Одной дорогой

ГЛАВА 10 Не смыкая глаз

Оди уже пол часа слонялся по улице Вельд дас Арер, не решаясь постучать в дверь дома под номером семь. Букет цветов, который он теребил в руках, уже начал увядать, бутылка дорогого вина, купленная на жалкие остатки платы за злосчастный котел, пыталась выскользнуть из вспотевшей ладони.

— Все, хватит, — произнес он тихо. — Попытка не пытка. Если что, мне больше достанется, — он любовно погладил блестящий бок бутылки. — Надеюсь, я еще не разучился уворачиваться от летающих цветочных горшков.

Гулкие шаги инженера были отчетливо слышны в тишине безлюдной улицы, на которую медленно опускался вечер. Подойдя к заветной двери, он прислонил к ней ухо и прислушался, не раздаются ли внутри мужские голоса. К счастью, он не услышал ничего подобного, потому, набрав воздуха в грудь и собравшись с силами, постучал медным кольцом, изображавшим волка с открытой пастью. За дверью возникло какое-то движение, но ответа не последовало. Только он собрался постучать снова, как дверь тихонько приотворилась и из нее выглянула старуха в чепце.

— Ой! — вскрикнула она, схватившись одной рукой за сердце, другой за дверной косяк.

— Тише, ради всего святого, тише! — шикнул на нее Оди.

Он узнал благообразную старушку — то была кормилица, и по совместительству, экономка Амалы, которая в свое время сыграла значительную роль в развитии отношений «непутевого инженера и своей дитятки». Нельзя сказать, что она питала особое расположение к Оди, скорее она воспринимала его как единственный способ успокоить слезы и истерики Амалы, когда та рыдала о своем одиночестве и большой любви. Впрочем, Оди, как знаток сердец не только молоденьких красоток, но и всех женщин, сумел в скором времени расположить к себе престарелую кормилицу и сделать ее своим верным союзником.

— Чур меня! Чур! — отмахивалась она от ничего не понимающего Оди, как от ночного кошмара.

— Да что с тобой, Йарха? Неужто ты меня забыла? — он по старой привычке и установившемуся между ними негласному правилу называл ее на «ты», как и она его когда-то.

— Ой, чур, чур, чур меня! Ты ж шесть лет как помер!

Оди замер в удивлении — известие о собственной смерти стало для него неожиданностью.

— Надо же… А мне все это время казалось, что я жив, — задумчиво сказал Оди и тут же прикусил язык, ибо и без того перепуганная Йарха была в шаге от разрыва сердца. — Да живой я, живой, успокойся. Кто-то ошибся.

— Точно живой? — с недоверием спросила она и ткнула пальцем, случайно попав как раз в раненое плечо.

Инженер скривился от боли, чем окончательно убедил старую кормилицу в своей живости:

— О, узнаю эту недовольную рожицу, — усмехнулась она и тут же посерьезнела. — Так ты чего пришел сюда?

— Как чего? — искренне изумился он. — Я ведь все еще люблю мою Амалу…

— Ах так! А знаешь ты, сколько ночей она не спала, когда ты пропал? Сколько слез она пролила, когда ты умер? А теперь, шесть лет спустя, ты просто так хочешь пожаловать — смотрите, вот он я, явился не запылился!

— Во-первых, я не умирал, так что это не моя вина. Во-вторых, то, что заставило меня исчезнуть, было выше моих сил…

— Йарха, чего так долго? — из глубины дома послышался нежный голос, от которого у Оди засосало под ложечкой. — Кто там?

— Никого, моя сладкая, никого! — прокричала старуха, пытаясь захлопнуть дверь перед носом Оди, посчитав его оправдания не слишком правдоподобными.

Но инженер не сдавался, и подставив ногу под удары тяжелой двери, пытался протиснуться внутрь. Старуха тоже не сдавалась и так прижала колено Оди дверью, что у нее были все шансы его сломать.

— Не ходи сюда, Амала, — кричала она, пытаясь остановить легкие шаги, неуклонно приближающиеся к двери. — Здесь только сквозняк и ничего интересного, простудишься еще!

Но Амалу не пугала простуда — любопытство было сильнее. Она остановилась в двух шагах от двери и удивленно взглянула на Оди, которому все же удалось отвоевать дверь и шагнуть на порог.

— Йарха, кто это?

Девушка не узнала Оди, зато он смотрел на нее во все глаза и с каждой секундой вспоминал, почему она нравилась ему больше остальных его невест. При виде ее бархатных карих глаз, опушенных густыми ресницами, тугой косы шелковистых каштановых волос, нежной округлости плечей и соблазнительных форм, которые вовсе не скрывал простой фасон домашнего платья, Оди чувствовал, как у него внутри все переворачивается.

— Амала… Ты не узнаешь меня, — произнес инженер, горько усмехнувшись.

Взгляд Амалы остановился на лице Оди. Через секунду внимательного рассмотрения, ее глаза округлились, губы шевельнулись в попытке что-то сказать.

— Оди? — наконец сказала она и, громко вздохнув, лишилась чувств, рухнув на пушистый ковер.

— Ах ты паразит, язви тебя в душу, гляди, что наделал! — Йарха кинулась к своей хозяйке.

