Обыкновенный парень

ВАРЕЖКИ

Подручному сталевару мартеновской печи Алексею Огурцову в канун Нового года не спалось.

Он лежал в разобранной постели и решал мучительный для себя вопрос: пойти на встречу Нового года или не пойти. С одной стороны, все было за то, чтобы идти: завтра выходной день — раз; в школе рабочей молодежи занятий нет — два; пригласительный билет на вечер есть — три. С другой стороны, Алексей чувствовал какую-то неловкость перед Настей. С этой девушкой он дружил и пойти без нее на новогодний вечер, значит, обидеть ее.

Он сетовал на Настю, что так некстати уехала в отпуск, на себя, что не дал согласия, когда его просил напарник выйти в ночь на работу, но от этого ему не становилось легче.

Алексею хотелось отвлечься от назойливых мыслей, он взял задачник, отыскал задачу о бассейнах. «Через одну трубу втекает в бассейн, через другую вытекает», — громко повторял он условие задачи. Делал в уме математические расчеты: делил, множил, складывал, но нить его рассуждений все время путалась, уводила в сторону, и бассейн наполнялся подозрительно медленно.

«Нет, уж лучше я о чем-нибудь по существу», — решил он и, отложив задачник, стал припоминать в строгой последовательности все встречи с Настей.

Настя работала в том же цехе, что и Алексей, машинистом крана. Долгое время он оставался равнодушным к девушке, не замечал ее. Была она мала росточком, заметно курноса, а к весне обязательно появлялись на ее белом округлом личике веснушки, которые очень и очень условно относил Алексей к достоинствам женской красоты.

Алексей исправно помогал ей цеплять мульды, вливать горячий чугун в печи, в меру покрикивал, если Настя что делала не так, и этим отношения их ограничивались.

Однажды на печи во второй порог пошел металл, это грозило большой аварией. Алексей с подручными попробовали забить порог кирпичами, забросать его магнезитом, но металл просочился на рабочую площадку, жег руки, лицо. Тогда Настя с открытым бункером поехала к аварийному порогу.

Алексей видел, как у ней задымились варежки, как посыпались со звоном вниз треснувшие от жары стекла в кабине. Видел, как она заслонилась рукой от огня и все же упрямо вела и вела бункер к пылающему порогу. И, наконец, его довела и засыпала злосчастный порог. Было здорово.

Нельзя сказать, что с этого момента он полюбил Настю. Нет. Но теперь он стал меньше покрикивать, если девушка ошибалась, к своему удивлению, все больше и больше находя достоинств там, где прежде видел лишь одни недостатки в заурядной Настиной личности.

Иногда он ловил себя на мысли, что хочет познакомиться с ней поближе, а подумав, решил, что сделает это, если представится на то случай.

Наступила осень. Она нагрянула неожиданно и была далеко не «золотой», как пишут о ней поэты. С утра до самого вечера, а то и напролет всю ночь лили дожди; ветер нагонял невесть откуда тучи, и казалось, небо никогда не прояснится. Если же падали заморозки, шел снег мокрый, противный, он оседал на деревья, еще не успевшие освободиться от листьев, на цветы в клумбах, крыши домов, палисадники, — надо было в колхозах «спасать» картошку. И Алексей и Настя вместе со своей бригадой поехали в колхоз.

На картофелекопалку рассчитывать было нечего: ее зубья не осиливали задубевшую землю. Колхозные бригадиры выдали ребятам по лопате и сказали копать вручную, а девушкам предложили стать в борозде и собирать картошку. Находить занесенные снегом кусты было трудно; копали наугад, но сама картошка была отменно хороша: крупная, ровная, одна в одну, что ни куст, то ведро.

Настя работала не спеша, с толком копалась в каждой лунке; доставая из земли картошку, отряхивала ее от грязи и бросала в ящик. Иногда она подзывала Алексея и просила подкопать пропущенный им случайно куст. Пока тот копал, приговаривала:

— Один пропустишь — полведра, два — ведро, а ребят вон сколько. Прикинь сколько убытку.

И Алексей соглашался, удивляясь ее расчетливости. «Добрая хозяйка будет», — думал он. Потом заметил, что Настя все чаще отворачивается от него и, снимая варежки, подолгу дует на руки. «Замерзает девчонка, земля-то вон какая холодная да мокрая, а у ней варежки, видать, промокли». Он глянул на свои, блестевшие новенькой кирзой. «И я тоже хорош гусь», — с укоризной покачал головой.

