Одинокий друг одиноких

Вселенная одиночества

Всю жизнь я занимаюсь одиноковедением — исследую одиночество.

Всю жизнь изучаю разными способами необозримую, бескрайнюю Страну Одиночества, путешествую по ней вдоль и поперек; вверх и вниз, вширь и вглубь..

Бытие и профессия слились в этом походе — я понял однажды, в юности еще, что и я тоже один из изучаемых мной экземпляров одиночества, частный случай, не более.

В миг этого прозрения, скажет догадливый, он и перестал быть одиноким: даже при самом паскудном одиноком житье нашел свое место в ООО — Объединении Одиноких Организмов — и, значит, одним экземпляром в его одиноковедческой научной коллекции стало меньше. Да, так — с одной стороны.

Но — с другой… Для одиноковеда, одержимого манией изучения одиночества, собственная жизнь и в самом деле всего лишь один из способов и предметов исследования, особенный тем, что материала невпроворот, но практически ничего не видно. Обследуемый Одинокий Объект, ООО опять же, будучи одновременно и субъектом, обследованию сопротивляется.

Переживания его оказываются калейдоскопом иллюзий, гипнозом самообманов. Чтобы понять их объективно, а не временно забыться, утешиться или самозагипнотизироваться, нужен Кто-то. Альтер Эго, другое Я требуется.

Не просто еще одно, а Другое.

Чтобы понять свое одиночество — перестать быть одиноким?.. Понять то, чего уже нет?

Будет ли такое понимание настоящим?..

Смотря как понимать понимание. Для меня понимание есть соединение горячего и холодного: бытия и знания, переживания и наблюдения соединение в световой волне.

Здесь будет много и новых страниц, и текстов, уже знакомых читателям моих прежних книг («Зачеркнутый профиль» и др.), — более или менее переработанных и, как лучи прожекторов, наведенных в один прицел — одиночество.

Разговор наш и станет попыткой определить одиночество разными способами: прозой, стихами, рисунками, фотографиями, молчанием…

Определение — первый шаг к осмыслению.

Что же такое одиночество?..

И по отрицанию — что такое «одиночество? — каким словом назвать противоположность одиночества? Общение? Общность?

Единство, единение, соединение?..

Трудно, да?.. Ни общение, ни общность не перевешивают одиночества, не перетягивают, не исключают его, а в любом слове с корнем «един» одиночество так и выпирает.

Мне нравится вот это: слияние, слитность, слиянность — без оболочечных преград…

Еще термин, придуманный ненароком в беседе с одним моим пациентом, звучит смешновато, как-то обрезанно: общ.

Что-то вроде борща или обыденных щей, хлебаемых из одного котла кучей народу..

Имелось в виду частичное неодиночество на основе некоей признаваемой одинаковости.

Люди, например, у которых нет ничего общего, кроме национальности, имеют вот этот общ — национальность, но чтобы это так было, они должны признавать национальность достаточным основанием для взаимотождества. Те, кого ничто не объединяет, кроме пола, и они этим довольствуются, имеют половой общ и т. п.

Одиночество - страна, полная противоречий, вселенная призраков, где все ясное и очевидное не есть истина, скорее, наоборот.

Если у тебя нет мужа или жены, любовника или любовницы, это еще не обязательно одиночество, а если есть — не гарантия от него.

Если нет родителей, братьев-сестер, если детей нет или есть — то же самое.

Если друзей нет — и это не обязательно одиночество, хотя, кажется, что же?.

В самом тесном общении, среди друзей и самых близких родных можно хлебать одиночество полной чашей; ты это знаешьтак же досконально, как я, и так же упорно и безуспешно хочешь забыть… От такого одиночества исцеляет у-единение — сразу четко разъ-единим эти два понятия: одиночество и уединение, как вода и стакан, друг без друга легко обходятся.

Физическое наличие или отсутствие кого-либо на жилплощади жизни для одиночества могут иметь значение, а могут и не иметь.

В изоляции физической и\или информационной — в зоне, в тюрьме, в камере-одиночке, в пещере, в космосе — ты можешь быть в полном одиночестве, а можешь не быть.

Понятно, о каком уровне речь, мой Друг?..

Одиночество — данность всякой отдельности, всякой особи чтобы стать одиноким, довольно родиться: пуповину отрезали — все, ты уже путник Страны Одиночества, твой маршрут пока что не ясен, зато точно известен факт одиночества и конечный пункт…

Вопрос, стало быть, в том, какими дорогами и каким классом путешествовать, кого встретить, с кем разделить часть пути, малую или большую, что увидеть и испытать, — а главное, во что верить и как себя чувствовать.

