Общество должников

Глава 1 Плохая примета

Каждое утро мне приходит одно и то же сообщение.

Это случается ровно в пять-тридцать по Новой Победе. Минута в минуту. Никаких исключений, отсрочек или профилактических работ. Я помню текст наизусть, ведь он достаточно простой, чтобы запомнила даже собака. Или контуженный головорез, вроде меня. Отрезвляющие строчки, которые не дадут замечтаться. Конечно, иногда можно запутаться в цифрах, тогда без паники. Просто перечитываем милое письмецо из чистилища еще раз.

Главное не забыть подзарядить бипер.

«Бип-пи, бип-пи, бип-пи».

Донеслось со столика.

Пять-тридцать утра.

Я улыбнулся, как улыбается чучело шакала из своего пыльного угла. Жизнь полна сюрпризов. Пока не взгляну на экран, я всегда могу представить, что пришла счастливая халтурка от Сэта. «Скорее выезжай туда-то, туда-то», — сказано будет там. «Дело тянет на амнистию!» — обещано будет там. А дальше — море нулей и лес восклицательных знаков.

«Уважаемый Самара Д. Хин, номер клиента «Л-3945»! На 14.05.99, ваша задолженность по программе «Вернись, живи, работай», составляет 1145780 номиналов. Вы обязаны внести на личный счет банка Крашелл сумму не менее 3…»

Приятель, не залеживайся в кроватке.

Бережно, как куриное яйцо, я положил бипер обратно на столик. Не дай бог швырнуть его об стену. Это все равно что сжечь отчий дом и всю оставшуюся жизнь ночевать в коробке. Аквитаники очень принципиальны в политике Технического Превосходства, и держат цены на электронику радостно-грабительскими. Кроме того, мой рассудок давно встроил электронный писк в свое ненадежное основание. Если его убрать, накренится весь фундамент и крыша с грохотом съедет в пропасть.

Скажу так. За пять лет в войсках и пять лет в долгах у меня должна была устоятся привычка просыпаться самостоятельно — но я знаю точно: ни за что. Никогда. Я не встану без писка в мои любимые пять и три десятка. А если не поднимусь вовремя, не поднимусь никогда. Это как в байке про полярных фей. Всю жизнь они развлекаются на морозе крепостью в шестьдесят градусов, и чувствуют себя прекрасно. Но стоит их на время занести в тепло, а потом выпустить… Как зверюшки мгновенно превращаются в полуфабрикат. И в моем случае речь тоже идет о жизни и смерти.

Можно сколько угодно оскорблять бипер, словно псих, кричащий на смирительную рубашку, но в душе мне известно, что мелкий надзиратель мне просто необходим. И, что гораздо важнее, он ни в чем не виновен. Мной управляют силы куда более могущественные.

Я потянулся, насколько позволяла жилплощадь, и, под звуки радио за стенкой, пропел:

— Иначе. Иначе-е-е! Иначе мы отключим сти-му-ля-тор ваш!

Вышло недурно. В стиле раннего Гаруятти. Я помедлил, прислушиваясь к музыке, так легко ломающей стены моей крепости. Моего роскошного жилища, в котором от тесноты могла бы чокнуться и мышь.

— Ди-стан-ци-он-но-о-о! — проревел я на припеве.

Сразу же раздался стук, и даже глухой звон: кто-то жахнул по радиатору. Это значит, что все живы, здоровы, и готовы сорваться с резьбы вместе со мной. В любой, сука, момент. Разве может быть плохим пробуждение в обществе единомышленников? Никогда. «Картонным стенам нас не разделить!» — как поется в гимне Немоса.

Я поднялся, чувствуя легкую боль в колене. Позавчера врезала одна неблагодарная дочь абсолютно безутешного отца. Было неприятно. Каблук. В остальном я оставался абсолютно готов к употреблению, если не считать скопившейся усталости. К сожалению, душ не мог ее смыть. Да что там, даже апельсин и пучок зеленого лука на завтрак, оказались бы бессильны. Тяжело быть должником. Глядеть в яму, дно которой имеет характер мифический. Кидать в нее камушки, пытаясь заполнить до краев, и не слышать того самого, окрыляющего звука.

Щелк.

Я включил «общий» свет.

Мне нравилась эта лампа на проводе. В каком-то смысле, у нас развилась рабочая солидарность. Каждый день я сбрасывал кости с кровати и уходил на работу, а товарищ Лампа не позволяла себе перегореть два года подряд. Потускнела немного, как и я. Говорят, существуют лампы, которые поставляют аквитаники. Могут, якобы, светить десятилетиями. И что в этом героического? Что в этом жизнеутверждающего?

А их ценник наверняка гораздо выше, чем у меня самого.

О, Леди.

Раньше я вообще не задумывался о таких вещах. Я просто покупал что-то. Теперь эта способность, забрать нужное, кажется мне волшебной, как тот же штормовой потенциал у волков, или внутреннее устройство моего бипера… Я не просто нищий, у меня отрицательный уровень благосостояния. Ведь принято думать, что последнее, что у тебя могут отнять — жизнь. Так вот: моя мне не принадлежит.

Знаете корпорацию Крашелл? Гениальные ребята там у руля. Нет, серьезно. Их финансовая схема совершенна. Они набирают и тренируют наемников для участия в войнах Развития и колонизаторских конфликтах. Платят отлично, можно скопить солидную кубышку. Но когда тебя подстрелят, они же на правах работодателя, окажут медицинскую помощь.

По высшему разряду.

