Одной дорогой

ГЛАВА 12 По краю пропасти с закрытыми глазами

Асель бродила по маленькому участку древнего реликтового леса, сохраненного жителями Рагет Кувера в самом центре этого города. Проходя по широким тропкам, освещенным золотистыми восходными лучами, степнячка думала, что этот лес — это единственное, что дает право на жизнь этому городу.

Но вскоре ее спокойно-благодушное настроение стали портить все чаще и чаще встречающиеся люди, которые пришли сюда, чтобы занять лучшие места к началу праздника. Все жаждали увидеть цветение Сторхет Сидри, которое по древним поверьям было верным признаком того, что город проживет до следующей весны.

Через пару часов людей стало невыносимо много, и все они почему-то считали своим долгом громко говорить, смеяться, петь песни и орать приветствия и поздравления всем своим знакомым, даже если те находились на расстоянии полета стрелы от них. Асель искренне не понимала, для чего они все это делают, потому начинала злиться и единственным желанием ее было забиться поглубже в лес и забраться под какой-нибудь толстый, поваленный бурей ствол, поросший длинным бородатым мхом. Однако пришла она сюда не для этого — ближе к полудню должен начаться праздник духа Алсидрианда, на котором одному счастливчику вручат заветную флейту, которую степнячка считала принадлежащей ей по праву.

Проклиная весь род человеческий, Асель пробиралась сквозь ставшую уже довольно плотной толпу, которая начала образовываться вокруг храма Сторхет Сидри — главного храма культа Алсидрианда. Сложенное из больших каменных блоков здание имело форму полусферы со срезанной верхушкой, внутри которой росло огромное дерево, крона которого оставалась снаружи. Его бугристая кора помнила и Договор Шести Алгардов, ставший переломным моментом на пути Итантарда от племен к цивилизации; его узловатые ветки помнили дым великого пожара, вызванного демоном Фосгардом.

Каменные стены храма обросли мхом и плющом и сейчас напоминали огромную кочку на болоте, изъеденную мышами — окна, расположенные в хаотическом порядке, никогда не застеклялись, потому внутри храма всегда было сыро и прохладно.

Попасть внутрь Асель не удалось — пытаясь протиснуться между двумя необъятными кумушками в дорогих пышных платьях, юбки которых поминутно цеплялись за кустики и траву, заставляя почтенных дам останавливаться и выпутывать друг друга из «лап природы», как выразилась одна из них, степнячка буквально уперлась носом в спину мужчины в темно-зеленом сюртуке, который показался ей очень знакомым.

— Оди! — зашипела она, хватая его за локоть.

— Да хранит тебя сень леса, — торжественно поприветствовал ее инженер формулой, принятой в этом культе. — Знаешь, я уже даже забыл, как здесь красиво! И почему я не ходил сюда раньше? Наверное, после наших приключений я стал относиться к лесу несколько иначе… Эй, ты что творишь?

Асель так сильно сжимала его локоть, что вскоре инженеру стало действительно больно.

— Ты какого черта здесь делаешь?

— Я просто пришел посмотреть на главный праздник этого города, как и сотни человек вокруг, — произнес он несколько обескураженным тоном. — Кстати, с тем пустынником все хорошо — он отделался парой синяков. Только что я проводил его до городских ворот и…

— Очень за него рада, — жестко отрезала Асель. — Я же говорила тебе — не лезь в наши с Сигвальдом дела, тебе здесь не место!

«Опять! Опять мне здесь не место! — с горечью и обидой думал Оди. — А есть на земле хоть где-нибудь такое место, чтобы я был там кстати?»

— Ничему тебя жизнь не учит, — продолжала степнячка, не обращая внимания на то, как моментально сник инженер. — Не стоит тебе сейчас к нам даже приближаться — здесь слишком опасно для тебя. Уходи.

— Прости, — сказал он внезапно севшим голосом. — Я больше не буду тебе мешать.

Круто развернувшись, Оди зашагал прочь, ловко лавируя в плотном человеческом потоке.

Выбрав момент, Асель забралась на подходящее дерево, росшее прямо у входа в храм — так она не пропустит жреца, выносящего главную святыню этого дня. Обзор с дерева открывался замечательный — большая часть собравшихся была видна, и нет ничего проще, чем разглядеть их лица, когда все они поднимут головы, чтобы увидеть, как распускаются цветы Сторхет Сидри.

Вот Асель заметила светловолосую голову Сигвальда, который расхаживал среди толпы, старательно изображая из себя порядочного гражданина. И вроде бы все пока шло как по маслу, но степнячка все равно чувствовала тяжелый груз на сердце. Она не могла понять его причины, но совершенно определенно чувствовала, что он мешает ей полностью сосредоточиться на главном деле.

Одинокий звонкий голос протяжной песней донесся из каменного храма. Он повторял одну и ту же строку песни Алсидрианду, пока шепот, волной прошедший по толпе, не заставил замолчать всех присутствующих. Когда над лесом установилась такая тишина, что было слышно, как по траве пробегает ящерица, тот же голос спел еще два куплета незамысловатой, но красивой и торжественной песни. На третьем куплете к нему присоединились глубокие мужские голоса, а на четвертом — чистые женские.

Песня лилась так естественно, так чисто и так трогательно, что заставила даже Сигвальда, обычно не восприимчивого ко всякому проявлению искусства, слушать с благоговением и трепетом.

На самой высокой ноте, на самом волнующем моменте песня оборвалась, как будто у небесной арфы лопнули разом все струны. Ее место занял барабанный бой — сначала это был один инструмент, укрытый где-то в глубине храма, но постепенно к нему присоединялись все новые и новые барабаны.

