Очаровательное захолустье

ГЛАВА 12

Все! По рюмочке — и спать!

По дороге в гостиницу я выгреб на старый центр: буквою «П» три красно-белых кирпичных домика — прежде, видимо, тут самых главных. Управа? Полиция? Почта? Сейчас все здесь подзаросло лебедой, но жизнь, несмотря на ранний час, бурлила. Результаты ночного бдения бизнеса и власти были налицо: Крот получил в свое распоряжение дом, один из трех.

Мебель прежних обитателей, выкинутая решительными «секьюрити», валялась под окнами. Рядом стоял народ. Многие почему-то оказались слепыми, с какими-то бандурами, висящими на груди. Да, динамично тут работают: выселили не просто общество слепых, а филармонию слепых бандуристов! И вот они, сойдясь к дому и навострив свои бандуры, грянули «Интернационал»!

Вспомнился Петр: «„Красный пояс“, говорят! Так любой пояс покраснеет, коли все отнимать!»

Потом начался ор. Мэр все же вышел к народу. Постоял перед ним, слегка покачиваясь, почему-то с закрытыми глазами и вдруг как подкошенный рухнул в мягкую пыль. Застрелили?.. Через секунду раздался храп.

Я вошел внутрь. Крот, гулко стуча каблуками, ходил по комнатам. Подошел ко мне — бледный, невыспавшийся, похмельный.

— Ну что? Не нравится? Ну так и иди!

И я пошел.

В гостинице я вошел в лифт. Все как раз, свежие, побритые, благоухая лосьонами, струились на семинар. Вот как люди живут! Побрились, позавтракали и теперь будут говорить о высоком, наполняясь значимостью. А ты все где-то мечешься, как раненый скунс! Может, еще не поздно? Я пошел с толпой.

Но — поздно оказалось. Сысой, не находящий применения своей праведности, увидев меня, просто беркутом вылетел на трибуну. Счастью не верил своему — и торопливо, пока я не ушел, обвинил меня в чудовищной коррупции, безнравственности и пропихивании (спихивании с крыши?) ближайших родственников.

Это я удачно зашел! Быстро отделался. Я встал. Только честный Андре вышел за мной, но, как выяснилось, не с целью утешения, а, наоборот, для того, чтобы растравить мне душу еще больше.

— Явился? — спросил он гневно.

— В общем, да.

— Ну что, — спросил почему-то именно у меня. — Будет когда-нибудь справедливость или нет?

Трудно быть справедливым с похмелья. Но надо постараться.

— Слушаю тебя.

Мы спустились с ним на первый этаж. Он провел меня в комнату, оборудованную под монтажную. Стал прокручивать пленку вперед и назад, и на маленьком экранчике, торопливо размахивая руками, забегали фигурки.

— Вот! — дал нормальную скорость. — Вот Фалько говорит… А вот Лунь. А вот я забитые окна подснял, и здесь будет мой текст: «Любимец нашей демократии Фалько не хочет срывать последние шоры тоталитаризма, когда это касается лично его!» А вот опять Лунь вещает…

Голова моя сонно падала, но я мужественно ее поднимал.

— Ну как же ты? — проговорил я. — Хочешь последние наши устои порушить? Если не Лунь, если не Фалько — тогда кто же? Идеалы не бывают идеальными.

— А мне наплевать!

И я заметил, что он дрожит. Да. После того, как его земной бог — Фрол покинул его, лишь отчаяние руководило им.

В холле встретил меня генерал Зорин, весь в белом. В петлице у него был тюльпан.

— Вы были у него?

— От вас ничего не скроешь.

— Вы видели это безумие?

— От вас ничего не скроешь.

— Что вы все повторяете одно и то же? — вдруг вспылил он. Потом взял себя в руки и даже пошутил: — Мы не для того вам дали свободу слова, чтобы вы все время одно и то же повторяли!

— …Извините.

— Вы знаете, как я люблю вас.

…Возможно.

— И я ценю вашу дружбу с Андре. И слишком люблю этого чистого, светлого человека для того, чтобы жертвовать им. Поймите — не все же зависит от меня! Однажды он уже оказался под автомобилем, но — к счастью! — отделался ногой. Поговорите с ним. Сейчас, когда ростки демократии и справедливости только-только укрепляются в нашей почве, не следует выдирать их с корнями, чтобы посмотреть, правильно ли они растут.

Не выдернем… Конечно, ничего этого я Андре не передам. Гнусно — сбивать ангела с полета!.. Ну так другие его собьют… машиной. И все при этом благородно стоят ничего не делая! Принципы — не тронь! И так же — и даже еще благороднее — будут стоять на похоронах: погиб за идеи — и это хорошо!.. Только такой суетливый тип, как я, может еще что-то спасти.

