Один против всех

А где инвалид?

Я сидел, крепко привязанный к креслу, в гамбургской квартире, снятой Черных специально для таких встреч. Это он мне сам объяснил, показав видеозапись захваченной им Светланы, которую содержали тоже на этой квартире и в этом же кресле.

Черных сидел напротив и внимательно меня рассматривал. А я рассматривал его. Из скукоженного инвалида, прикованного к старенькому креслу со скрипучими колесами, он внезапно превратился в атлетически сложенного супермена с мощными накачанными руками и широкой грудной клеткой.

- Ты чего, стероиды принимаешь, что ли? - нехотя спросил я, чтобы прервать затянувшееся молчание.

Черных засмеялся, легко, пружинисто встал, прошелся по комнате, на ходу потрепав меня по плечу, как собаку или прикормленного кота.

- Давно ты меня не видел, Лешенька, вот так не видел, без пиджака мешком или тряпичного халата. Я же «спинальник», то есть человек, у которого нелады со спинным мозгом. А такие ребята, если себя не запускают, конечно, все накачанные, у нас же руки - главное, они и руки, они и ноги, а у кого совсем плохо, так и вместо члена рука годится. Так что это не стероиды, а нормальный вид спинального больного, который не махнул на себя рукой, а думал, как ему дальше жить…

Он снова сел, теперь уже ближе ко мне, заглянул в глаза.

- Ты вот, наверное, думаешь, что Черных - подонок, сволочь и гад, а я тебе скажу - не так это, и правда-то на моей стороне!

Он опять вскочил, начал быстро ходить по комнате, заложив руки за спину и наклонив крупную голову, чем-то напоминая Ленина в фильме «Ленин в Октябре». Я его понимал - он один, ему не с кем поговорить по-настоящему, открыть свою душевную подноготную, а человеку это всегда нужно. Петька Чистяков, правая его рука, наверное, не раз уже все выслушал и со всем согласился, но этого же мало, нужен оппонент, спорщик, которому доказываешь, которого переубеждаешь и которого, в конце концов, обращаешь в свою веру.

Меня он, предположим, в свою веру не обратит, но знать его мысли мне полезно. Потому что чем лучше знаешь своего врага, тем легче его победить, а в том, что Женя Черных - мой враг, я уже не сомневался, как не сомневался и в том, что победить его будет очень и очень трудно…

- Я же едва не с рождения инвалид. Все дети - как дети. В футбол на улице гоняют, в пятнашки бегают, ты, скажем, боксером стал, людям морды бил. А я все это время в кресле просидел. Вы мячик гоняете, а я сижу, вы наперегонки бегаете, а я сижу, ты по мордасам других лупцуешь - а я сижу. Но, друг мой Леша, я не так просто сижу - я думаю. Вы в школьные годы что читали? Майн Рида с Фенимором Купером. А я тогда Аристотеля прочитал, «Аналитики» - это его главнейший труд по логике, и «Рассуждение о методе» Рене Декарта. Трудно давалось, честно скажу, особенно - Аристотель, несколько раз брался и откладывал, но - одолел и понял тогда две, нет, три главных мысли. Первая - что нужно думать, вторая - что нужно думать правильно, третья - что обязательно должна быть цель… Одно время, ты только не смейся, я хотел стать чемпионом мира по шахматам, научился играть, хорошо играл, но - по переписке, ходить-то не мог, а уж тем более ездить. Но дело даже не в этом… Когда я понял эту игру, мне стало неинтересно… Как там у Пушкина: «Мне скучно, бес!..» Мне было скучно передвигать кусочки дерева по двухцветной доске, я хотел, я безумно, до слез, до судорог, хотел, чтобы мне подчинялись не пешки, слоны и ладьи, а люди, живые люди исполняли все мои желания, верно и беспрекословно, как вырезанные из дерева фигурки.

- Ну да, а теперь от тебя одно добро людям, - заметил я, - добро и всеобщая благодать!..

- Не перебивай, - строго сказал мне Черных. - Когда я говорю, не перебивают!

- Прости, Женя, - покаянно сказал я. - Нельзя ли мне, кстати, веревки маленько ослабить, руки затекли…

Он поглядел на меня, как бы не понимая, о чем это я…

Махнул рукой, мол, этими пустяками потом займемся, и продолжал излагать свои взгляды на то, кто в этой жизни главный и почему.

- Ты же не знаешь, ведь я имя переменил!

- То есть как? - удивился я.

- Ну, юридически-то это нетрудно, пишешь заявление в ЗАГС с просьбой имя переменить, или фамилию, ждешь определенное время, а если денег дать, так и не ждешь вовсе, и получаешь паспорт с другим именем. Которое ты сам выбрал…

- А чем тебе старое имя не глянулось?

- Слово-то какое ты произнес - «глянулось» - старое слово, красивое… Хорошо, что мы русский язык не забываем, корни свои. Вот и я к своим корням обратился, поработал в архивах, посмотрел, покопался и, знаешь, что обнаружил? Дальней своей ветвью мой род к Романовым восходит, боковая ветвь, конечно, но - с державной фамилией в родстве, и если бы историческая карта легла немного не так, в XVII веке могли не Алексея Михайловича на царствие избрать, а пращура моего - Елисея Никитича, который в ту пору при черниговском воеводе состоял…

Черных-Романов замолчал, в очередной раз переживая исторические судьбы своего рода, а я вспомнил Сирила Рингкуотера, купившего титул восемнадцатого маркиза Брокберри и очень довольного этой своей покупкой, от которой никому не стало хуже, но Женька-то Черных, он - в престолонаследники, похоже, метит…

- Кофе будешь? - спросил неожиданно Черных.

- Буду.

- Тогда слово дай, что буянить не станешь. Понимаю, что резона буянить у тебя нет, но - береженого Бог бережет!

- Честное пионерское, не буду! - побуянить я очень был не прочь, но у них Светлана, а рисковать ею я не мог, потому поиграем пока в толстовцев, в непротивление злу насилием и все такое прочее.

Черных позвонил в колокольчик, в комнате появился Петька Чистяков и ловко распутал мою правую руку. Левая осталась привязанной к креслу.

- Петька, кофию нам свари, - скомандовал Черных, и я невольно вспомнил о Василии Ивановиче и Петьке… А вместо их боевой подруги Анки у них Жанна Исаева, что ли?

Через некоторое время из кухни донесся аппетитный кофейный аромат, чему я впервые за последние часы порадовался. Чашечка хорошего кофе окончательно прочистит мои мозги и, может, подскажет что-то разумное, в смысле выхода из той нехорошей ситуации, в которой я очутился. Вернее не я, а мы со Светланой.

Появился Петька с простеньким пластиковым подносом в руках, на котором стояли две чашки с кофе. Чашки были старые, одна со сколотой ручкой, что еще раз подтверждало - это временное обиталище Черных, снятое на две недели или на месяц, и искать здесь какие-то концы бессмысленно.

- И как же тебя теперь звать-величать? - решил я вернуться к вопросу о генеалогии Жени Черных.

- Романов, Николай Всеволодович, - церемонно представился он. - Николай, как ты знаешь, традиционное имя в династии Романовых, а Всеволод - имя моего природного отца. Мамаша недавно раскололась - зачала, говорит, тебя от некоего Всеволода, бывшего тогда проездом в Ленинграде. Я ее не осуждаю, не очень молодая, некрасивая, шансов на брак уже нет, а против материнского инстинкта не попрешь!..

Какое-то время мы молча пили кофе, и я радовался тому, что с каждым глотком пропадает во мне та дурь, которой прыснул в меня Жорка Вашингтон в гамбургском аэропорту, в голове были уже не подмоченные опилки из кошачьего туалета, а нечто подобное «маленьким серым клеточкам» Эркюля Пуаро.

* * *

От мрачных гамбургских воспоминаний меня отвлекли удары судового колокола. Рядом, перебирая голыми ногами, маячила официантка.

- Рынду бьют, - сказала она с садистским наслаждением. И добавила, пошевелившись внутри тельняшки: - Что-нибудь будете?

Передо мной стояли пустая кружка и полная окурков пепельница. Опарыши остались нетронутыми.

- Это - убрать, а это - принести, - указал я в соответствии со своими потребностями.

- Почему вы закуску не кушаете? - заботливо спросила официантка, пододвигаясь ко мне полным бедром.

Кожа масляно блестела и была покрыта редкими светлыми волосками.

- Очень вкусно, - сообщила она и сексуально отправила в рот несколько сухих, похожих на крупные сперматозоиды червячков.

Я не удержался и ущипнул плотную загорелую ногу.

- Не надо так, - жалобно сказала она, - синяки будут. Знаете, как трудно их запудрить?

И в доказательство трудоемкости процесса показала крупный синяк на внутренней стороне бедра.

- Правда, это засос, - сообщила она, - а вы щиплетесь!

И еще раз с надеждой спросила:

- Что-нибудь будете?

- Только пиво и чистую пепельницу! - решительно сказал я.

Официантка тяжело вздохнула и отвалила в сторону кухни, или, по-флотскому, камбуза…

* * *

- А знаешь, что я подумал, - сказал Черных, глядя на меня сквозь поднимающийся из чашки ароматный кофейный парок. - Устрою-ка я тебе свидание с твоей зазнобой, а там, глядишь, и в Россию вместе поедете…

У меня перехватило дыхание.

Если это не случайный порыв, а твердое решение, то тогда руки у меня будут развязаны, в России Сергачев с Киреем помогут мне так спрятать Светлану, что никакому злодею ее не отыскать, и уж тогда я с тобой, Женечка, разберусь по полной…

- Что задышал тяжело, деваху свою вспомнил? - Черных гнусно улыбнулся, показав неестественно ровные и блестящие зубы. - Ты мне по гроб жизни обязан, уже за то обязан, что я ее чистоту и невинность от своих опричников уберег, а мог ведь отдать на поругание, и, честно скажу, так и хотел сделать. Очень на тебя зол был, мешал ты мне сильно, под ногами путался. Потому я Жору Вашингтона за тобой в Америку и отправил, чтобы раз и навсегда покончить с твоей проблемой. Однако не вышло, а теперь я думаю - хорошо, что не вышло, такой солдат в моей армии очень нужен. Ты кем из армии отчислен, старлеем? А у меня вполне генералом можешь стать!

Он опять рассмеялся, охотно показав фарфоровые зубы, как человек недавно сделавший вставную челюсть.

- Скажи, что ты в ней нашел? Нет, не так спрошу… Что вы все находите в бабах?

Слово «бабы» он произнес с такой брезгливостью, как некоторые говорят слово «жаба».

- Ну, женщина, она же друг человека, - решил пошутить я.

- Нет, я серьезно спрашиваю, - Черных оживился, снова принялся ходить по комнате. Видно, женский вопрос его действительно волновал. - Понимаешь, я долго интересовался этой проблемой, и когда от сухостоя мучался, и потом, когда мог себе хоть все училище Вагановой на ночь выписать. Не понимаю я, зачем человеку нужна женщина! Я не секс имею в виду, а просто по жизни.

- Ну как - зачем? - обалдел я, сразу вспомнив Наташку, Светлану, и еще раз Наташку, которую застрелил наверняка какой-нибудь Женькин опричник.

От этого захотелось поскорее освободиться и пустить кровь и ему, и Петьке Чистякову, и этому афророссиянину Вашингтону, а если маленько повезет, то и еще каким-нибудь его наймитам.

- Вот именно - зачем? - настаивал Черных.

Он снова сел рядом, благоухая дорогим мужским парфюмом и свежим дыханием от известного производителя жвачки.

- Слушай, а ты не пидор, часом?

Он отскочил от меня, побелел от злости, стиснул свои качественные зубы и прошипел сквозь них что-то злобное.

- Извини, - сказал я смиренно, - не хотел тебя обидеть, просто мужики-натуралы таких вопросов себе не задают…

Он опять начал ходить по комнате, задевая мебель и бормоча себе что-то под нос.

- Ладно, с дурака какой спрос, - сказал он наконец. - Я же говорю не о сексе, я о другом. Секс с женщиной - это чудесно, восхитительно, изумительно, сам добавь нужные эпитеты, но помимо этого остается еще уйма времени, когда человек вынужден проводить с ней время. Водить ее в театры, рестораны, гулять с ней, разговаривать, в конце концов. Но, согласись, женщина не является неотъемлемым атрибутом посещения театра. В ресторан, театр, на выставку я прекрасно могу сходить и один, а беседовать все-таки лучше с мужчиной.

Мне стало его жалко - он не знал, что такое любовь.

- Ну в общем, да, - согласился я, чтобы сделать ему приятное.

- И еще. - Он взял пустую чашку, допил последние капли кофе, но больше заказывать не стал.

«Здоровье бережет, сука, - подумал я, - береги, береги, скоро оно тебе сильно понадобится».

- Меня всегда возмущал тот факт, что хорошая проститутка за ночь зарабатывает больше, чем хороший инженер за месяц. Или вот еще: я тут поднял материалы всех судебных процессов за несколько последних лет в России, где женщины обвинялись в убийстве. И знаешь, что обнаружилось? Женщина, даже убившая хладнокровно и безжалостно нескольких человек, получает значительно меньший срок, чем мужчина и, попадая под все действующие амнистии, чаще всего через год-два оказывается на свободе. А если суд присяжных да хороший адвокат, ее вообще оправдывают.

- Да, - сказал я, потому что он ждал моей реакции. - А ты не женоненавистник, кстати?

- Почему? - Черных искренне рассмеялся. - Я люблю женщин, очень люблю. Но в период с полуночи до восьми утра.

Черных-Романов опять замолчал и принялся неторопливо расхаживать по комнате, вполголоса рассуждая сам с собой.

- Что ты о Светлане говорил? - я решил направить разговор в нужное русло.

- Будет тебе Светлана, будет, надо только пару дней потерпеть.

Господин престолонаследник явно потерял ко мне интерес.

- Сейчас тебя отвезут в гостиницу, будь там, далеко не отлучайся. Завтра-послезавтра мы с тобой свяжемся, встретишься со Светланой и получишь инструкции.

Он прошел к двери, на ходу потрепал меня по плечу, выказывая, должно быть, державную милость, после чего появился Петька Чистяков и начал меня распутывать. Первый раунд кончился, мы расходились по своим углам. Мой угол был в гостинице «Саксонский двор»…

* * *

Через два дня со мной действительно связались. В гостиницу явился Жора Вашингтон, сияющий, как свеженачищенный солдатский сапог, по-хозяйски прошелся по моему номеру, сказал:

- Одевайся!

И уселся в кресло с телевизионным пультом в руках.

- Пойдем куда-нибудь? - осторожно спросил я.

- Ага, пойдем! Ты - к бабе своей на свиданку, а мы вокруг погуляем, чтобы, не дай Бог, чего не приключилось, - он рассмеялся. - Одевайся, шеф ждать не будет!

Я оделся, и мы вышли на улицу.

- Ты без машины, что ли? - спросил я, когда мы уже дошли до перекрестка.

- На машине, но здесь недалеко, пешочком дойдем.

На улице он вел себя уже не так бойко, шел чуть сзади, цепко оглядывая прохожих. Мы перешли дорогу и через несколько минут очутились в том самом сквере, где не так давно я встречался с посланником таинственного «Ворона».

На скамейке у памятника неизвестному немецкому гению сидела Светлана. Я пошел быстрее, потом побежал, ожидая, как выстрела, грозного окрика Вашингтона, но чернокожий опричник Черных исчез, растворился в немецких кустах, чтобы оттуда оберегать наш со Светланой покой и безопасность.

Светлана сидела на скамейке, и я уже видел, как она бледна и что волосы у нее уложены неопрятно, кое-как, и дрожат пальцы, держащие сигарету, и беззвучно шевелятся губы, словно она повторяла заученный текст или молилась о чьем-то здравии или спасении.

- Света! - сказал я негромко, уже стоя прямо перед ней, закрывая собой памятник, людей, идущих по дорожкам сквера…

Светлана подняла глаза, невероятные, огромные, в которых тотчас отразился я, по одному «я» в каждом глазу, блестящем от слез и усталости, пришедшей с непреходящей душевной болью.

