Одинокий всадник

6

Прошлая почти без сна ночь сказалась на людях: спали как убитые, хотя днем и вздремнули немного. А потому после полуночи, когда пришло время, Куспан едва добудился Киикбая, чтобы тот сменил его на посту.

— И засоня же ты, — ворчал Куспан, — растолкать невозможно.

— Все спокойно? — спросил Киикбай.

Глаза его по-прежнему были закрыты, и он то и дело ронял на грудь голову.

— Спокойно, — недовольно откликнулся Куспан.

Все еще не открывая глаз, Киикбай протяжно зевнул, неверной рукой поднял с земли и повесил на плечо дробовик и неожиданно зябко вздрогнул всем своим коренастым телом: продрог, оказывается, на сырой земле.

Голова постепенно прояснялась. Киикбай с завистью глянул на похрапывающих товарищей, потер щеки ладонями, отгоняя остатки сна, и, внимательно вглядываясь в ночь, пошел вверх по склону оврага.

Чернели вдали массивные песчаные барханы, отрезавшие часть неба на горизонте, над их пологими вершинами перемигивались притуманенно звезды. Где-то внизу журчала вода. Еще вечером, выбрав место поуже, парни соорудили из песка небольшую плотину, но теперь, наверно, воды накопилось слишком много, и она прорвала плотину. Там же, рядом с водой, пугливо всхрапывали и переступали кони. И страх их передался Киикбаю.

Он внимательно прислушался к темноте, стремясь уловить хоть какой-то отдаленный звук, потом, осторожно ступая, направился к лошадям. Обошел, пытаясь понять, что их потревожило. Но вроде все было спокойно. Нахлынувший неизвестно отчего страх начал рассеиваться. Киикбай опять зевнул, сладко, протяжно, и ему неожиданно вспомнился сон, который он видел до того, как его разбудил Куспан.

Сон был сумбурный, таких Киикбаю, кажется, и видеть никогда не приходилось. Может, это оттого, что накануне он сильно устал?

Сначала были какие-то звуки, будто где-то совсем близко ударяли в бубен. Шум нарастал. И кажется, прямо из этого шума проступили вдруг сверкающие глаза куланов. Они мчались куда-то, грохоча непривычно большими копытами, перепрыгивали друг через друга, метались в страхе. Потом в отдалении, но будто совсем рядом, появились огромные прозрачные фигуры великанов. Фигуры эти колебались, меняли свои очертания... К чему все это?

Он так задумался, что чуть было не растянулся на земле, споткнувшись о какую-то корягу. Шепотом выругался. Постоял, чувствуя, как голову вновь заволакивает дрема. Встряхнулся: да что это со мной! Несколько мгновений до боли тер глаза, будто это могло отогнать навалившийся сон, но добился лишь того, что в них появились какие-то посверкивающие оранжевые круги да резь.

«Думай о том, где ты и зачем ты здесь, — приказал он себе. — Кулбатыр — серьезный враг. Как волк может подкрасться и перерезать всех».

Эта мысль заставила его подобраться. Неслышно ступая, он опять пошел туда, где спали товарищи, потом вернулся к лошадям и снова поднялся на взгорок. И уже ни разу не позволил посторонним мыслям отвлечь себя. Он никогда лицом к лицу не сталкивался с Кулбатыром, даже издали видеть не приходилось. И все-таки он, казалось, очень хорошо знал его. По многочисленным рассказам легко можно было представить себе огромного, до отчаянности смелого и жестокого человека.

Рисуя в воображении портрет Кулбатыра, Киикбай будто нарочно отбрасывал все, что могло быть притягательным в нем. И чем больше он сейчас думал о Кулбатыре, тем настороженней становился. Ему помимо воли казалось: бандит где-то рядом, вот-вот подкрадется и набросится, а он, Киикбай, даже крикнуть не успеет. И пальцы, подрагивая, все крепче и крепче сжимали ремень дробовика.

Но проходило время, и парню делалось стыдно: так поддаваться страху! Он с обидой на себя отгонял тревожные мысли и пытался спокойно рассуждать о том, что произошло накануне.

«Почему Кулбатыр столь жесток и безжалостен? — спрашивал себя Киикбай. — Ведь и Ураз, и Алдаберген были, в общем, хорошими людьми. Если не считать некоторых дурацких выходок Шанау, он тоже неплохой человек. Зачем же стрелял в них Кулбатыр? Или, может, здесь какая-то личная месть? Может, в прошлом между ними была такая вражда, о которой и сегодня они не в силах забыть?»

Киикбай слышал позавчера разговоры возле юрты Алдабергена. Раздираемые любопытством, они с Куспаном переходили от одной группы людей к другой, рассчитывая узнать от аксакалов что-то неожиданное. Порой сами вставляли словцо, направляя разговор в нужную им сторону. Но ничего такого, что открыло бы Кулбатыра как-то по-особенному, разведать так и не удалось.