— Если б ты ей доложила обо мне как положено, все было бы хорошо! — Оди попытался свернуть вину на кормилицу.

— Если б ты женился на ней шесть лет назад, она бы от твоего вида в обморок не падала! — Йарха торжествующе глянула на инженера, который не нашелся, что на это ответить. — Ну, чего стоишь, как пень? Неси ее на диван!

«Что-то я давненько никого на руках не носил, сноровку потерял» — Оди пыхтел, пытаясь одновременно открыть дверь в комнату и не уронить свою драгоценную ношу. Наконец, дотащив бесчувственную Амалу до истертого диванчика с резными ножками, он принялся обмахивать ее книжицей, которая первой попалась под руку. Вскоре в комнату влетела Йарха, неся маленький флакончик с нюхательной солью.

Отстранив суетившегося Оди, кормилица начала ворожить над девушкой и достигла в этом неплохих результатов, ибо уже через минуту Амала пришла в себя.

— Йарха, — слабым голосом произнесла она. — Кажется, я читаю слишком много книг про призраков. Представляешь, мне показалось, будто к нам пришел Оди Сизер, мой Оди…

— Я здесь, — тихо сказал он, подходя к ней. Немой ужас застыл в глазах девушки. — Не бойся, все хорошо. Я не умер. Я живой. Видишь, у меня теплые руки, — мягко говорил он, взяв ее маленькую нежную ручку в свои большие ладони. — Разве у призраков бывают теплые руки?

Амала отрицательно покачала головой, хоть по взгляду было ясно, что она еще не до конца верит в реальность происходящего.

— Нет, ну вы поглядите! — Йарха возмущенно выпрямилась, уперев руки в бока. — Довел мое дитятко до обморока, а теперь лезет к ней со своими сантиментами! Амала, девочка моя, скажи только слово, и я буду гнать этого паршивца погаными тряпками до самых городских ворот!

— Не надо, Йарха. Не надо. Оставь нас, пожалуйста…

— Конечно, не надо. А как же. Кому нужна старая Йарха, когда есть молодой красивый ухажер? — почтенная кормилица удалилась, продолжая что-то бурчать в адрес инженера.

— Шесть лет, Оди, шесть лет, — прошептала Амала.

Он стоял коленях перед диванчиком и преданно смотрел в ее глаза, которые медленно наполнялись слезами.

— Прости меня, — драматично прошептал он, прижимаясь губами к ее прохладной ручке. — Я не мог иначе. Я ведь такой же подневольный, как и любой солдат, понимаешь? Был приказ, и я должен был его исполнить.

Амала понимающе кивала головой, а Оди со стыдом вспоминал истинную причину своего внезапного отъезда. Однажды среди ночи в дом к нему заявился старый солдат — отец одной из трех девушек Оди. Подняв сонного инженера с постели и направив заряженный арбалет ему в голову, потенциальный тесть произнес фразу, которая еще долго преследовала инженера в ночных кошмарах: «Выбирай, либо свадьба, либо похороны, причем все с твоим непосредственным участием». Оди выбрал побег.

— Ты даже не попрощался со мной! — готовая расплакаться девушка села на диванчике.

— Радость моя, эти люди выдернули меня прямо из постели. Я ничего не мог поделать…

— А написать ты мог? Хотя бы раз за шесть лет?

Оди замялся — он не знал, как объяснить Амале свое многолетнее молчание. Тем временем она потянулась к маленькой плюшевой подушке и замахнулась ей на Оди, который, тяжело вздохнув, приготовился принять наказание, в душе радуясь, что под рукой не оказалось ничего более твердого и тяжелого.

— Негодяй! Мерзавец! Подлец! — неистовствовала девушка, осыпая его подушечными ударами. — Бросил меня! Не написал! Не приехал! Я все это время думала, что ты умер! А ты развлекался где-то! Без меня! Шесть лет!

Оди покорно и безропотно сносил удары и принимал все эпитеты, которыми награждала его рассерженная красавица. Он знал, что после такой бури обязательно наступит примирение, и потому ему было чертовски сложно сдержать улыбку. Но ситуация требовала предельной серьезности, и Оди держался из последних сил.

— А чего это у тебя лицо расцарапано? И губа прокушена? Изменщик! Поссорился с какой-нибудь кралей? — Амала принялась еще активнее наносить удары.

— Разбита, а не прокушена, — сказал Оди с видом человека, которого оскорбили в его лучших чувствах. — И поцарапала меня не «краля», как ты изволила выразится, а терновые кусты…

— Кусты? — удивленная девушка прекратила экзекуцию.

— Да, кусты, через которые мне пришлось продираться, когда я бежал из плена.

— Великие духи, — прошептала Амала с благоговейным трепетом, когда Оди как бы невзначай откинул голову назад, продемонстрировав только-только затянувшуюся длинную рану под челюстью. — Кто ж это тебя?..