- Леша! - тихо сказала она и медленно повалилась вперед, на песок, где лежала выпавшая из пальцев сигарета.

Я подхватил ее за худые плечи, поднял почти невесомое тело, прижал к себе, чувствуя, как она дрожит…

- Света, Света, - шептал я, осторожно усаживая ее на скамейку, и, склонив голову, поцеловал ее в губы.

Она с трудом подняла тяжелые, набухшие от слез веки, улыбнулась одними губами и снова закрыла глаза, покойно положив мне голову на плечо.

- Они Пашу убили, ты знаешь? - спросила она чуть слышно.

- Знаю, - вздохнул я, - они много чего плохого сделали…

- Да, - она тоже вздохнула.

- Тебя обижали?

- Нет, не очень… Баба эта противная, дерется. А так - ничего…

Я понял, что она говорит о Жанне Исаевой и тихонько выругался.

- Вот, вот, - услышала меня Светлана и улыбнулась уже весело, по-настоящему.

Я осторожно провел ладонью по ее лицу, вытирая соленую влагу слез и крепко прижался губами к ее губам, мягким и властным, послушным и нетерпеливым, жадным и отзывчивым, и так мы сидели долго-долго под неподвижным взглядом гения немецкой культуры, который он вперил в нас, навсегда повернув голову в сторону нашей скамьи.

* * *

- Кастет, время! - донесся откуда-то по-вертухайски злой голос Вашингтона. - Хозяин ждет, пошли!

Я напоследок поцеловал Светлану. Получилось неудачно - в лоб, потому вернулся, обнял, прижался к распухшим губам, прошептал:

- Я скоро!

Поцеловал нежно, как ребенка, и быстро, не оборачиваясь, пошел вслед за злым чернокожим слугой кровожадного «хозяина».

Романов-Черных ожидал меня на соседней аллейке, неторопливо расхаживая под кронами гамбургских буков. Увидел меня, улыбнулся, остановился, ожидая, когда я подойду.

- Как Светлана? Не очень на нас обижается? - заботливо спросил он. - Пусть не думает, моральный ущерб я компенсирую, деньги, слава Богу, есть…

Я промолчал.

- Ладно, не сердись. Сейчас мы все в одной лодке, и ты, и я, и Светлана, так что веди себя как член большой и дружной команды, уходящей в опасное плаванье, скажем, открывать Новый Свет… Скоро ты в Россию поедешь и не один, со Светланой, думаю, так тебе поспокойнее будет. Задание я тебе дам серьезное, поэтому мне важно, чтобы ты был в форме и ничто внешнее не отвлекало тебя от дела. Жаль, конечно, что женщина играет в твоей жизни такую важную роль, но мне это, согласись, на руку…

- А ты не боишься, что я пошлю тебя на хрен со всеми твоими планами и начну жить просто и честно, без всяких криминальных заморочек? Они у меня уже вот где стоят, - я чиркнул ладонью по горлу. - Честно, не хочу, надоело!

Черных рассмеялся.

- А я себя подстраховал, да и тебя тоже, чтобы ты по глупости или постыдному женолюбию не совершил никаких нехороших поступков. Сейчас мы с тобой поговорим, потом ты вернешься к Светлане и пойдете вы, я думаю, в гостиницу и непременно захотите заняться любовью… Так вот, когда будешь раздевать свою ненаглядную, обрати внимание на шрам у нее на спине, слева, ближе к попке. Небольшой такой шрам, почти незаметный, а время пройдет - его и вовсе не видно будет. Там ампула вшита. С цианидом. И крошечный такой чип японского производства, нанотехнологии и все такое прочее. Японцы, они больших успехов достигли в этой области. Стоит тебе повести себя неподобающим образом, и я, или Петр Чистяков, или Жора Вашингтон, или еще кто-нибудь неизвестный тебе нажмет соответствующую кнопку, и ампула лопнет. Цианид действует быстро и эффективно, и вместо молодой цветущей любимой женщины в твоих объятиях оказывается остывающий труп. Причем, заметь, расстояние не играет никакой роли. Вы можете находиться в Германии, России, Америке, даже в Антарктиде, хотя что там делать нормальному человеку, я не представляю. Радиоволны настигнут везде. Уж такая это штука. Ничего не поделаешь - закон природы. И извлечь эту ампулу нельзя, для того там второй чип помещен. Тоже японский…

- Сволочь ты, Черных, - в сердцах сказал я.

- И не говори, - охотно согласился Черных, - но, заметь, не о себе пекусь, о благе человечества помышляю, потому - будь снисходителен.

На этом мы расстались. При следующей нашей встрече, пообещал Черных, я получу задание, которое должен буду исполнять в России.

* * *

Несколько дней мы провели в гостинице, вылезая из постели лишь для того, чтобы принять душ и наскоро перекусить. Я не потерял счет дням лишь потому, что не вел его.

На четвертый день нашего затворничества в номере опять появился Жора Вашингтон. На сей раз он вел себя тихо и скромно, сообщил, что меня ждет машина, посоветовал плотно покушать, потому что впереди - дальняя поездка и вернусь я обратно только под вечер. Сказал все это и исчез, словом, вел себя прилично и корректно, как с равным, или даже с человеком, стоящим немного выше в иерархии людей, приближенных к особе престолонаследника.

Мы не спеша позавтракали, я как мог утешил Светлану, она, запахнув халатик, проводила меня до дверей лифта, и я отправился вниз, к стоящей у дверей гостиницы машине.

Это оказался навороченный внедорожник со всеми возможными прибамбасами, которые только можно было поместить снаружи и внутри и без того комфортабельного автомобиля. За рулем сидел Джордж Вашингтон, что было вполне в стиле Романова-Черных: негр за рулем - это очень стильно.

Рядом с ним, на правом переднем сиденье - Петька Чистяков, нарядившийся по случаю дальней поездки в кожаные шорты и шляпу с залихватским фазаньим пером. Эта униформа почему-то ассоциировалась у меня с немецкими порнофильмами. На заднем сиденье огромного салона сидел сам наследник российского престола Николай Всеволодович Романов, он же Женька Черных.

Он приветствовал меня величественным кивком, прочие двое - радостными ухмылками, и мы отправились в путь.

Я заметил, есть несколько ситуаций, когда человек теряет ощущение времени, одна из них - когда лежишь в постели с любимой женщиной, вторая - когда едешь на хорошей машине по качественному немецкому автобану. Это был как раз второй случай, поэтому я не могу сказать, сколько времени мы молча ехали по германской дороге.

Прошел час или даже больше, прежде чем Черных решил начать разговор. Собственно, этот разговор, как и все прочие, при которых я присутствовал, представлял собой лекцию, с помощью которой Черных пытался научить уму-разуму своих недалеких собеседников и поделиться с ними сокровищами собственного знания.

* * *

- Что ты слышал об «Орденсбурген»? - спросил он меня, как всегда не глядя в мою сторону. - В 30-е годы, в Германии были созданы специальные разведшколы, получившие название «Орденсбурген» - «Рыцарские замки», отчасти потому, что размещались они в старинных замках, отчасти - из-за особого духа, царившего в этих спецучреждениях. Вступившие туда приносили особую клятву, «Блюттауфе» называется, «Кровавое крещение», и весь процесс обучения был проникнут средневековым мистицизмом - Гитлер всерьез интересовался оккультными науками и, по мнению многих специалистов, был, если не пророком, то визионером уж точно. Юнкера, так называли обучавшихся здесь юношей, основательно изучали различные виды единоборств и получали всякие нужные разведчику знания - обращение с рацией, шифрование, подрывное дело, но все-таки основное внимание уделялось именно физической подготовке. Одним из выпускных экзаменов был так называемый «тиркампф» - схватка невооруженного юнкера со специально обученной собакой-волкодавом. Собак специально натаскивали в концлагерях, и они были приучены к запаху человеческой крови. За три минуты юнкер должен был голыми руками убить собаку.

Черных замолчал и принялся рассматривать свои ухоженные руки. Мизинец левой руки ему чем-то не понравился, и он достал маникюрный набор.

- Ты, наверное, купил один из этих замков?

- Нет, - ответил он, не отрываясь от ювелирной обработки ногтя. - Немцы чтут свое национальное достояние и не продают исторические памятники. Я взял его в аренду. На 99 лет. Теперь там моя резиденция. Временная резиденция, - подчеркнул он, видимо, полагая, что в будущем его постоянной квартирой станет Кремль.

- Ты веришь в оккультизм? - спросил Черных после длительной паузы, за время которой он успел довести до совершенства мизинец, внимательно изучил остальные ногти и, наконец, с удовлетворенным видом убрал маникюрные принадлежности.

В оккультизм я не верил хотя бы потому, что смутно представлял себе, что это такое. А по жизни считал себя православным, был крещен в младенчестве и носил простенький крест, купленный еще в советское время во Владимирском соборе, что стоит напротив спортивного дворца «Юбилейный».

- Я понимаю, - сказал Черных, - ты - сильный человек и тебе не нужна подпитка со стороны. Я тоже не верю, но пришел к этому после долгих размышлений. Я, например, убежден, что тайное оккультное знание существует, но оно сокрыто от нас и весьма далеко от того, что сейчас издают под видом эзотерики в России… Вообще, все, что происходит в России, не является случайным стечением событий, за всем этим кто-то стоит. Нет, я не имею в виду Высшую Волю, Провидение или еще что-то в этом роде, хотя в Бога я верю.

В подтверждение своей веры Черных истово перекрестился. Размеры дорогого автомобиля позволяли ему даже упасть на колени, но до этого, слава Богу, не дошло.

- Подъезжаем, шеф!

У кованых ворот с готической надписью машина остановилась, Петька выскочил, чтобы распахнуть створки, а я спросил:

- Что здесь написано, «каждому - свое»?

- Нет, «Слепое повиновение» - девиз «Орденсбурген»». Хороший девиз, мои люди ему следуют, - Черных взглянул на меня, недобро улыбнулся, - иначе - смерть!

Я сделал вид, что не понял намека. Сказал:

- Надо же!

И отвернулся к окну.

Машина поехала через большой ухоженный парк со скульптурами древних рыцарей в латах, пеших и конных, изображенных то стоящими в одиночку, то борющимися с противниками, непременно полуголыми или одетыми в звериные шкуры.

Совершенно неожиданно извилистая аллея уперлась в большую площадку с работающим фонтаном посредине. Фонтан изображал, естественно, рыцаря, вонзившего копье в груду камней, откуда и поднималась ввысь струя воды. К ногам рыцаря карабкалась из воды каменная девушка с растрепанной прической и мускулистыми руками сельскохозяйственного рабочего. Нижняя часть ее тела скрывалась в воде, и сказать наверняка - русалка это или просто мокрая женщина - было затруднительно.

Сюжет фонтанного действа также остался для меня непонятен - то, что одетый в доспехи воин внезапно открыл геотермальный источник и решил поделиться этой радостью с купающейся поблизости пейзанкой, я отверг сразу, уж больно воинственно выглядел рыцарь и слишком настойчиво лезла к нему девица. Если он ее спас, то от кого? Существо, способное спрятаться в груде камней, должно быть небольшим и не представлять серьезной опасности для такой мускулистой особы. Но, с другой стороны, спрятавшееся существо извергало из себя струю воды высотой метра четыре, что говорило о его богатых потенциальных возможностях в смысле общения с девушками, и тогда выходило, что лезущая из воды девица могла умолять рыцаря пощадить богато одаренного природой индивида…

До конца разобраться в хитросплетениях германской мифологии я так и не смог, потому что меня прервал голос Черных:

- Здесь по вечерам я люблю слушать Вагнера! - и он описал в воздухе полукруг, то ли изображая «Кольцо Нибелунгов», то ли представляя Вагнера в виде геометрической фигуры… - Дальше мы пойдем пешком, так принято. Владелец замка, вернувшийся из крестового похода, оставлял здесь коня и оружие и шел к замку пешком, босой, одетый в рубище, с горящей свечой в руках.

- Нам тоже разуваться? - поинтересовался я.

Черных не ответил, бросил на меня свирепый взгляд и, склонив голову, побрел по узкой тропе в глубь парка Я пошел сзади, с любопытством озираясь по сторонам, хотя ничего особо интересного вокруг не происходило. Росли деревья, как и положено в парке. Вверху, в листьях, шуршали крыльями птицы, изредка чирикая и издавая другие присущие пернатым звуки. Но чем дальше мы углублялись в сторону невидимого пока замка, тем более парк превращался в лес, ветки уже смыкались над нашими головами, едва пропуская солнечный свет, неясные тени пробегали между деревьями, время от времени раздавался хруст сухих веток под ногами…

Вот так, молча, мы шли еще минут пятнадцать, потом впереди показался солнечный свет, тропа стала шире и ухоженней, больше напоминая парковую аллею, чем тропинку в лесу, и мы вышли на поляну, в центре которой стояла готическая часовня с высоким стрельчатым шпилем и узкими окнами, украшенными витражом.

Выйдя на залитую солнцем поляну, Черных выпрямился, поднял голову и размашисто, по-православному, перекрестился.

- Как это очищает! - радостным голосом произнес он и вперил взор в часовню.

Часовня действительно была хороша, прожитые века и войны никак не отразились на ее внешнем виде, небольшая, аккуратная, устремленная вверх, она стояла в своей первозданной красе, словно рабочие только что покинули ее, унося с собой последние доски от строительных лесов.

- Представляешь, рыцарь только что вернулся из Палестины, он освободил от неверных Гроб Господень, его доспехи иссечены острыми мечами сарацинов, щит пробит тяжелым копьем. Под ним пало несколько лошадей, враги убили верного оруженосца, но он совершил подвиг веры и теперь вернулся в родные края. Старики-родители, не дождавшись храброго воина, отошли в лучший мир. Красавица-жена умерла от тоски, никто не ждет его в замке. Поэтому, вернувшись в родной дом, он направляет свои стопы сюда, в древнюю родовую часовню, чтобы предаться неспешной молитве и провести остаток жизни в покаянии и беседе с Богом.

Черных снова замолчал, переживая трагедию лишенного семьи крестоносца, но справился с собой и сказал голосом, способным тронуть сердца юных непорочных дев (буде таковые попадутся на его пути) и дев старых, готовых тронуться от любого обращенного к ним мужского слова:

- Зайдем, Леша!..

Высокая стрельчатая дверь неслышно распахнулась, из часовни пахнуло приятным холодком, сразу за порогом начала звучать органная музыка, грустная и небесная, потому что извлекалась дуновением воздуха, а не насильственным ударом по клавишам, струнам или натянутой коже безвинно убиенного животного.

Внутри стояли дубовые скамьи с отполированными многими поколениями верующих сиденьями, на одном лежал забытый кем-то молитвенник. Пахло свечами и еще чем-то, присущим только церкви.

Черных прошел к самому возвышению, с которого, должно быть, читались проповеди и клеймились грехи богобоязненных прихожан, а я остался у дверей, памятуя, что католики как-то неправильно веруют во Христа и являются извечными конкурентами православных.

Окончив молитву, Черных пошел назад, ступая по разноцветным пятнам солнца, проникающего в темную часовню через красочные стекла витражей. Я вслед за ним вышел наружу, орган за спиной стих, дверь неслышно затворилась…

- Вижу, тебя грехи дальше порога не пустили, - злорадно сказал Черных, - а я здесь часто бываю, да, часто…

Мы обошли часовню и за ней, на краю полянки, обнаружились две простые деревянные лавки, наподобие тех, что устраивают в русских деревнях для вечернего лузганья семечек и обсуждения дел соседей и родственников, как ближних, так и дальних.

Уже почти миновав стену часовни, Черных остановился, похлопал ее по каменному боку и с гордостью сказал:

- Двенадцатый век, вторая половина, представляешь?

