Оборотни Индии

Еще одна встреча с прошлым

Бесконечной вереницей потянулись томительные, тоскливые дни заключения. Я редко разговаривал с Аппу, да и он не испытывал жажды к общению, ибо оба мы глубоко погрузились в бездну безмолвного отчаяния. Я ел и пил без всякой охоты, а просто так, по привычке, да и еда, что нам давали, была самого отвратительного и грубого свойства. Наше зловонное узилище чистили очень редко, и в нем скапливались нечистоты. Блохи, вши и клопы мучили нас день и ночь. Я часто молился, прося Аллаха послать мне смерть, но просьбы мои оставались неуслышанными. Так, без малейшего проблеска надежды, прошли два первых года моего заключения. Я не жил, а просто существовал, не более того; временами мне начинало казаться, что, выпусти меня сейчас тюремщики на волю, я, ослабленный телом, а главное, душой, не смогу выдержать тягот и испытаний повседневной, обычной жизни и попрошусь обратно в тюрьму. Впрочем, это ерунда: на самом деле в глубине своей души я не сдавался и постоянно думал о свободе, загружая свой разум тщетными замыслами побега.

Иногда все-таки Аппу и я вступали в разговор друг с другом, вспоминая наши похождения на воле. Таким образом я смог постепенно восстановить и удержать в своей памяти все те приключения, о которых теперь ведаю вам. Как-то раз мы разговорились о моем отце, Исмаиле, и тут-то я припомнил его последние слова, которые он успел сказать мне перед казнью: «Я тебе не отец!». Я упомянул об этом старому тхагу и попросил рассказать мне все, что ему известно об Исмаиле и первых годах моей жизни, о которых я странным образом ничего не мог вспомнить.

— Как? — переспросил удивленный Аппу. — Разве ты не знаешь об этом? Неужели Исмаил тебе ничего так и не рассказал?

Немного помолчав, он добавил:

— Думаю, что он не хотел, нет, просто не мог сказать тебе правду.

— О чем ты? — воскликнул я. — Какую правду он не мог сказать? Сын я ему или же он все-таки в последний момент решился открыть мне какую-то тайну обо мне?

— Он сказал тебе правду, Амир Али. Я знаю, откуда ты взялся. Может быть, кроме меня остались еще два-три человека, которые знают о тебе. Один из них — Ганеша.

— Ганеша! — воскликнул я. — Я и впрямь раньше чувствовал, что он знает обо мне нечто необычное. Я неоднократно пытался вспомнить что-то крайне неприятное из моей жизни, тесно связанное с ним, но безуспешно. Заклинаю тебя! Скажи мне: кто я такой?

— Это долгая история, сынок, — сказал старик. — Я попытаюсь вспомнить ее всю целиком, если удастся. Думаю, она устрашила бы тебя, не будь ты тем, кто ты есть сейчас.

— Значит, моих настоящих родителей убили! — воскликнул я, чувствуя, как сердце переворачивается в моей груди.

— Да, ты угадал. Однако слушай меня. Исмаил, твой приемный отец, стал тхагом, еще когда Хуссейн, которого ты, наверное, помнишь, был нашим джемадаром. Со временем, благодаря своей храбрости и мудрости, Исмаил превзошел Хуссейна и сам стал во главе отряда в тридцать тхагов. Вот об этом времени я тебе и расскажу. Мы тогда как-то раз, во время очередного похода, встали на отдых в манговой роще рядом с деревней под названием Эклера. До того нам просто отчаянно не везло. Мы не смогли в течение многих дней перехватить ни одного стоящего путешественника, и поэтому Исмаил и Ганеша сразу же отправились на базар в поисках добычи. Вскоре они вернулись с радостным сообщением, что разузнали о каких-то людях, которые собирались отправиться в Индор по единственной дороге, ведущей туда из Эклеры. Мы решили обогнать их и встретить позже на дороге, где никто не помешает нам с ними расправиться. Все наши товарищи немедленно тронулись в путь, а меня и еще одного тхага Исмаил оставил на месте, велев наблюдать за путешественниками. Пропустив их вперед, мы двинулись за ними по пятам, оставаясь незамеченными, и через несколько переходов присоединились к остальным, когда заметили, что наша добыча встала на постой в какой-то деревне, названия которой я не помню. Среди этих путешественников были молодой человек благородного вида, его жена, их маленький сын, какая-то старуха, несколько носильщиков паланкина, в котором ехали женщина и ребенок, а также всадники, которые провожали молодого господина от самой Эклеры. Этот человек и его жена и были твои родители, а их ребенок — это ты сам и есть, Амир Али! Я даже помню, как звали твоего отца — Юсуф Хан, а вот мать? Нет, не могу вспомнить.

— Продолжай! — сказал я хриплым от волнения голосом. — Кажется, я начинаю все припоминать! Постой! Я вспомнил, как звали мою няньку — Чампа!

— Да! — продолжил Аппу. — Прибыв в эту деревню, Исмаил и Ганеша вновь отправились на базар, рассчитывая теперь завязать знакомство с твоим отцом, что им совершенно неожиданно удалось сделать с твоей помощью. Исмаил заприметил тебя на улице, купил сластей, а потом защитил от каких-то оборванцев, которые пытались отобрать у тебя это угощение. Так ему удалось познакомиться с твоей матерью, к которой он отвел тебя, а потом и с отцом. Короче, твои родители согласились поехать с нами и отправили назад тех всадников, которые сопровождали их от Эклеры, то есть от твоего дома, Амир Али! Ну, ты вспомнил? Продолжать мне рассказ или нет?