— Не спрашивай, дорогая, все равно я не смогу рассказать тебе всего, — он наконец-то поднялся с колен и, чуть прихрамывая, подошел к окну и задумчиво поглядел в него. — Знаешь, это произошло неделю назад. И тогда, в такой же вечер, когда я и мой верный друг сражались плечом к плечу против… против этих нелюдей, я почти потерял надежду. Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу этот город, эту улицу… И только спустя время, когда мы, раненые и голодные, пробирались сквозь чащу леса, у меня снова затеплился в сердце слабый огонек надежды. Только вера в то, что я снова увижу тебя, придала мне силы идти дальше, хоть и казалось, что нет конца нашим несчастьям…

Оди украдкой взглянул на Амалу, которая тихо стояла за его плечом, и удовлетворенно отметил про себя, что его речь произвела на нее впечатление и что она приняла ее за чистую монету.

— Оди, — произнесла она так нежно, что инженер понял, что он прощен, и обвила его руками за талию. — Ну почему тебя не было так долго?..

Он ловко развернулся, не нарушив ее объятий, и прижал Амалу к груди — она больше ничего не говорила и не сопротивлялась, только изредка вздыхала, уткнувшись носом в новенький «благородно-зеленый» сюртук инженера, а он по старой привычке расплетал ее косу, запустив длинные тонкие пальцы в каскад шелковистых волос.

Когда он закончил с косой и волнистые волосы рассыпались по плечам девушки, она подняла глаза на Оди. Вместо ставшего привычным за этот вечер печального выражения, глаза ее светились озорным огнем, а на губах играла слегка насмешливая улыбка-вызов. Может это была игра неверного света свечей и колышущихся теней, но от этого взгляда на Оди повеяло чем-то бесконечно далеким и одновременно необъяснимо родным и близким. Да, это была все та же Амала, та же юная дочь купца, которой очень хотелось любви. «А я? — думал Оди. — Все тот же, или уже необратимо другой?»

Когда инженер вошел в спальню девушки, он готов был чуть ли не целовать стены за то, что они ни капли не изменились с того дня, когда он последний раз ночевал здесь. Опустившись на знакомую кровать, он с трепетом и нескрываемым удовольствием смотрел, как Амала, заперев дверь, снимает свое темно-бардовое платье, небрежно бросая его на пол. Пляшущее пламя свечи теплыми бликами ложилось на ее округлые плечи, скользило по обнаженной груди, нежному животу.

Оди чувствовал, как здесь с него, словно старая кожа со змеи, облетают шесть лет скитаний по миру, шесть лет поисков и неопределенности. Он снова чувствовал себя тем двадцатичетырехлетним парнем, который сбежал из университета, так и не окончив его. Тем безрассудным юношей, который в дождь лезет по стенам в это окно, рискуя сорваться и сломать себе шею. Наконец-то все как прежде.

Уже полностью обнаженная Амала легкой поступью подошла к Оди. Он, прикрывая глаза от удовольствия, провел рукой по ее бедру, талии, спине. Девушка присела к нему на колени и принялась развязывать ворот рубашки, которую инженер, заглядевшись на нее, позабыл снять. Стянув наконец-то рубашку, Амала тихонько вскрикнула.

— Великое небо, что это? — спросила она, глядя на льняную повязку, наложенную недавно уверенной рукой Сигвальда.

Оди не сразу понял, что так напугало девушку, но, мельком взглянув на себя, он остался доволен — повязка, пересекавшая грудь и плечо, выглядела очень сурово и даже добавляла ему мужественности.

— Ничего, просто небольшая рана, — как можно пренебрежительнее отвечал он, будто это такой пустяк, который не заслуживает и капли внимания.

— Тебе больно? — заботливо спрашивала она, проводя кончиками холодных пальцев по груди и ребрам инженера, иссеченным царапинами и украшенным большими синяками.

От прохладного прикосновения у Оди по спине побежали приятные мурашки. Он задумчиво ласкал бархатистую кожу Амалы.

— Это не та боль, о которой стоит говорить. Особенно сейчас.

Оди откинулся на бессчетные белоснежные подушки и девушка склонилась над ним, уронив непослушные пряди волос на его грудь. Он жадно вдохнул аромат ее тела — сладкий запах лаванды и жасмина, как и шесть лет назад, свел его с ума и заставил забыть все, что было между этим и последним его посещением этого дома. И в мире остались только он, Амала и танцующее пламя свечи.

— Мы хотим снять комнату на неделю, — заявил Сигвальд трактирщику, который пристально и не слишком доброжелательно рассматривал его и стоящую рядом Асель.

После долгих споров, препираний и попыток выяснить, кто кому что должен и кто во всем виноват, воин и степнячка пришли к некому компромиссу, согласно которому Сигвальд становился наемником на полном содержании. Он и так был не в восторге от такого положения дел, да к тому же Асель наотрез отказалась выделять ему средства на съем отдельной комнаты, аргументировав это тем, что «личная комната — это барство».

— Вы женаты? — с подозрительным прищуром выпытывал трактирщик. — А то у нас приличное заведение, Кестианд свидетель, я разврата не допускаю.

— Конечно, — как могла мило улыбнулась Асель, положив на стойку свою левую руку, и заставив то же самое сделать Сигвальда.

