Один шаг между жизнью и смертью

Глава 6

Вечерок удался на славу.

Электричества в доме не было, но Палыч снял с “Нивы” аккумулятор и, поколдовав минут десять, подсоединил к нему вынутую все из той же “Нивы” магнитолу. Кассет у них было всего три штуки, и они гоняли их по кругу до полного обалдения. Впрочем, все были довольны, поскольку собрались они все-таки не на танцульки.

Когда официальная часть закончилась и все почувствовали себя в достаточной степени разогретыми, консервативный Палыч прихватил со стола недопитую бутылку водки, крепко ухватил Светку за правую ягодицу и уволок ее за фанерную перегородку, где они немедленно принялись размеренно скрипеть ржавой панцирной сеткой, ухать, вскрикивать и даже рычать. Время от времени жидкая перегородка сотрясалась от гулких тяжелых ударов – то ли Палыч от избытка чувств колотил в нее пудовым кулачищем, то ли Светка барабанила пятками, – и тогда за отставшими обоями что-то сыпалось с громким шорохом.

Поначалу эти звуки отвлекали Шубина, но вскоре Таня заставила его забыть обо всем на свете. Он был старым холостяком, никогда не страдавшим от недостатка женского внимания, но до сих пор не верил, что подобное случается не только на страницах эротических романов, но и в реальной жизни. Таня умело, ни разу не оступившись, провела его по узкой грани между наслаждением и пыткой, и он заснул уже под утро, чувствуя себя выжатым досуха и неспособным даже на то, чтобы согнать с собственной груди муравья.

Подслеповатое оконце уже начало наливаться жемчужно-серым светом. За тонкой фанерной перегородкой заливисто храпел Палыч, постанывала во сне измученная Светка. У нее были какие-то проблемы не то с почками, не то с печенью, она мучилась от сильных болей всякий раз, как выпивала чего-нибудь покрепче кефира, а это случалось с ней не меньше шести раз в неделю.

Таня бесшумно сбросила с кровати босые ноги и одним быстрым движением встала с постели. Спавший рядом с ней Шубин даже не пошевелился. Она знала, что осторожное, крадущееся движение скорее разбудит спящего, и потому действовала так, словно ей было безразлично, проснется он или нет.

Шубин не проснулся.

Одеваться не хотелось. Оглядевшись, Таня сняла со вбитого в стену гвоздя пиджак Шубина, набросила его на голое тело, поплотнее закуталась и, сунув босые ступни в туфельки, выскользнула в сени, зачем-то прихватив с собой сумочку. Из сеней донесся осторожный стук отодвинутой щеколды, скрипнула перекошенная дверь, и снова стало тихо.

Через несколько минут Таня вернулась, поставила сумочку на пыльную лавку у дверей, сбросила пиджак, сняла туфельки и скользнула под одеяло. Ее гибкое тело было прохладным от утреннего тумана, и разомлевший во сне Шубин беспокойно завозился, когда ее холодноватая кожа прикоснулась к его разгоряченному жирному боку. Таня брезгливо поморщилась от этого прикосновения – теперь, когда все спали, не было нужды в притворстве, – и отодвинулась настолько, насколько позволяла узкая кровать. Шубин, не просыпаясь, придвинулся ближе и положил ей на грудь тяжелую волосатую руку с пухлой короткопалой ладонью. Таня стиснула зубы и осталась лежать неподвижно – отодвигаться было уже некуда.

Она долго лежала на спине, закаменев в неудобной позе, и, почти не мигая, смотрела в низкий, подшитый грязно-серыми от времени досками потолок. Через некоторое время ей захотелось курить. На придвинутом к самой кровати липком от грязи колченогом табурете лежали пачка сигарет и зажигалка. Таня выкурила сигарету, продолжая смотреть в потолок расширенными, странно неподвижными глазами, потушила окурок о сиденье табурета, зашвырнула его под кровать и снова затихла, вытянув руки вдоль тела и прислушиваясь к тяжелому дыханию Шубина. От адвоката разило перегаром, дорогим одеколоном и едва ощутимым пряным запахом мужского пота. Потом раздался негромкий шипящий звук, и из-под одеяла потянуло отвратительной вонью. Таня не пошевелилась и даже не задержала дыхание. Ей приходилось обслуживать мерзавцев, которые обожали – за отдельную плату, естественно, – закончив свое дело, помочиться на партнершу. Половой акт был для них лишь прелюдией к этому последнему унижению. Делая это, они стонали от удовольствия и все время норовили попасть в лицо. А вонь… Подумаешь, вонь! Таня лишь мимоходом отметила про себя, что модные адвокаты время от времени портят воздух точно так же, как простые смертные.

