Оглянись назад, детка!

Звонок из Рима

Когда я вошла в агентство, то увидела Тима, который выставлял в окно тысячный флаг мира; он уже собрал рюкзак, чтобы отправиться в Рим на манифестацию против войны, и Гайа, разумеется, поедет с ним. Их рты почти соприкасались, когда они что-то говорили вполголоса, совершенно не прячась, не употребляя этою закодированною языка взрослых, полного двусмысленных слов и намеков. Она говорила только о переезде и собиралась жить с матерью и компаньоном папы, который оставил жену и пока что спал в гостинице. Вяло обняв их, я поздоровалась и, пока закрывала дверь кабинета, услышала, как Спазимо уговаривал Тима держаться подальше от беспорядков.

Я стояла в кабинете у окна в шерстяном свитере с высоким воротом, положив руки на батарею, но все равно мне было холодно. По тротуару уверенно шагал мужчина, чем-то напоминавший актера, имя которого я не помнила. Ах да, Джорджа Клуни. На самом деле это был Алессандро Даци.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Я схватила трубку, три раза произнесла «алло», но ответа не было.

Даци выглядел ослепительно: выбритый, в тройке от Армани и шелковом галстуке в фиолетовую и зеленую полоску.

— Я пришел, так как за мной долг, — сказал он.

— Конечно.

Он закурил сигару «Давидофф».

— Могу я быть с вами откровенным?

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Моя бывшая жена хочет снова выйти замуж, а мне это неприятно. Трудно представить, что женщины, которые у тебя были, могут принадлежать кому-то другому.

— Вы все еще любите ее?

— Сегодня ночью я трахал нигерийку.

— Вот как, — ответила я, прижавшись к спинке вращающегося кресла.

— Я ходил на банкет, где было полно красивых женщин, парочку из них я мог бы легко затащить в постель.

— Представляю.

— Но ухаживать, знаете, утомительно.

— Лучше нигерийка.

Он ухмыльнулся, демонстрируя свои зубы.

— Я оставил многих женщин, которые до сих пор спрашивают себя, почему.

— Вы этим гордитесь?

— Разумеется, нет.

Я смотрела на него с любезным равнодушием в надежде, что он наконец-то скажет то, что хотел сказать.

— Мы с бывшей женой всегда ссорились.

Я закурила.

— Что ж, в таком случае вы правильно сделали, что развелись.

— Ваша сестра была актрисой?

Глубоко затянувшись, я кивнула.

— Анджела устраивала много вечеринок, туда приходили актеры, певцы… Кто знает, может, я знал ее.

Я потерла опухшие от усталости глаза. Жаль, что сейчас не лето, а то бы я включила вентилятор и направила ему в лицо в надежде, что он вылетит как пушинка в дверь.

— Сколько я вам должен?

— Только за железнодорожный билет.

— И все?

— Да, все.

Он достал из бумажника пару банкнот и положил их на стол.

— Полагаю, я вас уже об этом просил, однако попытаюсь снова. Хотел бы пригласить вас на ужин, так, по дружбе.

Мне было тяжело, как домработнице, которая тащит все пять этажей сумки с покупками.

— Ну конечно, Даци, позвоните мне как-нибудь.

На его лице промелькнула удовлетворенная улыбка.

— Вы не похожи на всех женщин, которых я знал.

— То есть?

— Вы даже женщиной не кажетесь.

Мне стало любопытно.

— А что такое женщина?

— Я только хочу сказать, что с вами мне нравится разговаривать, а женщин я обычно стараюсь затащить в постель.

Проводив его до двери, я сказала:

— Мне немного обидно, что вы не хотите затащить меня в постель.

— Это поправимо, — с готовностью ответил он.

Едва Алессандро Даци удалился, как кто-то постучал в дверь.

— Что такое?

Спазимо прислонился к косяку.

— Как прошло?

— Тебе будет приятно узнать, что буквально минуту назад я приняла приглашение Даци поужинать.

— Не верю.

— Ты ревнуешь?

Он ушел, разыгрывая роль обманутого влюбленного. Здорово, когда все над всем смеются.

Снова зазвонил телефон. Мэл.

— Ну как там, в Мюнхене? — спросила я.

— Она повела меня кататься на коньках по озеру.

— О, кажется, это серьезно, — поддела я его.

— Так же серьезно, как любовная связь на расстоянии.

— В чем же проблема? Ты всегда в разъездах… Почему ты не переедешь туда?

Возможно, он уже подумывал об этом.

