КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ЛИС ПУСТЫНИ

1

Меня впервые попросили выступить перед людьми и изложить свое личное мнение. Предваряя мою речь, Джейк сказал, что в ближайшие сорок восемь часов мы должны просочиться на южный фланг немецкой обороны.

— Чэпмен, обрисуйте нам организацию тыловых подразделений прикрытия, на которые мы выйдем. И было бы интересно услышать ваши мысли о том, где может оказаться Роммель и что он будет делать.

Я вкратце описал тактику Африканского корпуса и конфигурацию его частей при наступлении, отступлении и отходах в ночные лагеря. Как уже упоминалось раньше, я подготовил отчет по данной теме, и канцелярия в Файюме распространила его среди офицеров и сержантов. Но, вероятно, не все ознакомились с моим отчетом или уделили ему должное внимание, а если кто-то даже и читал его, то к настоящему времени уже успел забыть суть документа. Поэтому я снова вернулся к нему и рассказал о том, как Роммель маневрировал танками, противотанковыми орудиями и пехотой. Он отступал на запад от Тобрука. Мы знали об этом по радиоперехватам и видели своими глазами. Обстоятельства диктовали ему использовать прибрежное шоссе. Такой маршрут обеспечивал самую быструю транспортировку техники, и именно там находились склады горючего. Сам фельдмаршал почти наверняка планировал сопровождать бронетанковые колонны, которые он отправил по южным дорогам через пустыню. Они служили прикрытием для остальных частей. Он не оставил бы их на младших командиров.

— Это означает, что Роммель, по всей вероятности, проедет прямо перед нами.

Выслушав мой доклад о силах прикрытия, с которыми мы можем столкнуться, Мейн подтвердил, что наблюдал все это при недавней вылазке. Ему не терпелось действовать, но он не хотел фантастических сценариев. Майор предлагал добраться до цели при свете дня, а затем войти в нечто большее, чем жизнь. Он сказал, что во время последней «драчки» его отряды дважды замечали бронированные командные машины.

— Пусть там не было Роммеля. Но они перевозили других командиров.

Слабой стороной разведывательной операции оказались маломощные рации. Малая дальность их приемопередатчиков не позволила Мейну наладить связь с Джейком и Ником. На этот раз, сказал Мейн, связные машины ПГДД нужно было придвинуть ближе к зоне активных действий, чтобы они могли принимать его разведданные и передавать их в наш штаб и руководству ВВС.

— И это все? — спросил Джейк. — По-моему, слишком неопределенно.

— Неопределенность хороша, — ответил Мейн. — Но неуловимость еще лучше.

Он пояснил свою мысль. Нам требовалась гибкость, импровизация.

— Все равно выполнение миссии пройдет в неразберихе. Так пусть наши парни ввяжутся в дело и отхватят себе кусок пожирнее.

С наступлением темноты три патруля двинулись на север по разным маршрутам. На рассвете в двадцати милях восточнее нас начался артиллерийский обстрел. Наши действия становились все более смелыми. Обдумав план операции в течение ночи, Джейк и Ник решили, что осторожность сделает нас слишком заметными и недееспособными. Только риск мог привести к достижению цели. И наш отряд недаром относился к частям особого назначения. Едва поднялось солнце, Исонсмит отправил джипы Мейна вперед. Фронт, где бы он ни проходил, располагался примерно в 20 милях на северо-востоке — в пустыне между Бир-Хачеймом и Мешили. Знаменитый «Мамонт»[38] Роммеля тоже был где-то там. Но удастся ли нашим пеленгаторам обнаружить его?

К пяти часам вечера патрули достигли Бир-эль-Энзор. Из-за возвышавшегося мелового откоса это место называлось на картах ПГДД «Больным пальцем». Здесь Джейк устроил временную базу. Он оставил тут два грузовика из патруля R1: санитарную машину с капитаном Ловсоном и связной грузовик, который требовал ремонта коробки передач. Остальные «Шевроле» и джипы прошли пять миль на север по гряде, которую Исонсмит назвал «чертой рельефа», а Панч — «бугром, похожим на сиську». Джейк велел расположить машины ТЗ на восточном конце холма. Его план был следующим.

С восходом луны семь из девяти грузовиков (патрули Ника и Джейка плюс джип Колли и «Пушка» Конингхэма из ТЗ) должны были отправиться на север и пробраться во вражеский тыл. Мейн и его десантники уже просочились в одно из немецких подразделений. Остальные два грузовика — мой и связная машина Грейнджера (минус сержант Уоннамейкер, который сопровождал основную группу, и сержант Стэндадж, управлявший «Бредой») — обеспечивали позицию прикрытия в том месте, где мы находились. Наша роль объединяла в себе две функции: мобильный резерв и точку сбора — то есть мы должны были прикрывать огнем все машины, отступавшие к «Больному пальцу», и принимать отставшие единицы патрулей, чьи грузовики окажутся подбитыми или выведенными из строя.

Люди Джейка, Ника и Колли готовились в путь при лунном свете. Перекусив, согревшись чаем и проведя последний сеанс радиосвязи со штабом, они завели моторы и понеслись по пустыне двумя колоннами. Мы пожелали им хорошей скорости. Вскоре пыль осела, и рев двигателей ослабел в темноте.

Наши две машины остались одни. Со мной были Панч и Олифант; на втором грузовике — Грейнджер, Маркс и Дюрранс. Мы окопались на южном склоне холма. Обе машины перемещались взад-вперед до тех пор, пока их 16-дюймовые колеса не вырыли ямы по самые борта. Мы растянули над грузовиками камуфляжные сетки и набросали сверху столько кустов, сколько смогли найти поблизости. Пулеметы, установленные на распорках у задних откидных бортов, были направлены на север. Мы убрали камни с краев ям, чтобы защитить себя от рикошетов, затем выложили бруствер мешками с песком, поскольку они являлись лучшей защитой от пуль и осколков артиллерийских снарядов. Ни один враг не смог бы пробраться в наш тыл при свете дня, потому что чертова равнина просматривалась на пять миль вперед. В тридцати футах на склоне холма Грейнджер начал устанавливать антенну. Мы должны были поддерживать радиосвязь не только с Джейком и Ником, но и со штабом — а возможно, даже с руководством ВВС. Парни подняли 17-футовые стойки и закрепили их растяжками.

Когда на небе появились звезды, я собрал людей и обсудил с ними возможные сценарии событий. Ужин из говядины с рисом был сдобрен горячим сладким чаем и лимонным коктейлем с двойной рюмкой рома. Люди сразу взбодрились. Я послал Панча и Олифанта на северную сторону гряды, чтобы пометить удобный спуск вниз. Мне не хотелось нарваться на яму в случае, если нам придется спасать кого-то или мчаться на большой скорости. Мы с Грейнджером осмотрели южный край холма. Затем я приказал еще раз почистить оружие, смазать его, проверить пулеметные ленты и зарядить магазины патронами. Мы провели несколько быстрых тренировок. Я сказал парням, что, когда начнется заваруха, сила огня определит результат.

— Продолжайте стрелять, но пусть это будут прицельные короткие очереди. Не жгите стволы. И несмотря ни на что, продолжайте стрельбу.

Людям нравятся такие приказы. Они поднимают их боевой дух. Я с радостью давал парням то, в чем они нуждались. Между мной, Панчем, Грейнджером и Олифантом образовалась некая связь. Это произошло недавно. Я чувствовал ее нутром.

Когда началась первая смена караула, я накинул на плечи два одеяла, прислонился к заднему колесу «Те-Арохи IV», поставил рядом на песок кружку горячего чая и положил на колени блокнот.

«Моя дорогая Роуз. Сейчас мы устроили лагерь на пустынном холме, который в подходящий вечер мог бы оказаться прекрасным местом для пикника. К сожалению, этой ночью наши бисквиты покрылись корочкой льда…»

Взяв себе последнюю смену, я сжался в комочек под яркими звездами, при свете которых можно было читать. Меня разбудил какой-то шум. Я проснулся за миг до того, как Олифант протянул ко мне руку, чтобы встряхнуть за плечо. Луна уже села. Я так замерз, что едва мог двигаться. Пора было выходить на радиосвязь.

— Разбуди Грейнджера. Скажи ему, чтобы прочистил уши.

В 04:30 все проснулись по тревоге. Из тумана доносились приглушенные звуки. Парни кутались в шинели, натягивая на уши шерстяные шапки. Мы с Панчем и Олифантом взобрались на холм, где долго стояли и напряженно прислушивались к далекому шуму. Прямо как суслики в тумане.

Ничего.

Местность покрывали многочисленные низкие холмы, поросшие кустарником. Наша гряда поднималась на тридцать футов над уровнем пустыни и была самой высокой в округе. Между соседними холмами неправильной формы пролегали полоски мертвой земли. Тамариск и густые кусты ларреи разрывались извилистыми полосками оврагов и каменистых низин. Ветер пригибал ободранные стебли так низко, что они, казалось, устилали песок причудливым ковром. Вы могли бы спрятать полк среди складок этой местности. Олифант попросил разрешения покурить в укрытии, но едва он сделал шаг в сторону, как мы снова услышали шум моторов.

— Тихо!

Грейнджер выключил рацию.

— В каком направлении?

Мы не могли сказать.

— Наши?

— На востоке, — крикнул Олифант, указав в направлении, откуда приближалась Восьмая армия.

Проблема заключалась в том, что немцы тоже шли оттуда. Звук моторов то нарастал, то утихал. Если это были дизели, то, значит, немцы. Но мы не могли определить тип двигателей. Рев усилился. Расстояние до тысячи ярдов. Я отправил Олифанта и Дюрранса снять антенну. Время поджимало. Остальные приготовили оружие. Мое сердце стучало, как молот. Что же делать? Столкнувшись с Гансами, мы могли вступить в перестрелку и геройски погибнуть. Или, может быть, наплевать на доблесть и драпануть отсюда к чертовой матери? К сожалению, мы находились на «плохой» стороне холма — именно к ней и подъезжала военная колонна. Нашей единственной защитой была камуфляжная сетка. Я приказал завести оба двигателя, освободить концы сетки и приготовиться к экстренному отъезду. Мы направили все четыре пулемета на звук приближавшихся моторов.

— Вон они! — крикнул Олифант.

Фары. Затемненные огни, с вертикальными прорезями, словно кошачьи глаза. На южный холм в ста пятидесяти ярдах от нас выкатился мотоцикл с коляской. Олифант и Дюрранс оказались на открытом месте. К счастью, в темноте немец не заметил их. Его мотоцикл взревел и помчался по равнине. А вслед за ним еще один и еще.

— БМВ, — сказал Панч. — Узнаю их по звуку.

— Ты уверен?

Я дал знак не стрелять.

— R71, двухцилиндровый, 745 кубических сантиметров. Гонщики, мать их…

Олифант и Дюрранс распластались на песке. 17-футовые мачты антенны торчали прямо над ними. Колонна мотопехоты с ревом прошла мимо. Каждый мотоциклист следовал по следам другого, не глядя ни влево, ни вправо.

— Снимайте антенну!

Когда Олифант и Дюрранс поднялись, я услышал громкий треск на восточном крае холма. Прежде чем мы успели шевельнуться, перед нами выехал мотоцикл с коляской. Заметив нас, немец помчался прямо ко мне. Я дал знак не стрелять. Мотоцикл поднял облако пыли и остановился. Мотор ревел. Водитель выжимал сцепление. Его машина, как я заметил, имела не цепочную, а шпиндельную передачу. В коляске, припорошенной песком, дремал седок. Водитель поднял вверх очки. Это был молодой и очень красивый юноша.

Wohin haben Sie gegehen? — спросил он. — «Куда они поехали?»

Я приложил ладонь к уху.

Was?

Die sturmritteren! Wohin haben Sie getritten?

Я указал на запад. Водитель и стрелок уехали.

В трехстах ярдах южнее нас промчалась немецкая разведывательная машина. Затем я увидел еще одну — уже севернее. «Даймлеры» с их башнями походили на шляпы-котелки. Олифант и Дюрранс перебежали к связному грузовику, опустили мачты антенн и вставили их в гнезда на борту. Небо начало светлеть. Мы увидели на юге несколько бронеавтомобилей, осторожно колесивших по неровной и все еще темной земле. Я с Панчем забрался на вершину холма и осмотрел равнину в восточном направлении. Туман ограничивал обзор до нескольких сотен ярдов, но чуть дальше безошибочно ревели дизельные двигатели — большие, как у Т-III и IV (звук моторов легких Т-II почти ничем не отличался от грузовиков). Я велел снять камуфляжную сеть и сложить ее в кузове.

— Стоим на месте. Приготовьтесь к движению.

Ехать было некуда.

Через несколько минут местность вокруг нашего поста превратилась в столпотворение отрядов Африканского корпуса. Сосредоточение сил произошло так быстро и внезапно, что мы почувствовали себя немцами. Мимо нас проехала колонна грузовиков. Половина из них были захваченными британскими «Бедфордами». Они следовали колее, оставленной мотоциклистами. За ними появились новые колонны грузовиков и орудий.

Олифант нервно поглаживал «Браунинг».

— Черт! Что будем делать?

Каждый из нас впервые находился так близко от реальных и живых врагов. В предрассветной темноте мы видели эмблемы Африканского корпуса — пальмовое дерево и свастику, — нарисованные на бортах грузовиков и тягачей. На камуфляжной раскраске виднелись цифры: «288». Что же делать?

— Поедем с ними.

Это было вынужденной мерой. Если бы мы остались на месте, нас быстро заметили бы.

