Огюст Бланки

Старик

Неудачи преследовали Бланки всю жизнь. Чего стоят злосчастные попытки бегства из тюрем Мон-Сен-Мишель и Бель-Иль! И вот наконец успех. Может быть, его шестидесятилетие окажется переломным в судьбе Бланки? Действительно, никогда еще он не пользовался такой любовью и преданностью своих последователей. Возникает бланкистская партия! Естественно, он хочет, чтобы все знали, как ошибались те, кто говорил, подобно Прудону, что над всеми его начинаниями тяготеет проклятие. В 1860 году, когда Бланки вернулся в Париж, Прудон злобно заявил, что неисправимый авантюрист постарается затеять новое преступление. Однако, утешался этот «социалист», «любое предприятие, с которым Бланки связывает свое имя, обречено на неудачу».

Бланки знал, насколько широко распространено это мнение. Поэтому он спешит оповестить о своем успехе. Перед отъездом в Брюссель он написал открытое письмо в парижские газеты, помеченное «Париж, 28 августа», которое было напечатано. Бланки объясняет мотивы своего побега и разоблачает беззаконие властей. Когда он подал апелляцию, то суд должен был по закону рассмотреть ее в 41 день. Но дело затянули на 142 дня. Поэтому, пишет Бланки, «вместо четырех лет я провел в заключении четыре года и шесть месяцев... Я не хотел еще дольше подчиняться беззаконию».

На первый взгляд письмо Бланки вызывает странное впечатление. Неужели он хочет показать пример уважительного отношения к закону и убедить, что его побег не является нарушением законности? Но это смешно, ибо вся деятельность Бланки была не только отрицанием законов Империи, но и самого ее существования. В действительности письмо оказалось результатом чисто психологического рефлекса, с одной стороны, расчета и предусмотрительности — с другой. Прежде всего он хотел дать знать всем, особенно своим сторонникам, что он не только существует, но исполнен решимости продолжать борьбу. Ведь известие об удачном побеге неизбежно привлекало больше внимания, чем десятки статей в каком-нибудь журнале вроде «Кандида». Вездесущая полиция несокрушимой Империи снова осталась в дураках!

Но сыграло роль и еще одно важное обстоятельство. Бланки на горьком опыте убедился, что любое его действие, любой шаг подвергаются клеветническому извращению, что властям недостаточно держать его в тюрьмах. Им надо морально уничтожить его. Это началось «документом Ташеро» и продолжалось на суде в Бурже, где его крайне сдержанное поведение 15 мая 1848 года представили в немыслимом виде коварного заговора. А его портрет в буржуазных газетах изображал Бланки в образе кровожадного чудовища. Можно было не сомневаться, что враги пустят в ход в связи с его побегом из больницы Неккера какую-то новую выдумку как плод непредсказуемой полицейской фантазии. Поэтому он хочет заранее дать общественности свою, правдивую, версию этого дела. Наученный горьким опытом, он предусмотрительно обезоруживает клеветников.

В Брюсселе Бланки снова поселяется в маленькой комнате у доктора Ватто. Начинается первый, действительно длинный период свободы. Как и раньше, он редко отлучается из дома. Но его связи с внешним миром, то есть в основном с Францией, небывало расширяются. Ежедневно он пишет по нескольку писем. Речь идет в них не только о конкретных делах, связанных с деятельностью бланкистов. Он ощущает острую потребность в информации о положении во Франции, где усиливается кризис Империи. В сентябре 1865 года его друг Гюстав Тридон снова предстал перед судом и снова был осужден на несколько месяцев тюрьмы за историческую книгу «Эбертисты». Это событие оказалось своего рода знамением времени. Дело в том, что одним из ярких признаков нарастания революционных настроений во Франции послужила историческая литература. Выходит очень много книг по истории, и, что особенно важно, эти книги имеют шумный успех среди публики. История оказалась своеобразным рупором выражения революционных взглядов на современность. Все интересуются историей, особенно историей революций.

Шеститомная «История революции» Жюля Мишле выходит дважды, и оба издания раскупаются. Огромный успех имели книги Бужара «Марат» и Амеля «Робеспьер». При этом речь идет не только об истории французских революций. Для борьбы против Империи годился любой пример любой узурпации власти каким-либо диктатором любой страны и любой эпохи. То, что по цензурным условиям нельзя было сказать прямо и открыто, говорили устами исторических деятелей прошлого. Блестящий пример такого использования истории — книга Огюста Ро-жара «Речи Лабиения», которая вызвала сенсацию. Поводом для автора послужил выход очередной книги самого Наполеона III «Жизнь Цезаря». Он желал прослыть литератором и поэтому выпускал под своим именем посредственную стряпню наемных писак. Это и натолкнуло Ро-жара на мысль написать «Речи Лабиения».

Лабиений — народный оратор Древнего Рима, выступавший против тирании первого римского императора Августа, родственника и наследника Цезаря, и обличавший его отвратительные пороки. Рожару не потребовалось ничего придумывать. Он только отобрал реальные исторические факты об Августе, и читатели сразу угадали в диктаторе своего императора Луи Бонапарта. Он и сам узнал себя в облике Августа и обрушил на Рожара все полицейские преследования. За свою книгу автор получил пять лет тюрьмы, которые он, правда, так и не отбыл, ухитрившись бежать за границу. А его небольшая книжка, конфискованная полицией, без конца переписывалась от руки и распространялась во Франции. Так история служила современности.

«Эбертисты» Гюстава Тридона — произведение с более сложной политической подоплекой, но далеко не столь злободневное. История с этой книгой интересна особенно потому, что ее вводную часть написал сам Бланки, хотя тогда это было неизвестно. Жан-Рене Эбер во время Великой французской революции представлял крайне левое крыло якобинцев. Вместе со своим другом Шометом он выражал интересы самых бедных, плебейских масс революционной Франции. Книжка Тридона ценна не как историческое исследование, а как выражение политических и социальных позиций бланкизма. Во введении к этой небольшой книге Бланки писал, что «настоящее открывает мне смысл прошлого». Отсюда вольная, субъективная интерпретация эбертизма, который рассматривается в качестве бланкизма эпохи Великой французской революции. Книжка Бланки-Тридона, по существу, сводилась к двум идеям: во-первых, бланкистам ни в коем случае не следует действовать вместе с наследниками якобинцев и Робеспьера, то есть с левыми буржуазными республиканцами вроде соратника Ледрю-Роллена Делеклюза; во-вторых, главной задачей является борьба против религии, против церкви. Здесь та же тенденция, о которой говорилось в связи с журналом «Кандид». Книжка не имела успеха, поскольку она была в отличие от книги Рожара довольно далека от главных проблем, волновавших Францию. Она обнаруживала теоретическую слабость бланкизма с его приоритетом антирелигиозной деятельности, даже в ущерб задаче объединения всех левых сил против Империи. Правда, сами сторонники Бланки стихийно как бы исправляли своего учителя, втягиваясь в общий фронт республиканцев по мере развития событий.

Так, например, они едут на международный конгресс студентов, открывшийся в конце октября в Льеже, в котором участвовало около тысячи человек. На церемонии открытия съезда все участники поднимают свои национальные флаги. Лишь французы развертывают черное знамя, символизируя траур по свободе, задушенной Империей. На конгрессе вспыхивает борьба между католиками и атеистами. Здесь бланкисты действуют очень активно. Одобряются идеи уничтожения неравенства, предоставления всем политических прав. Конгресс провозглашает, что религиозный фанатизм — это преступление.

На обратном пути в Брюсселе бланкисты предложили встретиться со Стариком. Кстати, Бланки нисколько не смущало это прозвище. Более того, он начинает подписывать письма этим словом вместо своего имени. Поль Лафарг, участник этой встречи, пишет: «Я был тогда еще очень молод не только по своему возрасту, но и по энтузиазму. Поэтому я с нетерпеньем ожидал прихода Бланки, которого я ранее представлял себе лишь в тумане распространявшейся о нем клеветы и лжи. Велико же было мое удивление, когда я увидел спокойно вошедшего человека небольшого роста, хотя прекрасно сложенного, одетого замечательно просто и тщательно, с седой бородой, седыми волосами, матовым цветом лица, большим тонким носом... И все это освещено было небольшими, глубоко сидящими и искрящимися жизнью глазами».

