Огонь и лёд

V

Одна пятая его жизни промелькнула и пропала. Младенчество кончилось. Теперь он был мальчик, отрок. Вечером обрушились дожди и исхлестали долину ледяными кнутами. Сим смотрел, как река прокладывает себе путь по ущельям, огибая подножие горы с железным зерном. Это знание он оставил про запас — пригодится позднее. Каждую ночь река была новой; каждую ночь она пролагала себе новое русло.

— А что там, за пределами долины? — спрашивал он.

— Никто никогда не бывал за пределами долины, — отвечала Ночь. — Все, кто пытался выйти на равнину, или замёрзли, или сгорели. Мы знаем только те места, куда можно добежать за полчаса. Полчаса туда и столько же обратно.

— Значит, до железного зерна никто ещё не доходил?

Ночь фыркнула.

— Учёные. Они всё время пытаются. Глупцы. Как будто не понимают, что всё это без толку. Всё бесполезно — оно слишком далеко.

«Учёные». Это слово что-то в нём всколыхнуло. Сим уже почти забыл видение, явившееся ему до рождения.

— Где эти Учёные? — спросил он, и голос его был жаден.

Ночь отвела взгляд.

— Я не сказала бы тебе, даже если б знала. Они будут ставить эксперименты и убьют тебя! Я не хочу, чтобы ты стал одним из них. Живи своей жизнью, не старайся добраться до этой глупой железки на горе, не отнимай у себя время.

— Тогда я пойду к кому-нибудь ещё и всё равно узнаю, где они прячутся!

— Никто тебе не скажет! Учёных все ненавидят. Тебе придётся искать их самому. И даже если найдёшь — что потом? Ты всех нас спасёшь? О, да, малыш, спаси нас — ждём не дождёмся!

Лицо её было угрюмо — шутка ли, половина жизни уже прошла.

— Но не можем же мы просто так сидеть и трепать языками, — запротестовал он. — И есть! И больше ничего!

Сим даже вскочил.

— Ну, так иди, ищи их! — ядовито обронила Ночь. — Уж они-то помогут тебе забыть.

— Да, да! — она прямо выплюнула это «да» ему в спину. — Забыть, что жизнь твоя через несколько дней будет кончена.

Сим бегом прочёсывал туннели. Иногда он уже почти догадывался, где они прячутся, эти таинственные затворники, но всякий раз волна чужих мыслей, полных гнева и раздражения (а ведь он всего лишь спросил дорогу к пещере Учёных!), накрывала его с головой, оставляя по себе лишь ещё большую растерянность — и закипающую злость. В конце концов, это Учёные виноваты в том, что все они торчат в этом жутком мире! Из тьмы ему вслед неслись ругательства и проклятия, и Сим передёрнулся под их градом.

Он устал и присел в центральной пещере вместе с другими детьми — послушать, что говорят взрослые. Это было время учения — Время Разговоров. Как бы он ни злился, что понапрасну тратит жизнь, сколь бы ни было велико его нетерпение, как бы стремительно ни утекало от него время, приближая смерть, летевшую навстречу подобно чёрному метеору, — разум Сима требовал знаний. Сегодняшний вечер будет отдан школе.

Но сидел он всё равно как на углях. Осталось всего пять дней…

Напротив Сима, надменно скривив губы, восседал Хион.

Тут появилась День. Последние несколько часов сделали её нежнее, выше и уверенней в поступи. Лазурные волосы её сияли. Улыбнувшись Симу, она села рядом с ним, не глядя на Хиона. Тот застыл, как сталактит, и даже перестал жевать.

Беседа занялась, разгорелась, заполнила пещеру — стремительная, как пульс: тысячу, две тысячи ударов в минуту. Сим учился, и в голове его постепенно не оставалось пустого места. Глаз он не закрыл, но соскользнул в грёзу, по вялой истоме и сонной яркости образов подобную той, в которой покоился до рождения. На фоне картинок таяли слова, сплетая узоры знаний.

