Оглянись назад, детка!

Приглашение на свадьбу

После очередной беспокойной ночи я проснулась в плохом настроении, а правый глаз покраснел еще больше. Если бы я пользовалась, как другие, косметикой, обязательно попыталась бы замаскировать разницу между глазами. Правда, вряд ли бы из этого получилось что-нибудь стоящее. Положив сигарету на край умывальника, я вымыла лицо, снова взяла сигарету, поморгала и затянулась.

Я смотрелась в зеркало и видела себя двенадцатилетней, машину «скорой помощи» перед домом, сидящую на топчане сестру.

— Говоришь, она уже мертва?

Через полчаса нас привезли в неведомую действительность, в больницу, и тетя сказала: «Здесь рождаются и здесь умирают».

Как утомительно быть человеком, черт возьми, как это утомительно.

Я затушила сигарету под струей воды, слегка поводила щеткой по зубам и вышла из дому.

Единственным человеком в полиции, с которым я поддерживала контакт, был сорокалетний начальник полицейского управления Болоньи Лука Бруни. Женат, есть ребенок — сын. Я познакомилась с ним несколько лет назад, когда вела дело Джулии Манцони, и смогла оценить его человеческие и профессиональные достоинства. Потом, как это часто случается, наши дороги разошлись, но мы знали, что в случае необходимости могли рассчитывать друг на друга. В тот момент, когда я зашла в книжный магазин на улице Орти и стояла перед вращающейся стойкой с книгами карманного издания, зазвонил мой сотовый телефон. Это был Бруни. Он сразу спросил меня, читала ли я газеты и, услышав мое «нет», попросил никуда не уходить: он скоро приедет, у нею ко мне срочный разговор.

Выйдя из книжного магазина, я принялась расхаживать вдоль этого двухэтажного здания, по обеим сторонам которого на выложенной кирпичной плиткой площадке стояли два бетонных вазона. Не успела я выкурить сигарету, как из синего «Опеля» вышел Бруни и коротким кивком поздоровался со мной.

Он выглядел усталым и изможденным У него были короткие седые волосы и бесстрастный прямой взгляд. Инстинкт и опыт соединились в нем в одно целое: этот человек был способен осуществить все принятые им решения, невзирая ни на какие последствия. Его высокая и худощавая фигура источала душевную уравновешенность.

Он никогда не тянул время фразами вроде «Как поживаешь?».

— Тебе говорит что-нибудь имя Донателла Верце? — сразу спросил он.

Молча пожала плечами.

— Она расходится с Джордано Латтиче. Из обнаруженных у него дома документов нам стало известно, что он — твой клиент.

— Точно, точно, это мой клиент! Этот засранец мне еще должен заплатить! — в волнении ответила я.

Мы зашли в ближайший бар, и Бруни заказал мне чашечку кофе. Когда я услышала от него, что Донателла Верце была найдена задушенной в собственной квартире на улице Марсала, мои ноги сделались ватными.

После такой шокирующей новости я не могла произнести ни слова. Потом я начала рассказывать Бруни о своих впечатлениях по поводу этого Джордано Латтиче: о его ревности к жене, о моих фотографиях, на которых она с многочисленными друзьями проводит время. В конце я с сомнением покачала головой и сказала:

— У него нога в гипсе, не думаю, чтобы…

— Гипсы снимают, если, конечно, нога и вправду была сломана, — перебил он меня.

Я залпом выпила кофе, обжигая горло.

— Что известно?

— Известно, что в вечер, когда погибла Верце, он с друзьями играл в покер.

— И вы ему верите?

Идиотский вопрос: Бруни никогда никому не верил.

— Мне надо посмотреть на фотографии, — ответил он.

Мы вышли из бара, сели в его машину и поехали ко мне в офис за фотографиями. Присте гивая ремень безопасности, я вдруг вспомнила, что конверт с фотографиями, который собиралась передать Латтиче, лежит в бардачке моего «Ситроена».

