Одинокий пастух

Мы любим буги-вуги

Историю смерти Атауальпы и гибель его империи я рассказывала два вечера. Михална осталась довольна, только просила не упоминать о незаконнорожденных и о детях, которых вырывают у матерей из чрева, а также о прочих казнях. Она даже отпустила Соньку послушать меня для повышения ее квалификации. Разумеется, Сонька ничего перенять не смогла, поскольку я являлась единственной и неповторимой в своем роде инкской сказительницей. Потом послушать «про индейцев» безуспешно просились ребята из третьего отряда, они вообразили, что я пересказываю вестерны. Кто-то утверждал, что я повествую о каком-то выдуманном народе, который пишет друг другу письма, заплетая косички из ниток и завязывая на них узелки, что-то вроде макраме.

Так получилось, что на посиделках у Сандры я тоже стала рассказывать об инках. Но там интересовались не сказками и не историей, а человеческими жертвоприношениями, сексом, наркотиками и всяким подобным.

Человеческие жертвоприношения существовали, что скрывать, хотя Гарсиласо, столь уважаемый мною, не хотел в этом признаваться. Но что было, то было, хотя надо инкам отдать должное, по сравнению с майя или ацтеками, они были менее свирепы и кровожадны. Они приносили в жертву питье и еду, коку и золото, главный же объект – ламы. И, будучи людьми практичными, лам выбирали «нерожалых», то есть старых, после обряда их сжигали, а иногда употребляли в пищу. Ну а если какое торжество по высшему разряду, тогда, конечно, никакая экономия не соблюдалась, сплошное расточительство.

Людей приносили в жертву Виракоче в особых случаях, на коронации, например. Этот обряд стоил жизни двумстам детям. Собирали по всей империи самых лучших, красивых, с чистой кожей без изъяна, без единой родинки, одурманивали кокой, а потом душили.

Из алкоголя я знала только чичу, пиво из разных сортов кукурузы. Гарсиласо писал, что пьянство у инков считалось большим пороком, однако знатные и богатые в праздники, а бывало, и вечерами, когда спадала дневная жара, с удовольствием предавались этому пороку. Фил пил чичу, ее готовят в любой деревне, а чтобы знать, куда обращаться, возле дома, где ее продают, ставят палку с намотанным полиэтиленовым пакетом или тряпкой. Сейчас, конечно, для изготовления чичи кукурузу не жуют. Фил сказал, когда хочется пить, выпьешь и чичу, но он предпочитает кавказскую чачу.

То, что я знаю о коке, почерпнуто от Гарсиласо. Кока – листья кустарника, из которого добывают кокаин. Инки терли листья в порошок и смешивали с известью для скорейшего наступления результата. Литья коки очень ценили, их разрешалось употреблять только семье Сапа Инки, высшей знати и шаманам. Также применяли коку как лекарство и анестезию, а из простых людей коку получали солдаты для возбуждения воинского духа, и часки – гонцы, чтобы бежали быстрее. Если чича у инков была ритуальным напитком, то кока – священным растением.

Фил ничего такого не рассказывал о коке, хотя мы хотели знать, пробовал ли он ее. Сказал, что поскольку Перу высокогорная страна, там из-за нехватки кислорода люди страдают горной болезнью – сороче, а кока ее облегчает. Вот потому в Перу продаются листья коки и специальный кокковый чай, который можно получить в любой гостинице. «Ну и как?» – спросили мы у Фила. «Бодрит», – ответил он.

Я думаю, что все это не настоящая кока, а вроде нашего кофейного напитка или декофеинизированного кофе. А вообще-то на некоторые вопросы Фил прямо не отвечал, а отшучивался.

С сексом у инков вообще непруха. У Сапа Инки была уйма наложниц. Сколько их было, к примеру, у Пачакути, неизвестно, но детей насчитали сто пятьдесят. А считать, как известно, инки умели. Однако что положено Зевсу, не положено быку. Простым смертным закон определял одну жену, которой следовало хранить верность. И хранили, потому что прелюбодейство каралось смертной казнью. Даже жене Инки, первой женщине государства, измена могла стоить жизни. Но любовь была, отменить ее никто не мог. И первое подтверждение тому – история об Ольянтае, который влюбился в Куси Койлюр – Смеющуюся Звезду.

У Гарсиласо я прочла легенду, связанную с происхождением коки. В давние времена жена Инки оказалась любвеобильна, и ничем хорошим это не кончилась. Ее убили, расчленили, а части тела разбросали. Из них будто бы и выросла кока.