Ему виделись зелёные луга, где не было камней — только трава, трава, сплошь трава, волны лениво катятся к восходящему солнцу. Ни тебе безжалостного мороза, ни запаха кипящего камня. Он шёл по шелковистой траве, а над головой, в воздухе с небывалой, постоянной, мягкой температурой чертили небо металлические зёрна. И кругом всё было такое медленное…

Птицы порхали по гигантским деревьям… чтобы вырасти так высоко, нужна сотня — нет, две! нет, пять тысяч дней! Всё спокойно стояло на месте, птицы не метались заполошно, едва завидев солнечный луч, деревья не пытались втянуться в скалы при малейшем дуновении тёплого ветра.

Люди в этом сне бродили по лугам — тихо гуляли, а не носились, сломя голову; их сердечный ритм был непривычно томным, а не дёрганым и безумным. Трава росла себе спокойно и не собиралась сохнуть и рассыпаться пеплом. Кругом говорили о завтрашнем дне и о жизни… а не о завтрашнем дне и о смерти. Всё это казалось таким знакомым и нормальным, что когда Сима взяли за руку, он решил, что и это ему тоже снится.

День держала его за руку.

— Сны? — спросила она.

— Да.

— Всё пребывает в равновесии. Чтобы сгладить жестокость жизни, уравновесить её бесчеловечность, разум погружается в себя и ищет то, что ему приятно созерцать, на чём можно отдохнуть.

— Но от этого жизнь не становится человечнее! — Сим ударил рукой по каменному полу, потом ещё раз и ещё. — Ненавижу! Сны говорят, что на свете есть что-то лучшее, но у нас это отняли! Почему нельзя, чтоб мы жили бездумно, почему нельзя не знать? Почему мы не можем жить и умирать, не ведая, что всё это ненормально, — и не страдая?

Воздух с хрипом прокладывал себе путь наружу, сквозь сведённые, сухие губы.

— Во всём есть свой смысл, — отвечала ему День. — Такое положение дел даёт нам цель, заставляет работать, думать, искать выход.

Глаза его полыхали жаркими изумрудами на белом лице.

— Я шёл по зелёному холму, — сказал он, — и мир был такой медленный…

— По тому же холму, где шла я час назад?

— Откуда мне знать? Возможно. Сон был лучше реальности, — Сим снова посмотрел внутрь. — Я видел людей, и, представь, они не ели.

— И не разговаривали?

— И не разговаривали. А мы всё время жрём, всё время болтаем. А иногда, представляешь, люди из сна просто сидели, развалившись, или даже лежали — с закрытыми глазами и совершенно неподвижно.

День смотрела на него, и тут случилось ужасное. Он ясно увидел, как её лицо темнеет, бежит морщинами, как старость мнёт его в кулаке. Волосы на висках побелели, глаза превратились в изглаженные временем монетки, запутавшиеся в паутине ресниц. Зубы утонули во рту, пальцы заскорузлыми веточками повисли на иссохших запястьях. Время пожрало её красоту и развеяло по ветру. И тогда он схватил День и закричал, увидав, как его собственные руки разъедает старость, — и захлебнулся рыданием.

— Сим, что случилось?!

Слюна у него во рту высохла от вкуса этих слов:

— Ещё только пять дней…

— Учёные…

Сим замер. Кто это сказал?

А высокий мужчина в полумраке продолжал:

— Учёные, ввергнувшие нас в этот мир, уже потратили зря тысячи жизней и дней. Всё бесполезно. Терпите Учёных, но не тратьте на них ни секунды вашего времени. Мы живём только раз, запомните это.

Но где же искать этих ненавистных Учёных? Учёба и Время Разговоров сделали своё дело — теперь Сим был, наконец, готов отправиться к ним. Теперь он знал достаточно, чтобы вступить в битву — за свободу, за далёкий корабль!

— Сим, ты куда?

Но Сима рядом уже не было, и эхо его шагов замерло где-то в лабиринте каменных коридоров.

Полночи прошло впустую. Дюжина тупиков — и ничего. Много раз на Сима нападали обезумевшие молодые мужчины, жаждавшие заполучить его жизненную силу. Их безумные речи ещё долго разносились эхом по коридорам. Царапины от их голодных когтей покрывали всё тело Сима.

Но всё-таки он нашёл то, что искал.

В небольшом базальтовом гроте глубоко в теле горы ютилось с полдюжины человек. На столе перед ними лежали разные предметы — совсем незнакомые, но от одного их вида струны Симовой души так и запели.