Через несколько минут я дала Бруни конверт и попросила держать меня в курсе дела.

Всю дорогу в агентство я ломала голову и обещала себе почитать газету, чтобы узнать подробности. Вид старшего фельдфебеля, сидевшего в кабинете в кожаном кресле, теперь уже скорее моем, чем своем, привел меня в чувство.

— Привет, я ждал тебя. — Он взглянул на меня. — Ты плохо спала?

Я долго и пристально смотрела на него. Не выдержав моего взгляда, он опустил глаза и указал на не оплаченную квитанцию.

— Папа, сейчас не время…

— И что?

— А то, что давай поговорим об Аде.

— О ком?

— Ты хорошо слышал, об Аде!

Он беспокойно поерзал в кресле, прячась в воротник пальто, которое так и не снял. Я открыла ящик письменного стола, достала бутылку анисового ликера и с грохотом, сдвинув рукой бумаги, ручки, конверты с фотографиями, поставила ее на стол.

— Будешь пить?

Он посмотрел на валявшуюся рядом с мусорной корзиной бумажку, и, стараясь придать голосу уверенный тон, сказал:

— Я не должен был разрешать ей уезжать, чтобы отдать на растерзание города, где правит неумолимая конкуренция. Мне надо было оставить ее здесь, в провинции.

Я поймала его взгляд, брошенный на бутылку анисового ликера.

— Ада знала о маме?

— В каком смысле?

Я прижала его к стенке.

— Что это не было дорожное происшествие.

— Послушай, Джорджиа, скоро тебе отключат свет…

Я грохнула сумкой об пол.

— Пускай, посижу в темноте. Отвечай!

Он устало качнул головой и посмотрел на трещины в потолке.

— Я не хочу еще раз об этом говорить.

— Мы никогда об этом не говорили!

Не глядя мне в глаза, он произнес.

— Она узнала об этом позже…

Несколько секунд я сидела, раскрыв рот от удивления. Последнее, что я увидела, когда выходила из кабинета, не в состоянии выдавить из себя ни слова, была рука отца, которая тянулась к бутылке.

— Ты не из тех, кто плачет, ведь так? — обиженно крикнула мне Ада в тот день, когда умерла наша мать.

Ада была в розовой ночной хлопчатобумажной рубашке, отороченной бархатом, с ярко-розовым бантиком на воротнике. Я только вышла из кабинета папы на первом этаже, где было полно книг о Второй мировой войне, боевых наград, а на стене — висела фотография Альчиде де Гаспери. Я растерянно смотрела на заплаканное, злое лицо сестры и чувствовала себя похожей на стеклянный шкаф, где папа держал пистолеты. Ада, свернувшись клубочком в углу постели, продолжала всхлипывать. Я знала, что рано или поздно она успокоится, как несколько лет назад во время Рождества, когда у нее разбилась кукла, которую ей только что подарили, и она завопила так сильно, что папа закрыл все окна и сказал: «Видно, ты и в самом деле ее не хотела, иначе она бы у тебя не упала».

Но теперь речь шла о маме, которая часто смеялась, устремив блуждающий и затуманенный взгляд куда-то вдаль, и мне тогда казалось, что она разговаривает с призраками. Я быстро, бессознательно или подражая, унаследовала этот взгляд.

Помню, что пока сестра плакала, я перевела взгляд на стену с маленькой масляной картиной, на которой были изображены сидящие в корзине кошки. Полшю, как Ада вытерла лицо краем кисейной занавески. Полшю, что у меня были сухие губы, а на улице лило как из ведра А я стояла в дверях, остолбенев, с идиотской улыбкой и с чувством собственной непричастности.