«Это же сердце! — удивилась Асель, вслушиваясь в ритмичные удары. Она приложила руку к груди, и ей показалось, что невидимые барабанщики озвучивают такт ее собственного сердца. — Это его сердце. Это мое сердце. Мы связаны: я и лес, я и Алсидрианд. Эта связь сильнее всего на свете, он зовет меня. Эта флейта — моя!»

Наконец-то на пороге храма появился жрец — седовласый старик в белом балахоне с зеленым орнаментом воздел руки к небу, поднимая над головой хрупкую флейту. Толпа ахнула, Асель тоже с трудом удерживала себя на месте. Вдруг жрец поднял голову и устремил свои глаза прямо на Асель, которой от такого взгляда стало страшно — она ясно видела, что старик абсолютно слеп, но ощущение складывалось такое, будто он не только видит ее, но и видит ее душу и помыслы. Вцепившись покрепче в ветку, Асель отвела глаза от лица монаха, не выдержав его пронзительного взгляда.

Тем временем жрец побрел сквозь толпу, которая постоянно сохраняла вокруг него небольшой пятачок пространства, куда бы он ни шел. Вскоре монах остановился и, протянув костлявую руку с сухой морщинистой кожей, схватил за рукав одного из толпы. Этим одним оказался здоровенный бородатый ригонтардец, который еще не осознал, что с ним произошло.

«Вот дубина, — думала Асель, глядя как услужливые соседи лесника почти силой заставляют его опуститься на колени. — Ну оно и к лучшему — меньше рассуждать будет.»

— Я не знаю ни имени твоего, ни родины, — начал жрец нисколько не дребезжащим голосом. — Я не знаю твоих заслуг. Но Алсидрианд знает! Ты был избран великим духом за то, что провел свою жизнь так, как было угодно Алсидрианду. Возьми эту флейту — она твоя по праву, ты и только ты из всех собравшихся достоин ее. Ты будешь использовать ее во славу и с позволения великого духа. Это не наставление — это истина.

Асель снова стало не по себе, на сей раз от слов монаха — ей чудилось, что все это он говорит не ошалелому от радости леснику, а ей, той, чей замысел он почувствовал издалека.

— Играй! — приказал жрец.

Все еще плохо соображающего егеря подняли с колен те же услужливые соседи, но ригонтардец не мог не то, что играть, но даже дышать ритмично. Асель сверлила его взглядом — лесник не нравился ей заранее.

Непослушными пальцами он взял костяную флейту с резьбой из рук монаха, и, поднеся ее к губам, заиграл какую-то популярную кабацкую песенку — единственное, что ему удалось вспомнить от волнения. Старый монах только горестно покачал головой, беззвучно прошептав что-то о неуместности столь пошлых мотивов.

К концу первого куплета толпа восхищенными возгласами заглушила довольно паршивую игру лесника — на Сторхет Сидри одновременно распустились все цветы, усыпав крону огромного дерева алыми точками лепестков. Зрелище было настолько завораживающим, что, залюбовавшись, Асель едва не упустила егеря, уже собравшегося уходить.

Соскочив со своей ветки, она чуть не зашибла какого-то мужчину, но вместо заслуженной оплеухи угодила в объятья его жены, возбужденной всеобщей радостью — Сторхет Сидри зацвел, а значит Рагет Куверу жить! Асель пришлось также изобразить всплеск бурной радости, чтобы не выбиваться из толпы и не привлекать к себе внимание еще больше. С трудом вырвавшись из мягких потных объятий горожанки, степнячка пробивалась к тому месту, где последний раз видела счастливого егеря.

К счастью, ей по пути попался Сигвальд, который так же сосредоточенно направлялся куда-то.

— Ты видел его? — с тревогой спросила его Асель, которая уже давно не видела ничего, кроме спин жизнерадостных горожан и приезжих и вообще не была уверена, что не сбилась с курса.

— Только со спины, он пошел в ту сторону, — отвечал Сигвальд.

— Давай, жми за ним!

И Сигвальд поднажал — северянин рассекал толпу как в северных морях дрейфующий айсберг рассекает шугу. Возможно, впервые за время их знакомства Асель была довольна воином: «Хоть на что-то он может сгодиться», — думала она, запросто шествуя за широкой спиной Сигвальда, и толпа смыкалась сразу за ней.

Чем больше они приближались к краю леса, тем сильнее редела толпа, и на каменные улицы лесник и его принудительный тайный эскорт вышли в почти полном одиночестве. Егерь еще не вполне справился со свалившемся на него счастьем и шел быстро, прижимая к груди заветный артефакт. В целом вид у него был такой, будто он украл флейту у законного хозяина, а его тело спрятал в ближайших кустах.

— Нельзя, чтобы он видел нас вместе, — шепнула Асель Сигвальду. — Не спускай с него глаз до самого вечера. Мне пока надо приготовиться, а потом я найду тебя.

— И как ты собираешься это сделать? — спросил он, провожая глазами егеря, скрывшегося в одной из узких улочек.

— В той стороне находятся три квартала: Торговый, Бедняцкий и Ремесленный. Для того, чтобы поселиться в Торговом, ему не хватит денег, в Бедняцком — смелости. Остается Ремесленный — самое подходящее место для такого остолопа, как он.

— Тебе бы сыщиком работать, — усмехнулся Сигвальд.

— Избави меня небо. Предпочитаю держаться подальше от этих сволочных ищеек.

— Дело твое. Буду ждать тебя возле одного из трактиров.

Отпустив Асель, воин продолжил слежку, стараясь не попадаться на глаза постоянно оглядывавшегося егеря. Маскироваться Сигвальду позволяла близость войны, на запах которой в Рагет Кувер, равно как и в остальные итантардские города, съезжалось великое множество вольнонаемных воинов с Велетхлау. В общем и целом равнодушные и к местным верованиям, и к цветению деревьев, и к празднику без выпивки, в этот день они праздно шатались по улицам, разглядывая листовки с призывами вступить в Добровольные Артретардские Отряды.