Этот стих написан мной утром, в ощущении глубокого одиночества. Назвал я его сперва «Петербургская медитация» — старый мост, фонтан, рукоплещущие волны пригрезились, действительно, петербургские или похожие — город этот, в отличие от хамовато-радушной Москвы, одиночество уважает и легко, с некоторой деликатной суровостью, принимает.

Хорошо помню состояние легкого парящего просветления, охватившее меня, когда стих был завершен, — оно и теперь ко мне возвращается, это просветление, хоть и слабей, каждый раз, когда я снова стих перечитываю, вживаясь в его воздушность… Стихи и предназначены быть осветлителями одиночества, и я буду счастлив, мой Друг, если какие-то из моих самоосветлителей придутся по душе и тебе.

Постараюсь поменьше цитировать письма жителей-путников Страны Одиночества, приходящие ко мне тысячами, но, может быть, где-то не удержусь, ибо иной скажет и лучше, чем я.

Это все голоса одиночества.

Это рев. Это кричит, плачет, вопит, стонет Страна Одиночества, да что там страна — Вселенная… Что ей до какого-то жалкого писка из очередной норки или с пригорка, какая разница, мой писк или чей-то?..

Позывные, поисковые позывные и призывы на помощь, бесконечные SOS…

Вот неосознаваемое одиночество эмоционально тупого жлоба, вот прижизненный гроб его сонной глухонемой души.

Примитиву, быдлу казаться себе неодиноким легко: есть с кем поболтать, выпить, сыграть во что-нибудь, поспать вместе — и ладно, а если уж уважают при том да любят или так кажется, то все в полном порядке.

В большинстве даже и не такие уж примитивы осознают свое одиночество только как данность внешнюю: нет парня-девушки, нет мужа-жены, нет друзей, нет своей группы, своей тусовки, своей собаки, раба своего, хозяина…

Нутром ощущая свою самонедостаточность, жизненную неполноту, — люди ищут какой-то общ, который увеличит их биопсихомассу, и в этом обще хотят быть обладающими и обладаемыми, хотят убежать от страшной свободы, хотят защититься, хотят забыться.

Они думают, что ощутимый общ локоть рядом, спина, живот, кошелек, глаз глядящий, глотка орущая — спасение от одиночества, что надо только примкнуть и отождествиться, что все решается увеличением и упрощением.

Есть в этом смысл, конечно, древний и грубый смысл. Достаточно взглянуть на стадо пингвинов или увидеть, как греются на морозе, в кучу сбившись, прижавшись друг к дружке, собаки бесхозные, чтобы смысл этот понять.

По сему Соломонову резону один женится, другой идет в церковь, третий в пивную, четвертый на службу, пятый в Интернет…

Общ возникает, жить можно, допустим, да, но Одиночество не отступает, не отпускает.

Вот горько-терпкое одиночество искушенного игрока жизни, уже осознавшего, что чем больше народа, тем меньше кислорода; что одиночество — это толпа, что толпа может состоять лишь из двух человек, даже из одного; что одиночество вырастает из тебя самого, как ногти и волосы… Что любой общ — до поры до времени, а потом лажает или уничтожается, размолачивается беспощадной дубиной смерти.

Знание этой жути лежит в основе глубочайшего недоверия бытию и сильную натуру с мощными вожделениями может ожесточить, привести к циничному хищничеству.

Другой исход — цинизм пассивный, глобальная лень, когда даже и ради собственного ублажения пальцем не шевельнешь — зачем?..

И все равно — всею детской беспомощной глубиной ищется выход из одиночества, ищется связь, единение, ищется слияние тел и слиянность душ, потому что иначе никак…

Мы редко себе это говорим, но ведь это так одиночество есть представительство смерти в жизни, прихожая небытия. Одиночество, скажу больше, и есть небытие вживую. («Смерть — дело одинокое», как сказал Рэй Бредбери.)

Боль разобщенности нам об этом сообщает.

Да, Друг мой, именно об этом и речь наша: не о физической изоляции или информационной нехватке, не о недостаче каких-нибудь там партнеров, деловых или половых, — а о разобщенности душ, о разных ее видах, степенях и окрасках, о разных последствиях разобщенности — и о том, как с этим быть…

Итак, примем первое определение. Одиночество — это разобщенное состояние души. И сразу важное уточнение: разобщенное состояние души не всегда совпадает с сознанием этого состояния.

