Окно в вышине

1

Дом находился на Дрезден-авеню в районе Оук-нолл Пасадены.[2] Большой, солидный, неприветливо глядевший дом с темно-красными кирпичными стенами, терракотовой черепичной крышей, с отделкой из белого камня.

Дом был двухэтажный. Нижний этаж весь застеклен, в верхнем этаже — окна коттеджного типа с множеством каменных украшений в стиле рококо.

Прямо под окнами — цветущие кусты. Перед домом расстилалась прекрасная зеленая лужайка примерно в полакра. Отлого спускаясь вниз, она обтекала, словно прохладный зеленый поток огромный гималайский кедр, возвышающийся посреди нее, как скала. К дому вела широкая аллея. Вдоль нее росли красивые белые акации. Ни один листочек не шелохнулся в неподвижном, напоенном чудесным ароматом летнем утреннем воздухе. Бюро прогноза погоды обещало приятный прохладный денек.

Мне было известно, что в доме вместе с семьей проживает миссис Элизабет Брайт Мердок, которая, пригласив частного детектива, поставила одно единственное условие: чтобы он был хорошо воспитан и опрятен, например, не оставлял на полу пепла от сигар. Мне также было известно, что она вдова одного старого дурака по имени Джаспер Мердок, сделавшего кучу денег на общественных подрядах. Его фотография неизменно появлялась в местной городской газете к годовщине рождения или смерти с надписью: ВСЯ ЕГО ЖИЗНЬ — СЛУЖЕНИЕ.

Оставив свой автомобиль на улице, я пересек зеленую лужайку, ступая по шатким камням дорожки, и из кирпичного портика с остроконечной крышей позвонил.

От парадной двери и до начала подъездной аллеи шла низкая стена из красного кирпича. В конце ее — бетонный блок, на котором масляной краской был нарисован негритенок в белых бриджах, зеленой куртке и красной шапочке. Он держал в руке хлыст, у его ног было укреплено железное кольцо. Казалось, он слегка опечален, словно ждет здесь кого-то очень давно и потому приуныл. Дверь все не отворялась, я подошел к негритенку и погладил его по голове.

Наконец, средних лет карга в одежде служанки приоткрыла парадную дверь дюймов на восемь и вытаращила на меня глаза-бусинки.

— Филип Марло, — сказал я. — К миссис Мердок, по делу.

Она стиснула зубы и, поморгав, сказала сварливым, способным раздробить камни голосом первых поселенцев.

— Вы к кому собственно?

— Э… э…

— К какой миссис Мердок? — проскрипела она.

— К миссис Элизабет Брайт Мердок, — сказал я. — Я не знал, что есть еще другая.

— Есть, — отрезала она. — Дайте-ка вашу визитную карточку.

Она высунула из щели нос и протянула сухую жилистую руку. Я вынул бумажник, достал из него свою визитную карточку и подал ей. Рука и нос тотчас исчезли, и дверь захлопнулась.

Я подумал, не поискать ли мне черный ход.

Прошелся вдоль стены и опять погладил негритенка по голове.

— Вот так-то, брат, — сказал я. — Знаешь, ведь мы с тобой — братья.

Шло время, уйма времени. Я сунул в рот сигарету, но не зажег ее. Мимо проехал бело-голубой фургон, владелец которого был, наверное, весельчак, потому что его шарманка играла «Индюшку, разрешающуюся от бремени». Большая черно-золотая бабочка, ловко спланировав, приземлилась на кусте гиацинта у самого моего локтя, посидела на листочке, медленно поднимая и опуская крылышки, потом с трудом оторвалась и, покачиваясь, точно пьяная, исчезла в неподвижном, полном ароматов воздухе.

Дверь вновь отворилась и карга сказала:

— Можно.

Я вошел и оказался в большом квадратном зале. Здесь было прохладно и сумрачно, как на дне, и тихо, как в церкви. Запах был, во всяком случае, такой же. На шероховатых оштукатуренных стенах висели декоративные ткани, снаружи на высоких окнах были железные решетки в виде балкончиков, у стен стояли тяжелые кресла с плюшевыми сиденьями и ткаными спинками, по бокам которых висели кисти с потускневшей позолотой. Во всю ширину задней стены было окно из витражного стекла размером чуть не с теннисный корт и застекленные створчатые двери с занавесом. Старомодный, затхлый, раздражающе благопристойный зал. Какая страшная скука — сидеть в таком зале и ждать приема. Еще я заметил мраморный столик на гнутых ножках, на котором стояли позолоченные часы, какие-то статуэтки из мрамора…

Да, не хватит недели, чтобы очистить этот хлам от пыли! Куча денег, растраченная попусту. А лет тридцать назад в богатом, роток-на-замок провинциальном городишке, каким была тогда Пасадена, этот зал был, наверное, предметом зависти.

