Глава третья

Вывеска «Очаг и Орел» затрещала на ветру под окном Эспер Ханивуд, разбудив ее солнечным утром двадцать третьего апреля 1858 года.

— Проклятая вывеска, — пробормотала девушка, закрывая голову подушкой. — Надо ее крепче прибить или вообще снять, как хочет мама. Такого, говорят, уже нет в гостиницах, а Джонни Пич однажды посмеялся над ней, сравнив птицу на вывеске с жареным цыпленком. Правда, папа против. Он не хочет ничего менять.

Эспер потянулась в постели и решила встать Ужасно много надо успеть до школы. В распивочном зале полно народу, и сегодня вечером кое-что готовится. Здесь будет чуть ли не вся команда корабля, отплывающего завтра в весенний рейд к Отмелям. Джонни прямо не терпится, ведь теперь он будет полноправным участником плавания на «Диане».

Эспер вздохнула. Глупо думать о Джонни, если он не обращает на нее внимания, теперь, когда ей уже шестнадцать и она взрослая девушка. Да и раньше он не баловал ее вниманием, когда, бросив школу, стал плавать юнгой к Большим Отмелям. Лет пять назад, когда Джонни было четырнадцать, ему вдруг стало стыдно играть с девчонкой. «Как жаль, что я не парень, — думала Эспер с грустью. — Джонни научил бы меня ходить в море, я могла бы грести не хуже любого мальчишки». Однажды, когда ей было лет десять, Джонни, одолжив ей один из своих костюмов, тайно провел ее на «Баланс», который шел в Бостон за солью. Когда они вернулись назад, был страшный шум и мать ее так отлупила, что она неделю не могла сидеть. Но все же она не жалела.

Эспер услышала тяжелую поступь матери, затем — резкий стук в дверь.

— Торопись, Хэсс, пора вставать!

— Сейчас, ма, — ответила девушка, неохотно вылезая из постели и становясь на лоскутный коврик, сшитый бедной старой бабушкой незадолго до смерти. Он, конечно, был теплым и очень чистым, благодаря заботам мамы, но Эспер он не нравился. У Чарити Треверкомб рядом с кроватью лежал настоящий толстый турецкий ковер красного цвета. Но Треверкомбы богатые. А Ханивуды были богатыми недолго — в середине прошлого века, когда судовладелец Моисей Ханивуд пристроил к дому большое новое крыло и выдал замуж дочерей в лучшие семьи Марблхеда: Хуперов, Орнов и Джерри. Но тут грянула революция, и он все потерял. Эта Чарити — самая хорошенькая девочка в Марблхеде.

Эспер умылась над фарфоровым тазиком, вымыла руки и шею и с облегчением решила, что можно не мыться целиком, так как времени оставалось мало. Она не хотела быть такого роста — Эспер была выше всех девушек в их пансионе, почти такая же высокая, как Джонни. А в прошлом году оказалось, что у нее к тому же большая грудь. Эспер вытерлась и начала одеваться. Потом стала яростно расчесывать волосы, рыжие, почти морковного цвета, длинные, ниже талии и такие толстые, что из них, как дразнили ее в детстве, можно было сделать канат. Девушка посмотрелась в зеркальце, как всегда недовольно. Зачем Господь наградил ее высоким ростом, круглым лицом, светло-карими глазами, которые иногда кажутся зелеными, да еще этими густыми бровями? Она бросила на столик расческу и зеркало и надела свое коричневое школьное платье. Ну, хорошо хоть веснушек Бог не дал, а то у мамы и у некоторых из Доллиберов еще и веснушки есть.

Эспер кое-как убрала постель, надеясь, что мать будет занята и не обратит внимания. Тут она услышала стук копыт и выглянула в окно. Приехала телега с грузом из Медфорда. Двое мужчин сгружали ящики с черной патокой и ромом и носили их в таверну. Как рано, подумала слегка удивленная Эспер. Наверное, ночью ехали. И она поспешила вниз, в кухню.

Девушка услышала из распивочной голос матери:

— Переверни колбаски, поставь пироги с рыбой. Надо снять сливки с молока. И поторопись: оба коммерсанта уезжают в Линн.

Эспер кивнула и побежала к малой кухонной плите. Большой очаг они разожгут потом, но плита еще горячая со вчерашнего дня, ее легко протопить. Так, тесто готово. Эспер перевернула колбаски, поставила в печку пироги и с удивлением увидела, что мать неподвижно стоит посреди комнаты, молча глядя на листок бумаги.

— Что это, ма? — спросила девушка, пытаясь заглянуть через плечо матери. Оказалось, что это обыкновенный счет на ром и патоку, но в самом низу — виднелись еще несколько коричневых строчек.

— Занимайся своим делом, — ответила Сьюзэн. Но она сказала это неуверенно, что было не очень на нее похоже, и покосилась на бумагу. — Именно сегодня, когда столько народу, и вечером будет полный дом… Но как-то надо это сделать.

— Что, мама? — вскрикнула Эспер, сгорая от любопытства.

Сьюзэн положила бумагу в карман фартука.

— Ты будешь реветь…

— Нет, мама, нет!..

Сьюзэн покачала головой и нахмурилась.

— Пошевеливайся, а то в школу опоздаешь. — Она прошла на кухню, подошла к двери кабинета мужа и распахнула ее без стука. Эспер, побуждаемая любопытством и духом противоречия, подошла ближе. Дверь была приоткрыта.

— …Это — ТТ, — закончила фразу Сьюзэн. — Написано молоком на счете, как в прошлый раз. Я подержала бумагу над огнем. Их двое. Скорее всего, будут сегодня вечером.

— Я не имею с этим ничего общего! — закричал отец. — Я не допущу этого.

— Ну да, не допустишь! — разозлилась мать. — В прошлый раз сделал и теперь сделаешь.

— Тогда, несколько лет назад, было другое дело. Это было до указа. Я не нарушаю закон. Я им уже говорил…

Эспер слышала, как мать стукнула кулаком по столу.

— Черт побери! С каких это пор марблхедцы цепляются за закон, если он плохой? У них, должно быть, отчаянное положение, иначе они не просили бы об этом. Меня просто бесит, что ты такая тряпка.

— Хватит, Сьюзэн. Мне все это не нравилось еще в прошлый раз, и в конце концов мои предки были рабовладельцами. У Моисея было несколько черных. И я не хочу, чтобы мой дом снова использовали, как перевалочный пункт.

Эспер в удивлении открыла рот. Вот оно что! ТТ — значит «Тайная Тропа».

— Так ты за рабство? — запальчиво выкрикнула Сьюзэн.

— Да нет. Но я сомневаюсь, что аболиционизм — это выход. Пусть южане сами решают свои проблемы. И помни, в Марблхеде многие симпатизируют южанам.

— Да, еще бы! Кое-кто из сапожников и, может, еще Кабби, потому что бедная Ли не в себе с тех пор, как ее муж утонул. А этот щенок Нат всегда будет болтать всякую ерунду, от чего мутит порядочных людей.

