Однажды летом

48

Смерть наступала мучительно долго. Джереми это понял, когда прошла уже, казалось, целая вечность. Без пищи, без воды, без света, терзаемый нескончаемой тупой болью, которая отдавалась в голове при каждом его движений, он, все-таки жил. Сколько часов или дней, а может, и недель миновало, он не знал, но ему казалось, что уже больше года находится в этой холодной смердящей темноте. Один, если не считать голоса матери.

Теперь он знал, что голос принадлежит ей, и это несколько успокаивало. Его пальцы были содраны в кровь после безуспешных попыток сдвинуть каменную глыбу. Джереми понял, что ему не выбраться из заточения, и от этого чувствовал себя еще более несчастным. Он лежал на каменном полу, а в голове все стучало, в глазах рябило, и тело содрогалось в ознобе. Время от времени сознание возвращалось к нему, а когда боль и страх становились нестерпимыми, приходил голос матери. Джереми представлял, что лежит в постельке, рядом свернулся калачиком Джейк, а мама сидит в углу комнаты в своем любимом кресле-качалке.

— Джереми, помнишь, я иногда разрешала тебе прогуливать занятия в школе, и мы с тобой ходили на рыбалку?

— Да, мама.

— А помнишь, как-то на Рождество Санта принес тебе новый велосипед?

— Да, мама.

— Помнишь День благодарения… День всех святых… Твой день рождения?

— Да, мама.

Иногда она пела ему колыбельные, иногда просто напоминала о своем присутствии. Когда жажда иссушила горло, именно мама помогла ему подняться и попытаться слизнуть капли влаги с каменной глыбы. Почувствовав, что оживает, мальчик мысленно поблагодарил маму за спасение. Ему все сильнее хотелось воссоединиться с ней, переступить ту черту, за которой была она, но что-то подсказывало, что мама этого не хочет. Мама хотела, чтобы он жил.

Голод, поначалу разливавшийся в нем болью, постепенно сменился унылой пустотой, которая уже не беспокоила. Джереми лежал возле каменной глыбы, изредка слизывая с нее влагу, и слушал мамин голос. Только так удавалось бороться со страхом.

Но страх все-таки жил. Джереми боялся, что скоро вернется убийца. И теперь уже не уйдет никогда.

Вспомнив о длинном сверкающем ноже, он громко всхлипнул. И уже не мог сдержать рыданий, хотя мамин голос и прорывался сквозь темноту, отгоняя страх:

— Будь храбрым, сынок. Будь храбрым.