Очаровательное захолустье

ГЛАВА 13

Срывание шор было приурочено к прилету министра, который и конкурс, кстати, судил — кому отдать предстоящее строительство.

Пока что он пребывал на дальнем мысе, у москвичей. Там грохотала эстрада, лазеры кололи небо. Размах!

У нас зато — все скромно и достойно. Публика собиралась на крыше Пень-хауза. Самой элегантной парой я бы назвал пару нежно-желтых бабочек. Как они залетели на эту высоту? Он гнался за ней, она от него увиливала среди гостей. Ее полет был непредсказуем, прерывист, она меняла то направление, то ритм — и он с ленивой, уверенной грацией, с чуть заметным элегантным отставанием повторял все ее движения. Наверное, это и называется — волочиться.

Кроме них присутствовали: Лунь в мятом выцветшем пиджаке и черных тяжелых брюках, весь такой абсолютно неприспособленный к светской суете. А ведь он действительно материально беден! — вдруг пронзило меня. Как вторая бабочка, за ним неотступно следовал Фалько.

Мрачный Сысой, тяжело переживавший опалу, рвался к столам, пытаясь досрочно напиться, но официанты отгоняли его.

Были: и тучный местный контр-адмирал с женой, и мэр с супругой, благожелательно внимающие наигрыванию бандуристов, — как-никак, мэр тоже приложил руку к судьбе артистов!

Бандуристы были строгие, седые, их длинные волосы были прижаты ленточками из лыка. Костюмы из Албании молодили их.

Крот, бледный на лицо (на высоте его крепко подташнивало), шептал мне:

— Влетели мне эти бандуристы в копеечку!

От мафии были — бровастый, его заместитель в интеллигентном пенсне и взволнованный Петр, еще надеющийся исполнить свой смертельный номер — прыжок с крыши.

Были Мыцин и его сын, пока еще поглядывающие друг на друга враждебно.

Ваня и его лысый друг — теперь уже не просто мильтоны, а секьюрити стояли в черных костюмах, флегматично застыв, сложив руки с мобильниками на причинном месте, как их голливудские коллеги.

Берх, с тугой косичкой на лысой голове, снова с его фондом оказавшийся здесь, пытался воротить башку от Луня и Фалько: долго еще эти будут тут всем командовать? Долго. Долго еще. И голову, как ни старайся, на сто восемьдесят градусов не отвернешь: шея сломается. Вот так. Справедливость у нас всегда будет вершиться!.. кто бы ее ни вершил.

Тут же был и Фрол, с заросшим маленьким личиком, в натянутой до бровей бейсбольной кепочке — как бы отсутствующий на этом позорном акте, — но ставил-то его он! А куда денешься? Наших слепых бандуристов ничем не перекрыть. Супротив нашего благородства не попрешь! И телевидение толклось тут в сладком ожидании. Фрол наверняка что-то отмочит!

Фалько, хоть и был тут первый человек, держался скромно — успел, правда, в телевизор сказать, что партия его оплатила красочные костюмы для бандуристов. Скромный-то он скромный, но недавно, напирая на общность наших убеждений, требовал, чтобы я плыл туда, на дальний мыс, во вражеский стан с чемоданом листовок.

— Нет! Только с чемоданом колготок! — твердо ответил я.

Любка была в преступном, на мой взгляд, мини: могла бы одеться и поскромней.

Андре, осунувшийся от слишком бурных переживаний последних дней, пока снимал только бабочек, порхающих средь гостей.

С дальнего мыса вспорхнул скромный вертолет министра в сопровождении двух «барракуд». Кортеж приближался… и вот — с пушечным грохотом вылетели из окон ржавые щиты!.. Узнаю эти крепкие руки! Слепые грянули «Встало солнышко» в переводе с «Битлз».

Вертолет опустился прямо на нашу крышу. «Барракуды» кругами сновали в небесах. Сутулясь под замедляющимися лопастями, к трапу кинулся Крот. По ступеням молодцевато сбежал, с черными бровями и в белом костюме, министр ресурсов Шпандырин, и они с Кротом обнялись.

— Ну, этого вы знаете — наша общая совесть! — Крот подвел его к нам.

Шпандырин взмахнул руками:

— Ну как же! И моя тоже! — и обнял Луня.

— С Фалько вы, я думаю, сталкивались?

— Сталкивались! И еще будем сталкиваться! — боевито сказал министр.

Похоже, наш моральный климат нравился ему.

— Упаду для верности? — взволнованно шептал мне Петр.

— …Погодь.

— Эх, погощу я у вас, пожалуй, недельку! — сладострастно почесываясь под костюмом, сказал министр.

— И этот сюда! Что там у них — медом намазано? — Я с изумлением глядел на домик-пряник.

Тут у Вани заверещал телефончик, он поднес его к уху, и было слышно не только ему: «Проверить, все ли слепые слепые!» Он кинулся к бандуристам.

— А это наш замгенерального по экологии, контр-адмирал Дыбец!

— Очищаем бухту! — отрапортовал тот.

— А это замгенерального по связям с общественностью, писатель Попов.

— Тот самый? Что написал «Ой, не кори меня, мати»? — Министр буквально расцвел. Пришлось сознаться: за деньги, обещанные Кротом, и не в том сознаешься… Вот я и зам!

— По голосу совести нашего уважаемого, — забубнил я, указывая на Луня, решили отдать Пень-хауз оркестру слепых…

Моей бы совести точно не хватило на это! Ход Лунем.

Министр благосклонно кивал… Недолго длилось это блаженство — секунд приблизительно двадцать, но какой-то «терем справедливости» я тут воздвиг.

У Любки заверещал телефончик, и она, поднеся его к уху, с отвращением, как лягушку, передала мне.

— Что там? — испуганно произнес я.

— Не знаю. Видимо, землетрясение, — проговорила она.

…Я медленно поднес трубку к уху. Голос жены:

— Приезжай в темпе — отец в больнице!

Вот я и не зам. Связь неожиданно оборвалась, и в трубке захрипел Зорин: «Проверить — все ли слепые слепые?» Я вернул аппарат.

Прощай, море! Прощай, Ярило! Прощайте, бабочки! Вечно меня кидает почему-то сверху вниз!

…Ярило, впрочем, я видел еще раз, когда самолет пробил облачность и ухо сидящего далеко впереди, в бизнес-классе, японца вдруг налилось солнцем и стало алым, как тюльпан.

И вот — снижение. И спинки пустых кресел (кто же улетает с югов в такую благодать?) с легким стуком попадали вперед друг на друга, как костяшки домино.