Охотники за джихами

«Возьми свой нож обратно!»

Следующее заседание археологического общества проводили на месте, где Друг сделал своё удивительное открытие. Заявились все участники казачебродской экспедиции — даже Арсен и Зоя Николаевна. Не было, правда, прохиндеев, но они вовсе не участники экспедиции, раз они ушли в горы, как только дело дошло до настоящих исследований. А кроме того, если верить словам Линючки — в чём-чём, а в таких делах она ещё не ошибалась, — они до сих пор никак помириться друг с другом не могут. Ну, а если так, то пусть себе сидят по домам, злятся и скучают. Без злючек лучше.

Пал Палыч сел около дружковской раскопки на корточки и запустил руку в ямку. Он вытащил несколько черепков, очистил их травой от земли, от одного отколол кусочек своей археологической палкой, посмотрел на излом и пробормотал:

— Гм! Фрагмент гончарной керамики. — После чего зачем-то сунул черепки обратно в раскоп и пошёл вдоль канала.

Он то и дело останавливался, пробовал землю палкой, поднимал какие-то камешки и черепушки, но в планшетку их не прятал, а клал на прежнее место. Когда это занятие ему надоело, он вернулся к раскопу и сказал:

— Ваш пёс проявил незаурядные археологические способности. Замечательная стоянка!

— Джиховская, да? — спросил Адгур.

— Пока ничего определённого сказать нельзя. Одно ясно — интересная. Обычно культурный слой находится на большой глубине, здесь же…

— Культурный слой? Разве может быть слой земли культурным или некультурным?

Оказывается, да, может. Археологи называют культурными те слои земли, в которых сохранились остатки материальной культуры прошлого: орудия труда, черепки, кости животных. И чем дальше отстоит от нас эпоха, тем глубже залегает её культурный слой. Вот, например, археологам, проводившим раскопки в Великом Новгороде, чтобы добраться до двенадцатого века, пришлось углубиться в землю на семь метров. Двадцать пять бревенчатых настилов мостовой сняли они, прежде чем докопались до слоя десятого пока. И они доказали, что Господин Великий Новгород был одним из самых культурных и благоустроенных городов своего промели. Ведь первая мостовая, скажем, в Париже появилась в двенадцатом веко, а в Лондоне — в пятнадцатом. В Великом же Новгороде ходили и ездили по мостовым уже в десятом веке, и не только по главным улицам, где селилась знать, но даже и по Холопьей улице, где, как говорит само название, жила городская беднота — холопы.

Раньше считали, что грамотными на Руси, так же как на западе, были лишь священники да феодалы. Простому же люду, дескать, грамота была не нужна, да и писать им было не на чем, так как единственный писчий материал того времени, пергамент, был по карману лишь немногим, потому что он изготавливался из шкур ягнят и козлят и был очень дорог. А вот раскопки на Холопьей улице показали, что у простого люда был свой, дешёвый «пергамент» — береста. Археологи нашли кусочки берёзовой коры, на которых были выдавлены буквы. Эти письмена прочитали. Их писали крестьяне, горожане, ремесленники и писали по самым обыденным делам.

Историкам была известна лишь одна грамотная русская женщина прошлого — дочь Ярослава, княжна Анна, ставшая женой французского короля Генриха I. А вот в Новгороде было найдено такое послание: «Если у тебя уже готово, что ты мне ткала, то избели это и присылай». Вот и выходит, что простая ткачиха знала грамоту.

— Так не она же писала! Ей писали! — воскликнул Арсен.

— Разве неграмотный человек может прочесть письмо? — спросила Зоя Николаевна. — Неграмотным людям письма не пишут.

— А может, тот человек думал, что она попросит какого-нибудь знакомого прочесть. Разве так не бывает?