Уполномоченные, собравшие активистов, сказали, что Кулбатыр — классовый враг. Только... к какому же классу он принадлежит! Если бедняк, почему же нападает на таких же бедняков, как сам? Но ведь и баем его не назовешь, всего-то богатства: конь под ним... Кто же он на самом деле?

Эти наивные мысли занимали его до самого рассвета.

Забрезжившее утро застало его на песчаном холме неподалеку от оврага, где спали товарищи. Он всматривался в начинающее бледнеть небо, с восторгом наблюдал, как, меняя краски, расцветает восток, как, постепенно вытесняя все остальные цвета, горизонт становится темно-красным, как, рассеивая и эту красноту, выкатывается, наконец, сияющий огромный шар солнца.

Отчего-то вздохнув, он вскочил на ноги и двинулся к оврагу.

Старшие уже поднялись. Салык проверял оружие, а Шанау и Баймагамбет будили молодых. Потом вместе отправились к ручью умываться.

Завтрак был коротким. Вчера, собираясь в дорогу, каждый захватил с собой по бурдюку айрана, по мешочку тары[11], по нескольку пригоршней курта и иримшика. Бурдюки лежали опустошенные — вчерашняя жара заставила выпить все до капли. Но остальных припасов было еще достаточно, так что поели быстро, но плотно. Потом прополоскали бурдюки, наполнили их родниковой водой и сели на коней.

Карагандыкумы, куда вступил отряд, простиралась верст на сто пятьдесят в длину и на тридцать — сорок в ширину. Пустыня встретила преследователей огромными барханами, под каждым из которых мог быть похоронен целый аул вместе с кибитками, а впадины были так глубоки и обширны, что здесь мог спрятаться не только одинокий всадник, но и целое войско. Разве можно было сравнить эти пески с аккумовскими? Там, считай, просто ветряной свей, поросший корявыми кустарниками. Дикая величественность Карагандыкумов вызывала оторопь. Одно тут хорошо: песок лежал так плотно, что почти по самому краю гребней можно взобраться на любую вершину — копыта лошадей вязли неглубоко.

Салык повел своих спутников на самый большой бархан, который только можно было усмотреть вблизи. С вершины его открылась захватывающая панорама: бесконечные желто-коричневые песчаные волны уходили далеко-далеко, к еле видимым белесым облакам на горизонте.

Карагандыкумы — настоящая пустыня. Редко-редко лежит она вот так, неподвижно, будто застывшая навек. Но стоит подуть настоящему ветру, как зашуршит, завьется песок, и вмиг все потонет в желтом мраке.

В лощинах между хребтами невысоких сопок, изрезавших пустыню, нередко можно встретить острец и джузгунь, бургень и верблюжью колючку, но больше всего караганника и арчи, их, кажется, не может ни выжечь испепеляющее солнце, ни истребить секущая песком буря. Редко-редко попадаются полузанесенные песком кривоватые березки или крохотные левадки низкорослых тополей, и зеленая листва их радует глаз.

Самые молодые в отряде с восторгом взирали на открывшийся им фантастический пейзаж.

Прибывшие из Каратюбе милиционеры не раз бывали в этих местах, поэтому их так не волновала картина, которая заворожила молодежь. Напротив, смотрели на нее с грустью. Однако из всех, кто стоял сейчас на вершине бархана, лишь бывалый Салык знал пустыню так хорошо, как свой аул, изъездил ее вдоль и поперек.

— Я слыхал, что где-то посредине Карагандыкумов есть озеро, — сказал Сагынгали, поглаживая поросший редкой щетиной подбородок. — Загадочное. Так, кажется, называется. Никто не знает, откуда там вода взялась и почему ее до сих пор не засыпало песками.

— Я тоже помню, — откликнулся второй милиционер, Абдулла, — говорили про это озеро. Вокруг, говорят, просто дебри камышовые. И волков там, и кабанов — видимо-невидимо. И рыбы в озере хоть ведром черпай. Это, я думаю, какой-то из рукавов Калдыгайты пробирается под песками, а там выныривает наружу.

Юный Куспан не стерпел и тоже ввязался в разговор. Указывая ружьем куда-то на север, он произнес, стараясь говорить весомо:

— Калдыгайты тут ни при чем. Вон там, — потыкал он стволом в пространство, — роща, даже настоящий лес. Сосновым называется. В этом лесу берет начало речка Кзылшан, а потом пропадает в песках. Вот и утверждают, что благодаря этой речке возникло озеро.

Разгорелся спор. Одни говорили одно, другие — другое. Никто ничего в точности не знал. Да и что было взять с них: парни совсем молодые, пацаны считай, многим еще и двадцати нет, — далеко ли им пришлось ездить от своего аула? Потому-то каждый старался сообщить не то что видел, а что слышал от старших, но отстаивали свое мнение с таким задором, точно оно было самым верным.

Трое старших отъехали в сторону и о чем-то негромко говорили. Потом Салык подозвал молодых.