- Нет, - честно сказал я, потому что действительно не представлял себе двенадцатый век, как, впрочем, и все остальные века, вместе и порознь…

Черных покачал головой, осуждая мою убогую фантазию, но, усевшись на скамейку, все-таки пригласил меня сесть рядом.

Для начала наследник российского престола уткнул лицо в ладони, долго молчал, потом достал платочек, вытер глаза и нос и, наконец, решился начать.

- Нужно спасать Россию, Леша, - сказал он спокойным и будничным голосом, как говорят, - нужно собрать грибы или забить гвоздь, - и сделать это можем только мы с тобой…

Я согласно кивнул. В последнее время я только и делаю, что кого-нибудь от чего-нибудь спасаю. Совсем недавно вот олигарха Береговского спас, за что был осыпан немерянными обещаниями всех благ, милостей и преференций, самым главным из которых было сказанное олигархом «Я этого никогда не забуду, Леша!»

Так что спасать я уже привык, а один человек или сто сорок пять миллионов, - разница, в сущности, небольшая…

- Гибнет Русь наша Великая, рушится надежда человечества, гаснет Светоч Духовности и никому до этого нет дела. Президент нынешний, конечно, хороший человек, прекрасный специалист, но он все-таки из старой гвардии, мыслит категориями прошлого века. К тому же связан обязательствами с людьми прошлой администрации и своими соратниками. Нужен человек, как бы лишенный прошлого, но с другой стороны - тот, кто своими корнями восходит к самым истокам русской нации, исконный русак, в ком течет беспримесная кровь славян-духоборцев, некогда вставших грудью на защиту Веры от поругания инородцев.

Лоб престолонаследника омрачила тяжкая дума о будущности России. Захотелось встать и уйти, чтобы не мешать спасению Отчизны, но Черных вновь воспрянул, положил мне руку на плечо и произнес торжественно и печально:

- Я готов принять этот крест на себя. Исполню завет предков, подобно Михаилу Федоровичу, в грозное время Смуты, войду в Кремль спасителем Отечества, и ты мне поможешь в этом, и труды твои зачтутся в царствии моем и Царствии Божием, на Земле и в небесах стяжаешь ты славу, Лешенька!

Пуще прежнего захотелось встать и уйти, но рука Черных плотно лежала на моем плече, а глаза прямо и колко смотрели в мои глаза.

- Чего делать-то надо? - вздохнув, спросил я.

- Вот это - другой разговор, - другим, простым голосом заговорил Черных, - я слышу речь не мальчика, но мужа. Если мы с тобой сработаемся, а я верю, что так и будет, интуиция меня еще не подводила, то вырежем мы Светлане эту ампулу, и заживете вы счастливо, под моей благосклонной опекой…

Похоже было, что его опять понесло, и я повторил вопрос:

- Что делать надо?

- Перво-наперво ты выступишь с обращением, в котором во всеуслышание объявишь, что отрекаешься от роли Господина Головы, что тебе ее навязали и ты вынужден был исполнять эту роль, которая тебе глубоко претит. Ты сожалеешь о том, что тебе приходилось делать, а особенно - о своем сотрудничестве с российским преступным миром, потому что ты честный и порядочный человек, герой Афгана, проливавший кровь за счастье и свободу угнетенных. Впрочем, текст речи уже заготовлен, тебе осталось только прочесть ее. Слезы в голос добавишь, искреннего негодования - и все будет хорошо, а я уж позабочусь, чтобы запись как можно скорее показали по всем каналам, и не один раз, и с комментариями важных людей, которые расставят, так сказать, акценты…

- И дальше-то что? - поинтересовался я.

- Не торопись, Леша, горяч ты, вижу, руки чешутся за дело приняться, придет срок - и это скажу. Пока твое дело - собрать в России команду и выполнять мои приказания, а придет срок - раскрою тебе весь свой план, великий план, без скромности скажу, и встанешь ты, Леша, одесную меня, чтобы каленым железом выжигать эти язвы на теле Матушки-России…

Мы молча пошли обратно, к машине, стоявшей у фонтана с рыцарем и мокрой девицей.

Все так же смыкались над головой ветви бука, чирикали птицы, бился головой о дерево дятел, но в мире что-то переменилось, и переменилось к худшему. Не по себе стало от откровений Романова-Черных, от горячечного жара его слов, веры в себя, в свою правоту, в то, что именно он принужден какой-то высшей силой к спасению страны. И можно было бы плюнуть на него, на его вселенские прожекты изгнания инородцев и передела российской действительности, но - за ним сила, за ним деньги, за ним ум, пусть больной, ущербный, извращенный, но оттого - более опасный для прочих. И чтобы не случилось катастрофы, не разразилась над Россией страшная междоусобная гроза, нужно его остановить и сделать это придется мне. И это дело станет для меня самым главным, может быть, даже важнее спасения Светланы, потому что, кроме меня, его не может сделать никто, и я должен не только ввязаться в бой, но и победить…

Глава вторая

Здравствуйте, я ваша тетя

На мое плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Сквозь тонкую ткань футболки чувствовались мозоли на ладони незнакомца, крепкие пальцы держали меня уверенно и цепко, при желании из такого немудреного захвата уйти было бы не так и просто, но освобождаться я не спешил, потому что знал - за моей спиной стоит Александр Годунов, человек, ради которого я сидел на палубе парусника «Ксения», пил живое пиво с мертвыми сушеными опарышами и подвергался сексуальным домогательствам разнузданной официантки.

- Опаздываешь, Саня, - заметил я.

- Так получилось, Леша.

Годунов сел напротив меня, осторожно положил на стол левую руку, правую протянул мне для рукопожатия. Мы неловко поздоровались через стол и я, не таясь, начал рассматривать старого боевого товарища.

Познакомились мы с капитаном Годуновым давным-давно, в другой стране и в другое, давно прошедшее время. После окончания краткосрочных офицерских курсов в знаменитом Рязанском училище ВДВ, я был направлен для дальнейшего прохождения службы в Афганистан, где первым делом прошел стажировку и крещение боем в офицерской спецроте, названной так не для красного словца, а потому, что там служили исключительно офицеры и прапорщики, и задания спецрота выполняла действительно специальные.

Это был первый бой, где мы с Годуновым прикрывали друг друга. Не скажу, что после этого мы стали друзьями, но работали в постоянной сцепке и оттого сошлись друг с другом. Хотя он, моложе меня годами, был уже капитаном и на парадной фотографии награды плотно закрывали его широкую грудь. За любовь к орденам, или цацкам, как называлось это в офицерской среде, товарищи прозвали его «Брежневым», предрекая, что к пенсионным годам капитан Годунов обгонит маршала Брежнева по числу и суммарному весу наград. Каждый раз, возвращаясь с задания, Годунов притворно вздыхал - блин, опять мундир портить! - имея в виду новую дырочку под очередной орден…

Потом я получил новое назначение - комвзвода разведки в один из полков Кабульского гарнизона, и была положенная в таких случаях отвальная, и когда мы с Годуновым вышли перекурить из штабной палатки, где был накрыт стол, Саша меня спросил:

- А как у тебя с памятью, Леха?

- Не жалуюсь.

- Три телефона запомнить сможешь? Вот так, с ходу, не записывая, и на всю жизнь?

- Наверно, смогу, - ответил я, и уже неуверенно добавил, - попробую…

Так, у входа в штабную палатку, под перебор гитарных струн майора Зайчика и хриплый прокуренный голос трижды разжалованного вечного лейтенанта Попова, Саня Годунов продиктовал мне три телефонных номера, два питерских, один - московский и добавил:

- Война кончится, Леха, и по одному из этих номеров ты меня сможешь найти, а если меня не будет, привет от Кастета передашь, я пойму…

* * *

Окончилась позорная война. Я долечивался в госпитале Бурденко, ранение было хоть и полостным, но не тяжелым, военврач Серега Ладыгин, ставший потом моим другом и погибший уже в мирном, готовящемся к юбилею Питере, вовремя сделал мне нужную операцию в Кабульском госпитале.

Потом меня перевели в Москву, где выгоняли из моей спины последние, самые мелкие осколки. Я давно был ходячим и проводил большую часть времени не в палате, а на сестринском посту или в курилке, где собирались и травили байки такие же, как и я, афганцы.

В один из дней в соседнюю палату привезли новичка. Палата называлась генеральской, из-за того, что была одноместной, с хорошей, удобной мебелью, телевизором и холодильником. Но бойцы пациентам генеральской палаты не завидовали, потому что надолго больные там не задерживались, большей частью покидая палату ночью, на каталке, с головой укрытые белой, с фиолетовым госпитальным штампом простыней.

Однако новый постоялец комфортной палаты действительно был генералом, потому что так обращался к нему персонал, и, похоже, шел на поправку - через пару дней индивидуальный пост из палаты сняли, все чаще слышался включенный телевизор, и пошел к генералу поток посетителей. В большинстве - людей в штатском, но были и офицеры в немалых чинах, погоны под белыми халатами были не видны, но сопровождали посетителей офицеры не ниже полковника, причем полканам приходилось большей частью сидеть в коридоре, изредка передавая в палату какие-то бумажки.

Как-то раз, возвращаясь ночью с сестринского поста, я не удержался и заглянул в открытую дверь генеральской палаты. Человек, сидящий в кресле перед телевизором, показался мне знакомым, хотя половину лица и левый глаз скрывала свежая марлевая повязка.

- Товарищ генерал! - негромко окликнул я его.

Генерал обернулся, грозно посмотрел единственным зрячим глазом и… рассмеялся.

- Кастет? Ты?

- Так точно, товарищ полковник, - ответил я, потому что передо мной был полковник Гонта, командир офицерской спецроты, давшей мне путевку на Большую Войну.

- Закрой-ка дверь, Кастет, - сказал полковник Гонта, убавил телевизионный звук и вытащил из генеральского холодильника запотевшую бутылку водки. - Ты что в госпитале делаешь? Морду отъел, хоть сейчас на амбразуру.

- Сестричек трахаю, товарищ генерал!

- Эх, как бы мне на такую должность устроиться! А если серьезно? Тебе функциональные обязанности водку пить позволяют?

Я вкратце рассказал о своей афганской службе, о последнем ночном бое, ранении и, наконец, спросил об офицерах роты.

Генерал налил по полному стакану и сказал:

- Не чокаемся!

Выпили, не чокаясь, помянули погибших и я, отдышавшись от подзабытого вкуса водки, спросил:

- Кто?

- Все, - коротко ответил генерал и налил еще по полной. - Мы последними уходили из Афгана. Ограниченный контингент весь ушел, а мы все сидим, боевую задачу выполняем, мать ее… А по-простому, хвосты подчищаем, что после наших генералов остались, чтобы все было шито-крыто, и комар, ети его мать, носа не подточил…

Генерал снова выпил, занюхал рукавом адидасовского костюма, посмотрел на то, как я осторожно пью свой стакан, констатировал:

- Отвык Кастет от боевой жизни, - и достал из холодильника непочатую палку твердой колбасы, хлеб, пачку масла. - Закусывай, Алексей. Тебя же Алексеем зовут, не ошибся?

- Так точно, Алексеем.

- А меня - Иваном, ты только при других меня Ванькой не кличь, а так, между собой - можно, позволяю тебе своим генеральским позволением.

- Так что с ротой случилось, товарищ генерал? - после двух стаканов я был еще не готов называть генерала Ваней.

- Нас эвакуировали на двух вертушках и меня буквально с борта сняли, срочно, по рации, приезжай, полковник Гонта, в Кабул, в советское посольство. Рота в Союз полетела, а я - в Кабул, на БМП с двумя прапорами, так и получилось, что от всей спецроты остались только генерал, два прапорщика и капитан Годунов, который в это время свое очередное секретное задание выполнял и в расположении роты его не было. Но знаешь, Алексей, что самое-то странное - никто меня в посольство не вызывал, там даже военпреда в тот день не было, в Москву он летал по каким-то своим делам… А вертушки моджахеды сбили совсем недалеко от нашего лагеря, так до сих пор бойцы там и лежат. Непохороненные…

Генерал снова потянулся к бутылке, а у меня в мозгу вдруг всплыли три телефонных номера - один московский и два питерских - те самые, что сказал мне у входа в штабную палатку капитан Годунов в последнюю ночь моей службы под командой полковника Гонты.

* * *

Выйдя из госпиталя, я сразу позвонил по московскому номеру капитана Годунова. Трубку сняла девушка, с казенной вежливостью выслушала мою просьбу позвать к телефону Сашу Годунова, доложила, что его сейчас нет, и спросила, что нужно передать. Все это напоминало давно заведенный обмен условными фразами, и я нехотя оставил телефонистке привет от Кастета, выслушал - «Хорошо» - прозвучавшее, как уставное «Так точно!» - и с неясными мыслями повесил трубку.

То, что Годунов человек непростой и работает скорей всего на «контору», было ясно еще в Афгане, но там - дело другое, пуля, как известно, дура, и не выбирает, какого цвета у тебя погоны и что написано в послужной книжке офицера. Однако к «конторским» в войсках отношение было известное, считали их всех до одного стукачами, дружбы с ними не водили, а особистов сторонились, как черт ладана.

Годунов в роте тоже держался в стороне от прочих, близко ни с кем не сходился, частенько, когда выдавался длинный, в несколько дней, перерыв между спецзаданиями, исчезал на день, два, а то и на три. Этого, казалось, не замечал никто. Полковник Гонта, жесткий и требовательный к остальным, Годунова, что называется, не видел в упор. Если капитан был в расположении роты, то выходил на задание вместе со всеми, если не было Годунова, переставлял людей так, чтобы его отсутствие не сказалось на поставленной задаче. Так и получилось, что Годунов не эвакуировался вместе со всеми на Большую Землю, чем невольно спасся от смерти…

Я решил по прибытии в Ленинград связаться с капитаном по его питерским телефонам, но суматоха гражданской жизни затянула надолго и накрепко, а потом я о Годунове уже не вспоминал, отыскав в памяти его имя и телефоны только сейчас, вернувшись в Питер эмиссаром наследника российского престола господина Романова.

От него, от господина Романова, я получил строгий запрет поддерживать всякие контакты с Геной Есаулом и Сергачевым, оказавшимися на сей раз по ту сторону баррикад. Поэтому Саша Годунов был первым, кто пришел мне в голову, едва я ступил на питерскую землю, телефоны его я действительно запомнил на всю жизнь, и прямо из аэропорта позвонил по одному из них. Годунов снял трубку сразу же, жестким, напряженным голосом переспросил мое имя. Проверился, уточнив мелкие детали нашей совместной службы, только после этого немного отошел, стал говорить спокойнее, сам предложил встретиться через пару дней, предварительно связавшись по этому телефону.

Как раз два дня у меня и ушло на то, чтобы безопасно пристроить приехавшую со мной Светлану. Хотелось, чтобы она была всегда рядом, чтобы в любую минуту можно было коснуться ее волос, рук, глаз, поцеловать смешной непокорный завиток, настойчиво торчащий за левым ухом. И просто дышать с ней одним воздухом, в котором неслышно растворились присущие только ей ароматы, нежные и терпкие запахи тела, волос и губ. Тем не менее расслабляться не следовало, и я принялся устраивать безопасное Светланино бытие. Обращаться к верной записной книжке было нельзя - все телефоны и адреса наверняка были зафиксированы опричниками Черных, осталось полагаться на свою память.

* * *

Давным-давно, в школьные годы, я провел несколько летних каникул у подруги моей матери в поселке Тайны, что совсем недалеко от Ленинграда.

Дом тети Глаши стоял в глубине поселка, совсем недалеко от бывшей усадьбы заводчика Демидова, где в ту пору располагался туберкулезный санаторий, которого поселковые решительно сторонились, боясь подцепить неизлечимую в их мнении заразу чахотки.

Туда-то, почти наугад, я и поехал, едва обустроившись в гостиничном номере и настрого наказав Светлане носа из гостиницы не высовывать, сидеть тихо, как мышь, и с любовью в сердце ждать меня. Светлана поклялась все это в точности исполнить, особенно упирая на слово «любовь», и я поехал в недалекие Тайны.