— Вот именно знакомого, — сказал Пал Палыч. — Не станет же простая ткачиха обращаться к попу или к князю с просьбой прочитать записку о каком-то полотне, которое надо избелить? Нет, заказчик знал, что ткачиха грамотна. Или же он предполагал, что у неё под рукой есть близкий человек, кто прочтёт ей письмо. Значит, человек её круга… А вот в другом грамоте новгородец Борис просит жену Наталью прислать ему забытую рубаху. Неподалёку от этого письма было найдено другое — в нём Наталья сообщает родным о смерти мужа Бориса. Самое древнее, дошедшее до нас берестяное письмо — послание новгородки Гостяты — относится к одиннадцатому веку. Гостята жалуется некоему Василию на то, что муж отнял у неё имущество и выгнал из дому на улицу.

— Вот бы нам найти такую берестяную грамоту, — перебил рассказ Пал Палыча Адгур. — И чтоб джих писал своей джихше: «Почисть мне щит. Я пошёл на войну». И чтобы подпись была: «Твой верный джих». Вот тогда у нас было бы точное доказательство, что это джиховская стоянка.

— Ну и чудак! — воскликнул Миша. — Разве ты бы стал подписывать письмо своей жене: «Твой верный абхаз» или «Твой верный русский»? Нужно такое письмо: «Я, Адгур Джикирба Великолепный, князь джиховский, объявляю, что иду на вас войной!» Вот тогда это было бы всем доказательствам доказательство!

— Пал Палыч! Вы их не слушайте, — вмешался Алик-Архимед. — Это они всё для смеха говорят. Тогда небось и имени «Адгур Джикирба» не было. И джихи не воевали, а разбойничали. А разве разбойники объявляют войну? Они были неграмотные, верно?

— Сие замечание не лишено некоторой научной прозорливости, — сказал Пал Палыч. — Мы удивляемся, что новгородцы одиннадцатого века знали грамоту. А ведь джихи жили раньше их на целых два тысячелетия. Нужно думать, они не умели ни читать, ни писать. Затем, не рассчитывайте найти здесь, на совхозных землях, берестяные грамоты ещё и потому, что берёза в Причерноморье не водится, а кора других деревьев не годится для письма и быстро истлевает. И в здешней почве, не в пример Новгородской, дерево вообще гниёт очень быстро. Грамот мы здесь не найдём, зато нам попадётся много всяких черепков или керамики, а керамика позволяет датировать стоянки почти так иге точно, как грамоты или монеты. По обжигу, по качеству замеса, по орнаменту, по форме сосудов можно определить очень многое.

— Что интересного можно ожидать в нашей стоянке? Черепки-то залегают почти на поверхности, — сказал Арсен. — Уж если собака откопала их…

— Древние культурные слои залегают глубоко там, где в последующие годы была напряжённая культурная жизнь. В здешних же местах давно образовались болота, и люди тут уже больше не селились. Поэтому культурный слой здесь лежит неглубоко. А теперь за дело!

Пал Палыч распорядился заготовить шестнадцать белых голышей и девятнадцать деревянных колышков со срезами в верхней части, на которых можно было написать номер.

Пока ребята добывали голыши и колышки. Пал Палыч подтащил к раскопке большущий валун, достал из планшетки стальную рулетку, сунул кольцо её в руку Адгуру, велел ему держать рулетку пулевой точкой у валуна и протянул ленту рулетки вдоль канала. Через каждый метр он останавливался, забивал колышек у метровой отметки и писал на срезе колышка цифру — 1, 2, 3, 4, 5.

Забив последний колышек, он вернулся к валуну и провёл линию, перпендикулярную первой. Эту линию он тоже разбил на метровые отрезки и обозначил их колышками с буквами А, Б, В, Г, Д. Из крайних точек 5 и Д он провёл две перпендикулярные линии и на этих линиях тоже обозначил метры.

Получился квадрат со сторонами в 5 метров. Из точек 1, 2, 3 и 4 он тоже провёл перпендикуляры. Квадрат теперь оказался разбитым на 25 меньших квадратов. Места пересечения линий он отметил белыми голышами.

— Ну, как думают мои юные коллеги, — спросил Пал Палыч, — для чего я этот огород нагородил?

Юные коллеги ничего не ответили, и не потому, что они были такие уж юные, глупые и необразованные, что не сообразили, для чего этот огород нагорожен, а просто лучше не выскакивать, когда на тебя так внимательно смотрят, а ты не уверен, что ответишь правильно.