С таким ценником, что все твои накопления скажут «ох, сука». Больше ты их не увидишь. Надо ли говорить, что в эпоху дронов, высокоточных ракет и волков, тебя не только подстрелят, но и зажарят вместе с танком, как одного такого Самару Де Хина? Это обязательно произойдет. Если у человека хватает глупости три раза продлевать контракт, его сам черт толкнет под пулю, потому что у каждого везения должны быть границы.

Я втиснулся в свой удручающе просторный душ и нащупал единственный вентиль в районе пупка. Лейка астматически кашлянула. Нужно было подождать. Давление в домах-тысячниках, особенно утром и вечером, ниже, чем у старого гипотоника. В такие моменты я просто засыпаю еще минут на пять-десять. Стоя, разумеется. Этому я научился, будучи головорезом, и никогда не думал, что такой навык пригодится мне для ожидания воды в душевой.

Ах, армейские душевые.

Столько воспоминаний.

Все были богаты и так позитивно настроены. Этот смех от предвкушения увольнительной, звучащий в клубах густого пара. Шум тугих струй, шлепки полотенец, уморительные шутки про задние проходы. Ну вы понимаете, по-хорошему злобная солдатня. Я каждый день проверял состояние своего счета и умилялся растущим цифрам. В конце концов, говорил я себе, чтобы там не писали про Крашелл, заработать тут можно. Главное хорошо стрелять и не подставляться. Кроме того, место водителя в АР-200 второе по безопасности после командирского.

А потом эта сраная зажигалка прилетела нам под башню.

Наводчик сгорел сразу, командир — корчился. У меня горела голова. Ощущение, доложу вам, неприятное… Хорошо хоть я всегда носил шлемофон. Это стало поводом для шуток, но я был суеверным, даже по меркам солдат. Считалось, что машинист без шлемофона — мертвый машинист.

Я не помню, как лез по расплавленному металлу наверх, к бледно-желтому небу Фугии. Да и нужны ли нам, спрашивается, такие воспоминания? Очевидцы из наших говорили, что я вышел из пламени как бог этой вероломной стихии. С той лишь разницей, что боги после выхода из огня, произносят речи, которые потом разбирают на цитаты для нужных книжек. А я просто упал на почерневшую корму и сгорел.

М-да.

В общем, сгорел я не до конца, как можно догадаться. Мой счет показался Крашеллу очень многообещающей кормушкой. Санитарные дроны, словно ангелы смерти, сняли меня с боезапаса. Тот как раз готовился необыкновенно цветасто разнести остатки сухопутного корабля. Как мне потом объяснил Сэт, Крашелл следит за всеми, чьи накопления переваливают за точку интереса в шестьдесят тысяч номиналов. Смешно, но мы, его бравые воины, этого не знали. Точнее, даже не задумывались о том, что можем умереть.

Вода все не шла. Решетка неприятно резала ступни. Какая решетка? Ну, вы же не думаете, что в апартаментах размером с тюремную одиночку будет раздельный санузел? Подо мной находился не просто слив, а накрытая до поры чаша генуя. Можно гадить и мыться одновременно, если хотите. Довольно удобно, если не принимать во внимание эстетическую сторону происходящего. И не вспоминать те волшебные моменты, когда где-то ниже засоряется труба.

Сюда бы еще сигаретный диспенсер. Но, к сожалению, он быстро промокнет. Если эта вода вообще хоть когда-нибудь польется. Почему, если все так усиленно мылят ягодицы, каждый второй на улице смердит как мои перспективы…

Конечно же, я заснул под лейкой. Мне привиделись пустоши Фугии. Я знал, что это сон, но не мог открыть глаза в реальности, потому что хотел спать. В то же время, травматические видения стали такими пресными и утомляющими, что я давно перестал кричать. Я шел по настрадавшейся земле, среди скелетов лонгатов, оливов, фугов, гарзонцев, и, конечно, несчастных, ни в чем не повинных машин. В горле ерзало железное мочало. Хотелось наглотаться льда. Зарыться в лед, чтобы даже пятки не торчали…

Потом бледно-желтое небо закрыли свинцовые плиты, и в песок злобно вгрызлась первая капля. Алые комки железа падали вниз.

Я вздрогнул и проснулся: из лейки наконец полилось. Тяжеловато мыться в гробу, но, со временем, твоя подвижность становиться просто феноменальной. Жизнь в тысячнике такова, что даже солдат способен заматереть настолько, что его родное поле боя не узнает.

Вода была терпимо-холодной. В условиях нынешнего лета я бы сказал: теплой. Жара стояла огненная, и вся Новая Победа воняла нагретым бетоном. Единственное, что я мог сказать хорошего про наш тысячник, так это то, что вентиляция исправно нагоняла в конурки прохладный воздух. Утонувшие в поту мертвецы не способны оплачивать аренду.

— Мой номер Л-3945, - сказал я, обтираясь казарменным полотенцем с гербом бывшего работодателя. «Меч пронзающий чашу». Ну да. Скорее уж он разит изображения идолов на моих банкнотах. — Л — значит, летальный. Я должен был умереть, но я живу, благодаря Крашелл. Да будет кабинет директоров его процветать во веки веков. Аминь.

Обсохнув и натянув трусы, я взял бипер и прочитал сообщение еще раз. Три с небольшим. На взнос не хватало всего двух тысяч и шестидесяти трех номиналов. Клянусь Леди… Сэту лучше бы найти нам дело выгоднее сбежавших дочек. И, желательно, в течении недели, не то миленькая операционист кликнет один раз по нужной строчке, и я предстану перед богами даже не успев выбрить задницу.