Тетя Глаша встретила меня у калитки, совсем не изменившаяся, кажется, в том же длиннополом платье и закрывающем лоб платке. Меня она, конечно, не признала и вытесняла с участка, настойчиво повторяя, что жильцов она давно уже не берет, а ежели и берет, то исправно их регистрирует в поссовете, документы у нее все в порядке, но сейчас их нет, потому что дочка взяла их в город, и как только документы вернутся, так она сразу их предоставит куда требуется…

Я с трудом прервал ее решительное бормотание, напомнил о своей матери, с которой они когда-то были дружны и, как выяснилось, даже учились вместе в институте, после чего тетя Глаша помягчела, вытерла глаза кончиком платка и пригласила меня в дом.

Дом был такой, как и положено быть деревенскому дому, даже расположенному совсем рядом с большим городом. Полы, застеленные домоткаными лоскутными половиками, старая, но исправная мебель, не лакированная, а крашенная масляной краской, и забытые уже стулья с гнутыми спинками, которые называли венскими. Я попил чаю с крыжовенным вареньем, вспомнил босоногое детство, покойную мать, потом мы обсудили рост цен, положение на Ближнем Востоке и в Чечне, и я, наконец, решился изложить свою просьбу - не может ли моя жена пожить здесь месяц-другой, пока я не разберусь с важными городскими делами, а потом я ее заберу, и мы поедем за границу, потому как жена, Светлана, серьезно больна и нуждается в долгом, дорогом лечении.

Тетя Глаша оказалась по паспорту не Глафирой, как можно было думать, а Глорией, а отчество было и вовсе чудное - Викинговна. И вообще в горнице она выпрямилась, стала выше ростом и, когда откинула с головы платок, по плечам рассыпались роскошные, на зависть молодым, чистые, без единой сединки, каштановые волосы.

Что-то неведомое мне произошло в ее жизни во время учебы в институте, и это что-то заставило ее бросить институт и поселиться здесь, в Тайнах, в старом дачном домике, который она своими руками приспособила для постоянного жилья, утеплив стены и собственноручно сложив печи и огромную, на шесть комфорок, плиту. Просьбу мою Глория Викинговна выслушала молча, иронично улыбнулась, когда речь зашла о жене и ее серьезной болезни, после чего вытащила из буфета пачку дорогих дамских сигарет.

- Куришь, Алексей? - спросила она и щелчком переправила мне пачку.

- Курю, - ответил я, - но покрепче, - и достал свою «Яву».

- А я хотела бросить, да передумала. Что еще бабе остается? Только курить, водку я не пью, мужиков моего возраста почти не осталось, а те, что остались - не мужики вовсе, а мне, не поверишь, до сих пор мужика надо. Так что, кроме табака, другой радости у меня и нет…

Она выглянула в окно, занавешенное ситцевой, в цветочек, занавеской, помахала кому-то рукой, вернулась за стол.

- Соседи, видишь, уже интересуются, кто ко мне приехал, да зачем. А девушку свою привози, пусть поживет, я так поняла - ей опасность в городе угрожает?

Я подумал и кивнул, скрывать что-то от тети Глории не хотелось.

Теперь уже она задумалась, потом тряхнула головой. Сказала:

- Тайком привезти ее не получится, сам понимаешь - деревня, но, думаю, искать ее у меня никому в голову не придет, не случайно же ты о старухе вспомнил, - и рассмеялась молодым звонким голосом.

На следующий день я перевез Светлану, оставил солидную пачку денег, хотя тетя Глаша и пыталась протестовать, пообещал приезжать как можно чаще и с легким сердцем вернулся в Город. А вечером из автомата позвонил Годунову. Тот словно ждал моего звонка, сразу снял трубку, сказал:

- В полдень, на борту «Ксении», не опаздывай, - и отключился.

Я поехал на набережную, посмотреть, что это за «Ксения» и каких неприятностей можно от нее ожидать при нехорошем раскладе.

«Ксения» оказалась парусником типа фрегат и была накрепко пришвартована к набережной у самого Зимнего Дворца, что наводило на мысль о немеряных деньгах, перекочевавших из карманов владельца парусника в недра городских чиновников - такое место в нашем Городе дорого стоит. Во всех смыслах этого слова.

Фрегат «Ксения» был изготовлен совсем недавно, но по старинным рецептам кораблестроения: три мачты с реями и аккуратно привязанными парусами, веревочные лестницы, по которым с гиканьем должны подниматься матросы, закусив зубами ленточки бескозырок. На фок-мачте была даже устроена марсовая площадка, откуда впередсмотрящий кричал радостным голосом: «Земля!» и летом спускался вниз, чтобы получить обещанный капитаном приз.

По вечернему времени фрегат был переполнен, на верхней палубе и внутри корабля шумно гуляли нувориши, празднуя какие-то радостные события своей жизни. Я побродил по набережной, посмотрел на фрегат, прикинул - как и куда можно уйти в случае опасности и понял, что уходить, кроме как в воду, некуда, а если потенциальные враги предусмотрят и этот вариант, то лучшей ловушки, чем фрегат «Ксения», и придумать трудно. Поэтому оставалось надеяться на хорошее отношение ко мне капитана Годунова и собственную счастливую звезду, которая, судя по всему, продолжала светить мне в темечко.

Глава третья

Мочить в сортире!

- Опаздываешь, Саня, - сказал я капитану Годунову, когда он неожиданно возник за моей спиной.

- Извини, Леха, так получилось, - Годунов сел напротив меня, осторожно положив левую руку на стол.

Мы обменялись рукопожатием и принялись изучать друг друга.

- А ты заматерел, - отметил Годунов, - другой стал, жесткий и глаза цепкие. Случалось чего в жизни?

- Случалось, - коротко ответил я. - Если интересуешься, потом расскажу…

Годунов не ответил, полез за сигаретами, закурил, ловко пользуясь одной рукой, сразу убрал пачку в карман.

- Ты где, как? - спросил я, прерывая паузу.

- Да так как-то, сам знаешь, какие сейчас времена…

- А с рукой что?

- С рукой? - он улыбнулся и задрал рукав легкой летней куртки.

- Протез! - удивился я. - Тебя ранили? В Афгане?

- Нет, позже. Это не ранение, скорее производственная травма. Потом расскажу, - процитировал он меня.

- А здесь удобно разговаривать? Может, куда в другое место пойдем?

Он улыбнулся.

- Именно здесь и удобно. Ты меня нашел, полагаю, я тебе нужен, так что - говори.

Я тоже закурил, посмотрел пристально на бывшего гэбэшного капитана и решился пойти ва-банк, не оттого, что я такой сорвиголова, а по той простой причине, что капитан Годунов был не только единственным тузом в моей колоде, но и вообще единственной картой.

- Ты, Саня, в апреле-мае где был?

- Да тут и был, в Питере.

- Про Господина Голову ничего не слышал, акция с грузовиками была шумная, и вообще…

- Погоди, погоди, припоминаю. У банков грузовики стояли, и в полдень на каждом надпись открылась - «Здесь могла быть ваша бочка гексагена»?

- Ну, вроде того.

- А Господин Голова? Что-то с терактами связано, - он вопросительно посмотрел на меня. - Заявление по телевизору было, помню, взрывы какие-то, еще что-то, верно?

- Верно, Саня, верно.

- А ты каким боком ко всему этому?

- А, знаешь, самым прямым, то есть, получается, не боком, а всем своим фасадом во все это дерьмо вляпался, потому как Господин Голова - это я.

- Шутишь! - Нормальная реакция нормального человека, я сам точно так же отреагировал бы, услыхав подобное заявление от кого другого.

- Шутишь… - снова повторил он, но уже совсем по-другому. - Нет, брат, подобными вещами не шутят…

Он снова полез за сигаретами, закурил, спрятал пачку.

Приплыла официантка Люда, положила грудь ему на плечо, проворковала в самое ухо:

- Что пить будешь, Сашенька?

Он по-хозяйски обхватил ее за талию, потерся трехдневной щетиной о полное бедро, ответил:

- Тебя хочу - сил нет!

Официантка зарделась счастливо, прижалась сильнее:

- А пить - до или после?

- Вместо. Ты уж прости, сегодня - вместо. Видишь, с другом сижу.

- А мы и другу поможем…

- Не сегодня, лапушка, не сегодня, пивка только принеси, на двоих…

Официантка одернула тельняшку и поплыла в сторону камбуза, где людям наливали желанное пиво.

Мы проводили ее мужскими взглядами.

- Славная телка, - сказал Годунов и без паузы: - А ты, получается, по уши в дерьме.

- Получается, - согласился я.

- А теперь поиграем в «угадайку». Одно из двух - или ты хочешь и меня в это дерьмо окунуть или пытаешься выбраться и думаешь, что я тебе помогу.

- Не совсем ты угадал, Саня, дела обстоят еще хуже, чем ты думаешь.

- Дерьмо бродить начало?

- Вот-вот! История с Господином Головой почти закончилась, вернее, перешла в заключительную стадию. Пару дней назад я записал кассету, где отрекаюсь от содеянного и кляну на чем свет стоит всех честных российских урок, хотя, по правде говоря, ничего плохого я от них не видел.

- Да, - согласился Годунов, - приходилось мне с блатными работать, нормальные пацаны. Из стариков, конечно. Те, что из новой волны - отморозки, с ними никаких дел - и сами погорят, и тебя за собой утащат. Но у тебя-то в чем тут проблема?

- А в том, что по идее, не по моей идее, а того гнуса, который все это затеял, теперь на меня урки сезон охоты должны открыть. Получается, нужен мне кто-то, чтобы спину мою прикрыть. У тебя, помню, в Афгане очень неплохо это получалось. Но если, - я посмотрел на левую протезную руку Годунова, - если тебе сейчас это не по силам, то, может, кого порекомендуешь. Тебе-то я доверяю, значит, и твоему человеку довериться смогу.

- Что тебе сказать… Ты на мою ущербную руку не смотри, во-первых, она бабок немеряных стоит, во-вторых, я и одной рукой много чего сделать могу, так что, считай, спина твоя, как за кремлевской стеной. А вот что ты там про гниду какую-то упомянул, это интересно и, если можно, поподробнее.

- Я не про гниду говорил, а про гнуса, это, согласись, разные насекомые, а подробности… Много их, этих подробностей, все сразу и не расскажешь, так что я их тебе порционно выдавать буду, по мере надобности.

Приплыла официантка с пивом. Потерлась о меня, потом о Саню, долго что-то шептала ему на ухо, косясь на меня большим влажным глазом.

- А ты где, Леха, остановился? - спросил Годунов.

- Я? В гостинице.

- А не хочешь в кубрике пожить, пока мы с твоими проблемами разбираемся? Денег сэкономишь, и вообще…

Большой влажный глаз призывно подмигнул.

- Я подумаю, - осторожно ответил я. Подумать, действительно, было над чем.

- Тогда пойдем, кубрик посмотрим. Думаю, тебе понравится…

Официантка подхватила полные кружки и пошла впереди, прокладывая нам дорогу, мужики перед ней восторженно расступались.

* * *

Кубрик мне сразу понравился. Дубовые панели матово блестели воском, отчего в кубрике стоял особый запах то ли церкви, то ли пчелиного улья. Хрустальное стекло иллюминатора было оправлено в благородную бронзовую рамку, - если повернуть изящную надраенную ручку, можно было зачерпнуть ладонью невской водицы, понюхать, плеснуть себе в лицо, ощутив запах корюшки и мазута. Вдоль стен - лавки-рундуки, широкие и удобные, между ними - столик на изящных гнутых ножках, привинченных к полу. Все просто, красиво и удобно, как раз так, как я хотел бы жить в обычной мирной жизни - все необходимое и ничего лишнего.

Пиво устроилось на столе, а мы на лавках. Официантка Люда уселась рядом со мной, прижалась гладкой горячей ногой к моей ноге, положила ладонь на мое колено, принялась протяжно и глубоко дышать…

- Людочка, киска, нам поговорить надо!

- Говорите, - согласилась она и облизнула полные губы.

- У нас секретный разговор, Люда. Есть тайны, которые тебе знать необязательно.

- А я их и не знаю, Санечка.

Ее рука неуклонно поднималась вверх и наконец трепетно замерла в районе ширинки.

- Зайчик, иди погуляй на палубе, воздухом подыши, а мы поговорим пока…

- Да, - капризно сказала она и расстегнула на мне брюки, - там мужики, они приставать будут, руками трогать!

- Иди! - уже грозно сказал Годунов.

- Иду, - согласилась она и поднялась, едва не потянув меня за собой, - я минут через десять приду, ладно? С подружкой…

Она неохотно вышла, и Годунов, тяжело вздохнув ей вслед, сказал:

- Десять минут у нас есть, поэтому говори самое основное!

- Значит, так, капитан Годунов. Я - человек с серьезными и многообразными проблемами: меня ищут, или скоро начнут искать бандюки; я на крюке у одного очень нехорошего человека и должен выполнять его приказы, крюк крепкий, так просто с него мне не слезть, но отцепиться надо, обязательно надо. Больше того, на крюке моя женщина, ты понимаешь, о чем я?

Годунов кивнул:

- Я и женщину свою потерял, и ребенка…

- Поэтому первая задача для меня - освободить Светлану, а потом уже решать свои проблемы. И кроме того, может быть, самое главное: человек этот - опасный маньяк, страшный, безжалостный и умный, и планы у него - глобальные, а встать у него на пути могу только я…

Годунов задумчиво посмотрел в иллюминатор, на воду, крепость Петра и Павла с парящим над Невой, как золотая чайка, ангелом…

- Я думал, у меня проблем выше крыши, - сказал он, покачав головой, - но ты меня все-таки переплюнул.

Закурил, глянул на часы.

- Время есть, расскажу, чтобы ты понял, с кем дело имеешь, и подумал, стоит ли со мной связываться. О том, что я в ГБ служил - ты знаешь, спецрота афганская для меня вроде схрона была, сделал свое дело, и под крылышко полковника Гонты, отлеживаться… В самом конце той войны мой куратор, который остался при посольстве в должности военпреда, вызвал меня в Кабул и дал последнее афганское задание - сбить два транспортных вертолета, которые пойдут с грузом наркоты в сторону Союза. Дал время, маршрут, все как положено… Я вышел на точку, помню, порадовался еще - совсем рядом с базой, думаю. Положил вертушки аккуратно, с двух выстрелов - и домой, полдня ходу по горам, прихожу на базу, в расположение нашей роты - никого. И видно, понимаешь, что только что снялись, такие вещи всегда видны… Вот тут-то я все и понял…

Годунов встал, раскрыл иллюминатор, подставил лицо невскому ветру.

- У меня ни связи, ни оружия, «Калаш» с двумя магазинами, «Макаров» снаряженный, и нож - все! Этот пидор, куратор, думал, что я в горах сгину. А я дошел, на злобе дошел, на ненависти. Когда ночью в Кабул входил, у меня в «Макаре» один патрон оставался, и нож сломанный… Утром позвонил по условному телефону, - глухо, как в танке. Звоню в посольство, не положено, на крайний случай только, а куца крайнее… Отвечают - убыл военпред Иванов в столицу нашей Родины - Москву, а когда вернется, о том говорить не положено…

Он сел, не глядя нащупал кружку пива, выпил залпом, снова закурил.

- Руку там потерял?

- Руку? - он посмотрел на протез, словно забыл о его существовании, а я напомнил, затронул больную тему. - Нет, рука - это еще одна «Одиссея», «Одиссея капитана Годунова»…

* * *

Дверь каюты тихонько приоткрылась, сперва раздался голос официантки Люды, потом и сама она вплыла в каюту:

- Мальчики, вы кончили? - хихикнула, поправилась: - Закончили свои дела? А то мы с Мариной скучаем…

Следом вошла Марина, и в каюте сразу стало тесно, настолько ее было много.

- Мне идти надо, - Годунов поднялся. - Леша, проводи до трапа…

- Куда же вы, мальчики?

- Леша сейчас вернется. Правда, Кастет?