Сирену Батталья, невесту Альвизе Лумини, я увидела за столиком бара, где в обеденное время можно съесть первое и салаты. Она читала газету, и перед ней стоял стакан взбитого молока. У нее была худая, унылая фигура, и выглядела она старше своих двадцати девяти лет, может быть, из-за мешков под глазами или выцветших светлых волос Интересно, что связывает с ней Алвизе Лумини, этого огромного, пышущего здоровьем человека?

Сев рядом за свободный столик, я заказала капучино и уставилась на сестру, пока она не обратила на меня внимание.

— Хотите газету? — любезно поинтересовалась она.

— Да, хочу, — ответила я.

Она свернула газету и протянула ее мне со словами: «Я уже прочитала».

Ее взбитое молоко, должно быть, уже остыло.

— Счет! — крикнула она официанту, сновавшему между столиками.

Я полистала газету, пока не дошла до страницы с хроникой. Фоторепортаж о Донателле Верце явно не воздавал должное ее красоте. Я вернулась к действительности: надо было что-то придумать.

— Безумие, сначала объявили, что человек умер от инфаркта, а он потом пришел в себя.

— Именно поэтому я не позволю себя кремировать. Никогда не знаешь…

— Меня зовут Джорджиа. Джорджиа Кантини.

Она огляделась, испытывая легкую неловкость.

— Сирена.

— Имя соответствует поступкам?

Ей понравилась шутка.

— Я бы так не сказала.

— Почему? У вас такое спокойное лицо. Теперь я вижу, у вас лицо влюбленного человека.

— Действительно! — воскликнула она шутливо-подозрительным тоном .

— А что, разве вы не влюблены?

— А вы… влюблены?

— Шутите? Мне эти неприятности не нужны.

Она, улыбаясь, разглядывала меня; контурный карандаш подчеркивал призрачный блеск глаз. Я протянула ей пачку «Кэмел».

— Закурите?

Немного поколебавшись, она вытащила из пачки сигарету.

— Ладно, покурю и побегу. Ворох юбок подгонять надо…

Я дала ей прикурить.

— Можно я буду говорить «ты»?

Она недоверчиво кивнула и посмотрела на меня хмурым оценивающим взглядом Бесполезное дело, она явно не испытывала восторга от предстоящей свадьбы.

— Чем ты занимаешься в жизни? — спросила она.

— Работаю на агентство «Родственные души».

Она снова рассмеялась и скрестила руки на байковой кофточке.

— Раньше меня бы это устроило, но сейчас я собираюсь выйти замуж. Она убрала прядь волос за ухо. — На самом деле это его желание, меня устраивает сожительство. А ты замужем?

Сохраняя верность своему сценарию, у меня не было другого выбора.

— Я — беспокойный дух. Мне нравится безалаберная жизнь.

Она запрокинула голову.

— Кому ты это рассказываешь…

— Когда выходишь замуж?

— 4 марта.

— У тебя еще есть время передумать.

Она усмехнулась.

— С моим прошлым… просто чудо, что нашелся желающий жениться на мне.

Настал момент моей излюбленной фразы:

— У нас у всех есть прошлое.

Она вдруг вся напряглась, и я произнесла:

— Выпьешь аперитив, лимонад?

— Нет, спасибо, я и вправду должна идти.

У меня оставался последний шанс.

— Я где-то тебя видела…

Неожиданно Сирена Батталья смерила меня взглядом и напрямик выпалила:

— Была проституткой?

Прикрыв глаза, я с притворной неопределенностью кивнула.

— В апартаментах? — не унималась она.

— В салоне «Карменчита», эксклюзивные массажные услуги.

Она похлопала меня по руке и сказала:

— Знаешь, это я угощу тебя капучино.

Я посмотрела на нее и почувствовала себя дерьмом.

— Спасибо, Сирена.

— На какой улице находится твое агентство?

— Улица Санта Винченци, — пробормотала я наугад.

— Может быть, я пришлю тебе приглашение на свадьбу.

— Я обязательно приду… и желаю тебе счастья.