Она не сомневалась, что может вытерпеть любое унижение и перешагнуть через какое угодно отвращение, потому что знала: они заплатят. Рано или поздно все они заплатят. Скорее рано, чем поздно, и цена будет страшной. И не хватит всех денег мира, чтобы откупиться…

Она лежала так еще около часа. За окном почти совсем рассвело, где-то истошно завопил одинокий петух, но тут же замолчал – то ли засмущался, то ли сообразил, что, оставшись в одиночестве, не стоит особенно орать и распускать хвост, не то живо угодишь в суп. Таня не волновалась. Она сделала все именно так, как было нужно, остальное зависело не от нее. В любом случае лично ей ничто не угрожало.

Подумав об этом, Таня улыбнулась. Было бы забавно, если бы хоть что-то в мире могло угрожать Тане!

Вскоре в отдалении послышался шум двигателя. Приблизившись, он начал двоиться, и Таня поняла, что машин две. Натужно подвывая на ухабах и рытвинах, автомобили подъехали совсем близко и остановились напротив дома.

Таня не шевелилась до тех пор, пока в сенях не послышались осторожные шаги и в комнату не заглянуло широкое румяное лицо с густым ежиком волос и тупыми свиными глазками. Тогда она поднялась, ничуть не стесняясь своей наготы, и принялась неторопливо и тщательно одеваться. Люди, которыми постепенно наполнялась комната, время от времени воровато косились в ее сторону, но тут же испуганно отводили глаза. Они были в курсе.

Последним в комнату вошел пожилой мужчина, одетый так, словно собирался с минуты на минуту отправиться на какой-нибудь светский раут. Его седая, слегка поредевшая шевелюра была уложена волосок к волоску, суховатое лицо со скошенным назад черепашьим подбородком лоснилось после тщательного бритья, рубашка резала глаза своей первозданной белизной, на пиджаке не было ни пылинки, а идеально отутюженные брюки аккуратными складками ниспадали на сверкающие носки ботинок. Не хватало разве что шелкового цилиндра и тросточки, чтобы каждому стало ясно: перед ним настоящий джентльмен в лучших традициях доброй старой Англии.

Пожилой джентльмен шагнул в грязноватую комнату, подчеркнуто стараясь не задевать краями одежды стены и мебель, чтобы ненароком не испачкаться. Его свита почтительно расступилась. Он остановился напротив кровати и некоторое время с брезгливым любопытством разглядывал спящего Шубина. Потом его взгляд переместился на Таню, которая стояла у окна, неторопливо застегивая блузку, и его холодноватые, неопределенного голубовато-серого цвета глаза заметно потеплели. Он благосклонно кивнул девушке и снова повернулся к адвокату. Шубин продолжал безмятежно посапывать, не ведая, что над его головой уже сгустились грозовые тучи. Бросив на Андрея Валентиновича последний взгляд, пожилой джентльмен молча отступил от кровати и негромко сказал:

– Можете приступать.

С Шубина грубо сдернули одеяло и, поскольку никакой одежды на нем не оказалось, без лишних церемоний схватили за волосы. Плечистый парень с бритым затылком и мощными бицепсами рванул остатки адвокатской шевелюры на себя с такой силой, что в кулаке у него остался клок вырванных с корнями волос, а Шубин, издав невнятный спросонья, но полный боли и ужаса крик, кубарем скатился с кровати, впечатавшись холеным породистым лицом в грязные доски пола. Его немедленно ударили в ребра носком тяжелого ботинка, а когда он поднял голову, чтобы закричать, тот же ботинок обрушился на его затылок. Шубин снова клюнул носом, словно пытаясь просунуть голову в подвал и посмотреть, как там поживают мыши. Перед глазами у него полыхнула ослепительная белая вспышка, рот мгновенно наполнился кровью. Шубин попытался вдохнуть, захлебнулся кровавой слизью и мучительно закашлялся, корчась на полу и разбрасывая во все стороны красные брызги.