Бланки оживленно беседовал с молодежью. Он высказывал уверенность в близком падении Империи. Говорил о том, что Франция вновь должна стать республиканской. На прощание он сказал:

— Моя карьера окончена, и позвольте мне на прощанье дать вам последний совет. Борьба, которую вы поведете, будет грозной, вам многое предстоит сделать, вам придется много страдать. Я не желаю вам испытать то, что пережил я. Многие из вас уже избрали революционный путь. Не слушайте никого, как бы ни велики были их заслуги, действуйте самостоятельно. Вы находитесь в условиях, отличающихся от тех, в которых боролись они. И они забыли об этом... Поверьте мне, никогда не слушайте стариков. — Смеясь, он закончил: — Я сам уже старик. Но не слушайтесь также и меня, если я буду говорить что-то противоречащее вашим стремлениям.

Однако такого он, видимо, не говорил, если судить по тому, как растет его авторитет среди студентов парижских факультетов и в кафе Латинского квартала. Бланки заводит список своих сторонников в Париже, и этот список непрерывно растет. Ядром его сторонников остаются студенты. Здесь люди разного социального происхождения. Например, Тридон или Гранже происходят из богатых семей. Но в основном это выходцы из различных слоев парижской и провинциальной мелкой буржуазии. Французский писатель того времени Жюль Валлес в своих произведениях создал яркую галерею таких молодых людей, среди которых и рекрутировались новые сторонники Бланки. Это своеобразный тип интеллигента-пролетария, порвавшего с родственной средой и пытавшегося в Париже определить свой жизненный путь. Бланки привлекает их романтическим ореолом, уже возникшим вокруг его имени, и беспредельной революционностью. Сюда же тянутся и наиболее решительные рабочие, которых не удовлетворяют широко распространенные идеи Прудона о мирном преобразовании общества. Создается своеобразно смешанное интеллигентски-пролетарское сообщество бланкистов. Вот как описывает его участник событий тех лет бланкист Шарль де Коста: «В известные дни недели, главным образом по субботам или понедельникам, рабочие приходили в Латинский квартал потолковать с их друзьями, собиравшимися в пивной на углу улиц Гот-Фей и Серпент; в свою очередь, студенты отправлялись в предместья, чтобы проводить товарищей. Во время этих дружеских встреч все чувствовали себя очень хорошо, и равенство установилось там само собой, безыскусственно и просто, без усилия с чьей бы то ни было стороны. Бланкисты не знали чувств, вызываемых унизительной завистью плохо одетого юноши к молодому господину, или презрения бакалавра к рабочему, не получившему образования. Они дружески обращались друг к другу на «ты», без рисовки, самым естественным образом, как это бывает в школе или в полку... Этим объединенным между собою людям никогда не приходила в голову мысль о классовой розни, и с этой точки зрения у них не делалось никакого различия между студентом и кожевником, как не делают его рабочие между столяром и плотником. Только позднее они начнут подозревать неискренность убеждений всех тех, кого можно будет упрекнуть в том, что у них нет на руках мозолей».

Уже говорилось, что Бланки употреблял слово «пролетариат», «рабочий класс» в очень широком смысле. В сущности, для пего пролетарий — это вообще бедняк, живущий за счет своего труда, даже если это труд ку-старя-одиночки. Но тогдашний рабочий класс Франции в своем большинстве и состоял из таких одиночек. При этом Бланки считал, что силой, которая объединит таких людей вокруг революционного дела, будет интеллигенция, прежде всего студенчество. «Эти деклассированные элементы, — писал Бланки, — являются невидимым орудием прогресса, служат скрытым ферментом, вызывающим глубокое брожение в массах и не дающим им впасть в состояние маразма. Завтра они составят передовую армию революции».

В это время возникла французская секция Интернационала, Международного товарищества рабочих, основанного в сентябре 1864 года в Лондоне. Учредительный манифест Интернационала, написанный Марксом, призывал рабочих бороться за политическую власть. Они должны организовываться в партию, руководствующуюся знанием законов общественного развития. И вот теперь на улице Гравилье появилось в маленькой грязной комнатке правление французской секции Интернационала во главе с рабочим-чеканщиком Толеном. Он, как и его товарищи, всецело находился под влиянием идей Прудона. Иначе говоря, члены французской секции Интернационала оказались страшно далеки от идей, выраженных в Учредительном манифесте. Они, например, считали вредным заниматься политической борьбой. Прудон категорически отвергал даже забастовки с целью улучшения материального положения рабочих. Поэтому первое время чпсло сторонников Интернационала во Франции было крайне незначительно. Их было меньше, чем бланкистов, а влияние их росло еще медленнее.

Наблюдался любопытный парадокс. Интернационал имел определенную программу. Бланкизм не имел никакой программы, если не считать общей идеи борьбы с религией и подготовки революции. Но бланкизм привлекал своей простотой, ясностью, революционным энтузиазмом. Поэтому он продолжает оставаться главным течением в революционном движении до тех пор, пока французские члены Интернационала продолжали придерживаться антиреволюционной, утопической программы Прудона.

Каковы же были отношения между партией Бланки и французской секцией Интернационала? Бланкисты, конечно, не оставили без внимания ее возникновение. Уже осенью 1864 года бланкисты Тридон, Прото, Шантон несколько раз встречаются с членами Интернационала Фрибургом и Толеном. Но слишком велика была разница в их взглядах, тактике и целях. Никакого соглашения не заключили.

Между тем Маркс очень хотел, чтобы бланкисты присоединились к Интернационалу. Тем самым было бы нейтрализовано подавляющее влияние прудонистов. Маркс предпринимает несколько попыток сближения с Бланки, используя в качестве посредника Поля Лафарга, который был членом генерального совета Интернационала и к тому же имел хорошие отношения со многими бланкистами, даже с самим Бланки. В письме к Луи Ватто, предназначенном для передачи Бланки, Лафарг просил его о помощи, поскольку своим престижем он помог бы расширить влияние парижской секции Интернационала.

Бланки согласился принять участие в конгрессе Интернационала в Женеве. Туда отправились сначала семь бланкистов, потом к ним присоединились еще четверо. Однако еще до начала конгресса возникли враждебные отношения между ними и официальными французскими делегатами. Дело в том, что бланкисты обвиняли прудонистов в связях с императорским режимом. И для этого были основания, поскольку Толен встречался, например, с принцем Наполеоном, двоюродным братом Луи Бонапарта.

Бланки понял опасность конфликта и в последний момент отправил Тридону письмо, в котором просил воздержаться от поездки в Женеву. Бланки не учел характера Тридона, отличавшегося крайней своенравностью, капризностью, отсутствием такта. К тому же у него были очень плохие отношения с Прото, который тоже собирался в Женеву. Произошло нечто еще небывалое для бланкистов: приказ Старика не был выполнен. Тридон и Прото оправдывались неожиданностью нового указания, обещаниями, которые они заранее дали, надеждой на то, что можно будет изменить поведение французских делегатов в нужном направлении.

Прото выступил с речью на конгрессе, пытаясь превратить его в демонстрацию против Наполеона III. Однако он натолкнулся на такое бешеное сопротивление французских прудонистов, что его удалили из зала заседаний силой. Попросту говоря, произошла настоящая драка. В сущности, упреки Прото в адрес прудонистов по поводу благосклонного отношения к ним императорского режима были справедливы. Во всяком случае, оппозиция бланкистов к французской секции Интернационала только усилилась.

Бланки в сентябре 1866 года сам поехал в Женеву, когда узнал, что его люди все же направились туда. Он, видимо, рассчитывал оказать воздействие на работу конгресса, возможно, даже выступить там. Вместо этого ему пришлось наблюдать печальную картину ожесточенной борьбы прудонистов против бланкистов и их изгнания. Тем не менее поездку в Швейцарию он использовал для отдыха. Он вместе с друзьями отправлялся в горы, эти прогулки и вообще отдых в Женеве помогли восстановлению его здоровья после недавней болезни.