— Может быть, самое плохое уже позади, — сказала она, надевая пальто на два размера больше.

— Возможно. — Я улыбнулась, стиснув зубы.

В квартиру Джильолы солнце никогда не проникало. Видимость света создавала светлая мебель; настольные лампы и торшеры стояли почти повсюду и горели в любой час дня и ночи. Возможно, именно поэтому она и сняла ее. Было три часа дня, а она только проснулась. Ей пятьдесят лет, у нее круглое, лунообразное лицо, которое она никогда не красит. Из полураспахнутого шерстяного халата выглядывало ее изнеженное тело, покоящееся на полосатом диване. Я уселась в кресло и закурила «Кэмел».

— Тебе следовало бы навещать меня почаще, — наставительно произнесла она.

Я улыбнулась и показала ей фотографию Сирены Батталья:

— Ты ее знаешь?

Маленькими ручками Джильола взяла фотографию и, постукивая трепетными пальцами по блестящей поверхности бумаги, ответила:

— Еще бы, это же Сирена.

Она лениво встала с дивана и налила себе виски.

— Пить хочешь? — спросила она, возвращая мне фотографию.

Я покачала головой.

— Что ты можешь сказать о ней?

Она еле заметно улыбнулась, стараясь не очень растягивать кожу лица.

— Эта девушка из молодых, да ранних. У нее были золотые времена, но потом она связалась с каким-то типом, который ее разорил. Я всегда говорю, успех — это начало беды…

— Она работала дома?

— Она работала везде, ничего не боялась. Наперекор всему, как лавина Короче, она была из тех, кто умел себя защитить. Потом она влюбилась в торговца наркотиками, который помыкал ею, ставил вот такие фингалы под глазами… После таких мужчин начинаешь ценить одиночество. — Джильола повернулась к включенному без звука телевизору. — Говорили, что она обожала всякие извращения.

Она рассмеялась, и мне стало спокойно. Каждый раз, когда меня достают извращенцы, я прихожу к Джильоле: она права, мне надо приходить к ней почаще.

— Ты помнишь моего водителя автобуса? Столько времени прошла..

— Как он?

— Кто его знает, должно быть, женился. Стоило мне его увидеть, и я таяла, как аспирин.

Она отхлебнула виски и снова рассмеялась, потом закрыла глаза и уронила голову на грудь. Я уже было подумала, не заснула ли она, но услышала ее хриплый шепот.

— Прошел слух, он пьет, чтобы забыться. Что за глупость… Я чем больше пью, тем больше помню.

Я стряхнула пепел в пепельницу в форме орхидеи.

— На днях я вспомнила Джосуе Маккаферри, он был единственным мужчиной, которы й хотел жениться на мне. Черт возьми, он всегда молчал, никаких интересов в жизни, как это говорят? Tabula rasa, нетронутый ум. Если от такого родить ребенка, точно получился бы какой-нибудь Форест Гамп. Да, хорошо, что я за него не вышла замуж.

— Кстати, о Сирене…

Джильола меня не слушала, а смотрела во все глаза на экран телевизора.

— Что за чертов мир, весь это бред платных специалистов, указывающих пальцем Вспоминают тех, кто убивает, скажем, отца, жену, а потом приходит какой-нибудь чудак, который объясняет нам, почему происходят те или иные вещи. Да нам-то какое до этого дело? Вон внизу на стене написали: Эрика и Омар против Аннамарии Францони — счет 2:1, как в футбольном матче.

Я не выдержала и рассмеялась.

— Моя бабушка, когда ей надоел мой дедушка, схватила заступ и напополам разрубила ему голову, как арбуз. И всего лишь небольшая заметка в газете. Да что там говорить, тогда были другие времена. Сегодня она стала бы знаменитостью.

Джильола взяла дистанционный пульт управления, выключила телевизор и бросила на меня молчаливый взгляд.