— Спорить бесполезно, я все сказал.

Вновь заскрипело перо по бумаге, и Эспер отошла, но недостаточно быстро. Сьюзэн, вылетевшая из комнаты с красными щеками и горящими глазами, увидела виноватое выражение на лице дочери.

— Значит, вы подслушивали, мисс. Все слышала?

Эспер открыла рот и снова закрыла, не зная, что сказать. Но мать не злилась на нее. Она тяжело опустилась в кресло и тихо сказала:

— Ну, Хэсс, придется нам самим заниматься этим. Бедняги явятся сюда, и мы не можем прогнать их, что бы ни говорил твой отец.

Эспер почувствовала горячую солидарность с матерью. Конечно, папа здесь не прав. Это потому, что он не читал «Хижину дяди Тома», которую знал весь Марблхед. Он даже не читал поразительных стихов мистера Лонгфелло, вроде «Рабы на гиблом болоте». Он читает только книги давно умерших людей, живших в Старом Свете. Поэтому он не знает, как страдают бедные рабы.

— А как мы это сделаем, мама? — прошептала девушка. — Сегодня будет полно народу, моряки завтра отплывают…

— Чш-ш, — прошипела Сьюзэн, с беспокойством глядя на часы. — Там, внизу, эти торговцы. Покорми их завтраком, и я скажу тебе, что делать. Сегодня можешь пропустить школу.

Эспер прислуживала двоим коммерсантам довольно небрежно, но впервые мать, механически передвигавшаяся по кухне, нахмуренная и занятая своими мыслями, не сделала ей выговора. Сьюзэн решилась, и ее не смущало, что придется обмануть Роджера. Она уже не раз сама принимала решения, не без раздражения уступая стремлению мужа спрятаться от жизни. Лет пятнадцать уже он кропал вирши под названием «Памятные события в Марблхеде». Но это тащило за собой столько повторений классиков и ссылок на источники, что он добрался только до войн с французами и индейцами. Его жена и дочь смутно понимали, что эта поэма должна быть оправданием его неудавшейся жизни, но Сьюзэн эта бессмысленная затея неизменно приводила в отчаяние. Да, ее муж не был удачлив. Когда Роджеру было двенадцать, его для практики отправили в плавание на «Банкере». Все шесть недель он пролежал на койке, мучаясь от морской болезни.

— Сомневаюсь, чтобы из него вообще вышел моряк, — презрительно сказал капитан его отцу, когда они вернулись.

Так и было. Рыбак из него тоже получился неумелый, да и желания быть рыбаком у Роджера не было. Его отец, Том Ханивуд, наконец смирился с недостатками сына, хотя со времен Марка и Фиб море всегда играло самую важную роль в жизни Ханивудов. Отец решил попробовать еще одно. Мальчишка прекрасно учился в школе, много читал и любил что-то писать. Пусть тогда ученым будет. Не пожалев денег, юного Роджера послали в Гарвард. Но и из этого ничего не вышло. Друзей в университете у него не было. Другие студенты считали Ханивуда странным типом и передразнивали его марблхедский выговор, а юноша злился и всеми силами пытался избавиться от него. Роджер часто пропускал занятия, сидя вместо этого в библиотеке, а потом вдруг заболел: начались головные боли и приступы непонятного страха, сопровождаемого потливостью и рвотой. В конце учебного года он провалился на всех экзаменах. Роджер вернулся в Марблхед, и болезнь прошла. Его отец, горько разочарованный, решил пристроить сына к гостиничному делу. Но и здесь у него не заладилось. Когда ему исполнилось двадцать, Роджер женился на Сьюзэн Доллибер — по закону притягивания противоположностей, и все в городе согласились, что это был его единственный разумный поступок.

— Ма, они ушли, — прошептала Эспер, внося в кухню поднос с грязной посудой. — У тебя есть план?

Сьюзэн взяла с подноса полдоллара — плату за завтрак — и положила их в шкатулку, которую хранила в ящике старого шкафа.

— Иди сюда, — тихо сказала она и провела дочь в маленькую спальню, находящуюся слева от большого очага (комната не открывалась со смерти бабушки, потому что была предназначена для смертей и родов). Сьюзэн закрыла за собой дверь.

— Тебе бы следовало прочесть письмо, пока я не сожгла его, — сказала она.

Эспер с жадностью стала читать строчки внизу счета: «Два места багажа сегодня вечером, к девяти. Браг на Кэт. Кэт».

— Что это значит, ма?

Сьюзэн забрала у дочери письмо.

— Это значит, — сказала она сухо, — двух беглых рабов доставят сюда сегодня вечером, а мы должны их укрыть до посадки на борт корабля, проходящего мимо острова Кэт в Канаду. Пароль «Кэт». — Сьюзэн отрезала ножницами нижнюю часть листа и сожгла ее.

— Но где мы их спрячем? — взволнованно спросила Эспер.

— В том же месте, что и раньше. Ты не знаешь об этом. Сомневаюсь только, достаточно ли ты сообразительна, чтобы привлекать тебя к этому, но я все же рискну.

— О, мама, я достаточно сообразительна. Я ни слова не пророню.

Сьюзэн фыркнула:

— Еще бы! Ты ведь не хочешь, чтобы нас посадили в тюрьму? Или чтобы твердолобые[4] сожгли наш дом?

У Эспер отвисла челюсть.

Сьюзэн снова фыркнула и улыбнулась одними глазами.

— У тебя такой испуганный вид точно ты увидела привидение. Все, что тебе нужно, — немного смелости, а она, надеюсь, у тебя есть. Ты помнишь тот большой чулан у кирпичной плиты на кухне?

— Это где мы держим щетки и старые ружья?

— Да. Пойдем-ка, я покажу тебе кое-что. Придется это сделать.

В кухне было пусто и тихо. Дверь в комнату Роджера была заперта. Дощатая обивка стены по обеим сторонам большого очага потемнела от дыма за многие годы, но в остальном была той же, что при Марке Ханивуде, только за двумя досками находился небольшой чулан. Сьюзэн отперла дверцу, и они вошли. К изумлению Эспер, мать, отодвинув в сторону несколько щеток и старых мушкетов, нащупала в верхней части задней стенки головку железного гвоздя, скрытого в стенке чулана. Она вытянула гвоздь и отодвинула двухфутовую доску, за которой оказалось узкое отверстие и какие-то ступеньки.

— Иди наверх, — велела Сьюзэн дочери, — а я здесь покараулю. — Постой, возьми тряпку и воды в жестянке, и еще вот это. — Она положила в деревянную хлебницу пряники, остатки колбасы и рыбных пирогов. — У нас не будет другого случая отнести еду.

