, к счастью, хватает в этом чересчур мусульманском городе; потом я посмотрел, как здесь отмечают праздник, ну и, наконец, отправил к Кали семь человек.

— Семь человек! — воскликнул я в удивлении. — Когда же ты успел?

— Нет ничего проще, мой молодой, беззаботный джемадар. Тебе разве не известно, что это — караван-сарай, где имеют обыкновение останавливаться усталые и простодушные путешественники? Совсем не сложно уговорить их отправиться в дальнейшее путешествие с нашей честной компанией — для их же безопасности, особенно если оказывается, что нам всегда с ними по пути. Скажу тебе: честный тхаг мог бы прожить здесь всю свою жизнь, и прожить неплохо! Все эти люди — будь они благословенны! — так доверчивы и просты; ну а что касается глухих тропинок и укромных местечек вокруг Хайдарабада, то в них тоже нет недостатка.

— Отлично! Просто прекрасно! — порадовался я. — Кто же были все эти люди?

— Да так, ничего особенного! — с сожалением заметил Бадринатх. — Первый из них — мелкий торговец — бания, который собирался посетить Бидар. Мы проводили его до Голконды и похоронили там же среди могил. Он принес нам семьдесят рупий и немного золота. Потом было еще два человека с женами; они сказали нам, что путешествуют в какой-то Курантуль. Где это — бог знает, но, конечно, как выяснилось, и нам надо было туда же. Не отъехав и трех коссов от ворот, мы оставили их навсегда среди скал.

— Зря! — заметил я. — Вам следовало их закопать.

— Зачем? Кому они нужны? Кто станет интересоваться, откуда там взялись их тела? Кроме того, у нас просто не было времени — светало, и мы боялись, как бы кто-нибудь еще не появился. Да, у них мы добыли двести рупий и двух лошадей, которых я продал за тридцать рупий.

— Хорошо! — согласился я. — Итого пять человек. А как насчет двоих других?

— Они здесь! — Бадринатх указал на землю в том месте, где стояла его лошадь. — Зря мы с ними связались — у них на двоих было всего-то сорок две рупии.

— Тем более, что вы вели себя крайне неосторожно! Вас могли заметить!

— Да ничего страшного! — рассмеялся Бадринатх. — Все, кто был в караван-сарае, отправились на праздник, так что мы остались совсем одни. Я, кстати, не хотел торопиться и как раз собирался набиться им в попутчики, как вдруг Сарфраз Хан взял да и придушил одного из них прямо на месте, положив конец моим колебаниям. Мне ничего не оставалось, как помочь расстаться с жизнью второму. Тела их мы как следует припрятали, а ночью закопали.

— В таком случае мне остается только позавидовать тебе, поскольку я за эти дни так и не воспользовался ни разу румалем. Впрочем, время зря мы тоже не теряли, — заметил я и рассказал Бадринатху о наших торговых операциях. — Сегодня вечером отец должен получить деньги, и мне пора возвращаться, чтобы помочь ему.

— Отлично, ступай! — весело сказал Бадринатх. — Если ты там совсем соскучишься со своими торговыми делами, то заходи сюда опять, хотя бы сегодня ночью придушим кого-нибудь ради развлечения и сохранения тобой нужного навыка. Кстати, не сходить ли нам куда-нибудь перекусить? Знаю я тут одну харчевню.

Я охотно согласился, и мы вышли на улицу.

— Ах, как вкусно пахнут эти кебабы! — воскликнул Бадринатх, когда мы с ним поравнялись со входом в харчевню. — Иногда я жалею, что я брахман, а не мусульманин, вроде тебя, с каким удовольствием я бы их попробовал! Искушение!

— В самом деле? — поинтересовался я, заходя в харчевню. — А ты уверен, что тебе всегда удавалось преодолеть это искушение? Может быть, когда тебя никто из своих не видит, ты их заглатываешь, как голодная утка?

— Клянусь Кришной! Ты возводишь на меня напраслину! — возмущенно сказал Бадринатх. — Я брахман и останусь им. Ты же знаешь, что брахманом становится только тот, кто прошел через длинную и мучительную цепь перерождений, побывав в самых разных, подчас низменных, воплощениях. Неужели ты думаешь, что теперь, достигнув моего нынешнего высокого положения, я окажусь таким дураком, чтобы начинать все сначала, осквернившись куском жареного мяса?

