Обязан побеждать

Глава 5

Таня смотрела на жизнь несколько упрощенно, но восторженно до наивности. Шло это с гражданки, когда она, энергичная и удачливая комсомолка, ходила в звании лучшего ворошиловского стрелка. Окончив школу с отличием, девушка собиралась поступить в мединститут, продолжить семейную профессию: мама у нее фельдшер, а папа – ветеринарный врач. Вместо вуза в первый же день войны пошла на курсы медсестер. Также на отлично освоила обязанности санинструктора и считала, что с ней ничего не случится, ибо жизнь в ней пела и бурлила и давала во всех делах фору. Были у неё поклонники и в школе – мальчишки-одногодки и постарше в обществе содействия обороне, авиации и химическому строительству, где училась стрелять, но юная комсомольская строгость не подпускала к сердцу никого, и она так и не успела ни в кого влюбиться, ни в школе, ни на курсах медсестер, а тем более на фронте.

Дома перед выпуском медсестер Таня заявила, что уходит на фронт, хотя мама выбила ей место в госпитале, который разрастался с каждой неделей войны. Городская больница и приспособленная под госпиталь поликлиника не вмещали прибывающих и прибывающих тяжело раненных бойцов и офицеров, искалеченных бомбами и снарядами, одноруких и безногих. Таня проходила там короткую практику и за ней увязался длинный, как стропила, военврач – недавний выпускник института, но, по отзывам персонала, одарённый хирург. Он рассыпал Тане комплименты, брал постоянно в свою группу для проведения операций раненым. Девушка в целом была благодарна тому опыту, который получила от долговязого хирурга, но терпеть не могла его ухаживания среди страданий, боли и крови несчастных. Она просто не допускала мысли, что может наслаждаться вниманием молодого мужчины, да и не представляла себя в роли невесты, поскольку хирург намекал на совместную жизнь. Намеки Таня восприняла как оскорбление, насмешку среди всеобщего горя. Но причиной была – нелюбовь. Он ей был безразличен, этот нескладный парень. Куда ему против тех военных красавцев, обучающих девушку стрельбе из винтовки, стремящихся ухаживать. Это веселило комсомолку строгого поведения, иногда злило, и она едко отшивала очередного ухажёра. В госпитале происходило то же самое, только обостреннее от воплей, криков, рыданий несчастных. И она, не отвечая взаимностью хирургу, по существу сбежала от него, чем немало огорчила маму. Отца в доме уже не было. Он ушёл на фронт по своей специальности в армейский ветбат, поскольку в войсках находилось много лошадей и за ними должен быть ветеринарный догляд.

– Твоё решение не обдуманное, легкомысленное, – утирая слезы, упрекала мама, – будь дома отец, он бы смог остановить тебя.

– Мама, на меня косо смотрят девчонки из наших курсов. Они знают, что ты выхлопотала мне место в госпитале, хотя всех нас готовят для фронта. Там полевые госпитали остро нуждаются в медсестрах. Я – комсомолка и не буду прятаться за твою спину. Со мной ничего плохого не случится, я – удачливая!

Мама с тоской смотрела на дочь – этот неугасимый огонь, который можно потушить только пулей или осколком. Вместе с тем только-только вставшая твердо на ноги, дочь не обладает той крепостью тела, такой, скажем, как у неё самой или у девчонок постарше. Пугала наивная вера дочери в безусловную удачу. Удачу в чём? Не быть убитой или искалеченной? Молодость об этом не заботится, оставляя старшим эти тяжёлые думы.

И Таня уехала на фронт со своей группой, вопреки протестам мамы. Она понимала, что поступила с ней жестоко. Но что сейчас не жестоко? Мама валилась с ног от усталости, выполняя свои обязанности. Часто не ночевала дома, а спала в госпитале тот час, который уходил на дорогу к своей квартире и обратно. Жестокость принесла на их землю война. Мама помнит не менее жестокие годы Гражданской войны, голод, разруху, пришедшиеся на её девичество и учебу, и думала, что никогда уж не будет сытой, тем более счастливой. Но появился папа, и никакая война и голодная юность не смогли потушить вспыхнувшие чувства у молодой парочки. Таня всё это знала и додумывала продолжение скупых рассказов мамы о своей молодости, наивно полагая, что все невзгоды остались в прошлом, ими перенасыщены родители. Детям уж ничего плохого не осталось, будущее высвечивается радужное, многокрасочное и конечно же гораздо счастливее, чем прошлое. Понятно, падений бесконечных не бывает. Надежда на светлое будущее имела огромную созидательную силу. Молодость и учёба у Тани – та веха подъёма, которая приносит только счастье. Она верила в него. Даже война, участие санинструктора в боях на передовой не смогли поколебать эту веру.