Я неуверенно пожал плечами, надо ли…

Мы поднялись на палубу, встали у сходней.

- Значит так, - Годунов опять посмотрел на часы, - встречаемся вечером, в 19.00, в клубе «96», слышал о таком?

- Где пидоры собираются, что ли?

- Не пидоры, а сексуальные меньшинства, ты эти предрассудки оставь. Я еще двух мужичков приведу, это вся наша команда и будет, больше пока рассчитывать не на что. А ты не менжуйся, иди к девчонкам, посиди, пивка попей, может, и срастется чего…

- Не тянет меня сегодня на подвиги.

- А от тебя никто подвигов и не ждет, просто добросовестное исполнение мужских обязанностей, а подвиги за тебя девчонки совершат, уж я-то их знаю…

Он пожал мне руку, оглядел набережную и поспешил вниз, в город, а я вздохнул и собрался уже вернуться в каюту, но почувствовал, что уже выпитое мною пиво напоминает о себе.

Я тронул за руку проходящую мимо официантку с полным подносом кружек:

- Красавица, а где на вашем судне гальюн расположен?

Красавица повела полным плечом:

- В конце коридора, сударь!

И точно, в конце коридора было две похожих комнаты, на одной двери был нарисован бравый пират, на другой - вероятно, пиратка, но рисунок закрывала беспокойная очередь нетерпеливых девиц разного возраста и степени опьянения.

Я толкнул дверь с пиратом и вошел внутрь. Гальюн на фрегате «Ксения» был оформлен по всем правилам европейских и мировых стандартов - кафель, зеркала, неяркий интимный свет, и даже музыка, льющаяся из невидимых динамиков.

Из всей этой лепоты совершенно выпадала группа парней в черных кожаных жилетках на голое тело. Парни стояли кружком в самом центре гальюнной прихожей, или как это называется в корабельной архитектуре - большой зале, где стояли умывальники и зеркала, чтобы посетитель мог привести себя в порядок перед выходом в большой палубный свет. Один из парней повернулся и сделал шаг в мою сторону.

- Вали отсюда!

- Мужики, я пописать.

- Иди, к бабам ссы!

Тут я заметил, что в центре образованного парнями круга на коленях стояла девчонка в разорванной блузке, один из парней держал ее за волосы, другой расстегивал брюки. Глаз у девчонки был подбит, а из уголка рта сочилась кровь.

- Мужики, вы чего? - я сделал шаг вперед и налетел на кулак.

Удар был сильным и неожиданным, как падение кирпича с крыши. Я едва успел дернуть головой в сторону, но удар пропустил, покачнулся и, чтобы не упасть, отступил к стене. Голова немного «поплыла», не от силы удара, от внезапности нападения.

Парень усмехнулся.

- Теперь все понял? Вали!

Девчонка тонко пискнула, раздался звук пощечины.

- Прекратить! - гаркнул я голосом комвзвода разведки и мотнул головой, отгоняя ударный шок.

Парни, а их было пятеро, дружно обернулись ко мне:

- Ты чего, Сема, разобраться с ним не можешь?

- Я ему сказал - иди в бабский гальюн, а он, вишь, не слушается!

- Ничего, теперь всю жизнь только в бабский и будет ходить!

Весь этот гнилой базар и хиханьки-хаханьки были мне только на руку, я окончательно пришел в себя, собрался и изготовился к бою. Не к сортирной драке с поломанным носом и парочкой трещин в ребрах, а к бою не на жизнь, а на смерть.

Вперед вышел самый крупный, со злыми глазами и золотой цепью на шее. Рыхлый живот свисал над пряжкой ремня, но плечи были широкими, мускулистыми.

«Качок, - понял я, - руки у него сильные, а ног и пресса нет. Будет бить так, чтобы сразу вырубить, но это - навряд ли…»

Пока он делал свои три шага в мою сторону, я немного сместился вправо и пробежался взглядом по всей туалетной «зале» - кто где стоит, куда упадет «качок» после моего удара и кто станет следующей жертвой…

Подойдя ко мне, парень остановился, качнулся с пятки на носок, широко размахнулся и ударил. Его рука еще только двигалась в мою сторону, а он уже начал радостно улыбаться и поворачиваться к своим корешам, чем только облегчил мою задачу. Я поднырнул под его руку, дождался, когда сила удара уйдет в воздух, и, ухватив ее за запястье, сначала резко дернул вниз, а потом завел за спину и так же резко рванул вверх. Все заняло секунды две и завершилось плохо поддающимся лечению переломом локтевого сустава.

«Качок» вскрикнул и повалился на пол.

- Болевой шок, - объяснил я парням и сделал приглашающий жест: - Следующий!

Следующим оказался тот, кого братки называли Семой. Он бросился на меня как живой танк, вытаращив глаза и крича мне в лицо что-то матерное и обидное. Я не стал просчитывать варианты боя, просто ударил Сему в пах, сильно ударил, ничуть не жалея своих кроссовок и его яиц.

Согласен, в драке такой удар считается нечестным, как и всякий удар ниже пояса, но я-то настроился не на драку, я пошел в бой, а в бою все удары хороши, главное, чтобы противник перестал быть противником, а лежал спокойно на полу или траве, лучше всего не подавая признаков жизни.

Сема согнулся, ухватившись обеими руками за свое порушенное мужское достоинство, а я той же самой правой ногой ударил его в подбородок. Удар не получился, подошва кроссовки впечаталась ему в лицо, вминая нос и размазывая губы.

- Два - ноль, - объявил я парням. - Следующий!

Судя по всему, оставшиеся трое были недовольны тем, как разворачиваются события, потому что они все разом бросились на меня, страшно при этом ругаясь.

Глупые, глупые братки, - успел подумать я, - вам бы не пиво пить, а пойти в армию, послужить маленько в армии, изучить тактику рукопашного боя. Тогда вы бы знали, глупые, что кучей нападать на одного - неправильно, мешать вы будете друг другу, а мне, вашему врагу, помогать…

Пока эти мысли сами собой двигались в моей голове, братки уже оказались на расстоянии удара и стали меня бить. Вернее, они собрались меня бить, но это у них не получалось, три человека - это, действительно, слишком много для рукопашного боя. Сначала я просто уклонялся от суетливых и беспорядочных ударов, потом улучил момент и с силой ударил одного из них, крайнего справа, ногой в живот. Он живописно отлетел в сторону, ударился спиной о красивую импортную раковину, отчего раковина хрустнула, а браток рухнул на пол лицом вниз.

Из тех двоих, что остались еще в строю, один должно быть, был сильно пьян, потому что махал руками, в основном, у себя перед носом, словно отгоняя назойливых мух, а вот второй повел себя нетрадиционно, он отошел немного назад и завел руку за спину.

Ствол! - мелькнуло у меня в голове, но я не успел испугаться - он вытащил нунчаки и начал медленно раскручивать их, держа в правой руке. Левую руку он эффектно, как тореадор, отставил в сторону.

Нетрезвый браток стал просто мешать, и я, поймав паузу в его бестолковых движениях, провел классическую боксерскую серию - корпус - голова - корпус - и уложил его на пол, рядом со своими друзьями.

От первого удара нунчаками я уклонился, за моей спиной посыпался битый кафель, а браток получил несильный, на излете, удар в живот. Второй удар все-таки достал мою спину, плашмя и тоже на излете, но весьма ощутимо, а мой удар прошел вскользь по его щеке. Я, чтобы не упасть, сделал слепой шаг вперед, споткнулся о лежащего пацана и все-таки повалился лицом вниз. Может быть, это меня и спасло. Похоже, третьим ударом браток решил меня добить. Я перекатился к нему за спину, вскочил и, сложив руки в замок, ударил его по загривку. Удар получился опять скользящий и опять в ухо, но браток пошатнулся, наступил на лежащее тело и упал навзничь, взмахнув напоследок нунчаками. Этот слабый, но болезненный удар пришелся мне в левую руку и она сразу онемела, повиснув бесчувственной плетью.

Повезло, конечно, что это был последний удар в этом бою, а не первый. Я начал интенсивно растирать руку.

- Они живы? - раздался за спиной девчоночий голос.

Я пожал плечами и поморщился, рука начала отходить после удара и вместе с тем наливаться болью.

Дверь гальюна приоткрылась.

- Не надо шуметь, ладно? - сказал голос с кавказским акцентом.

В туалет вошел низенький крепкий кавказец в сетчатой тенниске, сквозь которую пробивалась густая черная шерсть на груди и животе.

- Так, маленький драка, да? - Кавказец посмотрел на меня. - Тебя я видел сегодня, ты с Годуновым сидел, правда?

- Правда.

- Годунов - хороший человек. Он твой друг?

- Друг. А вы кто?

- Я - Ашот. Саша не говорил, да?

- Нет, не успел, наверное…

Кавказец А тот почему-то сразу внушил доверие, казался давно знакомым и даже другом. Таких кавказцев показывали в старых советских фильмах, добрых и простодушных…

- Девушка твоя?

- Нет, я пришел, а они…

- Я понял. Шпана! Серьезные люди так не делают!

- Ашотик, милый, они меня убьют теперь! - девушка поднялась с пола и сейчас стояла у раковины, смывая с лица кровь.

- Не убьют, я их сам убью, нельзя так поступать, плохо! А ты иди в мой каюта, приведи себя в порядок!

Девушка послушно вышла из туалета.

- Вы тоже идите, дальше я сам разберусь. Сашу Годунова увидите, привет ему от Ашота, хорошо?

- Хорошо, - сказал я, но пошел не на выход, а в ту часть гальюна, куда, собственно, и стремился с самого начала.

Ну, город, криминальная столица, человеку отлить спокойно не дают…

Глава четвертая

Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!

Я проснулся в сумерках.

Белые питерские ночи давно закончились, и вечер наступал стремительно, как в пустыне.

Я был заботливо накрыт клетчатым, как шотландская юбка, пледом, иллюминатор распахнут, пропуская в каюту свежий воздух и шум улицы. Напротив сидела официантка Люда и грустно курила длинную дорогую сигарету.

- Проснулся? - спросила она. - Сейчас кофе принесу.

Вышла и вернулась почти сразу, неся в руках чашку кофе и сахарницу.

- Мне Саня Годунов сказал, чтобы тебя в шесть разбудить, а ты сам проснулся. Молодец!

Я приподнялся на локте, в нос сразу ударил горячий кофейный запах.

- А где Саня, он приезжал, что ли?

- Звонил. Ты кофе попей и иди в душ, а я тут приберусь пока.

Я взял чашку, сделал обжигающий глоток и зажмурился, по телу прошла горячая волна, сначала вниз, потом вверх, в голову, отхлебнул еще и потянулся за сигаретой.

- Ты лучше переезжай сюда, - сказала Люда, зябко повела полными плечами, прикрыла круглое окошко иллюминатора. - Саня просил уговорить тебя, чтобы переехал… Ты не думай, здесь хорошо, спокойно, и главное, безопасно. Это Годунов так сказал, а не я придумала.

Знаем мы вашу безопасность, подумал я.

Спина и особенно рука настойчиво ныли после дневной гальюнной разборки. Но Люда об этом инциденте не упоминала, и я решил тоже молчать. Значит, мы дружно делаем вид, что ничего не случилось…

- А где здесь жить-то? Целый день народ крутится. Вы ж круглые сутки работаете?

- Нет, открываемся в одиннадцать, закрываемся, когда уходит последний посетитель. Вот такой у нас европейский сервис! - Она улыбнулась, как мне показалось, печально. - А посетители только на палубе. Кубрики и трюм - это для своих, так что здесь и поживешь, сколько надо.

- Я подумаю, - ответил я и посмотрел на Люду. Сейчас она не была похожа на разбитную девицу, трущуюся горячим телом о посетителей, простая девчонка с грустным усталым лицом и крепкими руками.

Она поняла мой взгляд, опустила глаза.

- За день кружек натаскаешься, к вечеру руки болят - сил нет. Ноготь вот сломала, маникюр от воды слезает… А за нравственностью у нас крепко следят, в рабочее время никаких шашней. Саня Годунов - другое дело, он свой, а так - ни-ни…

- А Годунов какое отношение к паруснику имеет?

- Я думала - ты знаешь! Он же хозяину нашему жизнь спас, теперь они друзья. А тот для него все что угодно сделает.

Я кивнул, понятно, мол, и взглянул на часы, времени оставалось все меньше и меньше.

- Покажи мне, где душ, да я собираться буду, время уже поджимает.

- Пойдем! - Люда поднялась, мы вышли в коридор, соседняя каюта оказалась душевой. - А там джакузи, - сказала она, показав на дверь в переборке, - здесь вот шампуни всякие, подберешь, что надо, полотенце там висит, я в каюте подожду, - и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

После кофе и контрастного душа я почувствовал себя молодым, здоровым и сильным, не ко времени вспомнил Люду и с трудом избавился от этой приятной мысли, ожесточенно натерев себя полотенцем.

- Пока, - сказала Люда, поцеловала меня в щеку и пригладила влажные волосы, а когда я уже добрался до ведущего на палубу трапа, крикнула вдогонку: - Перебирайся к нам, ладно? - и помахала на прощание рукой.

* * *

В дверях клуба «96» стоял двухметровый верзила в хорошем костюме и при галстуке. На представителя сексуальных меньшинств он походил мало.

- Вы куда? - спросил меня верзила, загораживая проход.

- В клуб, - честно сказал я.

- Вы не член, - сообщил мне верзила и расстегнул пиджак.

Показались ремни подмышечной кобуры.

- И что делать? - поинтересовался я.

- Идти домой, баиньки.

- А я читал, тут концерты всякие устраиваются, Борис Михайлович Моисеев выступает. Люблю я Бориса Михайловича, и его творчество тоже люблю, - доверительно сообщил я охраннику.

- Проблемы, Гоша? - из темной глубины оплота нетрадиционной любви раздался знакомый голос Годунова.

- Нет проблем! - ответил я вместо Гоши.

- Леха, проходи…

Гоша переместил свое двухметровое тело в сторону, и я вошел в гнездилище разврата и порока.

Атмосфера порока была приятной, в ресторанном зале пахло большими деньгами - аромат дорогих сигарет и хороших духов из самой настоящей Франции, а не из подвала на Малой Арнаутской.

За столиками сидели вполне приличного вида люди, группирующиеся по признаку пола - мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. На сцене пело существо неопределенного пола, одетое в щедро открытое женское платье.

- Это - женщина? - тихонько спросил я Годунова.

Он внимательно посмотрел на певицу.

- Трансвестит, - сказал он неуверенно, - вроде бы…

Мы пересекли зал ресторана, очутились в каком-то подсобном коридоре, где вдоль стен стояли коробки с продуктами, металлические лотки, переложенные промасленной бумагой, в каких возят выпечку. Справа открылась дверь на кухню с ее привычными звуками и запахами, но мы повернули налево и через пару шагов уперлись в закрытую дверь.

Годунов немного повозился с замком, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Комната была довольно большая, метров двадцать, но длинная и с одним окном. В советские времена здесь могла находиться бухгалтерия или какой-нибудь сметный отдел, а сейчас стояли одинокий письменный стол, несколько разнокалиберных стульев в разных концах комнаты и старый зеленый сейф с облупившейся у ключевины краской.

- Садись, - сказал Годунов и сделал широкий жест рукой, сам он сел за письменный стол, машинально полистал перекидной календарь, взглянул на часы. - Сейчас мужики придут… Жрать хочешь?

Я кивнул. Годунов вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Я подошел к занавешенному шторой окну. Штора висела на редких кольцах, отчего ткань некрасиво пузырилась, а один угол свешивался далеко вниз. Давно немытое окно выходило во двор и снаружи было забрано решеткой. Рамы прогнили, и на уличной створке не было форточки, вернее, она была, но не на своем месте, а стояла между рамами, крепко связанная с ними толстой, как нитки, паутиной.