— Как знаешь! А я сейчас куплю себе целое блюдо этих кебабов, ибо их аромат удивительным образом возбудил мой аппетит.

Через несколько минут я погрузил пальцы в блюдо с грудой кебабов, которое поставил передо мной хозяин, отведал их и… чуть не задохся от жгучего вкуса.

— Мой друг! — обратился я к хозяину, как только смог перевести дух. — Твоими кебабами впору шайтана кормить, ибо только он смог бы их проглотить. Воистину, мне понадобится медная глотка, чтобы съесть еще хоть кусок!

— Прошу прощения! — стал извиняться хозяин, согнувшись в низком поклоне. — Я выходил из харчевни на несколько минут, и, надо думать, пока меня не было, моя дочка немного переложила перца в кебабы. Сейчас я подам вашей милости божественный прохладный щербет, почти такой же, которым праведники угощаются в раю, и он остудит ваш благородный рот.

— Не забудь, кстати, захватить и кальян! — приказал я. — Он поможет мне прийти в себя после твоего угощения.

Я обнаружил, вернувшись к отцу, что Мохан Дас уже прибыл туда в сопровождении сахукара, нескольких носильщиков и десятка людей свирепого вида, которые держали в руках сабли и мушкеты с зажженными фитилями. Я уставился на них в недоумении.

— Можно подумать, уважаемый господин купец, — сказал я, — что вы собираетесь отправиться на войну вместе с этими бравыми ребятами. Даже страшно немного!

— Не бойся их! — засмеялся сахукар. — Мы всегда ходим так, когда несем товар или деньги.

— Ну что же! — сказал отец. — Забирайте поскорее товар и уносите его отсюда. Он теперь ваш, и я не хочу за него отвечать, случись что!

— Сейчас, сейчас! — ответил сахукар. — Давайте только сразу договоримся, в каком виде вы хотели бы получить ваши деньги.

— Мне нужны все деньги звонкой монетой. Нет, пожалуй! Лучше вы заплатите пять тысяч рупий серебром, а остальную сумму выдайте золотом.

— Как угодно! Значит, на оставшиеся деньги вы покупаете золотые слитки; цена на золото в эти дни в Хайдарабаде — двадцать рупий за толу. Все-таки я бы посоветовал вам взять часть денег векселями — везти их будет намного легче и безопаснее.

— Нет! Никаких векселей! — сказал отец. Только золото, тем более что цены на него в Дели, куда я отправляюсь, вполне устраивают меня. Кроме того, в дороге бояться мне нечего — вооруженных слуг у меня хватает.

— Вы забыли обо мне и моей плате за услуги! — вдруг напомнил отцу Мохан Дас.

— Успокойся! — сказал я. — Мы заплатим тебе твой процент с каждой сотни рупий, как условились. Рупиями мы получаем пять тысяч, значит, твоя доля составит сто пятьдесят рупий, верно?

— Двести пятьдесят! Как это вы так считаете, почтеннейший! — вскричал Мохан Дас. — Потом, речь ведь шла о пяти процентах с выручки за весь товар!

— Кому это вы собираетесь платить столько денег? — с интересом спросил сахукар, прислушавшийся к нашему разговору.

— Вот этому посреднику, да сдается мне, что он нас обманывает, — показал я на Мохан Даса.

— Обманывает? Еще как! Послушай, Мохан Дас, друг мой, о чем это ты? Ты что, с ума сошел, что требуешь себе такой процент? — укорил сахукар Мохан Даса.

— Столько предложил и пообещал мне мой господин, — отвечал посредник. — А тебе-то что за дело!

— Сколько же следует ему заплатить? — спросил отец у сахукара.

— Один процент! Этого будет вполне достаточно, — сказал тот. — Могли бы заплатить и меньше, найми вы не Мохан Даса, а кого-нибудь еще.

— Мы ведь впервые в вашем городе и не знали, к кому обратиться, — пояснил я. — Поэтому-то нам и пришлось прибегнуть к услугам этого жулика.

— Что! Разве не вы сами наняли меня у мечети Чар Минар? Разве не вы обещали мне пять процентов и потребовали от меня хранить в тайне вашу торговую сделку? — вскричал в негодовании Мохан Дас.