— Но ма, — прошептала Эспер, — куда ведут эти ступеньки? Что это? Я и не знала…

— Это, — нетерпеливо сказала Сьюзэн, — пиратское убежище. В 1700 году эту штуку сделал Лот Ханивуд, зять Дэви Квелча. Этот Дэви с братом пиратствовали, они грабили суда португальцев или кого-то еще. Ханивуды тогда еще не были такими послушными и робкими, как теперь. — Она покосилась на дверь комнаты Роджера. — Ну, поторопись, дочка.

Сьюзэн вручила Эспер мокрую тряпку, хлебницу и зажженную свечу. Девушка с тревожным чувством ступила на лестницу, а ее мать осталась внизу. Пыльная деревянная лестница примыкала к центральному дымоходу и вела в каморку площадью около шести квадратных футов. Она была недоступна ни с чердака, ни из спальни, которая прежде была на чердаке здания, а со всеми этими перестройками и пристройками о ней ничего и не знали, пока в 1750 году Моисей Ханивуд не пристроил большое новое крыло к зданию. Он упомянул об этом убежище в своих бумагах, но до Роджера никто из семьи их не просматривал.

Держа в дрожащей руке свечу, перепуганная Эспер увидела на полу какой-то странный предмет. Оказалось, что это соломенный тюфяк. А если бы привидение? Мама верит в них — в Старого Даймонда, в корабль-призрак, в Визжащую женщину, которую убили пираты. С часто бьющимся сердцем Эспер поставила свечу на пол. Наверху у потолка было отверстие, через которое поступал воздух с чердака. Эспер поставила еду и жестянку с водой на тюфяк, взяла свечу и вышла.

На светлой кухне Сьюзэн как ни в чем не бывало замешивала тесто для лепешек. Она показала дочери, как открывать и закрывать фальшивую панель в чулане.

— Твой отец ушел, — сказала она насмешливо. — Отправился на станцию, видно за новой посылкой с этими бесконечными книгами из Бостона. Жаль, что с нашими посылками все не так просто. Я кое-что придумала, Хэсс. Во-первых, тебе надо найти Джонни.

— Джонни Пича! — воскликнула Эспер, и глаза ее загорелись.

— Ага. Я вижу, ты не будешь возражать. Он из семьи аболиционистов, и он как раз тот парень, который способен помочь в таком деле. Тут нужен хороший моряк и храбрый человек. Ему это можно рассказать, но больше, смотри, никому!

— Ну что ты, мама! — выдохнула Эспер. Найти Джонни, доверить ему такую тайну! Тогда он, конечно, обратит на нее внимание. Девушка бросилась к двери, где висел ее плащ.

— Стой, дуреха! Еще не все. Иди к Деревянной Ноге и попроси его прийти к нам, но не говори зачем. Я сама скажу.

Эспер кивнула, несколько разочарованная. Деревянной Ногой звали брата Сьюзэн, Ноя Доллибера. Визит к нему означал досадную задержку, потому что жена его была страшной болтушкой.

— И смотри, чтобы твоя тетя Матти ни о чем не догадалась. — Эспер снова кивнула. — Потом еще пойди на Джинджербред-Хилл, к «Гостеприимной хозяйке» или тетушке Криз, спроси, нельзя ли на нынешний вечер нанять скрипача.

— Скрипача?! — воскликнула Эспер. — Ма, я и не думала, что сегодня у нас будут танцы! — Сьюзэн, набожная женщина, не любила всякие увеселения. А в гостинице уже года два не было никаких вечеринок.

— Выкинь дурь из головы! — резко ответила Сьюзэн. — Не думай, что я собираюсь делать это постоянно. Но сегодня тут все равно будут моряки, их же нельзя не пустить сюда вечером, это будет выглядеть странно. Так что чем больше будет шума, тем лучше получится скрыть наш сегодняшний «груз».

— О, ма, какая замечательная выдумка! — захлопала девушка в ладоши, воодушевляясь все больше. Тайная комнатка, поиски Джонни, скрипач и танцы!

Сьюзэн повернулась к дочери и сурово посмотрела ей в глаза.

— Это не замечательная выдумка, Эспер! Две человеческие жизни поставлены на карту. И это опасность для них, а быть может, и для нас.

Девушка покраснела. Она не слышала, чтобы мать говорила так торжественно. Последний раз она говорила так, когда они узнали о гибели Тома и Уилли.

Эспер молча оделась и отправилась на поиски Джонни. Был девятый час, и Эспер подумала, что Джонни, должно быть, в Эплетонском порту или на «Диане», готовящейся к отплытию. Она прошла по площади Франклина и повернула налево, к Большой гавани. Море было спокойным, воздух — по-апрельски свежим. Пахло вяленой рыбой, а также паклей и смолой. Доносились и другие запахи, послабее — из хлевов и уборных за домами, из кожевенных мастерских. Франт-стрит представляла собой скопище разнообразных домов всевозможного вида и формы, ведь каждый хозяин строил как ему вздумается. Одна сторона улицы, с бакалейными лавочками и мастерскими, выходила к порту, где стояли па рейде три шхуны и грузовое судно. Позади них большой углевоз продвигался к угольной пристани за Бартлзхед.

Эспер шла к Эплтонской пристани в конце Стейт-стрит. Торговец рыбой Суози играл в рожок позывные «Банкера», привлекая внимание к своему товару, чем встревожил местных кошек, которые кинулись к нему со всех дворов. Они попадались под ноги Эспер, мешая идти. Но девушку сейчас не интересовало происходящее, тем более что все было знакомо с детства. Она искала Джонни. В порту сновали озабоченные матросы. Эспер пробиралась между бочками и бухтами каната туда, где стояли корабли. Она прошла мимо еще двух шхун, «Цереры» и «Синей Волны», прежде чем нашла «Диану».

Это был старый корабль водоизмещением в семьдесят тонн, неуклюжий, как старая черепаха, даже свежевыкрашенный синий корпус с золотистой полоской не мог скрыть его ветхости. Но он пережил великий шторм сорок шестого и многие другие шторма, и капитан с командой любили свою посудину. Двое матросов с «Дианы» затаскивали на борт бочку с водой. Эспер знала обоих, но застенчивость помешала ей их окликнуть, и девушка не решалась подняться на борт без приглашения. Эспер дошла до края причала, пытаясь заглянуть в темные квадратные иллюминаторы, когда услышала чей-то насмешливый голос:

— Слыханное ли дело! Не на корабль ли ты к нам собралась, моя девочка?

Эспер нахмурилась и обернулась. Это был Нат Кабби. Поставив ногу на пиллерс, он жевал табак. Хотя ему уже исполнилось двадцать, он так и остался недомерком. Но было в нем что-то, заставлявшее это забыть. Он выглядел жилистым и сильным, а его бородатое лицо было по-мужски грубым. Диковатое выражение желтых глаз придавало ему сходство с рысью. Эти глаза сейчас уставились на Эспер, а на губах Ната застыла обычная презрительная усмешка. Возможно, такое впечатление создавал шрам на его лице. Никто точно не знал происхождения шрама, но многие думали, что это дело рук его матери Ли во время одного из припадков бешенства, случавшихся с ней после того, как пропал в море ее муж. И все же Нат любил свою мать, никогда не оставлял ее одну, бывая на берегу, и только ей одной не выказывал недоброжелательности. Ли была лишь на шестнадцать лет старше сына. Красивая, черноволосая, с полными и розовыми, как у девушки, губами и прекрасными темными глазами, несмотря на то, что у нее были основания для горьких слез. Посторонние, видя ее рядом с Натом, считали, что они чуть ли не ровесники.

