Охотники за джихами

«Как не стыдно, Миша!»

В понедельник Миша бежал в школу. Настроение у него было никудышное, и вовсе не потому, что он опаздывал — он, как-никак, уже ученик шестого класса и волноваться по такому пустяковому поводу, как опоздание, ему уже не пристало. Пусть себе первоклассники волнуются. Беспокоило его другое. Экспедиция не вернулась вчера, а это значит, что-либо у них были интересные находки и они так увлеклись, что не заметили наступления ночи, либо произошло какое-нибудь чудесное приключение. И в том, и в другом случае его, председателя, там не было.

В довершение всего сегодня мама ещё раз показала, что у неё нет ни капли чуткости к собственному сыну. Узнав, что Миша не поехал в пещеры потому, что решил увлечься птичками, она сказала:

— Как же ты мог отпустить сестру одну? И какой же ты председатель, если твои ребята мёрзнут в палатках неизвестно где, а ты сидишь за горячим самоваром и ешь распаренные бублики с маслом (как будто он не отдал бы сотню горячих самоваров и тысячу распаренных бубликов с маслом за одну только ночёвку в палатке в горах). И не пора ли тебе наконец решить, чем ты увлекаешься? А то сегодня — археология, завтра — газетные статьи, а потом с бухты-барахты — орнитология. (А кто лишил его премии? Кто забраковал его статью? Об этом она подумала?)

В школу Миша вошёл, уже когда звенел звонок и по лестнице бежали опоздавшие. У входа он встретил тётю Пашу и новую нянечку. Сгибаясь от тяжести, они тащили фанерный ящик, полный всякой всячины. Миша взглянул в ящик. Батюшки! Матушки! В ящике лежал ахипчи, тот самый ахипчи, который был собран руками Миши из мельчайших кусочков. Бок ахипчи был проломлен, и из него торчал джиховский меч. На меч был надет джиховский кувшин. У кувшина уже не было дна. Рядом лежали осколки угловых сосудов для выпаривания соли вперемешку с мотыгами, зернотёрками, скребками и кристалликами кальцита. Поверх всего покоились четыре огромных куска известняка с отпечатками древовидного папоротника.

Если бы четыре школьных археологических общества засели за восстановление экспонатов в их прежнем виде, то, проработав год, они ничего не добились бы.

— Тётя Паша! Что вы делаете? — вскричал Миша.

— Сам-то велел… — сказала тётя Паша, останавливаясь и вытирая пот со лба тыльной стороной руки. — «Вы, говорит, товарищ Денисова, перенесите ихние каменья в подвал, пока кружок-то в походе. И чтоб всё мирно и без скандала. А то они там развлекаются, а мы — волнуйся. И им наука-то — не опаздывай! А мне помещение под класс нужно».

— А ахипчи? Ахипчи-то как?

— Это ты насчёт кувшинов? А кувшины ничего… Мы думали, они крепкие, а они рассыпались. Ну мы и поклали их в одну кучу. Да ты беги на занятия, а то дилектор заругаются… — И тётя Паша наклонилась, чтобы поднять ящик.

Миша хотел было бежать к Леониду Петровичу. Он уже сделал несколько шагов по направлению к кабинету директора, но передумал — а вдруг Леонид Петрович накричит: «А! Это ты в райком жаловаться бегал?» Нет, лучше уж найти маму и рассказать ей всё. Она завуч, так неужели она не постарается?.. Но Миша вспомнил утренний разговор с мамой и передумал… Какое ему теперь дело до всяких экспонатов? Он же решил, что ему плевать на археологию и на председательство. Пусть себе сами расхлёбывают те, кто метит на его место да премии получает. Небось когда походы организовывал он, Миша Капелюха, то всё шло гладко, а теперь одни только неприятности… К тому же по лестнице уже шли учителя, направляясь в свои классы.

Экспедиция вернулась к концу второго урока, не успели ребята выгрузиться, как тётя Паша уже кричала:

— Арсений Сергеевич! Вас дилектор кличут.

Леонид Петрович стоял за своим письменным столом, тяжело опершись кулаками в настольное стекло. Вся школа знала — если ИО директора стоит, опершись кулаками в стол, то держись, разговор предстоит крепкий.