— Такое дело, ребятки, — собрал он на лбу морщины. — Мы вот тут посовещались и пришли к выводу бандиту, кроме как в Карагандыкумы, деваться некуда. Уполномоченные сообщат во все аульные советы Уральского округа, чтобы там были начеку. Кулбатыр наверняка догадывается об этом — ума ему не занимать... Карагандыкумы — огромное пространство, тут много таких укромных местечек, спрячется — с собаками не найдешь. Потому и трудно предположить, где он может затаиться. Но мы идем по его следу — больше тут некому проехать — и каждую секунду должны быть настороже. Если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно давайте знать остальным. Стреляйте, кричите, чтоб не застал врасплох. А сейчас растягиваемся все в цепь с дистанцией в полверсты и направляемся по следам... Удачи вам, джигиты! И еще раз предупреждаю: не будьте беспечными — нарветесь на беду.

Старшие двинулись посередке. Абдулла и Сагынгали отправились на правый фланг, а Киикбай с Куспаном — на левый. Ехали не слишком быстро, соблюдая дистанцию. Лошади поднимались на вершины барханов и спускались в низины, опять на вершины и опять — вниз.

Безжизненная земля не привлекала даже скотину. Вчера в Аккумах им нередко попадались на глаза и коровьи лепешки, и конские яблоки, и катышки овец. Здесь же ничего подобного не было. Здесь наткнулись лишь на полузанесенные остовы лошадей, до известковой белизны вымытые дождями и выжженные нещадным солнцем.

Зайцу, мыши да тушканчику привольно в этих местах. Ну а там, где есть эта живность, конечно же, бродят и волк, и корсак. То тут, то там можно заметить характерный заячий треугольник, вдавленный в песок внушительный след волчьей лапы, веточки следов, оставленные воронами и воробьями, или струящуюся полосу от проползшей недавно змеи.

Спустишься в один распадок — он густо порос караганником; в другом, тут же, рядом, — ничего, кроме рябого ветряного свея. На макушке одного бархана неожиданно можно встретить неизвестно как прижившийся куст можжевельника, и только удивление возникает в душе, сколько упорства нужно проявить, чтобы суметь выжить в таком месте: куда, в какие глубины, ушли его корни, чтобы добыть зеленой кроне живительную каплю воды? А дальше опять коричневатый спрессованный песок и — пустота.

Сколько таких вот однообразных барханов и распадков пришлось преодолеть отряду до полудня! Головы кружились от однообразия и текучего марева, как плавные волны колышущего воздух где-то в отдалении. Наконец собрались вместе, перекусили, утолили жажду, прилегли кто где мог. Один Сагынгали прохаживался по вершине бархана, под склоном которого устроились его товарищи, и наблюдал за округой.

Куспану показалось, что он только задремал, когда послышался негромкий, но властный голос Салыка:

— Вставайте, ребята. Вставайте. Некогда разлеживаться.

С первого дня понравился Куспану и Киикбаю этот человек. Он казался им очень старым, хотя на самом деле ему лишь чуть-чуть перевалило за сорок. И, несмотря на это, не каждый бы здесь, в отряде, решился померяться с ним силами. Небольшого роста, крепкий, с упругими кривоватыми ногами, при одном взгляде на него становилось ясно: справиться с Салыком дело нелегкое. Но больше всего он нравился своей рассудительностью, умением подчинять любого одним, будто вскользь брошенным словом, а то и просто взглядом. Давно ли, кажется, познакомились, но даже умудренные опытом Баймагамбет и Шанау смотрят на него с почтением.

Отряд опять развернулся цепью и двинулся вперед. И снова перед преследователями лишь бесконечные волнообразные барханы, снова раздражающий глаза коричневатый цвет песка да вылинявшее небо над головой.

Вначале бойцы были настороже, как приказывал Салык, чтобы невзначай не попасть на мушку бандита, но вскоре всем стало казаться, что предосторожности напрасны, что Кулбатыр озабочен лишь тем, как подальше унести ноги, и внимание людей постепенно ослабло.

К вечеру, когда солнце уже склонилось к горизонту, пески остались позади. Впереди лежала степь, поросшая травами и кустарником. Следы Кулбатыра потерялись.

Самое большое разочарование было написано на лицах Куспана и Киикбая. Каждый из них мечтал непременно заметить бандита первым и вступить с ним в схватку. Молодости свойственно преувеличивать свои возможности: и тому, и другому хотелось верить, что попадись им бандит — ему уже не удастся уйти.

Отряд съехался. Все поглядывали на Салыка: лишь он может подсказать, как поступить дальше. Но и Салыку, до боли в глазах вглядывающемуся в землю, трудно углядеть следы беглецов в великой пестроте отпечатков копыт и копытец постоянно выпасаемого здесь домашнего скота.

Пока ничего не оставалось делать, как последовать совету все того же одноглазого Баймагамбета: отправиться в ближайший аул, чтобы как следует напоить и накормить коней, самим отдохнуть и запастись едой в дорогу.

К аулу они приблизились уже в ночной темноте.