Мы прошли через зал, потом вошли в холл, и карга, открыв дверь, махнула рукой: мол, давай, проходи.

— Мистер Марло, — сказала она у меня за спиной отвратным голосом и удалилась, вероятно, скрежеща зубами.

2

В маленькой, меблированной под офис комнате, с окнами, смотревшими в сад позади дома, с жалким красно-коричневым ковром на полу было все то, что вы нашли бы в любом небольшом офисе. Худенькая хрупкая блондинка в очках с тонкой оправой сидела за письменным столом, на котором стояла пишущая машинка. Ее руки касались клавиш, но бумаги в машинке я не заметил. Мое появление в комнате вызвало на ее лице напряженное, и какое-то жалкое выражение, словно она, смущаясь, позирует перед фотоаппаратом. Нежным, чистым голосом она предложила мне сесть.

— Я — мисс Дэвис, секретарь миссис Мердок. Она просила меня узнать у вас имена тех, кто может вас рекомендовать.

— Имена?

— Совершенно верно, имена. Почему это вас удивляет?

Я положил свою шляпу на стол, а незажженную сигарету — на поля шляпы.

— Вы думаете, что, послав за мной, она ничего обо мне не разузнала?

У нее дрогнула губа и она прикусила ее. Не знаю, был ли то испуг или раздражение, а, быть может, отсутствие выдержки, но только вид у нее был далеко не счастливый.

— Ваше имя стало известно ей от управляющего отделением Калифорния-Секьюрити-банк, но лично он вас не знает, — сказала она.

— Заточите-ка карандаш, — сказал я.

Взяв карандаш, она показала мне, что он уже остро отточен, и приготовилась записывать за мной.

— Во-первых, сказал я, — один из вице-президентов того же самого банка, Джордж С. Лик. Его можно найти в главном офисе. Затем сенатор нашего штата Хастон Оглторп. Он бывает либо в Сакраменто, либо в правительственном здании в Лос-Анджелесе. Еще Сидней Дрейфус-младший из адвокатской фирмы Дрейфус, Тернер и Свейн при главном страховом управлении. Записали?

Она кивнула, продолжая быстро записывать и не отрывая взгляда от бумаги. В ее светлых волосах играло солнце.

— Еще Оливер Фрай из Фрай-Кранц-Корпорейшн, оборудование для нефтяного бурения. Фирма находится в районе Восток—9, Индустриальный округ. Наконец, если позволите, пара полицейских: Бернард Ольс из управления при федеральном прокуроре и Карл Ранделл, следователь при Центральном бюро по уголовным делам. Может быть, этого достаточно?

— Не надо усмехаться, — сказала она, — я ведь только выполняю то, что мне поручено.

— Двум последним лучше не звонить до тех пор, пока не станет известно, в чем заключается работа, — сказал я. — А смеяться над вами я и не думал. Жарковато сегодня?

— Для Пасадены не очень, — сказала она, доставая телефонную книгу и приступая к работе.

Я рассматривал ее, пока она отыскивала телефонные номера и звонила. Белокожая, как все блондинки, она выглядела вполне здоровой. У нее были жесткие волосы, сами по себе довольно красивые, но так туго обтягивающие ее узкую головку, что казались приклеенными. Тонкие брови каштанового цвета, удивительно прямые, чуть темнее волос. Бледный цвет ноздрей говорил о том, что она, возможно, страдает малокровием. Подбородок — маленький, узкий, какой-то неустойчивый. Следов косметики я не заметил, впрочем, губы были чуть-чуть подкрашены оранжево-красной губной помадой. Выражение больших, цвета кобальта глаз, казавшихся за стеклами очков еще больше, было рассеянным и неопределенным. Лицо было напряжено, уголки глаз приподняты, от этого казалось, что в ее лице было что-то восточное. Было в нем какое-то своеобразное очарование, которым обладают нервные люди. При искусной косметике оно стало бы неотразимым.