— Найдите шлейф пыли погуще и пристраивайтесь к колонне.

Мы проехали вместе с немцами несколько миль. Поток транспорта начал замедляться. Военная полиция делила колонну на группы машин и, сигналя руками и флажками, направляла их на позиции.

— Похоже, они начинают обустраиваться, — сказал Панч.

— Составим им компанию. Найди местечко для нас.

Послышалось приближение танков. Когда туман рассеялся, мы увидели их армаду, направлявшуюся к югу. Восемьдесят, девяносто, сто Т-III и IV. Вокруг нас кипела жизнь: солдаты и сержанты Африканского корпуса выпрыгивали из машин и готовили позиции; грузовики и тягачи маневрировали вдоль дороги; люди рыли окопы; телефонисты прокладывали провода. Появились противотанковые орудия: грузовики и четырехколесные тракторы тащили на прицепе огромные, зловещие на вид «88» и коренастые Pak-38. Не желая выделяться среди этой суеты, мы торопливо выискивали место для стоянки.

— Там? — спросил Панч.

Немецкий орудийный расчет занял низину раньше нас.

— Давай левее.

У того бугра уже окапывалась немецкая пехота.

— Туда!

Мы устроились на песчаной полосе между двух низких холмов.

— Что теперь? — спросил Олифант.

— Играем по их правилам.

Мы выбрались из машин и начали копировать действия немцев. В сотне ярдов позади нас устраивался орудийный расчет тяжелых мортир. В пятидесяти ярдах на левом фланге появился пост с пушкой. Окопавшись за несколько минут, они принялись заполнять мешки песком. Спереди от нас подъехал трехтонный грузовик со снарядами. Следом за ним тягач приволок «Восемь-восемь». Солдаты начали рыть орудийный окоп и закреплять камуфляжную сеть. Мы тоже развернули нашу сетку. Я почувствовал запах сосисок. Панч указал на соседей.

— Сэр, посмотрите туда. Ублюдки готовят завтрак.

Мы с завистью вдыхали запах каши и эрзац-кофе. Немцы, как я заметил, использовали такие же примусы, что и мы.

— Панч, делай то же самое.

— Сэр?

— Приготовь какую-нибудь еду. Веди себя естественно.

Нас здорово выручило то обстоятельство, что обе враждующие стороны носили в холодное время года одну и ту же форму — шинели и штаны цвета хаки. У нас были одинаковые фуражки, шарфы и песчаные очки. Кроме того, обе армии использовали трофейные машины. Наши «Шевроле» здесь выглядели так же естественно, как и захваченные немцами «Форды» и «Макки», которые проезжали мимо нас слева и справа. Мы ничем не отличались от немцев, а они — от нас.

И все же я едва не мочился в штаны от страха. Мне почему-то казалось, что честная смерть в бою была лучше позорного пленения в качестве шпиона. Судя по лицам Панча и Олифанта, они думали о том же самом. Но наш испуг вознаграждался неестественностью и сюрреализмом ситуации. Мы чувствовали себя школьниками, втянутыми в какую-то шалость. Проходили минуты, мы готовили бекон и чай, а враг по-прежнему не обращал на нас внимания. На парней накатило безудержное веселье.

— Раз пошла такая игра, — сказал Грейнджер, — не сходить ли мне с козырей?

И он сделал это, «взяв лопатку на прогулку» и выбрав место для кладки дерьма неподалеку от орудийного поста «88», который находился в двухстах ярдах спереди.

В 06:30 британская артиллерия открыла заградительный огонь. Очевидно, из-за него немцы и отошли со своих первоначальных позиций. Сначала волна разрывов безвредно катилась через опустевшую пустыню западнее нас, затем она начала приближаться к дороге. Это были не мелкие 25-фунтовики, а серьезные снаряды средних и тяжелых орудий. Никто не двигался. Немцы прятались в окопах.

— Черт! — выругался Панч. — Как долго они будут отсиживаться здесь?

Меня беспокоил другой вопрос. Внезапное отступление немецких войск могло повлиять на местонахождение командующего. Роммель тоже мог передвинуться и оказаться не там, где его ожидали Джейк, Ник и майор Мейн. Как нам реагировать на это? И чем мы могли помочь? В любом случае, мы были бесполезны, оставаясь здесь. План Исонсмита устарел. Я махнул рукой Олифанту и Грейнджеру.

— Приготовьтесь уезжать. Ведите себя так, как будто мы только что получили приказ из штаба. Отправляемся в путь через три минуты.

Грейнджер остановился и посмотрел на меня.

— Куда мы направимся?

— Не имею понятия.

Когда я повернулся к Панчу, чтобы повторить свои инструкции, к зенитной пушке «Восемь-восемь» подкатил джип «Фольксваген». Немецкий сержант прокричал что-то их командиру. Прежде чем он направился к нам, чтобы передать команду из штаба, мы увидели, как орудийный расчет поднялся из траншеи и пришел в движение.

— Что он, черт возьми, сказал? — спросил меня Панч.

Пролаяв что-то в нашу сторону, немецкий сержант поехал на север вдоль линии окопов. Южнее нас солдаты разворачивали пушки. Тягачи и грузовики прогревали моторы.

— Самое время сматываться, — подытожил Олифант.

Вражеская часть снималась с места для дальнейшего отступления.

— Побежала, саранча! — съязвил Панч. — Эти гансы не такие тупые, как я думал.

Через двадцать минут наши грузовики неслись на север по пересеченной местности. Вокруг нас поднималась лавина пыли, посреди которой немецкие тягачи тянули на прицепе батарею «Восемь-восемь». Когда машина подпрыгнула на кочке, Панч громко пукнул и с наглой усмешкой заявил:

— Нет, вы только посмотрите! Я уже веду себя, как чертов бюргер!

2

Прошло три часа. Солнце пылало, как печь. Мы сняли рубашки, оставив на себе лишь брюки, кепки вермахта и очки. Переменчивый западный ветер поднял пыль на солончаках. Казалось, что на нас надвигалась песчаная стена. Немецкая колонна трижды рассредотачивалась по сигналам тревоги, но все они были ложными. В первый раз на восточном холме появилась цепь танков (немецких, как выяснилось позже). Второй раз все рассыпались в стороны, когда над колонной пронеслись три южноафриканских истребителя. Третий раз паника началась вообще без видимой причины. Нам было приятно видеть, что враги не супермены, а простые солдаты — такие же глуховатые и подслеповатые разгильдяи, как и мы.

— Может, пошепчемся со штабом? — спросил Грейнджер во время второй остановки.

Он предлагал рискнуть и, выйдя на связь, сообщить командованию о том, что мы видели. Я уже обдумывал такую возможность во время первого рассредоточения. Но будет ли наша информация более ценной для Восьмой армии, чем охота на Роммеля? Вряд ли. К тому же мы только что видели звено наших истребителей. Что наш рапорт мог добавить к донесениям летчиков? А где-то рядом находились отряды Джейка, Ника и майора Мейна. Нарушив радиомолчание, мы могли подставить не только их и себя, но и всю операцию.

С другой стороны, мы могли случайно наткнуться на что-то действительно ценное. Целью операции было проникновение в тыл врага. Мы определенно выполнили эту задачу. Я решил, что нам лучше сохранять спокойствие и держать глаза открытыми. После третьего рассредоточения мы отъехали на фланг — подальше от ядра колонны. Никто не обратил на это внимания. Мы двигались параллельно восточной группе грузовиков, перевозивших патроны и снаряды. Наша ночная позиция осталась в десятках миль позади.

Часы показывали 10:00. Когда жаркое марево начало туманить вид, мы пересекли одно из ответвлений Триг-эль-Абда (широкого шоссе) и въехали в долину, окруженную грядой высоких холмов. Впереди нас двигалась колонна мотоциклов и разведывательных машин. Военная полиция формировала плотную колонну из грузовиков с припасами. На шеях солдат висели цепочки с эмблемой «мертвой головы». Отмеченные шестами дороги тянулись через минные поля. Один из полицейских помахал нам рукой, указывая на проход, который вел внутрь долины. Там располагалась сортировочная база. Она могла бы вместить в себя целую дивизию.

Панч сидел за рулем. Я перебрался на командирское место и, устроившись на трубчатой перекладине, осматривал окрестности. Мне вновь захотелось связаться со штабом. Информация о таком большом скоплении вражеской бронетехники могла оказаться действительно важной. Олифант стоял за моим плечом у «Виккерса» и усердно шлифовал ресивер тряпкой. Я мял карту в руках, помечая позиции зениток. Внезапно Грейнджер на связном грузовике привлек мое внимание свистом. Он указал на запад, где параллельно нашему курсу поднимался 200-футовый обрывистый склон плато. На его краю стояла огромная машина в камуфляжной окраске. Ее окружало несколько бронеавтомобилей и курьерских джипов. Машина была окопана, накрыта камуфляжной сетью, но большие размеры делали ее слишком заметной. Неподалеку поднимался лес антенн. Казалось, что связисты намеренно сдвинулись в сторону, чтобы не ассоциироваться со штабной машиной. У меня на затылке волосы поднялись дыбом.

— Роммель? — спросил я у Грейнджера.

— Если нет, то, значит, его дядя.

Я велел Панчу замедлиться и продолжить движение в прежнем направлении. Наши два грузовика проехали около мили вдоль линии 200-футового откоса. Мы находились в широкой песчаной долине, на которой располагались десятки пехотных, противотанковых и зенитных позиций. Фактически мы ехали по трассе, проложенной для машин тылового обеспечения. На плато над обрывом я насчитал пару дюжин джипов и грузовиков, но танков там не было.

— Смотри туда, — крикнул Олифант, указав мне на подножие откоса.

В тени у скал притаились шесть или семь Т-III. Люки танков были открыты. Экипажи прогуливались рядом, осматривая траки. Неподалеку виднелись палатки с поднятыми пологами. Один из танкистов брился над брезентовым ведром.

Мы проехали в тысяче ярдах перед ними. Никто не обратил на нас внимания. Место выглядело счастливой деревней, с озабоченными жителями, которые деловито сновали туда и сюда. Через очки я косился на большой «Дорчестер». Одну из таких трофейных британских машин Роммель использовал в качестве передвижного штаба. Именно ее он называл «Мамонтом». Мое сердце гулко билось в груди.

Может, выйти в эфир? Я успел забыть о сводке для штаба. Теперь мне нужно было связаться с Джейком, Ником и майором Мейном. Им следовало знать, на что мы наткнулись.

— Панч, я хочу установить телескопическую антенну.

Он не слышал меня из-за шума мотора. Я начал действовать. Подобравшись к заднему борту, я высвободил шестифутовую антенну для рации малой дальности. Антенна раздвигалась вертикально, издавая на ветру веселый свист. В голове шумело от напора мыслей. Если наверху действительно стоял «Мамонт» Роммеля, то необязательно, что сам генерал находился там. Он мог колесить по фронту на какой-нибудь штабной машине или просто джипе. Выйдя в эфир, я ничего не получу. Только усложню всю миссию, если немцы перехватят сообщение. С другой стороны, Роммель мог быть сейчас в «Мамонте». Вполне мог быть. И нарвавшись на такую удачу, я окажусь в дураках, если ничего не сделаю…

В командирском грузовике радиостанция хранилась в стальном ящике за водительским креслом. Олифант уже подключил микрофон и наушники. Я встал на колени, с трудом протиснувшись в узкое пространство между запасным 16-дюймовым колесом и штабелем из ящиков с патронами. Сначала требовалось убедиться, что рация готова к работе. Приподняв крышку, я просунул руку внутрь приемопередатчика и потрогал нагревшиеся лампы, затем надел наушники поверх фуражки. Следующие действия могли стать самым значимым событием в моей жизни. Забыв о кодах и протоколе, я вышел в эфир и открытым текстом начал вызывать Исонсмита.

— Алло, Джейк, это Чэп. Цель на виду. Короче, я сейчас смотрю на тот объект, за которым мы сюда приперлись. Прием.

Наушники наполнились звонким жужжанием. Никакого ответа. Я понял, что отправка сообщения не увенчалась успехом. У меня не было других идей, поэтому я повторил донесение:

— Алло, Джейк и Ник, это Чэп. Цель на виду. Прием.

Похоже, я старался впустую. Странно, но такой поворот событий принес мне облегчение. Сколько раз я мог выходить в эфир до того, как немецкие пеленгаторы перехватят сигнал? Я снова нажал на кнопку микрофона, но Панч шлепнул меня по плечу. Впереди на песчаной дороге к нам приближался трехтонный «Фиат». За ним показался еще один грузовик.

— Улыбнись и помаши им рукой.

Итальянцы проехали, распевая песню. Грузовики везли боеприпасы. Еще две машины выехали на запыленный солончак. Внезапно наушники ожили:

— Алло, Чэп, это Джейк. Я понял тебя. Заткнись и забейся в нору. Повторяю: заткнись и найди себе нору. Посылку уже выслали. Прием.

Последний «Фиат» промчался мимо, окатив нас фонтанами пыли. Без крыши и ветрового стекла это было неизбежно. Сняв наушники, я повернулся к Панчу и Олифанту.

— Джейк ответил.

Парни выглядели такими же возбужденными, как и я.

— Продолжаем двигаться.

Я подал знак Грейнджеру, который следовал за нами на связной машине. Мне казалось, что пройдет еще минута, и весь немецкий лагерь подвергнется массивному артобстрелу. Конечно, штаб услышал наши сигналы. Через несколько секунд вся долина покроется разрывами снарядов.

