Очерки по истории русской археологии

ПЕРВЫЕ РАСКОПКИ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

Итак, отдельные разделы археологии возникали в совершенно разной общественной среде. В этой связи интересна история первых русских раскопок в Средней Азии, зарождение восточной археологии в России.

Интерес к древностям Востока проявился в Европе гораздо позднее, чем интерес к античной археологии. В эпоху Ренессанса, когда в Италии уже ставились первые раскопки, Восток оставался далеким экзотическим краем, о котором купцы знали больше, чем ученые. И только с началом колониального проникновения европейских держав на Восток, в поле зрения культурного общества Европы попадают следы древнейших цивилизаций Индии и Египта. В конце XVIII в. появляются первые английские работы об индийских древностях (Вильям Джонс и др.), а в 1784 г. в Калькутте организуется первое научное «Восточное общество». Вслед за ним аналогичные общества образуются в Бомбее, Лондоне, Париже.

Когда в 1810 г. возникла мысль об учреждении Азиатской Академии в Петербурге, в опубликованном проекте актуальность изучения Востока ставилась в прямую связь с этими английскими исследованиями. «В последние годы XVIII века, — читаем мы в проекте, — произошел переворот во всех воззрениях на историю человеческих цивилизаций. Восток, предоставленный до тех пор лживым рассказам нескольких авантюристов и запыленным рукописям горсти ученых, был единодушно признан колыбелью всей цивилизации мира. Случайными причинами такой реабилитации были успехи англичан в Индии, завоевание священного языка браминов — творений Зороастра, исследование Библии немецкими учеными и учреждение азиатского общества в Калькутте»[220].

Автор проекта — им был, вероятно, Г. Клапрот, писавший в период борьбы Англии и Франции за Египет и Индию, — не скрывает, что изучение Востока важно с политической точки зрения. Но он особо выделяет значение Востока как центра древней культуры. Творения Фирдоуси и Гафиза, индийская «Сакунтала», по мысли составителя проекта, должны стать знакомыми каждому образованному европейцу. Эти слова «Проекта» не случайны. Именно произведения восточной литературы привлекли к Востоку внимание не только ученых, но и широких кругов европейской интеллигенции. Напомним «Западно-восточный диван» Гете, «Ориенталии» Гюго. В предисловии к этому сборнику Виктор Гюго ставит вопрос о Востоке, как основе всей европейской культуры. «При Людовике XV явились эллинисты. Теперь нужно быть ориенталистом... Не дальше ли, не глубже ли мы будем видеть, изучая... античность в древнем Востоке?»[221].

Это движение не проходит мимо России, с давних пор проявлявшей к Востоку интерес и политический, и хозяйственный, и научный. Начало XIX в. в России знаменуется учреждением кафедр восточных языков в университетах (1804), созданием Азиятского музея Академии наук (1818), работами египтолога И. А. Гульянова. В 1825 г. в Академии был создан особый Египетский Музеум[222]. Именно в это время в Петербурге были установлены знаменитые сфинксы, а в Кузьминках под Москвой Д. Жилярди построил Египетский павильон.

Интерес европейского общества к Египту чрезвычайно возрос после Египетского похода Наполеона. Как известно, к участию в походе был привлечен целый «генеральный штаб ученых» из 122 человек. Среди них было много и ориенталистов. Находка наполеоновскими солдатами Розеттского камня, публикация научных результатов экспедиции заложили основы египтологии как науки. Сама же организация исследовательских работ, в связи с военным походом, стала образцом для ряда позднейших военных предприятий, сочетавших политические цели с научными изысканиями. Отныне колонизация не мыслится без изучения колонизуемого края, в том числе и его древнейшей истории.

Таким образом, если возникновение античной археологии связано с художественным движением Ренессанса, возникновение первобытной археологии — с развитием эволюционной теории в биологии XIX в., а возникновение средневековой археологии — с потребностями буржуазной исторической науки, то возникновение археологии восточной стоит в связи с периодом проникновения европейских колонизаторов на Восток.

Любопытно, что и в России, при всей разнице в особенностях политики, первые археологические раскопки в Средней Азии провела военная экспедиция. Это была экспедиция капитана генерального штаба Муравьева в Туркмению и Хиву в 1819 г. Образованному военному специалисту Николаю Николаевичу Муравьеву (1794—1866), в будущем известному деятелю кавказских войн Муравьеву-Карсскому, были поручены Ермоловым как дипломатические переговоры и разведки в Хивинском ханстве, так и «описание сего края». Муравьев был послан в Среднюю Азию с театра Кавказской войны, он переплыл со своим военным отрядом Каспий, высадился на его юго-восточном побережье и через Кара-Кумы дошел до Хивы. Подробный дневник, переработанный затем Муравьевым в описание путешествия, явился одним из первых для Европы источников информации о Хивинском царстве. И политический, и научный интерес его были столь велики, что книгу перевели на французский и немецкий языки.

Николай Николаевич Муравьев-Карсский

Хотя экспедиция имела дипломатический характер, тем не менее предприятие Муравьева было достаточно опасным. В Хиве он был взят под стражу и, по собственному признанию, «имел весьма мало надежды вернуться». Судьба Бековича-Черкасского невольно вставала в памяти. Но несмотря на все опасности, несмотря на трудности работы в совершенно незнакомом пустынном районе, Муравьев провел в Средней Азии многочисленные наблюдения подлинно научного характера. Было составлено всестороннее описание Хивинского ханства — и географическое, и экономическое, и этнографическое, и политическое. В связи с этим «комплексным», как бы мы сказали сейчас, изучением района, были поставлены и первые археологические раскопки в Средней Азии.