Одиночество-состояние может быть сознаваемым или несознаваемым. Может быть болезненным, мучительным, невыносимым — а может и нет. И если мы спросим, хотя вопрос попахивает идиотизмом: а что, одиночество, это вообще хорошо или плохо? — ответ будет идиотским же вопросом: а как вам понравится?

В психиатрии, где проработал полжизни, я много навидался крайних по степени, клинических одиночеств — того, что зовут аутизмом, бредом, шизофренией… Такие грубые одиночества, в разной мере осознаваемые, по милости природной переживаются обычно не чересчур болезненно, а иногда даже полны удовольствия.

Иной палатный обитатель так счастлив, так самоупоенно, младенчески онанирует.

Только депрессивные разобщенные состояния души бывают неукротимо, адски ужасны и всего резче осознаются. Одно из таких состояний с огромной силой выразил Блок:

«Есть времена, есть дни, когда / Ворвется в сердце ветер снежный, / И не спасет ни голос нежный, / Ни безмятежный час труда…»

Вот так, да — невесть откуда врывается в сердце циклон одиночества, снежный ветер…

Депрессия — воспаление одиночества, от этого воспаления можно и умереть, и вылечиться с прибавкой сил и здоровья…

Отчего вдруг душа вспоминает, как бесконечно она одинока в обжигающе-ледяном Космосе Разобщенных?.. Спросим у Бога — отчего зима и зачем? Ночь — зачем?.. Не затем ли, чтобы осмыслить день?..

Образы природы, погоды, времен всегда соответствуют нашим внутренним состояниям.

Эти два стиха — про циклон снаружи и изнутри — написаны в разное время; когда писал второй; о первом не вспомнил; но у них оказался психофизиологический общ — тяжелый сон со смутным просоньем, вязкое похмелье души…

Посылка на черный день одиночества — картинка одиночества: в линиях, красках, звуках или словах… С нею уже не так одиноко.

Как сказано. Какая вечная точность.

Искра, на лету гаснущая Росинка, на ветру высыхающая… Вот что я и есть такое в этой необъятности, и не больше, если не врать себе.

Без меня можно. Вселенная Одиночества моего отсутствия не заметит. Космос Разобщенных не шелохнется, ну самую чуточку вздрогнет в какой-то точке — и все, и продолжит рев…

Без меня жизнь будет не совсем той, что со мной, но почти никто этого не узнает, ибо я ускользающе мал в этой Одинокой Вселенной, и осиротевшие с уходом моим, помучавшись недолго, исчезнут во тьме вслед за мною.

Вот поэтому-то я так упорствую в позывных, вот зачем пишу: чтобы одолеть малость, мгновенность свою и твою, мой Друг; чтобы собрать нас, чтобы слиться, продлиться и возрасти…

Страницы эти растут, как трава, идут, как дожди, появляются то в толпе, то за столом, то в поезде, то в постели…

Рождаются, расползаются, как котята, распрыгиваются, жмутся друг к дружке..

Долго пытался совместить тебя, внутреннего моего Друга (только с таким существом, все равно пола какого и возраста, умею в себе разговаривать и мыслить пытаюсь лишь ради этой немыслимой встречи…), с читателем (рыночная химера, многоголовый фантом).

Не получалось. Послал читателя на все буквы — и возымел внерыночный успех: внутренний Друг — к нему и обращаюсь вот так, на «ты» — да, Ты открываешь мне свое живое лицо, являешься извне во множестве обликов, пишешь разными словами, на разных языках, разными почерками…

Зная мое дело, кто-то понадеется найти и здесь прописи, рецептуру жизни, советы, поддержку, помощь.

Если понимать помощь не узко, не убого — найдет, и много. (Уже!..) Энергия, текущая по проводам, не ведает, в каком доме ей зажигать свет, а в каком кормить холодильник.

Спасательный круг тиражом в эн экземпляров, брошенный в море тонущих, спасет, конечно, не всех, но найдет своего спасаемого, и не одного — убедился.

В пути опыт каждого путника драгоценен.

Как иной раз воскресительно, когда кто-то оставляет тебе карту своих блужданий или хотя бы нечаянные следы, которые можно попытаться прочесть…

Страницы, меняющие настроение, меняют и жизнь. Кто-то спасется строчкой стиха, бывало так и со мной — и Пушкин не раз спасал, и Рильке, и Мандельштам, и Блок, и Цветаева, и Пастернак, и Волошин, и Окуджава, и Бродский, и еще многие-многие, да и я сам себя же подчас откроешь нечаянно вдруг — на тебе, будто кто-то нарочно подсунул: вот, понимал все и чувствовал в приобщенном состоянии души — вспомни, вернись к Себе!..