Таня брезгливо поморщилась, но прежде, чем отвернуться, коротко напомнила:

– Кровь.

Ее поняли без дополнительных разъяснений. Кое-кто украдкой оглядел свои руки и одежду, дабы убедиться, что на них не попали красные брызги. Седовласый джентльмен снова одобрительно кивнул и сделал еще один шаг в сторону.

В это время из соседней комнатушки вдруг раздался утробный бычий рев, фанерная перегородка тяжело содрогнулась от мощного удара, послышался истошный женский визг, что-то тяжело затрещало, ломаясь на части, и из дверного проема спиной вперед вылетел дюжий детина с окровавленной физиономией. В правой руке у него был зажат пистолет, а левая судорожно хватала пальцами воздух в тщетных попытках зацепиться за что-нибудь и задержать стремительный и неуправляемый полет. Он еще не успел грохнуться на пол, когда вслед за ним из того же проема рыбкой вынырнул еще один боевик, воткнулся головой в бревенчатую стену и затих на полу. Его автомат, лязгнув железом, отлетел под лавку.

Из соседней комнаты, продолжая реветь быком, выскочил полуголый Палыч, одной рукой придерживая на животе резинку сползающих “семейных” трусов, а другой направляя на присутствующих огромный тускло-черный “ТТ”.

– Прекратить безобразие, – негромко скомандовал “джентльмен”, и поднявшиеся было стволы послушно опустились. – Здравствуй, Павлик.

Палыч перестал реветь так резко, словно в нем вдруг выключили звук. Его лицо мгновенно утратило выражение свирепого азарта, и на нем явственно проступили растерянность и испуг.

– Отдай ребятам пушку, Павлик, – почти ласково попросил “джентльмен”. – И присядь где-нибудь в сторонке. Я поговорю с тобой немного позже. И принесите ему одежду! – слегка повысив голос, обратился он к своей свите.

Кто-то пулей метнулся в закуток за фанерной перегородкой. Там опять завизжала Светка. Раздался звук тяжелой оплеухи, и проститутка замолчала.

Палыч не глядя отдал одному из бандитов пистолет и обессиленно опустился на лавку. Ему принесли одежду, и он принялся механически натягивать ее на себя.

Тем временем двое бандитов, брезгливо переступая через кровавые пятна, подняли под мышки обвисшее тело Шубина и положили его на кровать, зачем-то старательно отворачивая лица. На руках у обоих были резиновые перчатки. Шубин безумно вращал вытаращенными глазами. В глотке у него хрипело и булькало, но он молчал, видимо не решаясь крикнуть.

– Тяжелый, боров, – сказал один из бандитов, становясь в изголовье и деловито пристегивая руки Шубина к железной спинке кровати.

– Вот станешь адвокатом, будет и у тебя такой же курдюк, – откликнулся второй, делая то же самое с ногами адвоката.

Сообразив наконец, что происходит, Шубин рванулся, но было поздно: металл звякнул о металл, стальные цепочки натянулись, и браслеты вонзились в пухлое, давно не знавшее боли и настоящих физических нагрузок, поросшее жесткими черными волосами тело.

– Кто вы такие? – прохрипел Шубин. Понять его было сложно: проходя через острые обломки зубов и распухшие, как дрожжевые оладьи, губы, слова деформировались почти до неузнаваемости, превращаясь в набор шипящих и свистящих звуков и неразборчивых хрипов.

Тем не менее седовласый предводитель шайки налетчиков понял вопрос. Неторопливо подойдя поближе, он негромко сказал Палычу:

– Павлик, объясни своему другу, кто мы такие точнее, кто я такой.