Однако ничего подобного не происходило. Мы продолжали двигаться по пыльной равнине. Олифант нацарапал на листке слово «Джейк» и приподнял блокнот так, чтобы Грейнджер, Маркс и Дюрранс смогли прочитать эту надпись. Мотор ревел. Мой череп трещал. Так я вызвал огонь или нет? Где Джейк? О какой посылке он говорил? Дорога, по которой тащились наши грузовики, проходила мимо мобильной ремонтной мастерской. Вполне безопасное место. Ни пехоты, ни танков. Панч тоже понял это и направился к очереди поджидавших машин.

Мы проехали мимо пары припаркованных транспортеров. Их водители курили в тени у первой кабины. Я обернулся и посмотрел на откос. Экипажи забирались в танки. Солдаты карабкались в кузова грузовиков. Из выхлопных труб вырывались струйки дыма. Неужели мой сигнал перехватили? Иначе, отчего такая кутерьма? Нет, тут что-то не так. Большое военное подразделение не могло реагировать с подобной быстротой. А что делать нам? Если Джейк здесь, то и Ник где-то рядом. И десантники Мейна. Возможно, они радировали в штаб ВВС? Значит, наши самолеты уже летят. Воздушный удар не станут откладывать до рассвета. Или патрули Мейна и Джейка планировали начать атаку своими силами?

Пехотинцы продолжали погрузку в машины. Водители вертели рукоятки, заводя моторы. Парни около транспортеров смотрели в нашу сторону. В их позах не было тревоги, но, похоже, этих солдат тоже смущала внезапная мобилизация сил, и они хотели спросить у нас, «своих сослуживцев», что за сборы начались у эскарпа. Один из водителей зашагал к нам, махая рукой. Я повернулся к Олифанту, который стоял у «Виккерса».

— Я вижу его, — сказал он.

Немец приближался. До него оставалось чуть больше шестидесяти ярдов.

— Панч, разворачивайся.

Я просигналил Грейнджеру сделать то же самое. Олифант, стоявший рядом, передернул оба затвора. Немец подходил все ближе.

— Чэп, — сказал Олифант, — разреши мне пальнуть в него.

— Нет.

Связная машина завелась. Панч почему-то медлил.

— Грейнджер, уезжай.

Немец увидел, что наш второй грузовик двинулся прочь. Он ускорил шаг, стараясь перехватить нас до нашего отъезда. Панч сражался с дросселем. Я слышал, как надсадно визжал карбюратор. Немец был в пятидесяти шагах. Внезапно он остановился.

— Парень что-то заподозрил, — сказал Олифант.

Открыв рот, немец с изумлением косился в нашем направлении. Затем он повернулся и побежал. Я видел, как мелькали каблуки его ботинок. В этот миг земля перед нами покрылась фонтанами разрывов. Смертельный прокос прошел прямо над парнем. На миг я подумал, что это Олифант задействовал «Виккерс». Но потом на нас обрушилась ударная волна. Над головой пронеслись черные тени. Порыв ветра чуть не сбросил меня с грузовика. Два истребителя британских ВВС промчались мимо нас на скорости 200 миль в час. Их пулеметы сносили все, что было перед ними. Пули вонзались в песок. Полоса уничтожения в сто футов шириной неслась вперед на невообразимой скорости.

— О, Господи! — выкрикнул Панч.

«Харрикейны» промелькнули над нами размытыми пятнами. Гул их моторов буквально оглушил людей. Странно, что мы не слышали, как они подлетели. Водитель транспортера, сбитый с ног ударной волной, поднялся на четвереньки и быстро пополз по песку. Каким-то чудом пули не попали в него. Когда я повернулся, чтобы осмотреть своих парней, еще два «Харрикейна» вывалились из ниоткуда и с воем пронеслись над долиной, атакуя на бреющем полете немецкие танки и джипы у основания откоса. Там, где пули впивались в землю, песок взрывался фонтанами гальки и пыли. Истребители обстреливали плато с высоты веревок для просушки белья.

Панч обругал заглохший мотор. Вторая пара самолетов прогремела над нашими головами так быстро, что мы едва заметили ее. В зоне поражения немецкие грузовики и транспортеры разлетались в клочья, как игрушки. Земля дрожала под нашими ногами.

Я импульсивно посмотрел на часы. Их циферблат до сих пор стоит перед моими глазами — елисейский «Уиттнаер», с квадратными цифрами и стрелками, покрытыми радием. (Я купил эти часы в Каире на бульваре Фуад-эль-Авал после того, как при отступлении в Эль-Аламейне обменял бабушкин «Брайтлинг» на несколько галлонов бензина.) И только тогда до меня дошла суть происходящего.

— Посылочка для Роммеля!

Атака! Сокрушительный воздушный удар! Вот почему Джейк велел нам найти какую-нибудь нору и забиться в нее.

Самолеты с ревом пронеслись над долиной. Нам потребовалось несколько минут, чтобы наши черепа перестали звенеть. Нас потрясла внезапность появления истребителей и впечатлила их скорость и мощь. Через минуту вторая пара самолетов поднялась на тысячу футов и, накренившись, сделала разворот, который вновь привел их к цели. Мы видели полоски выхлопов, повисшие в воздухе. Над обрывом горело только две-три машины. Это удивило меня. Люди разбегались в разных направлениях.

Наконец, мотор заработал. Панч все-таки завел его. Я посмотрел на «Мамонта». Он не двигался. Вокруг него мельтешили солдаты, с оружием и без оружия. Они выбегали из боковых и задних дверей, а затем вбегали обратно. В их действиях не было паники. Скорее они хотели посмотреть, что происходит вокруг. Казалось, что они не понимали серьезности воздушного налета.

— Едем к цели!

Мы помчались к откосу на другой конец долины. Я цеплялся за борт кузова и стаскивал брезент, прикрывавший «Браунинг». Олифант стрелял из «Виккерса». Сдвоенные стволы делали по 1200 выстрелов в минуту. Они сжирали барабан с 96 патронами за несколько секунд, издавая при этом визгливый и леденящий душу вой. «Мамонт» находился примерно в тысяче футов от нас. Он по-прежнему стоял над обрывом в двухстах футах выше уровня долины. Мы неслись прямо к нему. Наш курс пролегал через территорию ремонтной мастерской. Слесари и механики выбегали из ангаров. Некоторые из них прятались в траншеях. Другие беспечно собирались в группы, словно хотели покурить в кругу товарищей. Когда мы набрали скорость и стали объезжать ограждение, на дорогу выкатился десятитонный бензовоз. Он непреднамеренно блокировал нам путь. Олифант развернул пулемет на шарнирной стойке. Длинная очередь, и грузовик взорвался от точного попадания. Я никогда не видел, чтобы машина так быстро освобождала дорогу.

Когда мы выехали из ремонтного двора, я почувствовал, что Панч включил третью передачу. Грузовик подпрыгивал, как дикое животное. Мы все еще не видели Джейка, Ника и майора Мейна. Тем временем немцы уже обратили на нас внимание. По обеим сторонам дороги немецкие солдаты занимали позиции. Олифант срезал одного парня, который стоял у блокпоста, сооруженного из мешков с песком. Я приказал перенести огонь «Виккерса» на штабную машину. Мой «Браунинг» был закреплен над задним откидным бортом. Я не мог развернуть его, не отстрелив при этом ухо Олифанта. Оглянувшись, я заметил грузовик, который мчался следом за нами. Мои руки ухватились за гашетку «Браунинга». Я уже хотел разнести преследователей вдребезги, когда вдруг понял, что это была машина Колли.

Он стоял в кузове грузовика и, цепляясь за стойку 20-мм пушки, раздраженно указывал рукой на «Мамонта». Рядом с Колли находился Стэндадж. Обвешанный пулеметными лентами, он высматривал место, где машина могла бы развернуться и закрепленная в кузове тяжелая «Бреда» сделать несколько выстрелов. Мы промчались мимо двух немецких пехотинцев с лопатами в руках. Очевидно, парни возвращались с пустоши, удовлетворив зов природы. Они изумленно таращились на нас, словно наивные туристы. Олифант не стал стрелять в них, хотя они были легкими мишенями.

Грузовик Колли свернул с дороги. Мы тоже поменяли курс и поехали следом за ним. Мое тело звенело от потока адреналина. Я взглянул в глаза Олифанта и понял, что он испытывал то же самое. Олифант менял барабаны; оба ствола его «Виккерса» дымились, словно горели в огне. Мы слетели с дороги и понеслись к скалам на скорости сорока миль в час.

Наверху я заметил две полоски пыли, направлявшиеся к «Мамонту». Из них вырывались искры трассирующих пуль. Это могли быть только люди Джейка, Ника или Мейна. На таком большом расстоянии я видел лишь общую картину происходящего. Сильно трясло, биноклем воспользоваться было невозможно. Тем не менее я видел, как машины, кому бы они ни принадлежали, мчались вдоль гребня, поднимая вихри пыли и мела. Внизу на равнине наша колонна из трех машин создавала свой собственный циклон. Как бы странно это ни звучало, в нас никто не стрелял. Мы двигались так быстро, что обгоняли сигналы тревоги.

Что-то заставило меня посмотреть на небо. Мое сердце едва не перестало биться. Прямо на нас неслись два «Харрикейна». Я видел их пропеллеры, похожие на ветряные мельницы. Я видел огонь, который вырывался из пулеметов, расположенных на крыльях. Они стреляли в нас. Наверное, пилоты заметили столб пыли, поднятый нашими машинами. Эта мысль пришла мне в голову за миг до того, как по кузову застучали пули. Я никогда не слышал ничего подобного. Даже громкие выстрелы танков T-IV и высокоскоростные разрывные снаряды «Восемь-восемь» не могли сравниться с яростью этого обстрела. Пули щелкали спереди, сзади, с обеих сторон. Их звук походил на конец света. Клянусь, что любое существо из смертной плоти, каким бы смелым оно ни было, не вынесло бы такого свинцового шторма, не излив на ноги содержимое своих кишок. «Харрикейны» летели так низко, что концы их крыльев едва не задевали песок. Я мог видеть лица пилотов.

— Парни, мы же свои! — проорал им Панч, добавив несколько отборных ругательств.

Олифант тоже что-то выкрикнул, указывав на самолеты, которые с креном набирали высоту. Я не расслышал его, но понял, что он имел в виду. Истребители должны были скоро вернуться.

Позже мы узнали, что на плато воцарился тот же ад. Пыль, замеченная нами, действительно была поднята машинами Джейка, Ника и майора Мейна. Два других «Харрикейна» тоже увидели ее. Вероятно, они по ошибке приняли наших парней за цель и не обратили внимания на красный сигнальный дым, помечавший «Мамонт» Роммеля. А возможно, летчики, как и мы, опьяненные адреналином, стреляли только в то, что двигалось. Лев ведь тоже гонится за убегающей газелью, оставляя в покое всех неподвижных зверей.

Я больше не видел грузовик Грейнджера. Колли умчался вперед. Казалось, что каждое оружие в немецком лагере стреляло теперь по самолетам. Мы въехали в расположение пехотной роты. Немцы в панике разбегались с нашего пути. Панч сбил на бок полевую кухню. Наш правый бампер задел трубу и бензобак печи. Воспламенившееся горючее плеснуло во все стороны, запятнав нас огнем, когда мы проезжали мимо. Машина загорелась. Сначала пятна пламени покрыли красной глазурью брезент на двух ящиках с гранатами. Затем огонь перекинулся на ящики с патронами. Весь этот фейерверк застиг меня у заднего борта, где я сражался с брыкавшимся «Браунингом». Волосы на моих руках превратились в пепел. Борода горела и трещала. Я схватил кусок брезента и в безумной пляске затушил горевшую на мне одежду, потом начал сбивать пламя с ящиков. Похоже, Олифант не замечал, что наш грузовик горел, как римская свеча. Он напряженно выискивал «Мамонт», который из-за камуфляжа был почти не виден с нашей позиции. Мы находились в четырехстах ярдах от откоса.

— Где этот гад? — закричал Олифант, разочарованно потрясая кулаками в воздухе.

К тому времени нас заметили танки Т-III, стоявшие у подножия плато. Они встретили нас огнем пулеметов калибра 7.92. Пока я сбивал пламя со штабеля ящиков, пулеметная очередь вспорола борт грузовика. Деревянные щепки порезали мне правую щеку и ухо. Если бы машина не находилась в движении, меня рассекло бы на половинки.

Олифант продолжал ругаться. Он не мог вставить в пулемет новый барабан. Механизм засорился от набившегося песка. Похоже, парень все еще не понимал, что грузовик пылал огнем. Я скомкал горевший брезент и выбросил его за борт. Погасить ящики уже было невозможно, поэтому я решил избавиться от них. Деревянный ящик с патронами весит свыше пятидесяти фунтов. Я швырял их, как пончики. Грузовик так яростно скакал по кочкам, что у меня возникло нехорошее предчувствие. Неужели наш водитель ранен и с трудом управляет машиной? Я перегнулся через перегородку и заглянул в кабину. Оскалив зубы, Панч вжимал педаль «газа» в пол.

— Я в порядке! — крикнул он.

Тут вернулись истребители. Одна пара «зачищала» плато, вторая — равнину. В ста ярдах впереди я увидел грузовик Колли. Он мчался по диагонали от утеса. Направленная назад «Бреда» сделала около пяти выстрелов и разнесла пару машин, стоявших рядом с «Мамонтом». Колли стрелял из пушки, а Стэндадж подавал широкую патронную ленту. «Харрикейны» направились прямо на них.

