Я воссоединялся с Энни раньше. Часто на скамейке в парке «Золотые ворота». Я сидел с пакетиком семечек. Одно семечко мне. Одно – белкам. Две – мне, две – белкам.
Вид у меня был жалкий. Раскаяние переполняло меня. Если бы Энни наблюдала за мной из другого мира, она бы знала, что я скорблю о потерянной истинной любви.
Но она не ушла в другой мир. Нас разделяли пятьдесят ярдов, которые она сокращала с каждым шагом, а улыбка ее становилась все шире. Когда наши взгляды встретились, она чуть не побежала. Я мог только подняться и ждать, пожирая ее глазами. И потом наконец-то она больше не могла сдерживаться. Со всех ног мчалась ко мне в объятия.
– Это невозможно, – шептал я ей в волосы.
– Я здесь, Черепашка, – отвечала она. – Это действительно я.
Я еще глубже зарывался в ее волосы. Потом она начинала смеяться. Мы целовались, а белки стояли вокруг на задних лапках и аплодировали передними.
В первые месяцы после исчезновения Энни фантазию эту я видел тысячи раз. Одну и ту же, с вариациями лишь в единственном компоненте: объяснении, как она вернулась ко мне, как выжила после того, как соскользнула с палубы и упала в Тихий океан.
Я так и не смог найти разумного объяснения случившемуся. Поэтому останавливался на невероятных и фантастических вариантах: она ударилась головой, потеряла сознание, и дельфины унесли ее в безопасное место; или ее похитили матросы зарубежного сухогруза, и ей удалось удрать только в кишащих акулами территориальных водах Новой Зеландии.
Впрочем, само объяснение ее спасения особой важности не имело. В отличие от момента нашего воссоединения… вот его я всегда представлял себе в мельчайших подробностях. Момент этот переполняла радость и, главное, смех. Но, как обычно, фантазия не имела ничего общего с реальностью.