— Послушайте его! — возмутился отец. — Да он и впрямь с ума сошел! Какой еще Чар Минар! Этот негодяй приполз к нам сюда на коленях, умоляя дать ему заработать. Когда же я спросил его, сколько он хочет, он заныл, что он бедный, несчастный посредник и будет рад любым деньгам, которые мы соизволим дать ему! Не так ли, Амир Али? А теперь он пытается вцепиться в наши бороды, обманом выудить у нас сто пятьдесят рупий и заставить нас есть грязь! Бейте его, плюйте на него, вышвырните его вон! Да будет он осквернен так, чтобы не смог смыть свой грех даже водами священного Ганга! Пусть его мать, пусть сестры его будут…

— Постойте, уважаемый! — прервал отца сахукар. — Стоит ли вам так волноваться из-за этого ничтожества? Кроме того, что-то все-таки следует заплатить, раз вы его наняли. Если хотите, то в знак уважения к вам я заплачу ему его процент.

— Ни в коем случае! Заплачу я — но пусть он не рассчитывает на большее, ведь, клянусь бородой Пророка, я и сам бедный человек и всего лишь не более чем слуга своего хозяина, пославшего меня в Хайдарабад! Не правда ли, Амир Али? Ведь я действительно беден? — Конечно! — поддержал я отца. — Ты не можешь платить ему такую сумму — целый процент со всей сделки. Дай ему сто пятьдесят рупий, что ли, и хватит.

Пока шел этот разговор, Мохан Дас стоял с открытым ртом и вытаращенными глазами, все более приходя в отчаяние.

— Не хотите ли вы сказать, — закричал он наконец, — что я так и не получу то, ради чего трудился днем и ночью? Как же вы можете утверждать, что это я пришел к вам, а не вы сами наняли меня у мечети Чар Минар?

— Ну вот, опять заладил про Чар Минар, клянусь Аллахом! — сказал я сахукару. — Если вы действительно желаете добра этому человеку, то посоветуйте ему заткнуться. Разве я не солдат, чтобы без конца выслушивать от него эдакие бредни? Как бы ему не вызвать мой гнев! Никому не стоит шутить с теми, у кого за поясом меч!

Я уже говорил, какой отчаянный трус был Мохан Дас. Услышав мои слова и увидев, как грозно я подкручиваю свои усы, он немедленно упал на колени и стал биться лбом об пол, как и во время нашей первой с ним встречи.

— Пожалуйста, пощадите! — взвыл он. — Благородные господа! Я согласен на все, я приму с благодарностью даже десять рупий, только не убивайте меня!

— Ну и дурак же ты! — расхохотался сахукар, уперев руки в бока. — Впервые вижу такого — клянусь Нарайяном. Кто здесь причинит тебе вред? Ты что, ребенок? А ведь еще отрастил такие усы! Постыдись, не будь таким трусом! Вставай, смело и достоинством попроси свои деньги и будь доволен тем, что тебе заплатят эти благородные господа, ибо, говоря по правде, за твою попытку обмануть их тебе не стоило бы дать и пайсы.

Мохан Дас встал, соединив в мольбе ладони своих рук: его тюрбан и одежды были помяты и в пыли, а сам он выглядел весьма жалким образом.

— Десять рупий, мой господин! — пробормотал он. Ваш раб возьмет десять рупий.

Мы все опять расхохотались. У сахукара от смеха, кажется, заболел живот, а лицо его залилось слезами.

— Ай, Бхагван! Ай, Нарайян! — засипел он сквозь смех. — Ну и зрелище! Ай, Рам! Парень, ты ведь только что требовал сто пятьдесят!

— Ладно! — сказал отец. — Мы ему заплатим сто пятьдесят. Амир Али! Отправляйся вместе с достойным сахукаром и принеси деньги. Надеюсь, он не откажется послать с тобой охрану?

— Когда же вы заплатите мне мои сто пятьдесят рупий? — тревожно спросил меня Мохан Дас, выйдя со мной на улицу. — В доме у сахукара?

— Это не мне решать, — ответил я. — Я не хозяин этих денег.

— А кто же? Чьи же это деньги?

— Того, кто нанял тебя у Чар Минара, то есть моего хозяина. Я всего лишь начальник его охраны.

Некоторое время мы шли в молчании. Бросив на меня несколько испытывающих взглядов, индус спросил:

— Если я правильно понял, ваш хозяин — чужой для вас человек, так? Вы же — наемный солдат, который сопровождает купца из Хиндустана в его торговых поездках, работает за деньги и ничем ему не обязан?