На ней было простое льняное платье с короткими рукавами и никаких украшений. Голые руки в веснушках.

Я не прислушивался к тому, что она говорила по телефону. Все, что ей сообщали, она стенографировала легким, уверенным росчерком карандаша. Закончив, разговор, и повесив на крюк телефонную книгу, она встала и, расправив платье на бедрах, сказала:

— Вам придется подождать несколько минут, — и направилась к двери.

Пройдя полпути, девушка вернулась, потому что забыла захлопнуть боковой верхний ящик письменного стола. Потом вышла. В наступившей тишине стало слышно жужжание пчел за окнами и вой пылесоса где-то внутри дома. Я взял сигарету и сунул ее в рот. Обойдя письменный стол, я приоткрыл тот самый ящик, который она закрыла.

Простое любопытство, не больше. Собственно говоря, какое мне было дело до того, что у нее в ящике лежит маленький кольт. Я закрыл ящик и вернулся на свое место.

Минуты через четыре дверь открылась, и она, появившись на пороге, сказала:

— Миссис Мердок ожидает вас.

Мы прошли еще один холл, и девушка, отворив двойную стеклянную дверь, отошла в сторону и пропустила меня вперед. Я вошел, и дверь за мной закрылась.

В комнате было так темно, что сначала мне ничего не было видно кроме лучей солнца, едва проникавших сюда сквозь густые ветви и занавеси на окнах. Это была веранда, под окнами которой рос густой и высокий кустарник. Комната была обставлена мебелью из тростника, на полу лежал травяной ковер. У окна стояло кресло-шезлонг. В нем, утопая в подушках (ими, наверное, можно было бы набить слона), сидела женщина со стаканом вина в руке. Сильный запах алкоголя я почуял еще до того, как ее увидел. Наконец, когда мои глаза привыкли к полумраку, я смог разглядеть ее.

Я увидел очень полное лицо, жирный подбородок, немилосердно завитые серебристо-белого цвета волосы, нос-клюв и большие влажные глаза, которым живое человеческое чувство было свойственно ничуть не больше, чем покрытым росой камням. Кружева закрывали ее шею, но, по-моему, ей бы больше подошла футболка. Полные руки в крапинках веснушек выглядывали из черного с серебристым отливом шелкового платья. В ушах были клипсы из черного янтаря. Рядом, на покрытом стеклом низком столике стояла бутылка портвейна. Маленькими глотками женщина потягивала вино из стакана, пристально глядя на меня и не говоря ни слова.

Так и не предложив мне сесть, она допила все, что было в стакане, поставила стакан на столик и вновь наполнила его.

Промокнув платком губы, она заговорила. Голос у нее был грубый, низкий, почти баритон, и по тону, каким были сказаны ее первые слова, я понял, что эта дама шутить с собой не позволит.

— Садитесь, мистер Марло. Пожалуйста, не курите — у меня астма.

Я сел в тростниковое кресло и сунул сигарету в нагрудный карман пиджака.

— Мистер Марло, мне еще не приходилось иметь дело с частными детективами, и я ничего о них не знаю. Сведения о вас, которыми я располагаю, меня пока удовлетворяют. Каковы ваши условия?

— А что я должен делать, миссис Мердок?

— Дело настолько конфиденциальное, что о полиции не может быть и речи. Я бы вызвала ее, если б это было возможно.

— Я зарабатываю 25 долларов в день, миссис Мердок, не считая, конечно, издержек.

— Это очень много. У вас, наверное, куча денег. — Она опять отпила из стакана. Я не пью портвейн в такую жару, но страшно приятно было бы отказаться, когда такие, как она вам что-нибудь предлагают.

— Вовсе нет, — сказал я. — Конечно, детектива, как и дантиста, всегда можно нанять за подходящую цену. Дело здесь обстоит точно так же, как с любой другой разрешенной законом работой. Только я ведь не связан ни с какой организацией. Работая в одиночку, я расследую время от времени то или другое преступление. Я постоянно рискую, иногда риск весьма велик. Поэтому я не думаю, что 25 долларов в день это много.

— Хорошо. Что представляют собой издержки?

— Разные мелкие расходы. Разве угадаешь заранее.

— Мне бы хотелось все-таки знать, — сказала она с иронией.

