Очень дорого сердцу (СИ)

Глава 13

С того дня всё пошло не так и не туда. Словно пьяный стрелочник на каком-то разъезде налажал с переводным механизмом. И вроде бы мы всё ещё в одном вагоне, едем в одну сторону, но всё дальше от того места, из-за которого эта поездка началась.

Я поняла это как только открыла глаза следующим утром и увидела перед собой Демида. Он сидел лицом к окну, опираясь предплечьями на колени, его обнажённая спина была так близко, меньше, чем расстояние вытянутой руки. Но почему-то сейчас оно казалось непреодолимым. Пересилила себя, положила ладонь ему на поясницу, очертила большим пальцем дугу. Демид вздрогнул от прикосновения, повернул в голову в мою сторону и, глядя через плечо, спросил:

— Ты как?

— Думала, что умерла ещё вчера.

Голос вышел хриплым, низким, от напряжения горло начало саднить. “Неужели я вчера ещё и песни орала по пьяни… Чёрт, ничего не помню! Мой вечер закончился на том, что у меня появился названный брат… Интересно, он тоже тут? Кстати, тут — это где?” Обвела глазами комнату, оказалось, что это спальня на Победе, просто я лежала почему-то головой в изножье, отчего не смогла сразу сориентироваться. Демид снова отвернулся, потёр ладони друг о друга. Неловкость уже висела между нами, но мой не оправившийся от алкогольных паров мозг ещё не замечал этого. Равно как и того, что моя фраза прозвучала очень неоднозначно:

— Я не знал… не думал, что мама так… — слова давались Демиду с трудом.

— Эй, — «только не сейчас, я ещё не готова» подумала я, подалась вперёд, села, помогая себе руками, не обращая внимание на взорвавшую голову боль, — я имела в виду алкоголь. По-моему, мы с твоим братом вчера перестарались…

— Климу я уже вставил, — улыбка едва тронула его губы, но и от этого уже стало легче на душе.

Демид ходил за мной хвостом, не оставляя ни на секунду, пока я искала по комнате разбросанные вчера вещи. Сидел на краю ванны, пока я чистила зубы и принимала душ. Смотрел, как я заваривала, а потом разливала по чашкам чай. И от этого его стороннего наблюдения я впервые за долгое время чувствовала себя неловко. Спасибо хоть не молчал, иначе было бы совсем невыносимо. Зато теперь я знала, что Азаров-старший появился в «Эгоисте» ровно в семь вечера, будто ждал, пока администратор распахнёт двери клуба для его эффектного появления, оценить которое я, к сожалению, уже не смогла. Что он хотел надрать уши младшему брату прямо там, возле барной стойки, увидев, в каком состоянии тот сгружал меня ему на руки. Что именно он звонил моим старикам и придумывал объяснение, почему я не вернусь на Гагарина, а останусь на Победе. Что он не спал почти всю ночь, боясь, что мне станет плохо.

— Спасибо тебе.

Я потянулась к нему, поцеловала, и он, впервые за утро, обнял меня. Выдохнув от облегчения, прижалась щекой к его обнажённой груди. Хотелось одного: слышать это неровно бьющееся сердце рядом с собой, знать, что оно бьётся в ответ на моё, такое же беспокойное. А всё остальное… пусть его просто не будет…

— А как Клим? — спросила я больше из желания нарушить молчание, чем из любопытства.

— Ну, тебе с ним точно тягаться не стоит.

— Я и не пыталась. Как-то само… — замолчала, чтобы через несколько секунд спохватиться: — А почему ты не на работе? Сегодня ведь понедельник…

— Взял отгул…

— Круто быть начальником.

Мы словно ходили кругами, по спирали закручиваясь к точке невозврата. Знали, о чём именно нужно, даже необходимо, поговорить, но всё не могли решиться. Я верила в то, что всё, что вчера было сказано Галиной Германовной в части чувств и желаний Демида, полная чушь, не могла и на микрон допустить, что это не так. Иначе сразу терялась вера в светлое и чистое, что между нами было.