Как будто в замедленном действии, я увидел две строчки стежков пулеметного огня, вспоровшие песок перед Колли. Правая строчка прошла по оси грузовика. Машина, нашпигованная снарядами и взрывчаткой, ничем не отличалась от бомбы. За миг до того, как она взорвалась, Маркс, сидевший за рулем, попытался резко свернуть вправо и уйти от огня пулеметов. После взрыва кабина и переднее шасси закувыркались в серии высоких сальто-мортале. Я увидел шасси в двадцати футах в воздухе, а затем мотор, перекувыркнувшийся над ними. «Бреда» в 700 фунтов весом упала на Стэндаджа. «Харрикейны» прошли на бреющем полете, едва не сбросив нас с грузовика ударной волной.

Позже Ник рассказал о том, что творилось на плато. Прямо перед первой атакой один из джипов САС подобрался к «Мамонту» и, согласно плану операции, пометил его красным дымом. Но «Харрикейны» почему-то не заметили сигнал. При первом проходе они не поразили ни одной цели. Тем временем охрана «Мамонта», догадавшись о назначении дыма, довольно умно использовала свои собственные дымовые гранаты и «пометила» ими курьерские машины, стоявшие в двухстах ярдах поодаль.

Офицеры, находившиеся внутри «Мамонта», покинули объект и, как стая гусей, разбежались по сторонам — включая Роммеля, если он тоже был там. Отряд пехотинцев, защищавший штабную машину, отбил атаку десантников и накрыл их джипы массированным огнем. Ни Джейк, ни Ник не знали, что случилось с нашими парнями, но дело не могло закончиться ничем иным, кроме пленения или смерти. Когда «Харрикейны» пошли на второй заход, грузовики и джипы Джейка, Ника и майора Мейна ввязались в интенсивную перестрелку с врагом. При третьем пролете «Харрикейны» атаковали их ударом в спину.

Позже Ник рассказал, что, когда он стрелял по немцам из своего «Томпсона», расчищая подходы к штабным машинам, расположенным неподалеку от «Мамонта», самолеты чуть не сбросили его с обрыва. Капот грузовика внезапно исчез вместе с обоими передними колесами, радиатором и половиной мотора. Масло забрызгало лицо, ослепив Уайлдера на какое-то время. Оставшаяся часть кабины зарылась в песок. Он подумал, что им пришел конец. Но грузовик остановился на самом краю обрыва. Ник, водитель и стрелок вышли из него, «как из такси на площади Гросвенор». «Харрикейны», орудовавшие на плато, обстреливали все, кроме «Мамонта». Позже Уайлдер нам так и сказал:

— Я видел, что эта дрянь, такая же большая, как задница тети Фэнни, осталась целехонькой.

Один из джипов Мейна забрал Ника и его экипаж к себе на борт. Под огнем пулеметов и пушек вражеских бронеавтомобилей они спустились с плато по боковому пологому склону.

А внизу на равнине Панч направил грузовик к обломкам нашей «Пушки». Вскоре мы заметили Колли. Черный, как уголь, он стоял, поддерживая Стэндаджа, чья левая раздробленная нога безвольно висела. Миджа и Хорнсби не было видно. Немецкий лагерь напоминал разворошенный муравейник. Когда мы помчались к Колли и Стэндаджу, справа от нас появилась другая машина — немецкая. Она тоже неслась к обломкам грузовика на полной скорости. Я велел Олифанту отделаться от немцев. Равнина выглядела, как жуткое столпотворение, с людьми и машинами, безумно сновавшими туда и сюда. Повсюду поднимались столбы дыма и пыли. Олифант развернул «Виккерс» на стойке. До меня вдруг дошло, что немецкий грузовик был санитарной машиной. Очевидно, немцы решили, что самолеты подбили их товарищей. А отчего им было сомневаться в этом, когда машину атаковали два британских истребителя? Олифант заметил красный крест и не стал открывать огонь. У нас осталось только одно желание: забрать наших ребят и увезти их отсюда.

Панч резко затормозил перед Колли и Стэндаджем. Мы с Олифантом побежали к ним. Немцы тоже выпрыгнули из машины — два юных паренька с носилками (почти как дети) и офицер в фуражке и шортах, который, наверное, был доктором. Потом мы заметили Миджа и Хорнсби. Мидж лишился нижней челюсти. Его штаны и рубашка превратились в пепел. Грудь и обе руки покрывала черная сажа. Он поднялся из-под обломков и, качаясь, направился к нам. Судя по ясным глазам, он был в полном сознании. Хорнсби лежал лицом вниз на песке. Мидж попытался заговорить. Стекавшая кровь пошла пузырями в том месте, где прежде находился его рот. Я чувствовал себя, как в аду. Интенсивность ужаса превысила уровень, с которым могли бы справиться чувства. И в то же время какая-то часть меня оставалась рассудительно спокойной. Она напомнила мне о «Харрикейнах». Самолеты могли вернуться в любой момент и начать здесь новую бойню. Мы с Олифантом подбежали к Миджу одновременно с немецким доктором. Он взял нашего товарища под руку и крикнул мне:

Hilfe der anderer!

«Помогите другому!»

Из машин, стоявших в отдалении, вышло еще несколько немцев. Не понимая, что мы враги, они бежали к нам на помощь. Колли заталкивал Стэндаджа в кузов нашего грузовика. Панч поднимал Конингхэма. Мы с Олифантом перевернули Хорнсби на спину. На первый взгляд он выглядел нормально. Возможно, просто лишился чувств при взрыве снарядов. Но затем мы увидели лужу крови, собравшуюся у основания его черепа. Тем временем Миджа укладывали на носилки. Я обдумывал план, как отбить его. Водитель санитарной машины подъехал задом, чтобы забрать на борт наших парней. Медик раскрыл заднюю дверь. Внутри виднелись подвески для носилок. Доктор подошел ко мне. Я заметил, что его лицо изменилось. Он помолчал секунду, а затем сказал на чистом английском языке:

— Спасайте свои жизни! Оставьте ваших раненых мне!

Он указал на Хорнсби. Я посмотрел на Олифанта, затем на Панча и Колли.

— Они оба умрут, если вы заберете их с собой, — сказал доктор.

Признаюсь, в тот момент мне хотелось пожать ему руку и спросить фамилию и имя, чтобы позже, лет через двадцать, угостить его пивом. Но, видя агонию Миджа и Хорнсби, я заставил себя промолчать. Мы молнией забрались в кузов грузовика и помчались к дороге. Через десять минут «Харрикейны» закончили обстрел и улетели. Мы последовали их примеру, удаляясь на юг в пустыню. Грузовик Грейнджера пропал. Мы не имели понятия, что случилось с Джейком, Ником, майором Мейном и парнями из САС.

3

Нам потребовалось девяносто шесть часов, чтобы добраться до точки сбора в Вир эль-Энсор («Больном пальце»). Мы перемещались только по ночам и прятались в дневное время. Все это время нам почти не удалось сомкнуть глаз.

Не успели мы свернуть с дороги в пустыню (примерно через две мили), мотор «Те-Арохи IV» начал дымиться. До наступления темноты оставалось пять часов. Мы видели пыль преследовавших нас бронемашин и слышали гул самолетов на востоке и западе — они тоже выискивали наши патрули. Не имея иного выбора, я дал приказ двигаться дальше. Удача пока оставалась с нами. Враг не сразу догадался, что набег совершался и с воздуха, и с суши. Наши машины, промчавшиеся через лагерь, были по ошибке приняты немцами за свои трофейные грузовики, ускользавшие от огня самолетов. К тому времени, когда враг понял, что к чему, мы находились уже на значительном расстоянии от его позиций. С наступлением темноты наш отряд остановился и перевел немного дух. Во время краткого осмотра машины Панч обнаружил, что пуля крупного калибра разорвала маслосборник и проделала в блоке трещину, в которую вместился бы мизинец. Остатки масла, которые еще не вытекли, плескались там, словно суп в тарелке.

— Я вам так скажу, — проворчал Панч. — На двух цилиндрах машина проедет не больше тридцати миль.

Несмотря на перегрев мотора и вытекавшее масло, мы спешили как могли. Стэндадж стонал и метался в бреду. Все старались сделать для него поездку более удобной, насколько это позволяли ухабы и тряска на пересеченной местности. Обе его ноги были сильно изранены: правую покрывали ожоги и ссадины, а левую почти срезало в колене. Нижняя половина ноги крепилась к верхней только полосками кровавых хрящеватых сухожилий. Не зная, чем помочь при такой чудовищной травме, мы просто перевязали это месиво бинтами и тряпками и начали вкалывать Стэндаджу морфий. Панч и Колли очистили пространство среди запасных колес и канистр с бензином, устроили там ложе из нескольких спальников, которые, как оказалось при проверке, были прожжены трассирующими пулями и обгорели почти до лоскутьев. Тем не менее мы уложили Стэндаджа на них и накрыли его ворохом одежды, потому что он жаловался на холод. Забавно, когда человек ранен, вы начинаете называть его уменьшительным прозвищем. Стэндадж превратился в Стэна, а позже в Стэнди. Колли пожертвовал ему свой шприц с морфием, хотя сам нуждался в обезболивании. Я тоже отдал свой шприц. Кошмарные муки Стэндаджа терзали наши нервы, но его мужество заставляло нас стыдиться своих ран. Колли получил ожоги на спине, шее и правой части лица — там, где его борода сгорела до пепла. Он не жаловался. Грузовик «чихал» и шел по равнине с надсадным хрипом. Радиатор почти все время кипел. Конденсатор получил несколько пробоин и, несмотря на многочисленные латки, протекал, как сито. Мы пополняли его из «горшочка с медом» — нашего недельного запаса мочи, сохраненного для подобных чрезвычайных случаев. Я боялся, что Колли получит болевой шок. Он отвергал мою заботу строгим взглядом.

— Приберегите свои силы на завтра, — сказал он однажды. — Вам тут еще о многом придется хлопотать.

Когда мотор перегревался, мы переключались на нейтральную скорость и толкали машину руками. Грунт, состоявший из мелкого гравия, был достаточно твердым, но когда мы зарывались в ямы, нам приходилось выгружать воду и пищу, амуницию и оружие, не говоря уже о Стэндадже, которому было легче сидеть на одеялах в кузове, чем трястись на носилках. Большую часть времени он сонно клевал носом, находясь под воздействием морфия. Мы толкали грузовик до тех пор, пока двигатель не остывал, затем заводили его и ехали дальше. Когда появлялся запах дыма от сальников, мы снова толкали машину — толкали и ехали, толкали и ехали. Навигационные приборы сломались; теодолит и его ящик разбились. Около 22:00 мы заметили, что грузовик стал легче отзываться на наши толчки. Затем он покатился вниз по склону. Парни переживали такое сильное похмелье от адреналина, страха и усталости, что начали смеяться. Мы с ликованием подтолкнули грузовик в последний раз, запрыгнули на борт и покатились под горку. Всех распирало веселье. Машина набирала скорость. В безлунную ночь нам казалось, что мы несемся сквозь чернила. Никто даже не сел за рулем. А на что мы могли наехать посреди пустыни?

Внезапно Панч закричал:

— Тормозите!

В следующий миг нос «Те-Арохи IV» и ее передние колеса повисли в воздухе, а остов с оглушительным грохотом опустился на каменистый край 50-футового обрыва. Грузовик завис. Стэндадж с криком подскочил на одеялах. Остальные прыгали через борта, падали на острые камни и, несмотря на боль, хватались за края машины. Цепляясь пальцами за металл и оттаскивая грузовик от края, мы напрягали мышцы из последних сил. На удивление, машина сдвинулась с места. Стэндадж выл от боли. Удар вверг его в агонию. Мы обернули парня каждым сохранившимся лоскутком одеяла, умоляя его о прощении и обещая никогда не повторять такой дурацкой ошибки.

— Вы просто черти какие-то! — сквозь слезы сказал Стэн. — Я проснулся и подумал, что нахожусь в аду.

Мы дрожали от холода и истощения. Я объявил перерыв на отдых и пообещал всем горячий чай с рюмкой рома. Разводить костер было рискованно, но людей уже не волновали вопросы безопасности. Я хотел наполнить их животы чем-нибудь горячим и сладким. Едва мы разлили чай по кружкам, из темноты, завывая, выехал грузовик Грейнджера.

Час назад он ткнулся носом в те же камни у обрыва и чудом не перелетел через край. Парни долго уходили от погони. Их машина скрипела, как несмазанная телега. Хвала небесам! Мы были рады увидеть друг друга! Рация Грейнджера работала, как и его двигатель. Он взял нас на буксир. Его экипаж, состоявший из Маркса и Дюрранса, не получил ни одной царапины. К сожалению, джип Холдена потерялся.

— Наверное, немцы взяли их в плен, — сказал Грейнджер. — Там творился настоящий ад!

На рассвете мы загнали оба грузовика в небольшую лощину и накрыли их маскировочной сеткой. Люди дремали и отдыхали весь день. К вечеру кто-то начал смазывать оружие, мастерить аварийные прокладки и латать пулевые отверстия в радиаторе и в моторе. Колли тоже хотел подключиться к работе. Он говорил, что его ожоги ничего собой не представляли, но я не верил ему на слово. Мы собрали весь маргарин, который смогли найти, и смазали его болячки. Позже в ход пошло моторное масло. Мы брали его прямо из канистры, поэтому оно было стерильным. Под моим руководством парни уложили Коллиера в гамак рядом со Стэндаджем и постарались укутать их одеялами. В машине Грейнджера нашлись еще две «колючки» с морфием. Мы приберегли их для Стэна. Просто удивительно, как ясно он мыслил. Даже под воздействием наркотика он оставался в полном сознании. Стэндадж попросил меня почитать какую-нибудь книгу. Я вытащил из рюкзака «Потерянный рай».