— И вы, конечно, узнаете, — сказал я, — все будет расписано черным по белому. Кроме того, за вами полное право возражать, если что-то вам не понравится.

— Какова сумма задатка?

— Сотня долларов, я думаю, меня бы устроила.

— Надеюсь, — сказала она и, осушив стакан, наполнила его снова, позабыв вытереть губы.

— Однако, имея дело с людьми вашего круга, миссис Мердок, я могу обойтись и без задатка.

— Мистер Марло, — сказала она, — я умная женщина и не будут вас пугать. Боюсь, тогда мне от вас не было бы никакой пользы.

Я кивнул и переждал очередную порцию портвейна. Она вдруг засмеялась и рыгнула. Легкая, приятная отрыжка, — ничего показного, — выполненная с привычным изяществом.

— Моя астма, — сказала она небрежно. — Я ведь пью вино как лекарство, вот почему я вам и не предлагаю.

Я подумал: не повредят ли эти возлияния астме.

— Деньги, — сказала она, — сами по себе не так важны. Людям моего положения постоянно приходится переплачивать, и я это заранее учитываю. Надеюсь, вы себя оправдаете. Дело, собственно, вот в чем. У меня похищена одна очень ценная, дорогая вещь. Но я не хочу, чтобы вор был арестован, потому что, к сожалению, это член моей семьи. Я хочу, чтобы вещь была возвращена мне, но это еще не все.

Она вертела в руке стакан и чуть-чуть улыбалась.

— Моя невестка, — сказала она, — очаровательная женщина… но упряма и груба, как дубовая доска.

Глаза ее внезапно заблестели.

— Мой сын чертовски глуп, — сказала она, — но я ужасно его люблю. Год тому назад, без моего согласия, он, как последний дурак, женился. Это идиотизм, потому что он сам не зарабатывает себе на жизнь и тратит деньги, которые я ему даю, а я, представьте себе, не щедра на деньги. Его избранницей оказалась одна леди из ночного клуба, певичка. Конечно же, это она избрала его. Заметьте, какое у нее красноречивое имя: «Линда Конквест».[3] Они стали жить здесь, у меня в доме. Мы не ссорились, потому что я не потерпела бы ссор в собственном доме, но невзлюбили друг друга. Я оплачивала их расходы, каждый из них получил по автомобилю, наконец, я давала этой леди достаточно большие суммы, чтобы она могла прилично одеваться, разумеется, без излишней роскоши. Не сомневаюсь, жизнь показалась ей такой же серой, как и мой сын. Я и сама не нахожу в нем ничего особенного. Короче говоря, около недели назад, совершенно внезапно, она уехала не простившись и не оставив своего нового адреса.

Она закашлялась, достала платок и высморкалась.

— Исчезла монета, — продолжала она, — редкая золотая монета, так называемый дублон Брашера. Она была гордостью коллекции моего мужа. В отличие от него, я к таким вещам совершенно равнодушна. После его смерти, случившейся четыре года назад, я сохраняла коллекцию в неприкосновенности наверху, на втором этаже, в несгораемых ящиках, в специально оборудованной комнате. Коллекция застрахована, но я еще не сообщила о пропаже. Я и не хочу этого делать, надеюсь обойтись своими силами. Уверена, что монету украла Линда. Это коллекционная редкость, она оценивается в сумму более десяти тысяч долларов.

— Только вот продать ее будет трудно, — сказал я.

— Не знаю, может быть. Я не знала о пропаже до вчерашнего дня. Не знала бы и сегодня, так как не интересовалась коллекцией, но вчера позвонил один человек из Лос-Анджелеса, некто Морнингстар. Он сказал, что занимается продажей старинных монет и спросил, не продается ли, — так он выразился, — Мердок-Брашер. Случайно к телефону подошел мой сын. Лесли сказал ему, что, по его мнению, монета не продается и что это вообще едва ли возможно, но если мистер Морнингстар позвонит в другой раз, можно будет поговорить со мной об этом. В тот момент поговорить со мной было нельзя, так как я отдыхала. Морнингстар сказал, что он так и сделает. Сын рассказал об этом разговоре мисс Девис, а та передала мне. Я попросила ее позвонить этому Морнингстару. Все это меня слегка заинтересовало.

Она еще отпила портвейна, похлопала себя платком по губам и снова хрюкнула.

— А что вас заинтересовало, миссис Мердок, — спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить.

