Одинокий всадник

3

Северо-западнее Аккумов простиралась долина довольно внушительных размеров. Вдалеке она постепенно переходила в ровную степь, которая и упиралась в речку Калдыгайты. Здесь ставили свои юрты несколько аулов. Что же касается части ложбины, примыкавшей к Аккумам, она, как правило, была безлюдной: супесь с редкими уродливыми кустами караганника не привлекала скотоводов — слишком скудные земли.

Кулбатыр, петляя между приземистыми песчаными холмами, направлялся именно туда. Крепко стиснутые зубы, сведенные в одну линию густые брови, напряженность, с которой он держался в седле, — весь его облик выражал отчаянную решимость. Сейчас в нем не было ни переливающейся через край ярости, ни всепоглощающего гнева. В глазах его копилась тяжелая, черная ненависть. И хотя это чувство захватило, казалось, всего его, не давая думать больше ни о чем, Кулбатыр безошибочно следовал намеченным путем, все замечая в дороге и все узнавая.

Вот тут проходила некогда тропа караванщиков, направлявшихся в Кокжар. Вон там, за последними зарослями чагыра и караганника, поднимаются голые светлые вершины последних барханов Аккумов.

Высоко в небе стояла луна. Полная желтая луна, похожая на большое блюдо, которое хозяйка наполнила только что взбитым маслом. Мягкие лучи ее заливали округу серебристо-молочным приглушенным светом, оглаживали склоны холмов, проникали до самых днищ оврагов, ни одна былинка не оставалась без их нежной ласки.

Добравшись до лощины, заросшей полынью, одинокий всадник с рыси перешел на шаг. Возле некогда отвесного, а теперь осыпавшегося пологого склона он остановился и слез с лошади.

«Это где-то здесь», — подумал он.

Поднялся по склону наверх и начал оглядываться по сторонам, стараясь сориентироваться. Наконец глаза его остановились на небольшой купе кустов акации, и он не столько узнал место — узнать было трудно, — сколько догадался, что это именно там.

Пять лет назад, когда он был тут в последний раз, на месте буйно разросшихся сейчас кустов торчало лишь несколько довольно чахлых веточек. Он подошел к этим кустам, отмерил пять шагов на восток, потом сделал еще шаг вправо, скинул бешмет, опустился на колени и вонзил кинжал в мягкую, податливую, едва скрепленную корнями полыни землю.

Он не ошибся. На глубине сантиметров тридцати кинжал ткнулся во что-то твердое. Кулбатыр стал быстро откапывать находку и вскоре вытащил из ямы довольно длинный предмет, обернутый в старую промасленную кошму и перевязанный волосяным арканом.

Некоторое время сидел передыхая и отирая со лба выступивший пот. Потом взрезал аркан и развернул кошму. Перед ним лежала новенькая винтовка, вороненая сталь которой матово поблескивала в свете луны. Был тут такой же новенький наган и небольшой брезентовый мешок, наполненный патронами.

Из своего коржуна Кулбатыр достал большую тряпку и принялся оттирать с оружия масло. От времени масло загустело и крепко пристыло к металлу. Оттиралось оно плохо. Пришлось немало повозиться, прежде чем винтовка и наган были приведены в порядок. Кулбатыр зарядил и то, и другое, и грохот выстрелов распорол ночную тишину. Испуганный жеребец метнулся в сторону, чуть не порвав аркан, которым был привязан к кустам.

Револьвер Кулбатыр сунул за пазуху, винтовку кинул за плечи, оперевшись на стремя, легко бросил в седло свое большое тело и отправился в сторону Жылкыкудука.

Время перевалило за полночь и луна начала уже меркнуть, когда он добрался до берега Калдыгайты. Сдерживая коня, он неслышно подъехал близко к аулу и прислушался. Рядом с четырьмя юртами, приткнувшимися к песчаным барханам, можно было различить чернеющие силуэты коров и овец. Не доносилось ни звука — аул безмятежно спал.

Первый раз он приехал сюда трое суток назад, тоже под покровом ночи. Но сразу к своей юрте идти не посмел.

Несколько раз обошел стоянку, приглядываясь и чутко прислушиваясь. Теперь почему-то о том приезде вспомнилось с тоской. «Нет, не примет его родной аул, не суждено ему пожить в покое, лаская детей и гоняя на пастбище скот.