— Настя, а Настя, возьми вот мои, — крикнул Алексей.

— Ничего, Леша, спасибо.

— Чего там. Бери, пока даю. Благодарить потом будешь. Мне они ни к чему, черенок сухой.

— Ну давай, только ты не беспокойся, я тебе их выстираю и завтра же принесу.

— Бери, бери. Только обе на правую руку, спутал я их с чьими-то.

Вскоре объявили перерыв на обед. Закусывали вместе, устроившись за копешкой пахучего сена, кое-как прикрывшей их от проклятого сиверко.

Алексей вынул из сумки бутылку молока и отлил Насте в кружку.

— Ну-ка, держи…

А вечером они вместе шли в деревню к автобусам. У Алексея щемило от холода руки, и он держал их в карманах фуфайки.

— Замерз ты, Леша, видать, не хуже моего. На вот тебе мои выходные…

Она насильно вытащила его руки из карманов и сама натянула нарядные зеленые варежки.

— Только спрячь их в карманы, чтоб люди не смеялись, — и сама первая засмеялась.

Теплая волна признательности захлестнула Алексея, и он попробовал обнять Настю. Девушка, увернувшись, побежала от него к показавшимся вдали автобусам.

Уже в городе, провожая Настю, Алексей робко высказал мысль, что надо бы сходить как-нибудь вместе в кино…

И вот теперь Насти нет и пропадает встреча Нового года.

«Впрочем, пойти можно, только ни с кем не танцевать. И вообще, если разобраться серьезно, такое поведение можно назвать мещанством, — рассудил Алексей. — Ну почему не пойти? Ведь и Настя там тоже встречает Новый год?» И Алексей решительно откинул одеяло.

На улице сыпал снежок. Голубоватые снежинки с какой-то лихой покорностью падали на мех воротника, на борта пальто, иногда какая-нибудь шальная снежинка вдруг тихо касалась горячих губ Алексея, и тогда он ощущал, как в рот проникала приятная холодная струйка воды.

Держался легкий морозец; было светло от выпавшего снега и от огромной луны, похожей на огромное антоновское яблоко.

Народу на улице прибывало: все торопились, спешили.

А вот и клуб. В широких слегка затянутых морозом окнах проносятся танцующие пары, хлопают двери, играет оркестр.

Алексей вошел. Легкая оторопь овладела им при виде огромной, под самый потолок елки, разукрашенной так, что за украшениями почти не видать было хвои. Словно в калейдоскопе все крутилось перед глазами, а девушки в своих нарядных платьях казались сделанными из тончайшего стекла, что игрушки. «Эх, жаль, Насти нет, вот бы она поглядела», — подумал Алексей, пробираясь поближе к елке.

Неожиданно его окликнули.

— Здорово, тезка, — протиснулся к нему Лешка Долгов, комсорг цеха. — Ты что же от друзей нос воротишь? Знакомься!

За спиной Долгова стояли две девушки. Одну из них, Валю, Алексей не раз видел с Долговым, другую, повыше и помоложе, — в первый раз. Она назвала себя Викторией.

Заиграли дамский вальс. Валя с Лешкой пошли танцевать. Виктория пригласила на вальс Алексея. И хотя это явно рушило все его планы, отказаться было неудобно.

Девушка танцевала легко, непринужденно. Она была хорошо сложена, со вкусом одета. А ее голубые с сероватым оттенком глаза светились нежной радостью.

«Красива», — невольно подумал Алексей. И вдруг с ужасом поймал себя на том, что она ему начинает нравиться. «Но ведь ты даже с ней не говорил?» — упрекнул себя Алексей. И другой голос ответил ему: «Ну и что же, все равно»…

Алексей гнал эту мысль, как чужую, но она отчаянно сопротивлялась и дразнила его: «Вот увидишь сам, да-да». После вальса возвращаясь на место, девушка сказала:

— Вы чу́дно танцуете, — и взяла его под руку.

Подошли Долгов с Валей. Глаза у него были озорно удивлены. Он воскликнул:

— Никак подружились?

— Да вот, представьте… — ответила Вика.

Заиграли танго, и Алексей с Викой снова танцевали. Им было весело и хорошо.