На их запястьях красовались кожаные браслеты — символ заключения брака. Смотрелись они весьма убедительно, хоть и были сделаны из обрезков кожи, купленных по медяку полчаса назад у сапожника с соседней улицы — положение спасало отсутствие четких правил и предписаний на счет форм и материалов браслета, лишь бы они были хоть немного похожи друг на друга и на внутренней стороне содержали имя супруга. Впрочем, последний пункт Сигвальд и Асель решили опустить, рассчитывая на то, что никому не придет в голову снимать с них «символ их вечной любви».

— Ладно, — трактирщик достал книгу, в которую Сигвальд вписал их имена. — Три с половиной рамера, любезные.

Пока трактирщик пересчитывал мелочь, Асель сочла, что они смотрятся недостаточно женатыми, и, указав на явно супружескую пару, приказала воину так же взять ее под руку. Сигвальд, не задумываясь, выполнил ее приказ, причем с таким усердием, что она зашипела на него:

— Осторожнее, дубина! Я тебе не щит, чтоб так хватать! Я тебе жена, между прочим, — ехидно добавила она, глядя на недовольную физиономию Сигвальда.

Наконец получив ключи, они поднялись в свою комнату по добротной лестнице на второй этаж таверны. Обстановка оказалась скромной, но весьма приятной: у стены в углу стояла не слишком широкая, но определенно двухспальная кровать, застеленная чистым бельем, в центре комнаты стоял стол без скатерти и два стула, на стене висела одинокая полочка и рядом с дверью красовались три гвоздя, очевидно, выполняющие роль вешалок. Даже занавеска на окне напоминала скорее штору, чем половую тряпку, какие Сигвальду приходилось видеть практически во всех заведениях подобного рода.

Не успел он снять ремень с ножнами, в которых теперь покоился трофейный тесак, как увидел, что Асель уже взобралась на кровать и поразительным образом заняла почти всю ее площадь, не оставив для Сигвальда даже маленького местечка.

— Я думала, ты понял, что я не стану спать с тобой в одной постели, — ответила она на вопросительный взгляд воина.

— И что это значит?

Асель диву давалась от такой непонятливости воина, и пыталась отвечать максимально сдержанно:

— Это значит, что ты спишь на полу.

— Чудесно, — Сигвальд развел руками. — Заставляешь меня стать вором, можно сказать, суешь в петлю, так я еще и должен спать на голом полу?

— Предлагаешь спать на полу мне?

Сигвальд недовольно фыркнул — воспитание Кеселара не позволяло ему выселить Асель с кровати, и она прекрасно об этом знала и пользовалась своим знанием без зазрения совести. Фыркнув еще раз, воин принялся бродить по комнате, пытаясь выбрать угол потеплее и хоть как-нибудь обустроить свое спальное место.

Пока он думал, как для этого можно приспособить стулья, Асель выскользнула из комнаты, громко хлопнув дверью. Сбежав по ступеням, она вплотную подошла к трактирщику и, приняв самый смущенный вид, на который была способна, застенчиво спросила:

— А есть у вас при таверне конюшня?

— Ясное дело, есть. А вам зачем? У вас-то и лошадей нет.

— А есть в конюшне сено? — еще более смущенно произнесла Асель.

— Сено? — удивленно переспросил трактирщик. — Конечно есть, конюшня как-никак.

— А можно за отдельную плату получить большую охапку этого сена? — от притворного смущения Асель начала ковырять пальцем дубовую стойку.

— Да зачем же вам сено? — не унимался трактирщик.

Асель выдержала несколько секунд драматической паузы.

— На-а-а-адо, — со сладким вздохом протянула она, не поднимая взгляда на трактирщика, и на ее смуглых щеках появился легкий румянец.

Хозяин таверны, подперев подбородок ладонью, смотрел, как Асель раскладывает на стойке медные монетки. По его лицу было видно, что его представления о мире в целом и браке в частности рушатся прямо на глазах. После недолгой внутренней борьбы он сгреб медяки со стола в карман и передал слуге странную просьбу степнячки.

Поднимаясь по лестнице, она прыснула в кулак, когда ее чуткое ухо уловило фразу, которую трактирщик бросил в никуда:

— Степнячка и северный медведь, чего еще от них ждать? Извращенцы, одно слово…

С трудом сдерживая смех, она вернулась в комнату и застала Сигвальда за тем же занятием, за которым оставила его, уходя. Он не очень преуспел в сооружении ложа и был сильно не в духе.

— Рассказать тебе, что ли, хорошую новость? — спросила Асель, снова заняв свое место на кровати.

— Уж будь добра, — буркнул Сигвальд, бросив свое бесплодное занятие, и сел на стул верхом, положив скрещенные руки на спинку.

— Храм грабить не придется. Оказывается, он со всех сторон окружен остатками древнего леса и Алсидрианд просто не позволит тебе совершить такое преступление — как только ты потянешься за флейтой, на тебя упадет ствол, или ты провалишься в яму со змеями, или что-нибудь в таком роде, — спокойно рассказывала Асель, тиская подушку.

— Но кого-то грабить все равно надо, иначе ты не стала бы снимать комнату на двоих.

— Да, потому что флейта мне все равно нужна. Надо ограбить лесника, которому эта флейта достанется на празднике.

— И где хорошие новости? — вздохнул Сигвальд.

— Странный ты, — фыркнула Асель. — Лесника грабить намного проще, чем храм!