Бланки собирался уже вернуться в Брюссель, но в последний момент он принимает отчаянно смелое решение: ехать через Париж! Более того, он остается в столице на несколько дней. В это время его партия переживает напряженное внутреннее состояние из-за участия бланкистов в первом конгрессе Интернационала, из-за того, что некоторые, не выполнив указания Бланки, все же явились на конгресс, что и вызвало скандал. Возник серьезный конфликт.

Решено было устроить разбирательство дела, третейский суд. Собрание назначили в кафе «Ренессанс» на бульваре Сен-Мишель. Это было обычное студенческое кафе, и его выбрали на этот раз лишь потому, что опасались вызвать внимание полиции необычно большим собранием. Кроме того, в этом кафе на втором этаже был удобный зал для заседания. Приглашение участников делалось, как всегда, очень осторожно, заранее, особенно, что касалось рабочих, живущих в предместье Сент-Антуан. Участники собрания либо поодиночке, либо небольшими группами собрались к назначенному часу.

Обсуждение шло сначала спокойно, а затем крайне бурно, особенно резко выступал Прото. И в этот момент в зал внезапно ворвались полицейские. Арестовано было около сорока бланкистов, которых сразу отправили в тюрьму Мазас. Случилось то, чего так опасался Бланки: его лучшие, самые главные люди арестованы. Поскольку уже в ходе следствия речь зашла о Бланки, ему пришлось уехать в Брюссель. Озабоченный Старик сам руководит подготовкой к процессу, подбором адвокатов. Бланки редактирует речь, с которой должен выступить на суде Тридон. За него Бланки особенно тревожился, зная его бурный темперамент. Необходимо было сделать все, чтобы партия бланкистов не была разгромлена.

Двадцать два обвиняемых предстают перед судом. Их обвиняют «в принадлежности в течение не менее трех лет к тайному обществу».

Приведем их список с указанием рода занятий, поскольку это дает представление о социальном составе бланкистской партии. На скамье подсудимых оказались: адвокат Эжен Прото, рабочий медеплавильного завода Констан Базен, столяр Жозеф Ляжирьер, студент-юрист Ахилл Калаваз; уличный торговец Эдуард Менье, мебельщик Эрнест Жантон, адвокат Гюстав Тридон, столяр Ля-

лурсэ, книготорговец Луи Ландовский, виноторговец Эдмон Левро, мебельщик Сильвен Маршадьер, продавец Огюстен Рише, резчик по дереву Пьер Сюби, студент-юрист Шарль Женесэ, жестянщик Эмиль Стевенен, служащий Эмиль Весье, студент-медик Поль Дюбуа, чиновник Альфонс Эмбер, ученик Центрального училища Анри Вильнев и студент-медик Леон Левро.

Из показаний агентов полиции на суде выяснилось, что в 1864 году состоялось шестнадцать запротоколированных собраний бланкистов, в 1865-м — одиннадцать, в 1866-м — двенадцать. Всего же с июля 1864 года до ноября 1866 года состоялось, по данным полиции, сорок собраний. Бланкисты держались хорошо еще во время следствия. Поэтому в распоряжении суда оказались очень слабые улики, несмотря на многочисленные обыски и долгие допросы. Подсудимым вменяли в вину смехотворные «преступления». Одного обвинили в том, что у него нашли юмористические песни против императора, у другого — портрет Сен-Жюста, у третьего — экземпляр «Речей Лабиения». Несколько человек обвинили в том, что они присутствовали на похоронах видных демократических деятелей, хотя они и отрицали свое знакомство с покойниками. Один из них иронически заметил:

— Ведь ходил же я на похороны Беранже, которого я никогда не видел живого!

В обвинительной речи прокурор использовал письмо к студентам драматурга Феликса Пиа. Этот претенциозный «революционер» отличался всю жизнь немыслимым пристрастием к страшным фразам и призывам. Он непрерывно призывал к убийствам многих правителей, хотя сам обладал поразительной способностью избегать полиции. Прокурор припомнил и участие некоторых в конгрессе студентов в Льеже, об агитации, которую вел «Кандид». Но главная вина подсудимых, оказывается, в том, что студенты и рабочие посмели действовать совместно!

— Вы видите, — говорит прокурор, — что студенты и рабочие объединяются и сливаются в тесные группы, стремясь проявить свой союз при помощи собраний, банкетов, сборищ, газет и всяких иных средств, которые являются в одно и то же время и фактической агитацией, и открытым провозглашением своих убеждений.

Особую вину подсудимых прокурор видит в том, что бланкисты недружелюбно относились к прудонистам, входившим во французскую секцию Интернационала, и но признавали авторитета их комитета на улице Гравильер, тогда как «власть его знает и терпит». Преступлением объявлена и поездка бланкистов в Женеву на конгресс Интернационала.

— С какой целью они туда едут? — спрашивает прокурор. — Чтобы бороться с влиянием «Гравильеров», как они называют партию Толена, и, как в Льеже, вывести прения из рамок экономических, придать им характер политический и агитировать за социальную революцию!

Выносится приговор. Трое — Тридон, Прото, Эдмон Левро — приговариваются к пятнадцати месяцам тюрьмы и денежному штрафу, Леон Левро — к одному году, девять подсудимых — на шесть месяцев, и восемь — к трем месяцам. Такой сравнительно мягкий приговор оказался возможным лишь потому, что подсудимые так и не выдали самых важных данных о деятельности партии бланкистов. Но и этот приговор был чистейшим произволом, поскольку судили не за какое-то конкретное преступление, а за участие в собрании. Все остальное — мнение императорских властей, впрочем, для истории мнение очень лестное, ибо враг признал то, что было великой заслугой бланкистов, — борьбу за подготовку революции, установление союза интеллигенции и рабочего класса, их решительное отрицание вреднейшей, но угодной правительству антиреволюционной тактики учеников Прудона. Партия бланкистов перенесла свое первое испытание. Она выдержала его успешно. На свободе оставалось гораздо больше бланкистов, чем обнаружилось на суде, определившем их численность в 630 человек.

Что же представляла собой эта партия в действительности? По своей организации она напоминала «Общество времен года». Ее низовые первичные организации состояли из десяти человек, которые объединялись в сотни. Все они были независимы одна от другой. Только их руководители имели связь с вышестоящими. Вся связь, все сообщения делались только в устной форме. Бланки категорически запрещал заводить и хранить какие-либо письменные документы. Вот почему историкам до сих пор приходится нелегко, когда надо выяснить деятельность бланкистской партии в годы Империи. Если, скажем, история «Общества семей» пли «Общества времен года» известна достаточно подробно, вплоть до ритуала приема новых членов, то с партией бланкистов дело обстоит иначе. Приходится довольствоваться обрывочными воспоминаниями, сомнительными полицейскими данными. Наученный горьким опытом, Старик делал все возможное, чтобы спасти самое важное свое детище от провала.

Стратегия и тактика Бланки предопределяла довольно ограниченную численность партии. Революция должна начаться действиями хорошо организованной партии революционеров, к которой лишь потом должны примкнуть массы. Бланки и не стремился к созданию массовой партии, с максимальным количеством членов. Он делал упор на личные качества привлекаемых людей. Его соратники Жаклар и Гранже определяют численность бланкистов в две с половиной тысячи человек. Но называют цифру в шесть-семь тысяч, даже в 50—60 тысяч, как это считал префект полиции Парижа. Глава секретной полицейской службы Второй империи указывал на «три тысячи». Это, видимо, ближе всего к истине. Все организации партии действовали в Париже. В других городах были бланкисты по убеждению, но они не входили в организацию. Такое положение являлось результатом сознательной тактики Бланки, по которой революция должна иметь целью установление диктатуры Парижа над провинцией. Прихвостни императора любили говорить о «дурной голове Парижа и добром сердце провинции». Действительно, Луи Бонапарт держался благодаря темноте деревни. Бланки, напротив, рассчитывал прежде всего на высокую политическую культуру столицы. Бланки считал Париж «мозгом Франции, а провинцию — ее кишечником. Что стало бы с французским обществом без этой парижской инициативы, которая всегда действовала властно, не советуясь ни с кем?» Он также говорил: «Париж — это гигантский оратор, который громовым голосом обращается ко всему миру и слово которого достигает самых отдаленных частей земного шара».