Как-то раз, будучи в ударе, я ответил на одно из этих сообщений. Самара Де Хин выразил мнение, что отдел по работе с должниками должен внушать клиентам позитив, а не подталкивать к суициду. Не знаю, стал ли я после этого их любимчиком, но теперь после суммы очередного взноса мне полагались пожелание удачного дня и этакая рожица. Скобочка и двоеточие. Я понял, что боги улыбаются мне.

Честно, не понимаю, почему я так цепляюсь за жизнь. Я знал парней из наших, которые едва очухавшись, сразу говорили, что не будут платить. Их стимуляторы отключали, и — «пока-пока, удачи в следующей раз, стрелок». А ведь у них были семьи. Родители. Титястые женушки. Вся эта мотивирующая среда обитания. У меня нет никого. Ну, кроме Сэта и команды, конечно. Эти ребята стали мне как родные, но, если начистоту, их компании недостаточно, чтобы такая жизнь могла обрести смысл.

Может это нездоровый азарт? Или инстинкт выживания? Скорее всего — дело принципа. Да и поздновато мне сдаваться. Я уже выплатил пятнадцать процентов долга. Обидно, понимаете?

Футболка попахивала. Я посмотрел на выцветшее изображение продуктовой тележки, в которой сидел озорник лет десяти. «Гони!» — велела надпись у ворота. Кажется, это из какого-то комикса.

Спортивные штаны. Колени растянуты. На кроссовках выдержанная трехлетняя пыль, собранная со всего города. Не начали бы рваться. Сэт обязательно скажет, что босой водитель лучше чувствует педали.

Холодильник встретил меня враждебным скрипом. Внутри наслаждался одиночеством бутерброд от Пищеграда. «Кладем лучшее» — на пленке. Интересно, куда они его кладут? Что б я мог хоть раз туда наведаться.

Я опустил столешницу и, пока жевал, опирался на нее локтем. Ну что ж. Во всяком случае между ломтями хлеба оказалось полно майонеза. Он был жгучим от большого количества уксуса и прекрасно маскировал вкус некой «птицы», что была указана в составе. Можно ли заставить крысу чирикнуть, чтобы сохранить терминологию? Цыплята говорят «пи-пи-пи» и крысы говорят «пи-пи-пи». В точку, — говорят директора Пищеграда.

С каким бы удовольствием я сейчас навернул вареной картошки, если б моя электрическая плитка не приказала долго жить. Где взять новую, и, тем более как выкроить на нее деньги, я пока не знал.

Кружка воды из душа залила бутерброд сверху. Освежающе и вкусно. Оставалось взять железку, кобуру и спрятать это все за пончо. Хо Хо подарила на один из своих языческих праздников. Пончо, я имею ввиду. Давным-давно оливы плели эту национальную одежду из гривы ездовых животных, которых укрощали, пользуясь только собственной силой воли и пронзающим взглядом. В то время Немос, ничейный континент, еще был «чейным». Их, оливским, собственно говоря.

Приснопамятных скакунов Пищеград давно пустил на колбасу и обойный клей, так что пончо пришлось сделать нетрадиционным: из светлоокрашенного хлопка. Я люблю это ощущение пойманного ветерка на спине и груди. Идеальная одежда в жару.

Железка дремала в вентиляции. Не слишком изобретательно, я знаю, но у меня не было повода прятать ее всерьез. Крашелл не отняли у меня лицензию, и даже продлили ее на десять лет. Ублюдки хорошо понимают, что их ручным убийцам нужно как-то выкручиваться. Будут грабить, вымогать, палить по ногам, или по головам, так что с того? Главное, чтобы номиналы текли. Признаюсь честно, несколько раз я приставлял холодную трубку к своему виску. Больше ничего не происходило. Видимо, Самара де Хин совершенно безжалостен к самому себе.

У дверей я снял с гвоздя белую панаму: без нее озверевшее солнышко так напечет лысину, что от кожи можно будет прикуривать. Потом схватил канистру с лямками и надел ее на спину, как рюкзак. Пончо сморщилось, горючка задумчиво плеснулась на стенки.

Я захлопнул дверь. Провернул ключ. Посмотрел налево. Посмотрел направо. Несколько дверей были скромно приоткрыты. Из них аккуратно, бочком, выходили сутулые фигурки. Целыми коммунами по десять-пятнадцать голов. Они негромко кашляли, плотно закрывая рты, и все время смотрели под ноги.

Фуги. Низенькие жутковатые ребята с материка Фугия. В моем секторе таких много. Шторм особенно сильно потрепал их родину, так что беднягам в свое время пришлось переехать под землю. От этого они стали бледными, глазастыми и крайне флегматичными. Их глубокие, нечитаемые взгляды, вызывают странное чувство, как будто на тебя смотрит равнодушное ко всему насекомое. Работают за гроши на самых опасных должностях. От испытателей бытовой химии, до ликвидаторов жирбергеров в канализациях. Жирбергеры их регулярно жрут, а новое средство для мытья полов — до костей разъедает пальцы. Но фугам плевать. Им везде лучше, чем на опустошенной родине.

Это, конечно, ни хрена не удивительно.

Шторм превратил Фугию в огромный бильярдный стол, и столетиями катал по нему вырванные из океана рифы. Я видел эти невероятные каменные шары, успевшие погрузится в землю на треть. Не могу представить, что за сила может разметать горный хребет, а потом играться с ним как кошка с черешней. Даже мощь Судных ракет не лежит рядом с этим безумием.