Эта книга не понравилась ему. Я предложил отрывки из Библии, но они тоже не подошли под настроение. Тогда я начал читать ему рукопись Стайна. Стэндадж заинтересовался. Гомосексуальные намеки он пропускал мимо ушей. Я забыл, насколько хороша была эта книга. Она и мне подняла настроение. Когда мы оба устали, я рассказал Стэндаджу о Стайне — о том, как он умер. Стэн, в свою очередь, поделился со мной своими воспоминаниями о дочери, жившей в Новой Зеландии. Она была вундеркиндом с ярким музыкальным даром. К сожалению, в его родном городке близ Веллингтона имелось только одно пианино. Оно стояло в лютеранской церкви, членом которой Стэн не являлся.

— Однажды утром какая-то старая леди окликнула меня из-за двери. Я вышел на крыльцо и увидел, что на подъездную дорожку въезжает трехтонка. За рулем сидел их лютеранский пастор, а за машиной ехала целая толпа из женщин и мужчин на велосипедах и скутерах. Лютеране открыли задний борт. И, черт возьми, там стояло их церковное пианино! Они выгрузили его у крыльца и уехали. А я ведь никогда не заходил в их церковь ни до, ни после. Но им, похоже, было все равно.

Когда он рассказал мне эту историю, произошло нечто странное. Я вдруг понял, что хочу сделать со своей жизнью. Точнее, с гражданской жизнью, если я когда-нибудь получу ее назад. Мне захотелось стать издателем. Увы, не писателем. Я потерял свой дар, но не отрекся от литературы. Да, я решил стать издателем. Открыть свой издательский дом и заботиться о писателях. Почему я раньше не додумался до этого?

В краткой серии картин я увидел себя и Роуз, наших детей и нашу дальнейшую жизнь. Моей работой станет поиск талантливых и молодых писателей. Я буду помогать им в шлифовке стиля. Я буду способствовать их карьере.

Когда я рассказал об этом решении Стэндаджу, он с улыбкой ответил:

— Такие идеи приходят в самые неподходящие моменты. Не так ли, шкип?

Шкипом (сокращение от шкипера) в ПГДД называли командира патруля. Но это была не моя должность. Она принадлежала Колли. Стэндадж лежал в кузове под маскировочной сеткой. Его перевязанная нога была накрыта одеялом; голова покоилась на широком дубовом полене, которое мы использовали, как «башмак» для домкрата. Я посмотрел на Колли, который отдыхал в подвешенном гамаке. Его голая спина, лицо и шея блестели от машинного масла и маргарина. Наши взгляды встретились. Он одобрительно кивнул. Так же сделали Панч и Грейнджер. После этого молчаливого признания я стал командиром патруля.

Весь день в небе кружили вражеские самолеты: «Хеншели» и «Шторьхи». Вечером к ним присоединились итальянские истребители «Макки». Перед самыми сумерками я услышал шум одинокого мотора. Мы с Панчем взяли «Браунинг», выбрались из лощины и залегли между камней. На равнину перед нами опустился самолет-разведчик «Шторьх», с черными немецкими крестами на крыльях. Он остановился всего в двухстах ярдах от нас — на расстоянии не больше половины поля для крикетной площадки.

«Фонарь» кабины открылся. На землю спрыгнул пилот. Он был один. Панч прицелился в него. Летчик не имел понятия, что мы находились рядом. Он спустил штаны, ухватился за распорку крыла и наложил такую порцию какашек, которой позавидовала бы лошадь. Палец Панча напрягся на спусковом крючке. Я остановил его, тихо похлопав по плечу.

— Если этот гавнюк не вернется вечером на базу, завтра утром немцы вышлют на его поиски целую эскадрилью.

Панч неохотно кивнул. Пилот взобрался в «Шторьх» и улетел.

— Хотел бы я однажды столкнуться с этим типом, — проворчал мой спутник. — И просто рассказать ему, как близко он стоял от смерти.

Следующей ночью мы прибыли в Бир-эль-Энсор (половина пешком, половина на прицепе). У «Больного пальца» нас поджидал Ник Уайлдер с остатками патруля Т1 — двумя грузовиками и шестью людьми. Часть патруля R1 тоже находились здесь под руководством капитана Ловсона, нашего медика. Самого Джейка со сломанной ключицей эвакуировали сутки назад вместе с другими шестью солдатами. Штаб в Каире приказал им уходить в Хатиет-эль-Этла. Туда выслали еще один патруль, который должен был сопроводить их до британских позиций. Джейк, предвидя серьезные ранения среди людей отставших групп, попросил доктора Ловсона задержаться в Бир-эль-Энсоре.

Пока мы устраивались в лагере, на джипах подъехали десантники майора Мейна. Их осталось только трое. Одиннадцать бойцов пропали без вести. Мейн планировал передохнуть немного, перекусить и выпить чаю, а затем возобновить поиски своих людей, которым, возможно, удалось уцелеть в бойне на плато. Он не хотел оставлять их пешими, с врагом, идущим по следу.

«Бир» означает на арабском языке «колодец». Мы устроили нашу лежку в типичном для этих мест оазисе, наводненном мухами. То был клочок земли с чахлыми пальмами и несколькими разбросанными, почти развалившимися строениями. Каменные руины представляли собой комбинацию форта и мечети. Несколько брошенных жестяных ангаров, возведенных первоначально итальянцами для абсолютно непонятных целей, использовались теперь людьми и верблюдами, как убежище от солнца. Сам колодец выглядел кругом камней, с железной крышкой, уберегавшей воду от дрейфующего песка. Эта крышка называлась meit (произносится, как «мэт»), двустворчатая дверца из резины позволяла ведру проходить туда и обратно. Когда «бир» высыхал, кочевники снимали крышку, спускались вниз в опустевшую полость и приводили колодец в порядок. Окрестности лагеря утопали в верблюжьей колючке. Тут и там на песке виднелись черные пятна, оставленные кострами, которые разводились здесь столетиями. Той ночью к нам присоединились несколько групп арабских сенусси. Они устроили шумный торг. Я мог чувствовать зловонье верблюдов и слышать звон бубенцов на шеях коз и овец.

Два креста отмечали свежие могилы. Ник похоронил еще троих парней в пути. Под первым крестом покоился Эй Ти Драммонд по прозвищу Бульдог — тот самый сержант «киви», который показывал мне жилье в первый день, когда я присоединился к подразделению ПГДД. Другая могила принадлежала капралу Микки Люкишу — олимпийскому чемпиону по гимнастике. Год назад он был водителем у основателя САС Дэвида Стирлинга и получил «Боевую медаль» за героизм, проявленный в первом рейде на Бенгази.

Печально, что все так получилось. Капитан Ловсон оборудовал свой грузовик под однопалатный госпиталь. Полагаясь на похвальные отзывы сослуживцев, мы передали Стэндаджа под его опеку. Колли отказался от лечения. Они с Панчем пошли к арабам и обменяли какой-то хлам на масло для его ожогов. Ремонтная машина имела много нужных запчастей. Грейнджер отогнал к ней грузовики патруля ТЗ. Я доложил Нику и майору Мейну о наших действиях во время рейда. Они оба называли меня «Чэпом» и, пожимая руку, удивили своим дружелюбием. А ведь я трепетал каждый раз, когда видел их перед собой.

Патрули находились в пустыне уже девятнадцать дней. Каждый мужчина отрастил себе бороду. Здесь в «бире» было много воды, но никто не хотел бриться. Спутанная «солома» на лицах бойцов стала знаком отличия, знаком чести. Избавление от нее казалось верхом неуважения к нашим павшим товарищам. Да и бриться тупыми лезвиями армейского образца было адски больно — даже если вы умудрились взять с собой несколько штук.

Прежде чем отправиться на поиски пропавших десантников, Мейн созвал совет (после эвакуации Джейка он принял на себя командование сводным отрядом). Сначала разговор зашел о потерянных товарищах и эвакуированных раненых. Партия Джейка, заверил нас майор, уже была на полпути к Хатиет-эль-Этла. Пока он говорил, из штаба поступило сообщение о трех бомбейских бомбардировщиках, экипированных под санитарные самолеты. Они вылетели из Каира к АПП-125 — аварийной посадочной площадке, которая находилась ближе к нам, чем Хатиет-эль-Этла. Это же сообщение предполагалось отправить и Джейку при его следующем выходе на связь. В случае удачи наш командир и другие раненые солдаты уже через три дня могли оказаться на чистых простынях в Гелиополисе.

А как насчет нас? Грузовик и джип Джейка взяли с собой минимальное количество бензина — ровно столько, чтобы закончить свой путь. Но даже эта умеренная мера истощила общий запас, оставив наши машины с дефицитом горючего. Мы запаслись водой из «бира», однако амуниции тоже не хватало. Обе машины с запасными частями почти опустели, но ни один из уцелевших грузовиков не был готов даже на 75 процентов. Парни завели разговор о возмездии Роммеля. Если фельдмаршал узнает, что набег совершался лично на него, он обязательно начнет преследование наших патрулей.

Что нам делать? Продолжить ли рейд? Или, может быть, вернуться назад на базу?

Совет проходил с подветренной стороны связной машины Ника Уайлдера. Слесари Дюрранс и Листер обрисовали сложившуюся ситуацию. Им требовался еще один день — возможно, два — чтобы привести грузовики в рабочий вид. Капитан Ловсон выразил тревогу о раненых. Стэндаджу требовалась срочная хирургическая операция. Два десантника Мейна были в еще худшем состоянии. Всех троих следовало поместить в санитарный грузовик (как только его отремонтируют) и эвакуировать к АПП-125 или туда, куда укажет Каир. Но может ли Ловсон сопровождать их? Ведь тогда патрули останутся без медика? Не отправиться ли назад всем отрядом?

Прежде чем принять решение, Мейн хотел выяснить, какой ущерб врагу нанес наш рейд. Ник, я, сержанты Кехое и Уоннамейкер, а затем и парни из САС дали свои отчеты. Результат оказался чертовски мизерным. Мейн злился на нас и на себя. Под конец совещания из Каира пришла еще одна радиограмма. Оба патруля должны были вернуться на базу для переформирования и получения новых приказов.

— Проклятье, — выругался Мейн.

Он хотел продолжить охоту на Роммеля. Кто-то спросил, не шутит ли он. Мейн развернул на брезенте карту и указал на Эль-Агейлу, которая находилась на юго-западе в 120 милях от нашей нынешней позиции.

— Роммель вернется сюда. Он должен быть там! Потому что у него нет другой оборонительной линии до самого Триполи. Мы могли опередить его, — сказал Мейн. — Мы могли бы устроить ему «теплый» прием.

Я посмотрел на Ника Уайлдера. Он усмехался. На лицах Сикингса, Джонни Купера и парней из САС появились довольные ухмылки. Неужели они спятили? Сержант Уоннамейкер попытался призвать всех к рассудку. Он напомнил о немецких наземных и воздушных патрулях, которые утюжили теперь пустыню.

— Вы можете дать гарантию, что вся армия Роммеля сейчас не находится в состоянии повышенной тревоги и не охотится на нас? — спросил он. — Неужели наша разведка больше не получает радиоперехватов, и мы лишились ВВС?

— К черту ВВС! — рявкнул Мейн. — На кой черт нам нужны самолеты, если вместо гансов они расстреливали нас? Если вы спросите меня, то лучше бы мы сами отделали немцев, а не ожидали этих мартышек из воздушных сил. Может быть, тогда операция и не провалилась бы.

В его словах была доля правды. Люди согласно закивали.

— Мы похоронили пять хороших парней, — продолжил майор, — и послали девять других домой с недостающими кусками тел. Я не спорю: дело оказалось чистой подставой, за которую мы заплатили большую цену. Но адские яйца! Остальные из нас еще на ногах! Мы все еще можем нанести удар по печенкам Роммеля!

Кто-то спросил, как быть с приказами из штаба.

— С какими приказами? — спросил майор Мейн.

Мы начали планировать набег на Эль-Агейлу. Люди понимали безумие такой идеи. Однако Мейн демонстрировал безупречную логику. Враг ожидал, что мы разбежимся по норам. Немцы направили карательные отряды по всем дорогам, которые мы могли бы использовать для бегства. Если бы они узнали о нашем плане, то сочли бы нас сумасшедшими.

— А сумасшествие, — подытожил Пэдди Мейн, — это как раз наш бизнес.

4

Патрулям потребовалось два дня на починку грузовиков. Люди успели отдохнуть и восстановить свои силы. Колли отказался эвакуироваться, но остальных раненых, включая Стэндаджа, мы решили отправить к посадочной площадке 125, которая находилась в сотне миль к северо-западу от оазиса Ярабубы и в 150 милях южнее Дерны. Предполагалось, что они уедут, как только для них подготовят машину. Старшим этой группы был назначен заболевший дизентерией сержант Уоннамейкер.

Майор Мейн увел наш отряд из Бир-эль-Энсор довольно вовремя. Через десять часов после нашего отъезда весь оазис был уничтожен звеном «Мессершмиттов». В первую ночь мы проехали двенадцать миль на восток (ровно столько, сколько грузовики смогли пройти в их сомнительном состоянии). В следующую ночь отряд одолел еще пятнадцать миль, но уже в южном направлении.

