Один в джунглях. Приключения в лесах Британской Гвианы и Бразилии

12. Алмазное счастье

Вскоре мы выбрались из самых ужасных топей и оказались на берегу какой-то реки. Я думал, что это Эссекибо, но Чарли сказал, что мы пришли на Кассикаитью. Без особого труда переправившись на другой берег, мы поплыли на юг по одному из ее широких притоков. Двигались мы медленно, но теперь я часто видел перед собой вершины гор Акараи, возвышающихся над джунглями, и знал, что Эссекибо где-то уже совсем близко. Лес постепенно редел. Утром на второй день плавания мы подошли к какому-то унылому участку, где деревья росли среди высокого тростника, качающегося под знойным ветерком. За полосой тростника поблескивала вода.

Да, это была Эссекибо. Но я ожидал увидеть могучий поток, а увидел лишь речушку не шире тридцати футов. Она текла медленно, и берега ее были покрыты засохшей, растрескавшейся грязью. Сквозь плывущие облака виднелись пятна голубого неба. Вода лениво плескалась среди тростниковых зарослей, размывая сухую грязь и перекатываясь через песчаные отмели, где суетились тысячи голубых крабов. Мы вышли гораздо ближе к истокам реки, чем я ожидал.

Теперь уже горы поднимались совсем близко, массивные, мрачные, гнетущие. Их вершины терялись в дымке и среди низко плывущих облаков. Лес тростника тянулся на многие мили, поднимаясь сплошной стеной высотой до восьми — десяти футов, и тихо шелестел под ветерком. Дальше к югу Эссекибо дробилась на многочисленные протоки, вьющиеся среди тростниковых зарослей. Главный поток вытекал из узкого ущелья — лесистого прохода, прорезавшего горную цепь всего в нескольких милях отсюда.

Это была унылая, глухая местность, безмолвная и таинственная, как могила. Какие-то птицы что-то прокричали из тростниковых зарослей и, хлопая крыльями, низко пронеслись над сверкающей гладью реки. В пушистых метелках тростника гудели большие пчелы.

Мы разбили лагерь на берегу речки, впадающей в Эссекибо, и только успели поесть, как все небо затянулось тучами и пошел сильный дождь. Небо становилось все темнее. В полумраке мы уже с трудом различали предметы, а дождь превратился в настоящий потоп, вынудив нас просидеть в лагере весь остаток дня.

Ливень продолжался всю ночь, и к утру мы были как мокрые мыши. Горные пики скрывались в тумане. Мы сложили все вещи в лодку и стали пробираться через прибрежную слякоть. Перед впадением в Эссекибо речка была достаточно широкой, но слишком мелкой, и нам пришлось долго идти по воде, таща за собой лодку, пока мы наконец не вошли в медленные бурые воды Эссекибо. Но скоро и этот поток стал слишком мелким, чтобы можно было свободно грести.

К счастью, течение здесь не было быстрым, и мы плыли вверх по реке, отталкиваясь от дна шестами. С обеих сторон поднимались топкие, зловонные берега. Река все суживалась, и все теснее смыкались тростниковые заросли, пока не исчезли из вида и горы, и джунгли. От главного потока ответвлялись бесчисленные речушки, поблескивая на солнце. Река становилась такой мелкой, что передвигаться даже с помощью шестов было очень трудно. Лодка то и дело натыкалась на песчаные и илистые отмели, так что в конце концов нам снова пришлось идти по щиколотку в илистой жиже и тащить лодку.

Все время в зарослях тростника чувствовалось какое-то скрытное движение. Нас немилосердно жрали злые комары. Но всему приходит конец. Заросли стали реже, и теперь мы видели горы, которые поднимались перед нами, пугая своей близостью.

Среди тростника поблескивала вода, отовсюду текли сюда ручейки и мелкие речки, вливая свои воды в обширное болото. У всех этих потоков отвесные берега поднимались на несколько футов, по их краям торчали пучки желтоватой травы.

Все пространство, залитое водой и окруженное полосой черной грязи, заросло тростником. Ил, песок, зловонная жижа и нескончаемые пространства шуршащего тростника. К юго-западу десятки узких проток направлялись к узкому ущелью, окаймленному с обеих сторон густым темно-зеленым лесом, окутанным легким туманом. На юге между болотами и подножием скалистых гор виднелась полоса черного песка, усыпанного обломками камней. За ней высилась стена крутых, сильно разрушенных скал, разбитых бесчисленным множеством трещин. Среди разноцветных скал сверкали потоки воды, сбегающие с гор после недавнего ливня.