Раис, наверно, уже давно вернулся из Нарулгена, забрал Аккагаз и отправился в условленное место. Аккагаз сейчас, конечно, слезами давится: какой же матери легко оставить своих детей! Не везет ей, бедняге. Так не везет! Она ведь и хорошего-то ничего в жизни не успела повидать. Одна билась, чтобы хоть как-то прокормиться, одна растила детей, и только лишь его обещание непременно вернуться поддерживало ее все эти годы. Да, он сказал ей: вернусь. И вернулся. Но много ли радости принесло его возвращение?»

«Больше я не останусь без тебя, — сказала она. — Нет силы быть одной. Куда ты, туда и я, а там... может, аллах будет милостив...»

«Легко сказать: куда ты, туда и я, — думал Кулбатыр. — Разве по силам женщине выдержать ту жизнь, которую теперь ведет он? Да и куда поведет их дорога — она хоть в малой степени представляет это?»

Отчего-то забеспокоился жеребец, и Кулбатыр сразу же отринул свои нелегкие мысли. Будто и не было минутной расслабленности, он опять стал весь напряженный и сильный, а одновременно настороженный и холодно-расчетливый.

Оставив коня и винтовку, прихватив только револьвер, он крадучись двинулся к аулу. Если активисты уже здесь, то они наверняка загнали всех по юртам и сами затаились, так что от винтовки проку будет мало. Но если их даже нет, этих активистов, появляться в ауле с винтовкой все равно не следовало: к вооруженному человеку люди относятся недоверчиво. Не хотелось пугать и Аккагаз: вдруг они еще не уехали с Раисом? Пусть думают, что путь им предстоит мирный. Чем позже додумаются, какая опасность нависла над их головами, тем лучше.

Заслышав его крадущиеся шаги — видно, не спала, — из юрты показалась зареванная теща. Он, как мог, стал успокаивать ее, поглаживая по худеньким плечам.

Раис и Аккагаз, оказывается, уже уехали. Кулбатыр зашел в юрту, недолго посидел возле спящих детей. Провел рукой по их головкам, судорожно вздохнул и подался прочь.

Теперь он знал, куда ему ехать — к Айкай-шагылу. Здесь, в труднопроходимых песках, километрах в восьми от Жылкыкудука, было лишь одно место, чтобы миновать эти пески. Именно туда, в Косагач, где и пролегала эта дорога, по которой только и могут проехать активисты, собравшиеся на его поимку, Кулбатыр и направил своего жеребца. Для засады он выбрал небольшой, внешне неприметный бугорок, обросший кустами чагыра. Коня отвел в лощину неподалеку, спутал ему ноги, сам же залег в зарослях. Щелкнул затвором, посылая патрон в ствол, обломал нижние ветви с кустов для лучшего обзора, положил винтовку перед собой и затаился.

Брезжил рассвет. Ночь отодвигалась на запад. Стали видны сначала ближние, а потом и дальние холмы. Из ракитника, у края песков, подали голоса вороны. Но Кулбатыр ни на что не обращал внимания. Он неотрывно следил за дорогой, мстительно думая: «Никуда не денетесь, сучьи дети. Если проехали уже — сюда же и вернетесь, но вряд ли вы уже проехали».

Он был прав: активисты лишь приближались к тому месту, где он устроил засаду. Вскоре он услышал довольно громкие голоса, а потом показались и они сами.

Их было трое. Ехали спокойно. Ни ружей, ни винтовок за плечами, точно уверены были, что и голыми руками сумеют взять его. Правда, может быть, они вооружены наганами, только попробуй рассмотри с такого расстояния кобуру на поясе.

Судья Ураз приотстал. Чуть впереди него трусил коротышка Шанау, председатель аулсовета. И только едущего впереди усатого здоровяка Кулбатыр не узнал: «Может, не местный?»

Кулбатыр подпустил их поближе и взял на мушку Ураза.

Выстрел грянул громом. И гром этот вызвал замешательство среди всадников, но поразил лишь Ураза. Судья истошно вскрикнул от боли и вывалился из седла. Вторым Кулбатыр снял с коня незнакомого здоровяка, хотя очень хотелось прежде разделаться с Шанау. Но здоровяк, разворачивая коня, невольно заслонил председателя аулсовета, потому-то ему и досталась вторая пуля.

Теперь и Шанау деваться было некуда. Кулбатыр выстрелил и тут же понял, что промахнулся. Передернул затвор и выстрелил во второй раз. И опять пуля прошла мимо. В третий раз он стрелял, уже с отчаянием понимая, что Шанау, бешено нахлестывающий коня, находится на недосягаемом расстоянии.

Только патрон зря истратил!