Разглядев “джентльмена”, Шубин снова дернулся, как гальванизированная лягушка. Его окровавленная нагота вызывала презрительную жалость, но все, кроме, пожалуй, самого Андрея Валентиновича, знали, что это только начало.

– Вы? – спросил он, и в его голосе прозвучало безмерное удивление. – Это вы? Как вы здесь…

– Я, – спокойно ответил “джентльмен”. – Это действительно я, и прибыл я сюда по касающемуся нас обоих делу.

В это время заговорил Палыч.

– Что ж ты, Валентиныч, – с укоризной сказал он. – Что ж ты, падла, не сказал мне, от кого прячешься? Если бы я знал, что ты Графа кинул, разве ж я бы с тобой связался? А теперь и тебе абзац, и мне заодно с тобой. Козел ты, Валентиныч.

Шубин, знавший легендарного Графа лишь понаслышке и в последнее время все более склонявшийся к мысли, что за этим псевдонимом прячется целая группа сообразительных урок средней руки, до сих пор не мог понять, что происходит.

"Джентльмен” с интересом обернулся к Палычу.

– А ты что, правда не знал, на что подписываешься? – спросил он.

Палыч истово бухнул себя в грудь пудовым мосластым кулачищем. Казалось, он вот-вот упадет на колени, как какой-нибудь проштрафившийся боярин из тех, что помельче, перед грозным самодержцем.

– Век воли не видать! – поклялся он. – Сам подумай, Граф, ну зачем мне на старости лет такой геморрой?

– Это верно, – сказал Граф. – Ладно, живи пока что. Отдайте ему пушку, пусть идет. Иди, Павлик, и больше не суйся не в свое дело. Стар ты уже для такой работы, а для другой.., для другой глуп. Ступай.

– Граф? – не веря собственным ушам, переспросил с кровати Шубин. – Вы – Граф? О Господи..

– Ну вот, – сказал Граф, – мы и разобрались, кто есть кто, как говорят англичане. Думаю, в связи с этим нет необходимости объяснять, зачем я здесь.

Он проводил взглядом бесшумно выскользнувшего за дверь Палыча, задумчиво пожевал серовато-розовую, как у лошади, нижнюю губу, зачем-то поправил и без того безупречно лежавший галстук, отыскал глазами одного из своих подручных и молча кивнул ему, указав подбородком на дверь. Тот кивнул в ответ, тремя быстрыми движениями навинтил на ствол пистолета глушитель и последовал за Палычем.

– Итак, – продолжал Граф, снова поворачиваясь к Шубину, – опустим преамбулу и перейдем непосредственно к делу.., к амбуле, как любит выражаться один мой знакомый. Где деньги, Андрей Валентинович?

– Простите, но я, право же, не вполне…

– Да нет же, Андрей Валентинович, вы вполне. Так где деньги? Насколько я понимаю, они где-то поблизости, но мне хотелось бы, чтобы вы.., ну, очистили свою совесть, что ли. И потом, у вас здесь так грязно, что мне не хотелось бы рыться по углам самому.

Шубин на секунду до звона в ушах стиснул остатки зубов и постарался заставить себя думать. Ситуация была совершенно безвыходной, но он, Андрей Шубин, сделал себе имя и состояние именно на том, что находил выходы из самых безнадежных тупиков. Если он сотни раз вытаскивал из дерьма клиентов, то почему бы ему не попытаться хотя бы раз выручить себя самого? Тем более что это именно он загнал себя в этот капкан…

– Послушайте, – сказал он со всей твердостью, на которую был способен. Это какое-то недоразумение. Я понимаю, как я сейчас выгляжу – и в ваших глазах, и вообще, – но у вас есть только два выхода из сложившейся ситуации: либо поверить моему слову, либо убить меня на месте.

– Убить? – Граф высоко поднял седеющие брови и сокрушенно покачал головой. – Но это же нонсенс, голубчик! Как же я могу убить того, кто уже и так мертв? Впрочем, это не имеет никакого значения. Значение имеет только одно: мои деньги. Где они?