С изрезанных утесов, покрытых редким кустарником, свешивались вьющиеся растения. У подножия росли роскошные папоротники. Все совпадало с рассказами Билла Эндрьюса, налицо были те самые признаки, которые я ожидал найти. Друг за другом выстроились по ранжиру семь горных пиков, которые Билл называл «семь гномов». На юго-запад уходило ущелье и виднелась большая скала, напоминающая по форме голову ящерицы.

На юге и востоке массивные скалы образовали абсолютно неприступный карьер, но на юго-восток вела широкая ложбина, усыпанная крупными камнями. Она поднималась вверх, к окутанной туманом вершине, и потом терялась среди целого лабиринта ущелий, каньонов и пропастей.

Эта ложбина вилась среди разрушенных скал и странных, похожих на грибы камней. Я знал, что нужное мне место находится где-то выше, за верховьями этой ложбины. Вне всяких сомнений, это были именно те самые грибовидные горы, о которых говорил Билл. Где-то там, если только мне повезет, я разыщу его старый лагерь, а затем и заброшенную индейскую тропку, идущую по берегу древнего речного русла на юг, в джунгли, туда, где берет начало река Мапуэра.

Мы подтянули лодку на песок и привязали ее к выступу скалы. Все необходимое снаряжение мы взвалили на плечи, а часть вещей оставили в лодке, укрыли все брезентом и придавили сверху камнями. Как только стали подниматься вверх по ложбине, снова пошел дождь — еще один предвестник дождливого сезона. Дождь лил целый час, хлеща по земле с отчаянной яростью. Когда он наконец стал стихать, небо все равно оставалось облачным и серым, а на северо-восток плыли темные, зловещие тучи.

Их вид мне не нравился. Мы выбрались из густых джунглей и топких болот, но мне не очень-то хотелось сидеть теперь на вершине горы два или три месяца, пережидая сезон дождей. А стоит только начаться дождям, как плавание по рекам на юг и на север станет очень рискованным или вообще невозможным. Но Чарли, кажется, не тревожился. По его словам, в январе и феврале дожди бывают нередко, но это всего лишь отдельные ливни, а настоящие затяжные дожди начнутся не раньше апреля или мая.

Но я бы не назвал дождь, который шел предыдущей ночью, кратковременным ливнем. А теперь на северо-востоке явно собиралась гроза. Я сказал об этом Чарли, однако он ничего не ответил. Чарли согласился, что в ноябре дождей было больше, чем обычно, да и на побережье случались внезапные штормы, а во время его поездки по реке Венамо с двумя американцами дождь шел целых три дня подряд. Очень даже возможно, что в этом году сезон дождей начнется рано, но у нас еще уйма времени, хотя было бы гораздо лучше, если бы я все-таки отказался от своего намерения идти к Манаосу и вернулся бы вместе с ним обратно по Эссекибо, когда уровень воды в реке поднимется.

Нет, ответил я ему. Я не откажусь от своего плана и пойду на юг к Мапуэре. Двигаться на юг от гор Акараи не труднее, чем плыть обратно на север через опасные пороги и водопады на Эссекибо.

Но чтобы плыть на юг, требовалось построить плот, так как лодку я должен был оставить Чарли, и он, вероятно, сомневался, смогу ли я один соорудить этот плот.

Я все же не мог избавиться от подозрения, что истинная причина упорного нежелания Чарли сопровождать меня дальше в Бразилию заключалась в том, что он не знал дороги даже до Мапуэры. В свое время он заверил меня, что знает ее, так как надеялся, что, помучившись месяц-другой в джунглях, я в конце концов откажусь от своей затеи. Теперь это затянутое тучами небо беспокоило меня больше, чем все неожиданности, вместе взятые, с которыми я мог бы встретиться. Вечером снова начался дождь и шел до рассвета. Ночь мы провели в пещере, которую обнаружили на склоне горы среди выветрившихся перидотитов.

Весь следующий день мы карабкались вверх мимо массивных камней все дальше за ложбину, через лабиринт ручьев и ущелий, заросших папоротником и жестким кустарником. Теперь стало трудно ориентироваться на местности. Обвалы и текучие воды вообще уничтожили некоторые ориентиры, да и двигаться по голым разрушенным скалам, среди каменных россыпей и сухих русел, абсолютно похожих друг на друга, было очень трудно.