На занятие рукодельного кружка Сандра пригласила завхоза Петровича, который раньше служил во флоте и умел вязать морские узлы. Освоив эту премудрость, кружковцы стали изготовлять кипу. Это рукотворчество всем понравилось, теперь кипу можно было увидеть даже в пионерской комнате и в кухне, где оно висело на оконном проеме, как защита от мух. Во время похода в лес четвертый отряд пытался собрать птичьи перья, чтобы сделать индейские головные уборы, но перья найдены не были, а потому Сандра добыла их в поселке, на птицеферме, и кружок упоенно рисовал на них темперой полоски и крапинки.

Приближался родительский день, и было решено поставить если не целый спектакль, то хотя бы сценки из жизни инков. Я честно пыталась сочинить что-нибудь пригодное, но не получилось. Тогда наша драмкружковка Марина придумала поставить массовый танец инков, а Сандра занялась костюмами. От меня требовалось рассказать об инкской одежде.

Нет ничего проще – белый прямоугольник ткани сложить пополам, прорезать дырку для головы и сшить бока, оставив проемы для рук. Рубашка должна быть чуть выше колен. На голове повязка, украшенная султанчиком из двух-трех перьев, бахромой и кисточками. Если придерживаться правды жизни, то красная бахрома являлась принадлежностью вождей. Но это уже тонкости. Парадные плащи предполагали полосы геометрических узоров, вписанных в квадраты. Бывали у инков и плащи из шкурок летучих мышей. Или не бывали? Возможно, мне это приснилось.

Все приготовления велись втайне, чтобы номер был сюрпризом. У завхоза забрали списанные простыни, их оказалось столько, что можно было бы нарядить весь лагерь приведениями. Когда я увидела костюмы, сшитые кружковцами, то остолбенела. Вообще-то они были очень красивыми, но росписи на рубахах скорее походили на полосы иероглифов с египетских пирамид, чем на орнаменты инков, а головные уборы – на кокошники из перьев, украшенные бусинами и елочной мишурой.

– А куда, скажи пожалуйста, деть такое количество классных перьев? – разрешила мое недоумение Сандра. – К тому же этнографическая точность не всегда соответствует театральной зрелищности.

Но если при изготовлении костюмов меня все-таки приглашали как консультанта, то на репетиции не допускали, а там было шумно и весело. Марина, студентка театрального, в круг Сандры не входила только потому, что жила не в лагере, а на даче родителей. Дача была недалеко, и каждое утро Марину привозил на работу муж, а вечером – забирал. У них был медовый месяц, который продолжался уже полгода.

И вот наступил родительский день. Было много всякой суеты: встреча родителей и тут же торжественная линейка, выступление начальника лагеря, потом небольшой перерыв, когда дети наконец-то попали в родительские объятия, а уж затем концерт. Мальки моего отряда сыграли сценку из «Кошкиного дома» Маршака, была спета песня, рассказан стих, а затем ведущий объявил:

– А сейчас ребята четвертого и второго отряда исполнят танец индейцев южной Африки.

– Америки! – выкрикнула я со своего места, но в это время уже врубили магнитофон, на сцену выскочили ребята из четвертого отряда и пошли цепочкой, «гусями», под музыку бит-квартета «Секрет».

Магнитофон орал, а дети в свободных рубахах, расписанных полосами иероглифов, в коронах из перьев, выполняли какие-то ритмические движения, похожие на гимнастику, и восторженно голосили:

Я обалдела, все обалдели на минуту, и тут же зал начал хлопать, топать в такт музыке и самозабвенно вопить: «У нее корова Му-у-у!» А потом четвертый отряд ретировался, и без всякого перерыва на сцену ворвались и закружили попарно второотрядники в таких же свободных коротких рубахах и перьях, довольно крупные ребятишки, двое – настоящие бугаи.

И тут же зал уже в полном экстазе ревет:

Такая веселуха пошла! Инки на сцене отрывались, как могли. И я со всеми:

Как им хлопали, как не отпускали! В конце концов обе группы, и младшая, и старшая, под «буги-вуги» изображали на сцене черт-те что. После индейских танцев концерт пошел комом, никто уже не хотел слушать стихотворную преснятину. Драконову пришлось не раз прикрикнуть, чтобы восстановить в зале относительную тишину.

