ГЛАВА 8

Где-то скрипнула дверь. Фолкнер недовольно пошевелился. Этот звук был ему знаком. Он не раз слышал его и раньше. Он нес Сару на руках в дом. На ней была надета одна только ночная рубашка, почти прозрачная от дождевой влаги. Он случайно встретил Сару на дороге. Она попыталась убежать от него, скрыться, но он не дал ей сделать этого и вот теперь…

Дверь скрипнула снова. Окончательно разбуженный этим назойливым звуком, Фолкнер заставил себя встряхнуться. Теперь этот звук раздавался чуть иначе, чем в первый раз. Он был…

Ближе. Совсем близко. Прямо за дверью, в коридоре. Фолкнер с неохотой открыл глаза. Странно, он раньше думал, что потолок в гостинице белый, а он оказался голубым. Он повернул голову и увидел свешивающийся полог. Он мог поклясться, что в гостиничной комнате не было таких излишеств.

Он почувствовал на своей руке тяжесть. Посмотрел на янтарно-желтую смятую наволочку. Ему казалось, что он ложился спать в полном одиночестве. И тогда он вспомнил все события с пронзительной ясностью. За окном занимался рассвет. Довольно. Пора ему выбираться отсюда. В доме мистрис Сары Хаксли все проснулись. Все, кроме хозяйки.

Осознав свое положение, он вовсе не обрадовался. Ему необходимо было действовать. Действовать быстро и решительно, пока… Он мельком взглянул на женщину, доверчиво прильнувшую к нему. Это мгновение вселило в него уверенность, что ее целомудрие за ночь не пострадало. Он поморщился от этой мысли. Потянулся, легко выпрыгнул из постели и бросился к окну. Поставив одну ногу на подоконник, он перебросил другую наружу и встал на карниз, вовсе не задумываясь, выдержит ли он его вес. Едва удерживая равновесие, он смог дотянуться до ветки ближайшего дерева. Сделал сильный рывок и спрыгнул вниз. Наконец, он приземлился. Правда, несколько неудачно. Выпрямившись, отряхнул с одежды грязь, тихо ворча на самого себя. Как давно такое случалось. Когда же он в последний раз уносил ноги из спальни дамы столь неподобающим образом? Годы и жизненный опыт отбили у него охоту к подобным приключениям. А может быть, он злился оттого, что понес наказание, так и не вкусив положенных в таком случае восторгов?

Слегка прихрамывая и тихо бранясь себе под нос, Фолкнер побрел по деревенской дороге. За его спиной, словно насмехаясь над ним, вставало яркое весеннее солнце, во всей своей утренней красе.

Было еще довольно рано, но сводчатые двери гостиницы были открыты. Джон Морли стоял за стойкой вместе с дочерью. Как же ее зовут? Ах, да, Аннелиз. Прелестное создание с пышной копной золотистых волос и нежными ямочками на щеках. Почему-то она напоминала ему пирожные бланманже, любимое лакомство придворных дам. Правда, сам он был к нему совершенно равнодушен.

Он подождал, пока Аннелиз отправилась на кухню, а Морли повернулся спиной к залу. Тогда Фолкнер быстро и беззвучно проскользнул вверх по лестнице. Его комната была под самой крышей. Добравшись, он затворил за собой дверь, прислонился к ней и облегченно вздохнул. Честь мистрис Хаксли осталась незапятнанной. И ничего страшного, если она не проявит особой благодарности. Этим он сможет заняться попозже.

А пока ему очень хотелось спать, он прямо валился с ног от усталости. Даже не удосужившись разобрать постель, он плюхнулся поперек кровати и уснул в считанные секунды. И начал блаженно похрапывать.

Снова заскрипела дверь. Фолкнер застонал от досады. Нет, это уже слишком. Такого испытания не выдержать даже ему. Он приподнял голову от постели ровно настолько, чтобы разглядеть, кто же теперь не дает ему поспать. Коротко остриженные волосы. Светло-голубые глаза смотрят укоризненно и строго.

— Сэр, — Криспин вложил в это слово все свое возмущение и негодование.

— Я спал, — попытался оправдаться Фолкнер.

Лакей осуждающе фыркнул. Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Примите мои извинения. Когда я услышал, что вы вернулись, то решил, что, вполне вероятно, потребуется моя помощь.

— Сон, Криспин. Мне требуется сон, — сердито и устало пробормотал Фолкнер. Однако все было напрасно. Криспин и так решился на столь тяжкую жертву. Подумать только, ему пришлось покинуть Лондон, чтобы сопровождать хозяина в какую-то захолустную деревню. Событие, о котором упомянул по дороге не менее трех десятков раз. И теперь он вовсе не собирался проявлять снисходительности.

