Один неверный шаг

Теперь…

Десять лет…

За эти десять лет Королевы стали старожилами Дубравинска. За эти годы состарился письменный стол, который они купили-таки из первой получки. Павлик закапал его чернилами и нечаянно рассек почти по самой середине бритвой дерматиновый верх — обрезал листочек с переводной картинкой и прохватил стол.

Уже не так звонко звучат голоса Сергея и Тани, как когда-то в пустой квартире: приглушают их ковры и портьеры. Да и посолиднее стали Королевы. Таня, то бишь Татьяна Николаевна, — уважаемая учительница с приличным стажем, Сергей Александрович и того выше — начальник цеха. Не пристало им по-детски резвиться и восторгаться медным краном или аляповатыми цветочками на обоях.

Кто теперь больше всех шумит в квартире, так это четырехлетняя Леночка. Придет из детсада, и нет от нее никому покоя: то сама рассказывает о разных детсадовских событиях, то требует, чтобы ей рассказали сказку или почитали стихи, то пристанет к Павлику — идем гулять, а у Павлика решение задачи не сходится с ответом, Павлику не до прогулок, он либо сам стукнет Леночку, либо маме наябедничает, и в любом случае маме приходится вершить суд, что весьма нелегко, когда и истец и ответчик одинаково дороги сердцу пристрастного судьи.

Люди говорят про Королевых: счастливая семья. Дом, в котором живут Королевы, борется за звание дома коммунистического быта, и члены домового комитета в воспитательных беседах с жильцами приводят Королевых в пример: вот настоящая ячейка коммунистического общества. Но Таня с горечью чувствует, что в последнее время частенько возникают в этой ячейке трещинки, мелкие, невидимые для постороннего глаза, но очень болезненные для нее. И для Сережи, конечно.

«Тщеславие… Тянешься за главным инженером», — с обидой и раздражением думает Сергей Александрович, шагая по каменным ступеням круто спускающейся под уклон улицы. Подумаешь, уличила! Ну и что из того, что он тщеславен? Таня считает тщеславие пороком, а очень многие находят, что это не порок, а достоинство, пружина, которая толкает человека все выше и выше. В тридцать четыре года сделаться начальником крупнейшего цеха на заводе… Не в тридцать четыре, а в тридцать один — три года назад его назначили на эту должность. Люди с уважением относятся к его мнению по более сложным вопросам, чем путевка в Артек, а она нагоняет всякого педагогического тумана.

Таня уже не в первый раз намекала на какие-то неблагоприятные перемены в характере Сергея. Он, однако, ничего такого за собой не замечал. Если же и произошли какие-то изменения, то это вполне естественно; все люди с годами становятся другими, и не стоит из-за этого поднимать панику. В конце концов нельзя же сравнивать его работу и Танину. Что ни говорите, а учить людей грамоте проще, чем руководить цехом. Может, он и в самом деле стал немного суровее…

Раньше, в молодости, Сергей Александрович любил иной раз в одиночестве подумать о себе, обсудить с самим собой собственные поступки, слова, даже мысли. Он называл это «ревизией души». Об этих «ревизиях» не знала даже Таня. Она только удивлялась иной раз, что, съездив на рыбалку, или в командировку, или просто после бессонной ночи Сергей вдруг становился внимательнее, добрее и мягче и, припомнив какое-нибудь давнее столкновение, ни с того ни с сего признавался, что был не прав.

Но в последние годы ему как-то некогда было подумать о себе. И, признаться, не хотелось думать. Жизнь его приняла вполне определенное направление, катилась торопливо, словно трамвай по рельсам, и слишком кратки бывали остановки, не хотелось тратить редкие часы отдыха на бесплодные размышления. Теперь он считал их бесплодными. Какой смысл заново перебирать в памяти то, что уже совершилось? Ведь случившегося все равно не изменишь.

К тому же и должность как-то не настраивала Сергея Александровича на самоанализ. Став начальником цеха, Королев невольно вырос в собственном мнении, и теперь ему казалось мальчишеством устраивать суд над самим собой. Не о себе надо думать, а о цехе, о производстве, о коллективе! Он — человек достаточно сложившийся, ломать себя поздно и ни к чему. Если же Таня высказывала порой недовольство Сергеем, то это только раздражало его, и он во всех домашних стычках винил не себя, а ее.

Завод километра на три вытянулся вдоль реки. Несколько мостов и мостиков переброшено к нему из жилой части города через речку Дубравинку. По утрам поскрипывают и гнутся деревянные мосты под множеством ботинок, сапог, туфель и туфелек, и то же бывает вечером, когда люди идут на вторую смену, а те, наработавшиеся и усталые, возвращаются домой.

День и ночь дышит завод; гул станков, перестук кузнечных молотов, какое-то шипение, присвистыванье и разные, непонятные тем, кто не переступал его проходной, звуки глухо доносятся до ближних к заводу улиц. А до дальних, которые на горе, не долетает заводской шум, но зато с горы видны все цеха, и трубы, и дороги, и цветы, и бурые штабеля металлолома, и новенькие, готовые к отправке машины.

Дубравинский завод зачинался около ста лет назад весьма скромно: здесь отливали чугунные плиты, садовые решетки, кладбищенские ограды и тому подобное. Потом он расширился, стал выпускать котлы для парового отопления, радиаторы, насосы и еще кое-какую нужную в народном хозяйстве продукцию.