В наше «счастливое» время фуги сдают свой бесполезный материк в аренду палочникам. Теперь это закрытая территория для проведения войн Развития. Тех самых, в которых я потерял свою финансовую самостоятельность и стал кредитным калекой. Даже сейчас, во время относительного затишья, когда океаны не лупят землю гигантскими волнами, у Фугии нет никаких шансов на восстановление. Что? — спрашивают несчастные аборигены. — Хотите использовать наш дом как полигон для испытания бах-палок? Будете на наших глазах строить города только для того, чтобы их разрушить? Закидаете все ядовитыми бомбами, от которых маленькие фуги рождаются похожими на медуз? Конечно, разумеется, не стесняйтесь в своей любознательности. Главное скидывайте нам еду и одежду строго в означенные контрактом промежутки времени.

Надо отдать палочникам должное, не смотря на жадность, ставшую вымпелом всего их народа, договоренности с фугами они соблюдают. Как будто бы хотят доказать аквитаникам, что цивилизованность — это не монополия.

Сказали, что бахнут ракетой такого-то числа, в двенадцать ноль-ноль по общему времени: обязательно бахнут, секунда в секунду. Сказали, что после этого будет две тысячи тонн гуманитарных грузов для фугов, и — ву-а-ла. Небо затмевает воздушный флот, маячащий синими звездами, а бледно-желтое небо сыпется тяжелыми ящиками. Бух. Бух-бух. Обмякшие парашюты накрывают контейнеры. Фуги, привыкшие к постоянным разрывам, грохоту и сотрясениям, после этого негромкого «бух» сразу же выползают из укрытий, и ковыляют за получкой.

Я шел по бетонному полу, украшенному рвотными пятнами, свежими помоями и загадочным тряпьем. Когда-нибудь замечали такое в нищих кварталах или заброшенных домах? Тут валяется пара обуви, здесь чья-то сумка или рюкзак. Как будто их владельцы растворяются в воздухе. Понятно, что многих похищают для нужд палочников или собственного увеселения, но зачем срывать с жертвы кроссовки? Возможно, чтобы не испачкала мешок изнутри?

Я принял успокоительное.

Света на лестнице, конечно же, не было. Из всех удобств, доступных нищете, я больше всего ценю электрический свет. Удивительное изобретение. В устройстве железок, например, способны разобраться даже троглодиты, из которых состоит мой народ. А электричество… Электричество — это тайна за семью печатями. Технологическое чудо, конкурент сильнейшего волшебства. Наверное, я могу показаться противоречивым. Дескать, как это так, Самара? Говоришь, что водил какой-то там железный корабль, и тут же удивляешься биперу и обычному искусственному освещению? Все просто. Для необразованного человека, вроде меня, электричество, текущее по проводам, ничем не отличается от молнии, которой волки поджаривают врагов. И то и другое, это буквально стрельба из пальца, в моем понимании. Да, я управлял сложным техническим средством, но понятия не имел, почему металлический дракон подчинялся.

Скажу прямо, мои сородичи на Лонге живут в каменных замках, ездят на лошадях и коронуют специально разводимые породы людей. В то же самое время аквитаники, в их непонятном никому мире, силой науки отбирают у богов такие игрушки, что волки, по словам Сэта, становятся анахронизмом и посмешищем. А все потому, что где-то небо было чистым, а где-то не очень. Или очень не очень.

«Так шутит Шторм». Поговорка фугов.

Я недолюбливал лестницу не только за плохую освещенность и риск нарваться на опасных ребят. Гораздо хуже, что в пролете было двенадцать ступеней. Самое несчастливое число в жизни Самары де Хина. Все мои крупнейшие косяки так или иначе были связаны с этой парочкой стоящих по порядку цифр. Например, именно в двенадцать лет, я решил, что стану наемником. Но перед тем, как свалять дурака, подрос и ограбил одиннадцать стариков, попавшись на последнем. Дедуля гарзонец это все еще гарзонец. Так он меня отделал, что я даже не сразу попал в рабочий лагерь. Месяц меня держали в каталажке, время от времени обливая водой, что б не присох к полу как использованный презерватив.

Кстати, военный корпус Крашелл, в который я записался, то же использовал эти мерзкие циферки.

Двенадцатая по счету девушка, к телу которой я получил полный доступ, поделилась со мной тем, что принято называть «значком испытателя». Очень глупого испытателя. Да, в бытность мою сопляком я занимался такими подсчетами. Ну, знаете, положительно влияет на самооценку. Теперь-то мне хватает пьяной в стельку Хо Хо раз или два в неделю.

Кстати об алкашах.

Я понял, что уже слишком долго смотрю на лестницу. А какой-то забулдыга из наших, смотрит на меня из своего волшебного озера. Где уселся, там и разлил все, что осталось в нем от дешевого пива. В сумраке темную лужу можно было принять за кровь, но только если проигнорировать бутылки, лежащие «на берегу».

— Честь и отвага, — гаркнул лонгат, подняв руку, в которой сжимал воображаемый меч.

К сожалению, он не поднялся, чтобы соблюсти ритуал приветствия до конца. Я понимал почему. Лестничная площадка была удобным местом для того, чтобы усталый воин мог присесть и восстановить силы.

— Во славу Девяти, — кивнул я.

Просто поразительно как быстро лонгаты расплодились на Немосе. А ведь наши предки приплыли самыми последними. Зрелище это было достойно печального названия, которым была надписана видеокассета. «Идиоты в юбках». Крупным планом заснят берег, на котором выстроился полк ГО Немоса. Или же, в простонародье, «каски». Копы хохочут, бьют себя по ляжкам. Кто-то, присев на песок, обескураженно смотрит в даль. Офицеры в своих гнездах не могут оторваться от биноклей. Пулеметы сонно уставились в небо. А там, вдали, покидают горизонт блеклого моря алые, черные и синие паруса. Они приближаются. Корабли, мать его. Деревянные, как табуретка, корабли.