Вполне ясно в такие мгновения, что помощь от книги или письма — передача не только информации, но и живого дыхания, передача души — приобщение к жизни.

Речь письменная — общение, к которому прибавляется возможность бессмертия.

Тот неизвестный гений, который некогда начертал первые письменные знаки на песке, а потом на кости, на камне, на бересте, на пергаменте — догадывался ли, что начинает великий путь человечества в вечную и живую Вселенскую Библиотеку, где может встретиться и поговорить каждый с каждым?..

Естественный поток жизни в письме впервые перешел в закрепленный вид, объявивший войну Времени, — в воспроизводимую память, противопоставившую себя одиночеству.

Когда тебе подают знак — это еще не выход из твоего одиночества, но уже начало возможного выхода. Знак, первый знак был и началом жизни. Знак, средство действия живых существ друг на друга, стал и средством развития, преображения жизни — ибо этот театр, который есть жизнь, при каждом воспроизведении знака опять оживает, и всякий раз по-другому…

Когда мне признавались, что общаются с моими книгами подподушечным способом — не читая, а лишь помещая на сон грядущий под голову, например, «Искусство быть собой» — я иронически улыбался, но внутренне ликовал — меня ведь тоже исцеляет и держит на плаву малый кружок моих книжных человекобогов.

Прикасаюсь к ним редко, как к талисманам, но их присутствие в близлежащем пространстве выстраивает ось моего самочувствия, освежает глаза, чистит воздух.

Голодная душа питается и через кожу.

…Одно из первых авторских потрясений.

На улице возле метро увидал свою книгу — она свистнула мне скверненькой, дико родной обложкой — фюи-ить! — это я! — и после краткого столбняка оказалась находящейся в руках незнакомого рослого молодого мужчины, лицо которого я тут же навек запомнил.

Кого-то, наверное, дожидается. Стоит и читает. Боже мой, он читает меня — вдруг дошло, сердце ухнуло… Он меня читает, и я это вижу.

А он не знает, что это я…

Да, кажется, это и была первая встреча — вот так, живьем — со своим читателем.

Я еще не знал, что вероятность такой встречи достаточно велика. Впившись в него взглядом, едва сдерживая дыхание, с громким пульсом в висках… Через плечо подсматриваю, на какой строке…

Нисколько не замечая меня, читает.

Завороженно читает… Лицо меняется…

Улыбается, Бог ты мой, улыбается, шевелит губами… Посерьезнел, кивнул странице как доброму собеседнику… Еще улыбнулся..

— Извините меня, пожалуйста, за неуместное любопытство. Что-то интересное, да?..

— А?..

Словно очнувшись, человек оборотился ко мне, закрыл книгу, страницу заложив большим пальцем, — и вмиг мне стало не по себе, как на краю обрыва.

Передо мной стоял незнакомец с мягко-строгим смуглым лицом хорошо воспитанного офицера, курсанта или выпускника академии.

Я вломился в его личное пространство без спросу. Я ни к нему, ни к читаемой им книге ни какого отношения не имею. Я просто стою здесь, ни жив ни мертв, и пристаю к человеку с какой-то непонятной корыстью.

— Простите, помешал… Я просто хотел… Насчет автора спросить хотел… Я его тоже искал, вы извините меня, пожалуйста… Хотел только…

Всего лишь спросить..

— Что вас интересует?

Тон отстраняющий, взгляд нейтрально-благожелательный. Книгу держит как коробку конфет. Смуглые пальцы с аккуратными ногтевыми лунками прикрывают мою обложечную физиономию. Ни намека на узнавание.

— Стоит ли… Читать это… Что за автор?..

— Психиатр Леви (как и каждый второй, с неправильным ударением на первом слоге…)

Рекомендую прочесть. Пишет живо.

Странное; очень странное ощущение исчезновения времени, исчезновения себя…

Словно уже из потустороннего мира, где ты и предельно одинок, и вместе с тем вхож во все, и всему причастен…

— Как, как сказали?.. Живо?..

— Живо. О человеке пишет. Все понятно почти. Настроение поднимается.

— Как, как вы сказали?.. Понятно?.. Почти все?!.. Улучшается, да?!.. Спасибо большое!..

— Не за что…

Человек посмотрел на меня с виноватой и чуть брезгливой полуулыбкой, как смотрят на приставучих пьяненьких. Открыл снова книгу.

Я ощущал себя счастливейшим из идиотов.

…Попозже вспомнилось из Олеши: да здравствует мир без меня! — итоговая здравица его приобщения к жизни.