Я подвинул стул и сел рядом со столом. Лязгнул ключ, дверь открылась, и в сопровождении Годунова в комнату вошел официант с подносом. Видимо, это был мужчина, во всяком случае, одет он был в мужской костюм, но особая походка, накрашенные губы и ласковая улыбка напоминали о специфике данного предприятия общепита. Он снял с подноса горшочек с солянкой и блюдо, накрытое металлической крышкой.

- Приятного аппетита! - сказал официант томным голосом и улыбнулся.

- Спасибо, - ответил я и посмотрел в окно.

- Спасибо, Гена, - сказал Годунов, и Гена вышел.

Дверь закрылась, потом открылась вновь, и в комнату вошли двое.

- А вот и наши друзья, - сказал Годунов, вставая, - Дмитрий Порфирин и Аркадий Бессонов. А это - Леха, по прозвищу Кастет.

Мужики молча кивнули и устроились на стульях. Один их них, кого назвали Порфириным, больше всего напомнил мне паука - плотное, округлое туловище посередине и цепкие конечности сверху и снизу. Казалось, если он снимет ботинки, то вместо ступней окажутся ловкие обезьяньи пальцы, способные при желании выполнять работу рук.

Второй, Бессонов, был высоким, худым, на вид нескладным, как некормленный студент физтеха за три дня до стипендии. К тому же, на носу красовались очки с толстыми стеклами. И если от Порфирина, как теплом от печки, несло опасностью и угрозой, то Бессонов казался безвредным, как калькулятор, и глаза за большими стеклами смотрели невинно и беззащитно.

- Про Кастета я вам все рассказал, теперь послушайте про себя, - Годунов расположился за письменным столом, достал сигареты, зажигалку, вытряхнул пепельницу в плетеную корзину для бумаг. - Ты, Леша, кушай и слушай, а я говорить буду.

Я подвинул к себе горшочек с солянкой, втянул носом горячий мясной дух, потом поставил горшок перед Годуновым:

- Попробуй!

- Спасибо, Леша, я не хочу.

- Нет, ты попробуй!

- Чего, соли не хватает? Сейчас найдем соль!

- Попробуй, попробуй, Саня!

Он пожал плечами и стал шарить глазами по столу.

- Ну, пидор, ложку не принес!

- А соляночка вкусная, должно быть, - мечтательно сказал я.

Годунов метнулся к двери, проорал в коридор:

- Гена, сюда!

Послышалось что-то вроде цоканья копыт, Годунов прикрыл за собой дверь и начал долго и грозно выговаривать официанту, на что тот отвечал тонким жалобным голосом, потом вновь застучали копытца, и Годунов вернулся в комнату с разнообразным шанцевым инструментом в руке.

- Выбирай прибор, Леха, и слушай, буду тебя с командой знакомить. Вот Дима Порфирин, человек, которого я знаю уже тысячу лет, потому что мы вместе учились еще в гэбэшном училище, распределились в одно Управление и занимались одной работой. Понимаешь, что я имею в виду?

Я кивнул и отложил на время ложку, от крепкого мясного бульона перехватило дыхание и выступили слезы.

Годунов спросил:

- Пить что-нибудь будем?

Все отказались, каждый по-своему, и Годунов сказал:

- Тогда я продолжу. Следующим фигурантом нашей увлекательной истории является господин Бессонов, Аркадий, как-то там по батюшке. Среди друзей и врагов более известен как «Кеша» - вроде не от Аркадия производное, но к господину Бессонову очень подходит. История у него совершенно замечательная. Я ее в деталях не помню, но Кеша в случае чего поправит. Начнем с того, что Кеша - человек сугубо мирный, даже в армии не служил по состоянию здоровья, белобилетник, то есть. Но обстоятельства жизни сложились таким образом, что взял он в руки винтовку, научился с ней прилично обращаться и встал на тропу войны…

- Мужики! - я оглядел свою команду.

По отдельности они мне все очень нравились, кроме разве что Димы Порфирина, а как они смогут работать вместе, покажет только практика. Обычно, из таких вот одиноких волков команды не получается…

- Честно скажу, - продолжил я, - плана у меня никакого пока нет. Во-первых, я только приехал, а во-вторых, не знал, с кем придется работать. Теперь - знаю… Думаю, за пару дней что-нибудь само в голову придет. Саня, с тобой связь через телефон держим?

- Да. На крайняк - можно здесь про меня узнать или на «Ксении». Ты, кстати, не надумал туда переселяться?

- Пока - нет.

Я поднялся и, оглядев собрание, сказал:

- Ну, пошел я. Значит, думаю, через два дня встретимся. Проводи меня, Саня.

Я распрощался с Порфириным и Кешей и мы с Годуновым вышли.

В зале танцевало несколько пар, из углов доносились томные вздохи влюбленных.

На выходе охранник Гоша вяло отбивался от лысого мужчины с ярко накрашенными губами.

- Проблемы, Гоша? - спросил Годунов.

- Он - не член, а туда же, лезет, - пожаловался Гоша.

- Пропусти его, все имеют право на свободную любовь.

Гоша посторонился, а лысый полез обниматься к Годунову.

- В зал, - ласково сказал ему Годунов, - все чувства только в зале!

Лысый с пониманием кивнул, послал нам троим воздушный поцелуй и изящно проскользнул в клуб.

- Гоша, запомни этого человека и пропускай его ко мне в любое время дня и ночи, - сказал Годунов, указывая на меня.

- Член? - спросил Гоша.

- Нет, друг!

Гоша внимательно оглядел меня с ног до головы, улыбнулся и кивнул головой.

- Понято. Друг.

Боюсь, что его представление о мужской дружбе сильно отличалось от моего.

* * *

Я распрощался с Годуновым и пошел по темной питерской улице. Дойдя до ближайшей арки, я оглянулся, у дверей клуба никого не было, и свернул в подворотню. По моим расчетам, именно в этот двор выходило окно нашей совещательной комнаты, и я не ошибся. Окно я узнал сразу, только на нем стояла старая некрашеная решетка. Вдоль стены я подошел к окну и осторожно заглянул в него. В щель между шторами были видны трое мужчин, стоящих у письменного стола и что-то обсуждающих, склонив друг к другу голову. Дверь комнаты открылась, и к ним присоединился четвертый мужчина - лысый, с ярко накрашенными губами. Обсуждение пошло более живо, но слов я, к сожалению, расслышать не мог…

Глава пятая

Как избавиться от хвоста

В гостиницу я шел пешком.

Погода хорошая, с Петроградской до Невского - крюк небольшой, можно не только прогуляться, но и проверить окружающую среду на предмет хвоста.

Я не спеша шагал по городу, смотрел на дома, которых никогда не видел, хотя всю свою жизнь, почти сорок лет, прожил в Питере, любил гулять по городу, сначала, когда учился в школе, - так просто, а став постарше - с друзьями, от одного пивного ларька к другому, благо Петроградская была ими густо усеяна от Карповки до Тучкова моста, где пивную экскурсию венчали два ларя на Блохина и бесплатный в ту пору туалет возле Князь-Владимирского собора.

Попутно я заходил в шопы и бутики, флиртовал со скучающими продавщицами, примерял шляпы и очки от солнца, и все это только для того, чтобы посмотреть в зеркало и убедиться в том, что никто за мной не идет, не стоит в нетерпении у дверей и не покупает ненужные вещи за соседним прилавком.

Так, в гордом одиночестве, я добрался до «Октябрьской» - гостиницы, где была моя временная штаб-квартира. Оставалось сделать не больше десяти шагов, чтобы под цепким гэбэшным взглядом швейцара переступить порог «Октябрьской» и почувствовать себя почти дома, но тут от стены отделилась мужская тень - мужичонка непонятного возраста в надвинутой на лоб кепке, с зажатой в зубах папиросиной.

«А во рту у тебя, братец, должна быть фикса, и на руках наколки», - подумал я с облегчением.

Хвост все-таки был. Возможно, мужичок потерял меня на пути к фрегату «Ксения» и теперь маялся бедолага, давно желая выпить и закусить, но боясь потерять меня окончательно и получить в результате неслабый втык во все возможные отверстия. В том, что втык будет неслабый, я не сомневался, как и в том, что мужичок приставлен ко мне питерской братвой, которая посмотрела видеокассету с моим притворным покаянием.

То, что мужичок не от Петра Петровича Сергачева, меня сильно порадовало - не хотелось иметь Сергачева своим врагом, потому что от его людей так просто мне было бы не уйти, а скорей всего - и не уйти вовсе. Сам крепкий профессионал, Сергачев окружал себя лучшими людьми, лучшими из тех, кого можно купить за деньги или соблазнить какой-то привлекательной идеей.

Я прошел мимо мужичка вольным шагом жуира, фата и ловеласа и на всякий случай снял купленные в одном из бутиков солнечные очки, чтобы блатной хвост убедился, что это именно я, и не манкировал своими обязанностями.

Хвост засуетился еще больше, натянул кепку до самой губы с прилипшей папироской и разболтанной походкой литовской шпаны пошкандыбал за мной, время от времени лихо сплевывая.

Убедившись, что хвост на своем месте и по ходу дела не отстанет и не потеряется, я свернул на Греческий проспект и начал высматривать какую-нибудь стройку. В двух шагах от Невского проспекта обязательно должны что-нибудь ремонтировать. Так было всегда.

Действительно, не успел я пройти и одного квартала, как обнаружился старый прогнивший забор, окружающий давно заброшенную стройку. Ворот здесь не было, наверное, никогда, и стройплощадку давно облюбовали как удобное место для отправления естественных надобностей, поэтому, осторожно ступая, я прошел в глубь долгостроя и завернул в дверной проем первого этажа.

Хвост вбежал на площадку и начал тревожно оглядываться. Меня, естественно, нигде не было видно. Не для того Кастет прячется, чтобы его увидели. Мужик сорвал с голову кепку, вытер ею вспотевшее лицо и, как Ленин, зажав ее в кулаке, начал продвигаться вперед. Так как смотрел он по сторонам, а не под ноги, то на втором или третьем шаге неминуемо вляпался в кучу дерьма, что и прокомментировал злым матерным воплем. После этого он поиски Кастета прекратил, снял правый ботинок и, стоя на одной ноге, принялся очищать подошву о кривую ржавую арматурину, торчащую из бетонного блока. Лучшего случая, чтобы взять хвоста в плен, и придумать было трудно, но вылезать из своего укрытия было лень, и я решил подождать, когда потенциальный «язык» подойдет поближе.

Теперь мужик тщательно осматривал землю перед каждым своим шагом, поэтому шел вперед медленно и, в принципе, я давно уже мог бы лежать в пахнущей цветами ванной, а не нюхать миазмы советского домостроения. Но цель у меня была совсем другая - взять в плен посланника враждебной мне стороны и, после долгих пыток, отпустить к пославшим его с приветом от Кастета и самыми зловещими и недобрыми пожеланиями в их адрес.

Мужичок медленно, как сапер, продвигался по загаженной территории, постоянно вытирая кепкой мокрое от напряжения лицо, и уже совсем было прошел мимо меня, так что пришлось поднять с земля некрупный камушек и метнуть в блестящую от пота лысину. Мужик схватился за голову, присел и начал испуганно озираться. Я притворно закашлялся и для пущей наглядности высунул в дверной проем ногу. Я рассчитывал, что мой преследователь наконец-то вычислит мое укрытие и аки хищное животное бросится на меня. Но результат оказался прямо противоположный, мужичок сначала присел еще больше, потом резво развернулся и большими прыжками устремился на улицу.

Это не входило в мои планы, поэтому пришлось вылезти из своего укрытия и броситься в погоню. Выглядело это не так эффектно, как в американских боевиках, не сопровождалось яростными криками и стрельбой из больших красивых пистолетов. В два расчетливых прыжка я настиг незадачливого преследователя и схватил его за шиворот. Мужик вскрикнул и закрыл голову руками.

- Не боись, - сказал я ему добрым голосом, - бить не буду. Пока…

Мужик хрюкнул и, по-моему, обделался. Во всякому случае, остро запахло свежим дерьмом.

- Пошли, - сказал я, стараясь держать его на расстоянии вытянутой руки.

Мужик опять хрюкнул, и ноги у него подкосились. Я затащил его внутрь дома и приставил к стенке, но он упорно сползал на грязный, загаженный многими поколениями петербуржцев пол.

- Стоять! - приказал я и поднял с земли арматурный прут.

- Ой, - ответил мужик и рухнул лицом вниз на пол.

Я потрогал его концом кроссовки, убедился, что скрываться он не думает, и пошел на поиски веревки. Обрывки бечевок валялись повсюду, но были или коротки, или грязны, или сгнили от долгого беспутного лежания. Тогда я выдернул из стены кусок провода, который доисторические строители проложили, чтобы когда-нибудь их потомки провели сюда ток и освещали жизнь людям далекого будущего.

- Вставай, - сказал я.

Мужик дополз до стены и сел, на большее он был уже не способен.

- Говори! - приказал я и стегнул проводом стену рядом с его головой.

Мужик закрыл лысину руками и что-то простонал.

- Что? - грозно спросил я.

- Пить, - простонал мужик уже отчетливей.

- Извини, братан, шампанского нема! Говори, если есть чего сказать, и я пойду. Мне преступления совершать надо, а не с тобой тут валандаться…

- Гы-гы-гы, - произнес мужик.

- Смеешься! - горько сказал я. - С вором в законе и поговорить не хочешь, гордый, как белорусский партизан. Смотри, сейчас пытку тебе учиню, - и я потряс проводом.

- Го-го-го, - сказал мужик и добавил. - Бу-бу-бу.

- Чего? - переспросил я. - Богу своему молишься?

- Говорить буду, - ему с трудом, но удалось составить слоги в слова.

- Говори, гнида непотребная! Ты знаешь, что с вором в законе разговариваешь? Ты знаешь, говно поросячье, что меня сам Дядя Федя в тюрьме крестил?

- Да, - прошептал мужик.

- Ну так я тебя сейчас! - с пафосом воскликнул я и сделал из провода удавку. - Видел, волчья сыть? Говори!

И мой преследователь рассказал, что братва собрала малый сход, на который не позвали ни Кирея, ни Сергачева, ни Гену Есаула, то есть всех тех, с кем я контактировал в блатном мире. Не позвали потому, что знали - они будут защищать меня и требовать, чтобы я пришел на большой воровской сход и дал свои объяснения.

Так что вступиться за меня было некому, и братва постановила - казнить Кастета лютой казнью, но прежде вызнать, что я хочу делать и нет ли во всем этом какого вреда воровскому сообществу. Все это было понятно, предсказуемо, и кассету Черных записывал именно с целью вызвать такую реакцию.

- Хорошо, - сказал я, выслушав рассказ «языка». - Вставай, гнида! - и я растянул удавку под размер его головы.

- У-у-у! - завыл мужик.

- Не запугаешь! - заверил я его. - Вставай!

Он с трудом поднялся на ноги, отчего остро запахло мочой.

- Передай своим наймитам, что Кастет в городе, Кастет не один, и тот, кто протянет к нему свои поганые лапы, захлебнется в собственном дерьме. Говорить я буду, но только с правильными ворами, а не со всякой шоблой, вроде тебя. Все понял? - я задержал дыхание, сделал шаг вперед и показал лазутчику проволочную удавку.

- Понял, - отчетливо произнес мужик. Главное для себя он, действительно, понял: я возвращаю ему жизнь и свободу, а остальное пока не так и важно.

- У тебя часы есть? - спросил я.

- Есть, - сказал мужик и принялся расстегивать ремешок наручных часов.

- Я сейчас ухожу, а ты выйдешь отсюда не раньше чем через полчаса, - сказал я ему. - Сверим время!

Уточнять хронометраж он не стал, а вместо этого выронил кепку и сам повалился вслед за ней в лужу собственной мочи.

- Уринотерапия, - констатировал я и добавил: - Ети ее мать!..

* * *

С большим трудом отмывшись от запахов российской стройки и надев все чистое и ароматное, я отправился на свидание к Светлане. Во-первых, чтобы увидеться, пообщаться и, если представится такая возможность, предаться усладам любви, а во-вторых - чтобы в деревенской тиши поразмышлять о будущности России и составить план, с помощью которого мы, три немолодых уже мужика, могли бы остановить экспансию Романова и, самое главное, спасти из его лап Светлану.

