Однажды и навсегда

ГЛАВА 43

— Мне, право, ужасно неловко, — пробормотал преподобный Эдвардс. — Обычно у нас каждая вещь знает свое место. Но в последние дни нам было как-то не до наведения порядка.

— Нет-нет, все хорошо, — заверила Сара и внимательно оглядела жилище викария, отметив про себя, что огонь в камине, видимо, давно не разводили. Все в комнате было покрыто толстым сдоем пыли, а на кушетке разбросаны несколько подушек, словно до их прихода кто-то лежал на ней, беспрестанно поворачиваясь с боку на бок.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

Эдвардс переминался. Вид у него был усталый, лицо бледное и встревоженное. Было совершенно ясно, что ему ни о чем не хочется говорить. Он с большим трудом выдавил из себя:

— Доктор Гольбейн приболел.

— Весьма сожалею, — сказал Фолкнер, — но, надеюсь, с ним ничего серьезного, верно?

— У него озноб. Он… он весьма искренний человек.

Одно явно не вязалось с другим, Сара недоумевала: «Если у старого викария озноб, то при чем его искренность?»

— Вы уже слышали о мистере Джонсоне?

— Да-да, — помощник викария провел пятерней по взъерошенным волосам, потер небритый подбородок. Глаза у него были красными и припухшими. — Что по этому поводу я могу сказать? — бормотал он. — Только то, что мы живем в ужасные времена.

Она ожидала большего — потрясения, ужаса, может быть, даже чувства вины. Но не усталой примиренности и отчаяния. Причем этот человек всегда казался ей, пусть даже только внешне, неисправимым оптимистом.

— Вы явно переутомились, — мягко посочувствовала ему она.

Эдвардс насторожился, словно ему было трудно уследить за тем, что она говорит.

— Я обязан заботиться о докторе Гольбейне. На меня возложена ответственность…

— Не кажется ли вам, что кто-то из деревенских женщин мог бы прийти на помощь? Я абсолютно уверен, что некоторые сделали бы это с превеликой охотой и радостью.

— Нет, нет. И так все хорошо. Я сам управляюсь. По-моему, для доктора Гольбейна предпочтительнее, чтобы за ним ухаживал я.

— Как вам будет угодно, — сказал Фолкнер. — Мы не станем вас задерживать, однако надо серьезно поговорить об убийствах.

— Да-да, пожалуйста. Я приготовлю чай…

— В этом нет необходимости, — заверила Сара. Ей не хотелось очень докучать помощнику викария, но ничего не поделаешь. Так уж складывались обстоятельства. Она замолчала, не зная, с чего начать разговор, и умоляюще посмотрела на Фолкнера. Он прокашлялся и спросил:

— Преподобный Эдвардс, будьте добры, скажите нам, где вы были прошлой ночью?

Эдвардс совершенно побледнел и испуганно уставился на Фолкнера, словно перед ним стояло привидение.

— Прошлой ночью?

— Если вы не возражаете…

— Я был… то есть, я не совсем понимаю, с какой стати вы…

— Но именно в эту ночь убили Джонсона, — спокойно пояснил Фолкнер.

Эдвардс растерянно посмотрел на него.

— Неужели вы хотите сказать, что я…

— Мы вовсе ничего не хотим сказать, — воскликнула Сара. — Просто необходимо снять все возможные подозрения, — сказала она и вполне сознательно добавила: — Я распорядилась, чтобы констебль Даггин осмотрел в деревне каждый дом. Так что скоро он нагрянет и к вам.

— Ни в коем случае, — горячо запротестовал Эдварде. — Это приходское помещение. Неужели вы полагаете…

— Представьте себе, что да. Убиты четыре человека, преподобный. Нельзя допустить, чтобы это безобразие продолжалось.

— Мне все понятно, но приход…

— Нет нужды беспокоить доктора Гольбейна, — пообещал Фолкнер. — Если вас волнует именно это.

— Если… — словно эхо повторил растерянный Эдвардс. Он переводил встревоженный взгляд с одного на другого. Сара сжала кулаки. Она пыталась подобрать слова, которые бы утешили, успокоили терзания молодого викария, но ей ничего не приходило в голову.

Эдвардс глубоко вздохнул и поднялся. Фолкнер тоже встал. Эдвардс смущенно посмотрел на него, а затем повернулся к Саре, словно бы надеялся, что она лучше поймет, развел руками.

— Я должен вам сказать, — он шагнул к ней. Фолкнер загородил Сару. Не повышая голоса, он предложил:

— Расскажи нам, приятель. Давай, выкладывай все, что знаешь.

— Доктор Гольбейн…

Сара нахмурилась. Какое отношение имеет к убийствам старый викарий? Помнится, на похоронах Дейви он говорил о зле, поселившемся в Эйвбери. Может быть, старику известна подоплека убийств? Внезапно ее пронзила страшная догадка. Нет. Такое невозможно. Разве он способен…

— Доктор Гольбейн помутился рассудком, — заявил Эдвардс. Он глубоко и облегченно вздохнул» словно нехитрое признание сняло с него тяжкую ношу.

Сара с Фолкнером настороженно переглянулись.

— Боюсь, что мне не совсем понятно ваше сообщение, — сказал Фолкнер.

Эдвардс расправил плечи. С видом человека, сообщающего им горькую, неприкрашенную правду, он сказал:

— Наш бывший возлюбленный викарий сделался… католиком.