Тем же занимался и Сигвальд в те моменты, когда лесник снова оглядывался, терзаемый смутными нехорошими предчувствиями.

— Паршиво выглядишь, брат, — кто-то обратился к нему на языке Велетхлау, дружески хлопнув по плечу.

Обернувшись, Сигвальд увидел четверых северян, обступивших его и загородивших обзор. Воин прикрыл глаза — ему было чуть не до слез обидно за то, что эти парни попались ему именно сейчас, а не в любое другое время. Звуки родного языка одновременно лили бальзам на усталую душу, и непривычно резали слух — в последнее время язык Велетхлау Сигвальд слышал в основном от себя, когда говорил на нем специально, чтобы не забыть его.

— На тебя что, разбойники в лесу напали? — продолжал расспросы незнакомый северянин.

— Да, вроде того, — рассеяно ответил Сигвальд, пытаясь заглянуть через плечо незнакомца, чтобы увидеть, в какую улицу собирается свернуть егерь.

— Не рассчитал ты силенки, не рассчитал. По одному мы сильны, но вместе мы — стена, которая не дрогнет ни под одним плечом. Не забывай это, брат.

«Да помню, помню, черт возьми! Не травите душу! Как объяснить вам, каково мне быть без таких безымянных братьев, каково быть одним северянином в округе, каково быть двадцатишестилетним беглым оруженосцем?..»

— Ага, — отрешенно произнес Сигвальд, пытаясь покинуть своих дружелюбных соотечественников.

Воин стремительно удалялся от них, но успел услышать обрывок разговора, от которого ему стало еще обиднее за свою нелепую и бестолково прожитую жизнь:

— Странный он какой-то, наверное, ушибленный на голову.

— Нельзя его бросать, пропадет парень.

— С нами пропадет быстрее. Нельзя ему на войну — его в первом же бое положат…

От этих слов Сигвальда чуть было не охватила та жестокая тоска, от которой опускаются руки и хочется удавиться — так он соскучился по тому ощущению единения и братства, которое было у него в крови, которое он впитал с молоком матери.

«Молчи, молчи, тоска! Не время сейчас, ох, не время. Сначала — выполнить обещание, которое дал с дурного ума, все остальное потом. Ну же, где ты, егерь?»

Как и предсказывала Асель, лесник, получивший флейту, остановился в Ремесленном квартале, в простенькой таверне, которая не отличалась ничем примечательным, кроме запущенного палисадника со множеством вьющихся растений.

«Отлично, — думал Сигвальд, осматриваясь на местности. — Типичный середнячок — никто и не подумает, что это он получил флейту, тем более, что сам он точно про нее трепать не станет. И на нас с Асель внимания особого не обратят — в таких местах подобные сцены происходят раз в три дня. А дальше уже дело техники и доблестной стражи, которая предпочитает резаться в карты вместо того, чтобы переворачивать город вверх дном в поисках преступников. Да благословит небо их дурацкие головы».

Наблюдательным пунктом Сигвальд избрал небольшое питейное заведение на свежем воздухе, расположенное на другой стороне улицы, чуть наискось от таверны.

— Принеси мне тарелку похлебки, пол кувшина вина, кувшин воды и сыр, — сказал воин подошедшей к нему служанке.

Следить за лесником нужно было до самых сумерек, при этом оставаясь трезвым и незаметным, что требовало повышенной концентрации и силы воли.

Быстро управившись с похлебкой, Сигвальд тоскливо посмотрел на пиво с рыбой, поглощаемое за столиком справа, на медовуху с мясом на столе слева, и на собственный стол, на котором остался только кусок сыра и два кувшина. Тяжело вздохнув, он разбавил вино водой.

Время тянулось невыносимо долго, и Сигвальду казалось, что солнце прибили гвоздем к небесному своду и оно вообще не собирается садиться сегодня. Вино, и без того довольно противное на вкус, давно нагрелось до температуры парного молока, так что пить его было почти невозможно, сыр на солнце стал мягким и жирным. Бывший оруженосец ел его через силу и только диву давался аристократам, которые подчас платили большие деньги за столь сомнительное удовольствие.

Весь день не происходило совершенно ничего — счастливый обладатель флейты не выходил на улицу и лишь однажды показался в окне второго этажа, где, очевидно, снимал комнату. Даже хозяин питейного заведения не трогал Сигвальда, хоть тот и проторчал там весь день с несчастным куском сыра.

Когда на землю начали спускаться сумерки, от скуки воина уже клонило в сон. Он сидел, подперев голову рукой, когда заметил краем глаза, что к нему сзади подошла девушка.

— Принеси еще четверть кувшина вина, — сказал он, не глядя на подошедшую.

— От мертвого осла уши тебе, а не вина.

Неожиданный ответ заставил Сигвальда обернуться — удивление на его лице сменилось глуповатой улыбкой.

— Аррда…

За его спиной стояла Асель, одетая в болотно-зеленую юбку с простеньким корсетом, который был скорее для вида, чем для дела, под ним была белая рубашка с глубоким вырезом, рукава были подвязаны под локтями, на бедрах красовалась модная красная повязка с кисточками по краю. Аккуратный белый чепчик с красной ленточкой скрывал коротко остриженные волосы, бывшие не к лицу замужней женщине.

Асель выглядела сердитой и очень недовольной, она постоянно порывалась то одернуть юбку, то поправить корсет, то убрать ленточку.

— Наверное, я выгляжу как дура, — сказала она.

— Если и так, то как весьма соблазнительная дуреха, — рассеяно отвечал Сигвальд, не отрывая глаз от глубокого декольте, больше всего заинтересовавшего его.

— Дурак, — фыркнула Асель. — Перестань на меня пялиться! Я, между прочим, замужем!