Руководящие кадры партии подбирались почти исключительно среди интеллигенции и частично из средних слоев. Рабочий класс Бланки считал недостаточно подготовленным, чтобы выдвигать революционных вождей. Однако отдельные рабочие занимали высокое место в партийной иерархии.

Одним из важных орудий подпольной бланкистской партии была служба наблюдения и безопасности, созданная Раулем Риго, которому было тогда двадцать пять лет. Горячий поклонник эбертистов, яростный враг религии и церкви, он всегда отличался крайней небрежностью в одежде, выражая даже своим внешним видом пренебрежение и ненависть к господствующему строю и его нравам. Это был очень остроумный человек, и редко кому удавалось избежать его убийственных эпиграмм. Обросший бородой, с пронзительным, дерзким взглядом, он имел устрашающий вид, однако в действительности это был добрый малый и шутник, который не отличался ни злостью, ни злопамятством. Говорили, что он оттачивает свой язык, как Сирано де Бержерак оттачивал свою шпагу. Его называли «взрослым Гаврошем». Но в сложном и опасном деле на него можно было положиться.

Риго прекрасно знал математику, затем занялся изучением медицины, но главное внимание уделял исследованию деятельности парижской полиции. Он знал подноготную всех полицейских комиссаров. Особо ценным было его искусство разоблачать тайных полицейских агентов. Он часто посещал судебные заседания и наблюдал разные полицейские мероприятия. Благодаря ему бланкистская партия почти полностью была гарантирована от проникновения в нее полицейских шпионов. Бланки шутил: «У Риго есть подлинное призвание: он рожден, чтобы быть префектом полиции».

Среди бланкистов — разные люди, подчас не столь живописные. Но это цвет французской молодежи, честной, смелой, великодушной. Жизнь среди них, общение с ними дают Бланки вторую молодость. «Когда я с ним познакомился, ему было шестьдесят два года... — писал Поль Лафарг. — Все в нем дышало молодостью».

Бланки молод успехом своего дела, молод, сам того не подозревая. А его дряхлеющий враг — Империя — лихорадочно суетится, чтобы выглядеть молодой и процветающей. На протяжении семи месяцев с апреля 1867 года Париж стал сценой грандиозного спектакля, какого еще не видела Франция при Империи, со всей ее помпезной роскошью и искусственным блеском. Не жалея награбленных денег, устроили Всемирную выставку. Половина ее огромной территории демонстрирует достижения промышленности, экономики, техники, науки, искусства Франции. На другой половине с трудом умещается весь остальной мир. Наполеон III подавляет, ослепляет, оглушает своими достижениями во всем и повсюду. Какая демонстрация его сердечной заботы о благе народа! На выставке построили специальные «типичные» дома для рабочих. А вокруг сияние императорской славы — весь мир! Около сотни королей и принцев съехались со всего мира. Здесь русский царь, австрийский император, прусский король. Они тоже демонстрируют свои достижения. Пруссия выставила изделие Круппа — огромную пушку весом в сто пятьдесят тонн, которая пока молчит...

Досадные мелочи некстати омрачают сияющий праздник... Площадь перед Ратушей. Небольшая толпа молодежи. Показалась кавалькада конных гвардейцев в блестящих касках и ярких мундирах. Они гарцуют рядом с императорской каретой, украшенной золотыми регалиями. Внутри австрийский император, украшенный пышными бакенбардами. Рядом — французский император, одетый в синий мундир с широкой красной лентой и в треуголке. Кортеж приближается, и видны длинные, расходящиеся горизонтально, нафабренные усы Бонапарта, вялый рот, тяжелые веки, прикрывающие желто-серые, тусклые, мутные глаза. Резко торчит костистый горбатый нос. Болезненная одутловатость придает властелину утомленный, но самодовольный вид. И вдруг громкие, звонкие голоса:

— Да здравствует Гарибальди! Долой интервенцию!

Это какие-то юнцы так бестактно напоминают монархам об их преступлениях в Италии. Они выражают возмущение тем, что Луи Бонапарт, снова заигрывающий с церковью, послал войска на защиту папы и нанес поражение герою итальянского народа. Это лишь одна из его бесконечных авантюр, возмущающая французов. Полиция хватает смутьянов. Арестованы бланкисты: Шарль де Коста двадцати одного года, Гастон де Коста семнадцати лет, Менар двадцати одного года, Брейе двадцати лет... Через три дня семерых из них осудят и посадят в тюрьму. Но, как говорили тогда во Франции, сколько у нее подданных, столько же и поводов для недовольства. Процветание Империи сменилось экономическим кризисом, и он задевает всех. Новые неудачи императорской политики отравляют праздник выставки. Как раз в самый разгар поступает сообщение о крахе мексиканской экспедиции, затеянной Бонапартом, решившим дать трон Мексики императору Максимилиану. Патриоты захватывают его и расстреливают, императрица сходит с ума. Тысячи французских мелких буржуа, купивших облигации мексиканского займа, разорены... Но выставочный фейерверк продолжает сверкать. Увы, не прекращаются неприятности. Враждебная манифестация против русского императора Александра II, покушение на его жизнь... Балы, приемы, маскарады продолжаются. Все во славу Империи, ненавидимой теперь всеми. Но зато солдатам раздают ружья новейшей системы Шаспо, «делающие чудеса», как гласят официальные реляции, при стрельбе по итальянским патриотам. Пока парижане с ними еще не познакомились, но положение в конце года торжества и ликования таково, что сам император сквозь зубы признает: «На горизонте появилось темное облако...»

А вслед за ним все новые облака покрывают горизонт со всех сторон. Обстановка в стране день ото дня все напряженнее. В 1867 году арестована и осуждена группа людей за действия с целью «нарушения общественного спокойствия, за возбуждение ненависти к правительству». Раскрыто новое тайное общество «Революционная коммуна французских рабочих». Один из его руководителей, профессор Альфред Накэ, приезжает в Брюссель к Бланки. Он сообщает, что многие из членов общества испытывают тягу к бланкизму. В сентябре один из сторонников Бланки пишет ему, что существует некая группа в «триста энергичных людей», имеющих оружие. Они горят желанием примкнуть к партии бланкистов. Ясно, что в Париже растут потенциальные силы революции. Возможно, возникнет революционная обстановка, упустить которую нельзя. Блапки не может больше довольствоваться обрывочной информацией и принимает решение ехать в Париж. Надо быть на месте, чтобы держать все в своих руках, оценивать положение, взвешивать и решать.

И вот перед ним снова Париж, сверкающая столица Империи. Его первый приезд окажется коротким, нельзя обнаружить себя ничем и вызвать внимание полиции. Но вскоре он приезжает снова. Затем эти визиты учащаются и становятся продолжительнее, пока он не остается в Париже на целых полгода.

Бланки живет у своих сестер, у мадам Барелье на улице Кардинал-Лемуан и особенно часто у мадам Антуан на улице Оутфей. Сестры заменяют ему своей заботой мать. Как всегда, он крайне беден, у него ничего нет. И хотя они не богаты, сестры содержат его, благо потребности Бланки очень скромны.

Но иногда он предпочитает останавливаться в другой комнате, на бульваре Монпарнас, которую снимают для него его друзья Гранже и Эд. Он живет там под именем господина Бернара или Боделя, и, кроме них, никто не знает адреса его убежища. Только в полдень он идет к Эду, живущему рядом на улице Вавен. У него он обедает и ужинает, у него принимают многочисленных посетителей. А его друзья с энтузиазмом обретают в Старике воплощение всех своих надежд. Вопросы, ответы, поручения. Бланки с легкой улыбкой решает дела своей очень сложной организации, которая вся держится на его непререкаемом авторитете. Вечером он возвращается к себе или идет вместе с Эдом и Гранже к Тридону, Жак-лару, Дювалю. Иногда, в хорошую погоду, они прогуливаются все вместе и подолгу беседуют, заходят в кабачок в районе Сен-Дени. Необычайное дело — Бланки ест даже мясо. Вообще вся его повседневная жизнь организована и обеспечена другими. Оп ничего не просит, ему ничего не предлагают, но молчаливо делают все необходимое для Старика.

Однажды журналисты Деламбр, Валлес и их друг Альбер Калле встречают Бланки, здороваются.

— Я иду, — объясняет Бланки, — на кладбище Монпарнас к могиле Четырех Сержантов.