— Если я и странный, то только потому, что подписался на это безумие.

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять, что…

В дверь настойчиво постучали, и когда Сигвальд открыл ее, его взору предстала охапка сена, из-под которой торчали босые ноги мальчика-слуги.

— Хозяин прислал, — сказала охапка.

— Положи это во-он в том углу, — распорядилась Асель, махнув рукой.

За своей объемной ношей мальчик не видел направления, в котором находился «во-он тот угол» и потому пошел наугад, через пару шагов споткнувшись о что-то, брошенное Сигвальдом прямо посреди комнаты, и растянулся на полу, рассыпав сено.

— Ой, простите, я сейчас все уберу, — залепетал он. — В какой угол сложить?

Асель снова указала ему желаемое место и, когда он закончил, бросила ему сияющий хетег, который мальчишка ловко поймал на лету и спрятал поглубже в карман, после чего деликатно удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

— Чтоб ты не ныл, что я заставляю спать тебя на голом полу, — ответила Асель на немой вопрос воина.

— Я не ныл, — запротестовал Сигвальд, но все же удовлетворенно усмехнулся.

— Вот и молодец, — невозмутимо отвечала степнячка, глядя как Сигвальд, стащив сапоги и дублет, укладывается на своем месте.

— Может познакомишь меня с основами грабежа? — воин лежал, закинув руки за голову и глядя на Асель.

— Может и познакомлю, — ответила она, снимая ботинки. — Для этого у нас есть еще целая неделя.

Вслед за ботинками на стул полетела куртка и кожаный жилет, а чуть погодя и штаны. Сигвальд с неким удивлением смотрел на Асель, которая осталась в одном нижнем белье и рубашке и ничуть не смутилась, встретившись взглядом с воином.

— Кружева? — удивленно переспросил Сигвальд, уставившись на ажурные вставки на тонкой рубашке, которая красиво облегала стройную фигуру степнячки, подчеркивая формы, которых воин не замечал раньше.

— А ты что думал?.. — насмешливо ухмыльнувшись, она задула свечу и зашуршала простынями, ворочаясь в постели в непроглядной темноте.

Полежав с минуту, она окликнула Сигвальда.

— Что еще? — спросил он, подсознательно ожидая чего-нибудь не слишком хорошего.

— Если я проснусь и увижу тебя рядом на кровати — пеняй на себя, буду бить по самому дорогому.

— Не увидишь, даже не надейся, — со смехом сказал он.

Кеселар десятый раз кряду перечитывал первый абзац письма Анвила, не удосужившись пока ознакомиться с последующими.

— Жив и здоров, великие духи! Жив, здоров и в Рагет Кувере! Неужели мои молитвы были услышаны? Я-то думал, до такого безбожника как я, духам дела нет…

Старый рыцарь улыбался впервые за последнюю неделю. После предыдущего письма сыщика пребывание в замке стало еще невыносимее для Кеселара, ибо от тяжелых мыслей и плохих предчувствий к нему вернулись сильные головные боли, которые не беспокоили его уже несколько лет. Из-за них он прекратил свои прогулки и теперь почти не выходил из покоев, стараясь избегать всякого общества. Единственный, кто был с ним практически все время — его паж Лайхал. Присутствие мальчика было отрадно для Кеселара, потому что паж как никто понимал беду своего господина, ведь он тоже был очень привязан к Сигвальду, который был для него за старшего брата.

Нарадовавшись, наконец, доброй вести, алтургер продолжил читать письмо, и чем дольше он читал, тем удивленнее становилось его лицо.

— «Не бросайте меня здесь… умереть с голоду… на каторге… Анвил Понн Месгер»… — повторял Кеселар, потирая лоб рукой.

Боль железным обручем стянула его голову, в затылок будто кто-то вколачивал гвоздь. Старая травма, полученная еще в молодости, давала о себе знать. Сосредоточиться на мыслях было трудно, потому их приходилось озвучивать.

— Ох, парень, ну ты и влип. Пять арумов — это не шутки шутить. Но что делать, придется вызволять этого… этого… — не сумев подобрать нужное слово, Кеселар раздраженно махнул рукой.

Боль не уходила, и со временем даже усиливалась. Откинув голову на спинку кресла, рыцарь прикрыл глаза. Он ждал Лайхала, который должен был принести ему чай с лечебными травами, но мальчика все не было. Чтобы хоть как-то отвлечься, Кеселар попытался припомнить, какими средствами он располагает в данный момент.

У рыцаря никогда не было запаса «на черный день», что и не удивительно. Из всей собственности у него был только небольшой дом в провинциальном городишке, в котором служили сторож, экономка и приходящая горничная; две породистых лошади (одну из которых пришлось отдать Бериару взамен той, на которой ускакал Сигвальд); пара мечей да доспех. Чтобы прокормить себя и всех, кто служил у него, Кеселар с позволения своего сюзерена участвовал практически в любой вооруженной заварушке, и каждый день для него мог стать черным, оттого он и тратил все, что имел, никогда не скупясь на жалование своим подчиненным.