Впервые от Тани отвернулась удача, когда она ринулась вслед за атакующими бойцами и пыталась спасти тяжело раненного сержанта. Наскоро перевязав рану, девушка попыталась вытащить его с поля боя в санроту, на операционный стол. Сержант оказался грузен и неподвижен, сил у девушки хватило лишь на то, чтобы взвалить его на себя, но ползти она уже не смогла. Вдвое тяжелее, он прижал санинструктора к земле намертво. Сержант так и умер на ней. Таня лежала и безутешно плакала, пока ей не помогли выбраться из-под погибшего бойцы, ходившие в контратаку. Таня долго не могла забыть своё бессилие. Правда, это был единственный случай. Больше всего ей приходилось оказывать помощь раненым в траншее, и часто вставала на место погибшего, подставляла ящик под ноги, брала винтовку и с большой поражающей точностью била в атакующих фашистов. Это замечали солдаты, хвалили, и Таня стала подумывать: не взять ли в руки снайперскую винтовку, обучиться снайперскому делу тут же, на передовой, и бить тех, кто пришёл сюда непрошеный, заливает кровью родную землю, застилает её, как на валке леса, трупами наших бойцов. Меткую стрельбу она показывала не раз, и командир роты обещал помочь ей влиться в истребительный взвод снайперов полка. Обещание осталось невыполненным. Полк был разгромлен, отошёл неизвестно куда и как, а она оказалась здесь вдвоём с Костей.

Таня считала себя смелой, но оказалась трусихой, не находила себе места в одиночестве, дрожала как осиновый листок от необычных шорохов и звуков леса. Мысль: не случилось бы что с Костей, занозой сидела в мозгах. Она, как учила мама, пыталась думать о хорошем. Это только школьные годы, та беспечная юность, в которой ты плаваешь, как аквариумная рыбка, привлекая взгляды своим красивым разноцветным телом. У Тани было одно приталенное платье в голубую полоску, оно так шло ей, что, придя со школы домой, сбросив форму, она надевала его и бежала с подружками в кинотеатр. Однажды пришла в нём на стрельбы и получила кучу комплементов от парней, но строгий руководитель упрекнул за столь броское платье и посоветовал приходить сюда лучше в школьной форме. Таня на такое замечание обиделась, отстреляла плохо и снова получила выговор. Но воспоминания мирной жизни быстро улетучились, и она снова пыталась угадать, где сейчас Костя, что делает?

Лейтенант в эти два дня постельного режима напарницы отыскал родник, провёл глубокую разведку станции. В первый день он пришёл в сумерках уставший, но довольный. Плотно поужинал и, откинувшись навзничь, сказал:

– Нам повезло, товарищ Таня, точнее, должно повезти. Станция оказалась узловая, с севера к ней подходит ветка, по которой идут и идут эшелоны.

– Так что тут хорошего, когда немцы там накапливают боевую мощь?

– Повезло в том, что с нашей стороны, то есть с юга, имеется крутой взлобок. Этак метров на полста выше станции, примерно в пятистах метрах от платформы для разгрузки вагонов. Я просидел несколько часов, изучая, что творится на станции, и, можно сказать, насухую пристрелял несколько объектов. Завтра первая боевая операция.

– Я пойду вторым номером?

– Нет, товарищ Таня, твоя нога не окрепла, я не майор-особист и не хочу получить инвалида.

– Вот ещё, я как медик говорю, что нога вполне здорова.

– Не сомневаюсь, но она не выдержит перехода в пятнадцать километров по лесу. И возможно, быстрого отхода от станции. Будь умницей. Мы ещё не раз вместе ударим по врагу! А теперь спать.

У них не было даже плащ-палатки, чтобы укрыться и как-то защитить себя от ночных холодов. Костя снова придвинулся вплотную к спине девушки. Она была теплая, даже горячая, и мешала быстро заснуть. Тане его грудь вовсе казалась огненной и прожигала сквозь гимнастерку и сорочку. Но виной всему, конечно, была влюбленность.

– Таня, почему не спишь, о чём думаешь?

– О себе, – ответила она неправду.

– Я тоже о себе и о тебе, – правдиво ответил он.

– Почему?

– Нас могут убить. Ты же поняла, что я не собираюсь отсиживаться в этой берлоге с таким оружием, как «дегтярь», бьющим прицельно на полтора километра.

– Да, нас могут убить, но не завтра, коль ты не берешь меня с собой. Убить могут только тебя.

– Я не такой растяпа, чтобы подставиться в первой же схватке. Но всё может быть, а мы так молоды, и я уверен, ни ты, ни я не познали, что такое любовь?! Это грустно, погибнуть, не познав этой священной тайны.

Таня резко повернулась к нему лицом, и губы их соединились в горячем неумелом поцелуе.

– Прости меня, Костя, ты единственный! – шептала она, дрожа всем телом не то от жара, поднимающегося внутри, не то от холода, охватывающего девушку от пят и до самого сердца.

– Таня, и ты единственная и неповторимая… Мы будем любить и драться, драться и любить… Никакая война не может остановить нашу любовь! – говорил он тихим прерывающимся голосом от нахлынувших неведомых доселе чувств, нежных и томительных.

– Да-да!

Сила вечного закона любви толкала их к близости, как весна возвращала к жизни заснувшую в снегах природу, наполняя теплом и энергией всё живое. Так и Таня в порыве могучего чувства лихорадочно расстегнула пуговицы на его гимнастерке, а он – на её, утопая руками в упругой девственной груди…