– Но я же не знаю! – отчаянно выкрикнул Шубин, корчась в наручниках. Таня равнодушно курила у окна, глядя на улицу сквозь затянутое пыльной паутиной грязное стекло. В сенях стукнула дверь, и в комнату, свинчивая с пистолета глушитель, вошел человек, провожавший Палыча в его последний путь. Шубин снова забился в наручниках, с неуместным стыдом ощутив, как стукается о внутренние поверхности бедер его съежившийся от холода и страха пенис. – Я не знаю! – повторил он. – Шарабан не сказал мне, куда он их спрятал. Клянусь вам, не сказал. Я пришел к нему, чтобы выведать, где деньги, но он молчал… Видимо, на что-то надеялся. А потом он умер от передозировки. Я понял, что сглупил, и решил отсидеться…

– Все это просто словесная шелуха, – сказал Граф, – типичный адвокатский треп. Я вижу, что так у нас с вами ничего не получится. Придется все-таки вернуться к преамбуле. Клоун, начинай. Да поаккуратнее, не порежься. У него СПИД.

Как ни ужасно было положение Шубина, последнее заявление Графа заставило его возмутиться.

– У меня нет СПИДа! – горячо возразил он.

– У тебя есть СПИД, – спокойно сказала Таня, по-прежнему глядя в окно. Ее овальное лицо казалось странно подсохшим, черты его заострились, под глазами залегли синеватые тени, а прекрасные полные губы выглядели сухими и потрескавшимися.

– Нет, – одними губами прошептал Шубин.

– Это печальная история, Андрей Валентинович, – грустно сказал Граф. Он вынул из кармана плоский портсигар из полированного белого металла, со щелчком откинул крышку и без спешки выбрал сигарету. – Таня – племянница моего старинного приятеля, – продолжал он, прикуривая от такой же сверкающей зажигалки и деликатно выпуская дым в сторонку. – Она приехала в Москву учиться. Знаете, обычная история: большой город, огни, соблазны, наркотики… Она пришла с подружками в ресторан. К столику подсел солидный господин.., вот вроде вас, к примеру.., стал угощать… Подружки куда-то сбежали.., или с кем-то… Я не знаю, возможно, в кармане у солидного господина, кроме бумажника, лежала еще и ампула с чем-нибудь.., таким и со шприцем… Вот-с… А СПИД обнаружили совершенно случайно. Таня не больна, она просто носитель. Так что о ней вы можете пока что не беспокоиться.

Впрочем, вы, скорее всего, и не станете, у вас своих хлопот теперь полно.

Он неторопливо спрятал в карман зажигалку, которую до этого задумчиво вертел в пальцах, поискал, куда бы сбить пепел, не нашел ничего подходящего и изящно стряхнул его на пол. Худой, похожий на конструкцию из гибких резиновых шлангов человечек с лицом дауна стоял поодаль, держа на уровне плеча опасную бритву с маслянисто сверкавшим лезвием. У него был непомерно высокий, плавно переходящий в обширную остроконечную лысину лоб, маленькие, глубоко посаженные глазки неразличимого цвета и ненормально большие кисти рук с длинными, похожими на щупальца осьминога пальцами. Посреди его мучнисто-бледной невыразительной физиономии торчала красноватая картофелина носа, из-за которой он действительно напоминал унылого клоуна. Было очевидно, что он ждет окончания разговора, чтобы заняться своим любимым делом. Когда Граф замолчал, эта зловещая личность подалась вперед, но хозяин придержал его, легонько взяв за рукав кончиками пальцев.

– Я понимаю ваши чувства, Андрей Валентинович, – негромко продолжал Граф. – Очень неприятно обнаруживать, что внутри подаренного вам сладкого плода скрывался смертельный яд. Но тем скорее вы должны понять Таню. Конечно, месть – это не по-христиански, но где вы видели настоящих христиан? Это жестокий мир, господин адвокат. Может быть, вы все-таки скажете, где деньги?