— Так чего тебе здесь надо? — переспросил Нат, сплевывая в воду. — Женщинам не место на причале перед отплытием.

— Я ищу Джона Пича, — собралась с духом Эспер. — Я должна ему кое-что передать.

— Его нет здесь. Он, наверное, дома. Я отпустил его.

— А при чем тут ты?

— Я теперь старшина на этом корабле.

— Тогда и Джонни, конечно, будет скоро старшиной, — выпалила она и добавила про себя: или капитаном.

Нат пожал плечами:

— Вполне возможно. Он хороший моряк, — непонятно было, смеется он или нет, но Эспер пришлось замолчать. Дружба Джонни и Ната всегда была какой-то странной. В детстве они принадлежали к двум разным компаниям мальчишек и, конечно, не раз дрались. При этом все любили Джонни, но никто, кроме него самого, не сказал доброго слова о Нате. И все же никто точно не знал, что такое этот Нат, что стоит за его мрачной сосредоточенностью. Эспер помнила, как он однажды у них в таверне насмехался над собравшимися там аболиционистами, причем ясно, чтобы позлить их.

— Ты придешь сегодня в таверну? — спросила девушка, стараясь выглядеть равнодушной.

— Может быть, — он пошел к трапу, чтобы подняться на «Диану».

Господи, подумала Эспер, если он что-нибудь вынюхивает, то предаст нас, ради вознаграждения или просто по злобе! Джонни — другое дело.

Покинув порт, Эспер пошла по Стейт-стрит. Проходя мимо дома Кабби, она посмотрела на него и увидела на крыше знакомую фигурку женщины, стоявшей у перил. Ли, повернувшись лицом к морю, застыла, словно ждала кого-то. Эспер с ужасом подумала: зачем эта женщина снова забралась туда, как бывало в дни ее помешательства, когда она высматривала утонувший корабль мужа? Но ужас в душе Эспер уступил место здравому смыслу. Помешательство давно прошло, и теперь Ли, конечно, залезла туда, чтобы увидеть Ната в порту и узнать, когда он пойдет домой.

Эспер свернула на Вашингтон-стрит, но на этой узкой улочке было много народу, и ей пришлось идти медленнее. Две знакомые женщины, миссис Клутмэн и миссис Деверю остановили ее и спросили, собирается ли готовить ее мать куличи для церковной обедни в среду.

— Не знаю, думаю, что да, — ответила рассеянно девушка. — Я напомню ей, — она хотела было идти, но женщины задержали ее, и миссис Клутмэн, видя ее спешку, сурово поинтересовалась, почему она не в школе.

— Выполняю мамины поручения, — ответила Эспер. — Сегодня вечером страшно много дел.

— Ну-ну… — Миссис Клутмэн не была удовлетворена. Но Эспер Ханивуд трудно было заподозрить в дурном поведении, а в пансионе — это миссис Клутмэн знала от дочери — Эспер была одной из лучших учениц. Девушка побежала дальше, но через квартал натолкнулась на капитана Найта. Как полагалось всем детям, она уступила ему дорогу, но он, чей корабль не выходил в море этой весной, не торопился.

— Ты, что ли, Эспер Ханивуд? — осведомился моряк.

— Да, сэр. — Эспер хотела пройти мимо, но он поднял палку, шутливо загораживая ей дорогу.

— Хаа-ррошая девка выросла. Я тебя еще во-от такой маленькой помню. В Доллиберов пошла. Такая же рыжая…

— Да, сэр. Прошу вас, пропустите меня…

— Тебя др-ружок ждет? Ну, я бы ему не шибко верил. Пусть покажет, что у него там за любовь. Ну, ладно, ступай себе, — Найт наконец пропустил девушку.

О Господи, думала Эспер, как бы мне не опоздать! А вдруг Джонни ушел куда-нибудь или уплыл на своей лодке?

Дом Пичей находился в старом квартале города, расположенном на высоте, с которой открывался вид на Малую гавань. Дверь ей открыла мать Джонни, Тамсен Пич. К груди она прижимала младенца, за юбку цеплялся малыш, которому было около года, а в кухне на полу возились пятилетние двойняшки. Джонни был старшим из девяти выживших детей Пичей.

— О, Хэсси, — добродушное розовое лицо женщины расплылось в улыбке. — Тысячу лет тебя не видала. Заходи, садись. А я тут пирог пеку для Джонни на завтра…

— А где Джонни? — спросила Эспер с тревогой, и Тамсен удивленно взглянула на девушку. — Мама хотела… — Нет, подумала Эспер, так не пойдет. Зачем бы это ее маме приглашать Джонни?! — Я… хотела бы попрощаться с ним, — закончила она, запинаясь.

Миссис Пич улыбнулась. Там много девчонок бегают за Джонни, а ему хоть бы что!

— Ну и прощайся, — сказала она добродушно. — Он там, в сапожной мастерской.

Эспер поблагодарила мать Джонни и пошла во двор, где и находилась мастерская. Это был небольшой сарайчик с двумя окошками, отапливаемый железной печкой, похожий на многие другие дворовые мастерские в Марблхеде. Муж чины работали в них зимой или в другое свободное от выхода в море время, обычно продавая обувь мануфактурщикам.

Эспер задержалась у двери мастерской. Эти мастерские были мужским святилищем, нечто вроде кораблей. Она услышала веселый смех Джонни и постучала.

— Ну, входите, — раздался хриплый голос Лема, отца Джонни.

Воздух в мастерской был тяжелым, к дыму от железной печки примешивался дым от четырех глиняных трубок. А на печке еще грелся горшок с клеем, имевший собственный запах. Воздух был насыщен не только дымом, но и пылью.

— Да это же Хэсси Ханивуд, — сказал Джонни, сидевший на стуле и читавший трем сапожникам газету.

Лем Пич поднял глаза:

— Заходи, девочка, да дверь закрой, этот чертов сквозняк! — Он зашелся долгим и болезненным кашлем. Лицо его было землистым, а плечи, как у многих сапожников, сутулыми.

— Садись, — пригласил Джонни, освобождая девушке стул и посмеиваясь. — Не так уж часто нас посещают юные леди.

Эспер застенчиво улыбнулась и покачала головой. Сердце у нее забилось чаще, как всегда, когда она видела Джонни. Она посмотрела на его отца и на двух других сапожников, которых она не знала.

— Можно мне поговорить с тобой? — спросила она парня. — Ты не занят?