— Да, за мной, судя по этому, — он указал на кожаный браслет, облегающий смуглое запястье.

— Несмотря на дурацкую одежду, у меня есть нож, и я пырну тебя в бок, если ты не прекратишь немедленно.

— Если ты собираешься вести себя так же и с лесником, то проще было бы ограбить его в темном переулке, а тело сбросить в реку.

— Да пошел ты к чертям собачьим со своими шутками. По делу можешь что-нибудь сказать?

Сигвальд кратко изложил и без того не слишком информативные результаты наблюдений.

— Хорошо. Как увидишь меня в окне — твой выход. Смотри не проворонь, а то я за себя не ручаюсь.

Как только Асель открыла двери таверны, на нее снова обрушился тот шумный, пестрый и душный мир, который она ненавидела всем сердцем. Проходя мимо рядов столиков, она почти физически ощущала на себе липкие взгляды мужчин и холодные недоброжелательные взгляды их спутниц.

Вскоре она нашла того, кого искала — егерь в одиночестве сидел за маленьким столом, вплотную придвинутым к стене. Глубоко вздохнув, Асель подсела к нему.

— Привет, красавица, — егерь с интересом взглянул на степнячку. — Что привело тебя сюда?

Судя по нездоровому блеску в глазах, нетвердой речи и количеству пустых кружек на столе, пил он уже не первый час.

— Мне стало грустно и очень одиноко, — Асель развернулась к нему, как бы невзначай прикоснувшись коленом к его ноге.

— Тогда тебе надо выпить! Эй, милейший, два беретрайского красного!

— Как тебя звать-то?

— Мирс.

— Ха, имя-то нашенское. Я думал ты из этих, — он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, судя по всему, намекая на типично степнячью внешность Асель.

— Плохая наследственность, — мило улыбнулась она, мысленно покрывая егеря последними словами.

Когда принесли вино, егерь поднял чашу, собираясь выпить за здравие новой знакомой, но тут же опустил ее, заметив на смуглой руке обручальный браслет.

— Та-ак, — сказал он, посмурнев. — Ты еще и замужем?

— Вдова при живом муже, — горестно вздохнула она.

Это был момент, от которого зависел исход всего дела — если егерь не струсит завести интрижку с якобы замужней Асель, то, когда они останутся одни, Сигвальд разыграет сцену обманутого мужа, который выследил неверную жену. Одним метким ударом меж глаз он отправит мнимого соперника в увлекательное путешествие по глубинам подсознания, и тогда можно будет запросто забрать флейту и скрыться, продолжая разыгрывать свои роли. На утро очнувшийся егерь мало что сможет вспомнить, и увидит лишь настежь раскрытую дверь, через которую любой злодей мог унести его сокровище.

Главное, чтобы егерь не струсил.

— Как же так? — участливо спросил он, положив свою ручищу на ладонь Асель.

Тут степнячка применила все свои актерские таланты, рассказав душещипательную историю о ее тяжкой женской доле и о том, как тяжко жить с мужем-пьяницей, эллекринщиком и азартным игроком. Она рассказывала так эмоционально и самозабвенно, приписывая бедному Сигвальду все смертные грехи, что поддатый лесник слушал ее с открытым ртом, готовый поверить во все россказни бедняжки. Особого шарма истории добавляли всхлипывания и утирание воображаемых слез.

Незадачливый егерь, до этого редко выбиравшийся в большие города из своего медвежьего угла, попался на крючок мошенницы, как глупый карась. Выслушав до конца грустную повесть, он заказал еще вина, и принялся успокаивать бедную девушку, поглаживая ее по плечу.

Спустя некоторое время, после нескольких томных взглядов, недвусмысленных прикосновений и едва прикрытых намеков егерь пригласил экзотичную красотку к себе в номер.

Войдя в комнату, он закрыл дверь на щеколду и хотел было взять Асель за руку, но она со смехом ускользнула от него.

— У тебя так душно!

Степнячка распахнула окно и высунулась на улицу. Там уже почти стемнело, но она ясно увидела Сигвальда в его белой рубахе, который махнул рукой в знак того, что он ее тоже увидел.

Пьяный егерь подкрался к Асель со спины, и, схватив ее за талию, страстно поцеловал в шею. Его грубые руки скользили вверх по корсету, и Асель с трудом сдерживала себя, чтобы не ударить его затылком по лицу или не выхватить нож, спрятанный в складках платья.

Вдруг тяжелый удар сотряс хлипкую дверь, вслед за ним послышалась дикая ругань и требования открыть немедленно. Со второго удара дверь распахнулась, вырвав из стены щеколду вместе с гвоздем. На пороге стоял Сигвальд, буквально пышущий яростью и ненавистью.

— Аррда! Убери руки от моей жены, фнаал тан!

Асель, вырвавшись из объятий перепуганного лесника, отскочила в сторону и с удовольствием наблюдала за Сигвальдом, который совершенно неожиданно для нее оказался неплохим актером.

— Ты лапал мою жену! — орал северянин, надвигаясь на егеря.

Лесник в ужасе отступал и, наткнувшись на стул, он упал на пол. Переводя умоляющий взгляд с Сигвальда на Асель, он схватился рукой за грудь и попытался сказать что-то в свое оправдание.

— Нечего теперь за сердце хвататься! Головой надо было думать, прежде чем приставать к моей жене!

«Не за сердце он держится, а за флейту! Вот где она, — думала Асель, которая уже успела беглым взглядом осмотреть комнату. — Только бы этот медведь снова ее не сломал!»

Сигвальд уже взял за грудки лесника и занес над ним свой тяжелый кулак, как в комнату вошли трое человек, привлеченные шумом. Алкогольные улыбки, блуждающие на их лицах, сменились озадаченным выражением.