Решение ехать в Рагет Кувер было само собой разумеющимся и бесповоротным, и единственным, что сдерживало Кеселара, был светский этикет, согласно которому он не мог прямо сейчас покинуть замок. Но ждать было нельзя ни минуты, потому алтургер, нацепив перевязь с мечом и большой медальон с гербом, решительно направился к «рабочему кабинету» своего единокровного брата, где тот имел обыкновение проводить вечера.

Еще на подходе к коридору, в конце которого находился кабинет, Кеселар услышал крики Бериара и болезненно поморщился, представив себе их настоящую громкость. К удивлению рыцаря, дубовые двери были закрыты и возле них стоял вооруженный солдат.

— Ваша светлость, простите, нельзя сюда, — солдат загородил дверь алебардой.

— Что еще за новости? — грозно спросил Кеселар.

Солдат как-то разом сник, и только сейчас рыцарь заметил, что он и без того не находил себе места и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ну, что случилось? — спросил алтургер уже мягче.

Вояка мялся с ноги на ногу, не зная, что ему делать — с одной стороны, был приказ молчать и никого не пускать, с другой — молчать уже не было сил. Наконец решившись, он шепнул Кеселару, который вызывал у него какое-то подсознательное доверие:

— Да вот, демгард случился, — он ткнул пальцем через плечо на дверь.

Алтургер прислушался.

— Безмозглые скоты! Я вам деньги давал, чтоб вы охотников за головами наняли, а не воров! Где мои деньги? Где эти ублюдки? Где, я вас спрашиваю?! Вы мне за всю вашу поганую жизнь не отдадите этот долг! Я вас крысам скормлю в подвале! И этого будет мало! Не-ет, я вас, двух идиотов, за ребра на крюки повешу, будете висеть, пока не подохнете!..

— Ну это уж ни в какие ворота!.. — прошипел Кеселар, наслушавшись монолога Бериара.

— Ваша светлость, ну нельзя! Демгардский приказ! Ну обождите немного, он сам выйдет! — умолял солдат алтургера, вцепившись в свою алебарду.

Но это не могло остановить Кеселара, который уже начал выходить из себя. Он оттолкнул от входа солдата, не посмевшего применить силу, и распахнул дверь.

— Какого черта?! — Бериар в удивлении смотрел на рыцаря, стремительно приближающегося к нему. — Я же приказал никого не пускать!

— Господин, я пытался… Но алтургер же… Кеселар же… — пытался оправдаться солдат, бегущий вслед за нарушителем спокойствия.

— Да вижу, что Кеселар! Ты слово «никого» понимаешь? Толку с тебя, как с козла молока! Пшел вон, чтоб я тебя не видел! — крикнул он на солдата, который ни секунды не помедлил с выполнением приказа.

Алтургер остановился в двух шагах от красного от бешенства Бериара и огляделся вокруг. Слева от него, вжимаясь в стену, стояли еще два солдата. Они были безоружны и бледны, видимо, идея с крюками им не нравилась.

— Может хватит уже? — спокойно произнес Кеселар, сложив руки на груди. — Долго еще будешь ловить ветра в поле? По-моему, уже ясно, что затея бессмысленная.

— Твоего мнения никто не спрашивает. И нечего заступаться за этого недоноска, — отвечал демгард с раздражением, подразумевая Сигвальда. — Ну, чего уставились? Живо доспехи сняли! — приказал он перепуганным солдатам.

Кеселар чувствовал, как внутри у него все закипает, совсем как в первое утро после побега Сигвальда. Но сейчас, глядя как бедные солдаты пытаются расстегнуть ремешки на своих доспехах, он понял, что уже не может может уйти как тогда, молча хлопнув дверью. Он приказал солдатам остановиться, те замерли в удивлении.

— Что за черт, Кеселар? — Бериар негодующе развел руками.

«Надоело твое самодурство, сукин ты сын. Не могу больше. Хоть режьте — не могу. Гори оно все синим пламенем» — подумал алтургер, но вместо этого произнес ледяным голосом:

— Если ты будешь увечить своих людей в угоду твоей дурости и жестокости, то на будущую войну ты пойдешь один, ибо никто не станет тебе служить.

Произнеся фразу, Кеселар понял, что получилась она совершенно не такой, как он представлял ее себе. Однако эффект она все же произвела значительный.

— И это мне говорит бастард, который не смог управится даже с оруженосцем? — демгард презрительно фыркнул. — Я не нуждаюсь в советах нищих слабовольных ублюдков.

Не меняясь в лице, Кеселар вплотную подошел к Бериару. Только его глаза, имевшие обычно выражение усталости и печали, сейчас совершенно преобразились — ясный холодный взгляд, полный ненависти, сверлил Бериара. Еще секунда — и тяжелый кулак Кеселара ударил в лицо демгарда, сломав ему нос.

Ошалелый Бериар сильно покачнулся, чуть было не потеряв равновесие, и сделал несколько шагов назад, зажимая ладонью разбитый нос, из которого хлестала кровь.

В зале повисла тишина, нарушаемая только шумным дыханием всех собравшихся. Кеселар снова медленно подошел к Бериару, держа руку на рукояти меча. Демгард со страхом смотрел на длинные худые пальцы, измазанные его кровью, с побелевшими от напряжения костяшками. Он понимал, что в случае чего защититься сам он уже не сможет, что солдаты, наблюдавшие за сценой, ему тоже не помощники, а кликнуть кого-нибудь еще он не успеет.