— Если делец опытен, ему должно быть хорошо известно, что монета не продается. По завещанию моего покойного мужа, Джаспера Мердока, коллекция не может быть продана, передана в другие руки или заложена, пока я жива. Ее можно вывезти из дома только в случае катастрофы, да и то лишь при гарантии ее сохранности. Мой муж (она при этом, угрюмо улыбнулась), казалось, предчувствовал, что мне не мешало бы обращать побольше внимания на эти кусочки металла.

Был прекрасный летний день, светило солнце, цвели цветы, пели птицы. По улице приезжали автомобили, издали их шум казался даже приятным. В сумрачной комнате, насыщенной винными парами, сидела женщина с грубыми чертами лица, и все здесь казалось каким-то нереальным, фантастическим. Я опять покачал ногой и подождал.

— Я разговаривала с мистером Морнингстаром, его полное имя Илайша Морнингстар. У него офис в нижнем городе на 9-й улице в Белфронт-билдинг. Я сказала ему, что очень удивлена, что он не знает таких простых вещей. Тот начал что-то мямлить, а потом попросил разрешения посмотреть монету. Я ему конечно отказала. Он сухо попрощался и разговор был окончен. Судя по голосу, это очень пожилой человек. Я поднялась наверх посмотреть монету, я не делала этого уже несколько лет. Но монета исчезла — ее не было в том несгораемом ящике, где она всегда лежала.

Я промолчал и она, снова наполнив стакан, постучала своими толстыми пальцами по ручке кресла.

— Вы должно быть догадываетесь, о чем я подумала.

— Вероятно, о роли мистера Морнингстара. Кто-то предложил ему купить монету и он догадался, откуда она, поскольку монета очень редкая.

— Это в самом деле редкий экземпляр. Да, я подумала то же самое.

— Как она была украдена? — спросил я.

— Каждый, кто живет в моем доме, легко мог бы ее украсть. Ключи у меня в сумочке, а сумочка валяется где попало. Ничего нет легче, чем взять ключи, открыть комнату и затем положить ключи обратно. Трудно чужаку — легко своему.

— Хорошо. Как вы установили, что это сделала ваша невестка?

— Строго говоря, я этого не устанавливала, я в этом уверена. У меня три служанки, живущие в доме уже много-много лет, еще до того, как я вышла замуж за мистера Мердока, а с того времени прошло уже семь лет. Садовник в дом никогда не заходит. Шофера у меня нет, потому что либо сын, либо секретарша возят меня. Мой сын не мог этого сделать потому, что, во-первых, он не такой дурак, чтобы красть у своей матери, а во-вторых, он бы, вероятно, помешал моему разговору с этим нумизматом Морнингстаром. Мисс Девис? Ну, это просто смешно! На нее это совсем не похоже — она ведь робка, как мышь. Нет, мистер Марло, никто, кроме Линды, не мог этого сделать. Вам, вероятно, известно, что за публика собирается в ночных клубах.

— Такие же люди, как и мы с вами, — сказал я. — Следов взлома, по-видимому, не имеется. Ведь, чтобы достать монету, потребовалась бы тонкая работа, какие-то следы должны были все-таки остаться. Можно мне осмотреть комнату?

У нее выдвинулась вперед челюсть, на шее напряглись мускулы.

— Я вам уже сказала, мистер Марло, что миссис Лесли Мердок, моя невестка, украла монету.

Мы уставились друг на друга. Взгляд ее глаз был тверд, как кирпичи той стенки у парадного подъезда. Я отвел глаза в сторону.

— Пусть будет так, миссис Мердок. Так что вы хотите?

— Во-первых, я хочу, чтобы монета была мне возвращена, во-вторых, я хочу безоговорочного развода для моего сына. Я не намерена покупать развод. Полагаю, вам известно, как это делается.

Она приняла очередную дозу и вдруг грубо захохотала. Я подождал, пока она успокоится, и сказал:

— Слышал кое-что. Вы вот сказали, что она не оставила своего адреса. Значит ли это, что вы не знаете, где она сейчас находится?

— Именно так.

— Ну что ж, значит, исчезновение. Может быть у вашего сына есть какие-нибудь идеи, которыми он с вами не поделился. Могу я его видеть?

Грубые черты серого лица перекосила злая гримаса.