Муравьев интересовался древностями и раньше. В его дневнике, ведшемся на Кавказе еще до хивинской экспедиции, отмечены посещение древней Мцхеты, осмотр моста Помпея через Куру, развалин древней Джульфы и т. д.[223] Средняя Азия поразила Муравьева огромным числом развалин крепостей и следов оросительных систем. Он не раз отмечает их на протяжении «Записок», называя городища Гюшим-тепе, Утин-кала, Кизил-кала, Дуадан-каласы, Шах-Сенем[224] (см. рис. на обложке). На основании этих наблюдений делаются два вывода: один — исторический, другой — палеогеографический. Тем самым впервые были намечены два пути исследования древностей Восточного Прикаспия, которые сохранились по сей день.

Первый вывод: «Находящиеся развалины, следы жилья и водопроводы (оросительные сооружения. — А. Ф.) в западных степях хивинских доказывают неоспоримо древнее существование в оных государства довольно образованного»[225]. Муравьев знает и имя этого государства — «Хоарезмия».

Второй вывод: «Упомянутые водопроводы и развалины не суть ли ясные доказательства прежней населенности сего края, и что ныне сухое русло Ус-бой прежде вмещало в себя воды торговой реки Амин-дарьи»[226].

Не ограничиваясь внешним осмотром городищ, Муравьев решил поставить на одном из них раскопки, чтобы выяснить время существования среднеазиатских тепе. «Мне хотелось найти в развалинах какую-нибудь монету, по которой бы мог заключить о древности бывшего города»[227]. Раскопки провели на Гюшим-тепе близ Атрека[228]. Монет не нашли, но некоторые наблюдения Муравьева небезынтересны. Он установил, что на холме сохранились стены и описал их; в стене же неожиданно обнаружились погребения, по-видимому, более поздние, впускные. Муравьев в этом хорошо разобрался. Он пишет: «Серебряный бугор... не что иное, как прежняя стена большого здания или крепости, занесенная песком с восточной стороны, но в самой сей стене я нашел могилы и открыл несколько скелетов человеческих, похороненных по мусульманскому обряду, т. е. положенных боком и головой к северо-востоку. Я предположил, что тела сии позднейшего времени похоронены трухменцами. Стена... имеет около 100 или более саженей в длину, она построена из хорошего жженого кирпича, коим выложено по три ряда. Кирпичи сделаны наподобие грузинских, т. е. имеют в толщину не более вершка, квадратны, бока имеют вершков 6. По четвертому ряду идут кирпичи, похожие на русские»[229].

Туркмены уверяли Муравьева, что крепость Серебряного бугра построена русскими. Но Муравьев в это не верит и приводит интересный довод. Им найдено «множество битой стеклянной и каменной посуды; форма одного штофа, коего нашли горлышко с плечами, совсем не похожа на форму русских штофов»[230].

Таким образом, в 1819 г. Муравьев уже делал определенные этнические заключения, исходя из формы посуды. Выше мы приводили аналогичные соображения Каразина о славянской керамике. Как мы видим, уже на начальных стадиях развития русской археологии интуитивно нащупывались многие правильные методические приемы. Это касается и сделанных Муравьевым стратиграфических выводов.

Характеризуя работу Н. Н. Муравьева в целом, мы должны отдать должное этому военному человеку. Он не только не прошел мимо среднеазиатских городищ, но и сделал при их осмотре и раскопках ряд ценных наблюдений. Он связал развалины с древним Хорезмом, поставил вопрос об обводненности Узбоя, описал кладку крепостных стен, заинтересовался бытовыми находками. Среднеазиатские археологи позднейшего времени во многом шли по намеченным им путям.

Традиция Муравьева не прервалась и в том, что в 1860-е годы, в период завоевания Средней Азии, русские офицеры также не оставили без внимания древние городища. На городище Джаникент на Сыр-Дарье в 1867 г. был даже поставлен сторожевой пост, чтобы местное население не растаскивало стены древнего города на кирпичи. О необходимости исследования разрушающегося памятника офицеры написали в газеты. В. В. Стасов говорил об этом: «Военные люди, которым обычно нет дела до древностей... теперь... интересуются развалинами, помышляют об их важности для науки, отряжают часовых, чтобы сторожить их, стараются о спасении их от... всякого вреда... Не прекрасно ли это, не приятнейшая ли это у нас новость»[231].

В дальнейшем эту традицию продолжил генерал А. В. Комаров, с именем которого связано присоединение к России Мервского оазиса. Комаров собрал обширный материал по археологии Кавказа и Средней Азии, был первым исследователем холмов Анау, председательствовал на Тифлисском археологическом съезде. Первые раскопки на городище Афрасиаб в Самарканде также провели военные: в 1874 г. — майор Борзенков, в 1883 г. — подполковник В. В. Крестовский. Наконец, на грани XIX и XX вв. муравьевскую традицию продолжили военный инженер И. Т. Пославский, капитан И. И. Трофимов и ряд других образованных военных, составивших в 1895 г. Туркестанский кружок любителей археологии[232].