— Тогда скажите, кто из вас играет в шахматы?

— Ну, я. А что? — спросил Миша.

— И я! — сказали ещё пять человек.

— А кто скажет, зачем я разбил участки на клетки и написал буквы и цифры?

— Шахматные доски так размечаются. С одной стороны цифры, а с другой — буквы. Каждый квадрат имеет свою цифру и букву.

— Правильно! И не только шахматные доски, но и карты и планы. А зачем я сделал это?

Миша набрал воздуха, чтобы выпалить догадку, но тут его перебила Зоя Николаевна:

— Вы хотите пронумеровать находки, а потом… — И тут она запнулась. Это она, должно быть, вспомнила, что она учительница, а учительнице не пристало угадывать ответы, как какой-нибудь пятикласснице.

— Правильно! А потом мы рассортируем находки по квадратам, — ответил Пал Палыч.

Ребята думали, что Пал Палыч начнёт углублять и расширять дружковскую ямку, по Пал Палыч сказал, что Друг своими хаотическими и неквалифицированными действиями смешал все слои и этим нарушил археологическую картину, а посему лучше начать с другого квадрата, скажем, с самого дальнего — Д-5.

Пал Палыч отступил от границы квадрата сантиметра на два и начал копать, втыкая лопатку точно по вертикали, — это для того, чтобы потом лучше было видно распределение слоёв в стенках, или, как их ещё называют, «целиках». Землю верхнего слоя он просматривал не очень старательно, потому что слой этот был «стерильным», то есть не содержал археологических ценностей. Осмотрев землю, он выбрасывал её за пределы участка, чтобы она не помешала, когда начнут раскапывать другие квадраты.

Второй слой — коричневая супесь, которая обычно в здешних местах соответствует средневековому слою, — он копал не лопатой, а большой отвёрткой, причём каждый ком земли размельчал руками и пропускал через пальцы. Но и этот слой оказался стерильным и ничего интересного не дал.

Третий слой, из плотной глины, принёс четыре черепка. Когда Пал Палыч очистил их от приставшей глины, а ребята промыли, то все увидели, что черенки ярко-оранжевые, с ровным изломом. Это были черепки античной эпохи, времени, когда здесь была древнегреческая колония.

Черепки Пал Палыч сложил с бумажный пакетик, надписал на пакетике: «Совхоз цитрусовых культур, раскоп, квадрат Д-5, слой 3, глубина 60 см», поставил число, вытащил из планшетки длинный-предлинный альбом с надписью «Поэзия» и раскрыл его.

Когда ребята заглянули в альбом, то они увидели, что никакой поэзии там нет, а есть длинные странички. Пал Палыч перегнул один листик надвое, проложил между половинками копирку, написал на одной половинке: «Совхоз цитрусовых культур, раскоп I, слой 3, квадрат Д-5», нарисовал квадрат, указал на квадрате места, где были найдены черепки. После этого он оторвал одну половинку листика и, сложив её вдвое, рисунком внутрь, чтобы не стёрлись надпись и рисунок, сунул листик в пакетик. Туда же он положил спичечную коробку с образцом грунта этого слоя — всё это потому, что память может подвести археолога так же, как и любого другого человека, а кроме того, всегда может случиться, что результаты будут обрабатывать другие исследователи. Без общего плана раскопок, без послойных чертежей каждого квадрата в отдельности, без ярлычков, кулёчков, зарисовок и самых подробных записей подчас невозможно разобраться в находках.

Если художник, рисуя картину, ошибается, то он стирает нарисованное и начинает снова. Даже хирург иногда может повторить операцию. Но до сих пор ни одному археологу ещё не удавалось раскопать один и тот же культурный слой дважды. Лет сто назад известный русский археолог того времени граф Уваров занялся исследованием древностей Владимиро-Суздальской земли. Он не был невеждой, не был кладокопателем и искренне верил, что действует в интересах науки. Но он был молод, нетерпелив, стремился поскорее добраться до ценнейших кубков и перстней с драгоценными камнями и не вёл послойных записей. Он вскрыл более семи тысяч курганов — к сожалению, он был очень богат и мог позволить себе раскопки в таком большом масштабе. И в результате множество ценнейших находок было свалено в кучу. Вред, принесённый им науке, непоправим…