— Отрубить бы тебе поганую твою башку, — тихо и четко произнес Кеселар. — Да руки в братоубийстве марать не хочется.

— Ты в своем уме, Кеселар? — только и смог сказать демгард.

— В своем. Ты нанес мне оскорбление, за которое в случае огласки я буду вынужден вызвать тебя на дуэль. Или хочешь начать прямо сейчас? — спросил алтургер, на два пальца вытащив меч из ножен.

Бериар не хотел начинать ни сейчас, ни позже — старый рыцарь был одним из лучших фехтовальщиков Норрайя, и в определенных кругах даже ходила шутка о том, что дуэль с Кеселаром — самый надежный и изысканный способ самоубийства.

Видя, что демгард признал свое поражение, старый рыцарь уже развернулся было, чтобы уйти, но не успев сделать и пары шагов, услышал тихий шепот одного из солдат:

— Ну все, брат, пиши пропало. После того, что мы тут видели, он нас не то, что на крюк подвесит, он шкуру живьем сдерет и в масле сварит… Ох, угораздило же нас…

— И не говори, живыми точно не уйдем.

Кеселар остановился. Только что начавшая затухать ненависть снова разгорелась пуще прежнего — он знал, что опасения солдат не преувеличены, он чувствовал хищный взгляд Бериара, который сверлил его спину в ожидании его ухода, чтобы сразу же приступить к расправе над ни в чем не повинными людьми.

— Я забираю с собой этих солдат, — заявил Кеселар, резко обернувшись. — Вот плата за них. Здесь достаточно, можешь не пересчитывать.

Старый рыцарь швырнул свой кошелек к ногам Бериара. От сильного удара о каменный пол он расстегнулся и монетки звонко раскатились по всей комнате. Демгард ошалело смотрел на рассыпавшиеся деньги, не в силах ничего сказать. Воспользовавшись замешательством, Кеселар решил поскорее покинуть проклятый замок, пока Бериар не нашелся, что возразить.

— Ну же, вперед! — шепнул он солдатам, которые стояли в замешательстве, не зная чьи приказы теперь выполнять.

Кеселар буквально вытолкал их из кабинета.

— Надо убираться отсюда поскорее, — сказал он. — Быстро собирайтесь и ждите меня у ворот.

— Правда что ли?.. — молодой веснушчатый солдат до сих пор не мог прийти в себя. Он осекся, когда старший товарищ ткнул его локтем в бок.

— Слушаюсь! — произнес второй и, побежал по коридорам, увлекая за собой своего товарища.

В дверях своих покоев Кеселар столкнулся с Лайхалом, который держал в руках деревянную чашу. Выхватив ее из рук мальчика, удивленного возбужденным состоянием своего хозяина, Кеселар залпом осушил чашу до дна.

— Горячее!.. — крикнул паж, но было уже слишком поздно.

Чай с лечебными травами опалил рот и горло рыцаря, вышибив слезу.

— Господин, простите! Я же не…

— Ничего. Зато голова теперь болит намного меньше…

«…намного меньше, чем горло» — про себя закончил мысль Кеселар. Горячий чай остудил пыл алтургера, вернув прежнюю ясность мысли.

— Седлай коней, Лайхал, мы уезжаем, — бросил он, собирая свои вещи по комнате.

— Как? Сейчас, на ночь глядя?

— Да, сейчас, немедленно.

— А лошадь Сигвальда?

— И ее тоже. Мы совсем уезжаем.

— Да, господин, — сдержанно ответил паж, но как только он вышел за дверь, до Кеселара донесся его облегченный возглас «Ну наконец-то! Думал уж придется торчать тут до конца дней!» и быстро удаляющие шаги. Старый рыцарь улыбнулся.

Сложив свои немногочисленные пожитки в бессменную дорожную сумку и накинув плащ, Кеселар вспомнил о том единственном, о чем он не должен был забыть. Через минуту он уже стоял у двери покоев Яноры и настойчиво стучал в них.

— Янора! Янора, открой, ради всего святого! Нужно поговорить!

Дверь распахнулась и на пороге со свечой в руках появилась перепуганная беретрайка — ее рыжие волосы разметались по светлому ночному платью, в широко открытых глазах была смесь страха и удивления.

— Что случилось? Что с тобой? Почему ты одет как для похода? — Янора ничего не понимала.

— Я уезжаю сейчас же. Просто хотел сказать тебе, чтоб ты не волновалась.

— Куда? — внезапная мысль промелькнула в ее взгляде. — Он нашелся? Твой…

— Ни слова больше! — прервал ее Кеселар, подтвердив догадку.

— Я хочу поехать с тобой!

— И думать забудь! — теперь пугаться настала очередь Кеселара. — Ни в коем случае! Нет, нет, нет и еще раз нет! И вообще забудь, что я приходил сюда, забудь все, что ты знаешь об этой истории. Зря я тебя втянул во все это. Тебе не место в этой грязи.

— Но…

— Никаких «но», — жестко отрезал он. — Я напишу, как только смогу. Прощай.

Не дожидаясь ответа, он быстро пошел прочь, оставив растерянную Янору на пороге.