Шубин поднял на него глаза, потом перевел взгляд на Клоуна, по-прежнему стоявшего с поднятой на уровень плеча бритвой. На Таню он не смотрел, но почему-то не сомневался, что она все так же стоит у окна и курит, равнодушно глядя в грязное стекла. Он понял, что Граф был прав: в списках живых адвокат Шубин больше не значился. Глупо было надеяться заболтать Графа или вымолить себе прощение, сказав, где деньги. Да и о каком прощении могла идти речь, когда он уже мертв! Можно было попытаться вымолить себе легкую смерть, и он уже готов был сделать это, но в последний момент в груди горячо толкнулась злоба: сука! Подлая тварь, мерзавка…

Теперь он посмотрел на Таню. Оказалось, что она больше не смотрит в окно. Ее огромные глаза были с большим интересом устремлены на Андрея Валентиновича Шубина, словно он был выставленным на всеобщее обозрение диковинным, хотя и довольно противным с виду зверем. Видимо, чувства Шубина в полной мере отразились в его взгляде, потому что Таня вдруг растянула запекшиеся губы в издевательской улыбке и спросила:

– Сладко тебе было? Знаю, сладко… Я всегда стараюсь, чтобы было сладко, потому что ночь со мной стоит дорого. Скажи ему, где деньги, и я тебя поцелую.., на прощанье.

– Тварь, – сказал Шубин. – Дешевка привокзальная. С бродячей кошкой слаще, чем с тобой, убогая. Не знаю я ни про какие деньги.

Граф кивнул, и Клоун одним плавным движением перетек к изголовью кровати. Шубин понял, что сейчас ему перережут глотку, и зажмурился. Но холодное лезвие неожиданно коснулось кожи не под подбородком, а чуть ниже левого века. Шубин закричал.

В левом глазу возникло странное ощущение: к нему словно приложили пригоршню льда. Через секунду на смену ледяному ожогу пришла немыслимая, разрывающая боль. Не переставая кричать, Шубин открыл глаза и обнаружил, что смотрит только одним глазом. Через мгновение он увидел второй: Клоун держал его в обтянутых тонкой хирургической перчаткой пальцах и медленно поворачивал перед лицом Шубина, как невиданную драгоценность.

Крик Шубина перешел в визг.

Клоун аккуратно положил глаз в захватанный стакан с красным винным ободком на донышке, шагнул влево и оценивающе взвесил на ладони адвокатские гениталии. Таня отвернулась к окну. Один из бандитов вдруг начал стремительно покрываться зеленоватой бледностью. Не дожидаясь естественного финала этого процесса, он зажал рот ладонью и бомбой выскочил в сени. Через мгновение стало слышно, как его рвет на улице.

Шубин визжал, замолкал на мгновение, чтобы набрать в грудь воздуха, и снова начинал визжать. Он пытался заставить себя заговорить, он готов был сказать все, что интересовало Графа, пообещать что угодно и даже выполнить свое обещание, лишь бы прекратился этот ледяной липкий кошмар, но затопившая мозг свинская паника не давала ему произнести ни слова, и все, на что он был способен сейчас, – это визг, очень похожий на тот, что издает крупная свинья под ножом неумелого мясника. Задыхаясь от боли, почти оглохший от собственных воплей, он почувствовал, как края сознания начинает обволакивать густая тьма. Она стремительно ширилась, и вскоре он ощутил себя лежащим на дне колодца, края которого стремительно сдвигались, гася краски и отсекая посторонние звуки. Шубин понял, что теряет сознание, и обрадовался этому. У него даже появилась надежда, что он умрет, не приходя в себя, но те, кто казнил его, были мастерами своего дела.

– Подожди, Клоун, – донесся откуда-то издалека голос Графа. – Ты что, не видишь, что он отъезжает?

Шубин почувствовал укол в левое предплечье, и через несколько мгновений все, от чего он пытался сбежать в забытье, скачком вернулось на место. Свет стал ярким и режущим, запахи лезли со всех сторон, забивая ноздри, звуки грохотали в ушах, боль в изувеченной глазнице пульсировала, заставляя его корчиться подобно раздавленному белому червю. Он глотнул воздуха, собираясь снова закричать, но каким-то чудом совладал со своими голосовыми связками и прохрипел севшим от нечеловеческого напряжения голосом:

– Не надо… Умоляю”. Я все скажу. За домом, под.., под яблоней. Найдете… Мешок из-под удобрений-, умоляю.., нет!