Планы изменились. Мейн и парни из САС решили атаковать не Эль-Агейлу, а Бенгази. Там располагался главный порт снабжения Африканского корпуса восточнее Триполи. Каир дал свое согласие на операцию. Разведка доложила, что кишечный недуг Роммеля по-прежнему изводил его. Если не брать в расчет Триполи, удаленный от фронта на полтысячи миль, то только в Бенгази имелся госпиталь, который мог помочь фельдмаршалу. Лис Пустыни должен был отправиться туда. Так считали в штабе. Мы тоже верили в такую возможность.

К нашему отряду присоединился третий патруль. Старший лейтенант Тинкер привел свой Т2 из Каира через Кафр. Он, как и мы, пересек горловину песчаных морей у Джарет-Шод. Тинкер был офицером, с которым я делил комнату в Файюме, хотя мы никогда не встречались, так как в ту пору он выполнял какую-то миссию. Его патруль состоял из двенадцати человек, трех грузовиков и двух джипов. Джипы находились в распоряжении нашего русского друга — белоэмигранта майора Пенякова (Попского). Его сопровождали два диких на вид проводника из племени сенусси и пара уорикширских стрелков, абсолютно не походивших на тех солдат срочной службы, которых я когда-либо видел.

— Кто эти парни? — спросил я у Ника Уайлдера.

— Никогда не спрашивай Попского о его делах. Я обещал ему эту привилегию. Его дикари, между прочим, могут горло перерезать за лишние вопросы.

Чуть позже мы узнали, что именно Тинкер и Попский опередили нас с Колли у Южной пирамиды камней. Это они забрали часть горючего из временного склада. И это их фары преследовали нас в темноте. Один из арабов Попского показал мне дырки, которые наш «Виккерс» оставил в борту их джипа. В ответ я показал ему пробитые канистры с бензином. Та случайная перестрелка связала нас приятельскими отношениями. Вскоре мы стали друзьями.

Что касается Тинкера, то я горжусь знакомством с ним. Он, как и Ник, был «киви» — из Новой Зеландии. Двадцатидевятилетний красавец, имевший густую и черную, как смоль, бороду, которая придавала ему степенность и заставляла его выглядеть на десять лет старше своего возраста. По мнению его товарищей, Тинкер считался лучшим штурманом ПГДД (хотя, став командиром патруля, он давно перешагнул этот уровень). Судя по многочисленным рассказам, он действительно был знатоком пустыни. Однажды я спросил его, почему их машины ехали с включенными фарами, когда они повстречались с нами. Он ответил с ухмылкой чеширского кота:

— Мы хотели спровоцировать вас на перестрелку. Луна находилась за нашими спинами. Мы видели отблески ваших капотов, но не могли понять, кто вы такие. Штаб не сообщал нам о дружественных патрулях в той местности, поэтому мы решили, что вы гансы.

Тинкер сказал, что, когда мы открыли огонь, они хотели выключить фары, рассеяться и обстрелять нас, используя для прицеливания вспышки нашего оружия.

— Однако твои стрелки показали высший класс, — со смехом добавил он. — Мы выпустили только одну очередь, а затем нам пришлось удирать.

По своему характеру Тинкер ничем не отличался от таких людей, как Мейн и Уайлдер. Казалось, они были рождены для шумных ссор. Майор Мейн, бывшая звезда регби, наводил на немцев ужас. Сержант Джарвен из патруля Тинкера рассказал мне о прошлогоднем рейде на немецкий аэродром в местечке Берка. Мейн командовал отрядом САС, который ночью проник на вражеский объект, чтобы взорвать стоявшие на поле самолеты. Протягивая шнуры зажигательных бомб, десантники заметили, что каждый самолет охранялся вооруженным часовым. Мейн прошел по всему полю и убил ножом семнадцать немцев — одного за другим, — после чего отряд установил взрывчатку и осуществил диверсию.

В то же время Мейн (для нас, его товарищей) оставался добрейшим человеком. Он вытаскивал парней из депрессии и не жалел усилий, помогая новичкам почувствовать себя частью команды. Рассказы о его пьяных выходках стали армейскими легендами: начиная от случая, когда он от избытка чувств едва не придушил одного из своих приятелей, и кончая ссорами, во время которых его оппоненты вылетали из окон верхних этажей. Но в Кембридже он считался выходцем из прекрасной ольстерской семьи, примерным студентом, а затем и неплохим адвокатом по вопросам торговых сделок. Мейн славился особой деликатностью речи: он ругался, как сапожник, но никогда не применял ту вездесущую брань, которую многие солдаты использовали через каждое третье слово. Я не слышал от него непристойностей о женщинах или упоминания об интимных частях женской анатомии.

К исходу второго дня мы устроили лагерь в Джадд-эль-Ахмаре. Это место, изобиловавшее холмами и понижениями, обеспечило нас хорошим укрытием и свежей водой из древних римских водоемов. Узнав через пустынную систему сообщений о прибытии Попского, сюда пришли несколько групп арабских кочевников. Ливийские племена сенусси ненавидели итальянцев, которые вытеснили их в пустыню с плодородных земель и пастбищ, расположенных вдоль побережья. Кроме того, итальянцы, заподозрив какого-нибудь араба в содействии англичанам, неизменно вешали его на крюк за челюсть. Это было их любимым наказанием. Вот почему кочевники считали Попского своим другом. Они оказывали нам помощь и никогда не предавали нас.

С наступлением темноты мы уже не боялись самолетов. Парни заваривали чай. В походном котле кипел бульон. Больше всего в пустыне меня поражало чувство безвременности. Я поерзал на песке, накинул на плечи шинель из овечьей шерсти и уютно прижался к колесу. Мой взгляд блуждал по лагерю, по фигурам людей, занимавшихся своей работой, по грузовикам и джипам, стоявшим среди верблюжьей колючки, по арабам и их стадам, по отсветам костра и по своду небес. Я был обычным англичанином, едва вышедшим из студенческого возраста. И тем не менее я сидел здесь, посреди огромной, ночной африканской пустыни, в окружении товарищей, которые могли бы украсить собой легионы Цезаря и фаланги Александра Македонского. Место выглядело таким первобытным и диким, что я не удивился бы, если бы из мрака вышел Сципион Африканский и сел передо мной на сплющенную молотком канистру.

Уоннамейкер стоял на вахте и присматривал за нашими вороватыми соседями, как это без сомнения делали Птолемей и Ганнибал двадцать три столетия назад. Мои друзья могли скоро погибнуть. Я сам мог встретить свой конец завтрашним утром. Но для нас, все еще живых людей, это только добавляло вкус к жизни. Над лагерем струились запахи кустарниковой акации и моторного масла, пота, пороха и овечьего помета. Моя радость от пребывания в этом месте, в этот час и с этими людьми была настолько острой, что я почувствовал жжение в глазах. Мог ли я написать о своих чувствах Роуз? Поймет ли она? Или мои строки лишь огорчат ее и усилят печаль разлуки?

В то же время мне стало понятно и другое. Сам я не был воином и не походил на своих сослуживцев. Я не мог равняться с Пэдди Мейном, Ником Уайлдером, Джейком Исонсмитом или Роном Тинкером. Если говорить о Мейне, перенеси его Господь через века, он не только соответствовал бы самым отважным грекам и римлянам, но и превосходил бы их во всех ратных подвигах, как делал это здесь. Хотя остальные наши парни почти не уступали ему. Да, мои товарищи во многом отличались от меня. Я восхищался ими. Мне хотелось стать похожим на них. Они были людьми действия: охотниками, воинами. Я просто не годился им в подметки.

Парадоксально, но это понимание стало началом моего становления офицером. Все последующие прозрения исходили уже из данной модели, и их определяющим качеством являлся уход от иллюзий. Сначала ты боишься, что потеряешь нечто важное. От взлелеянной самооценки нужно отказаться, и такая перспектива заставляет человека чувствовать себя обделенным и жалким. Но это ошибка. Затем человек понимает, что, выбрасывая ложь о себе, как какой-то бесполезный мусор, он становится сильнее. Фактически он действительно превращается в «самого себя», когда согласует концепцию личного «я» с конкретными фактами жизни.

Честно говоря, воюя в бронетанковой дивизии, я показал себя слабаком. У меня отсутствовала харизма, и я не мог вести людей за собой. Однако к концу войны мне удалось стать достаточно хорошим командиром. И слово «хороший» я определяю по следующим двум критериям. Во-первых, с точки зрения моих начальников, на меня можно было полагаться при выполнении возложенных миссий, и если задания оказывались невыполнимыми, то я импровизировал и использовал подчиненных для вторичных дел, которые давали результат не хуже того, что ожидалось штабным руководством. Во-вторых, с точки зрения моих подчиненных, я был их лидером и защитником, прикрывая парней от давления вышестоящего начальства и не прося ничего сверх того, что они не могли бы сделать сами. Я создавал для людей среду, в которой они могли свободно выполнять свои функции и проявлять присущие им качества: мужество, упорство и находчивость.

Все это я понял, сидя на песке в оазисе Джадд-эль-Ахмар. Конечно, подобные прозрения ничего не решают. Проблемы остаются. Но моим лекарством от нехватки воинских талантов стала вовлечение других, не менее эффектных средств. Мне приходилось больше работать, пораньше вставать, ложиться попозже, просить помощь и принимать ее, когда она предлагалась. Я упорно прорывался через хаос к поставленной цели. Хотя это традиционная черта любого англичанина.

Тинкеру приказали разведать пути к югу и западу от Триполи. Распоряжение исходило от штаба Восьмой армии — фактически от самого Монтгомери. Наш командующий намеревался нанести несколько «левых хуков» по флангу Роммеля. Но сначала Монти хотел найти дороги, которые в это время года были бы пригодны для тяжелой бронетехники. Задание Тинкера считалось очень важным. Однако он, услышав о наших планах с налетом на Бенгази, тоже решил поучаствовать в деле.

Мейн отклонил его просьбу. У них началась перепалка. Тинкер заявил, что он не хуже Мейна знает Бенгази по прошлым рейдам и в отличие от него может запросто пробраться к отелю «Италия», который использовался Kampfstaffel — тыловой штабной группой фельдмаршала. Тинкер утверждал, что может привести туда весь наш сводный отряд. Однако Мейн отверг его помощь. Он сказал, что старший лейтенант уже получил задание от штаба. (Тем не менее майор заставил Тинкера нарисовать подробную карту и обозначить нужные подходы.)

На третий день Колли настолько оправился от ожогов, что смог вернуться к своим обязанностям. По крайней мере, он так заявил. Его плечи по-прежнему блестели от овечьего жира, который мы выменяли у арабов, однако он клялся, что раны не были такими серьезными, как это нам казалось. Я знал, что он лгал, но мне не хотелось отправлять парня в тыл против его собственной воли. Стэндадж был в тяжелом состоянии. Док Ловсон ампутировал ему левую ногу по колено и наложил шины на правую. Мы соорудили раненым удобные постели в машине сержанта Уоннамейкера. Этот грузовик уже прозвали «Билетом домой». Во время стоянок мы по очереди приходили к Стэндаджу, чтобы составить ему компанию. Его выдержка и мужество стали для нас примером героизма.

Следующий лагерь мы устроили в Джабр-эль-Салеме. Это место я помню только по записям в полевом блокноте. Оно походило на другие места для ночлегов, которые представляли собой либо скопления костей и пятна от кострищ в низинах, либо были пещерами, выдолбленными в меловых скалах. Такие пещеры, частично укрепленные кирпичной кладкой, сохранились еще с римской эпохи. Их пол устилали кости, зола, голубиный помет и обрывки вонючих ковров.

На закате третьего дня патрули должны были разъехаться по разным маршрутам. Т1 Ника, объединенный с десантной группой Мейна и с уцелевшими людьми и машинами R1 Джейка, направлялись на запад через пустыню между Мсусом и Соллушем. Им предстояло выйти к Бенгази с юга. Тинкер обходил Бенгази стороной, сворачивал на юго-запад, а затем следовал мимо Агедабии и Эль-Агейлы к Триполи. Уоннамейкер вез раненых к АПП-125. Мы с Колли в наших оставшихся грузовиках делали петлю на северо-востоке вокруг горного хребта Джебель-эль-Акдара по его предгорьям. Нам было приказано разведать дороги через Джебель и в случае обнаружения немецкого транспорта доложить об этом в штаб ПГДД. Затем через три дня нам предстояло встретиться с патрулем Т1 в оазисе Бир-эль-Кватал южнее Бенгази. Эту точку сбора знали все, кроме меня. Ник велел пересадить Олифанта из нашего грузовика в связную машину Грейнджера.

07:30. Время уезжать. Я проверил давление в шинах и едва успел перекурить, как ко мне подошел Колли. Он молча посмотрел мне в глаза.

— Что случилось?

Еще один молчаливый взгляд, и я все понял. Стэндадж умер. Мы похоронили его перед отъездом.

— Как мне сейчас тоскливо, Чэп, — сказал Панч, когда мы бросили по шиллингу в могилу на брезентовое покрывало. — Я завидовал ему, что он отправится домой. А парень навсегда остался здесь.

Солдаты суеверны. Мы уехали оттуда, ни разу не обернувшись.

В тот день мы одолели только сорок миль. Почва была каменистой и пыльной. Поездку осложнили четыре прокола колеса и одна длительная остановка для починки карбюратора. Ночью во время лежки пришло сообщение из генштаба. «Мамонт», который мы атаковали, не принадлежал фельдмаршалу. Это была не командная машина, а бывшие мобильные апартаменты генерала фон Штумме, убитого неделями раньше. Немцы превратили их в передвижной перевязочный пункт. Когда наши парни накрыли машину огнем, они стреляли в больных и раненых солдат.