— Знаешь, меня даже уговорили сходить к бразильской колдунье, которая гадает по морским раковинам.

Я рассмеялась.

— И что сказали раковины?

— Кучу дерьма. Непросто увлечься в сорок лет. Но мы везучие, у нас есть музыка. Music is your only friend until the end…

— Кто это говорит?

— Джим Моррисон.

Я простилась с ним, пообещав скоро увидеться.

Я открыла электронную почту и стала читать только что выгруженные сообщения, среди которых было и от Альдо. Я набрала телефонный номер его дома в Виллесдоун-Роу, и он ответил почти сразу.

— Рад слышать тебя.

— Как поживаешь?

Без изменения, если не считать, что познакомился с симпатичной девушкой, которая преподает в Политехническом университете в Мидлсексе… причем она замужем. А как ты?

— Обычно.

Мы замолчали, каждый думал об одном и том же не заводить разговор об Аде.

— Джорджиа, почему бы тебе не приехать ко мне?

Действительно, я уже целую вечность не бывала в том городе, где сигареты стоят целое состояние. Мне хотелось ответить ему «да», но слишком далеки те времена, когда я и Мэл переходили от одного магазина музыкальных инструментов к другому на Чаринг-Кросс.

— Я подумаю.

Послав поцелуи, я пожелала ему удачи с замужней преподавательницей.

Когда я пришла домой, мне совсем не хотелось есть — я была сыта тридцатью выкуренными сигаретами. Позвонив на сотовый Джиджи Марини и не получив ответа, я спросила себя: с чего это вдруг он захочет провести со мной время? Он привык ловить взгляды тридцатилетних красоток, сидевших за столиками ночного клуба, очарованных его блистательными пальцами, перебирающими клавиши пианино, и его взволнованным видом Я представила, как он берет в руку бокал, садится и рассказывает, как он имел честь познакомиться с Майклом Петруччиани. Женщинам нравится эта видимость бесшабашной жизни, и поэтому они забираются в его машину, пропахшую сигаретами и разлитым под сиденьями пивом и устланную чеками придорожных ресторанов. Они не отдают себе отчета, что джазовый музыкант, если ты ему подарила свои чувства, может посвятить тебе несколько аккордов, но потом все заканчивается его шатанием по ночным улицам с плетущейся за ним собакой и льющимся на него дождем Что он мне сказал, когда я впервые его встретила? «Да, джаз, джентльмены и жулики, вот то, где горит душа!» Класс Кенни Кларка, ритмический ураган Эл-вина Джонса, пот Сачмо, мягкость Чета, забористые звуки Мингуса, голос Билли… ничего не поделаешь, мы оба были пьяны.

Я могла бы позвонить Даци, но у меня не было ни малейшего желания выслушивать его эгоистические тирады о превосходстве мужчины над женщиной. Я позвонила Лучио.

— Ты еще в агентстве?

— Да, но собираюсь уходить.

Мне не удалось скрыть своего разочарования.

— Жаль.

— Проблемы?

— Спокойно. Куда направляешься?

— В кино.

— Один?

На другом конце провода наступило молчание.

— Извини, что спросила тебя об этом — Я хотела повесить трубку.

— Джорджиа, ты слушаешь?

— Еще бы, черт возьми. — У меня выскочило слово, которое я никогда не говорила.

— Его зовут Джош, он из Сакраменто. Специалист по электронике.

Вот еще одно доказательство моей невнимательности. Каждый день я вижусь со Спазимо, но что я о нем знаю?

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я ответила:

— Голубой свитер с серой горизонтальной полоской на груди сидит на тебе божественно.

Должно быть, он улыбнулся.

— Да, Джорджиа, звонил Бруни, сказал, что это важно.

Открыв банку пива, я посмотрела на стоявшую у дивана обувную коробку.

От творчества моей сестры не осталось и следа: ни видео, ни сценической фотографии, ничего, только мое воспоминание о том, как она кричала, стоя перед зеркалом нашей комнаты: «Не зажигай свет!» Она была лучшей Бланш Дюбо, которую я когда-либо видела.

31 января '86.

Дорогой Альдо!