Граф кивнул. Двое бандитов торопливо вышли из дома, прихватив в сенях лопату с испачканным засохшей землей ржавым лезвием. На их лицах было написано облегчение, почти радость, как у двух школьников, которых неожиданно отпустили с контрольной. Вслед им раздался нечеловеческий вопль Шубина – Клоун снова взялся за дело.

– Ох, мать твою, – заметно вздрогнув от этого вопля, сказал один из бандитов, нервно тиская грязный черенок лопаты, – что ж они делают, а?

– Тише ты, – хмуро сказал второй. Он остановился по колено в молодой лебеде рядом с разлапистым, черным стеблем прошлогоднего бурьяна, увешанным колючими шарами репьев, и стал закуривать, ломая спички и поминутно роняя коробок на землю. – Тише, баран, а то как бы самому под нож не пойти. Клоун тебя обслужит в шесть секунд. Ему, блин, по барабану, кого обслуживать.

В покосившемся, с просевшей крышей бревенчатом доме еще добрых полчаса не смолкали вопли. Отравленная кровь адвоката Шубина брызгала во все стороны, обильно окропляя стены и пол, и кое-кто из присутствующих, борясь с подступающим обмороком, спрашивал себя, откуда в этом обескровленном, исполосованном опасной бритвой теле берутся силы на то, чтобы так голосить. Наконец жизнь, словно поняв бессмысленность и даже противоестественность сопротивления, покинула окровавленную мясную тушу, бывшую некогда известным адвокатом, и в доме стало тихо, Граф в сопровождении своей свиты неторопливо вышел из дома, бережно ведя под руку Таню, которая сейчас больше напоминала заводную куклу, чем живую женщину. Он курил, щурясь на яркое майское солнце, и явно пребывал в отличном расположении духа. С головы до ног забрызганный кровью Клоун отмывался у колодца, пьяно хихикая и все еще трясясь от возбуждения. Мрачный качок в майке с эмблемой команды университета штата Джорджия – мордой бульдога в бейсбольной кепке – помогал ему, поливая из мятого жестяного ведра. Он упорно смотрел в сторону, стараясь стоять так, чтобы брызги смешанной с кровью воды не попадали на одежду.

Поодаль стояли два пыльных джипа, в один из которых только что погрузили две туго набитые спортивные сумки. Скомканный, перепачканный свежей землей полиэтиленовый мешок из-под минеральных удобрений валялся в стороне. На полпути между домом и джипами ничком лежал Палыч. Руки его были широко разбросаны в стороны, и можно было подумать, что он просто прилег вздремнуть, если бы не запекшаяся рана в стриженом затылке, над которой уже вились жирные сине-зеленые мухи. Граф обошел труп, но ему все же пришлось переступить через вцепившуюся в траву мертвую руку.

Он вдруг остановился, будто что-то припомнив, и обернулся, уставившись задумчивым взглядом на дом. Секунду спустя, словно повинуясь его взгляду, на крыльце появилась Светка. Она до сих пор не успела до конца одеться, ее переливающийся чешуйчатый плащ висел на согнутой руке. Другой рукой проститутка прижимала к груди скомканную блузку. Губы у нее тряслись и прыгали, как будто жили своей, отдельной от всего остального тела жизнью, парика нигде не было видно, и жидковатые, неопределенного цвета волосы торчали во все стороны неопрятными прядями. Светка шла как в тумане, и было очень похоже, что она тронулась умом от пережитого ужаса. Скорее всего, так оно и было, иначе она ни за что не вышла бы из дома, пока джипы не уехали.

Увидев ее, Таня вздрогнула и подняла на Графа взгляд, в котором можно было без труда прочесть невысказанную просьбу. Но Граф не смотрел на нее: он разглядывал Светку с тем же выражением брезгливого любопытства на длинном холеном лице, с которым смотрел недавно на спящего Шубина.

– Старею, – негромко сказал он. – Совсем о ней забыл, представляешь?