— Кем-кем? — не сдержавшись, выпалила Сара. Что за несуразица, что за глупые недомолвки? И все только ради того, чтобы сообщить, что старый священник перешел в иную веру. Но, немного поразмыслив, сообразила, что Эдвардсу это видится несколько иначе. Он был на редкость серьезным молодым человеком, искренне преданным своей вере.

— Католиком, — повторил Эдвардс. Второй раз это признание стоило ему гораздо меньших усилий. И торопливо добавил: — Надеюсь, теперь вам понятно, что приход недопустимо подвергать обыску?

— Ваше преподобие, — начал Фолкнер. — Не могу себе представить, чтобы находки вроде нескольких католических трактатов и Библии стали бы большим потрясением для местных жителей. Сегодня всех волнуют более серьезные вещи.

— Боже милостивый, дело совсем не в этом. Видите ли, это доктор Гольбейн…

Дверь в комнату внезапно распахнулась. Эдвардс осекся на полуслове. Неожиданно его лицо смягчилось. Усталости и подавленности словно и не бывало. Сара обернулась. В дверях стояла Аннелиз. Девушка была очень бледная, но совершенно спокойная. Она была непривычно сдержанно одета. С первого взгляда Аннелиз поняла, что здесь происходит.

Гордо подняв голову, она подошла к Эдвардсу и ободряюще дотронулась до его плеча ладонью. В этом жесте не было ничего из ряда вон выходящего. Зато он ясно свидетельствовал о их дружеских отношениях.

— Привидения — дело рук преподобного Гольбейна, — тихим голосом объяснила Аннелиз. — Ему вздумалось выдворить из Эйвбери моего отца. А гостиницу снова превратить в католический монастырь, как в прежние времена.

— А для того, чтобы устраивать по ночам шум, он воспользовался валявшимися у нас старыми цепями, — добавил Эдвардс. Как только все стало известно и больше нечего было скрывать, он заметно оживился и заявил более откровенно: — Если бы приход обыскали, тотчас же нашли бы цепи. И хотя доктор Гольбейн не в своем уме, он вряд ли заслуживает подобного унижения.

Сара ошарашенно покачала головой. Ничего подобного она не ожидала.

— Вы ничего не выдумываете?

— Как ни прискорбно, все, что я сказал, — правда, — ответил Эдвардс. — Я давно уже заподозрил неладное. Прошлой ночью я засиделся позже обычного. У меня было… — он взглянул на Аннелиз, — у меня был назначено свидание. Как бы то ни было, доктору Гольбейну не было известно, что я не сплю. Я услышал, как он вышел из дому. Учитывая его возраст и то, что он на самом деле был нездоров, меня это встревожило. Я пошел следом за ним.

— Куда? — потребовал отчета Фолкнер.

— На кладбище, за гостиницу, — быстро отозвался Эдвардс. — Когда я понял, что у него на уме, то был вынужден вмешаться и уговорить его вернуться в приход.

— А вы успели после этого на свидание? — спросила Сара. Она спросила бессознательно, без какого-либо намека, но Эдвардс неожиданно смутился и покраснел.

— Нет. К превеликому сожалению, я не мог бросить старого викария, мне пришлось остаться с ним.

— И тем не менее прошлой ночью во двор конюшни пришел кто-то другой. Верно я говорю, Аннелиз? — Фолкнер обратился к девушке. Он сочувственно смотрел на нее. Несмотря на то, что он произносил слова мягко и сдержанно, Аннелиз вздрогнула и испуганно посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц. А Фолкнер продолжал как ни в чем не бывало:

— В конюшню пришел молодой человек, идеалист по натуре. Которого в темноте легко можно было принять по ошибке за преподобного Эдвардса.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Аннелиз еле слышно.

— Неправда, — так же спокойно, не повышая голоса, говорил он, — вы просили помощи у Дейви Хемпера, у мистрис Хаксли. Вы просили помощи также у преподобного Эдвардса. И, осмелюсь предположить, обращались к Бертрану Джонсону. Короче говоря, вы настолько отчаялись, что просили бы любого, кто, по вашему мнению, согласился бы помочь вам. Верно я говорю?

Девушка не просто побледнела. Лицо ее стало землистым, как у мертвеца. Слезы покатились по щекам. Она напоминала животное, попавшееся в ловко расставленную западню.

— Я никогда не хотела… Я клянусь вам… Я даже не догадывалась до тех самых пор, как Дейви… Но и тогда…

— Но и тогда у вас не хватило духу, чтобы выдать властям родного отца. Я верно говорю?

Она подавленно кивнула. На нее было жалко смотреть. Бессознательно Эдвардс обнял ее рукой за плечи. От его прикосновения она вся содрогнулась и отпрянула в сторону.

— Лучше не делайте этого, — предупредил Фолкнер. Сам он даже и не пытался приблизиться к Аннелиз, не только прикоснуться. Он просто смотрел на нее со смешанным чувством гнева и сострадания. Сара поняла, что навсегда запомнит его взгляд.

Она почувствовала в животе боль. И с пронзительной ясностью поняла, что же произошло. Но этому не хотелось верить. Не дай Бог, что ее кошмарная догадка окажется правдой.

— И это он убил цыган? — задал вопрос Фолкнер.

Аннелиз кивнула.

— Но почему?

Аннелиз низко склонила голову. Ей было стыдно и горько говорить об этом. Сбиваясь и всхлипывая, она рассказала им все.