— Мой сын ничего не знает. Он не знает о пропаже дублона, и я не хочу, чтобы он об этом знал. Когда придет время, я сама ему сообщу, а пока прошу оставить его в покое. Он делает только то, что я хочу.

— Ну, так было не всегда, — сказал я.

— Его брак, — сказала она зло, — был мгновенный импульс. Впоследствии он вел себя как джентльмен, вне всякого сомнения.

— Этот мгновенный импульс составляет три дня здесь, в Калифорнии, миссис Мердок.

— Молодой человек, вы беретесь за это дело или нет?

— Да, берусь, если мне будет позволено вести дело так, как я считаю нужным, и мне будут сообщены все необходимые факты. И не возьмусь за него, если каждый мой шаг будет обставлен запретами.

Она опять грубо захохотала.

— Это щекотливое семейное дело, мистер Марло, и вести его надо со всей деликатностью.

— Я обещаю вести его с той деликатностью, на какую только способен. Если же вы почему-либо сочтете, что я недостаточно деликатен, то вам лучше не обращаться ко мне. Я, например, понял, что вы не хотите, чтобы ваша невестка попала за решетку. В этом вопросе я не столь деликатен.

Ее лицо вдруг стало цвета вареной свеклы. Я понял, что она сейчас закричит на меня, но она почему-то поступила иначе — опять налила себе портвейна и в который раз выхлебала так называемое «лекарство».

— А вы бы захотели? — сказала она сухо. — Хотела бы я, чтобы вы встретились с ней два года тому назад, до его женитьбы.

Я не понял, что это значит, и пропустил замечание мимо ушей. Она наклонилась в сторону и позвонила по телефону, что-то бормоча в трубку.

Послышались шаги, и в комнату вошла медноволосая блондиночка, робко ступая, низко опустив голову, словно боясь, что ее ударят.

— Выпишите вот этому человеку чек на 250 долларов, — проворчал старый дракон, — и держите язык за зубами.

Бедняжка вдруг вспыхнула, как костер.

— Миссис Мердок, вы ведь знаете, что я ни с кем не говорю о ваших делах, — сказала она чуть не плача. — И не собираюсь никогда этого делать.

Она повернулась и выбежала из комнаты. Я посмотрел на миссис Мердок, — губы ее дрожали, в глазах была сумасшедшинка.

— Мне нужно фото вашей невестки, — сказал я, когда дверь захлопнулась.

— Посмотрите в ящике вон того стола, — она указала рукой с блеснувшими в сумраке комнаты кольцами.

Я открыл ящик письменного стола: там на самом дне лежала фотография. С нее прямо на меня глядели непокорные черные глаза. Я вернулся в кресло и стал разглядывать фотографию. Большой лоб, темные волосы пробором посередине свободно спускаются на плечи. Красивый рот, казалось, хочет сказать — подите вы все к черту. Нос ни большой, ни маленький. В общем очень красивое лицо. Правда, чего-то в нем все-таки не хватало. Возможно, того, что называется породой. Но в тот момент я об этом не подумал. Лицо на фотографии было не по возрасту сдержанным. Вероятно, жизнь ее не баловала, ей пришлось получить много ударов, прежде чем она научилась их отражать. И, несмотря на все это, в лице сохранилось что-то от маленькой девочки, верящей в Санта-Клауса.

Я кивнул, и сунул фото в карман, подумав, что несмотря на плохое освещение, я сумел разглядеть все, что мне было нужно.

Дверь отворилась и в комнату опять вошла секретарша с трехпалубной чековой книжкой и авторучкой. Он подала чековую книжку, чтобы миссис Мердок могла расписаться. Миссис Мердок, как-то странно усмехнувшись, сделала резкий жест в мою сторону — девочка вырвала из книжки чек и отдала его мне. Затем нерешительно пошла к двери, у двери чуть помедлила. Ничего не услышав, она тихо закрыла за собой дверь.

Я помахал в воздухе чеком и сложил его.

— Что вы еще можете сказать о Линде?

— Пожалуй, больше ничего. До того, как она вышла замуж за моего сына, она снимала квартиру вместе с одной девушкой по имени Луис Маджик. Не правда ли, очаровательные фамилии выбирают себе эти люди. Она эстрадная артистка или что-то в этом роде. Девушки работали вместе в Айдл-Валли-клуб, на Вентура-бульвар. Мой сын Лесли хорошо знает это место. О семье Линды я ничего не знаю. Она говорила, что родилась в Сиу-фолл. Вероятно, у нее живы родители, но меня это мало интересует.