Потом они спустили шлюпки, и на берег Немоса ступила нога первого идиота в юбке. Сказать, что у лонгатов тогда случился культурный шок, не сказать ничего. Целые фамилии уплывали обратно. Теперь, на родине, они воинствующие луддиты, которые признают только железки. И только в собственных руках. Впрочем, все эти традиционалисты со временем вернулись и понастроили замков на побережье. Для того, разумеется, чтобы не дать скверне демонических наук змеей проплыть до жопы мира, где находится Лонга. Там эта змея непременно укусит лодыжку монархии и единоначалия.

На самом деле лонгатам, — куда деваться, — нужны ресурсы и понимание происходящего в мире. В Лонге много плодородной земли и Шторм в ее направлении глубоко задремал в последнее время. Есть хорошие шансы получить экспедицию с Гарзоны. Такое уже бывало. Гарзонцы и лонгаты — давние друзья.

— Род Трюфаль, — провозгласил мой подмокший соотечественник.

— Род Хин, — отозвался я по-свойски.

Мы с ним — потомки тех «колонистов», которые не сбежали при первом контакте, а стали дешевой рабочей силой, на уровне фугов. Может быть, чуть солиднее. Все-таки нас можно было натаскать, — пусть даже механически, — для выполнение сложных работ.

С того момента прошло, сколько… Сто лет с небольшим? И вот уже население Немоса на добрую четверть состоит из лонгатов. Мы плодимся не хуже фугов, но выживаемость куда выше. Кроме того, у нас сохранилась «История» и «Честь». Нам есть за что сражаться с другими отсталыми. Кто-то еще хранит фамильные доспехи и палаши. О, Леди. Впрочем, это редкость. Смысла многих ритуалов и слов, которые бормочут старики, даже значение фамильного герба мы давно не понимаем. Наша культурно-расовая идентичность, как говорит Хо Хо, сильно просела.

— Нам нужно выпить вместе, друг! Срочно! Прямо сейчас.

Сказал рыцарь Трюфаль и захрапел в луже собственной мочи.

Честно говоря, я бы поступил точно так же, если б не хотел сохранить жалкое подобие жизни.

Нездоровая суеверность шевельнулась в груди. Встретить пьяницу с утра — плохая примета. Еще хуже, если он с тобой заговорит. А ведь так и вышло. Я решил не множить зло, и пошел к шахте лифта. Ее двери всегда были приветливо открыты на всех этажах. Конечно, вниз иногда падали дети, но никто не собирался закрывать такой быстрый, а главное безопасный, — по меркам тысячника, — путь вниз. А иногда и наверх.

Судите сами, на лестнице тебя в любой момент могут гопнуть потомки благородных донов, вооруженные стеклянными розами. Они же горлышки от бутылок. Это — во-первых. Во-вторых, каски постоянно устраивают облавы на парники и ядоварки, блокируя целые этажи. Их совершенно не интересует, что тебе нужно куда-то там пройти. Проще шмальнуть дураку в колено, раз уж он не понимает элементарной идеи о праве сильного. Ну и что тут поделать? Конечно, ты идешь в шахту, цепляешься за длинную проржавевшую лестницу, и, стараясь не думать о гравитации, ползешь вниз. Многие носят перчатки, чтобы ускорить спуск. Слегка расслабляешь хватку и мчишься вниз как маленький поезд по вертикальным рельсам.

Я чуть согнул ноги, спрыгнув на загаженный пол. Он повидал столько струй на своем веку, что воздуха как такого здесь не было. Был только запах. Не знаю, как объяснить. Представьте, что вы пытаетесь дышать в вакууме, который, почему-то, смердит дерьмом. Вы знаете, что это так, но не в силах вдохнуть, чтобы убедиться.

Отвратительно, но со временем привыкаешь.

Потом «вестибюль». Перрон, по-здешнему. Это полутемное пространство, где на разбитых стульях, старых бочках и грязном полу, кучкуются местные. Не просто так, разумеется: они набираются решительности выйти наружу, заранее утомленные предстоящим днем. Кто-то доливает горяченького в остывающую кровь: на работе руки не должны трястись. Кто-то рисует на капитальных колоннах унылые пенисы и графити-сигнатуры. Кружками сидят зевающие дети. Старушки всех разновидностей отсталых продают жаренные семена, домашнюю бражку, газетки и подозрительные леденцы. Детям эти леденцы очень нравятся. Вызывают легкую, детскую зависимость, но, в то же время, делают мелкого говнюка послушным. Родители часто подкидывают четвертинку номинала, чтобы дьяволята увереннее шли в рабочий лагерь, а не пытались сколотить банду или забеременеть просто от скуки.

Сласти потяжелее продают всем известные личности, занимающие разные участки Перрона. В их одежде много карманов, которые невозможно заметить просто так. Каски стреляют в этих ребят без предупреждения, потому что именно распространители делают работу ядоварок осмысленной. Работа опасная, но что поделать? Для работяг фарцовщики — ангелы забвения, которые обязаны рисковать всем ради остальных.

Употребление сластей в тысячниках это не «порок», как говорится в гуманитарных брошюрах аквитаников. Это образ жизни. Отсталым расам, сласти нужны вовсе не для того, чтобы картинно впасть в пучину саморазрушения. Работяге страшно даже подумать о мире, где реальность стоит за спиной, положив руку на его плечо. И рука эта, до самого локтя, воняет его же задницей. Громко, как сержант, реальность орет работяге в ухо, что слово «отдых» придумано не для него, резь он трипперная.