А когда возвращались домой, Алексей окончательно убедился, что эта девушка ему нравится.

— С Новым годом, с новым счастьем, — сказал он Вике.

Где-то далеко на заводе перекликались сирены электровозов. Темная ночь один за другим гасила разноцветные стекла в домах. Около городского сквера, запущенного до краев снегом, молодежь затеяла игру в снежки. Снег был пушистый, рассыпчатый и от мороза плохо клеился. Почему-то Алексею вспомнились озябшие руки Насти, потом, точно наяву, услыхал ее смех, звонкий, счастливый, и незаметно стала просачиваться в душу легкая грустинка.

— Если хотите меня видеть, приходите завтра. Буду ждать вас у сквера ровно в шесть, — вызвал Алексея из задумчивости голос Вики. На него доверчиво смотрели большие глаза, и он согласился.

Вика пригласила его в кино. Причем, картину выбрала она сама, что было совершенно ново для Алексея, так как в пору его дружбы с Настей, это право безраздельно принадлежало ему, и Настя всегда оставалась довольной. И говорила больше Вика — это тоже было ново, с Настей разговор обычно вел Алексей.

Фильм отражал времена гражданской войны. Вика лениво следила за кадрами, жалела, что взяла билеты на эту картину. Вдруг бросила:

— Леша, какие все противные, страшные в этих своих грязных костюмах, правда?

Алексей удивился.

— Как ты так можешь говорить? Ведь эти люди говорили с Лениным, и ему не было противно. Он ведь знал, что у них нет лучшего.

— Ладно, ладно, — примирительно сказала Вика и погладила его руку, — я ведь шучу.

Выйдя из кинотеатра, они пошли к реке. Скованная льдом в главном течении у моста, она была совершенно свободна у левого берега, где расположен комбинат. Алексей и Вика нашли у берега перевернутую лодку и сели.

Мороз крепчал, над водой поднимался пар, он сгущался в огромную тучу и, подгоняемый ветром, загораживал завод, — виднелись только кончики труб.

Алексей отыскал глазами свою, это было нетрудно: три трубы были самыми высокими, а посередине — его печь. Из трубы сочился еле видимый лиловый дымок. Постороннему глазу могло казаться, что печь не работает, но Алексей знал, что это не так, что сейчас температура металла в печи наиболее высокая, что идет доводка. Даже представил себе озабоченное лицо сталевара в этот ответственный период плавки, когда зрение и слух обострены до предела.

Алексей обнял Вику, сказал:

— Вот видишь дымок. Там наша печь.

Вика кивнула, улыбнулась, произнесла капризно:

— Лешенька, неужели мы пришли сюда говорить о работе? Давай о чем-нибудь другом. Ты посмотри, как хорошо вокруг. Мне кажется, я слышу, как звенит замерзающая у берега вода. И я сама замерзаю. Ты бы хоть пальцы догадался погреть, — и она протянула ему руки.

Леша взял их в свои, стал дуть на них и снова вспомнил Настю и тот день в колхозе, когда они спасали картошку. Подумал: «Настя не жаловалась на холод…»

А Вика тихо, вкрадчиво говорила, заглядывая ему в глаза:

— Ну почему у тебя нет высшего образования? Я вот инженер. — И, снизив голос до шепота, добавила: — Мать не разрешит мне выйти за простого рабочего…

Алексей спрыгнул с лодки, бросил ее руки. Сказал зло:

— Твоя мать неумная, Вика, — сказал он.

Потом заговорил тихо, почти шепотом, глядя мимо плеча Вики на завод, видневшийся сквозь багровый туман многочисленными огнями и сполохами, точно был его адвокатом.

— Что с того, Вика, что ты инженер и работаешь секретарем у своего дяди? Что с того, что твоя мать с дипломом и сидит дома? Пускай тебя не выдадут за простого рабочего. По-видимому, хорошему инженеру ты тоже не будешь нужна. Да. По-твоему получается, что у нас на заводе все рабочие недоучки и несмышленыши. Это не так, Вика, честное слово. Но я не хочу говорить за других, скажу за себя. Да, я пришел в цех недоучкой, из седьмого класса. А сейчас десятый кончаю. Я не хотел долгое время учиться… Меня вызвали в комитет комсомола и сказали — учись. Нечего бригаду позорить. Товарищи сумели настоять на своем, и я сел за парту. Теперь вот большое им спасибо. Будет у меня высшее образование, не беспокойся.