У Зорина зазвонил телефончик, он послушал и стал вдруг белей ослепительного своего костюма, а нос, что удивительно, — алей тюльпана в петлице.

— Ваш Крот тоже сошел с ума! Все буквально обезумели!

И Крот, получается, у меня на руках? И этого вот, с тюльпаном, тоже жалко.

— Так что произошло?

— Он купил это здание!

— Это?

— Да! В котором мы с вами находимся!

У спящего мэра купил!

— Объясните хоть вы ему, — (довольно-таки обидная формулировка!), — что здесь ему все равно не жить!

— Уточните, — пробормотал я.

— Никогда не будет того, чтобы кто-то взирал на тот домик сверху. Поймите — никогда! Ни при какой власти! Эту ошибку архитекторов уже не исправить. И поймите: я начальник охраны Фалько, самого гуманного из политических лидеров! А ведь туда могут и другие приехать!

Думаю, хватит и тебя! Однако я пытался еще защищать позиции частной собственности, чуждые мне:

— Но ведь он это здание купил!!

— Да. Но у него нет наследников! — жестко произнес он. — А в действенности наших методов вы уже убедились!

Убедился…

— Попробую. — Я побрел к лифту.

Двери его разъехались — и оттуда выпорхнула почти обнаженная Любовь. Неуместность ее наряда бросалась в глаза, во всяком случае, в мои глаза — это точно.

— Отличная погода! — пропела она.

Не до погоды! У меня два кандидата в трупы на руках.

Я поспал у себя минут двадцать и пошел к Кроту. Он был уже на месте — что значит деловой человек.

— Аг-га! — произнес он яростно, увидев меня.

Опять достанется все мне! Ну что ж — такая работа. К сожалению, неоплачиваемая. Перешел уже на «ты» — видно, крепко мы за это время сблизились:

— Ты все хотел звериного оскала капитализма — так получи его.

Почему же все мне?

— Так что — все! Твои разорившиеся ортопеды, падающие братья, надоели мне. Выметайся! И кстати, этот свой дурдом на колесах — тоже забирай! Надоела мне их бессмысленная болтовня: только о себе и думают, исключительно — как поширше сказать! Вагон уже заказан, тот же самый, на четыре часа! И если кто-то тут задержится — пусть пеняет на себя! Крепость Ваниных кулаков ты уже испытал не делай так, чтобы другие их попробовали!

Ну ясно. Как «самый понятливый» и тут всех опередил! Набрал столько авансов, что прямо разбегаются глаза.

— Понял, нет?

Понял. Но его угроза на меня действовала как-то меньше: другая опередит!

— Осторожнее будь — ты в опасности! — предупредил его я и вышел.

В холле подбежал ко мне Зорин, в том же безукоризненном костюме. В петлице у него был огурец. Судя по встревоженным глазам — уже в курсе.

— Все будет о'кей! — бодро произнес я. — Могу я видеть Великого Старца?

В глазах у Зорина появились слезы, и, несомненно, то были слезы счастья.

— Я думаю, вы просто обязаны! — улыбнулся он.

И мы пошли к домику-прянику. Сердце прыгало. Давно я в нем не бывал. С самой юности!

Зорин отпер калитку. Ничего тут почти не переменилось! Лишь копию Шишкина убрали со стены да скатерти-знамена со столов. Неужто холодильник тот же? Этого сердце может не выдержать.

Перед террасой два титана пилили дрова, и опилки сыпались в паутину на козлах. Я поглядел на их снующие бицепсы, кулаки на ручках пилы. Не их ли я осязал тогда, в темноте?.. Да нет! То, наверное, другая смена.

Лунь с Фалько скорбно сидели на покосившейся террасе и, увидев меня, еще больше понурились: вот так вот и живем, без затей! Все вокруг было какое-то скрипучее, ветхое… какое-то тургеневское, я бы сказал. Не хватало только стройной девушки с косой… насчет косы не поймите меня превратно: тьфу-тьфу-тьфу!

Вот, говорил их вид, столько пережито, стольким пожертвовано, столько сделано… и где она, человеческая благодарность?.. Да вот же она!

— Без вас как-то худо! — Я тяжко вздохнул.

Они подняли головы: ну? ну?

— Тут вообще оркестр слепых музыкантов из помещения выгнали!

— Как? — воскликнул Лунь. При нем такого быть не могло! — …Слепых?!

— Слепых! Без приюта остались!.. А тут вон какой Пень-хауз пустует!

Лунь и Фалько поняли друг друга без слов: есть вещи, которые в словах выглядят грубовато — лучше их оставить в сфере эмоций.