Весь следующий день мы все еще поднимались вверх, ориентируясь, главным образом, по «семи гномам». В горах было мало деревьев, им приходилось вести отчаянную борьбу за существование. Они были чахлы, низкорослы, с сухими, шершавыми, как наждак, листьями. В узких расселинах и лощинах рос папоротник, а по более широким долинам, где после ночного дождя влажно поблескивали камни, росли, главным образом, кактусы и разноцветные мхи. Кактусы окаймляли лужицы с хрустальной водой, собирающейся у основания каменных глыб.

Мы пробирались по глубокому ущелью, вырытому, должно быть, какой-нибудь древней рекой, питавшейся потоками опустошительных ливней. Повсюду тускло поблескивали крупные глыбы выветрившегося зеленоватого перидотита. Некоторые глыбы держались на высоких тонких конусах из рыхлых пород, другие такие же сооружения уже рухнули, и на их месте остались разбитые неровные куски камней и груды глинистого сланца, среди которого мелькал красноватый железняк в разных стадиях распада.

Среди галечников сверкали кристаллы кварца — огромные призмы, преломляющие свет, искрясь всеми цветами радуги. Гигантские ящерицы выскакивали из-под нагромождения камней или выглядывали из мшистых расщелин, а сквозь заросли папоротников пробирались гремучие змеи. Ни одна подробность не ускользала от острых глаз Чарли. Без него я мог бы вертеться здесь месяцами и не найти ничего, кроме кварца. Он ориентировался по мху на скалах, по самим скалам и даже по направлению ветра.

Когда мы начали подниматься в горы, шел дождь; он продолжался и теперь, когда мы достигли вершины. Это были кратковременные ливни, как и предсказывал Чарли, но с каждой очередной порцией мой проводник все внимательнее вглядывался в небо и был уже далеко не так оптимистически настроен, как раньше. В последующие дни клочки голубого неба появлялись все реже и реже. Мы разбили лагерь среди огромных каменных глыб, хорошо защищавших нас по ночам от ветра, и каждый день уходили отсюда в разных направлениях, внимательно изучая местность. Постепенно вера в удачу, которую вызывал во мне вид этих гор, и близость ориентиров, отмеченных на плане Билла, начала заметно ослабевать.

Суровый вид гор действовал на меня угнетающе. Ориентиры были на месте, но они охватывали площадь в несколько квадратных миль, и я очень боялся, что до начала сезона дождей мы не успеем обследовать эту местность или хотя бы значительную ее часть. Теперь я жалел, что потратил столько времени на остановки в поселениях макуши и ваи-ваи и на старательство. Правда, по дороге я намыл немало золота и алмазов, но все это было каплей в море по сравнению с теми богатствами, которые должны лежать здесь где-то рядом, в этом Неприступном хаосе разбитых скал.

К концу недели мы так ничего и не нашли. Временами начинался дождь, особенно по ночам, и, хотя он почти никогда не бывал затяжным, тем не менее все сухие русла заполнились водой, а в пустотах среди каменных россыпей образовались озерки. Весь облик местности изменился, и искать нам стало еще труднее. Все же мы продолжали искать с восхода солнца до заката, оставляя знаки в тех местах, где уже побывали, чтобы не было путаницы. Иногда сквозь тучи пробивалось солнце, и тогда над землей поднимался густой пар, но потом снова наползали неумолимые облака и солнце исчезало. Ночи были холодные, часто ветреный, и по утрам горы окутывались туманом, который не рассеивался до тех пор, пока не начинался ветер.

В горах нам встречались только ящерицы и змеи да изредка птицы. Иногда из лесистой расселины выпархивала маам, как старатели называют тинаму, да одинокий орел парил в небе или сидел на высокой скале, издавая воинственные крики. Прежде всего нам хотелось найти обломки самолета Билла, но в такой дикой местности это было все равно что искать иголку в стоге сена. В бесплодных поисках прошло еще несколько дней. И вот однажды утром Чарли наткнулся на ржавую табакерку…

Я сразу приободрился. Теперь уже цель была близка. Кто же, кроме Билла Эндрьюса, мог оставить здесь коробку из-под табака? С удвоенным рвением принялись мы обшаривать все вокруг и вскоре нашли и другие вещи: бутылку, покрытую внутри мохнатой плесенью, и смятую, вздувшуюся от давления газов банку с какими-то консервами. Когда я по глупости вскрыл ее, она взорвалась как бомба, обдав нас вонючей жижей. В это время выглянуло солнце и очень помогло нам в дальнейших поисках.