Ох, да, атмосферка тут стоит специфическая. Во всех смыслах. Дым дешевых сигарет с начинкой из старых носков, смешивается со смогом испаряющихся душ. Если присмотреться, можно увидеть, как человечность выходит из глаз нищеты тонкими струйками. Она скапливается под потолком, потому что эти души никогда не знали свободы, и понятия не имеют, что могу пролететь сквозь бетон. Так они и клубятся там, создавая странные рисунки. Словно морозные узоры на стекле.

А потом испаряются навсегда.

Множество отсталых, не успевших умереть от сластей, превращаются в высохших. Бездушных кукол, которые хотят только одного — есть. Даже не так. Поглощать. С прозрачным безразличием, они могут убить кого-то за кулек жаренных семян. На поздних стадиях их интересует сам хозяин кулька. Часто высохшего невозможно отличить от обычного уставшего работяги. Это можно сделать, опять же, по глазам: те становятся абсолютно неподвижными, оловянными. Однако, немногие заглядывают прохожим в глаза. А в случае с фугами это вообще ни о чем не говорит.

Бывает, что вся родственная стая из комнатушки № 123 высыхает одновременно. Какое-то время они жрут самых слабых братьев и сестер, а потом выходят в коридоры. Только тогда фугов удается отследить по четкому следу между неудачливым ужином и дверью в конурку. Стоит ли говорить, что высохших забивают насмерть сами жильцы, не дожидаясь помощи касок. Впрочем, каски один хрен игнорируют такие вызовы. Разве что речь пойдет о высыхании целого тысячника.

Не хочу говорить о том, как решаются такие проблемы.

Я прошел по правой стороне Перрона и оказался у неприметной, вечно-закрытой двери. Возле нее дежурил гарзонец по кличке Стояло. Он действительно любит постоять. Может сутками ошиваться на одном месте, лишь бы было что покурить и погрызть. Навалится широченной спиной и лузгает, лузгает, лузгает скорлупу, мечтательно глядя в потолок. Думаю, это какая-то медитативная практика.

Стояло охранял дверь. Точнее, не саму дверь, а кодовый замок. Панель с кнопками, надежно прикрученную к стене.

Замок вскладчину поставили те обыватели, у которых, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, оказались во владении самодвижущиеся повозки. Или «автомобили», как их называют аквитаники. Если оставить панель без присмотра, ее мгновенно расковыряют скучающие детишки. Сначала они будут нажимать на кнопочки, в надежде подобрать нужный код. Потом, когда кнопки западут и перестанут отзываться, они начнут выковыривать их складными ножиками. А затем примутся усердно жечь останки панели зажигалками, пока пластина не сплавится в одно уродливое пятно.

Люблю этих проказников.

Особенно когда они падают в шахту лифта.

— Даров, — сказал Стояло, когда я подошел вплотную. — Есть че, отсталый?

Я посмотрел на его черную грудь, сильно забитую белыми татуировками. Гарзонцы любят походить с голым торсом, особенно летом, когда температура почти так же высока, как на их родине. Им достаточно комфортно при тридцатиградусной жаре, хотя в тени уроженцы Гарзоны все еще покрываются цыпками от проклятой холодрыги.

Поймите правильно, я смотрел на его грудь не потому, что она мне нравилась в известном смысле. Хотя, не буду отрицать, корпус был выше всяких похвал, учитывая, как тяжело поддерживать форму без нормального питания. Дело в том, что Стояло, как и многие косил под палочника и носил боты на платформе. Это была распространенная мода. Чтобы увидеть его подбородок, мне приходило задирать голову.

— Привет, отсталый, — ответил я, осматривая панель. Вроде бы все в порядке. И когда Стояло успевает ходить в туалет? — Тебе, что, еще не платили?

— Платили, — честно признался гарзонец, скрежетнув зубищами. — Но я почти все спустил.

Что еще загадочнее, когда он успевает тратить деньги? А, главное, куда? Он ни разу не сладкоежка.

— Есть сигарета, — я предложил ему мятую пачку.

Стояло аккуратно, двумя когтями, подцепил фильтр и тут же сунул палочку между желтыми бивнями.

— Шпашибо отшталый.

Он прикурил от собственной зажигалки.

— А-ха.

Больше нам говорить, в общем-то, было не нужно. Не потому, что мы были лонгатом и гарзонцем, которых разделяла историческая вражда. Этот конфликт описывали только придания стариков, которые и сами-то ни в чем подобном не участвовали. Новое нападение на Лонгу было возможно, но пока сражения разыгрывалось только в умах. Короче, у меня просто не было времени завязать со Стоялом беседу. Сэт был непредсказуем.

Я пощелкал кнопками, набирая шестизначный пароль, и потянул за ручку. Дверь была тяжелой. Вела она в подвальные помещения, которые были нужны, чтобы все трубы и провода «были на виду». Помимо этого, здесь было достаточно места, чтобы оставить машину.

Изначально тысячники, по понятным причинам, не были предназначены для оборудования стоянок. Палочникам, под указкой которых строили почти все города Немоса, просто в голову не приходило, что у самых жалких рабов могут быть свои средства передвижения. Кроме ног и велосипедов, разумеется. Это не их стиль мышления. Однако в муравейниках попадались те, кто мог заработать достаточно денег, чтобы купить завалящую машинюшку с двадцатилетней историей за бампером. В свое время аквитаники почти за бесценок выкинули сотни тысяч повозок на рынок Немоса. Конечно, это не помешало местным перекупам сделать из рухляди — технического идола. Особенно, когда машины на горючке стали ломаться, а ремонтировать их брались только десятки доморощенных гениев.