На улице уже совсем стемнело, прохладный порывистый ветер раздувал полы плаща Кеселара. «Черт, нехорошо получается — ночью, второпях, как вор ухожу. Да и гори оно огнем! Мне ли бояться молвы?» У ворот его уже ждал Лайхал с лошадьми, недоверчиво поглядывающий на двух солдат, о которых он еще ничего не знал. Те в свою очередь что-то рассказывали патрульным у ворот, которые слушали их, открыв рот и почесывая затылки.

При приближении Кеселара разговор смолк.

— Откройте ворота, — устало сказал он, предчувствуя, что сейчас ему предстоит долгий спор о том, можно ли открывать ворота ночью.

Но спора не последовало — патрульные безропотно подчинились ему, даже не спросив по обычаю, куда он едет и зачем берет демгардских солдат. Алтургер догадался, что они уже знают о том, что произошло в кабинете Бериара, и что наутро об этом будет знать весь гарнизон, а к полудню и вся прислуга. Они не проверяли истинность рассказа солдат — за многие годы службы у них выработалось такое доверие друг к другу, что они не могли себе представить, что кому-нибудь из них придет в голову подставить другого. Все это Кеселар понимал без слов. Ему достаточно было взглядов и торопливого прощания тех кто уходил с теми, кто оставался.

«Еще немного, и Бериара ждет кровавый бунт. Эти люди готовы пойти за кем угодно, кто пообещает избавить их от тирана», — подумал рыцарь, глядя в глаза патрульного, в которых была не злоба, не печаль, а беспросветное отчаяние.

Ночь выдалась ясной, и ущербная луна освещала дорогу, пробиваясь сквозь редкие кроны деревьев, ветер приносил с собой только далекое уханье филина да волчий вой. Кеселар ехал молча, погруженный в свои думы, Лайхал боролся со сном, солдаты тихо о чем-то перешептывались, идя у правого стремени рыцаря. Со временем их разговор превратился в спор, который затихал, когда алтургер оборачивался на них. Наконец старший, который вел под уздцы лошадь Сигвальда, неуверенно произнес:

— Ваша светлость…

— Что? — отозвался Кеселар, не останавливая дремлющую на ходу лошадь.

— Спасибо, что выкупили нас, а то бы он…

— Да не за что. Не люблю бессмысленную жестокость.

Солдат умолк, не решившись продолжить разговор. Веснушчатый снова начал что-то нашептывать товарищу, тот, очевидно с ним не соглашался.

— Мы имеем вам кое-что сказать! — наконец выдал он и, удостоверившись, что Кеселар слушает, продолжил. — Это на счет вашего… Сигвальда.

Старый рыцарь остановился и, развернувшись к солдатам, просил продолжать.

— Ну… в общем… тогда, после турнира… — солдат мялся, не зная как бы лучше выразить то, что он хотел сказать. — В общем, после обеда демгард приказал выпороть его на конюшнях за то, что он победил в турнире. Я сам не видел, мне один из наших рассказал. Истинно вам говорю, они не хотели его бить, но хозяин смотрел. Он как только ушел, они его, Сигвальда то есть, сразу отпустили, истинно вам говорю. Так что правду он на пиру сказал, истинную правду…

Едва успокоившийся Кеселар снова пришел в ярость, головная боль, от которой он уже отвлекся, снова вернулась и сдавила голову. Теперь ему все стало ясно — и почему Сигвальд весь следующий день провел в постели, сославшись на сотрясение, почему избегал прикосновения к спине, почему ходил злой до самого пира. Все стало на свои места.

— Вот подонок, — Кеселар рванул меч, и тут же спрятал его обратно. — Где ж ты, парень, раньше был? Теперь возвращаться придется. Ну да ничего, я ему устрою такую дуэль, что и не вспомнит потом — вспоминать нечем будет!..

Развернув лошадь, он хотел было скакать обратно в замок, чтобы требовать удовлетворения, но лошадь не тронулась с места, ибо на поводьях повисли оба солдата.

— Что это еще такое? — грозно вопрошал Кеселар.

— Ваша светлость, ради всего святого, не надо! Не возвращайтесь в замок!

— Да почему же?

— Если демгард узнает, что про порку всему гарнизону известно, то страшно представить, что он там устроит. Нам-то теперь ничего, только получается, что мы друзей предали. Нам-то по секрету сказали…

Кеселар глубоко вздохнул, ибо солдаты были правы. Дуэль с Бериаром ничего бы не решила, и легче от нее никому бы не стало. Законная дуэль требует нескольких дней подготовки, в течении которых демгард точно нашел бы крайних и наказал непричастных. Кеселар чувствовал на себе груз ответственности: за Сигвальда, которого надо найти и остановить, пока он не наломал еще больше дров, за сироту Лайхала, который при случае может остаться без хозяина и которому больше некуда было идти, за двух солдат, которых он только что буквально вынул из петли, за других, кого он своим неосторожным словом мог в нее же засунуть.

— Хорошо, — сказал Кеселар. — Не побоялись остановить меня и уберегли товарищей. Ценю.

Процессия двинулась дальше по направлению к Рагет Куверу в полном молчании.

—