— Я что-то могу сделать? — приподнялся Лунь. Старый Дон Кихот снова в бою!

— Да, кстати, неправильно меня поняли! — улыбнулся Фалько, кивая вверх. Срывайте эти шоры к черту! Отдайте помещение… хотя бы вот этим несчастным, о которых вы говорили сейчас!

— Слепым?

— Да хотя бы слепым! — взволнованно произнес Фалько. — Они что, не люди?

Лунь гордо выпрямился: люди! да какие еще!

…Самые как раз подходящие!

Меня как бы уже и не было — они радостно переглядывались поверх меня. Безусловно, благородная эта идея зародилась в глубине их сердец!

— К кому я должен идти? — растерянно произнес Лунь.

Он беспомощно огляделся: да, я чувствую боль… но я должен почувствовать ее всенародно! Где же пресса?

Вот оно все и уладилось!

— Ладно, идемте! — Лунь вдруг решительно двинулся. — Старый Дон Кихот еще поскрипит!

— …Спасибо, что не забыли старика! — вдруг произнес он, пока мы шли.

Такого забудешь!

Потом мы добрый час уламывали упрямого и злого Крота.

— …Если уж на то пошло, — говорил Фалько, — наша партия купит бандуристам новые красочные наряды — я видел такие в Албании.

Через ту бандуру бандуристом стал.

— Не будет никаких бандуристов! — цедил Крот. — Тем более в Пень-хаузе!

— Но у вас есть совесть! — ворковал Лунь. — Тому хорошему, что есть в вас, надо помочь!

— Вашу помощь я уже видел. Спасибо.

— Надеюсь, что она пошла вам на пользу! — произнес Лунь.

— Короче, нужен красивый акт справедливости, — резюмировал я. — Без него пропадем!

К концу часа Крот, все понимая, сломался:

— Ну ладно. Давайте ваших слепцов!

Тут же на столике зазвонил телефон. Крот с тяжелым вздохом снял трубку.

— Извините, что я вмешиваюсь, — послышался на всю комнату взволнованный голос Зорина. — Но я поздравляю вас! Я считаю, что вы приняли продуманное и прежде всего — гуманное решение! Гуманное прежде всего по отношению к вашей жизни! — добавил он.

Уж не мог без этого!

— Охо-хо! Тошнехонько! — завопил Крот, кинув трубку.

На этой пресс-конференции Луня народу было мало. Разоблачения больше любят. Добро трудно пролагает дорогу! Это я уже как Лунь заговорил. Но и сам он неплохо справлялся:

— Я рад, что после моих трагических переживаний я встретил вдруг человека новой формации, бизнесмена с душой и сердцем!

Крот, «бизнесмен с душой и сердцем», сидел потупясь. Фалько задумчиво кивал. После пресс-конференции на меня вдруг накинулся Андре: «Ты продал наши идеалы! Шоры срываете — и запускаете слепых!» Ну а как же иначе? Кстати первый раз я видел Андре пьяным, но, к счастью, не последний раз живым.

Лунь, Крот, Зорин, Фалько, бодро беседуя, вышли на воздух… Друзья!

Дай только людям совершить добро. Не загоняй их в угол. И вот как складненько все!

Но не все еще, оказывается!

В Ржавой бухте клубилась толпа. Табор телевизионщиков. Приплясывали в длинных балахонах толпы зороастрийцев (или это буддисты уже?). Они трясли в руках высокие палки с плакатами, на которых были намалеваны скелеты рыб. Броско! Да, этот Фрол мастер постановок! Самого бы его когда увидать! Не этот ли — маленький, бородатый, в полотняном креслице на холме?

Группа техников в оранжевых комбинезонах спихнула, испуганно отпрянув от воды, что-то большое и белое — и по воде (действительно не совсем чистой на данный момент) поплыл, лязгая челюстью, огромный радиоуправляемый череп (оставшийся, видимо, от головы Пушкина, которую Фрол к Африке запускал)… Крепко!

Крот, забыв о нашей размолвке в луже под мостом, кинулся ко мне. Ну что же, забудем! Не впервой!

— Что творят, а? — проговорил Крот. — Уже в газете «Диверсант» статья вышла. Называется — «Бухта яда»!

— Подержи-ка костюм!

Я разделся. И нырнул. И море уташшыло меня. Хышшно!

Потом, со всех сторон обснимаемые, мы шли с ним, и Крот говорил растроганно:

— Я понял, что только благородство может победить!

Главное — что я не растворился в этой воде.

— Не волнуйся! — Я похлопал его мокрой рукой по плечу. — Со мной не пропадешь!