В четвёртом слое попалось много черепков — рыхлых, изъеденных оспинами, причём при ударе эти черепки не звенели, не ломались, а крошились. Эта керамика поправилась Пал Палычу больше античной. Во всяком случае, он очень тщательно очистил черепки кистью, сам промыл их в воде и, прежде чем сложить в пакет четвёртого слоя, завернул каждый черепок в отдельности в газету. В этот пакет он тоже положил образец грунта и план квадрата с указанием размещения находок.

Ниже четвёртого слоя лежал материк, а материк тем и отличается, что ни в нём, ни под ним нет никаких культурных слоёв. Теперь уж квадрат Д-5 можно было считать исследованным до конца, и Пал Палыч сказал, что надо будет раскоп засыпать, чтобы он не привлекал внимания прохожих, которые обязательно решат, что здесь учёные нашли клад и ещё, чего доброго, сами начнут копать и переворошат все слои не хуже Друга или графа Уварова.

Засыпая раскоп, археологи обычно кладут на дно его какой-нибудь современный предмет, из числа тех, которые не гниют и не портятся. Если потом какой-нибудь исследователь вздумает покопать на этом месте, то, натолкнувшись на современную вещь, он поймёт, что здесь уже побывали археологи.

Само собой разумеется, каждый кружковец захотел оставить память о себе. В ход пошли монетки, пуговицы.

И как только ребята засыпали раскоп, откуда ни возьмись — Друг своей персоной! Вместо того чтобы сидеть дома и охранять имущество, как было приказано, этот любитель археологии пожаловал сюда, на место раскопок, как будто без него дело не обойдётся.

Друг подбежал к Мише, положил ему лапы на плечи, лизнул прямо в губы, затем проделал то же самое с Леночкой и Адгуром, с остальными он связываться не стал, а подбежал к свежеразрытому квадрату. Он обнюхал все извлечённые из земли камешки, но, не найдя ничего достойного своего внимания, приступил к исследованию остальных квадратов, он бегал, по привычке петляя, уткнувшись носом в землю.

Поравнявшись с ямкой, которую выкопал в прошлый раз. Друг бросился к ней, как к старой знакомой. Он запустил в неё нос, зафыркал и стал рыть, да с такой силой, что можно было подумать — этот пёс опасается, как бы черепки не скрылись в глубине земной.

— Ребята! Смотрите, Друг копает! — закричал Миша.

Все бросились к Другу. Раздались крики:

— Проседи его по всем клеткам! Может, здесь нет ничего интересного. Тогда зачем копать?

— Давай его сюда! Вот какой-то черепок. Пусть скажет, джиховский он или не джиховский.

Пал Палыч приказал убрать Друга. Даже когда ребята объяснили ему, что Друг не просто копает, а занимается археологическим поиском, даже тогда он не разрешил допускать Друга к раскопкам, потому что наука пока ещё не признаёт собак-археологов.

За ошейник, за уши, за хвост ребята оттащили Друга от раскопа и привязали его к эвкалипту. Но, видя его печальные глаза, слыша его жалобное повизгивание, каждый понимал: «Нет для этого пса большего удовольствия, чем раскапывать древние стоянки».

В этот вечер Адгур отдал Мише нож с таким количеством лезвий, что для них названий не хватало. Адгур имел полное право сказать: «Подумаешь! Твой Дружок искал стоянку джихов, а нашёл неизвестно какие черепки. Так и каждый может — искать одно, а находить другое. Отдавай мне свой спиннинг. Я выиграл».

Но Адгур не сказал этого. И не стал он напоминать о том, что Миша не считает его настоящим исследователем на одном лишь основании, что он, Адгур, искал клад, а нашёл грот. Нет, Адгур не был ни злопамятным, ни мелочным. Он вытащил свой нож, открыл все лезвия одно за другим, прощаясь с каждым по очереди, и протянул нож Мише:

— Бери, да не теряй! А то будешь иметь дело со мной.