Позже мы узнали, что Роммеля вообще не было в том лагере. Во время нашего налета он встречался со своим начальником, фельдмаршалом Кессельрингом, который прилетел из Германии для обсуждения дальнейших планов североафриканской кампании. Их встреча проходила на итальянской вилле в Бенгази — в 110 милях к западу от места нашего удара.

5

Из Джабр-эль-Салема наш патруль направился на северо-восток к дороге Мешили — Газала. Мы надеялись, что успеем обогнуть выступ Джебеля и повернуть на запад, прежде чем отступавшие колонны Африканского корпуса сделают этот маршрут слишком опасным для нас. Но территория, как сказали бы янки, просто кишела гансами. Столбы пыли поднимались от Триг — Эль-Абд, большой дороги через пустыню. Дорогу Мешели — Газала заполнили потоки транспорта, которые двигались с востока на запад. Колонны грузовиков сопровождали бронемашины. Особую угрозу для нас представляли самолеты «Ме-110», которые использовали дорогу для ориентирования на местности. Мы довольно долго лежали под камуфляжной сетью в тени дюны, пока не появилась брешь между транспортными колоннами. Когда наш патруль перескочил через дорогу и оказался в безопасном месте, я осмотрел ожоги Колли. Он продолжал посмеиваться над ними, однако, честно говоря, мне следовало настоять на его госпитализации. Я позволил ему остаться в патруле из чисто эгоистических побуждений, потому что нуждался в его помощи.

В полдень мы остановились, подняли антенну и вышли на связь. Штаб сообщил, что противник отходил быстрее, чем ожидалось. Отступавшие на запад войска Роммеля оставляли огромную территорию, а Монти не спешил занимать ее, поскольку накапливал силы для дальнейшего наступления. Мы получили новый приказ. Наш патруль должен был двигаться в направлении Бенгази по дорогам, идущим вдоль итальянских колониальных поселений — Луиджи ди Савойя, Беда Литтория, д'Аннунцио. Нам следовало разведать обстановку в этих поселениях — естественно, соблюдая осторожность и сообщая в штаб о том, что мы увидим там.

Весь день наши машины двигались на северо-восток по песчаной, относительно ровной местности. Мы пересекали десятки безымянных дорог, которые выходили из ущелий невысоких хребтов, ломавших рельеф равнины. Пустыня была усеяна остовами машин и могилами людей. Мы проезжали через поля сражений нынешнего лета и прошлой зимы и весны. Вдоль дорог, отмеченных указателями на английском, немецком и итальянском языках, чернели обгоревшие бензовозы и грузовики — наши и вражеские. В опаленных до углей кабинах можно было заметить останки водителей и конвойных офицеров. Почерневшие куски форменной одежды все еще цеплялись за кости. После несколько часов быстрой езды мы наверстали время, потраченное на объезд петли Триг — Эль-Абд. Наш патруль проезжал места, где караваны грузовиков подвергались нападению. У подножия холмов в тысяче ярдах от обочины я видел ямы, где танки, зарывшись по башню в песок, ожидали в засаде транспортные колонны. Затем они атаковали их быстрым броском и, выстроившись в линию, рассеивали грузовики и тягачи во всех направлениях. Сгоревшие и расстрелянные машины виднелись повсюду на несколько миль вокруг.

Если солдаты погибали от фугасов, вы не находили их тел — только ботинки. Людей вырывало из обуви. Пересекая холмы, которые тянулись с севера на юг, мы видели окопы, где «Хони» и «Крусейдеры» Седьмой бронетанковой дивизии, отступая, занимали позиции и пытались замедлить продвижение Роммеля. Там, где их поддерживали бронетанковые орудия, мы замечали остатки маскировочных сетей, солдатский скарб и мусор бивуаков. Все ценное было растащено. Та сторона, которая одерживала победу на поле боя, неизменно собирала трофеи. Германские интендантские части показывали яркий пример того, как брошенный хлам можно было превращать в рабочую технику. То, что они пропускали, забирали арабы. Равнину между холмами пятнали «угли» — танки, взорванные и сожженные своими экипажами. Здесь остались только очень плохие машины. Немцы увезли на тягачах всю бронетехнику, которую можно было починить. На многих «Грантах» — высоких тяжелых танках, сделанных в Соединенных Штатах, — использовались самолетные двигатели, работавшие на высокооктановом авиационном бензине. Когда эти танки стояли неподвижно на одном месте, над ними собиралось облако сверхгорючих испарений. Стоило вражескому снаряду пролететь вблизи от них, как вся колонна превращалась в большой костер. Могилы, которые немцы и англичане отмечали перевернутыми ружьями, с водруженными на них стальными касками (а итальянцы — ружьями и тропическими шлемами), были разграблены арабами. Солдаты свинчивали болты, чтобы сделать ружья непригодными, но кочевники все равно забирали их. Арабские оружейники могли сфабриковать любую запасную часть.

Кто-то может предположить, что вид огромного «братского кладбища» опечалил нас. Но нет! Это зрелище взбодрило наш дух.

— Мы все еще дышим, — заметил Панч.

Наша команда тоже была не против маленького мародерства. Олифант простукивал каждый бензобак на нашем пути. Просто потрясающе, сколько бензина мы добыли, сливая горючее из брошенных машин. Парни осматривали ящики с инструментами на броневиках и грузовиках с боеприпасами. Я запретил парням грабить трупы, но мои строгие слова не удержали их от проверки карманов многочисленных рубашек и шинелей. Мертвые немцы отдавали нам табак, шоколад и консервированные сосиски. Наши павшие бойцы снабжали нас сигаретами, джемом и сладостями. Итальянские грузовики считались джек-потом. Они поставляли нам такие деликатесы, как консервированные персики и вишни, сигары, вино «Кьянти» и «Фраскати», газированную воду «Пеллегрино» и даже сладкое шампанское. Мы запаслись плоскими банками с сыром и сардинами, фотографиями игроков из «Фатимы» и «Синих», групповыми снимками клубных команд «Плэерс» и «Галлахер». Неплохую добычу представляли собой флаги со свастикой и бинокли «Диенстглас» (наткнувшись на один из них, я тут же выбросил мой «Тейлор-Хобсонс»). Грейнджер нашел поясную пряжку Gott Mit Uns, однако Маркс превзошел его, отыскав серебряный портсигар (подарок какому-то майору от его жены), украшенный надписью: GOTT STRAFE ENGLAND — «Бог покарает Англию».

Среди могил и брошенной техники мы натыкались на рюкзаки, не замеченные другими мародерами. Их содержимое переворачивало наши сердце — дневники и чековые книжки, бумажники, фотографии и письма от жен. Мы собирали эти предметы (врагов и наших ребят) и складывали их в саквояж, который Панч нашел в сгоревшем «Даймлере» — в британской разведывательной машине. Мы хотели отдать эти документы в нашу канцелярию — такие личные вещи могли облегчить горе юной вдовы или стать талисманом для сына или дочери.

К вечеру второго дня наш патруль приблизился к побережью. По дороге на Мартубу тащились бесконечные колонны итальянской пехоты. Немцы забрали себе весь транспорт, заставив союзников передвигаться пешком. Итальяшки прошли сотню миль. Им оставалась еще пара сотен. Они шагали беспорядочной толпой. Все солдатские манеры сдуло, как ветром. Мы могли бы уложить здесь в песок до десяти тысяч трупов. Но что бы это нам дало? Обойдя их стороной, мы поехали дальше.

Весь следующий день наш патруль простоял на месте из-за треснувшего маслосборника. Я послал Панча и Дженкинса, который заменил нам слесаря Дюрранса, пошарить по брошенным машинам. Больше всего мы нуждались в патрубках и сальниках. Они вернулись с набитыми рюкзаками и вдобавок ко всему притащили два радиатора.

Целый день мы слышали в отдалении гул моторов вражеских колонн, отступавших на запад. Вечером гансы устроили лагерь и начали выпускать сигнальные ракеты, направляя к цели отставших солдат. Море находилось в десяти милях от нас. Иногда мы чувствовали его запах. Буквально в нескольких тысячах ярдов раздавался металлический звон немецких ремонтных мастерских. Шифровка из штаба сообщила, что отряд Уоннамейкера благополучно достиг посадочной площадки 125. Раненых погрузили в санитарные самолеты. Мы отпраздновали это дело, распив бутылку коньяка.

Затем появились арабы. Обычно пугливые, как газели, кочевники материализовались в темноте несколькими группами — пешком и на верблюдах. Они почуяли поживу. На рассвете третьего дня мы проехали через лагерь, который только что оставили немцы. Арабские мародеры уже прочесывали место, собирая все, что могли найти. Они с усмешкой отдавали нам салют.

— Инглисы! Инглисы!

Мы обменяли у них чай и сахар на яйца и вареную баранину. Они были из племени обейдинов, которое кочевало по Джебелю южнее Дерны. Эти люди знали Попского. Услышав, что он где-то рядом и что мы его друзья, арабы одарили нас продуктами. Один, похожий на пирата парень, обменял у Панча новый «Люгер»[39] на наручные часы и блок сигарет с пятьюдесятью пачками «Вудбинс». Затем к нам пришел шейх — долговязый мужчина, с крючковатым, как у Дизраели, носом и с самыми белыми зубами, которые я когда-либо видел. Знаками и жестами он сообщил нам, что немцы, покинувшие лагерь, были последним подразделением Роммеля между этим местом и Каиром.

— Все бежать, — сказал он, шутливо изобразив руками взлетающую птицу.

С холма, на котором мы стояли, я четко видел пыль пяти удалявшихся колонн. За ними к востоку ничего больше не было. Шейх хотел поехать с нами. Ему нравились наши грузовики. Они могли вместить много награбленной добычи — куда больше, чем верблюды и ослы. Я вежливо отказал ему и спросил, куда он теперь направится? Шейх указал на север.

— В города, — с хитрой усмешкой ответил он.

6

Дерна стала первым цивилизованным поселением, которое мы встретили на своем пути. Этот большой город на прибрежной равнине был превращен Роммелем в главный центр оккупационных сил. Теперь же, после быстрого бегства немцев и итальянцев, он лишился всех органов управления. Следуя полученным приказам, мы направлялись к восточному плечу Джебель-Акдара, который тянулся от Газалы до Эль-Агейлы. Бенгази находился на западной стороне Джебеля. Мы двигались на северо-восток.

Наш отряд въехал на ничейную территорию. Отступавшие силы немцев и итальянцев покинули этот район, а Восьмая армия Монти еще не захватила его. Объезжая стороной Мартубу, мы видели столбы черного дыма на поднятии, где располагался склад горючего для аэродрома в Эль-Фтайях. Со стороны долины доносились приглушенные взрывы; инженеры Оси взрывали там все, что, по их мнению, представляло собой какую-то стратегическую ценность. На равнине у самых гор размещались лагеря военнопленных; их сторожевые вышки и колючая проволока остались нетронутыми. Внезапно весь склон холма содрогнулся от мощного взрыва. Мы съехали на стоянку автомашин, обустроенную перед извилистым спуском с предгорий. Снизу поднялось облако желтовато-серой пыли. Немецкие саперы разрушили дорогу в город. Мы дали им полчаса на завершение дел, затем спустились вниз, объезжая глыбы скал и рытвины в песке. В восточных кварталах города селились коренные жители. Все дороги и тропы на окраинах были заминированы. Немецкие инженеры взрывали мосты и водопроводные трубы, закладывали взрывчатку на каждом перекрестке, лишь бы только замедлить британские танки.

Дерна показалась мне грязным и униженным городом, проглоченным еще более отвратительной военной базой. На улицах повсюду валялись листовки, напечатанные на немецком, итальянском и арабском языках. Они предупреждали гражданское население о том, что администрация оккупационных сил отныне не может гарантировать безопасность людей и сохранность их собственности. Мы проехали мимо белого здания школы, ослепительно сиявшего на солнце. На крыше развевался флаг со свастикой. Игровая площадка была завалена разбитыми шкафами и учебными партами. На одной из стен виднелся плакат с героическим профилем Муссолини и надписью: VINCEREMO DUCE VINСEREМО!!!

Наш отряд въехал в город. На стоянках чернели взорванные бензовозы и грузовики. Очевидно, на лужайке перед госпиталем недавно стоял палаточный городок. Теперь здесь царила пустота — ничего, кроме мусора и разбитых коек. Каждый особняк и магазин отгородился от улиц закрытыми ставнями. Местные патриархи охраняли свои дома. Они выставили на тротуар продавленные диваны и кресла и, устроившись в них под лучами ласкового солнца, покачивали на коленях маузеры и ружья марки «Энфилдс». Сыновья и братья, стоявшие за их спинами, держали в руках трофейное оружие. Один старик сидел под кофейным зонтиком с надписью «Чинзано». Когда немецкие саперы, заложив взрывчатку, удалялись с улиц, местные парни тут же отмечали заминированные места — бочками, поломанными стульями, шестами и проволокой, — чтобы защитить от взрывов себя и своих детей. Догадавшись, что мы британцы, горожане махали нам руками и умоляли разминировать снаряды. Но мы не имели снаряжения для такой работы. Я советовал местным жителям отмечать все закладки мин и ждать наших саперов. В арабских кварталах мы не увидели ни одной взрослой женщины. Только несколько девочек до двенадцати лет мелькнули в толпе — босиком и в платках. Мальчики вели себя гордо и вызывающе. Грейнджер перевел нам надпись на еще одном плакате итальянского Дуче: CREDERE, OBBEDIRE, COMBATTERE.

