Окно в природу-2003

02.10.2003 - Очей очарованье

В погожий день октября.

«С берез неслышен, невесом слетает желтый лист...» - так поется в прекрасной песне, рожденной осенью 41-го года. Шла война, но природа жила по извечным своим законам - прифронтовой лес пылал осенними красками, до предела обостряя у людей любовь к жизни. И вспомним Пушкина: «Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса...» «В багрец и золото одетые леса» всегда волновали и восхищали людей. Эти чувства находим мы в музыке, стихах, живописных полотнах. Вспомним хотя бы «Золотую осень» Левитана или тот же сюжет Остроухова - помните двух сорок на лесной тропке, кажется, освещенной не солнцем, а пламенем кленов?

Нет времени более поэтичного, чем время «пышного природы увяданья». Нам кажется: для людей специально природа устраивает этот праздник красок, тревожащих сердце, заставляющих думать о течении жизни, ее кругах с листопадами, снегопадами, майским «зеленым дымом», с благоуханием лета и опять с багрянцем и золотом предзимнего увяданья. Однако и до появленья людей на Земле этот круг перемен действовал так же, как и сегодня. Так же летели осенью птицы на юг, так же белели зайцы к зиме, пробуждались от сна медведи весной и трепетали от страха зайчата, рожденные на пороге осени («листопадники»), - шорох опадающих листьев их очень пугает.

А людей листопад всегда волновал. Это славное время у нас называется «бабьим летом», в Америке - «летом индейским», канадцы, очарованные полыханием теплых красок, кленовый лист сделали символом государства. А мы с канадцами живем в одном климатическом поясе - кленовые листья у нас такие же яркие.

Все сказанное - дань поэтическому чувству людей. А что значит преображенье лесов в начале серединного месяца осени? Ответ на этот вопрос существует: деревья готовятся встретить зиму.

Три дня назад напросился я в собеседники к ученым Института физиологии растений. Их так же, как Пушкина, как Левитана и всех нас грешных, волнует осеннее «багрец и золото». Но они знают и тайну, почему ежегодно повторяются праздники цвета, почему с весны зеленые листья вдруг начинают дружно краснеть и желтеть, а затем опадают.

Прежде чем тайны коснуться, заметим: зеленый лист - это «кладовая солнца» на планете Земля. Зарождение жизни связано с так называемым фотосинтезом, то есть химическим превращеньем энергии света в органическое вещество. Главным цветом растительного океана, начиная с травинки и кончая могучим разливом лесов, является хлорофилл. Энергия, накопленная в растениях, передается по цепям жизни всему сущему. Без растений не могла бы существовать ни одна форма жизни, начиная с крошечных тлей и жучков до вымерших гигантов с названием динозавры и ныне знакомого нам царства зверей, птиц и рыб. Мы, люди, - тоже в этом ряду. Без фотосинтеза в зеленой листве многоликая жизнь на Земле не была бы возможной.

Но почему осенью листья начинают желтеть и затем, тихой грустью очаровывая людей и пугая зайчиков-листопадников, покидают деревья?

Происходит это не везде, а лишь в зонах с изменяющимся по временам года климатом. В тропиках вы увидите яркие цветы на деревьях, но листья там всегда остаются зелеными, кое-где они опадают, но лишь для того, чтобы уменьшить испарение влаги деревьями. А там, где лету на смену приходит зима, деревья освобождаются от листьев, чтобы снежная масса не оседала на ветках и не ломала сучьев, а то и самого дерева. Вы скажете: а как же сосны и ели? У елей гибкие ветви, и они способны удерживать снежные шубы. Прочные стволы сосен противостоят снежной массе, но не всегда. Бывают случаи, когда мокрый снег, оседая в кронах даже столетних сосен, ломает деревья, как спички.

Вернемся, однако, к поре золотой осени. Что заставляет листья, прежде чем сдует их ветер, желтеть и краснеть? Какой механизм запускает появление пленяющего нас наряда? Вот что говорят ученые-физиологи. У деревьев есть некие «биологические часы», определяющие время появления в черенке листьев тонкого слоя пробки. «Часы» эти работают в соответствии с меняющимися к осени температурой воздуха и количеством света, поглощаемого листом. С появлением пробкового барьера «фабрика» фотосинтеза замедляет и прекращает работу. Хлорофилл распадается и перестает зеленой массой своей маскировать другие пигменты участников фотосинтеза: каротиноидов (желтый цвет), антоциана (красный) и фитохрома (синий пигмент). Вот вам багрянец, золото и сизый цвет. Огнем горят клены, раньше других готовые сбросить резные, поразительной красоты листья. Ярко-красной чеканкой выделяются трепетные монисты осин, желтую кисею одевают березы. А вот на склоне оврага в странном красновато-сизом наряде застыли дикие груши, вот темно-бордовый цвет листьев черноплодной рябины, плюща. Тут к золоту и багрянцу явно примешан и синий цвет. Разновеликое присутствие трех пигментов в листе творит цветную симфонию, о которой написано:

Прекрасные строки Бунина увлекают нас от таинства химических процессов природы в поэтичный мир осеннего леса. Неделю назад побывал я в орловском полесье, запечатленном для нас Тургеневым. Видел знаменитый, уже окрашенный осенью парк в Спасском. Потом директор усадьбы-заповедника Николай Ильич Левин увлек нас с другом на проселки, по которым Тургенев ездил в своем тарантасе и бродил возле них с охотничьим псом. Видели мы в солнечный день знаменитый Льгов, побывали под вечер в Колотовке, где писатель-охотник оказался свидетелем страстного состязания деревенских певцов. И уже на закате солнца приехали в Новосёлки, где родился и жил Афанасий Фет, воспевший в стихах любезную нам красоту серединной России.

Повсюду уже полыхали кострами клены, подрумянены были вершины дубов, березы светились желтыми прядями. Краски местами приглушал синий пахучий дым от горевшей стерни на полях, белели вблизи деревень гусиные стаи. Лошадь на взгорке темной мастью подчеркивала пестрое платье конца сентября.

Дорога в Колотовку от Бежина луга вела по распадку, где машину надо было оставить и идти по дорожке среди желтого лозняка, одиноких рябин, мимо мостка с березовыми перильцами, уводившего в гущу ясеней и берез.

От помянутой Тургеневым деревеньки остался старый забытый сад. Пробравшись по сизому цепкому ежевичнику, поискали мы в росной, еще зеленой траве одичавших яблочек и молчаливо потоптались, прикидывая, где стоял кабачок, в котором Тургенев слушал певцов. Было так тихо, что мы услышали шорохи поползня, прятавшего на зиму добычу в складках коры засохшего вяза, а в побуревших космах приречного бурьяна, еще на что-то надеясь, в маленькой страсти своей гремел кузнечик. Воздух в лесном распадке был пропитан осенним запахом дуба, приводной травы и дымом невидимого костра. С бугра из леса, возможно, как отклик на наши негромкие голоса, послышался хрипловатый басок: «Людмила, иди через кладки! Опят тут море!»

А вечером, перед самым заходом солнца, добрались мы в Новосёлки, где жил когда-то бородатый помещик Фет, оставивший нам в наследство много хороших стихов. От усадьбы его остались старые дерева, зеленые кусты нетронутой осенью сирени и бледно-желтые кущи шиповника.

Место для жизни Фетом было тщательно выбрано. С мыска косогора открывается вид на зеленеющую внизу долину, из которой на бугры во все стороны поднимался веселый лес и уходили в него змейки дорог. Лес подожжен был холодными кострами осени и затуманен предвечерней дымкой. Кое-что изменилось со времен Фета, но можно все же представить вечерний час, когда бородач-стихотворец, друг Тургенева и Толстого, стоял тут у въезда в усадьбу, прислушиваясь к тонким струнам своей души, звеневшим от тихого ветерка, от шуршания крыльев птиц и шмелей, от скрипа телеги в низине. «Ласточки пропали,/ А вчера с зарей/ Все грачи летали/ Да как сеть мелькали/ Вон над той горой...» Эти родные нам с детства стихи, возможно, родились вот тут, на взгорке. А там, куда уходили постройки усадьбы поэта, растет сейчас буйный кленовый лес. Кроны его сомкнулись над старой, незаросшей дорогой. Войдя под них, мы испытали волненье. Солнца, уже задевшего горизонт, не было видно, но под кронами устоялся красный загадочный свет. Было такое чувство, что исходит он от вершин кленов. Черные стволы деревьев в предвечернем разливе красного света были чудом погожего дня.

Из шатра кленов вышли мы, как из храма. Дали холмов были подернуты дымною синевой. Поблекли без солнца краски древесных костров. Где-то за краем леса фыркала и громыхала железом лошадь. Сетью внизу, в долине мелькнули пролетавшие птицы. Но не фетовские грачи, а большая стая дроздов, спешивших после ужина на рябинах к лесному ночлегу.