— Это что еще за хрен с горы? — сказал один из них, делая шаг к северянину.

«Аррда! Это вы кто такие?» — Сигвальд лихорадочно пытался придумать, как выпутаться из непредвиденной ситуации, которая могла очень плохо обернуться. Но как ни крути, положение было дурацким и недвусмысленным, и никакого адекватного объяснения сочинить было невозможно. Асель поняла, что это провал, и что все ее планы и надежды на светлое будущее накрылись медным тазом.

— Други, спасите, убивают! — истошно заорал лесник, одним махом уничтоживший последние крохи надежды на удачное окончание дела.

Не долго думая, один из друзей егеря от души огрел Сигвальда по почкам, заставив его рухнуть на колени, хватая ртом воздух. Повалив неспособного сопротивляться северянина на пол, они стали с удовольствием отвешивать ему увесистые пинки по чем придется.

У Сигвальда уже начало темнеть в глазах, когда он осознал, что рискует быть забитым до смерти, если срочно что-нибудь не сделает. Воин предпринял попытку встать, и друзья лесника, вместо того, чтобы отправить его в нокаут ударом сапога по голове, подняли его и, приперев к стенке у окна, продолжили избиение.

После удара по лицу, вызвавшего рассыпь искр перед глазами Сигвальда, воин ощутил такую ярость, которую не испытывал со дня пира у Бериара. Неожиданно рванувшись вперед, он ударил головой одного из нападавших, разбив ему нос и заставив отступить на пару шагов. Высвободив руку, он с силой приложился локтем к челюсти второго, третий получил кулаком в живот. Сам лесник все еще держался в стороне, все это время не отпуская левую сторону своей куртки, но у Сигвальда не было ни сил, ни времени разбираться с ним.

Быстро оглянувшись, воин заметил в дверном проеме зевак, привлеченных звуками драки, увидел, что друзья лесника уже начали приходить в себя и вот-вот кинутся на него снова. Сигвальду ничего не оставалось, как прыгнуть в окно в надежде на удачное приземление.

К счастью, эта таверна не отличалась высокими потолками, и лететь пришлось недолго. Удар о землю смягчил тот самый заброшенный палисадник, который Сигвальд заметил еще днем.

— Эй, а ну-ка, попробуй свою флейту! — предложил леснику один из его друзей, наблюдая в окно за тем, как северянин поднимается на ноги.

Едва Сигвальд сумел встать и сделать пару шагов, как уже снова растянулся на земле — по велению флейты Алсидрианда, сыгравшей короткую трель, стебель вьющегося цветка опутал щиколотку воина, задержав его движение. Еще не до конца осознав, что произошло, Сигвальд услышал новые трели и увидел, как другие стебли тянутся к нему.

Воин первый раз в жизни столкнулся с действием могущественных артефактов. Он почувствовал себя беспомощным слепым котенком перед силами, с которыми ему было не справиться. Но сдаваться он не хотел и не мог — воля к жизни и к победе была сильна в нем, как никогда.

Отдернув руку от ползущих растений, он разорвал душистые стебли, уже опутавшие его, и, вскочив на ноги, под гогот и улюлюканье побежал прочь, спотыкаясь на каждом шагу и хватаясь за стены и ограды.

Уйдя на достаточное расстояние, измотанный Сигвальд, тяжело дыша, спиной прижался к холодной каменной стене. Закрыв глаза, он прислушался к себе — поясницу ломило, боль пульсировала в ноге, которую он сильно подвернул при падении, кровь из носа стекала на подбородок.

— Где она? — услышал он голос Асель, которая исчезла сразу после того, как на него напали.

Сигвальд лишь молча развел пустыми руками.

— Что, ты не достал ее? — злобно прошипела степнячка.

— Я почти в порядке, спасибо, что спросила, — он укоризненно глядел на Асель.

— В порядке? В каком, к черту, порядке ты можешь быть, если ты всю жизнь портишь все, к чему прикасаешься?! Ты мне не просто флейту сломал, ты мне жизнь сломал и не намерен ничего исправлять! Это был последний шанс, и ты его угробил! Хотя чего я могла ждать от такого неудачника, который не смог быть даже оруженосцем на побегушках у какого-то рыцаря? — выпалила Асель, и злые колючие слезы стояли у нее в глазах.

Сигвальду стало невыносимо обидно от ее слов. Помолчав немного, воин с досадой плюнул на землю и побрел прочь, не сказав ни слова.

Асель провожала взглядом сильно прихрамывающего Сигвальда, который решительно удалялся от нее, не оборачиваясь. Она хотела что-то сказать ему вслед, но слезы душили степнячку, перехватывая дыхание и превращая слова в невнятные всхлипы. Когда воин скрылся за поворотом и она осталась одна, Асель медленно опустилась на колени и, роняя слезы на брусчатку, в отчаянии ударила кулаком по дороге — она плакала впервые за много лет.

«Это конец, — думала Асель. — Окончательный, бесповоротный чертов конец. Больше не будет все, как раньше. Жизнь под откос».

— Ну здравствуй, подруга, — прошептал Анвил жирной серой крысе, сидевшей в двух шагах от него.

Изголодавшийся сыщик находился на грани помутнения рассудка — около четверти часа он неподвижно стоял на коленях с вытянутой вперед рукой в ожидании, что крыса подойдет к нему на достаточно близкое расстояние. Она же, к его великому сожалению, лишь наблюдала за ним издалека, опасаясь приближаться к столь странному человеку.

— Ну же, иди сюда, я тебе дам что-то вкусное, — уговаривал он крысу.

Моргнув глазками-бусинками, толстенькая зверушка сделала неуверенный шаг вперед. В это время входная дверь в темницу шумно распахнулась, и внутрь вошел один из тюремщиков. Крыса, которая едва прониклась доверием к сыщику, быстро юркнула в нору, оставив своего голодного друга ни с чем.