Так здорово было проговорить с тобой допоздна о романе, который ты еще не написал, но чье название ты уже знаешь. Мне пришлось спешно уехать из Болоньи, так как в Риме меня ждала проба, которую я, естественно, не прошла. Интересно, сколько eщe времени я смогу существовать в этом мире, где получаешь роль, только если ты как собака пускаешь слюни у ног своего хозяина. Театр был моей утопией, и я хотела раскрыться перед ним подобно окну. Я была готова впитывать все: звуки, слова, листы газет, использованные гигиенические шкеты, полевые цветы. Я хотела выразить все эти вещи, чтобы нравиться людям, чтобы заставить их плакать или смеяться, а не для того, чтобы получать букеты роз в артистической уборной или чтобы оказаться в постели какого-нибудь политика. Я уже все испробовала и устала играть в жизнь, потому что в привилегированные места доступ для меня закрыт. Завидую Ажорджии, у которой другой характер и другие стремления, и иногда ненавижу свою мать за все те душераздирающие французские песни, которыми она меня накачивала с детства. Мне отвратительно оттого, что я готова льстить любому, лишь бы со мной хоть немного считались. Так же, как я не выношу теплую преданность Джулио, его отеческое внимание, и я думаю, что только с А., в его ложе из крапивы, я чувствую себя ускользающей, или en passant, как сказал бы ты. Я не настолько глупа, чтобы верить, что он влюблен в меня; моя способность самообмана не идет так далеко, но с ним, по крайней мере, я могу пить и вырубиться.

Я вздрогнула от звонка радиотелефона, стоявшего на стеклянном столике, трубку от которого наполовину скрывало голенище коричневого сапога. Я лениво взяла ее. На другом конце послышалось покашливание, брюзжание.

— Сегодня я подумала о тебе, — произнесла тетя Лидия тоном человека, думающего обычно о вещах более важных, чем я.

— Что это вдруг? — Мой вопрос прозвучал немного иронична.

— Я встретила в супермаркете «Конад» одну твою университетскую подругу, Кьяру, как ее там…

— Кьяра Ванни?

— Да, именно ее. Она немного располнела, но все еще прелестна.

— Действительно?

— Да, несмотря на четыре беременности.

— Тогда нет ничего странного в том, что она немного располнела.

— Что же, в таком случае и ты тоже, хотя и не рожала.

Мне хотелось поблагодарить ее за любезность, но я не стала этого делать.

— Подруга — слишком сильно сказано. Мы встречались, чтобы позаниматься, подготовиться к экзамену, обменяться конспектами…

Кьяра Ванни в противоположность мне сумела закончить университет. Но, думаю, этот диплом юриста она так и не смогла применить. Четыре ребенка — это довольно ответственная работа.

— Если я не ошибаюсь, ты часто ночевала у нее дома?

— Она жила далеко, а папа не всегда мог приехать за мной…

Я увидела, как волосы на моей руке зашевелись, и ощутила холодную дрожь, так как уже знала, что тетя Лидия собиралась сказать.

— И в ту ночь, когда умерла твоя сестра.

Стены комнаты Кьяры Ванни были покрашены в розовый цвет, и она расставила на тумбочке в стиле Барби коллекцию ужасных плю шевых игрушек: подарки ее женихов. Я подарила ей постер Дэвида Боуи во фраке и еще один, с картиной Пауля Клее, которые она так и не повесила.

В тот вечер позвонил папа и сказал отцу Кья-ры, что у него проблема с машиной и что на следующий день он отвезет ее в авторемонтную мастерскую. Он хотел спросить, не могли бы они оставить меня на ночь.

Тетя стала о чем-то говорить, и я резко оборвала ее:

— Тетя, соберись.

Она согласно пробормотала что-то.

— Напряги память, — уточнила я.

Я услышала вздох.

— В ту ночь, когда Ада умерла, я была у Кья-ры Ванни. И вернулась на следующее утро, папа был на работе…

— Да, да, помню.

— Я думала… у папы сломалась машина..

— Ах, эта колымага всегда ломалась. В общем, Кьяра Ванни попросила меня передать тебе привет и была расстроена оттого, что ты не вышла замуж и не родила детей…

Я снова перебила ее:

— Ты ужинала с папой в тот вечер?

— Ты же знаешь, я всегда ужинала в вашем доме с тех пор, как… Как жаль, это был такой прекрасный дом Я говорила Фульвио, чтобы он не продавал его… — Она вздохнула.

Я облокотилась на спинку дивана .

— Как поживают кошки?

— Хорошо, хорошо… Но в тот вечер я с ним не ужинала. В тот вечер я позвонила твоему отцу, но его не было. Как-никак я волновалась и позвонила в полночь. Безрезультатно. На следующий день я спросила его, куда это он подевался. В общем, иногда он пил, ты же знаешь…

— И что он тебе ответил?

— Позвонили из Рима, и было уже не до этого, — резко оборвала она.