Заметив легкое удивление на лицах его собеседников, Бланки объясняет:

— Когда их казнили, я почувствовал ненависть к обществу. Дамы в богатых туалетах смеялись в окнах Ратуши. Сами приговоренные сержанты Ла Рошели у подножия эшафота были спокойны и тверды. За кордоном солдат женщины и девушки плакали горючими слезами... Да, в тот же день я решил посвятить свою жизнь уничтожению их палачей.

Валлес и Калле провожают его на кладбище. Бланки вешает на дерево над могилой сержантов букетик фиалок, который он извлекает из кармана.

В 1868 году завершается формирование сети подпольных групп, каждая из которых включает десяток бойцов. Это для Бланки основа, база любого реального действия, которая должна быть прочной и надежной. Поэтому все построено на соблюдении самой тщательной конспирации. Если какой-либо молодой человек, преисполненный революционного энтузиазма, услышав о бланкистах, хочет к ним присоединиться, то ему приходится преодолевать немало трудностей. Теперь не устраивают таких таинственных церемоний приема, какие практиковались в тайных обществах при Реставрации или Орлеанской династии. Но зато невероятно усложнилась процедура тщательной проверки каждого новичка. Все говорят между собой на условном языке, напоминающем язык масонов, только более специфическом. Здесь речь не идет о революции. Почему-то в беседах упоминаются какие-то вазы, пианино, скрипки? В первом случае имеют в виду

оружие, затем — печатный станок, далее — брошюры...

Бланки поддерживает непосредственную связь только с командирами сотен, проверенными бланкистами. Это Жаклер, Жантон, Дюваль. Они создавали первые боевые группы под контролем самого Бланки. Столь же успешно действовали Менье, Гранже и Эд. Бланки учитывает географию Парижа, и поэтому группы организованы в определенных районах. Больше всего их на правом берегу Сены, в округах Монмартра, Ла Шапель, Бельвиль, Менильмонтан, Гаронна. Здесь больше всего рабочих. На левом берегу, где преобладают студенты, их объединяют Гранже и Эд. Опорными пунктами бланкистской партии служат крупные заводы, вроде насчитывающего две тысячи рабочих завода Кайль. Ее группы созданы в цехах Гренель, в литейных фабриках Гузна, Фредерика Тьебо, Бехена, Ворма, в железнодорожном депо Северного вокзала, на газовом заводе Ла Виллет. Иногда группа охватывает лишь квартал или загородное местечко, как Аржантей.

Чтобы эта сложная система всегда была наготове, она должна функционировать. Поэтому Бланки устраивает частые проверки отдельных групп, иногда одновременно многих, до десятка и больше. Он незаметно наблюдает, как на Монмартре, на внешних бульварах, то есть в то время на северо-восточной окраине Парижа, проводятся полувоенные сборы, упражнения, учения. Командир каждой десятки собирает своих людей в установленном месте. Бланкисты называли это «свиданиями при луне». Собираются также на бульварах Араго, Порт-Рояль, в Люксембургском саду. Сам Бланки, переходя с места на место, проверяет явку людей, контролирует свою подпольную армию, многие солдаты которой знают лишь своего непосредственного командира и безразлично наблюдают за маленьким стариком, возникающим и исчезающим в ночной темноте.

Интересно, что императорская полиция ничего об этом не знала. Вернее, шеф службы безопасности Лагранж получая сообщения о каких-то таинственных собраниях. Но он и представить себе не мог, что в группах изготавливают сотни гранат, идет настоящая боевая подготовка. Не знал он также о системе связи между ними. И никогда не слышал, что в столице Империи активно действует сам Бланки. А между тем группы собирались каждую неделю, иногда несколько раз в неделю. И все это делалось под носом у полиции. Но у бланкистов была

своя тайная полиция в лице Рауля Риго, которому помогали несколько друзей. Бланки не очень-то любил этого юношу, с его излишним пристрастием к остроумию, к оригинальничанью. Но с точки зрения пригодности для сложного, щекотливого дела Риго вполне подходил, и ему доверяли.

А Бланки в середине 1868 года становится теоретиком уличной войны. События во Франции развиваются так, что она .может вспыхнуть со дня на день. С другой стороны, в основном закончена подготовка того костяка, вокруг которого должны будут в случае революционного кризиса объединиться восставшие массы. Бланки пишет «Инструкцию для вооруженного восстания». Собственно, работать над ее подготовкой он начал давно. Первые заметки были написаны еще в 1861 году. Теперь мысли, выношенные за долгие годы пребывания в тюремной камере, должны быть четко изложены на бумаге.

Бланки утверждает прежде всего, что восстание в Париже, проведенное старыми методами, не имеет никаких шансов на успех. Старые методы — эго те, которые впервые широко применялись в дни июльской революции 1830 года. Но после этого правительства изучили приемы уличной войны и приобрели превосходство над неорганизованным народом. Правда, в феврале 1848 года народ победил, действуя старыми методами. Но это случайность. Победа была достигнута только потому, что Луи-Филипп серьезно и не защищался. Когда же правительство действует активно, оно побеждает в борьбе против неорганизованного народа. Это доказало поражение парижского рабочего класса в июне 1848 года. Тогда рабочие действовали старым методом, то есть они не имели никакой тактики восстания.

Когда вспыхнуло восстание, в рабочих кварталах где попало, наугад построили больше шестисот баррикад. Но реально сражались только на тридцати из них. Дело в том, что рабочие действовали несогласованно, без руководства, по собственной воле каждого отдельного бойца. Все определял не расчет, а случай. Каждая баррикада существовала совершенно изолированно, без связи с другими. Каждый сражался там, где и когда он хотел. При желании он вставал и уходил. Ночью все ложились спать.

Большинство людей сражались обязательно только в своем квартале. Не было элементарной помощи друг другу. Поэтому войска уничтожали восставших по частям. Бланки считает, что в июне 1848 года восставшие погибли из-за глупости. Но теперь, при новой военной технике в виде нарезного ружья, катастрофа разгрома будет еще более ужасной. Ее можно предотвратить, применив элементарную организацию и тактику.

Бланки указывает, что не надо бояться различных новшеств вроде постройки в Париже новых широких проспектов. На них труднее строить баррикады. Но и войскам опаснее двигаться по открытому пространству. Необходимо учитывать возможности и эффект каждого вида оружия: артиллерии, ружей, гранат, сабель, ник, штыков. Армия имеет преимущество в вооружении и в организации. Но это преимущество может быть сведено на нет, если связь между отдельными частями прервется. Изолированные отряды солдат всегда будут слабее такого же отряда революционеров. Первые действуют подневольно, по принуждению. Вторые — с энтузиазмом и верой. Это сознательные, убежденные люди. Бланки спрашивает:

«Что же недостает этим людям для того, чтобы победить? Им недостает единства, слаженности, которые делают плодотворными все эти качества, заставляя содействовать общей цели, тогда как изолированные эти качества обречены на бессилие. Им не хватает организованности. Без нее нет никаких шансов на успех. Организация — это победа, разрозненность — смерть».

В «Инструкции» не сказано прямо о том, что такая организация уже создана. Это бланкистская партия, которая фактически является основой, объединившись вокруг которой революционный народ превратится в победоносную армию. Бланки ничего не пишет об этом; ведь «Инструкция» — документ, который может попасть в руки врага до начала битвы и раскрыть существование тайной бланкистской армии. Совершенно очевидно, что «Инструкция» предназначена не для тех бланкистов, которые уже организованы в десятки и сотни, а для тех, кто примкнет к ним, а их будет гораздо больше.

В дальнейшем Бланки излагает все то, что уже было не только разъяснено, но даже отработано на учебных занятиях бланкистов. Основное, что хочет внушить Бланки, это уверенность, что победить можно, только присоединившись к военной, революционной организации. «Главное, — пишет он, — организоваться во что бы то ни стало. Довольно этих беспорядочных восстаний десятков тысяч не объединившихся между собой людей, действующих наудачу, в беспорядке, без единой мысли о всем восстании в целом, каждый в своем углу, каждый по собственной фантазии! Довольно баррикад, сооруженных вкривь и вкось... От этого необходимо излечиться под страхом катастрофы».