«Верь, подчиняйся, сражайся».

В европейском квартале на оградах, за которыми возвышались виллы, чернели надписи «Гражданские строения». На обочинах дорог стояли поломанные грузовики и тягачи. Мы сделали крюк в гавань, надеясь собрать там хорошие трофеи. Мне запомнился красивый отель, со взорванной лоджией. Улицу усеивали разбитые кресла. Фонтанчики с водой не работали из-за отсутствия электричества. На лужайках перед коттеджами валялись распоротые матрацы, разбитые лампы и сломанные плетеные корзины.

На главной площади рядом с префектурой стояла тумба с афишей. Оказывается, немцы крутили в кинозале вестерн с Томом Миксом. Мы свернули на улицу, усаженную жакарандой. Панч заметил большое строение. Это был брошенный и пока еще неразграбленный женский монастырь. Наверное, итальянцы не тронули его из уважения к вере. Мы открыли железные ворота, въехали задом во двор и вышли из машин, держа оружие наготове. Панч припарковался рядом со статуей Девы Марии. Я послал его и Дженкинса с заданием найти кухню и разжиться какой-нибудь пищей. На крайний случай подошел бы огород, где мы могли бы выкопать немного моркови и картофеля. Колли взял Олифанта и Милнса (нашего йоркширца-фельдшера), чтобы проверить несколько административных помещений на другой стороне двора. Если бы там находился лазарет, мы могли бы взять бинты и лекарства. Мы с Грейнджером и остальными парнями остались около грузовиков. Все сохраняли должную бдительность. Я заметил, что Милнс вошел в дворик с колоннадами.

— Осторожно! Там могут быть растяжки!

Он почти тут же выбежал на площадку и жестом позвал нас к себе. Мы с Колли и Олифантом вошли в небольшой дворик. Там у стены лежала груда тел. Штукатурка на стене была прошита очередями пуль.

— Итальянцы, — сказал Милнс.

Пока мы осматривали крыши и смежные аллеи, он проверил тела. Живых не оказалось.

— Наверное, мародеры, — предположил Олифант.

— Больше похоже на бедолаг, которые пытались откосить от службы.

Колли считал, что они были дезертирами. Обувь у убитых мужчин реквизировали. Возможно, постаралась местная молодежь. На ногах у трупов остались только носки.

— С меня хватит, — сказал я. — Продолжаем осмотр.

Столовая и лазарет монастыря недавно подверглись разграблению. Обвисшие мешки с мукой были вспороты ножом. На полу валялись осколки бутылок и фарфоровой посуды. Кто-то вывалил на пол все содержимое шкафов и полил съестные припасы керосином. Мы вошли в ризницу. Панч покопался в ящиках.

— Какого черта ты там ищешь? — спросил Дженкинс.

Панч вытащил бутылку кагора и с усмешкой ответил:

— Кровь Христову!

Город выглядел адом, подвергнутым наказанию. Мы задержались здесь только на час, а уже превратились в туристов, склонных к мародерству. Времени было в обрез. Я велел парням двигаться по хорошей объездной дороге, построенной итальянцами сравнительно недавно. Она вела в Мартубу. Свора арабских мальчишек крутилась вокруг машин, выпрашивая у нас сигареты и шоколад. Мы отогнали их и двинулись в путь.

За городом на склонах холмов белели брошенные фермы и виллы. Местность целиком и полностью напоминала Италию. Заостренные крыши домов, с красной черепицей; побеленные стены. Но вокруг царило опустошение. Некоторые фермы казались укрепленными крепостями, с железными воротами и бетонными дотами, из амбразур которых виднелись стволы пулеметов.

Свернув на мартубскую трассу, Колли заметил седан, приближавшийся с востока. Я велел убрать наши грузовики с дороги и приготовиться к встрече. Водитель машины, увидев нас, остановился посреди шоссе. Нас разделяло пятьсот ярдов. Колли прижал бинокль к глазам.

— Будь я проклят, — сказал он.

— Что?

— Это журналисты.

Я воспользовался своей новенькой немецкой оптикой и увидел розовые лица, а под ними форму военных корреспондентов.

— Что они там делают?

— Спорят о чем-то.

Я велел Грейнджеру встать и помахать им шляпой. В ответ замелькали белые носовые платки. Репортеры тоже разглядывали нас в бинокли.

— Это британцы! — закричали они. — Или южно-африканцы!

Их машина двинулась вперед. Автомобиль оказался древним «Хамбер-седаном», битком набитым газетными корреспондентами и радиожурналистами, без разрешения выехавшими из расположения Восьмой армии в Тобруке.

— Вы что, кретины, рехнулись? — заорал на них Панч, когда они подъехали. — Немцы всего в пяти милях от нас. По этой самой дороге!

Ньюсмейкеры высыпали из трех дверей (араб-водитель остался в машине) и начали пожимать нам руки, заявляя о своем восторге и радости от встречи с нами. Затем каждый из них расположился на обочине, расстегнул ширинку и выпустил обильный поток мочи. Как я понял из их рассказов, они четыре часа сидели в машине с вытаращенными глазами. «Хамбер» был обычным такси. Один из корреспондентов нанял его утром для служебной поездки. К нему присоединились другие коллеги, напуганные отсутствием новостей. Не заметив никаких признаков врага, они продолжили поездку на запад. Теперь их группа находилась здесь — в шестидесяти милях от передовых частей союзников. Я спросил, есть ли у репортеров при себе какое-нибудь оружие.

— Только это, — ответил один из журналистов, вытаскивая из кармана пол-литровую бутылку бренди.

Тут было уже не до смеха. Ответственность за этих простофиль легла на мои плечи. Я велел им последовать нашему примеру и убраться с дороги, тем самым уменьшив вероятность атаки Люфтваффе. К тому времени один из наших парней проболтался о побоище в монастыре. Корреспонденты захотели увидеть эту картину. Я запретил им въезжать в Дерну.

Оказалось, что старшим их группы был Дон Манро из Си-би-эс,[40] чьими отчетами я часто восхищался.

— Что вы делаете с этими сумасшедшими? — спросил я его.

Мне не хотелось отправлять их назад без эскорта. Корреспондентов могли захватить в плен или попросту расстрелять. Если бы я приказал им вернуться в Тобрук, они дождались бы нашего отъезда и, проводив машины взглядом, продолжили бы делать то, что хотели. С другой стороны, мы не могли взять их с собой. По нашим бородам и грузовикам они поняли, к какому подразделению мы относились, и если бы кто-то из нас дал им малейший намек о цели операции, то к завтрашнему чаю эта история облетела бы весь мир. В конечном счете мы пригласили их на ужин. В ящике со льдом у них хранилась четвертинка сыра «Реджиано», окорок «Прошутто» и сладкая колбаса.

— Вы огорчите нас, если не порадуетесь вместе с нами этой скромной трапезе, — сказал Манро.

Я должен отдать репортерам должное: парни знали толк в попойках. Несмотря на отсутствие женщин, им удалось устроить настоящий кутеж. Я не позволил их группе отправиться на заброшенную ферму, как они хотели. Такой поступок не только нарушал дисциплину, но шел против правил войны. Я заставил их расположиться рядом с нами на холмах — причем без всяких костров в ночи и громких криков. Так мы могли присматривать за ними. В обмен на нашу защиту я взял с них клятву, что завтра утром они вернутся в Тобрук. Когда солнце село, энтузиазма у гостей поубавилось. Они с радостью забрались под наши грузовики и заснули, пока мы по очереди охраняли их покой.

Корреспонденты оказались приличными парнями. Один из них (южноафриканец по имени Ван дер Брак) имел медаль за боевые заслуги с Первой мировой войны. Как рассказал нам его друг, он служил в кавалерии и действительно воевал на боевом скакуне. Брак владел собственной газетой в Дурбане и был бы рад остаться с нами, чтобы найти интересный материал для своих читателей.

— Хотя, конечно, я не могу навязываться вам, — сказал он мне. — И все же мысль о том, что такие парни, как вы, поедут на какую-то тайную операцию, буквально преследует меня.

Этот мужчина чем-то понравился Колли и Панчу. Он был майором, боевым офицером. Мои парни посовещались и предложили ему остаться.

— Возможно, мы найдем для вас какое-нибудь дело.

Колли просто пошутил, и южноафриканец понял его юмор. Но он немного огорчился.

— Честно говоря, мне доставило бы большое удовольствие покрутиться рядом с такими парнями, как вы.

Он сказал, что считает меня хорошим офицером, но слишком мягкосердечным.

— Вы должны были пристрелить нас на том шоссе. Откуда вам известно, что мы не немецкие агенты?

Чуть позже я угощал чаем Манро. Утром он протрезвел и стал более дисциплинированным. В знак благодарности канадский корреспондент попросил меня развернуть полевую карту. Прикрывая свет фонарика длинной полой жакета, он объяснил мне сложившуюся ситуацию.

— Монти не будет сражаться за Триполи, — сказал Манро. — Этот район можно обойти с фланга через уступ Джебель-Нефуса. Вероятно, Роммель попытается удержать важный порт, но, скорее всего, он сдаст его без боя.

Корреспондент постучал пальцем по карте, указывая на место западнее тунисского Мединина.

— Это линия Марет.

— Подождите секунду, — сказал я. — Позвольте мне позвать сержанта и парочку других моих людей.

Когда к нам присоединились Колли, Панч, Олифант и Грейнджер, Манро продолжил свой рассказ о линии Марет. Она была построена французами в прошлую войну и защищала Тунис от итальянцев. Никто точно не знал, сколько оборонительных огневых позиций прибавил к ней Роммель, насколько мощны ее орудия и как обширны минные поля.

— Это серьезный оборонительный вал. Он занимает сорок миль из конца в конец и блокирует широкий проход между горами и морем. Если Роммель окопается за линией Марет и укрепит ее 15-й и 21-й танковыми дивизиями, а также 90-й легкой дивизией и итальянскими бронетанковыми дивизиями Ариета, Кентауро и десантниками Фольгора — не говоря о срочном пополнении в танках и самолетах, которые Гитлер обязательно выделит для такого критического случая, — то многие наши ребята прокомпостируют свои билеты на тот свет, пытаясь вытолкнуть его оттуда.

Взглянув на наши лица, Манро понял, что его слова стали новостью для нас.

— В принципе, мы знаем, кто вы такие и что пытаетесь сделать в тылу врага, — сказал он. — Я недавно пил пиво с вашим боссом Гаем Прендергастом. Как раз за день до этого он послал к вам патрули Тинкера и Попского. Мы ничего не слышали об Уайлдере и Исонсмите, которые отправились в пустыню в прошлом месяце. Отсюда я делаю вывод: либо вы действуете с ними, либо они с вами. Верно?

Его догадки впечатляли.

— Я вижу по вашим лицам, что вы еще не получили приказ о поиске проходов через линию Марет, — добавил Манро. — Но скоро вы его получите.

Он указал на карте холмистую местность южнее Джебель-Нефуса. Судя по размерам, это не отмеченное на картах песчаное море было не меньше египетского.

— Монти не сможет одолеть в лоб такую мощную линию обороны. Поэтому каким-нибудь отважным смельчакам придется взять работу на себя и разведать для него хотя бы один проход, пригодный для тяжелой бронетехники. Операцию уже назвали «Левым хуком». По моим скромным предположениям, именно этим сейчас и занимаются Тинкер и Попский.

— А когда нас туда пошлют?

— Я сказал вам все, что знаю. Мы пили «Джон Коллинс» на террасе в «Пастухе», и мне как-то в голову не пришло спросить о точной дате операции. Но вы, парни, обязательно будете задействованы в ней до того, как это шоу закончится.

На следующее утро мы отдали Манро нашу почту, чтобы он доставил ее в штаб Восьмой армии. Я вручил ему двадцать семь писем для Роуз. По одному на каждый день разлуки. Манро обещал позвонить ей в Хайфу, если ему не удастся увидеться с ней лично. Он сказал, что заверит ее в моем полном здравии.

Последним событием, случившимся с нами на пути из города, стало пленение итальянца. Точнее, он сам поприветствовал нас на стыке дорог из Дерны и Мартубы. Он просил нас взять его в плен и не унимался до тех пор, пока мы не разрешили ему забраться в грузовик. Он явно призывался не по собственной воле — босой и напуганный сорокалетний мужчина. Панч пришел к выводу, что итальянец был дезертиром, каким-то чудом убежавшим от карательной команды. С помощью жестов и на ломаном английском мужчина заверил нас, что он опытный механик по «Фиатам». Но когда мы подняли капот, его глаза полезли на лоб — похоже, за всю свою жизнь он никогда не видел ни одного мотора. В обед мы остановились и запросили у Каира инструкции. Нам велели избавиться от пленника. Кроме того, штаб сообщил, что операция в Бенгази отменяется. Вместо охоты на Роммеля нас снова попросили отслеживать вражеский транспорт на горных дорогах у поселений. И еще через три дня мы должны были встретиться с Ником Уайлдером и майором Мейном в Бир-эль-Джамра на юго-востоке Джабеля у немецкого аэродрома Бенины. Там нам обещали дать новые приказы. Мы высадили итальянца в трех милях от арабского поселения и напоследок сунули ему в руки кварту «Пеллегрино» и пилотку, наполненную сыром и кусками консервированного окорока.

— Кровавый ад, — сказал Колли, глядя на жалкую фигуру, которая уменьшалась за задним бортом. — Это самое гадкое извинение перед солдатом, которое я когда-либо видел.

Загрузка...