— Нет, — фыркнул его отец. — У него хватки нет в этом деле. Только в моряки и годится. — Лем хмурился, но в его словах слышалась гордость. — Пока не ушел, Джонни, дай-ка мне мой костыль и кружку. Ни минуты нельзя отдыхать, если хотим сдать все эти башмаки Портермэну в срок. Не люблю я этого Портермэна, — сказал он, передавая кружку с грогом соседу, — скряга чертов из Дэнверса. Да и его приказчик не лучше, только одно и знает: давай, давай, быстрей. Мы тут ему свободные люди, а не рабы чернокожие.

— Верно, папа, — сказал Джонни, — не позволяйте им вами командовать. Сапожники всегда были сами по себе — работали, как хотели. И что бы, скажи, делали эти мануфактурщики без вас?

Трое мастеров заворчали, а Лем, полируя подошву, снова закашлялся и сказал:

— Он, гад, еще говорит, что платит слишком много. А мы имеем по три доллара за заказ, только что дышать можем кое-как.

— Джонни, — тихо позвала Эспер, опасаясь, что этот разговор может затянуться до бесконечности.

— Ах, да-да, девушка, — отозвался вежливо ее приятель, кладя свою трубку в карман. — Не следует заставлять леди ждать. Ну, Хэсс, с чем пришла? Опять мать тебя посылает по делам? Подумай, как нехорошо прогуливать школу и валять дурака, — сказал он посмеиваясь.

— О, Джонни, я ведь уже не ребенок! И я пришла по серьезному делу. Нам надо поговорить без свидетелей.

Парень лукаво подмигнул ей.

— Что ты говоришь?! Ну, пойдем на кладбищенский курган. У могильных плит нет ушей.

Они вышли вместе, но походка Джонни была такой размашистой, что Эспер, несмотря на ее длинные ноги, пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Ночью чего только не бывает на кладбище, но апрельским утром там было пустынно. Они поднялись на вершину холма, к памятнику морякам. Он был поставлен в память многих, в том числе двух братьев Эспер и дяди Джонни. Но Джонни смотрел не на него, а на море; он тут же забыл о присутствии Эспер, следя глазами за новым кораблем; рассмотрев его получше, он понял, что это «Летучее Облако», корабль он узнал по фигуре ангела на носу. Его капитан — Кресси из Марблхеда. Красивое суденышко, как игрушка. Но, подумал он, ни разу еще не выдерживал этот кораблик таких бурь, как наша «Диана».

— Джонни, — напомнила ему о себе Эспер, — пожалуйста, выслушай меня.

— Извини, Хэсс, — ответил парень, — я увлекся, — он сел на холмик, жуя травинку.

— Джонни, ты ведь аболиционист, это правда? — спросила Эспер, решив действовать напрямую.

— Да, — Джонни с удивлением посмотрел на девушку. — Ты привела меня сюда, чтобы поговорить о политике?

— Нет, но мама хочет, чтобы ты помог нам. Сегодня вечером в гостиницу должны доставить два… два места багажа, и мы должны их спрятать.

Джонни уставился на Эспер и свистнул.

— Тайная Тропа? — Она кивнула, и Джонни задумался — А куда их потом?

— В Канаду. На бриге с острова Кэт. Сейчас хорошо, ночи безлунные.

— Ясно. Они знают свое дело, и всегда хорошо выбирают момент.

— Так ты уже делал такие вещи раньше?

— Подобных вопросов лучше не задавать, если не хочешь услышать ложь. Что тебе известно об этом деле?

— Все известно. Мы с мамой вдвоем этим занимаемся — папа не хочет.

— Вот как! Ну ладно, рассказывай.

Наконец-то она полностью завладела его вниманием. Джонни слушал ее серьезно, иногда кивая.

— Но, — сказала Эспер, завершая рассказ, — я боюсь Ната Кабби. Он может прийти сегодня.

— Да нет, он нормальный парень, — заверил ее Джонни. Хотя сам он не был в этом так уверен, между ним и Натом не было прежнего взаимопонимания. Нат напоминал ему кошку: неизвестно, когда и откуда прыгнет. Но Нат умело делал все, за что брался. И сейчас из него вышел бы хороший старшина, если бы не его злобные выходки, объяснения которым не находил никто. — Все же, — заключил Джонни, — лучше, если он ничего не будет знать. Ну давай, Хэсси, беги к Деревянной Ноге, как тебе сказала мать, и ищи скрипача. Я приготовлю свою лодочку. Помощь Деревянной Ноги будет кстати, когда вода поднимется, да и ветер начался опять.

— Хорошо, Джоши, — ответила Эспер, неохотно расставаясь с ним. Он, конечно, молодец и все сделает, как надо, но ближе они не стали. Он даже не смотрел на нее. Да и на что смотреть, с горечью подумала Эспер. Надо было мне не торопиться, одеть хорошее платье и причесаться как следует.

Джонни заметил нерешительный вид девушки и понял, что ее пугает это опасное предприятие.

— Хэсси, — сказал он улыбаясь, — ты помнишь, как мы ходили на «Балансе» за солью?

— О, конечно, — ответила она, радуясь, что он вспомнил сейчас их детскую дружбу.

— Ты была молодчиной. Ну конечно, ты же из породы моряков, — глаза Эспер засияли, это было у него высшей похвалой. Но он все испортил: — Чертовски жаль, что ты всего лишь девчонка.

Девушка обиделась и ушла. Джонни, удивившийся было этому, сразу забыл о ней и пошел в Малую гавань, к своей новой лодке.

А Эспер пошла на Бикон-стрит в квартал, где жили Доллиберы, к аккуратному домику Деревянной Ноги. К ее удивлению, дядюшка лежал на лавке в саду, укутанный в одеяло. Это было непохоже на него, который, при своей деревянной ноге и учености, был очень живым и подвижным, ловил на лодке рыбу и прекрасно ухаживал за садом.

— Что с тобой случилось, Деревянная Нога? — спросила Эспер, подбегая.

Дядюшка недовольно посмотрел на нее:

— Что за манеры, малявка? Слышал бы твой дед, Доллибер, этакие слова про меня, задал бы тебе трепку. Сьюзэн тоже хороша, если так воспитала тебя!

— Прошу прощения, дядя Ной, — ответила Эспер, пораженная: у половины города были разные прозвища, и сам Деревянная Нога никогда не возражал против этого раньше. — Мама просила тебя прийти к ней сегодня.

— Ну нет. Не удастся ей со мной повидаться, разве только сама придет. Треклятый ревматизм одолел. Сам дьявол теперь меня с места не стронет.

— Как жаль! — вздохнула Эспер. Значит, дядя сегодня ночью не сумеет помочь Джонни. Кто же тогда? Но тут ее озарила одна замечательная идея. Если только ей удастся уговорить его…

Доллибер заметил, что лицо племянницы прояснилось, и, понятно, это рассердило его. Он зло посмотрел на девушку.