— Уже утро, сэр. Если я правильно понял, когда мы взялись за это дело, вам не терпелось завершить его, как можно скорее. Если обстоятельства переменились, я был бы очень признателен, чтобы меня поставили в известность.

— Может быть, вам стоит подумать о том, чтобы перейти в услужение к кому-то другому? — поинтересовался Фолкнер, зевнув. Он почти не сомневался в ответе. На протяжении вот уже десяти лет эта тема регулярно всплывала в их разговорах. Десять лет они знают друг друга. Они одновременно служили в армии, хотя в разных званиях. Когда Фолкнер вернулся к гражданской жизни, он захватил с собой своего раздражительного слугу.

— Не знаю, сэр, — ответил Криспин, с видом человека, обдумывающего интересное предложение, каковое он вовсе не намеревается отмести сходу. — Маркиз Шрушир предлагал мне в любое время перейти к нему, как только я сочту возможным принять решение. Он ждет меня на службу в своем доме.

— У него скудный стол, Криспин.

— Верное замечание, сэр. Кстати, коль мы об этом заговорили, сейчас подают завтрак.

— В такую рань? Еще едва рассвело. И кому придет в голову есть в столь ранний час?

— Но мы с вами находимся в деревне, сэр.

— В деревне, — буркнул Фолкнер, снова откинувшись на постель. — Здесь самое подходящее место для проведения баталии. Больше она ни на что не годится.

— Вполне с вами согласен, сэр. Если вы позволите мне снять с вас башмаки, я позабочусь, чтобы их вам начистили.

Криспин проявлял благоразумие, решив не комментировать факт, что его хозяин завалился в постель обутым и не раздевшись.

Снизу слышалось топанье — судя по звуку, фермеры направлялись на рынок. Девушка-служанка крикнула кому-то: «Привет». Залаяла собака. Все вместе они умудрились перекричать петуха, который в этот момент решил оповестить мир о начале нового дня.

— Не стоит, — возразил Фолкнер, присев на кровати, он опустил ноги. — Они снова запылятся.

Криспин простонал. Своеобразная практичность хозяина постоянно раздражала и возмущала его.

— Никогда не следует распускаться, даже в такой глуши, — нравоучительным тоном заявил он.

— С меня довольно того, каков я есть, — отрезал Фолкнер,

Он снова вспомнил Сару, которая подобно призраку, встретилась ему в полночь на дороге. Ему не давала покоя мысль, что же все-таки стояло за такой странной встречей. Эйвбери была полна такого количества тайн, что свела бы с ума самого благоразумного и трезвомыслящего человека.

Он поднялся, откинул крышку сундука, обтянутого кожей, который стоял в изножье кровати. Извлек оттуда черные ножны. Молча прикрепил их к поясу. Криспин застыл, изумленно и недоверчиво глядя на хозяина. Шпага не извлекалась на Божий свет с тех самых пор, как они вернулись в Англию. В Лондоне и других городах его хозяин вполне обходился коротким кинжалом.

— Сила — вот что самое главное, Криспин, — спокойно пояснил Фолкнер. — То, какой она представляется и какая она есть на самом деле, — он шумно втянул воздух. — Что это? Неужели я чувствую запах ветчины?

В открытое окно потянуло жареной ветчиной. Этот соблазнительный запах тотчас же напомнил Фолкнеру, что он не столько устал, сколько голоден. Ему подумалось, что эта деревня, кажется, способна просудить все его аппетиты.

— По-моему, да, сэр, — согласился Криспин.

— Тогда, завтракать. Передайте Морли, что нам понадобятся комнаты еще на пару дней, но не больше.

Лакей поспешно удалился. Фолкнер спустился вниз с нарочитой медлительностью. Ему о многом предстояло поразмыслить. Между прочим, даже о необходимости защитить себя от чар стального клинка. От чар? И откуда ему в голову взбрела такая мысль? Какие чары, где они, в чем? Уж, конечно, не здесь и вообще — нигде. Ни внутри каменных кругов, ни в продолговатых курганах, ни в мистрис Саре Хаксли. Особенно — в ней.

Существует один только разум. И на нем незыблемо покоится весь мир. И ничто не может нарушить заведенный порядок мироздания. Но странные подспудные мысли не давали ему покоя. Какие-то не менее странные знаки плясали перед ним на узких, изъеденных временем гостиничных ступенях. Он решил, что все это только последствия пустого желудка и затуманенного бессонной ночью сознания. И то и другое можно излечить порцией ветчины и отдыхом.

— Чаю? — спросила Аннелиз и протянула руку к чайнику.