Бланки изучает практические методы использования восставшего народа для достижения главной цели — ликвидации способности правительства к сопротивлению. Он показывает, что для этого необходимо оружие, снабжение боеприпасами и продовольствием, помощь санитарной службы, деятельность разведки и службы безопасности. Бланки предлагает конкретные методы решения всех этих проблем. Речь заходит, естественно, о баррикадах, об этом специфическом элементе уличной, городской войны. Бланки детально объясняет, как надо строить, занимать, защищать баррикаду. Он составляет заранее четыре прокламации, которые надо будет распространять среди народа, армии, офицеров и солдат. «Инструкция» не была закончена, тем более напечатана и распространена. Но ее идеи Бланки передал своим соратникам.

В этой «Инструкции», которая является не столько военно-техническим, сколько политическим документом, имеются замечательные слова, выражающие суть бланкизма и самого Бланки: «Долг революционера — борьба всегда, борьба несмотря ни на что, борьба до последнего вздоха».

Одна из прокламаций, написанных Бланки вместе с «Инструкцией», составлена в форме декрета, объявляющего Бонапарта и его министров врагами родины, смещающего высших чиновников и обещающего награду тем, кто перейдет в ряды восставших.

Но «Инструкция» — это только захват власти. Ну а дальше? На этот счет Бланки дает лишь самую общую формулу коммунизма, который он не считает возможным ввести сразу или даже вскоре после завоевания политической власти. В этом последнем случае Бланки намечает не то, что надо делать, а что делать не следует. «Коммунизм, олицетворяющий революцию, — пишет Бланки, — должен избегать замашек утопии... Он не должен навязывать себя сразу, ни накануне победы, ни на другой день после нее... Для блага революции важно, чтобы она умело соединяла благоразумие с энергией. Нападать на принцип частной собственности было бы в такой же степени бесполезно, как и опасно. Коммунизм нельзя предписать декретом, его пришествие должно быть вызвано свободным решением страны, а это решение может быть только следствием повсеместного распространения просвещения. Тьма не рассеется в двадцать четыре часа. Из всех наших врагов этот — самый упорный. Быть может, и через двадцать лет не наступит ясный день».

Таким образом, отвергая утопии сенсимонистов, фурьеристов, прудонистов, икарийцев (Кабэ) и другие детальные проекты будущего общества, Бланки заменяет их краткой формулой «коммунизм — это просвещение». Он имеет в виду просвещение светское, освобожденное от контроля духовенства. В политическом отношении коммунизм Бланки означает установление «диктатуры Парижа», отмену всеобщих выборов, упразднение Национального собрания, запрещение буржуазной печати. В работе «Коммунизм — будущее общество», написанной почти одновременно с «Инструкцией», он указывает, что диктатура будет находиться в руках «деклассированных», то есть «образованных бедняков». Фактически — в руках бланкистской партии. Предусматривается изгнание духовенства, замена старой армии всенародным вооружением, конфискация имущества врагов республики. Частная собственность, даже в крупных размерах, сохраняется под контролем «диктатуры Парижа».

Бланки не предусматривал в случае победы революции каких-либо конкретных мер по улучшению положения рабочего класса, вроде сокращения рабочего дня, увеличения заработной платы и т. п. Насколько детально Бланки разработал метод восстания, настолько же неопределенно он говорил о социальных мерах после захвата власти. Он намеревался лишь «поручить особому собранию выработать основы рабочих ассоциаций». Остается неизвестным, что это за собрание, из кого оно должно состоять. Непонятно, чем будут «рабочие ассоциации» в условиях сохранения частной собственности. Все это выяснится лишь по мере просвещения народа, то есть в отдаленном будущем.

«Но первый день после революции, — писал Бланки, — подобен театральному эффекту. И не потому, что происходит внезапная перемена. Люди и вещи остаются теми же, какими они были накануне. Только надежда и страх поменялись местами. Цепи пали, народ свободен, и обширный горизонт открывается перед ним».

У Бланки встречается немало другой революционной фразеологии. Порой он высказывает интересные, даже

пророческие мысли. Но конкретного, тем более научного плана социального преобразования общества у него нет. Остается «театральный эффект».

Естественно, что революционные планы Бланки не имели бы никакой реальной почвы, если бы сами рабочие, которых в Париже было полмиллиона, не стремились к революции. Ослабления этого стремления и добивался Луи Бонапарт в своей «рабочей» политике. Ему помогало влияние на пролетариат антиреволюционного учения Прудона. Поэтому до 1868 года Империя и поддерживала французскую секцию Интернационала, состоявшую из прудонистов. Но и здесь происходят опасные для Луи Бонапарта изменения. Интернационал во Франции постепенно отходит от учения Прудона, начинает поддерживать забастовки, участвовать в политической борьбе. Такой поворот осуществляли люди, подобные Эжену Варлену. Рабочий-переплетчик благодаря своим способностям, напряженной учебе и энергии становится выдающимся руководителем Интернационала во Франции. С другой стороны, огромное значение имела борьба Маркса против Прудона. В ноябре 1867 года члены Интернационала участвуют в большой политической демонстрации в Париже. Политика заигрывания Наполеона III с рабочими терпит провал. Тогда он раскрывает свою антирабочую сущность. В феврале 1868 года устраивается судебный процесс против французских руководителей Интернационала. Его объявляют запрещенной организацией.

Но уже в начале марта Варлен создает нелегальную комиссию Интернационала. Теперь она действует более активно и революционно. Но 22 мая Варлена и его товарищей тоже привлекают к суду. Суд превратился в политическую демонстрацию. Варлен произносит блестящую речь в защиту рабочего класса, которая стала известна не только во Франции, но и в других странах. Правда, за это он попадает в тюрьму Сент-Пелажи, этот бывший приют кающихся грешниц.

Бланки, конечно, внимательно следит за событиями. Его интересует все, что касается рабочих, и поэтому эволюция Интернационала не ускользает от его внимания.

В сентябре 1868 года Бланки в Брюсселе присутствует на заседаниях очередного конгресса Интернационала. Он снова болен, сильно исхудал, говорили, что он походил на скелет. Но на протяжении недели работы конгресса он не пропускает ни одного заседания и молчаливо сидит на местах для публики. Этот конгресс благодаря влиянию Маркса сделал крупный шаг вперед от прудонизма. Он одобряет забастовки, создание профсоюзов, борьбу за восьмичасовой рабочий день. Бланки с интересом относится к этим решениям, к тому, что конгресс высказывается более революционно. Однако он считает, что члены Интернационала слишком много говорят об отвлеченных философских, экономических проблемах и совершенно не склонны к подготовке революции. Все это кажется ему похожим на бесконечные теоретические споры разных школ французского утопического социализма. Конгресс напоминает ему злополучную Люксембургскую комиссию Луи Блана, усыплявшую рабочих разговорами, когда надо было действовать. Бланки писал тогда: «Я вижу, что Интернационал не вносит в движение своего собственного вклада. Интернационал топчется на месте. Он лишь идет за развитием философии, политики, теории социализма. Словом, он плетется в хвосте».

Критическое отношение к Интернационалу усиливается, поскольку в момент надвигающейся революции он главным образом занимается теоретическими дискуссиями. Но, кроме того, многие высказывали мнение, что Интернационал отталкивает Бланки именно своим интернационалистским характером. Франция, родина Бланки, обрекавшая его на невероятные мучения, остается тем не менее для него превыше всего. Только Франция может быть источником передового опыта для остального мира. Его социализм основан исключительно на французской традиции. Для него характерен особый революционный патриотизм. Хотя он ненавидит правительство своей страны, для него нет ничего более святого, чем Франция. А Интернационал провозглашает равенство всех народов. И вообще мировоззрение Бланки исключительно эгоцентрично. Он отказывается воспринимать чужие идеи. К тому же на первом месте у него стоит не мысль, а действие.