Потом с этим стало попроще. Кто-то из палочников разобрался в двигателе внутреннего сгорания, и даже смог ограниченно повторить его устройство и создать собственную модель повозки. Но это, разумеется, были жалкие подобия оригинальных «автомобилей». Ездилки палочников называли репликами, и питались эти чудовища неочищенной горючкой. Именно из-за реплик над Новой Победой, да и над всеми крупными городами висел удушливый смог, усугубляющий жару…

Пол в подвале снова подтопило. Это было привычным делом, так что к месту стоянки вели давно проложенные деревянные мостки. В свете широких, тусклых ламп вилась мошка и комары. Квакали лягушки, выползшие из дырок в канализационных трубах. Шторм, змеи в последнее время совсем обленились.

Подвалы тысячников — это вообще место исхода для всяческой живности. Тут обживаются серые стайки крыс, дрожат от холода брошенные кошки и собаки, медленно ползают выросшие декоративные ящеры.

Фуги тоже встречаются, но их быстро вылавливают. Говорят, в последнее время их начали резать на котлеты. Многим не до конца ясно, можно ли считать это каннибализмом или нет.

Тьфу, мерзость какая.

Наши парковочные боксы сварены из ржавых листов самого разного происхождения. В том числе из останков других машинок. Выглядят они как цитадели каких-то диких гарзонских варлордов, но это только видимость. Распилить навесной замок сможет даже ребенок. Другое дело, что в машинах никогда нет горючки, так что вору придется толкать старуху по зловонной жиже до самого выхода. Оскальзываясь под смех лягушек. Конечно, горючку можно принести с собой, но надолго ли тебя хватит? Прорезать вход в технических воротах с улицы. Пройти до боксов по дерьму. Срезать замки на боксе. Срезать замок на баке. Залить горючку. Разбить стекло. Пролезть в салон. Вставить руль, — потому что баранки хозяева забирают вместе с горючкой. Взломать систему зажигания…

И все это ради пятиста номиналов, которые тебе кинут в лицо перекупы на разборах? Профи за такое не берутся, для маргиналов это — слишком сложно. Тем не менее, я следовал всем неписанным инструкциям автомобилиста: горючка булькала и плескалась за моей спиной, связка ключей нагревалась в кармане, глаза зорко следили за окрестностями боксов.

Никого?

Никого!

Будь моя воля, я бы махнул на все рукой. Но Сэт… О-о-о, этой скотине жизненно важно держать меня в напряжении. Палочники все такие. Они любят дисциплину. Если Сэт перестанет меня задрачивать, я моментально утрачу все свои профессиональные качества и полезные навыки. Он так и думает. Без шуток. Не спорю, в этом есть смысл, в армии все устроено точно так же. Но я-то, сучья Леди, уже давно не в армии, и никогда туда не вернусь.

Пережив этот безголосый бунт, я взял себя в руки. Всему виной — изжога от сэндвича «птицесодержащего». Леди, мне нужно сырое яйцо.

Бип-пи, бип-пи, бип-пи.

Сэт. Так рано?

«Магистральная 36».

Да, это майор. В его манере отправлять мне только название улицы и номер дома откуда я должен его забрать. Хм, Магистральная… Не там ли живет та милая палочница, которая чуть не ухайдохала Сэта на прошлой неделе? У палочников особые ритуалы ухаживания. Если их женщин не заинтересовать как следует, могут и шилом ткнуть. Впрочем, попробуй попади по настолько тощей заднице.

Замок пошаливал. С минуту я боролся с ним, а потом с чудовищным скрипом распахнул дверь.

В темноте бокса стояла она.

Бесценная и никому не нужная. Моя ласточка. Оригинал модели «Городская»: я, в меру своей фантазии, дал ей прозвище «Зараза». Зараза очень своенравная машина и часто портит мне настроение. Я с трудом разбираюсь в устройстве ее железных кишок, но некоторые старые болячки мне хорошо известны, так что с поверхностным ремонтом и техосмотром я справляюсь. Как бы то ни было, иногда моя Городская Зараза хватается за сердце и начинает изображать из себя «старушку Камильфо». Тогда приходится объединять усилия с Хохотушкой.

Это такая древняя лонгатская поговорка. «Плоха как старушка Камильфо». Имеется ввиду стенающая бабка, которая никак не может протянуть ноги. При этом, разумеется, доводит всех до белого каления. А на следующий день уже скачет по деревне…

В общем, вы поняли.

— Эх-эх?

Я поморгал.

Зараза, ты заговорила со мной?

— Э-э-х.

Что за херня. Секунд тридцать я стоял как дурак и пялился перед собой, не понимая откуда идет звук. И только потом заметил темную массу, лежащую на капоте Заразы. Я посветил фонариком. Выглядело это так, словно какой-то великан навалил кучу. Потревоженная светом, эта «куча» начала разворачиваться. Более необычной твари я в жизни не видел. Даже отступил на шаг, как бы не харкнула ядом от неожиданности.

Нет, плеваться оно не собиралось.

Грустные, почти человеческие глаза смотрели прямо на свет. Зрачки сузились. Почти человеческое лицо тоскливо морщилось, почти человеческие руки чесали почти человеческие бока. Леди, моя Леди. Я как будто смотрел на старика размером с собаку.

— И как ты сюда пробрался, дедуль? — спросил я.

Я знал, что в подвал могут выкинуть старого кота или хромую ящерицу. Но собственного деда? Я снял его с капота и осмотрел. Какая-то пахучая измазанная пижама, странный значок на груди, след от ошейника. Пятна… Крови? А тут похоже кусочек мозга присох. Либо он кого-то грохнул, либо кого-то грохнули рядом с ним. Скорее второе.