Фолкнер кивнул. Он сидел за столом один в общем зале гостиницы. Другие посетители предпочитали сохранять дистанцию. И вовсе не из враждебности, а ради соблюдения приличий. Можно было предположить, что многие просто сочли неразумным делить стол с человеком, который завтракал с грозным видом, будто вознамерился искромсать любого так же, как, лежащую перед ним на тарелке, ветчину. Аннелиз налила ему чаю.

Пышное бланманже, внес он поправку в свои размышления о ней. Пышная молодая особа, в блузе с рюшами и откровенным вырезом. Талия затянута, и ярко-синяя юбка не в состоянии скрыть округлые бедра. Золотистые локоны собраны в замысловатую прическу и придерживаются на месте при помощи крошечного чепчика. В целом впечатление было несколько ошеломляющее. Он и не предполагал увидеть подобное в такой глуши.

Морли стоял возле бара, надраивал кружки и не спускал глаз с дочери. Словно он покорился безвыходности ситуации. Его дочь вынуждена обслуживать столь почтенного гостя. Однако отец обязан следить за тем, чтобы общение с Фолкнером не повлекло за собой каких-либо дурных последствий.

Фолкнер едва сдерживал улыбку. Уж кому-кому, а Морли, наверное, известно, что его прекрасному цветочку ничего не грозит, как дитяти в колыбельке. Вот Сара, это совсем другое дело. Он принялся задумчиво жевать ветчину. Как бы это потоньше завести с ней беседу, когда они встретятся? Интересно, что из случившегося помнит она? И в чем сочтет нужным признаться?

Он дал себе слово, докопаться до сути, чем бы это ни обернулось. Но, несмотря на решимость, в нем нарастало опасение, что его действия и расспросы могут причинить ей боль. Он прибыл сюда расследовать убийства. Он всегда найдет оправдание, почему интересуется ее странным поведением. Возможно, оно доказывает, что ей известны кое-какие улики? Но так ли это? Может быть, имеется совершенно иная причина того, почему мистрис Хаксли оказалась ночью на дороге, полуобнаженная, да еще с таким выражением лица, словно ее преследуют потусторонние силы? Он мог осторожно и деликатно спросить об этом только одного человека. И этот джентльмен как раз входил в зал. В дверях показалась подтянутая сухопарая фигура сэра Исаака. Он был облачен в атласный камзол и панталоны. В руках держал трость с серебряным набалдашником. Ради разнообразия, сегодня парик сидел у него на голове более-менее прямо. Оглядев зал, он заметил Фолкнера и тотчас же решительно направился к его столику.

— Я так и знал, что вы встаете рано, — обрадовано сказал он, когда Фолкнер поднялся ему навстречу. Возраст этого человека, если не что иное, требовал подобной учтивости. К тому же примешивалось благоговение перед глубиной его ума. Казалось, хрупкое тело, в котором этот ум был заключен, являлось не более, чем обманом зрения. В облике сэра Исаака скрывалось нечто безграничное и посему недоступное простым смертным.

— Собственно говоря, это не совсем так, — ответил Фолкнер, когда они уселись за стол. — То есть не по своей воле.

— Значит, в силу привычки? Я слышал, что утро — лучшее время для ведения боя, верно?

— Я бы не стал применять в таком случае слово «лучшее». Могу я предложить вам ветчины? Отменнейшая.

Сэр Исаак поднял руку, подзывая Аннелиз. Когда она выслушала его и удалилась, сэр Исаак сказал:

— Вы пробыли здесь почти сутки. Будьте добры, поделиться со мной, что вам удалось обнаружить?

— Не слишком много, — уклончиво ответил Фолкнер.

Это не совсем соответствовало истине. Он обнаружил женщину, которая одновременно озадачивала его и приводила в восторг. Деревню, которая, казалось, жила одновременно и в прошлом, и в настоящем. И часть себя, о существовании которой он никогда не подозревал. Однако сэр Исаак спрашивал вовсе не о личных приобретениях.

— В настоящий момент, — сказал Фолкнер, — нет никаких доказательств того, что цыгана убили не их соплеменники. Однако, — добавил он, заметив, что сэр Исаак собрался заговорить, — также нет никаких улик доказывающих, что они были убиты своими. Вчера днем я беседовал с констеблем Даггином, и он заверил меня, что расследование было проведено с предельной тщательностью.

— Расследование, разрази меня гром. Да они захлопнули свои кондуиты с такой прытью и поспешностью, что пыль еще не осела, — возмутился сэр Исаак.

— Именно! Насколько я берусь судить, не было никакого расследования и в помине. Это наводит на мысль, что старый добрый констебль опасался. Он словно бы догадывается, куда может завести тщательное расследование.

— То есть, вовсе не горит желанием устроить переполох у себя на заднем дворе, если можно так выразиться?

Фолкнер кивнул.