Преувеличенная важность бытовых дел помогла задвинуть разговор «на потом», давая нам возможность собраться с силами и мыслями. Мы пошли покупать кастрюли-поварёшки, продукты, по возвращению я затеяла готовить суп, потому что он реально был необходим моему желудку. Говорили о каких-то мелочах, смеялись шуткам, пообедали, а потом устроились в кровати для послеобеденного отдыха.

Демид не выдержал первым:

— Аль, я до сих пор не могу мысли в кучу собрать… — Серьёзность его тона заставила меня усесться в кровати выше. — Клим говорил мне, предупреждал… Чёрт, я не думал, что она сможет вот так, всерьёз…

— Дём, для меня главное — что ты не думаешь так же, как Галина Германовна…

— Аленький, нет! Не знаю, что она тебе наговорила, но мне жаль, что тебе пришлось это выслушать. — Он придвинулся ко мне, посмотрел прямо в глаза. — Я сто раз тебе говорил, и могу повторить это снова — я хочу быть только с тобой или ни с кем.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Мне нужно время, чтобы разобраться с этим… Поэтому подожди, ладно? — дождавшись моего кивка, добавил: — Поцелуй меня.

Я была рада, что он не просил прощения за свою мать, не искал причины её поведения. Демид говорил за себя, за свои действия, и это было для меня, и для него, правильным.

И я ждала, как и обещала, но это было чертовски тяжело. Каждый новый день доказывал старую прописную истину «Ожидание смерти — хуже самой смерти». Тяжело было не только из-за того, что я видела, как меняется Демид, как он всё меньше улыбается и всё чаще ищет оправданий для не встреч, словно наши отношения стали его тяготить. Он молчал, силился не отчаиваться и не сдаваться, но у него это плохо получалось.

— Я что-нибудь придумаю, Аленький. Я обязан…

— Не говори так! — противилась я. — Самое худшее, что может быть для меня, — это стать твоей обязанностью.

Я всё больше проводила времени на Победе, постепенно переволакивая туда свои любимые вещи и обзаводясь всякими полезными мелочами, как, например, торшер и кресло, которые помогали мне коротать одинокие вечера за чтением. Моему переселению способствовали и выжидательные взгляды деда и ба, жаждущие подробностей моей встречи с мамой Демида и рассказа о наших с Азаровым планах на будущее. Я отмалчивалась, в крайнем случае кивала, мол, всё хорошо. Но знала, что в скором времени их прорвёт и они вытянут из меня всю правду. Первый раз с момента увольнения пожалела об этом. Работа сейчас помогла бы мне отвлечься. Но её не было, зато противными червяками в голове копошились нехорошие мысли и всё чаще всплывали слова Клима, что лучше быть в глазах девушки мудаком, чем жалким ничтожеством. Мысли тяготили меня, терзали, довели до того, что сама поверила в то, что своим безропотным ожиданием и верой стала для своего мужчины постоянным напоминанием его проигрыша, несостоятельности, доказательством того, что он не может сдержать своего слова. Демид не умел подводить или проигрывать. Ему с детства вдалбливали, что это не для него, что нет другого результата, только вершина пьедестала. Но сейчас он не мог справиться, потому что это была борьба с собственной матерью. А ещё я понимала, что стала для Демида Ахиллесовой пятой. Сама ведь боялась, что любовь сделает меня уязвимой, но получилось, что сделала уязвимым своего любимого.

Решение пришло неожиданно, когда я в очередной раз проверяла молчащий весь день телефон с мыслью «А вдруг?». Спустя много лет в одной книге я нашла слова, которые полностью отражали чувства двадцатиоднолетней Али Стрельцовой в тот душный вечер в конце июля: «Это только кажется, что у человека есть свобода выбора. Потому что, как только он сделает этот выбор, все остальные пути будут для него отрезаны. Часто двери выхода — единственные, которые предлагаются тебе, и ты делаешь шаг, как будто в пропасть. И ты стараешься не оглядываться»[1]. Но тогда я, с силой сжав в руке висящий на запястье красный цветок, захлопнула за своей спиной двери квартиры на Победе, наивно полагая, что мой выбор правильный, и он не станет шагом в пропасть.

[1] От автора — За цитату спасибо Silverstone10 и его «Осколкам памяти»