— Сейчас мне гораздо больнее, чем когда та треклятая акула оттяпала мне ногу.

— Мне страшно жаль, Дере… дядя Ной. Вы пробовали втирать гусиный жир? — Эспер заторопилась. Ей нужно было поскорее убраться отсюда, ведь у нее были еще дела, но тут, как назло, во двор вышла тетушка.

— С кем ты там болтаешь, Ной? Ба, да это же Хэсси! Ну, как поживаешь, как мама и папа? — затарахтела она. — У него, — тетушка ткнула пальцем в сторону мужа, — жестокий приступ ревматизма, видишь, как его скрутило. Вот, стряпаю ему. Родитель мой, бывало, говаривал: ничего нет лучше, как сварить бульон из языков, плавников и рыбьих пузырей, очень, значит, укрепляет. Помнишь моего отца? Капитаном «Ребекки» был, — тут она сделала маленькую паузу.

— Да-да, конечно, — отчаянно соврала Эспер. — Но, тетя Матти, мне надо…

Но тетушка делала паузы только для того, чтобы перевести дыхание.

— Да нет, где тебе. Ты не родилась еще, когда он помер. Да, уж коль о покойниках заговорили — твоя мать слыхала, что Подушка Томсон вчера померла? Я туда заходила. Она, думаю, была, как всегда, под этим делом… Да и судить ли ее за это? Вином печали заливала. И то сказать, восемь месяцев прошло, как ее деваха Касси с этим Робом Николлсом, что на ней не женился…

— Матти! — прервал ее Деревянная Нога. — Кому ты это говоришь?

— Чего там, — не смутилась его жена. — Хэсси большая уже, и пусть себе учится на чужих грехах. И разве только Касси… — Тут резкий запах горелого заставил тетушку вспомнить о кухне. — Подожди, Хэсс, я счас приду… — Но Эспер не стала ждать.

Поднимаясь на Джинджербред-Хилл, она размышляла, что такое могло быть восемь месяцев назад у Касси с Робом Николлсом. Она поняла, что это было нечто постыдное и связанное с беременностью. Но у людей дети рождаются после свадьбы, а не до. Собаки и свиньи вынашивают детенышей восемь недель, а не месяцев. Спросить у мамы об этом она боялась, та могла ее отшлепать за такие вопросы. Девочки в школе все время хихикали и шептались по углам. Они, наверное, знают, но близких подруг среди них у нее не было, чтобы расспросить их об этом. Эспер снова стала думать о Джонни и предстоящем ночном приключении. На вершине холма она остановилась между двумя конкурирующими тавернами. По одну сторону улицы была «Гостеприимная хозяйка», которую содержала вдова Бовен, а по другую — заведение тетушки Криз. Обе хозяйки имели мелочные лавочки, торговали выпечкой, а также грогом. Обе устраивали всякие увеселения и танцы, чтобы переманить друг у друга гостей. Вдова Бовен была маленькая, проворная женщина, с волосами соломенного цвета. Тетушка Криз — полная ее противоположность — темнокожая толстуха, вдова Черного Джо, свободного негра, принимавшего участие в революции.

Обе хозяйки одновременно заметили появление Эспер. Вдова Бовен, выскочившая на крыльцо, пригласила девушку зайти.

— Твоя мама прислала тебя за розовой водой? У меня осталась бутылочка, — заметив появление тетушки Криз, она повысила голос. — У меня есть свежие коврижки и еще красивые ленточки. У тебя ведь есть мелкие деньги?

— Всего два пенни, — ответила Эспер и подумала, что хорошо бы украсить свое лучшее платье сегодня вечером, купив красивую ленту.

— Доброе утро, молодая леди, — перебил ее низкий, приятный голос тетушки Криз. — Не угодно ли мятных леденцов, самых лучших, давно вы к нам не заглядывали…

Эспер, оказавшаяся между бойкой белой женщиной в летней шляпке и вальяжной толстой негритянкой в желтом тюрбане, вдруг рассмеялась.

— Да я пришла не за покупками. Мама просила узнать, не пришлете ли вы к нам скрипача сегодня вечером?

— А для чего миссис Ханивуд понадобился скрипач? — поинтересовалась вдова Бовен. — У нее в гостинице никогда не бывало гулянок.

— Сегодня у нас прощальный вечер для моряков с «Дианы» и «Цереры». Может быть, они захотят потанцевать.

— У меня у самой сегодня будет вечеринка, — ответила Бовен. — Пилин Вилли будет нужен мне здесь.

— Можете взять к себе Амброза, — сказала тетушка Криз, вспомнив об одном из своих внуков. — А твоя мать хорошо заплатит? Все знают, Амброз — лучший скрипач в округе Эссекс!

Вдова Бовен фыркнула и удалилась. Пусть эти зануды Ханивуды пытаются оживить свой затхлый дом без ее помощи.

— Спасибо, тетушка Криз, — поблагодарила Эспер. — Амброз сможет прийти к семи?

Старая негритянка кивнула и вдруг пристально посмотрела на девушку.

— У тебя есть что-то на сердце, детка. Я вижу.

— О, нет-нет, — заверила ее Эспер, но старая женщина, положив ей руки на плечи, задержала ее. — Постой, детка. Я могу прочесть это по твоим глазам.

Эспер хотелось поскорее сбежать, она и так сегодня порядочно задержалась. Но негритянка продолжала:

— Дай-ка я погадаю тебе… У тебя ведь есть медяки? Эспер кивнула.

— Только мне некогда, — попыталась было воспротивиться она.

Но тетушка Криз схватила девушку за руку и затащила в свою маленькую темную таверну. Рядом с бочонком со спиртным в коробке была разложена всякая всячина: мятные леденцы, ириски, старые карты, иголки и булавки, катушки ниток, — все покрытое пылью. Тощий негритенок, очевидно, один из ее внуков, похрапывая, спал на полу на соломе. Тетушка Криз перешагнула через его ноги, и Эспер — вслед за ней. Ей уже стало интересно. Она слышала, что старая негритянка гадает своим посетителям. А Чарити Треверкомб и Нелли Хиггинс как-то раз вечером пробрались сюда. Но тетушка Криз гадать им не стала, а заставила их купить на все деньги залежалых конфет, которые им вовсе были не нужны.

Тетушка Криз велела девушке сесть и вытащила колоду засаленных карт. Эспер смотрела на них с чувством любопытства и вины. Она никогда не видела игры в карты. Мама не допускала дома игры в «чертовы картинки».

— Сними карты и загадай желание, — велела старуха.

Эспер подумала было о Джонни, но потом решила, что будет лучше пожелать успеха нынешнему вечернему делу.

Тетушка Криз принялась раскладывать карты на столе. Она что-то забормотала, едва шевеля губами, потом вдруг сказала:

— У тебя на сердце тревога. Так… Разбитое сердце. Думаешь, что это не пройдет, но у жизни для тебя еще много чего в запасе… И ты еще увидишь, сколько приходится страдать женщине.