Получение ножа Миша ознаменовал тем, что провертел ножевым штопором дыру в скамейке парты, вырезал рядом с дырой слово «Друг», вывинтил ножевой отвёрткой все шурупы в спинке парты, так что сидеть на ней стало небезопасно, и за этот ущерб, нанесённый школьному имуществу, и был оставлен после занятий в классе для приведения парты в прежнее состояние.

Когда же Миша вышел из школы, у ворот его встретили Адгур и Друг.

— На, возьми! — сказал Миша, протягивая Адгуру нож, а потом, поколебавшись, добавил: — Ты только никому не говори… Ты как думаешь, по каким признакам Пал Палыч определил тогда, что там — древняя стоянка? Ну, помнишь, когда мы его за шпиона приняли?

— Не знаю. А что?

— А я знаю. Он тогда натолкнулся на кротовью нору и увидел черепки, выброшенные кротом на поверхность. Это он сам сказал.

— Ну и что?

— А вот что. Ты небось думаешь, Друг патину учуял? Вовсе нет! Он крота нанюхал. Я это ещё вчера понял. Да только никому не сказал. Боялся, что ребята смеяться над Другом будут.

Адгур взял нож, открыл все двенадцать лезвий, почистил о рукав самое большое, подышал на него, а потом протянул нож Мише, не смотря ни на нож, ни на Мишу.

— Мы как условились? Если Друг найдёт хоть какую-нибудь стоянку, то я отдаю нож. Так ведь? Ну вот он и нашёл стоянку. А крота он искал, или сусликов, или джихов, это уж его собачье дело. Так что бери нож!

Ребята погорячились, поспорили, чуть было не разругались навеки, но домой всё-таки пришли друзьями, заключив договор, по которому нож переходил к Мише, а спиннинг — к Адгуру. С этого дня люди стали говорить об археологах совхоза цитрусовых культур. Причём больше всего говорили не о Мише, хотя каждому понятно, что, не будь у Друга такого опытного дрессировщика, как Миша, никаких археологических находок он так бы и не сделал. Нет! Больше всего говорили они о Друге. Слава Друга, слава собаки-археолога распространилась не только по цитрусовому совхозу, но и по Адлеру и очень скоро достигла Сухуми в южном направлении и Туапсе — в северном, причём была замечена одна любопытная закономерность: чем дальше от совхоза происходил разговор о Друге и его успехах, тем количество найденных им стоянок первобытных людей и ценность его археологических достижений становились всё больше и больше. Так, например, если в совхозе и в Адлере говорили, что Друг якобы нашёл только два клада — джиховский и прохиндейский, то в Сочи и Гагре количество кладов, найденных и откопанных им, уже доходило до шести.

Совсем недавно автор случайно подслушал в московском троллейбусе разговор двух чрезвычайно загорелых и самоуверенных дам. Они говорили о такой необыкновенно умной овчарке, которая обнаружила около тридцати захоронений Золотого Руна, оставленного ещё каким-то древним греком и его аргонавтами где-то на Кавказе. Успехи собаки настолько потрясли одного археолога, что он сошёл с ума, он завёл всю школу — около пятисот мальчиков и девочек в пещерный грот, в котором не было ни входа, ни выхода. Так вот эта чудодейственная собака спасла их всех вместе с археологом.

Зная законы распространения слухов, автор почти не сомневается, что дамы говорили о Друге и его подвигах.

Как бы то ни было, а редко какой ребятёнок в совхозе пропускал Друга мимо, не прокричав ему вслед: «Ищи джихов, Дружок! Ищи прохиндеев!»

Но Друг был всего-навсего собакой, и поэтому успех не вскружил ему головы. Он по-прежнему бегал, уткнув нос в землю, разыскивал кротовьи норы, гонял кур по соседским дворам, не гнушался приносить из-под кровати туфли своего хозяина, как бы грязны и рваны они ни были, и позволял Кляксиным котятам играть со своим хвостом и ушами. По-прежнему он не отказывался от огурцов и арбузных корок и вообще никак не зазнавался, чего никак нельзя было сказать о его хозяине.