— Я вспоминаю, вспоминаю по мере того, как ты рассказываешь. Прошу тебя, продолжай дальше! — взмолился я.

— Ты очень понравился Исмаилу, и он часто сажал тебя на свою прекрасную лошадь, и вы ехали вместе. Так продолжалось несколько дней. До Индора было уже рукой подать, и мы решили довести дело до конца не мешкая. Наконец-то Исмаил подал сигнал к нападению, и мы уничтожили всех. Ганеша убил твою мать, а мне было поручено покончить со старухой, твоей нянькой. Не остался в стороне и сам Исмаил: если я правильно помню, именно он задушил твоего отца. Кстати, когда Исмаил подал джирни, ты сидел на его лошади и, пытаясь переехать ручей, свалился с седла на камни. Упав, ты не шевелился, и я решил было, что ты убился до смерти. Впрочем, немного погодя, ты пришел в себя и застонал. К тебе бросился Ганеша и накинул платок на твою шею. Он уже было начал душить тебя, но тут Исмаил, испустив громкий крик: «Не тронь его!», подскочил к Ганеше и со всей силы отпихнул того в сторону. Между ними вспыхнула яростная ссора, однако Исмаил смог отстоять твою жизнь и повел тебя с этого места, но ты вдруг увидел тела своих убитых родителей. Ты бросился к матери и обхватил ее мертвое тело обеими руками. Когда мы попытались увести тебя от нее, ты в диком гневе и отчаянии осыпал нас яростными проклятьями, бешено кусался и плевался, однако вскоре потерял сознание. Исмаил, после того как были погребены тела, сел на коня вместе с тобой, и мы уехали оттуда.

Я не знаю, как только тебе удалось перенести тяготы и лишения нашего похода, ведь ты был совсем худеньким и нежным ребенком. Все говорили, что ты, конечно, умрешь в дороге, но ты выжил. Исмаил и Ганеша очень повздорили из-за тебя. Ганеша говорил, что ты слишком большой для усыновления, что ты вспомнишь все происшедшее с твоими родителями и выдашь нас, поэтому тебя следует как можно скорее придушить, пока не поздно. К тому же ты опять обругал его последними сломами (просто удивительно, откуда ты их столько знал!), и Ганеша пришел в яростное исступление. Он с Исмаилом чуть было не вытащили сабли из ножен и не начали биться друг с другом, но мы разняли и угомонили их. Исмаил отвез тебя к себе домой. Он был женат, но бездетен. По мере того как ты подрастал, он все более гордился тобой, сожалея в разговорах с нами лишь о том, что твой отец не взял с собой твою сестру, которую он тоже охотно удочерил бы.

— Мою сестру! — воскликнул я в ужасе.

— Да, Амир Али, твою сестру. Я слышал, как Исмаил говорил, что она была слишком мала, и твой отец оставил ее дома, в Эклере. Я думаю, что она и сейчас живет там, и ты сможешь повидать ее, если только выберешься из этой проклятой дыры.

Поняв и вспомнив все, я чуть не сошел с ума от горя и ужаса. Ведь это я собственными руками задушил свою сестру и сорвал с ее шеи амулет — старую серебряную рупию, ту саму рупию, которую подарил на память о себе, отправляясь в путь. Мой разум не смог выдержать такого удара. Я, кажется, потерял рассудок и долгие дни после этого страшного рассказа Аппу не мог прийти в себя. Я не ел и не пил и целыми днями выл от горя, катаясь по полу, словно бесноватый дервиш. Когда все же отчаяние отхлынуло от меня и я вновь обрел дар речи, то первым делом потребовал от Аппу признаться, что он выдумал всю историю. Тот упорно стоял на своем, и мне ничего не оставалось делать, как окончательно убедиться в том, что мне придется жить до конца дней своих с этим страшным грехом, которого не искупить никакими молитвами и которого я никогда сам не прощу себе.

На четвертом году заключения Аппу умер. Я остался один, совсем один со своими тяжелыми мыслями, продолжая все время думать о сестре. Лишь иногда тюремщик выводил меня на короткую прогулку.

На седьмой год умер старший тюремный надзиратель, ввергший меня в это узилище, и его место занял новый дарога, который распорядился перевести меня в более просторное и чистое помещение. Рядом с ним частенько проходили разные люди; я с интересом наблюдал за ними, а иногда мне удавалось перекинуться парой слов с кем-нибудь из них, что помогало мне отвлечься хоть немного от моих ужасных воспоминаний.

На двенадцатом году заключения умер старый раджа, и на трон взошел его сын. Мое сердце затрепетало в надежде наконец обрести свободу, ибо я слышал от своих тюремщиков о старинном обычае выпускать на волю преступников, когда в этом княжестве воцарялся новый раджа. Именно так все и произошло. Я отчетливо помню тот счастливый день, когда ко мне вошли тюремщики, сбили с меня оковы и отвели к дароге. Он объявил, что раджа дарует мне свободу, и распорядился выдать грубую одежду и пять рупий.

— Берегись, Лмир Али! — сказал он, вручая мне пять рупий. — Не вздумай опять заняться своим старым промыслом. Ты уже почти старик, ты сед и слаб, и самое лучшее для тебя это поскорее забыть о своем прошлом и заняться наконец каким-нибудь мирным делом.