Дорога до поселка Тайны была недолгой, но томительной и грустной. Томительной от ожидания встречи с любимой, которая внезапно стала очень значительной частью моей жизни. Существенной и неотъемлемой, как часть тела, жизненный орган или брат-близнец, родство с которым, как говорят, чувствуется на расстоянии, и всякая боль, переживаемая им, становится твоей болью, страдание - твоим страданием.

Приехал я без предупреждения и застал Светлану в деревенской одежде с чужого, более крупного плеча. Она срывала гроздья красной смородины, выбирая из колючих веток самые зрелые, налитые спелым соком ягоды и укладывая их в стоящее у ноги голубое пластмассовое ведро.

Глория Викинговна сидела за врытым в землю деревянным столом и занималась множеством дел сразу - перебирала ягоды, отделяя их от сора, листиков и тоненьких веточек. Кроме того, она пила крепкий кофе из маленькой, не чайной, чашки и курила длинную сигарету.

Одета тетя Глаша была в элегантный джинсовый костюм, явно купленный не на рыночном развале, и в туфельки без каблуков, в которых впору расхаживать по подиуму, а не топтать землю садового участка.

- Лешенька! - крикнула Светлана, опрокинула пластмассовое ведро и бросилась ко мне обниматься и целоваться.

Тетя Глаша восприняла мое появление спокойнее, но тоже обрадовалась, сняла с колен небольшой медный тазик, куда складывала очищенные ягоды, и поднялась мне навстречу. Но пока что мной полностью завладела Светлана. Она висела у меня на шее, шептала что-то невнятное то в одно, то в другое ухо, время от времени переспрашивая: - Правда, Леша? - целовала все доступное для поцелуев и, в довершение всего, обхватила мои ноги своими, в результате чего мы едва не оказались в гуще какого-то ягодного кустарника.

Наконец я с трудом оторвал от себя влюбленную девушку и сделал несколько шагов в сторону тети Глаши. Она терпеливо дождалась конца любовного безумия и теперь улыбаясь протягивала мне навстречу обе руки. Этим она сразу решила проблему, которая всегда беспокоит меня при встрече с малознакомой женщиной. Подавать руку, как мужику, я считаю не очень приличным, целовать - тоже как-то не так, поэтому я обычно ограничивался вежливым кивком с приличного расстояния. Тетя Глаша решила, что нам надо обняться, и я с готовностью распахнул руки.

- Садись, Леша, - она смахнула со скамейки ягодные прутики и села на самый дальний ее конец, чтобы оставить место и для Светланы. - Надолго к нам?

- На пару дней, - ответил я, - с ночевкой. Будет где переночевать?

Тетя Глаша задумалась.

- Во времяночке тебе постелю, ночи еще теплые, тебе хорошо будет, никто не помешает. Светланка-то, она в доме спит, так что отдохнешь спокойно, без всяких глупостей.

Лицо у меня, видимо, вытянулось или приняло какое-то смешное выражение, потому что тетя Глаша засмеялась, стукнула меня по руке кончиками пальцев и сказала:

- Шучу я, в доме постелю, места еще на пионерский отряд хватит. - Она вдруг погрустнела, стала переставлять разные лежащие перед ней вещи и, не поднимая глаз, сказала: - Предчувствие меня какое-то мучает, Леша, плохое предчувствие, а я в это дело верю. Сколько раз меня в жизни интуиция выручала, не перечесть! Сейчас, понимаешь, все хочу дом этот домовиной назвать. Со Светланкой разговариваю, с соседями, или вот с тобой сейчас, так и просится на язык - «домовина».

- Ну и что? - удивился я.

- А то, что домовина - это гроб. Живые люди в домовине не живут, а я пока помирать не собираюсь, я еще замуж выйти хочу…

- Так, может, это не вас касается, кого-то другого? - осторожно спросил я.

- Меня, Лешенька, меня. Моя интуиция на других не распространяется, к сожалению.

Она неожиданно заплакала, тихо, беззвучно, оставаясь сидеть с неподвижным лицом, по которому катились крупные, как ягоды смородины, слезы…

Остаток дня я провел в работах по дому, лишенному умной мужской руки. Приколачивал разные дощечки, планочки и рейки, которые мне услужливо подавали по очереди Светлана и Глория Викинговна. Потом было чаепитие с домашней выпечкой и вареньями разных сортов, в результате чего наступило ощущение сытости и блаженной дремы, которая и заставила нас улечься на двух стоящих в тени раскладушках. Глория Викинговна спать не ложилась, занимаясь варкой и готовкой, поэтому, проснувшись, мы со Светланой обнаружили накрытый стол во главе с огромным чайником.

Хлопоты по дому доставляли Глории Викинговне явное удовольствие, но настроение у нее не улучшилось, и, улучив момент, она тихонько спросила меня:

- Лешенька, а то, чем ты занимаешься в городе, это очень опасно?

- Опасно, - подтвердил я, - но для меня и, может быть, для Светланы. Вас это не касается ни коим боком, так что - не беспокойтесь.

- Предчувствие у меня, Леша, предчувствие…

- Если хотите, мы уедем. Деньги есть, я Светлану пристрою куда-нибудь.

- Нет, Лешенька, судьбу не обманешь.

Тут прискакала Светлана, повисла у меня на плече, говорила что-то, чего можно было и не слушать, потому что эти слова предназначались для передачи чувства, а не мысли и были чем-то вроде музыки, которую слушаешь всю, целиком, не расчленяя в уме на отдельные звуки и аккорды.

Когда опустились сумерки, тетя Глаша куда-то исчезла, что мы обнаружили не сразу, а просидев некоторое время на скамейке у деревянного, врытого в землю стола. Мы слушали тишину деревенского вечера, неохотно отрываясь, чтобы отогнать прибывающую с темнотой мошкару, и Светлана сказала:

- А не пойти ли нам баиньки? - и сказано это было таким тоном, что сомнений в бессонной ночи не возникало.

Тут мы заметили, что Глории Викинговны нет, и где она - неизвестно. Мы хотели уже устремиться на поиски, но тетя Глаша неожиданно возникла в свете единственного горящего в доме окна и сказала:

- Пожалуйте в баньку!

Оказалось, что днем она ухитрилась не только приготовить всяких домашних вкусностей, но и истопить баню, стоящую в глубине участка, а сейчас воспользовалась первым, самым вкусным паром.

В густом сумраке ароматной, прогретой сосновыми шишками парной соблазнительным фантомом перемещалось обнаженное тело Светланки, которое я отлавливал в облаке пара и с наслаждением хлестал вымоченным в квасу веником, вслушиваясь в ее подозрительно громкие стоны…

Потом я проводил ее, уставшую, но блаженно улыбающуюся, в дом, а сам сел во дворе на сырую от росы лавку, с наслаждением закурил и принялся размышлять над тем, что происходит в моей жизни…

* * *

Я смотрел на тлеющий огонек сигареты и вспоминал Годунова, его людей - Порфирина и Бессонова, таинственного мужика с лысым черепом и накрашенными губами, который пришел сразу после моего ухода и был принят как свой в компании Годунова. Это могло не говорить ни о чем, но могло означать и то, что я опять остался один, без человека, на которого мог бы положиться, не думая и не боясь предательства и измены, выстрела из-за угла или удара ножом в спину…

* * *

- Все беды России - от инородцев! - Черных вольготно расположился в кресле моего номера в гамбургской гостинице «Саксонский двор».

Я был уже «свой», меня уже можно было не привязывать к креслу, не запугивать пытками, которыми подвергнут Светлану в случае моей строптивости и непослушания. Я уже побывал в одном из «Орденсбургов», в часовне, где прежде творились тайные и кровавые обряды, а сейчас проходило посвящение в члены ордена Великого и Ужасного Черных.

Посвящения я никакого не проходил, но в часовне побывал и, видимо, уже считался посвященным, не слепым исполнителем жестокой воли Черных, а человеком ближнего круга, приобщенным, творящим зло не из недомыслия, а сознательно, потому что выслушал, не возражая, доктрину Черных и, следовательно, стал его сторонником. Другого варианта он, видимо, не признавал. То, что он говорил, было разумно, логично, это нельзя было опровергнуть, поэтому оставалось только принять.

- Возвысить Россию можно лишь очистив ее от инородцев, - вещал тогда Черных, - я верю, что русские - великая нация, злой волей поставленная на колени. Моя задача, наша задача - поднять Россию с колен, но для этого нужно прежде всего сделать ее чистой. Очистить ее от шелухи и плевел, соскрести коросту инородчества, и тогда Великая Русь сама воспрянет, поднимется - на страх и восхищение врагам. Ты скажешь, что это - фашизм. Но я спрошу тебя, а что такое - фашизм? Ты не сможешь мне ответить, у тебя нет слов, и ты обращаешься за чужими словами и мыслями к книгам, и там ты читаешь, что фашизм - человеконенавистнеческое учение, в основе которого лежит идея о превосходстве одной нации или расы над прочими… Что еще мы можем узнать в умной книге о сути фашизма? То, что он базируется на военной мощи государства, милитаризме и так далее. Хорошая, правильная и умная мысль. Но если взглянуть на историю второй половины XX века, то окажется, что самым милитаристским государством были США. Можно сказать, что все это время Америка воевала. Сначала в Корее, потом - во Вьетнаме, потом участие в локальных конфликтах Латинской и Центральной Америки, «Буря в пустыне» и так далее, и так далее… Получается, что США - это фашистское государство! Согласись, это - полная чушь. Что ж, определения пишутся людьми, а люди, как известно, несовершенны. Посмотрим, так сказать, историческую практику фашизма. Строго говоря, существовали только три государства, где фашизм был признан в качестве государственной идеологии. Это Италия, Германия и Испания. В Италии и Германии фашисты пришли к власти законным, или, как модно сейчас говорить, легитимным путем. В Испании генерал Франко захватил власть в результате государственного переворота или мятежа, хотя я бы назвал это революцией. Режим в Италии и Германии изменился в итоге Второй мировой войны, но Испания под пятой зловещего каудильо Франко сохранила фашизм до самой его смерти в 1975 году, и вождь нации с почестями был похоронен в мавзолее, а страна достойным членом вошла в содружество европейских государств.

Я потряс головой.

Воспоминание, скорее походившее на наваждение, пропало. Но все же…

Это что ж такое получается? Черных - Гитлер XXI века?..

Черт знает что!

Однако…

План, пока неясный, без деталей и подробностей, но уже определенный, возник в моей голове. Детали, как мясо на костях, нарастут со временем, главное - уже родилось…

- Лешенька! - голос Светланы окончательно вернул меня к жизни.

- Иду! - охотно откликнулся я и затушил окурок в старой консервной банке…

Глава шестая

Яволь, майн фюрер!

- Что ты сделал со мной, грязное животное? - голос Светланы звучал гневно, но ее вид, ее лицо и глаза говорили совсем о другом. Давно я не видел ее такой счастливой и умиротворенной. - Я не могу ходить, мне даже сидеть больно, - продолжала жаловаться она. - Как я сойду к завтраку?

- Завтрак я подам тебе в постель, - сжалился я, хотя сам чувствовал себя не вполне трудоспособным.

- А я не хочу завтракать, лучше поцелуй меня!

- Никогда! Я не могу допустить, чтобы ты целовалась с грязным животным! - Я решительно выбрался из постели и нетвердыми шагами подошел к двери. - Поищу какую-нибудь непорочную зверушку, тщательно отмою ее от грязи и принесу тебе - целуйся на здоровье! - я открыл дверь, собрался с силами и перешагнул порог.

- Вернись, Леша, я все прощу! - донесся до меня слабый голос Светланы, но было уже поздно, я спускался по лестнице.

- Мне кажется, ты похудел, Леша, - сказала мне Глория Викинговна, когда я добрел до кухни. Она опять была вся в джинсе, костюмчик был другой, с какими-то рюшечками и воланами и тоже явно не «секонд-хэнд».

- Баня, - объяснил я, - банный пар способен творить чудеса.

- Да, - согласилась она, - но лучше бы я постелила тебе во времянке…

После завтрака я объявил дамам, что убываю в город.

- Да? - в один голос сказали они и переглянулись.

- Да, - решительно подтвердил я, - ибо дела требуют моего присутствия в городе. Только там я могу заниматься делами. А здесь - не могу, - на всякий случай добавил я.

- Но ты вернешься, Лешенька? - жалобным голосом спросила Светлана.

- Вернусь, обязательно вернусь, - сказал я и поднялся. Настала пора претворять мой план в жизнь.

* * *

Пока колеса электрички неспешно катились в сторону города, я доводил до совершенства мой план по противодействию Черных, и, когда показались строения Балтийского вокзала, план уже был готов полностью, кроме тех мелких деталей, которые предусмотреть было просто невозможно.

В вокзальной толчее я с трудом нашел свободную телефонную будку и набрал секретный номер Всеволода Ивановича Киреева. Номер этот действительно знали только самые близкие Кирею люди, получилось так, что и я вошел в их число. Киреев поднял трубку сразу, после двух или трех гудков, сказал спокойно:

- Слушаю! - и замолчал, ожидая, что ему скажут на другом конце провода. А сказать должны были что-то очень важное, по этому телефону из-за пустяков не звонили.

- Всеволод Иванович, это - Леша Кастет, хочу с вами встретиться, - сказал я и буквально затаил дыхание - от того, что и как ответит мне Кирей, зависел успех моего плана.

Кирей молчал, не бросил в остервенении трубку, не ответил матерно, посылая в недра женского организма, он просто молчал, что, если подумать, было уже неплохо.

После долгой, казалось, бесконечной, паузы Киреев тихо произнес:

- Слушаю тебя, Леша!

Я не удержался, сделал международный жест - ударил левой рукой по сгибу правой и крикнул мысленно: - Все, Черных, теперь я тебя сделаю!

- Слушаю тебя, Леша! - повторил Кирей.

- Очень хочу поговорить с вами, Всеволод Иванович. Давайте встретимся.

Киреев вдруг рассмеялся:

- Боюсь я с тобой встречаться, Леша. Ты, говорят, одного мужичка так напугал, что он обделался, без штанов домой пришел…

Дружно посмеялись над незадачливым хвостом, приставленным ко мне, как я и думал, без ведома Кирея, и я снова сказал:

- Давайте встретимся, Всеволод Иванович! - каждый раз я умышленно называл его полным гражданским именем, потому что помнил наш первый разговор, когда он попросил звать его именно так, и еще потому, что испытывал к Всеволоду Ивановичу Кирееву настоящее, неподдельное уважение.

- Настойчивый ты, Леша, тебе бабу уговорить, как два пальца обоссать… Ладно, говори, где и когда, а я помаракую - получится или нет. Я ж человек занятой, не знаешь, наверное, меня Сергачев хочет в Думу пропихнуть, чтобы я нужные для меня законы писал и сам по этим законам жил. Очень, оказывается, это удобно - жить по тобой же написанным законам!

- Меня что-то в садово-парковую зону тянет, - дипломатично ответил я. - Погода хорошая, солнышко светит, птички поют…

Киреев подумал, пошелестел какими-то бумажками, сказал:

- Знаешь, что, Леша, у меня сегодня встреча с этими, как их… с избирателями в Павловске, там парк неплохой, и птички поют. Тебя устроит?

- Павловск - это хорошо, - согласился я. - А когда?

- Встреча у меня в шесть, можно до, или после, как хочешь…

- Давайте тогда в четыре, на Большой звезде, есть там такая. Годится?

- Легко!

- Только просьба у меня будет, Всеволод Иванович. Не обижайтесь, пожалуйста, но давайте без всякой силовой поддержки. Я сам могу людей подогнать, но, скажите, нам с вами это надо?

- Согласен, не надо. Со мной охрана будет, это вроде как по режиму положено, кандидат в депутаты, все дела, но я их в машине оставлю. Ты ж наверняка сам не без прикрытия приедешь?