— Отсюда вытекает вопрос: а не подозревает ли он вполне определенного человека? Может, он полагает, что если тихонько предупредить кого надо, можно предотвратить дальнейшие неприятности? А может статься, он не хочет терять из поля зрения того, кто, по его мнению, повинен в убийстве. И попытаться, тем самым, не допустить новые преступления?

— А не хочет ли он просто-напросто спустить все это дело под шумок, чтобы смута улеглась сама собой?

— Не выйдет, — ответил Фолкнер. — Жажду кровопролития утолить не так просто.

— Возможно, ваше замечание справедливо в отношении поля брани. Но здесь, в неискушенной, неразвращенной деревне?

— Необходимо все хорошенько взвесить, — согласился Фолкнер и посмотрел в глаза сэру Исааку. — Даже если требуется только развеять опасения мистрис Хаксли. Неужели ее беспокойство и страх послужили единственным поводом, вынудившим вас обратиться к герцогу?

Старик вздохнул.

— Я понимаю, что такое умозаключение ставит меня в нелепое и даже глупое положение. В общем течении событий две смерти, сами по себе, не столь уж значительны. Будь я один, я повздыхал бы и забыл. Но Сара… — он умолк, задумавшись. — Она так много мне помогла. Когда я совершаю вылазки к руинам без нее, они становятся как бы менее доступными, замкнутыми, словно не хотят доверять или открывать свои тайны, нежели тогда, когда Сара сопровождает меня.

— Вы понимаете, наверное, — вкрадчиво спросил Фолкнер, — что в вашем утверждении мало смысла?

— Верно. Вообще — никакого. Но я заметил это далеко не вчера. Я верю, что у нее какая-то особая связь с этим местом. Возможно, благодаря тому, что ее семья живет здесь многие столетия.

— Но должны же быть и другие старожилы.

— Сомневаюсь. Сара рассказывала вам что-нибудь о своем доме?

— Мы разговаривали только о деревне и убийствах. Она согласилась, правда, с такой неохотой, показать мне руины, — Фолкнер вздохнул.

— Это интересно. Здешние жители говорят, что она редко заговаривает с кем-либо о камнях. Но если верить их наблюдениям, она часто проводит время среди кругов. Как бы там ни было, в подвале ее дома сохранилась римская баня. Об этом мне поведала бесценная миссис Дамас. А еще она утверждает, что под остатками бани есть еще более древний колодец, существующий с доримских времен.

— Уму непостижимо. Но какое это имеет отношение к Саре?

— В этом то и суть. Если верить миссис Дамас, семья Хаксли всегда жила на этом самом месте. Я подчеркиваю, на этом самом. Их история уходит в глубь веков, еще до прихода норманнов, к дням достославного Юлия Цезаря, а может, еще дальше.

— Я не встречал ни одной семьи, которая бы так досконально знала свою родословную.

— И я не знаю. Но задумайтесь! У нас у всех были предки, а у тех — свои. Никто из нас не появился в этом мире ниоткуда. Дело в том, что люди постоянно переезжают, меняют родовые имена, некоторые линии вымирают, особенно если их прослеживать только по отпрыскам мужского пола. Но не здесь, заметьте. Они никогда не покидали этих мест. Здесь не нарушены вековые связи. Осталось только гадать, почему?

— Летаргия? — предположил Фолкнер. Вопрос был задан лишь наполовину в шутку. Он поежился от этой мысли. Будто в Саре и ее связи с этими местами есть нечто мистическое. Его так и подмывало тотчас отмести всякие подозрения.

— Встряхните свое воображение, сэр. Эйвбери место единственное в своем роде. Ни Стоунхендж, ни другие каменные круги не могут тягаться с ним по внушительности. Люди почему-то затратили на возведение Эйвбери уму непостижимое по протяженности время и приложили неимоверные усилия. Как бы хотелось узнать — зачем? Зачем?

Фолкнер допил чай и поставил чашку.

— Как, по-вашему, удастся ли разгадать эту загадку?

— По всей видимости, нет, — сэр Исаак нахмурился. — Но сама попытка порассуждать доставляет немалое удовольствие.

— Как бы мне хотелось разделить вашу уверенность. Однако с меня довольно того, что я должен расследовать «всего лишь» два убийства.

— Нет в мире ничего более загадочного, нежели человеческий ум. Не стоит недооценивать возможность порученного вам дела. Но с другой стороны, вам непозволительно сомневаться в собственных силах. Несмотря на наше краткое знакомство, я успел заметить, что…

Сэр Исаак продолжал говорить, но Фолкнер не слышал ничего. Его внимание привлек мелькнувший при входе в общую залу белый силуэт. Мимолетный образ. И с внезапной ясностью, нахлынувшей на него, он осознал то, чего бессознательно ждал с самого момента пробуждения, находится рядом — осталось только протянуть руку.

Загрузка...