– Не надо, – совсем тихо попросила Таня. Голос у нее был сухим и ломким, как прошлогодняя трава. – Пожалуйста. Зачем? Она будет молчать.

– Разумеется, она будет молчать, – согласился Граф. – Иначе просто быть не может. Губастый, сделай так, чтобы она молчала.

Качок в майке с изображением бульдожьей морды поставил на землю ржавое ведро, из которого поливал на руки Клоуну, поднял прислоненный к гнилому колодезному срубу автомат на уровень живота и с лязгом передернул затвор. Светка продолжала стоять на крыльце, прижимая к груди мятую блузку и обводя двор недоумевающим взглядом расширенных глаз. Она была похожа на человека, который только что вынырнул из пучины ночного кошмара и сидит на постели, силясь сообразить, на каком он свете.

На то, чтобы окончательно прийти в себя, ей не хватило нескольких мгновений. Автомат в руках у Губастого загрохотал, яростно подпрыгивая и плюясь огнем; в траву, кувыркаясь на лету, посыпались медные гильзы. Губастый стрелял сбоку. Светку развернуло к нему лицом и сбросило с крыльца прямо в прошлогодний бурьян, куда в последнее время повадился справлять малую нужду ленивый Палыч. Чешуйчатый плащ упал на гнилые доски крыльца, разодранная пулями блузка плавно спланировала на траву. Торчавшие из переломанного, смятого бурьяна голые мускулистые ноги Светки несколько раз судорожно дернулись. Правая туфля слетела и откатилась в сторону. Босая нога еще раз слабо шевельнулась и затихла, непристойно алея накрашенными ногтями. Губастый длинно сплюнул в колодец и забросил на плечо ремень автомата.

Таня молча отвернулась.

Когда два пыльных джипа миновали пустую, словно вымершую деревню и, тяжело переваливаясь на ухабах, углубились в лес, Граф закурил очередную сигарету и сказал, убирая в карман зажигалку:

– Деньги надо как можно скорее поместить в банк. С меня довольно этих игр в пиратские клады. В конце концов, это же не золотые дублоны, а самая обыкновенная бумага. От длительного хранения в земле она, как известно, приходит в негодность. Бумаге нужна постоянная температура и влажность. Думаю, что в хранилище банка созданы соответствующие условия. Ты меня понял. Стас?

Сидевший справа от водителя коренастый крепыш с приметным шрамом на тщательно выбритом подбородке повернулся к нему всем телом.

– Странная идея, – сказал он. – И очень рискованная.

– Больше всех рискует тот, кто вообще не рискует, – изрек Граф, глядя мимо собеседника на извилистую лесную дорогу, рывками убегавшую под днище джипа.

– Ну, это точно не про вас, – немного натянуто пошутил человек со шрамом. – Впрочем, вам виднее. Хозяин здесь вы.

– Вот именно. Так что подготовь почву в банке.

– В каком?

Несколько мгновений Граф молча смотрел прямо в лицо своему собеседнику. В конце концов тот не выдержал и отвел взгляд.

– Не надо, Стас, – мягко сказал Граф. – Не надо валять дурака. Есть только один банк, в котором ты можешь квалифицированно подготовить почву. Твоя лояльность по отношению к.., э-э-э… Евгению Дмитриевичу вполне понятна и даже похвальна, но вечно сидеть на двух стульях нельзя. В лучшем случае ты рискуешь провалиться в щель, а в худшем… В худшем тебе просто порвут задницу. Надвое, как мандарин.

– Гм, – смущенно сказал Стас. – Хорошо… Но как вы себе это представляете? Не могу же я явиться к нему в кабинет с двумя чемоданами баксов и сказать: вот, мол, надо бы открыть счет. Да и он не станет…

– Это уже не твоя забота, – успокоил его Граф. – На то, чтобы пропустить деньги через наши магазины и казино, потребуется неделя, максимум – две. Твое дело – деликатно и доходчиво объяснить Евгению Дмитриевичу, кто помещает деньги, что он лично будет иметь с этого дела и что с ним случится, если банк ненароком вздумает обанкротиться. Думаю, ты с этим справишься.

– Думаю, да, – согласился Стас.