Я издали увидел какой-то блеснувший на солнце предмет и позвал Чарли. Мы помчались туда и увидели разбитый бинокль! Он висел на сломанном суку на кожаном ремне. В этом месте росло несколько приземистых деревьев. Разросшиеся за эти тридцать лет папоротники не могли полностью скрыть следа от падения тяжелого предмета: вокруг были видны раздробленные пни и мертвые, перекрученные корни, торчавшие из земли, словно высохшие когти.

Мы прорубились сквозь густые заросли папоротника и низкорослого кустарника и замерли на месте — наконец-то мы выиграли игру! Из массы кривых корней торчали искореженные обломки старенького биплана… Его нос глубоко зарылся в землю, но сквозь заросли все же можно было разглядеть, что эта ржавая груда изуродованного металла когда-то была машиной. Хвост задрался к небу, а одно из верхних крыльев оторвалось и повисло на сломанной ветке дерева.

Все здесь выглядело точно так, как рассказывал мне Билл Эндрьюс: ржавые бидоны из-под горючего, банки с консервами, вкопанные в землю столбы временной хижины Билла. Одни столбы уже полностью сгнили и давным-давно повалились, другие еще стояли, и на них мотались изодранные лоскуты полусгнившего брезента. Среди осколков битого стекла мы нашли помятую медную керосиновую лампу и изъеденную ржавчиной лопату с отломанной ручкой.

Из ствола дерева над тем местом, где валялась разбитая лампа, торчал проржавевший остаток гвоздя, а на редких песчаных прогалинах и среди корней папоротников валялись стреляные ружейные гильзы. Картонные части из них выпали, а медные закраины покрылись зеленью. Среди остатков брезента на земле лежало вынутое из самолета сиденье, его сгнившая и почерневшая обивка болталась клочьями, а к согнутому каркасу кое-где прилипли кусочки набивки. Все остальное давным-давно растащили птицы.

Тут же лежал покоробленный ящик с откидной крышкой, служивший Биллу столом. Он так сильно прогнил, что сразу же рассыпался в труху, как только я тронул его носком сапога. Повсюду валялись пустые бутылки и осколки стекла, несколько коробок из-под табака и жестяная кружка, изрешеченная пулями. Я не мог понять, для чего Билл это сделал: ведь кружка была вполне пригодной, если не считать того вреда, который потом причинило ей время. Где-то поблизости должны были находиться закопанные в землю заявочные метки — последний этап на пути к нашему алмазному счастью. Все было правильно. Даже моих познаний хватало на то, чтобы увидеть признаки алмазоносности — эти вулканические породы и разрушенный перидотит, которым была сложена большая часть горы.

«Трубка» была рядом — она не могла не быть здесь. Вероятно, до нее можно добросить камнем из этого старого лагеря Билла, где на высоту добрых ста футов отвесной стеной подымались выветрившиеся перидотитовые утесы, сливающиеся с зубцами гор. Мы искали все время, но спустилась ночь, а метки все еще не были найдены. Правда, я не так уж волновался, найдем мы их или нет. Главное, что все признаки месторождения были налицо и я не нуждался в метках Билла. И так было ясно, что я держу свою фортуну в руках.

Однако через два дня я все-таки наткнулся на одну метку, делая пробную прикопку у подножия утесов. Это был всего лишь кусочек тонкой, как бумага, проржавевшей до дыр жести. А в пятидесяти футах от меня Чарли нашел вторую метку. Больше мы ничего не нашли, но и этих двух было вполне достаточно. Я сделал все, что мог, однако без динамита и взрывных приспособлений не многое сделаешь.

При таких сумасшедших ливнях по всем ложбинкам и руслам из года в год проносятся бешеные потоки. Они сбегают по горным склонам и вливаются в болота, а затем в реку. С каждым новым ливнем от гор откалываются и уносятся вниз обломки, попадая в конце концов в реки, текущие на север.

В галечниках долин, пересекающих перидотитовый массив, можно было намыть целое состояние, и лопата здесь нужна лишь для того, чтобы сгребать песок в сита. Воды для промывки в ручьях было достаточно. На месте лагеря Билла мы построили временное убежище, а в русле одного из ближайших к коренному месторождению ручьев соорудили из жердей «скамью», на которую ставили сита с алмазоносным песком. Устраивать «том» не было надобности, мы вполне обходились без желоба. Надо было только сгребать лопатой в сита песок из наиболее перспективных участков и промывать его.