— Я не хочу слушать такие вещи и не верю им, — заявила встревоженная Эспер.

Но старуха продолжала:

— Вижу, три человека у тебя в судьбе. Трое выпадают.

— Трое? — удивленно вскричала Эспер, почувствовав облегчение. Сплошные враки — вот что такое гадание. — Я выйду замуж? — поинтересовалась она.

Но тетушка Криз словно не слышала ее.

— Вижу огонь… огонь вокруг тебя… огонь в твоем сердце, огонь страсти и настоящий огонь во тьме… И вижу воду… Морская соль в твоей крови, ты не можешь жить без нее.

Какая чушь, думала Эспер, ища глазами часы.

— А вот ты с пером и бумагой, пишешь слова… слова…

Да, у Эспер было тайное увлечение — стихи, как у папы. У нее был даже альбомчик, исписанный стихами.

— Те слова не принесут тебе добра. Нет, не принесут. Ты много хочешь. Все суетишься, покоя не знаешь. Но тебе следует слушать дом.

— Какой еще дом я могу слушать? — сердито спросила Эспер.

— Твой дом. Слушай, и он принесет тебе много мудрости. Ты услышишь через него слово Божье.

— Не понимаю как! — вскрикнула Эспер, шокированная богохульством. Она встала со стула. — Мне пора, тетушка Криз, а вы еще ничего не сказали о моем желании.

Старуха ткнула пальцем в карту красной масти.

— Твое любовное желание исполнится, детка, но тебя ждет удар. Да, удар, — негритянка, положив карты, поднялась, печально глядя на Эспер, словно жалея о том, что взялась за это гадание. — Такова твоя судьба. С тебя две монеты.

— Но вы мне ничего так и не рассказали, — рука Эспер сжимала два медяка в кармане передника. Один ей дали для воскресной службы, а другой — на расходы. Девушка чувствовала себя одураченной. Разбитое сердце, огонь, вода, дом, который надо слушать, трое мужчин, когда ей был нужен только Джонни. «Желание исполнится, но…»

— Я тебе много сказала, — возразила тетушка Криз, — и сказала всю правду, — она вдруг грозно поглядела на Эспер. — Думаешь, я не вижу того, что другие не могут видеть? Думаешь, я не могу читать, что скрыто в сердце? — Добродушная толстуха превратилась в разгневанную фурию. — Думаешь, не знаю, что будет у вас вечером? И не знаю, на что вам Амброз с его скрипкой?

Эспер в изумлении раскрыла рот. О чем она говорит? Знает что-то или вправду умеет читать мысли? Или она сама имеет отношение к ТТ?

Тетушка Криз, внимательно смотревшая на нее, вдруг захихикала. Она протянула руку, ладонью вверх, и Эспер неохотно положила туда две монетки.

— Ну, беги, — сказала старуха. — Я никого не трогаю, меня никто не трогает. Ступай себе.

Эспер кивнула и направилась к двери. Она чуть не плакала. Две монетки пропали даром, и мама будет ее ругать за ту, что была для воскресной службы. Гадание было пугающим, странным и неясным, как и сама тетушка Криз.

Как научиться быть готовой к неожиданностям? Вот взять, к примеру, Деревянную Ногу. Эспер и не думала, что он может быть таким сердитым. Она жила до сих пор в мире детства, где все было просто и ясно. И сейчас она чувствовала протест, столкнувшись со сложностями взрослого мира. Взять эту тетушку Криз, хороша она или плоха, — она знает что-то про Тропу, или ее слова — просто удачная догадка? Так мне и надо, думала Эспер, нечего слушать всякие дурацкие предсказания.

Пробегая по Орн-стрит, она услышала, как далекий церковный колокол пробил двенадцать раз. О Господи, уже обед! А мама, наверно, сильно волнуется, не зная, как обстоят дела. Проходя мимо Малой гавани, Эспер поискала глазами зеленую лодку Джонни среди других рыбацких лодок, но ее там не было. Девушка ускорила шаг и вскоре вышла к заднему двору своего дома. Здесь росли четыре яблони — все, что осталось от сада Моисея Ханивуда. На огороде работал мотыгой «чокнутый» старик Ходж, которого Сьюзэн вынуждена была нанять для работы потяжелее, так как у Роджера «руки не доходили». Спал Ходж в сарае между хлевом и конюшней, пустовавшей на случай приезда гостей, которые могли бы оставить там лошадей и коляску.

К счастью, на кухне оказался только отец. Он сидел за столом, но его обед был нетронутым. Роджер, улыбаясь, смотрел на дочь, когда она вбежала в кухню, скинула плащ и огляделась, ища глазами мать.

— Приветствую тебя, дочь светлого апреля, — сказал Роджер тем шутливым тоном, каким он обращался только к ней. — Садись, моя дорогая, я хочу прочесть тебе чудесные стихи из «Од» Горация, — он показал на лежавшую перед ним книгу.

Эспер смущенно посмотрела на отца и положила руку на его плечо.

— Не сейчас, папа, — она не знала, смеяться ей или огорчаться. — А где мама?

— В распивочной, а может, и в гостиной, готовится, надо думать.

Роджер продолжал сосредоточенно смотреть в книгу. Да, Эспер, пожалуй, слишком молода, чтобы понять всю утонченную красоту этих строк, но вполне могла бы послушать, подумал он. Например, вот это:


«Я не боюсь ударов Судьбы,

Ведь нечего мне терять;

В лодочке утлой могу я поплыть,

Не страшась стихий…


Вот так, спокойно, с мудрой созерцательностью, надо относиться к жизни.

— Ешь, папа, — сказала Эспер ласково, видя, что разочаровала его. — Я с удовольствием послушаю стихи завтра.

Тут в кухню вошла Сьюзэн.

— Явились, мисс? — привычно ворчливо обратилась она к дочери. Сьюзэн была разгорячена уборкой в гостиной, где приходилось двигать мебель, чтобы освободить место для гостей. — Роджер, ты меня с ума сведешь. Ты что, не начитался еще у себя в комнате? Пошли сбивать масло, — тихо сказала она, уже обращаясь к Эспер.

Они вдвоем отправились в кладовую, где хранилось масло, и за работой Эспер, понизив голос, рассказала матери обо всем, кроме, конечно, гадания.

— Значит, Деревянной Ноги не будет, и Джонни придется управляться одному, — Сьюзэн покачала головой. — Я не решусь довериться кому-то еще. Сын булочника говорил мне, что прошлой ночью была большая охота на черных в Линне. Охотник за беглыми рабами отправится оттуда прямо сюда.

— Ма, — сказала Эспер, — ты знаешь, я ведь умею грести. Я сама могу помочь Джонни.

— Чушь. Ты не знаешь, что это такое на самом деле. Лучше помолчи.

И тут в дверь постучали.