— Анвил Понн Месгер! — крикнул солдат, постучав по решетке окованной дубиной, и Анвил ответил ему крайне недоброжелательным взглядом. — На выход.

— Что?! Уже?! Но как? Я же считал! У меня есть еще два дня, не меньше!

Солдат удивленно пожал плечами:

— Я, конечно, догадывался что ты со странностями, если не сказать, что совсем дурак… Всё, не морочь мне голову! Встал и вышел, а то я сам тебя сейчас и встану, и выйду.

Глубоко вздохнув, Анвил с трудом поднялся и, перешагнув злосчастный порожек, покорно протянул тюремщику руки, чтоб тот надел на них кандалы. Но солдат проигнорировал этот жест и, смерив пленника презрительным взглядом, приказал ему пошевеливаться.

Солнечный свет так резанул по привыкшим к темноте глазам Анвила, что тот чуть не закричал от боли, закрыв лицо руками. Он не знал, чего ждать, потому внимательно прислушивался к окружению.

—… вы же знаете, людей мало, — узнал он голос начальника тюрьмы. — Так что эти двое очень кстати, тем более со своими доспехами и оружием.

— Да к тому же, они отличные бойцы и просто честные ребята, верьте моему слову, — отвечал незнакомый голос.

— Разве можно не верить слову алтургера Кеселара!..

Превозмогая боль, Анвил открыл глаза — перед ним стоял старый рыцарь с клиновидной бородкой на худом усталом лице.

— Здравствуй, Анвил, — сказал он, дружелюбно улыбнувшись.

— Алтургер… Кеселар… — только и смог выговорить сыщик.

После того, как отшумел праздник Сторхет Сидри, Анвил уже потерял всякую надежду на освобождение, решив, что Кеселар за ним все-таки не приедет. Сыщик уже не злился, он смирился со своей судьбой в ближайшем будущем бесславно сгинуть безвестным каторжником на какой-то галере. А теперь шутница-судьба, вдоволь пощекотав ему больные нервы, решила сжалиться над бедным парнем и подарить ему избавление от горькой участи.

Не помня себя от радости и не отдавая отчета в своих действиях, Анвил с разбега обнял Кеселара, едва устоявшего на ногах.

— Алтургер! Кеселар! Вы приехали! Вы меня не бросили! Вы спасли меня!.. — бессвязно бормотал сыщик.

Кеселар стоял с разведенными руками, переводя удивленный взгляд с грязного, заросшего щетиной Анвила, прилепившегося к его груди, на начальника тюрьмы, который не знал куда себя деть, потому уткнулся носом в свою регистрационную книгу, лежащую на письменном столе, который уже неделю назад переехал из подвала на улицу.

— Ну, ну, — рыцарь легонько похлопал сыщика по плечу, когда объятия слишком затянулись.

— Вы приехали, приехали!.. — продолжал твердить Анвил, вызывая у Кеселара серьезные основания задуматься, не тронулся ли сыщик умом в самом деле.

— Да, приехал. Но может ты отпустишь меня?

Фраза вернула Анвила в реальность, и он тотчас же исполнил просьбу Кеселара.

— Я перед вами в таком долгу! В таком долгу, который вряд ли смогу оплатить. Приказывайте мне что угодно — я все сделаю! Хоть под нож пойду, хоть…

— Тише, тише, остынь, — улыбнулся рыцарь, удивляясь энтузиазму Анвила, который и стоял-то с трудом. — Мне нужно только, чтобы ты закончил дело.

— Да, да, конечно! Будьте уверены, я найду…

— Забери свои вещи, Анвил, — перебил его Кеселар, не дав закончить фразу.

Подождав, пока сыщик дрожащими руками поставит свою подпись в расписке о получении вещей, он указал Анвилу на темноволосого мальчика, стоявшего поодаль.

— Это мой паж Лайхал, он отведет тебя в баню и даст все необходимое. Вечером встретимся в таверне, где я снял для тебя комнату. Лайхал, ты хорошо запомнил, где это? — мальчик кивнул. — Тогда до скорого.

Удивительно легко для своего возраста Кеселар вскочил в седло и, пришпорив породистого вороного коня, он легкой рысью поехал по узким улочкам Рагет Кувера.

Рыцарю не довелось побывать в этом городе со времен последнего большого нашествия Заретарда, когда битва под Рагет Кувером изменила ход войны. Кеселар задумчиво осматривал здания, которые он помнил совсем другими — закопченными сажей и забрызганными кровью. Он автоматически отмечал памятные места — здесь завалили подкоп, а здесь стояла рогатка, на которую толкнули степняка, который едва не убил под ним лошадь, а на этом крыльце после боя нашли бесчувственного Сигвальда.

Практически каждая улица, по которой он проезжал, вызывали перед его мысленным взором картины войны, которую он помнил так хорошо, будто она была вчера. Так, незаметно для себя, он добрался до Делового квартала, в котором были сосредоточены все правительственные и административные заведения, а также банки и конторы нотариусов и адвокатов.

Кеселар проезжал по площади Келлара Великого — артретардского алгарда, участвовавшего в Договоре Шести, чья большая статуя красовалась в самом центре площади. У массивного постамента стоял глашатай, который зычным голосом зазывал всех боеспособных мужчин в Артретардские Добровольные Отряды. Но в данный момент Кеселара не очень волновало артретардское ополчение — он направлялся в банк, желая наполнить карманы, в которых после уплаты залога за Анвила гулял ветер.

— Ба! Кого я вижу! Кеселар собственной сиятельной персоной!

Услышав свое имя, алтургер обернулся — его усталое лицо просияло, когда он увидел рыцаря приблизительно одних с ним лет, лихо гарцевавшего на резвой кобылке.

— Черти меня раздери, Толиар! Сколько лет!