У подножия скал лежали кучи разноцветной гальки, а в долинах ручьев были прямо-таки целые горы этой гальки. Дожди отлично ее промыли, и нам не требовалось особых усилий, чтобы прополоскать ее в сите и избавиться от глинистых примесей. Несколько дней мы работали как одержимые, сгребали песок лопатами, трясли, промывали, сортировали и обливались потом. Каждый день шли дожди, и уровень воды в ручье все время повышался. Когда мы только начали работу, вода доходила нам до щиколоток, а через три дня — уже до колен. Теперь нам приходилось вдвоем трясти одно сито, вместо того чтобы управляться с ситом каждому отдельно.

Небо по-прежнему было затянуто зловещими свинцовыми тучами, и иногда над скалами гремел гром. Я не обращал на это никакого внимания, да и Чарли, кажется, тоже. В каждом сите мы находили алмазы, главным образом «обломки» и гораздо реже целые камни в полкарата, в один карат, в два и три. По-настоящему крупные алмазы нам не попадались — камень в восемь-десять каратов был самый большой. Но мы нашли несколько камней по пяти-шести каратов, и я знал, что все найденное нами было лишь слабым намеком на те огромные богатства, которые пока спрятаны в глубине коренных пород и могут быть извлечены на свет божий только с помощью взрывов.

В сите нередко попадалось золото и куски розового кварца с вкрапленным в них золотом. Мы находили яшму, гранаты, циркон, горный хрусталь, оловянный камень и турмалин, но самое главное — мы находили алмазы! За пять дней — полторы тысячи каратов… Мы с Чарли теперь договорились, что он получает половину всей прибыли. В мерцающем свете керосиновой лампы я рассортировал добычу пятого дня работ и, как мне кажется, по справедливости поделил все найденные драгоценности. Ветер сотрясал нашу хрупкую хижину, угрожая вырвать столбы из земли, а Чарли так широко улыбался, что казалось, вывихнет себе челюсть. Он завернул свою долю в грязный лоскут, оторванный от рубахи, и тщательно спрятал сверток в своих лохмотьях.

Питались мы кое-как. Днем лишь наспех перекусывали, а как следует ужинали только после наступления темноты и не ложились до тех пор, пока усталость не валила нас с ног. Ночи нам казались ужасно длинными, и было жаль тратить на сон драгоценное время… Я с беспокойством поглядывал на небо.

— Ну, что? — не раз спрашивал я Чарли. — Надо уходить? Ведь скоро начнутся дожди.

— Ты что, сошел с ума? — отвечал Чарли. — Тут столько камней, а ты говоришь уходить… Сначала их надо все забрать, а уж потом идти. Да ты не бойся, хозяин, выберемся отсюда в полном порядке. Может, с трудом, но выберемся.

Я вполне понимал его. Чем больше имел я, тем больше имел и он. Сейчас у него уже было столько, сколько он не заработал бы и за два года, получая по два доллара в день. Да и сам я не очень-то торопился свернуть наши работы, пока не было риска утонуть во время наводнения. Конечно, мы искушали судьбу, но я крепко верил в способности Чарли. Мы старались больше работать, чем смотреть на небо, но оба хорошо понимали, что уходить все-таки придется.

Это не могло тянуться долго. Наступила наконец ночь, когда небеса разверзлись и начался настоящий потоп. Дождь хлестал с отчаянной силой. Мелкие ручейки превратились в стремительные потоки, которые неслись по узким долинам, становясь все внушительнее. Деревянную «скамью», которую мы соорудили недалеко от утеса, смыло водой, а сам ручей превратился в настоящее море, затопившее все вокруг. В черном небе ярко вспыхивали молнии, а раскаты грома сотрясали скалы.

Гроза продолжалась всю ночь и весь следующий день, и только к вечеру это безумие начало стихать. Ночью иногда показывалась луна. Ее мерцающий свет ложился на воду, блестевшую среди зарослей. Вода струилась из бесчисленных расщелин, стекала по камням вниз и вливалась в обширные, вздувшиеся болота. Все углубления, которые мы вырыли, были залиты водой. Теперь эти лужи быстро соединялись друг с другом в целые озера, а мягкая почва вокруг лагеря превратилась в жидкую грязь.