— Кто бы это мог быть? — спросила Сьюзэн задумчиво. — Обычный посетитель просто вошел бы, — она вытерла руки передником. — Ну да ладно. Все равно сейчас тут искать нечего, — Сьюзэн невесело усмехнулась и пошла к двери. Эспер последовала за ней, на ходу вытирая лицо полотняной салфеткой.

Чей-то низкий голос спросил:

— Миссис Ханивуд? Могу я поговорить с вами?

Судя по выговору, это был не местный. Мать ответила, что может побеседовать с ним в кухне, так как в доме идет уборка перед приемом гостей.

Вслед за Сьюзэн вошел плотный и очень высокий мужчина в сюртуке и жилете, два кармана которого были соединены золотой цепочкой от часов. Он вежливо снял цилиндр и держал его в руке. Волосы посетителя были короткими и такими белыми, что он казался старше своих двадцати шести лет. Роджер с удивлением посмотрел на незнакомца.

— Здравствуйте, сэр. Простите, что побеспокоил вас. Я — Эймос Портермэн, владелец обувной фабрики на Скул-стрит.

— В самом деле, сэр? — ответил Роджер вежливо, но без малейшего интереса. — Не желаете сесть? — он замолчал и вопросительно посмотрел на жену, несколько смущенный ее молчанием и настороженностью.

Эспер и Сьюзэн имя этого человека говорило больше, чем Роджеру. Эспер встретила его с враждебностью, вспомнив, что это о нем говорили Джонни и другие сапожники в мастерской Пичей. Какие у него отвратительные холодные глаза. И чего он вообще сюда приперся?

Сьюзэн сидела молча. Она ждала. Так это тот самый, кто прошлой осенью купил фабрику, когда прежний хозяин, Ален, как и большинство обувных фабрикантов, обанкротился во время паники. На вид он выглядит простым и открытым, но кто его знает?! Обувщики ведут большую торговлю с югом и могут быть за «твердолобых».

Однако Портермэн не был удивлен нелюбезным приемом. С тех пор как он приехал в Марблхед, он всегда встречался с настороженностью или враждебностью местного населения.

— Я пришел к вам, мэм, — продолжил он, — потому что слышал, что у вас очень хорошая гостиница.

— Ну… — выжидательно произнесла Сьюзэн, продолжая изучать посетителя.

— Так вот, мэм, купив фабрику, я вынужден проводить здесь какое-то время, чтобы за ней присматривать. В отеле, где я сейчас живу, мне не очень удобно, и я хотел бы перебраться к вам.

Эспер невольно сделала протестующий жест и очень тихо сказала «нет». Эймос с раздражением заметил это. Этакая неотесанная провинциалка. И на щеке у нее масло. Кто она такая, чтобы смотреть на него с нескрываемой враждебностью?

— У меня сейчас нет свободных комнат, мистер Портермэн, — сказала Сьюзэн. — У меня они редко бывают, обычно я сдаю комнаты торговцам на одну ночь.

— Вы хотите сказать, — вспылил потерявший терпение гость, — что вы не желаете, чтобы я здесь жил? Проклятые марблхедцы! Моя фабрика дает работу тем, кто в ней нуждается. Я не пойму почему, — он замолчал, вспоминая, как шел по Вашингтон-стрит, и стайка мальчишек, прятавшихся за зданием муниципалитета, кидали в него камни с криком: «Бей гада-чужака!»

К удивлению Роджера и Эспер, да и самого Эймоса, Сьюзэн вдруг рассмеялась:

— Может быть, мы и недолюбливаем чужаков, думаем, что лучше было по-старому, когда жизнь не зависела от фабрикантов, а все давало море. Но времена меняются, и я прекрасно понимаю ваше недовольство.

Неужели маме он понравился? — подумала Эспер. Да ведь ей всегда нравились в мужчинах темперамент и энергия. Но этот тип — фабрикант из Дэнверса, скверного места, вроде Салема, — и к тому же еще такой противный хлыщ.

— Хорошо, мэм, я, пожалуй, пойду, — произнес гость, несколько смягчившись. — Простите, что побеспокоил вас.

— Если вам нужна комната, — сказала Сьюзэн, решившая, что Портермэн пришел сюда без дурных намерений, — можете обратиться к миссис Кабби на Стейт-стрит.

— В самом деле? — Портермэн был благодарен ей даже за совет. Дела его шли хорошо, но поговорить ему было не с кем, кроме приказчика. Местные жители держались своего особого мира, было такое впечатление, что они живут в крепости. Все же ему придется добиться, чтобы марблхедцы приняли его, хотя бы для Лили-Розы.

— Странное имя Кабби, — сказал Портермэн, лишь бы что-нибудь сказать.

Тут поднял голову от книги мистер Ханивуд, он заговорил, как учитель, объясняющий урок:

— Оно происходит от французского имени Кубье. У нас много имен не чисто английского происхождения, в отличие от моего.

— О! — почтительно воскликнул Эймос. «Занятный тип этот Ханивуд», — подумал он. И в Дэнверсе он встречал таких чудаков, в очках, с руками в чернилах.

— Вы женаты, мистер Портермэн? — спросила Сьюзэн, увидев золотое обручальное кольцо на его пальце.

— Да, но моя жена — инвалид Она дома, в Дэнверсе. — «Не забыть бы, — подумал он, — купить ей подарок прежде, чем вернусь домой».

— Так я советую вам обратиться к вдове Кабби, — резко сказала Сьюзэн.

Эспер с облегчением поняла, что ее мать пришла в себя. Теперь посетитель просто мешал готовиться к приему гостей. Пусть идет к Ли или куда ему вздумается, лишь бы ушел. Он зануда, да и к тому же высокомерен. От девушки не ускользнуло, каким взглядом Портермэн окинул кухню, когда вошел.

И она была права. Эймос, ушедший от них, думал о Ханивудах с презрением и жалостью. Живут в таком древнем доме и не могут даже перестановку какую-нибудь сделать или ремонт, чтобы все было в новом стиле. Стоячее болото какое-то. Только в мамаше, пожалуй, есть живость и характер. Этот Ханивуд видать, образованный, а что толку?

Эймос подумал о собственной карьере. Отец его приехал в Дэнверс в 1818 году. Из Нью-Йорка или Нью-Джерси, Эймос не помнил. Женился на шотландке, открыл здесь сыромятню, и дело пошло. Отец оставил после себя десять тысяч монет. Он, Эймос, должен превзойти отца. Он хорошо знает фабричное дело. У него, может быть, будет сто тысяч и больше. Но кому он их оставит? Если бы только Лили-Роза могла выздороветь! Может быть, ей поможет морской воздух, если он уговорит ее сюда переехать. А могла бы решительная, энергичная женщина, вроде Ханивуд помочь Лили-Розе прийти в себя? Портермэн снова вспомнил древнюю гостиницу с ее властной хозяйкой и хозяином — книжным червем. Интересно, все ли здесь такие странные? О Эспер он даже не вспоминал.

Загрузка...