Хорошо и радостно прошел этот день, без всяких происшествий, и никто из мальков не рыдал, провожая предков. А когда мы уложили их спать, я выдала очередной индейский рассказ о том, как один Сапа Инка изготовил золотую цепь, которая опоясывала главную площадь в Куско, и ее с трудом удерживали двести здоровенных мужиков. Это и сегодня самая большая цепь в мире – двести пятьдесят метров. Книга рекордов Гиннеса! Только, наверное, постигла ее та же судьба, что и Золотой сад.

Меня спросили, действительно, ли существует спрятанное золото инков? И я, как главный эксперт в этом вопросе, ответила – да! Известно, что наследник Атауальпы, явился к высшему испанскому начальству с кубком кукурузных зерен. Он вытащил из кубка одно зерно и сказал: «Это золото, которое вы забрали». Потом он высыпал все, что было в кубке, и объявил: «А это то, что осталось у нас». Он предложил отдать испанцам все золото инков, если они уберутся к чертям собачьим с инкской земли. Испанцы отказались от предложения. А если бы не отказались, все равно обманули бы инков.

А золото инков искали со времен завоевания вплоть до наших дней, осушали озера, надеясь найти его на дне, искали вход в подземные кладовые. Массу былей и небылиц рассказывают об этом. Многие верят, что какая-то высокоцивилизованная раса, жившая на Земле в то время, когда индейцы пребывали в полупервобытном состоянии, пронизала под землей всю Южную Америку сетью туннелей, которые, в конце концов, достались инкам.

Я собиралась в мастерскую к Сандре, но меня не отпускали, никто не хотел спать, всех волновали поиски сокровищ. Но тут за мной прибежал инка из второго отряда и выпалил: «Вас вызывает Драконов». Конечно, он не знал, зачем меня вызывают, но, видимо, почувствовал, что не за похвальной грамотой.

Я поднималась по лестнице Донжона второй раз. Первый – при поступлении на работу, и вот сейчас. «Разбор полетов» уже закончился. В башне, кроме Драконова, находилась только Марина, вид у нее был подавленный.

– Вот и второе действующее лицо, – сказал Драконов нехорошим голосом. – А теперь объясните, кому пришло в голову сотворить это порнографическое чудо?

– Почему вы называете это порнографией? – жалобно спросила Марина.

– А как назвать похабное действо, когда парни четырнадцати лет танцуют канкан без штанов.

– Это исторические костюмы, – вступила я, – и не канкан, а рок-н-ролл.

– Вы знаете, что на концерте были представители гороно? Ваша сегодняшняя выходка вам дорого обойдется. И что это вы, Елизавета Сергеевна, придумали рассказывать ребятам какие-то бредни перед сном? Что это за растлительные сказки о казнях и жестокостях?

Слово «растлительные» меня испугало и отрезвило.

– Это не сказки, это история инков, народа Южной Америки. Мне сейчас написать заявление об уходе?

Голос дрожал, я боялась заплакать, а потому, не дождавшись ответа, вылетела из кабинета, а уже на лестнице негодующе прошептала:

– Я не позволю говорить со мной таким тоном.

Тут выбежала и Марина, сообщила, что Драконов обещал нас уволить с записью в трудовой книжке о проступке, несовместимом с работой в детских учреждениях.

– А я и не собираюсь работать в детских учреждениях, – сказала я.

Марина тоже не собиралась. Она боялась, что Драконов сообщит о ее деятельности в институт. А я этого не боялась, я уже написала заявление о переводе на заочное. Но унижение было тяжело пережить.

Мы отправились к Сандре, и она произнесла пламенную речь, грозила Драконову судом, обещала пойти в гороно, написать в газету, что он говнюк и душитель всего светлого и перестроечного, он может только солдатами командовать и не пригоден для работы с детьми. Она открыла бутылку «каберне» и, в общем, утешила нас, а, точнее, меня, потому что за Мариной приехал муж и повез ее утешать на дачу.

Я смирилась с тем, что работа в пионерлагере закончена и внезапно почувствовала облегчение, но прошел день, два, а меня так и не вызвали в Донжон. Драконова видела только однажды, не глядя в глаза, поздоровалась. Михална, наверное, тоже получила от Драконова втык, велела перестать рассказывать сказки об инках, перейти к русским народным. А увольнять нас с Мариной не будут, сообщила она, потому что работать в лагере некому. Я даже почувствовала разочарование, потому что свыклась с мыслью, что лагерь для меня остался в прошлом.