Учёные работали в группах: старики занимались каким-то важным делом, молодые учились и задавали вопросы. На полу сидело трое детей. Так выглядела наука: каждые восемь дней над любой исследовательской задачей работала уже совершенно новая группа людей. Но, увы, объём проделанной работы никуда не годился. Учёные старели и падали замертво, едва вступив в самый творческий период жизни — и составлял он от силы часов двенадцать от общей её продолжительности. Три четверти своего срока они овладевали премудростью, затем приступали к работе, и вот, не успел оглянуться — уже дряхлость, безумие, смерть!

Сим вошёл; Учёные повернулись к нему.

— Только не говорите мне, что у нас доброволец! — воскликнул самый старый из них.

— Не верю, — проворчал другой, помоложе. — Гоните его прочь. Это наверняка один из тех, драчунов.

— Нет-нет, — возразил старый и двинулся, шаркая босыми ногами, навстречу Симу. — Входи, мальчик, входи.

У него были добрые глаза — медленные глаза, совсем не такие, как у торопливых обитателей верхних пещер. Серые и очень спокойные.

— Чего тебе надобно, малыш?

Сим помолчал, понурив голову, не умея встретить этот мирный, ласковый взгляд.

— Я хочу жить, — прошептал он.

Старик тихонько рассмеялся и положил руку ему на плечо.

— Ты что, представитель какого-нибудь нового вида? Или ты заболел? — вопросил он Сима лишь наполовину серьёзно. — Почему не бежишь играть? Почему не готовишься к поре любви, брака и детей? Ты разве не знаешь, что завтра к вечеру будешь уже почти зрелым мужчиной? Разве не понимаешь, что жизнь слишком коротка и негоже тратить её на глупости?

Он умолк.

Пока он говорил, Сим жадно оглядывал пещеру.

— Разве не здесь мне место? — сказал он, уставившись на поблёскивавшие на столе инструменты.

— Конечно, нет! Никому здесь не место! — сурово молвил старик. — Но это просто чудо, что ты пришёл. У нас не было добровольцев из простых людей уже тысячу дней! Нам пришлось выводить своих собственных учёных, микроскопическую популяцию. Ты только пересчитай нас — шестеро! Шесть человек и трое детей. Разве не легион имя нам?

Старик сплюнул на каменный пол.

— Мы просим себе добровольцев, а люди орут: «Другого себе поищите!» и «Нам недосуг!». Знаешь, почему они так отвечают?

— Нет, — Сим даже вздрогнул.

— Потому что они заняты только собой. Да, они хотели бы жить подольше, но прекрасно понимают одну простую вещь: что бы они ни делали, их собственную жизнь это не продлит ни на мгновенье. Возможно, какие-то их будущие потомки проживут дольше — но они не готовы пожертвовать ради этого своей любовью и скоротечной юностью, ни единым восходом или закатом!

— Я это понимаю. — Сим опёрся о стол; рвения в нём не убавилось.

— Да неужели? — старик вперил в него невидящий взор, потом вздохнул и ласково похлопал по руке. — Ну, конечно, ты понимаешь. Но ты — редкость. В наше время это слишком самонадеянно — ждать от людей понимания.

Остальные сгрудились вокруг Сима и старика.

— Я — Динк. Завтра на моём месте будет Корт, а я уже умру. Ещё через ночь кто-то заменит Корта, а потом, наверное, наступит твой черёд — если будешь работать и верить. Но сначала я должен дать тебе шанс. Если хочешь, малыш, возвращайся к своим и играй. Ты ведь кого-то любишь, правда? Возвращайся к ней. Жизнь коротка. К чему думать о тех, кто ещё не родился? У тебя есть право на молодость. Если хочешь — уходи. Потому что если останешься, у тебя не будет времени ни на что, кроме работы, и старости, и смерти на всё той же работе. Но это хорошая работа. Итак?

Сим поглядел в тоннель. Где-то вдалеке, во тьме, пел и ревел ветер. Оттуда неслись запахи еды, и звук шагов, и смех молодых голосов — и всё это было хорошо. Он нетерпеливо тряхнул головой. Глаза его увлажнились.

— Я останусь, — твёрдо сказал он.