Характерно, что все эти годы на свободе Бланки держится в отдалении от Маркса, крупнейшего революционного мыслителя. Бланки никогда с ним не встречался, хотя Маркс не раз проявлял интерес к Бланки, даже искреннюю симпатию, доходившую до восхищения. А Бланки? Он не обнаруживает взаимности. Вряд ли даже Бланки читал «Коммунистический манифест». Из произведений Маркса он знал лишь «Нищету философии», поскольку она содержала критику ненавистного ему, как и Марксу, Прудона. Неприязнь к Прудону в решающей степени объясняет сдержанное отношение Бланки к Интернационалу, ибо его французская секция целиком состояла из прудонистов. К тому же Бланки явно ошибался в оценке реального места Интернационала. Он писал в сентябре 1868 года, что он не имеет влияния на массы, не оказывает воздействия на народ и слабо способствует прогрессу. Правительство Империи оказалось более прозорливым, ибо своими преследованиями в 1868 году оно признало его важную роль.

В это время как в Интернационале, так и во Франции выдвигается фигура знаменитого русского революционера — анархиста Бакунина. Во Франции он быстро приобрел много сторонников. Бланкисты тоже были немного связаны с ним, но никакого длительного союза не подучилось. Алэн Деко пишет: «Секрет всего заключался в том, что Бланки не терпел никаких союзов. Он хотел быть единственным обладателем истины». Такое наблюдение не лишено основания.

Между тем положение во Франции обостряется. Бланкисты предсказывают скорое падение Империи. Давно миновали времена монотонного, ровного хода событий, когда воздух, казалось, застыл в ожидании бури. Сейчас повсюду чувствовалось ее приближение. Император и его клика в замешательстве метались от одной глупости к другой, воображая, что они еще в состоянии, действуя «кнутом и пряником», спасти свою прогнившую власть. Они запрещают Интернационал, но одновременно вынуждены разрешить деятельность профсоюзов. Затем принимаются так называемые законы о печати и собраниях. В Париже и в провинциях осенью 1868 года появилось около семидесяти оппозиционных газет и журналов. Среди них есть всякие: от умеренно-либеральных до самых бунтарских.

Один новый журнал в обложке красного цвета можно увидеть в руках у всех. Это «Лантернь» («Фонарь»), его выпускает Анри Рошфор, литератор-республиканец, человек левых, но довольно сумбурных взглядов, талантливый, дерзкий и, главное, остроумный. Обложку его журнала украшает изображение фонаря, но имеются в виду отнюдь не просветительские задачи журнала. Тут же нарисована веревка. Ведь во Франции во время революции фонарь с успехом заменял виселицу. Император и его окружение служат мишенью остроумных и злых насмешек. Дело происходит в стране, где, говорят, смешное убивает. Министры Империи хорошо знают это, и в августе журнал запрещен, а Рошфора приговаривают к тридцати месяцам тюрьмы. Он бежит в Бельгию и выпускает журнал там. На границе всю почту тщательно проверяют. Но кто бы мог додуматься, что экземпляры «Лантерня» доставляются внутри гипсовых бюстов самого императора? Рошфор шутит: «Больше никто не сможет сказать, что у него в голове пусто!» «Лантернь» читают по всей Франции, хотя цена за него доходит до ста франков за номер. Он пользуется сенсационным успехом. Но это лишь один признак пробуждения, охватившего стра-пу. Забастовки рабочих и демонстрации республиканцев следуют одна за другой и носят все более грозный характер.

Луи Бонапарт все надежды возлагает на новые выборы в мае 1869 года. Но избирательная битва кончилась его сокрушительным поражением. Оппозиция получила полтора миллиона новых голосов. Во всех крупных городах победили республиканцы. Лишь деревня спасла режим от полного разгрома. Избирательная борьба доходила до массовых столкновений с полицией, арестовали более пятисот человек. Тогда Бонапарт снова начинает игру в либеральную Империю и расширяет права депутатов. Организуется с необыкновенной помпой празднование столетия Наполеона I. Но в ответ — полное равнодушие. Бонапартистская горячка прошла. Император объявляет всеобщую амнистию. Но никто его даже не благодарит. Резко усиливаются забастовки. Дело доходит до расстрелов рабочих, до баррикад. Следуют дополнительные выборы в Париже. Избраны только противники Империи и среди них — Рошфор, редактор «Лантерня». Он с триумфом возвращается в Париж и начинает издавать газету «Марсельеза». Редакция состоит из самых левых социалистов и республиканцев. В нее вошли несколько бланкистов.

Резко усиливается наплыв новых людей в партию Бланки. Среди бланкистов возникает жгучее нетерпение. Нечего ждать дальше! Стоит захватить несколько важных политических пунктов Парижа, и народ восстанет, Империя падет! Сколько раз Бланки рассуждал с такой же легкой смелостью! И сколько лет он за это провел в тюрьме! Теперь Старик выступает в необычной для него роли. Он предостерегает, взывает к осторожности. Наконец, он прямо говорит, что нельзя идти в бой без оружия, которого у бланкистов ничтожно мало. Значит, надо проникнуть в казармы. Бланкистам удается завязать связи со многими младшими офицерами, которые проявляют сочувствие к борьбе против Империи. Горящие возбуждением и жаждой боя соратники Бланки предлагают ему план штурма казарм Принца Евгения, где много оружия. После этого народ объединится с войсками и быстро захватит императорский дворец Тюиль-ри. План прекрасен, по это авантюра. Бланки трезвыми доводами охлаждает горячие головы.

Тогда предлагается на обсуждение план захвата Венсеннского замка, крепости на восточной окраине Парижа с большим запасом оружия и боеприпасов, а также с большим гарнизоном. По этому поводу развертывается жаркая дискуссия, в которой участвует Жаклар, Жан-тон, Дюваль, Эд и Лакамбр. Чтобы действовать наверняка, предлагается проникнуть в среду военных, найти там верных друзей, чтобы взять крепость изнутри. Бланки спрашивает, сколько на это потребуется времени? Подсчитывают: шесть месяцев. За такой срок никакая конспирация не поможет скрыть приготовления к восстанию. Так считает Бланки, которому понятно нетерпение его молодых друзей. Он вспоминает 1839 год, когда такое же нетерпение вынудило его принять решение о восстании. Оно привело руководителей дела 12 мая в Мон-Сен-Мишель. Теперь Бланки знает, что победа может быть достигнута только в случае массового выступления народа. Но кто может предсказать его поведение? Нужны исключительные обстоятельства, чтобы действовать наверняка. Иначе тюрьма. Бланки привык к ней. Но его юные горячие соратники? Бланки думает о них.

Неожиданное событие опрокидывает все планы. 11 января 1870 года газета «Марсельеза» выходит в траурной рамке. Передовая статья, написанная Рошфором, сообщает:

«Я имел глупость думать, что Бонапарт может быть чем-нибудь другим, кроме как убийцей! Я смел воображать, что лояльный поединок возможен в этой семье, в которой убийство и западня являются традицией и обычаем.

Наш сотрудник Паскаль Груссе разделял со мной это заблуждение — и сегодня мы оплакиваем нашего бедного и дорогого друга Виктора Нуара, убитого бандитом Пьером-Наполеоном Бонапартом.

Вот уже восемнадцать лет, как Франция находится в окровавленных руках этих разбойников, которые, не довольствуясь расстрелом республиканцев на улицах, завлекают их в гнусные ловушки, чтобы укокошить их у себя на дому.

Французский народ, разве ты не находишь, что пора положить этому конец?»

Что же произошло? Пьер Бонапарт, двоюродный брат императора, решил отомстить редактору «Марсельезы» Рошфору за «честь» его семейства, которую постоянно «оскорбляет» Рошфор, и послал ему вызов на дуэль. Тогда Рошфор отправил своих секундантов, чтобы договориться об условиях поединка. Но вместо переговоров Пьер Бонапарт выхватил пистолет и убил выстрелом в грудь одного из секундантов, двадцатилетнего журналиста Виктора Нуара. Империя в лице одного из самых подлых и грязных ее представителей объявила войну республике. Именно так это все и поняли. Требование возмездия и отмщения было всеобщим.

День похорон убитого предвещал грозные события. Уже накануне в город начали прибывать войска. Ночью они занимают все ключевые пункты в центре Парижа. Топот солдатских сапог, бряцание ружей, грохот тяжелых пушечных колес по мостовой, отрывистые команды нарушают ночную тишину. С раннего утра началось и другое движение. Со всех концов Парижа к пригороду Нейи направляются толпы людей. Туда же идут и бланкисты. Уже накануне был пущен в ход тщательно отработанный механизм созыва всех отрядов тайной армии Бланки. Жюль Валлес, писатель, революционер и участник событий, оставил в своей книге «Инсургент» их описание. В Латинском квартале бланкисты собрались под руководством Рауля Риго, который командует как заправский сержант рекрутами.