— Итак» Сирена… Она вышла из бизнеса?

— Кажется, да. Мой клиент хочет жениться на ней.

Джильола подалась вперед с бокалом в руке и прошептала:

— Джорджиа, она все рассчитывает. Это настоящая проститутка. Ты меня понима ешь? Возможно, этот дурак на ней женится, возможно, какое-то время все будет идти гладко, но потом она снова вляпается, потому что такие всегда вляпываются: это надолго, как цистит.

Я встала с кресла и спросила:

— Ну, а как ты поживаешь?

Она нерешительно покачала головой:

— Немного устала, но не жалуюсь.

Уходя, я пообещала навестить ее.

Я вошла в агентство и увидела, как из бункера вышел Спазимо: его волосы были взъерошены, а очки с толстыми стеклами опасливо покачивались на кончике носа.

— Звонил некто Марини, — сообщил он.

— Что он хотел? — спросила я, сняв куртку.

Он взял блокнот для заметок.

— Сказать тебе, что сегодня вечером он играет в баре «Контейнер».

— Эй, пойдешь со мной?

— Куда?

— В «Контейнер».

Вместо ответа он продолжил:

— Потом звонил Давиде Меллони, они с Фрэнком пойдут в бар. Он хотел узнать, не присоединишься ли ты к ним на аперитив.

— Большое спасибо, Аучио.

— В твоем распоряжении.

Спазимо опять скрылся у себя. Усевшись за стол, я включила компьютер. Но тут зазвонил телефон.

— Детективное агентство Кантини, — ответила я тоном хорошей секретарши.

— Добрый день, мое имя Алессандро Даци. Я бы хотел назначить встречу, — произнес приятный мужественный голос.

— На когда?

— Как можно раньше.

— Кто вам посоветовал обратиться в наше агентство?

— Никто, я нашел номер в справочнике.

Это настолько очевидно, подумала я.

— Что, неужели так срочно? — Да.

— Тогда приходите прямо сейчас Знаете адрес?

Через полчаса я открыла дверь почти двухметровому сорокалетнему темноволосому мужчине с черными горящими глазами и полными губами. Заметив Спазимо,' который подсматривал из-за двери, я подала ему знак, чтобы он убрался, и предложила Алессандро Даци сесть в кожаное кресло. Он снял пальто: на нем был темно-синий кашемировый свитер и прекрасного покроя брюки.

— Адвокат Кантини, я ищу одну женщину, она пропала, — сказал он, усаживаясь в кресло.

Мне нравятся люди, которые сразу переходят к делу, поэтому я не стала нарушать атмосферу объяснениями, что я не адвокат.

— Прошу… — Я кивнула, чтобы он продолжал.

— Ее зовут Анджела, я познакомился с ней в Риме несколько лет назад.

Я навострила слух.

— Анджела… а фамилия?

— Де Сантис. Уже двенадцать лет я не имею от нее никаких известий. И сейчас я хочу лишь одно — снова увидеть ее.

— Почему?

Он прикусил нижнюю губу и, вздохнув как искушенный актер, ответил:

— Потому что она единственная женщина, которую я любил за всю свою жизнь.

Я облокотилась на спинку вращающегося кресла и закурила сигарету.

— Хотите? — предложила я ему.

— Нет, благодарю. Вы не против? — спросил он, достав из кармана брюк коробку сигар «Давидофф».

— Конечно.

— Спасибо, вы очень любезны. Не все переносят запах сигар.

— Как только вы уйдете, я открою окна.

Он улыбнулся, показывая ровные ослепительно белые зубы.

— Какие-нибудь сведения вы мне можете сообщить?

— Адрес дома, где она жила и где ее знали.

— Почему вы потеряли друг друга из виду?

— Это моя вина Я собирался жениться.

— Женились?

— Два раза.

— Теперь вы свободный человек?