Мохан Дас замолчал и, выдержав паузу, спросил:

— Могу ли я продолжать, господин?

— Говори, раз начал, — сказал я. — Да, я слуга своего сахукара, ну и что тут особенного?

— Конечно! Вот что, однако, я хотел бы заметить: ведь вы человек небогатый? Неужели вы не хотели бы разбогатеть разом, прямо сейчас? Достаточно только отказаться от предложения послать с нами сопровождающих, чтобы отнести деньги в караван-сарай, и все! Мы останемся с деньгами и будем богаты и вольны, как ветер! Я посмел так говорить с вами, потому что еще в первый раз, когда мы встретились у Чар Минара, мне показалось, что вы не откажетесь от приключения, которое могло бы обогатить вас. Сообщу вам еще кое-что, по секрету: у меня есть товарищи, шестнадцать человек числом, которые никогда не упустят того, что само идет к ним в руки, и мы давненько проворачиваем с ними кое-какие дела.

Это становится интересным! — сказал я оживленно. — Настолько интересным, что начинает казаться мне соблазнительным. Да ты, оказывается, не прост! А с виду такой смирный. Молодец! Скажи мне, успешно ли идут у вас дела, и раз ты решил довериться мне, а я готов поверить тебе, то не скрой от меня и того, где вы храните свою добычу?

Как я рад! — воскликнул Мохан Дас. — Такой бравый и опытный воин, как вы, был бы нам очень кстати. Конечно, я покажу вам это место. Смотрите, видите ли вы те скалы, справа от дороги? Заметили ли вы белое пятно вон на том камне? Как раз за ним и находится пещера, где день и ночь сидит наш человек и делает вид, что он святой дервиш и беспрестанно молится Богу. На самом деле он здоровый молодец и не подпустит никого к нашему добру. Видите, как далеко простирается мое доверие к вам, раз вы согласились стать одним из наших?

Я весело засмеялся, кивая головой как бы в знак согласия, а затем так свирепо глянул на Мохан Даса, что тот неряшливой кучей осел на землю.

— С чего ты взял, собака, что я согласен?! — в гневе вопросил я. — Как ты смеешь предлагать мне такое! Я не посмотрю, что мы на улице, и так отделаю тебя мечом, что твои останки побоятся сожрать даже голодные бродячие собаки! Встань, червяк, и немедленно веди меня к сахукару.

Через час, получив деньги, мы в сопровождении слуг сахукара отправились обратно в караван-сарай к отцу. Всю дорогу Мохан Дас умолял меня простить его, твердя, что его предложение бежать вместе с деньгами и присоединиться к банде было не более чем шутка. Я не отвечал.

В караван-сарае, пока я беседовал с отцом и передавал ему деньги, Мохан Дас стоял на пороге в томительном ожидании, никак не решаясь обратиться к отцу. Наконец он не выдержал.

— Благородный господин! — сказал индус. — Отдайте мне мои деньги, и я пойду.

— А! — повернулся к нему мой отец и весело продолжил: — Я совсем позабыл про тебя. Не трепещи, сейчас ты получишь свои деньги.

Отец отсчитал сто пятьдесят рупий и отдал их индусу. Тот, рассыпаясь в благодарностях, аккуратно спрятал их в складках своего одеяния и, поклонившись в последний раз, направился к двери.

— Постой! — остановил я его и рассказал отцу, как индус пытался надуть его.

— Проклятие! Ты в самом деле хотел обмануть меня, чтобы я остался здесь, в далеком и чужом городе, без денег, без всякой надежды на возвращение домой? Говори, негодяй, так ли это? Не зря же ты с самого начала не понравился мне, ибо лицо твое отмечено печатью жестокости и зверства.

Индус в ужасе замолчал, не в силах молвить ни слова и всем своим видом подтверждая правоту моих обвинений.

— Ну что же, — заключил отец. — Ты сам выбрал свою судьбу. Сейчас ты умрешь!

— Пощадите меня! — взвыл индус. — Вы добрый человек и… и… как я вижу, ни у вас, ни у вашего охранника нет меча! (придя домой, я отдал свой меч слуге). Как же вы меня убьете?

С этими словами Мохан Дас метнулся к закрытой двери, но не успел он открыть ее, как я накинул ему на шею платок и через мгновение он был мертв.