— По четверо, сомкнутыми рядами! Держись строя, черт возьми!..

Раздаются суровые слова:

— Кто с пистолетами — вперед!

И тут же Риго, как всегда, шутит:

— Трусы — в середину!

Все вооружены, но чем попало. У многих циркули, ланцеты, ножи. В колонне Латинского квартала немало рабочих. В них Риго особенно уверен и поэтому поместил их в арьергарде. Они пинками будут подталкивать вперед тех, кто заколеблется или вздумает улизнуть. Подобные сцены происходят во многих местах Парижа...

Вокруг дома убитого собирается огромная толпа. У гроба — известные республиканцы. Здесь Делеклюз,

Рошфор, Валлес, здесь Рауль Риго и пылкий революционер Флуранс. Завязывается горячий спор. Предлагают отчаянный план: везти гроб убитого не на кладбище в Нейи, которое здесь недалеко, а к Пер-Лашез, через центр Парижа, чтобы там возмутить народ и поднять восстание.

— Итак, решено, — заявляет Флуранс, — народ поднимается! Империя обречена! Мы пойдем прямо в ее логово; оно как раз на пути к кладбищу Пер-Лашез. Нужны флаги, побольше красных флагов!

— А вы позаботились об оружии? — спрашивает Де-леклюз.

— Ерунда, оружие у народа под ногами, камни мостовой!

В спор вступает брат убитого, который возражает против превращения похорон в импровизированный мятеж. Лидеры республиканцев продолжают горячую дискуссию. Делеклюз объясняет, что идти через Елисейские поля, где подготовлены огромные силы войск, — значит играть па руку провокаторам. Власти расставили западню для народа, чтобы использовать его неподготовленность и утопить революцию в крови. Делеклюз прав. Двести тысяч человек почти без оружия и шестидесятитысячная прекрасно вооруженная армия — такова расстановка сил.

Гигантская похоронная процессия трогается в Нейи. По пути Флуранс снова пытается повернуть похоронные дроги к центру Парижа, но не встречает поддержки. Флуранс но своему настроению похож на многих бланкистов. Но те связаны дисциплиной. Он же действует на свой страх и риск. Принять решение о восстании должен человек, обладающий не только смелостью, но и выдержкой, опытом, пониманием характера уличной войны. Это по плечу только Бланки. Но где же он? Жюль Валлес пишет:

«Подле меня семенит мелкими шажками маленький старичок; он один, совсем один, но я вижу, его провожает глазами целая группа, среди которой я узнаю друзей Бланки.

Этот человек, пробирающийся сейчас вдоль стены, бродил весь день по краям вулкана, всматриваясь, не взовьется ли над толпой пламя восстания — первая вспышка красного знамени...

Этот одинокий маленький старичок — Бланки».

Бланкисты ждали от него только сигнала, чтобы начать восстание. Бланки предпочел избежать расставленной властями ловушки. Руководители левых республиканцев Делеклюз и Рошфор также поняли, что восстание было бы потоплено в крови. Однако правительство не отказалось от своего намерения «свернуть шею революции'), как угрожал 2 января его глава Эмиль Оливье. То, что не удалось сделать одним ударом, осуществляют по частям.

Прежде всего решили обезглавить объединения всех крайне левых оппозиционных сил. Их центром оказалась редакция газеты «Марсельеза» во главе с Рошфором. В нее входили бланкисты, члены Интернационала, левые республиканцы. 7 февраля арестовали Рошфора и других членов редакции. Только Флуранс бежал в Англию. Немедленно началась бурная демонстрация, соорудили около десятка баррикад. Но эта революционная импровизация была подавлена, арестовали около 130 человек и после судебной комедии упрятали Рошфора и других в Сент-Пелажи.

Но еще больше пугали правительство непрерывные забастовки. Так, 19 января началась стачка десяти тысяч рабочих металлургических заводов Крезо. Положение обстрялось из-за того, что заводы принадлежали Шнейдеру, председателю Законодательного корпуса. Против забастовщиков бросили войска. Последовали столкновения, аресты, суды. Такие события повторяются и в других местах. Репрессии только усиливают забастовочное движение.

Тогда предпринимается попытка обезглавить рабочий класс и нанести удар по Интернационалу, который во Франции небывало усиливается. 30 апреля правительство отдает приказ об аресте всех членов Интернационала во всех городах Франции. 22 июня 38 его руководителей предстают перед судом. Снова, уже в третий раз, подтверждается запрещение Интернационала, снова лидеры рабочих идут в тюрьму. Но правительство беспокоят и бланкисты. Поэтому начинаются их аресты, а 4 мая объявлено о раскрытии какого-то таинственного заговора с целью покушения на жизнь императора. Летом в Блуа начинается процесс 72 бланкистов по вымышленному делу о «заговоре».

Раскрытие этого «заговора» не случайно произошло за несколько дней до проведения общенационального плебисцита, с помощью которого Луи Бонапарт пытался укрепить свое шаткое положение. Призрак «заговора» должен был запугать мелкую буржуазию и крестьян. Плебисцит дал благоприятный в численном выражении результат. Иного и быть не могло, ибо избирателей спрашивали, одобряют ли они меры по либерализации Империи. Положительный ответ охотно давали даже явные противники режима.

Но все эти меры не прибавили Империи ни популярности, ни прочности. В Тюильри ломают голову в поисках выхода и находят только один — войну. В самом деле, патриотизм сплотит французов вокруг Империи, а будущие победы придадут новый блеск наполеоновским орлам...

Во всех событиях первой половины 1870 года активно участвуют бланкисты. Но они выступают не как самостоятельная партия со своей конкретной целью. Цель у них только одна — восстание и свержение Империи. Для этого нужна подходящая обстановка, которую терпеливо ждал Бланки. Пока же он советовал своим друзьям поддерживать любые революционные выступления. Они участвуют в публичных собраниях, произносят речи, пишут статьи. Они ведут борьбу против Империи в ходе проведения плебисцита. Бланкисты начинают издавать новый журнал «Атеист». И они подвергаются репрессиям. Риго снова в тюрьме, так же как и Дюваль. Три-дон вынужден уехать в Бельгию. Что касается Бланки, то он время от времени тайно приезжает в столицу, чтобы лучше чувствовать политический климат.

Он ожидает войны, ибо давно уже убежден, что Империя вынуждена будет в конце концов прибегнуть к ней с целью самосохранения. Еще в 1867 году он писал: «Я думаю, что война неизбежна в более или менее близком будущем». В последующие годы он еще более уверенно предсказывает войну. Летом 1870 года, когда Империя устраивает в Блуа суд над бланкистами, он уезжает в Брюссель. Бланки внимательно следит за дипломатической обстановкой и видит, как Луи Бонапарт ищет повода для войны. Но войны желает и канцлер Пруссии Бисмарк. Он давно уже стремится объединить вокруг прусского королевства десятки мелких германских государств. В 1866 году в результате войны с Австрией в этом деле уже многое достигнуто. Но чтобы завершить свой великий замысел, надо объединить Германию железом и кровью. Нужна новая, еще более успешная война. Бисмарк неизмеримо более умный, целеустремленный политик, чем Наполеон III. Французский император и во внешней политике, в дипломатии представлял собой жалкую пародию на своего великого дядю. Луи Бонапарт глупо попадает в коварную дипломатическую ловушку, подстроенную Бисмарком, и 20 июля Империя с большой помпой объявляет войну Пруссии...

Во Франции немедленно возникает волна бешеного патриотизма. Даже республиканцы, враги Империи, кричат вместе со всеми: «Йа Берлин!» Бланки переживает глубокий внутренний конфликт. Он понимает, что поражение в этой войне приведет к гибели Империи, откроет путь для революции. Йо он не может перенести и мысли об унижении Франции, ибо Бланки прежде всего — пламенный патриот. Он хочет победы Франции, йо он хочет и революции, несовместимой с этой победой. Бланки колеблется, терзается и решает подождать фатального хода событий.