— Я бы попросил вас, Арсений Сергеевич, отчитаться в своих действиях. На каком основании вы уехали неизвестно куда и неизвестно на чьей машине… Подождите, не перебивайте. Оправдываться будете потом. И, наконец, я бы хотел знать, когда же вы поймёте, наконец, что пионервожатый — лицо, подвластное директору во всех отношениях, и он обязан согласовывать свои поступки со мной? Все! — В знак того, что это всё, он тяжело опустился в кресло.

Идя к Леониду Петровичу, Арсен вовсе не считал себя в чём-либо виноватым. Но после того, как ИО директора сказал ему «оправдываться будете потом», Арсен невольно начал оправдываться:

— Видите, Леонид Петрович… Есть все основания предполагать, что абхазы произошли от джихов. Если бы нам удалось доказать, что у них есть общность верований или…

— То, что вы говорите, чрезвычайно интересно, — прорвал его Леонид Петрович. — И, когда у меня будет больше свободного времени, мы с вами поговорим и о джихах, и об абхазах, и о том, в какой степени нас должны интересовать их верования и суеверия. Но сейчас мы с вами должны неукоснительно помнить, что мы призваны воспитывать подрастающее поколение, а не выяснять, произошли ли джихи от абхазов или же абхазы от джихов. Кстати, не мешает подыскать новые формы проведения краеведческой работы, не сопряжённые с подобными длительными и опасными отлучками… — Сказав это, Леонид Петрович начал перебирать карандаши в стаканчике, из чего Арсен сделал вполне правильный вывод, что аудиенция окончена.

— Арсений Сергеевич! — встретил его у директорской двери Адгур. — Музей-то закрыли!

Неизвестно, то ли потому, что Арсен минуту назад разговаривал с самим Леонидом Петровичем, то ли потому, что на лице его было написано, что разговор этот был не из приятных, но только Адгур впервые за всё время назвал Арсена не просто по имени, а по имени-отчеству. Впрочем, Арсен этого не заметил. Он был так взволнован, что не понял даже, о каком закрытии музея идёт речь.

— Закрыли? И очень хорошо сделали, что закрыли. А ключ небось Леонид Петрович опять себе взял?

— Совсем закрыли! Навсегда!

Арсен бросился в музей. На столе, на котором ещё вчера был выложен силуэт Спасской башни, стояла тётя Паша и сметала со стены пыль в тех местах, где недавно висели изображения диплодоков и птеродактилей. Новая нянечка замешивала известь для побелки.

— Где экспонаты? — закричал Арсен.

— А где им быть? В подвале.

Решительными большими шагами Арсен снова пошёл в кабинет директора. Леонид Петрович был непоколебим.

— Я не хуже вашего знаю всё значение краеведения в деле воспитания гармонически развитого поколения. Но, к великому моему сожалению, эта комната предназначена для нового класса.

— Подумайте о ребятах!

— А вы подумайте о родителях! Каково им сознавать, что их дочь или сын неизвестно где… Нет, нет, не перебивайте меня. Вам ещё неизвестны отцовские чувства, и вы не имеете права протестовать. Словом, как директор школы, я говорю: я должен взять эту комнату под класс.

— Если вы опасаетесь за Нелли, — сказал Арсен, — то зачем вы тогда пускаете её в походы?

На лице ИО директора неожиданно появилась лукавая, совсем не директорская улыбка.

— О, вы не знаете моей Нелли. Я ей — «Не смей ездить!», А она мне — «Что я, хуже других, что ли?». У неё на всё одна фраза: «Вот уеду в Ленинград и не приеду». Она у меня такая своенравная. — Сказано это было с гордостью.

— Но при чём тут ребята?

Лицо Леонида Петровича снова приняло директорское выражение:

— Мне бы хотелось, чтобы половину того внимания, которое вы проявляете к своему так называемому обществу, вы проявили бы по отношению к вверенным вам ученикам. Я бы, конечно, на вашем месте не стал брать с собой на экскурсию посторонних людей, не согласовав этот шаг с теми, кто и опытнее вас и является вашим руководителем. Вы, вероятно, забыли, что дети исключительно восприимчивы к дурным влияниям. Если бы они были восприимчивы в такой же степени к положительным влияниям, то нам с вами, педагогам, делать было бы абсолютно нечего. Я видел в окно… гм… ваших товарищей по путешествию. Посмотрите на их внешний вид! Такие могут оказать только пагубное воздействие на юные души.

— А, это вы про прохиндеев говорите? Так они же мои друзья.