Алексей помолчал, добавил мягко, без зла:

— Я знаю, Вика, ты сердишься сейчас на меня. Но не моя вина, что любовного объяснения у нас с тобой не получилось. Ты инженер и лучше меня. Да и красивая внешность у тебя. Парни таких любят. Единственно, что мне в тебе не нравится, и я не могу не сказать об этом: ты судишь о людях «по-маминому»… Да-да — так. И, пожалуйста, не сердись за правду.

Вика молчала. Алексей вдруг совет дал, предложил:

— Знаешь что, приходи ко мне в цех. Ну, да. Тебе как инженеру это будет полезно. Я тебе покажу все, познакомлю с ребятами, и ты сама поймешь. Придешь?

— Не знаю, — ответила Вика.

— А что не знаю-то? Приходи обязательно, — твердо сказал Алексей.

Они расстались.

А через несколько дней Вика позвонила и сказала, что придет. Алексей был вне себя от радости. «Что с того, — говорил он себе, — что инженер? Возьми ее в руки и поведи в жизнь!»

Решил Вику удивить: купил ей красивые варежки. Вспомнил: жаловалась, что вот зима, а варежки еще себе не приобрела. Он завернул их в целлофан и понес на работу в кармане спецовки.

Но Вика не пришла. Алексей носил варежки еще три дня, а Вики не было. Тогда он позвонил ей на работу. Надеялся, что чужой голос сообщит: «Вики уже три дня нет на работе, она больна».

«Ту-ут, ту-ут», — гудит трубка.

— Алло, у телефона. — Слышно было, как Вика подула в трубку и кому-то засмеялась. — Алло!

«Она, конечно, она. Тогда о чем спрашивать?» — сказал себе Алексей и повесил трубку.

В тот же день дежурная по общежитию вручила Алексею телеграмму. Настя просила ее встретить.

На вокзале была обычная сутолока: пыхтели паровозы, сновали носильщики. Слышались возбужденные голоса: кого-то встречали, о ком-то спрашивали. Постепенно то же возбужденное настроение стало сообщаться и Алексею.

Заглушая голоса встречающих, призывно и устало загудел из лесу паровоз. Все притихли, а он все гудел, точно ему было трудно и звал на помощь друга.

Когда, наконец, Алексей отыскал Настю, она стояла уже на перроне и высматривала кого-то глазами в толпе.

— Настя, — чуть слышно позвал он.

Но Настя услышала его и, бросив вещи, побежала ему навстречу.

— Лешка, милый, приехал, а я думала, работаешь и не сможешь…

Она приподнялась на цыпочки и степенно, точно это был ее муж, поцеловала его в губы.

— Настя, Настенька, — словно очнувшись, крикнул Алексей, — приехала. А я тут…

— Сумасшедший, ты чего так кричишь? Люди услышат, — и Настя легонько толкнула его кулачками в грудь.

Алексей взял чемодан, но она тут же заставила его поставить на место.

— Вечно ты без варежек, того и гляди руки отморозишь. На вот, — и она подала ему великолепные варежки из козьего пуха. — Это тебе новогодний подарок. Там я твои инициалы вышила, чтобы не спутал с чужими. Ты ведь у меня растеряха, я тебя знаю, — доверительно и немного ворчливо сказала она.

Алексей стоял растроганный и, чтобы не показать этого Насте, полез в карман за папиросами. Его пальцы наткнулись на что-то мягкое, теплое. Варежки!.. Протянул их Насте и заметил, как засветились у ней счастьем глаза. Для виду побранила его за слишком дорогой подарок.

— Ничего, — сказал Алексей, — твои руки дороже.

Он взял Настин чемодан, а, увидев, у вагона одинокую старушку с большим узлом, прихватил и ее вещи.

— Куда тебе столько, милый, надорвешься, — запричитала старушка.

— Ничего, ничего, бабушка, я сегодня и паровоз, если надо, подниму, — и он весело подмигнул Насте.

Всю дорогу Алексей шутил, на душе у него было тепло, и ни разу он не вспомнил о Вике. Непроходящее, знакомое, сильное чувство прочно входило в сердце Алексея.