— Ты кто такой? Лонгат, фуг? Оба?

— Эх.

— Ты человек вообще или старая обезьяна? Ты понимаешь меня?

— Эх-эх.

Я мог представить, что господин Эх умудрился пролезть сквозь отдушины в подвале. Я мог бы даже представить, как этот компактный старик пролезает в бокс через отставший лист металла, — все никак не доходили руки подварить. Но как он вообще добрался сюда в таком виде? Очевидно, его спасло, что он приплелся сюда нынешней ночью.

— Весь капот мне дерьмом измазал и даже представиться не хочешь?

— Э-э-эх.

Дело было ясное.

Нужно с ним разделаться и поскорее. Сэт не склонен к терпению. Это если сказать так, чтобы лампы под потолком не закачались. Спокойно терпеть его мандеж способны только глухие или мертвецы. Впрочем, я бы не удивился, если окоченевший труп при звуках его мелодичного брюзжания, раскоченел бы и попытался перекатиться в сторону.

Я вынес дедушку из бокса и усадил у стены.

Замки, горючка, замки. Я включил свет в небогатом салоне. Аквитаники, судя по всему, довольно практичный народ и на роскошь им наплевать. Лишь бы все работало. Так что единственным пятном ярких понтов в Заразе — было лежбище Сэта. Тахта врезанная вместо переднего левого и половины заднего сиденья. Только так майор и перемещается в машине. Палочники обожают лежать. Да не просто лежать, а так, чтобы кто-то в это время выполнял за них всю работу. Кроме того, при их росте — это буквально единственный способ влезть в салон и не сломаться в трех местах.

На тахте лежало роскошное, траченное молью алое покрывало с вышивкой. От него исходил слабый запах табака и одеколона. В изголовье, рядом с местом Хо Хо, покоилась пухлая подушка, тоже алая, и тоже с какими-то гипнотизирующими узорами.

Когда я навешивал замок, господин Эх все еще сидел у стенки, задумчиво ощупывая шею. У него была аккуратно стриженная бородка, и довольно здоровый внешний вид. Остатки румянца. Значит он не из Радуги. Странная история. Вот бы он мог сказать что-то кроме «эх».

Старик негромко пукнул.

И тут же:

— Помогите.

Ну уж нет, ветеран, я не из синего креста.

— Пожалуйста…

Нет.

— Я… Нужно. Улица.

Ему нужно на улицу? Странное желание, да еще и днем.

— Скорее.

И-и-и вот в игру вступает великодушный рыцарь де Хин. Смотрите не навернитесь с трибуны, вытягивая шеи.

— Эх, — сказал я.

С сидячего места этот дряхлый дьявол проворно перебрался на лежанку, да так что я не успел его остановить. Он растянулся там, и замер, словно завещал мне долго жить. Не хватало только возиться с трупом!

— Эх.

Слава Леди.

Новая мысль завладела моим сознанием. Если майор учует посторонний запах на своей кроватке, мне несдобровать. Места для лежания у палочников — священны. Я не шучу. Занять чужую кровать у них считается мерзким и постыдным действием. Все равно что пожевать ношеные трусики своей миленькой кузины, да еще и спалится при этом. Даже сексом они занимаются в основном стоя или на специальных ковриках.

«Кто лежал на МОЕМ эспертуа?»

Видите, да? У них и слово специальное для этого есть. Это вам не какой-нибудь лонгат, который способен удрыхнуть в луже собственной мочи. Эспертуа — это атмосфера. Смесь привычных запахов и ощущения от поверхности. Самые интимные места, где палочник спит, а не просто валяется, всегда надежно укрыты от посторонних глаз.

Короче говоря, мистера Эх-а нужно было срочно удалить из эспертуа. Но, черт возьми, я не собирался бороться с этой рухлядью. Я включил радио, и через минуту мы уже стояли возле технических ворот.

Снаружи тысячник выглядит ничуть не лучше, чем изнутри. Эти здания — суть отношение палочников к другим отсталым высказанное в бетоне. Огромная серая коробка, в которую можно сложить своих рабов, чтобы они могли немного поспать и подкрепиться помоями. Коридоры в виде спиралей, хреновая проводка, окна есть только у окраинных конурок, что делает их как бы «элитными». Если тут вообще уместно какое-нибудь позитивное слово. Лично я не вижу ничего элитного в возможности посмотреть на бедный квартал Новой Победы из крохотного оконца. В него даже не пролезешь, чтобы свести счеты с жизнью.

Впрочем…

Я затянулся…

Людям нужно найти в этом болоте хоть какую-то кочку, если вы понимаете, о чем я.

Клянусь Леди, ну и сигареты. От таких даже рак легких скукожиться и вылетит из ноздри. Эх, вонять так вонять. Сэт, конечно, будет в ярости, но запах табака перебьет запах деда. То, что я снова курил в салоне — гораздо меньшая провинность, чем осквернение алого покрывала.

Как мы и договаривались, — я и дед, — он был оставлен рядом с моим перроном. Таких было еще восемь с разных сторон здания, но мой Перрон всегда казался более безопасным. Обычный случай синдрома утенка.

На самом деле, Эх, конечно, ни о чем со мной не договаривался, но у нас обоих не было выбора. Я вышел из машины, подозрительно взглянул по сторонам, и вытащил старика на асфальт. Тот осмысленно огляделся и пошел в никуда, постоянно потирая шею. Незнакомый мне гарзонец удивленно проводил его взглядом.

Что ж, удачи тебе, ветеран. Я бросил Заразу в бой.

Только отъехав на порядочное расстояние от тысячника я вспомнил, что бросить старика в беде — это очень… Очень плохая примета.