Почти все наше имущество промокло насквозь. Редко мне приходилось видеть такой сильный ливень. Он произвел на меня огромное впечатление. Надо было уходить, и побыстрее. Эта гроза была лишь первым предвестником надвигающихся дождей. В холодном утреннем свете Чарли уже казался не таким уверенным.

— Никогда я не видел такого ливня, хозяин, — сказал он. — Иногда в поездках все время шли дожди, но такого, как этой ночью, я никогда не видел. Да, хозяин, плохо, очень плохо! Реки сейчас быстрые и всюду пороги. Эссекибо — опасная река. Пожалуй, мне лучше идти с тобой на юг, хозяин.

Нам еще нужно было кое-что сделать здесь. Я не знал точно, когда смогу снова сюда вернуться, чтобы разрабатывать коренное месторождение, а доверять свою тайну кому-либо из официальных лиц города-сада я не собирался. Едва ли кто-нибудь уже наткнулся на это месторождение или увидел его с воздуха. Но когда-нибудь это все же может произойти, а я в своей жизни пережил уже немало разочарований и знал, что иногда простая предосторожность может спасти от многих неприятностей.

Вооружившись шестами, мы столкнули фюзеляж самолета и разбитый мотор в глубокую расщелину, заросшую папоротником, а сверху набросали сучьев, так что все следы самолета были полностью уничтожены. Потом выбросили раскиданные повсюду банки, бутылки и прочий хлам, который мог бы насторожить случайного пришельца. Свои собственные заявочные метки я оставил в бутылках с завинчивающимися пробками. После нашего ухода дожди смоют все остальные следы. В эту ночь снова был ливень, не такой страшный, как накануне, но все же очень сильный.

Дождь все еще не переставал, когда мы вышли из лагеря, направляясь к заброшенной индейской тропе. Я уходил с большой неохотой, но жаловаться мне не приходилось. Разумеется, мне хотелось взять отсюда как можно больше, но я и так неплохо поработал. Нам бы надо было уйти еще неделю назад, но ведь жадность — слабость, свойственная многим. Когда мы расстанемся с Чарли, ничто не может помешать ему разгласить нашу тайну, но я обещал взять его в компаньоны, когда снова вернусь сюда. Так что не в его интересах подводить меня.

Я всегда поступал с ним справедливо, и он, конечно, знал, что и впредь может рассчитывать на мое хорошее отношение, тогда как другие вполне могут воспользоваться его услугами, а потом обмануть. Я согласился оплатить ему обратную дорогу из Манаоса в Апайкву самолетом или пароходом, так что его сокровища останутся в неприкосновенности. Конечно, в Апайкве на Чарли градом посыплются вопросы, но я надеялся, что он будет держать язык за зубами.

Тем временем мы нашли старую индейскую тропу, которая начиналась на северо-востоке, в Нидерландской Гвиане, и шла через горные хребты на юго-запад. Однако не прошли мы по ней и полмили, как путь нам преградил горный обвал… Тропинка вилась по самому краю глубокого ущелья, так что обойти препятствие мы никак не могли. Но когда мы двинулись обратно, то случайно обнаружили в скале щель, по которой можно было выйти к выступу как раз позади обвала. Проход этот был таким узким, что я еле в него протиснулся.

В расщелине с жутким завыванием дул сырой ветер, а вверху на каменных плитах, как сухие листья, висели летучие мыши. Протиснувшись через этот длинный извилистый проход, мы снова оказались на дороге и стали рассматривать расстилавшиеся внизу темные джунгли. Ручьи и речушки мерцали, словно ленточки из тусклого серебра, и несли свои воды к какой-то поблескивающей вдали широкой реке. Чарли указал на нее рукой и удовлетворенно хмыкнул:

— Мапуэра! Наверное, миль двенадцать до нее…

Отсюда, с горы, казалось, что добраться до реки совсем нетрудно, но я-то хорошо знал, что стоило нам спуститься вниз, как сплошной зеленый хаос сомкнётся вокруг нас еще теснее, чем на гвианской стороне. В Бразилии путешественнику стоит лишь сойти с тропинки, слегка углубиться в чащу и сделать несколько поворотов, как он уже безнадежно заблудился. А если у него нет компаса, он может уже никогда не выбраться из джунглей, хотя бы до спасительной тропинки было не больше ста футов…

Мы начали спускаться по крутой тропке. Небо к этому времени потемнело еще больше, и косые струи дождя, словно острые иглы, хлестали по нашим лицам.