Сергей Александрович шагает не спеша, он предпочитает выйти из дому минут на десять пораньше, чем лететь по улице сломя голову. Он идет, углубившись в себя, как бы совсем отдельно от этой заводской толпы, которая гудит впереди, и позади, и рядом на разные голоса, и шаркает подошвами, и постукивает женскими каблучками, и дымит папиросами, и пестреет клетчатыми рубашками и женскими кофточками и косынками.

— Здравствуйте, Сергей Александрович!

— Здравствуй, Пономарев, — небрежно кивнув, отозвался начальник цеха.

Они были ровесники: начальник цеха Сергей Александрович Королев и заливщик того же цеха Иван Иванович Пономарев. Это с его сыном подрался Павлик. «Твой папа боится моего», — вспомнил Королев. Ну, вряд ли… Пономарев не из тех.

Заливщик Пономарев с виртуозной ловкостью управлял огнедышащим ковшом, жар от расплавленного металла целую смену обвевал горячими волнами его потное тело. Если бы Королева поставить на место литейщика, он оказался бы на этом месте не менее беспомощным, чем Пономарев — в кресле начальника цеха.

Каждый из них занимал свой трудный пост, но у Королева был кабинет, а у заливщика не было, и Королев назывался руководящим работником, а заливщик — просто рабочим. И Сергею Александровичу казалось, что эта разница — в рабочем месте и в названии должности, да еще диплом инженера дает ему основание смотреть на литейщика свысока и снисходительно отвечать на его приветствие: «Здравствуй, Пономарев», — хотя они работали вместе уже около десяти лет, и за это время Королев вполне мог запомнить такое простое имя-отчество, как Иван Иванович.

Пономарев обогнал начальника цеха, и Королев снова попытался вернуться к своим мыслям, но ему уже не хотелось думать о домашних делах, надвигались другие, заводские дела и заботы. Каждый раз было так: выходя из дому, думал о чем-то личном, мысленно продолжал спорить с Таней, вспоминал рассуждения Павлика, улыбался Леночкиным чудачествам. Но по мере того как уходил от дома, мысли о своем, семейном, становились все более отрывочными и смутными, а в образовавшиеся бреши ручейками пробивались беспокойные соображения о предстоящем рабочем дне.

Другие люди, казалось, шли на работу совершенно беззаботно. До Королева долетали обрывки разговоров о новом кинофильме, о драке, затеянной вчера возле ресторана пьяными буянами, о каком-то Борьке, который больше не хочет дружить с Лариской, о Кубе, о Китае… Рядовые, обыкновенные люди могли думать и говорить о чем угодно. Человек минует проходную, встанет у станка, руки его будут привычно, механически брать детали и нажимать нужные кнопки, а все остальное станок сделает сам. Этот человек может не обременять свою голову производственными размышлениями. Легко жить, когда отвечаешь только за самого себя.

Королев не принадлежит себе. Он не должен позволять своим мыслям растекаться бесцельно во все стороны. Программа цеха сотнями отливок, тоннами металла давит ему на плечи. Сложное, капризное, многоголовое и многорукое существо — коллектив цеха, во главе которого стоит он, Сергей Александрович Королев, каждый день задает ему новые загадки, и все до единой он должен разгадать. Но сам Королев многими ниточками связан с более высоким начальством, и каждый начальник дергает за свою ниточку, хорошо, если по очереди, а то и несколько враз примутся руководить, да еще случается, что ниточки-то тянут в разные стороны — сумей тут не разорваться.

В первый год Королев на своей высокой должности (В Дубравинске начальник цеха — фигура примерно того же масштаба, что в Москве — начальник главка)… на своей высокой должности частенько попадал впросак. Он, например, по молодости полагал, что главному инженеру или директору можно ляпнуть свои соображения сходу, без всякой предварительной подготовки. Более поднаторевшие в обращении с начальством люди понимают, что такая прямолинейность служит признаком ограниченности ума. Руководящий аппарат — это как точный механизм, а недипломатичный начальник — как грубо обработанная шестерня. Попадет такая неотшлифованная, не притершаяся к другим деталям штучка — и сразу начнется шум, скрип, заедание, да как бы еще до аварии не дошло.

Королева подшлифовали, подшабрили, счистили излишний задор, употребив в качестве притирочного материала руководящие окрики и два выговора в приказе. Сергей Александрович присмирел. Он теперь не считал себя таким уже выдающимся творческим инженером, который способен открыть Америку, а если иной раз ему казалось, что он может открыть — ну, не Америку, а так, небольшой новый островок, то он сначала осторожно выяснял настроение начальства — желателен ли будет начальству этот островок.

Он теперь не говорил «Я с вами не согласен», если даже и был не согласен в душе. Он говорил: «Да, да, я считаю предложение Николая Анисимовича перспективным…» — И развивал свою мысль, объясняя, в чем именно Николай Анисимович проявил мудрость. Обильно смазав лестью самолюбие высокого начальства, Королев просил разрешения высказать «одно маленькое дополнение», и дополнение обычно принималось благосклонно, если даже шло оно вразрез с теми соображениями руководителя, которые Королев только что так горячо поддерживал и одобрял.

Сергей Александрович гордился своими дипломатическими способностями гораздо более, чем инженерными, и львиную долю успеха в работе цеха приписывал именно своему умению улаживать разные спорные вопросы в пользу производства. Втайне он слегка посмеивался над человеческими слабостями, на которых играл, не замечая, однако, что ту же самую игру и теми же довольно примитивными приемами вели другие люди с ним самим.

Но мы, пожалуй, слишком долго следуем за Сергеем Александровичем. А между тем в потоке людей, все более густеющем по мере приближения к проходным завода, есть, несомненно, и другие интересные личности.