Старые друзья горячо пожали друг другу руки и вместе двинулись по улицам в надежде убежать от звуков голоса назойливого глашатая.

— Мы с тобой, поди, как раз тут в последний раз виделись, тогда, в битве за город.

— Да, да, точно так и было. Славная битва была!

— У тебя тогда еще оруженосец был северянин, как сейчас помню. Толковый парень. Его тогда еще по голове огрели, помнится. Что, неужто помер?

— Типун тебе на язык — жив-здоров, что ему сделается?

— Ну и слава Камтанду! Сам-то как? На войну собираешься? Иль уже решил на заслуженный отдых уйти, а? — хитро прищурив глаза, спрашивал Кеселара его друг, прошедший с ним много войн и сражений.

— Отдыхают пусть старики, а я еще повоюю!

— Достойный ответ — узнаю своего старого вечно молодого друга! Так ты может и женился, раз жизнь бьет ключом?

— Ты же знаешь, мне война невеста, а я изменять не люблю, — улыбался Кеселар с тенью грусти.

— Вот и отлично, а то слышал я, что хивгард ре Исет Ярви уже с собаками собирается искать тебя — без такого вассала ему и война не война.

— Время есть — решу свои дела и явлюсь к нему.

— Без шуток, Кеселар, — внезапно очень серьезным тоном произнес Толиар. — Сейчас грянет такая буря, что по сравнению с ней защита Рагет Кувера покажется тебе отдыхом на водах. Не испытывай судьбу — чем быстрее ты явишься к хивгарду, тем больше шансов получить приличный отряд и попасть куда-нибудь, где тебя убьют не сразу.

— Да какие тут шутки, — вздохнул Кеселар. — У меня в этом городе дела серьезные, как рожи Братьев Скорби.

— Ну, дня за три ты справишься?

— Очень на то надеюсь, — сказал Кеселар, уповая на мастерство Анвила.

— Если так, можем встретиться на той же площади на рассвете четвертого дня — отправимся к нашему хивгарду вместе.

— Нашему? Ты же, как мне помнится, служил какому-то демгарду?

— Уж не в лесу ли ты жил, Кеселар? Демгард-то приказал долго жить еще зимой, и такая там каша с наследниками заварилась, что до войны ее не расхлебать, а там уже не до дележки будет. Так что пока суд да дело, хожу в алтургерах хивгарда.

— Мои поздравления! За это надо выпить!

— Так не пойти ли нам, друг мой, в кабак и не вспомнить ли нам молодость? — снова шутливым тоном предложил Толиар.

— Ну наконец-то! Я уж думал, не предложишь.

— Да за кого ты меня держишь? Просто слышал я, что брат твой только недавно устроил пир на весь мир, а я тут с каким-то паршивым кабаком к тебе приставать буду.

— Да мне на его пирах от тоски удавиться хочется…

— Тогда вперед! Только уговоримся сразу — наши беретрайские подвиги повторять не будем.

Помедлив секунду, оба рыцаря раскатисто рассмеялись, припомнив свои похождения двадцатилетней давности, за которые в свое время им было ужасно стыдно.

— Не будем, не будем. Не к лицу нам уже такие развлечения. Да и бегаем мы теперь не так быстро — догонят еще, чего доброго, — сквозь смех проговорил Кеселар.

После бани Анвил чувствовал себя новым человеком — впервые за последние дней двадцать ему удалось согреться, помыться и отдохнуть. Местный цирюльник вернул сыщику приличный вид, а Лайхал отдал ему собственный запасной комплект одежды взамен той, которая безнадежно пропиталась неповторимыми тюремными ароматами.

И теперь, направляясь к таверне, где его ждал обед и кровать, Анвил мог бы чувствовать себя счастливым, если бы его не терзало чудовищное осознание того, что он совершенно не владеет ситуацией. За это время с Сигвальдом из Ралааха могло случиться что угодно, и быть он может уже за несколько сотен паллангов от Рагет Кувера или в трех локтях под Рагет Кувером.

«Даже если представить, что он жив и находится здесь (что и так можно приравнять к чуду), то найти его в таком огромном городе практически невозможно. Здесь сотня трактиров, тысячи домов, а еще канализация. А еще есть такие места, после посещения которых искать будут уже меня. И найдут где-нибудь на дне канала дней эдак через десять — синим и распухшим. Брр. Ох и вляпался же я с этим Сигвальдом… И где его только нечистая носит?»

Анвил поглядывал на молчаливо идущего рядом с ним Лайхала: он питал какое-то доверие к мальчику, но не мог понять, то ли это от того, что он человек хороший, то ли от того, что он купил сыщику горячий пирожок с капустой по дороге в баню. В любом случае, Анвил расценивал пажа как знакомого Сигвальда, а значит как источник информации. Но, с другой стороны, Лайхал был преданным слугой Кеселара и мог рассказать своему хозяину о неуверенности сыщика, а этого Анвил не хотел. Правда, еще меньше он хотел провалить задание и подвести своего спасителя.

— Лайхал, можешь рассказать что-нибудь о Сигвальде? — осторожно начал он, заглянув в ярко-голубые глаза мальчика.

— Ну… Он хороший — и боец, и вообще. Он учил меня обращаться с мечом — скоро я тоже стану оруженосцем и буду уметь намного больше, чем остальные… Правда, я не часто понимаю, что у него на уме. Того, что он на пиру отстегнул, я не ожидал, да и никто не ожидал.

— На пиру? А что было на пиру? — заинтересованно спросил Анвил, не посвященный в подробности дела.

— Ничего. Ничего не было, — пошел на попятную Лайхал, которому, очевидно, не велено было рассказывать об этом происшествии.

— Лайхал, это может быть важно, — паж промолчал. — Это может быть очень важно, — снова молчание. — Да ради всего святого, помоги мне! Чтобы найти его, мне могут пригодиться любые сведения.