— Тем хуже для вас. Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Кстати, ваш так называемый научный руководитель тоже не внушает особого доверия. Разве можно допускать такое панибратское обращение с учащимися? Ведь он разрушает веру ребят в силу науки, в знание, в непререкаемость авторитета взрослых. Ребята спорят с ним, ставят под сомнение чуть ли не каждое его утверждение. Он скоро уедет отсюда, а каково будет нам расхлёбывать кашу, заваренную им? Он подрывает авторитет педагога, а это…

— Пал Палыч учит нас самостоятельно мыслить. Он не даёт готовых знаний, которые требуется только запомнить. Мы же ищем. Поэтому у нас так много споров…

— Исследование — прекрасная вещь. Но вы забываете одно: прежде, чем приступить к исследованию, человек должен обогатить свою память огромным количеством различных сведений… Не нравится мне и ваш самовольный отъезд. Но о нём мы с вами поговорим на школьном совете. Нужно думать, совет сделает соответствующие выводы.

В знак того, что разговор закончен, Леонид Петрович пододвинул к себе классный журнал и углубился в изучение учительских росчерков.

На следующий день утром Миша получил письмо в длинном конверте с фиолетовой подкладочной. В письме говорилось:

Прочитав письмо, Миша долго рассматривал свой нос в зеркале. Нос как нос. Кончик его правда немного смотрит вверх, но ведь нос и раньше был такой же курносый. Небось у Ленки нос ещё курносее, а её никто этим не попрекает, да ещё в письмах.

Лишь отойдя от зеркала, Миша понял: а ведь «Охотник за джихами» хочет сказать: «Ты зазнался выше всякой меры».

В этот же день Миша ещё раз получил по кончику своего задравшегося выше всякой меры носа.

Вечером собрались кружковцы на экстренное заседание. Собрались они на этот раз не в школе, а в эвкалиптовой рощице на берегу моря.

Много грозных речей было сказано, и, странное дело, все они были направлены не против Леонида Петровича ибо он — ИО директора, а ИО директора — это почти директор, а раз так, то он знает, что делает; а против Миши, словно он, Миша Капелюшников, самовольно распорядился закрыть музей.

Особенно резко говорил Алик-Архимед. Забыв, что без шпаргалок у него не получается ни одно выступление, Архимед заклеймил Мишу, как человека, который думает о себе, а не об археологическом обществе. Из его слов выходило: Миша должен был бы пойти к директору и объяснить, что никакой археологии без музея быть не может. А если бы Леонид Петрович этого не понял, то надо было бы обратиться к Вере Ивановне, тем более что она одновременно и завуч и Мишина мама. Она отстояла бы музей или, в крайнем случае, уговорила Леонида Петровича подождать, пока приедут кружковцы. Если бы они всем кружком пошли к директору да рассказали ему как следует про джихов, про раскопки, про текстильную керамику, небось музей не закрыли бы. И вообще, Миша не должен был бежать на урок, как самый трусливый заяц. Ему следовало бы проследить за тем, чтобы тётя Паша перенесла экспонаты бережно, но всем правилам науки, а не сваливала бы их в кучу, как какую-нибудь капусту. Он же знает, что тётя Паша выросла при царском режиме, а тогда дети археологией не занимались, так что откуда ей знать, как надо обращаться с расковочным материалом.

Свою речь Алик-Архимед закончил призывом исключить Капелюшникова Михаила из членов пещерного общества.

После Архимеда слово взял Адгур. Ударяя кулаком правой руки в ладонь левой, он сказал, что Миша действительно вёл себя, как малодушный заяц, а особенно когда он отказался прийти на заседание общества. Заварил кашу — сам и расхлёбывай, а не прячься в кусты. И вообще, последнее время Миша стал слишком задаваться, потому что председательство ударило ему в голову. Но исключать его из общества, пожалуй, рано. А вот из председателей выгнать пора.

Последней говорила Зоя Николаевна. Она сказала, что Миша Капелюшников вёл себя не по-товарищески. Поэтому ему вредно быть председателем.

На этом и порешили. А в председатели выбрали Адгура Джикирбу, хоть он и говорил, что он никак не может быть председателем, потому что в кружке не состоит, а кроме того, у него задерживающие центры не развиты и он импульсивный тип. Но все решили, что он отнекивается именно из-за того, что хочет стать председателем, и его возражения не приняли. Ну, а о том, что Адгуру очень неприятно занять место своего друга, об этом никто из присутствующих не подумал.