— Да, я живу один, моя квартира в центре города По выходным вижусь со своими тремя детьми и работаю как сумасшедший, чтобы платить алименты моим бывшим женам.

— Невеселая жизнь, — констатировала я.

— Да, — не колеблясь ответил он.

Не поднимая глаз, я чертила на листке бумаги каракули.

— Итак, вы жили в Риме…

— Да, я проходил там военную службу, потом остался работать оформителем витрин, чтобы платить за учебу.

— Что вы закончили?

— Я не закончил университет. В общем, учился на факультете экономики и торговли.

— Вы когда-нибудь были актером?

— Нет, никогда. Хотя кому бы не хотелась быть актером?

— Мне, например, — ответила я, пододвигаю ему пепельницу. — Вы в этом уверены?

— В чем?

— Что не были актером.

Он положил ногу на ногу и стряхнул пепел.

— Конечно, уверен.

— Даже никогда не пытались?

Он потер пальцем кончик классического носа. «Кокаин нюхает!» — пронеслось у меня в голове.

— В общем, поначалу я играл в нескольких фильмах, чтобы заработать немного денег. Вы знаете, в Риме из трех человек двое или актеры, или хотели бы ими стать…

— Конечно… А чем занималась Анджела де Сантис?

— Изучала психологию.

— Вы уверены?

Он заерзал в кресле.

— Почему вы всякий раз меня спрашиваете, уверен ли я?

— Это моя работа.

— Да, извините меня. Вспомнил… Анджела хотела стать певицей.

— Она записала хоть один диск?

Он снял невидимую ворсинку со свитера.

— Не думаю.

Подвинув ему блокнот, я попросила:

— Напишите адреса, имена знавших ее людей, телефоны, все, что может быть мне полезным. Я на минуту оставлю вас одного.

Я вышла из комнаты и вздохнула. А. Алессандро. Даци. Он жил в Риме и снимался в кино… Я стояла у стеклянной двери ванной комнаты и слегка постукивала о нее головой.

— Что ты делаешь? — спросил Спазимо, увидев меня.

Я подала ему знак говорить тише.

— Это может быть он…

— Он — кто?

— Любовник Ады.

— Ты с ума сходишь, Джорджиа.

— Он был актером.

— Кто?

— А, о котором я тебе рассказывала.

— Ну и что?

Я послала его к черту и вошла в кабинет. Даци надевал пальто.

— Вот, здесь все, — произнес он, возвращая мне блокнот. — К сожалению, у меня нет ее фотографии.

— Можете описать мне ее?

Лицо его приняло мечтательный вид.

— Рост метр семьдесят, очень красивая…

— Волосы?

— Белокурые.

— Глаза?

— Изумрудно-серые.

— Спасибо, я позвоню вам .

Он выжидал, стоя у двери, и у меня было такое чувство, что он ждал, когда я повернусь, чтобы посмотреть на мою задницу.

— Если хотите, мы можем вместе поужинать, чтобы подробнее обсудить мое дело…

— Это против моих правил, — ответила я.

Он хитро улыбнулся.

— Я так и думал.

— До скорого, синьор Даци.

— До свидания, адвокат, и спасибо.

— Подождите благодарить меня. Может так случиться, что ваша Анджела сейчас живет в Париже или Лос-Анджелесе.

Как только Даци исчез с моих глаз, я пошла в ванную и прильнула к крану с холодной водой. Когда я повернула голову, то увидела стоящего в дверях Спазимо.

— Красивый мужчина…

Я грозно посмотрела на него.

— Это тот преподаватель с вечеринки у Тима?

— Лучио, может быть, ты задумал выдать меня замуж?

— Вот еще, с тобой только время зря потратишь.

— Умница.

— Как зовут преподавателя Института театра, кино и музыки?

— Андреа Берти.

— Андреа, интересно, — с видом детектива сказал он.

Он повернулся на каблуках мокасинов и пошел на мысках, подражая кинозвезде.