— Да? — паж с подозрением взглянул на него. — Раньше вы вроде бы справлялись и без них.

По едва заметной нахальной усмешке Анвил понял, что такое упрямство Лайхала — это не что иное, как попытка выведать чужую тайну взамен своей, которую он чуть было не выболтал. «Вот упрямый паразит, не любит проигрывать», — с досадой подумал сыщик, подбирая слова для ответа, чтобы он прозвучал так, будто у него все под контролем.

— Доброго вам денька!

Дорогу Анвилу и Лайхалу перегородил внезапно обогнавший их последний рыцарь-менестрель Итантарда его сиятельство алтургер Доувлон Котопупский. Сыщик молча моргал, пытаясь понять, действительно ли перед ним стоит человек, одетый в странную смесь доспехов и кухонной утвари, или пребывание в тюрьме не прошло даром и помутнение рассудка все-таки его настигло. Когда Котопупский ткнул его в грудь пальцем, версия о помешательстве отпала.

— Попал в переделку? — строго спросил странный человек. Анвил кивнул. — Чтобы раздать все долги и вернуть свои денежки, тебе понадобится свинцовый кулак и добрый арбалет!

— Да, не помешали бы, — ухмыльнулся сыщик. — Да только где их взять?

Котопупский посмотрел на Анвила так, будто это он был одет в крышку от кастрюли и отказывался видеть очевидное.

«Что-то на меня часто стали смотреть как на дурака. Это настораживает», — озадаченно думал сыщик, пытаясь понять, что до него хотел донести городской сумасшедший.

— Где взять, говоришь? Да тут где-то валялся, — сказал Котопупский, махнув рукой на развороченный палисадник под окнами таверны, и, пожав плечами, удалился.

— И что это было? — спросил Лайхал, окончательно уверив Анвила в том, что он не один видел странного человека. — Кстати, мы пришли.

Скучающий трактирщик был рад увидеть посетителей в столь ранний час, когда обычно его заведение пустовало.

— А, заказ на имя алтургера Кеселара? Да, да, я помню. Вот, смотрите не потеряйте, — он протянул ключ Анвилу, но, прежде чем отдать, предупредил: — Девок не водить, особливо замужних. А то надоело мне щеколды чинить и двери на петли наново сажать.

— Обед… — начал Лайхал.

— Знаю, алтургер Кеселар уже распорядился.

—… принести в номер, — с достоинством закончил паж.

Комната Анвила находилась на втором этаже и не отличалась ничем примечательным, разве что на двери действительно красовалась новенькая щеколда на блестящем гвозде. Провернув ее пальцем, сыщик подошел к окну, случайно обратив внимание на маленькое пятнышко крови, плохо замытое служанкой и впитавшееся в деревянный пол. Окно отворилось легко — комната находилась на солнечной стороне и частенько в ней бывало душновато.

— Уборка ни к черту, — буркнул Анвил, стряхивая на улицу маленькие комочки засохшей грязи, прилепившиеся к подоконнику. — Хотя какая разница…

Сыщик расплылся в улыбке, выглянув на улицу — до него только сейчас дошло, что он смотрит на большой, яркий, разноцветный и многогранный мир из окна таверны, а не из далекой тюремной двери или трюма галеры. Его радовал и неухоженный палисадник под самым окном, и столы питейного заведения напротив, и его шумные посетители.

Но абсолютное счастье наступило, только когда хозяин таверны лично принес в комнату две тарелки горячего ароматного супа, который просто вскружил голову Анвилу. Он как мог быстро метнулся к столу и стал за обе щеки уплетать долгожданную еду.

Сидящий напротив Лайхал после непродолжительного молчания заявил:

— Я хочу, чтобы вы поскорее нашли Сигвальда. Что я должен рассказать?

— Работа, — проговорил Анвил с набитым ртом, утирая слезы — суп был очень горячим, но ждать сыщик больше не мог. — Чем он может заниматься в городе?

— Да чем угодно, — чуть поразмыслив, отвечал мальчик. — Он до работы не брезгливый, да к тому же рукастый. Так что работать может везде, лишь бы все по-честному было.

«Да уж, помог так помог», — фыркнул Анвил, по привычке прислушиваясь к громким голосам, доносящимся из того самого питейного заведения. Судя по всему, один пьяный доказывал что-то другому, и с каждой репликой голос его звучал все громче и четче.

— Свинцовый Кулак! — орал он. — Свинцовый Кулак раздолбит морду твоему Беретрайскому Вепрю на второй минуте!

— Да Вепрь на минувшей неделе простоял четыре боя кряду!

— Хорош заливать! Вот посмотришь завтра!

— Спорим?!

«Свинцовый кулак… хм. Странно, очень странно», — думал Анвил, скребя ложкой по дну пустой тарелки в попытке зачерпнуть последние капли супа.

— Так вы найдете его? — с надеждой спросил Лайхал, глядя прямо в глаза задумавшегося сыщика.

— Конечно. Обязательно найду. Знаешь, у меня появилась одна мысль, и я прямо сейчас пойду и проверю… Только… Сейчас, дай мне минуту…

Анвил сидел, подпирая голову руками и речь его становилась все неразборчивее, приятное тепло разливалось по телу, веки тяжелели. Спустя пару минут его руки безвольно упали на стол, уронив голову — сыщик уснул.

Лайхал тряс его за плечо, звал по имени, тыкал пальцем, но Анвил не реагировал ни на какие ухищрения пажа и тому ничего не оставалось, как стащить его со стула и бесцеремонно бросить на кровать — смертельно уставший парень не проснулся даже от этого.

Растянувшись на свежих простынях, Анвил спал как убитый, и на лице его сияла блаженная улыбка.

—