- Наверняка! - рассмеялся я. - Но они тоже где-нибудь отдохнут. Так что - договорились?

- Договорились!

Повесив трубку, я сразу позвонил Годунову, после чего сделал кой-какие необходимые для встречи покупки и ровно в шестнадцать уже гулял по Аллее Красного Молодца, что как раз и упиралась в Большую звезду, где была назначена встреча.

* * *

Кирей появился в шестнадцать десять, быстрой походкой, почти бегом, влетел на площадку Большой звезды и остановился, оглядываясь по сторонам.

- Здравствуйте, Всеволод Иванович!

Он обернулся на мой голос, машинально поправил сбившийся при быстрой ходьбе галстук и улыбаясь протянул руку.

- Здравствуй, Алексей! Опоздал я маленько, извини.

- Все в порядке, Всеволод Иванович, это я виноват, далековато от входа стрелку забил. - Я деликатно взял его под руку. - Погуляем? Там, подальше, аллея Молодого Жениха, а это - аллея Зеленой Женщины. Что предпочитаете?

- Как хочешь, Леша, хотя женщины мне всегда ближе были…

И мы свернули на аллею Зеленой Женщины.

В будний день парк был пуст, лишь время от времени встречались пенсионеры и молодые мамаши с колясками и чадами, которые, держась за уверенную материнскую длань, волокли за собой большие пластмассовые грузовики или ярких, размахивающих крыльями бабочек на колесном ходу.

- Разговор непростой у нас будет, Всеволод Иванович, но нужный, и мне и вам нужный, чтобы, как говорится, расставить точки над «е».

Я помолчал, не для того, чтобы театральным образом драматизировать ситуацию, а чтобы окончательно собраться с мыслями и дойти до нужной свободной скамейки, где можно было бы присесть и не спеша поговорить.

- Не знаю, как у вас, - продолжил я, когда мы расположились на скамейке, - а у меня до сих пор кровь еще не остыла после всех этих американских приключений. Но дело даже не в них, хотя мужики хорошие полегли: Володя Седой - в Америке, Паша - в Гамбурге, другие…

Кирей кивнул понимающе, с Володей Седым он был особенно близок и отдавал мне его в Америку скрепя сердце.

- Понимаешь в чем дело, Кирей, вся эта история, тяжелая, жутко кровавая, помнишь взрывы в Берлине, Забайкалье, убийства в Питере, Чикаго, Токио - все это ментовских рук дело. Я, может быть, немножко упрощаю, но - самую суть… На самом деле ментов тоже используют втемную, за всем этим другие люди стоят, еще серьезнее, а главная их цель была - вытащить вас, блатных, из подполья. Я, конечно, условно говорю, ни в каком подполье ни ты, ни Гена Есаул не скрывались и не скрываетесь, но им нужно было заставить вас действовать, так сказать, официально. Выйти на поверхность в правильной и справедливой борьбе с мировым наркобизнесом и террором. Ты сам говорил, что правильные воры никогда наркотой не торговали и не торгуют, а уж террор, убийство людей невинных, ни к чему не причастных и из-за чего? Ради никому неведомых целей очень большой политики!..

* * *

Я замолчал, чтобы перевести дыхание, закурить и взглянуть в глаза Кирею. Он распустил узел галстука, потом совсем снял его и небрежно сунул в карман, расстегнул верхние пуговицы рубашки.

- Дай закурить, - хрипло сказал он, - мои остались в машине… - Он неопределенно махнул рукой в сторону.

Я вытащил пачку привычной «Явы», он, не глядя, взял, затянулся, закашлялся, посмотрел на сигарету.

- Чего у тебя, Кастет, денег нет, что ли? Давай я тебе коробку нормальных сигарет куплю, пусть стоит…

- Спасибо, конечно, Всеволод Иванович, за вашу заботу…

- Все ерничаешь, - осудил меня Кирей, стукнул кулаком по колену. - Я ж чувствовал, что это подстава, чувствовал! А кто меня уговорил? Сергачев! Убью эту лысую заразу, вернусь в город и убью на хрен!

- Не горячись, Кирей, послушай, что дальше было, моя песня еще не кончилась…

- Говори, только дай еще этой твоей махорки.

- Это, Всеволод Иванович, не махорка, это сигареты, называются «Ява», полный вкус, вот на пачке написано.

Кирей в ответ немногими популярными словами объяснил мне, где должны находиться сигареты «Ява», табачная фабрика, которая их выпускает, а также остров Ява из группы Больших Зондских островов. Мне кажется, он ошибался. Столько разнообразных вещей не могли поместиться там, куда он их отправил, но я не стал этого говорить, время для подобных дискуссий еще не пришло.

- Итак, - продолжил я свой рассказ, - после того, как криминал выходит на свет божий, с самыми добрыми и справедливыми целями выходит, его начинают гасить, явно и тайно. Эта акция, конечно же, находит поддержку у населения, убиты или задержаны десять криминальных авторитетов, или двадцать, или - сто. Разгромлена одна преступная группировка, вторая, третья… Менты, все менты вместе и каждый в отдельности, становятся национальными героями - в неравной борьбе они побеждают гидру уголовного мира, ну, и так далее. Сам понимаешь, что можно наговорить и написать обо всем этом.

Кирей кивнул, огонек сигареты подбирался уже к фильтру, и я вытащил пачку и положил ее на скамью между нами.

- Но что меняется в жизни вообще и для честных обывателей в частности? А для честных обывателей не меняется ничего! Те, скажем так, сферы деятельности, которые контролировал ты, или Гена Есаул, или еще кто, они теперь под ментовской крышей. Что делалось, то и будет делаться, но бабки потекут в карманы милицейских мундиров, а карманы у них - бездонные, сам знаешь.

Кирей опять кивнул, потянулся к пачке.

- А теперь - самое главное. Менты - они тоже шестерки в этой игре, козырные, но - шестерки. Но будь ты даже джокером непобиваемым, всегда есть кто-то, кто важнее тебя - это Игрок. Над ментами стоит одна очень интересная служба, я пока о ней мало что знаю, поэтому помолчу, но зато мне много чего известно про того, кто тасует эту колоду и сдает карты. Я имею в виду человека по фамилии Романов… но это у него что-то вроде псевдонима, а настоящая фамилия этого секретного генерала… - Вот тут я позволил себе сделать мхатовскую паузу. - Черных. Евгений Павлович Черных. Помните такого человечка? Раскатывал в инвалидном кресле по вашему особняку, мысли умные изрекал, с мамой его у вас чуть ли не роман закрутился…

Это был, конечно, удар ниже пояса, но я решил Кирея не щадить. Пусть злится, пусть свирепеет, мне сейчас это только на руку.

Кирей схватил пачку, скомкал ее и швырнул в кусты. Посидел, сжимая и разжимая кулаки, потом встал и принялся расхаживать перед скамейкой.

- Не верю я! Что хочешь со мной делай - не верю!

- Курить больше нечего, - сказал я, проследив полет пачки. - А верить или не верить - это личное дело каждого. Я тебя, Кирей, не в новую религию обращаю, а говорю, что и как есть в этой жизни. Ты собирался Сергачева убить, когда в город вернешься, так я посоветую - перед тем как убивать, ты поговори с ним. Человек перед смертью многое может рассказать, да и врать не будет. И про Черных он тебе расскажет, и… - тут у меня в голове мелькнула внезапная мысль, - и про «Ворона» у него спроси, очень любопытная организация…

- Что за «Ворон» еще? - Кирей остановился, навис надо мной. - Какой такой «Ворон»?

- Так я ж почем знаю, ты у Сергачева спроси. Петр Петрович, он в курсе…

- Лады! - Кирей глянул на часы, кивнул сам себе - время есть. - А теперь говори, Кастет, чего от меня хочешь, у тебя ж наверняка план какой-нибудь есть. Не со скуки ж ты приехал на встречу, и не птичек послушать…

- План есть, - подтвердил я, - но от тебя мне пока ничего не надо. И приехал я для того, чтобы предупредить - никому не верь, Всеволод Иванович, никому, а ментам - в первую очередь!

- Когда я ментам верил? - возмутился Кирей.

- Ну знаешь, в этой истории все по-всякому оборачивается, потому и решил я тебя предупредить. Предупрежден, значит - вооружен, так говорят, правда?

- Правда, - вздохнул Кирей и добавил так неожиданно жалобно: - Пойду я, время поджимает.

- Иди, - согласился я, - и помни, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь…

Мы обменялись рукопожатиями, и Кирей устало побрел по аллее Зеленой Женщины в сторону Большой звезды.

Стареет Кирей, - подумал я, глядя ему в спину, и не удержался, похвалил себя, - здорово это я ввернул про «Ворона» и про свою поддержку Кирею, моя гвардия из трех человек, конечно, здорово поможет колдобинской преступной группировке…

- Ушел? - раздался за спиной голос Годунова.

- Ушел. У него встреча с избирателями.

Я отстегнул крошечный, с булавочную головку, микрофон и передал Годунову.

- Все слышал, Саня?

- Все.

- Как думаешь, можно ему верить?

- Думаю, можно. - Годунов улыбнулся. - Я так понимаю, что Кирею теперь и деваться некуда, только в твои объятия.

- Может быть, может быть! - я неуверенно покачал головой. - Давай сигарету, что ли, да поедем в город…

* * *

Вернувшись в гостиницу, я залез в ванну, насыпал в воду ароматических добавок и долго лежал, освобождая тело и душу от налипшей дневной грязи. Попытался прикинуть, как прошел день, прикинул и понял - прошел хорошо и, чтобы поторопить события, можно звонить в Германию, Романову.

Господин престолонаследник долго не брал трубку, занятый своими великодержавными делами, но я терпеливо ждал - время быть самостоятельным еще не пришло, пока надо доказывать верность престолу.

- Алло! - голос господина Романова был тверд и суров.

- Николай Всеволодович? Некто Костюков вас беспокоит…

- Алексей? Искренне рад. Докладывай, как дела.

- Прежде всего могу вас порадовать - большой сход воров Питера приговорил меня к смерти. Позавчера встречался со своим убийцей.

- На тебя было покушение? - Романов всерьез обеспокоился. - Ты не ранен?

- Да нет, Бог миловал. Не вдаваясь в подробности, скажу - киллеру пришлось намного хуже, чем мне, - я хмыкнул, вспомнив рассказ Кирея о том, как преследовавший меня хвост без штанов добирался до своего дома.

- Ты, Леша, береги себя, ты не мне нужен, ты нации нужен, всему российскому народу…

- Я понимаю, только вот же, в свою очередь, срочно нужны деньги. Если ты хочешь, чтобы наш план сработал, чтобы мы достигли тех целей, которые перед нами стоят, мне необходимо срочно сделать пластическую операцию. Иначе я ежедневно рискую. Я не хотел тебе говорить, отвлекать по пустякам, но теперь скажу - сегодня я виделся с Киреем…

- С Киреем? - переспросил Черных. - И… И - что? Ты жив? Здоров?

- Со мной все в порядке, - заверил я своего босса, - меня не так просто убить!

- Как я был прав, когда именно тебя избрал своим представителем, нет, наместником в России! Ты, именно ты нужен нашему движению.

В гробу я видел твое движение, подумал я, но сказал:

- Вот видишь, я нужен тебе, нужен движению, поэтому, чтобы не рисковать, необходимо срочно сделать пластическую операцию. Тогда у меня руки будут развязаны, и я смогу принести намного больше пользы всем нам!

- Конечно, конечно! - торопливо сказал Черных. - Завтра у тебя будут деньги. Ты где остановился?

- Сейчас я в «Октябрьской» гостинице. Думаю - до утра тут продержусь, в крайнем случае патронами я запасся…

- Ты береги себя, береги, утром у тебя будут деньги, наш человек тебе принесет…

- Все, я не могу больше говорить, кажется, кто-то идет!.. - я повесил трубку и закурил.

«Пистолет действительно не помешает, - подумал я, - и нужно еще встретиться с Годуновым, но сначала - ужин».

Я затушил сигарету и пошел в ресторан - белки, жиры и углеводы облекались там во вполне приемлемую форму.

* * *

После ужина я позвонил Годунову и договорился с ним о «хвосте».

Слово «хвост» в последнее время заняло значительное место в моем повседневном лексиконе. Оно произносилось вслух или мысленно в самых разных грамматических формах: я ушел от «хвоста», бандюки привесили ко мне «хвост», пойманный мной «хвост» во всем признался, и, наконец, мне надо привесить «хвост». Мне, действительно, надо было привесить «хвост» к тому человечку, что завтра принесет деньги от Романова-Черных. То, что он упоминал об организации, да и всякие другие словечки в том же духе, свидетельствовали о том, что у господина Романова здесь есть сообщники, а он, подлая гадина, мне об этом ничего не говорил.

О том, что я очень важен для нашего общего дела, - говорил, о том, что я буду его надежной правой рукой, - говорил, сегодня вот наместником обозвал, а вот о том, что в России есть какие-то люди, которые уже создали какую-то организацию и подчиняются непосредственно ему, об этом сволочь Романов умолчал. Поэтому я это узнаю сам. Я позвонил Годунову и попросил решить проблему с кадрами. «Нужен „хвост“», - коротко сказал я ему. «Будет „хвост“», - коротко ответил он, и с тем мы расстались до утра.

Ночью мне снился Романов-Черных и повторял те же слова, что я уже слышал от него в Германии…

- Гитлер был великим человеком! И не улыбайся, - крикнул мне Черных. - Ты не можешь судить о нем. Ты ничего не знаешь, а главное - не чувствуешь! Я понял, я почувствовал всю мощь его личности, и я перед ним преклоняюсь! Я самым тщательным образом изучил его жизнь, его труды, его поступки в разные периоды жизни. К сожалению, многое уже неприменимо сейчас, другая эпоха, другие люди. Но основное - стратегия, тактика, умение вести политическую борьбу - все это работает и сегодня, и этим я воспользуюсь, когда настанет пора восходить к власти в России. Главная находка Гитлера - создание альтернативного государства, многие этого не знают, почти никто. Люди вообще мало знают о жизни Великого Вождя, но я раскопал факты, сопоставил их и поразился гениальному маневру Фюрера. Ты представляешь, Алексей, задолго до того как партия Гитлера - НСДАП пришла к власти, пришла, напомню, в результате легитимных выборов, Великий Адольф начал создавать государство в государстве! Партия была еще малочисленна, ушла в подполье после неудачного Баварского путча, сам Гитлер был лишен права выступать перед массами, а он строил новое государство! Какая неколебимая вера в себя!

Черных едва не захлебнулся от восторга перед бесноватым фюрером. Замолк, молитвенно сложив руки перед холеным лицом, потом с новой силой продолжил:

- Ты спросишь, что я имею в виду, говоря об альтернативном государстве? Гитлером внутри партии были созданы все основные государственные структуры - полиция, разведка, служба агитации и пропаганды, в конце концов была даже своя армия - СА! Я сейчас занимаюсь тем же самым - строю свое маленькое государство, и когда придет пора встать во главе России, я буду во всеоружии, мои люди сразу займут все ключевые посты. Старая бюрократия будет сметена, на ее место встанет когорта несокрушимых борцов, ведомая властной рукой. То, что сейчас делает Президент - укрепление вертикали власти, административная реформа и прочее, все это мне только на руку! Именно жесткая вертикаль власти, состоящая из стальных закаленных людей, понадобится мне для создания крепкого государства. Не беспокойся, Алексей, ты уже занимаешь достойное место в моей иерархии, а с приходом к власти я смогу предоставить тебе все, что пожелаешь, любой пост, какой ты сочтешь нужным… Будь верен мне, и твоя верность вознаградится сторицей!..

* * *

Последняя фраза гудела у меня в голове все утро, безумно что-то напоминая, и только в ванной, рассматривая в зеркало двухдневную поросль на щеках и подбородке, я вспомнил: - Ну, конечно! Немного терпения, и ваша щетина превратится в золото!

Великий все-таки фильм «Подвиг разведчика»!