«Как и все остальное, черт бы тебя побрал». Мне казалось, что, если бы потребовалось выкопать ей могилу одними голыми реками, я бы, не задумываясь, это сделал.

— Вы не знаете адреса мисс Маджик?

— Нет. Мне он ни к чему.

— Может быть адрес знает ваш сын или мисс Девис?

— Я спрошу сына, когда он появится. Не думаю, чтобы он знал. Вы можете спросить мисс Девис. Но я уверена, что и она его не знает.

— Хорошо. Есть еще друзья у Линды?

— Нет.

— А возможно, что ваш сын все еще встречается с ней, миссис Мердок?

Она опять побагровела. Я провел ладонью по лицу, скрывая усмешку.

— Ведь они были женаты целый год, — продолжал я. — Он наверняка знает о ней гораздо больше.

— Оставьте же, наконец, моего сына в покое, — рявкнула она.

Я пожал плечами.

— Ну хорошо. Вероятно, у нее остался автомобиль. Один из тех, которые вы им подарили.

— Двухместный Меркури стального цвета, модель 1940 года. Вы можете получить у мисс Девис его номер, если вам это нужно. Впрочем, не уверена, что Линда взяла автомобиль.

— Что вы можете сказать о деньгах, платье и драгоценностях, которые она взяла с собой?

— Денег у нее немного, вероятно, не более 200 долларов. — Она довольно усмехнулась. — И взять ей их неоткуда, конечно, если она не найдет себе нового друга.

— Ну, а драгоценности?

— Изумрудное и алмазное кольца, не очень ценные, платиновые часы Лонжина и прекрасное ожерелье из янтаря, которое я, дура, ей подарила. Да, еще алмазный браслет с 26-ю алмазами в виде ромбиков. Конечно, у нее есть и другие вещи, но меня никогда это не интересовало. Одевалась она хорошо, но не шикарно. Благодарю бога и за это.

Она опять наполнила стакан, отпила и снова срыгнула.

— Больше вы мне ничего не хотите сказать, миссис Мердок?

— А разве этого недостаточно?

— На какое-то время мне хватит этих сведений. Но если я докажу, что она не похищала монету, вопрос исчерпан, насколько я понимаю. Не так ли?

— Начнем все сначала, — сказала она грубо, — она украла монету и ей не вывернуться. Зарубите это себе на носу, молодой человек. Надеюсь, что в работе вы так же активны и напористы, как в разговоре со мной. Ведь вам придется иметь дело с девицами из ночных клубов, а у них отвратительные дружки.

Держа еще чек за уголок, я достал бумажник, положил туда сложенный чек и встал, подняв с пола шляпу.

— Мне нравится, что они отвратительны, — сказал я. — Они не слишком умны. Я позвоню вам, миссис Мердок, когда смогу что-либо сообщить. Думаю, что сначала надо прощупать этого нумизмата. Он, мне кажется, наводчик.

Я уже подошел к двери, когда услышал за спиной рычание:

— А вы мне не нравитесь!

Я усмехнулся, посмотрев на нее.

— Нравится ли вам вообще кто-нибудь?

Она откинула голову и вызывающе захохотала. Не дожидаясь, когда она закончит смеяться, я вышел и с силой захлопнул дверь. Я прошел холл и, постучав в полуоткрытую дверь, вошел в комнату секретарши.

Она сидела, всхлипывая, за столом, положив голову на руки. Увидев меня, подняла голову и посмотрела на меня. В глазах ее стояли слезы. Я одобряюще обнял ее.

— Веселее, — сказал я. — Это вам надо жалеть ее. Она думает, что никого нет сильнее ее, но когда-нибудь свернет себе шею, — нельзя же заставлять всех жить так, как ей хочется.

Девушка вырвалась.

— Не прикасайтесь ко мне, — прошептала она. — Пожалуйста. Не надо. И не говорите таких слов о миссис Мердок.

Ее лицо раскраснелось и намокло от слез. Глаза без очков были очень красивы.

Наконец я достал сигарету и закурил.

— Почему она так груба со мной, — всхлипнула она, — зачем она меня унижает, ведь для нее я готова на все.

Продолжая всхлипывать, она достала мужской носовой платок из стола, развернула и стала вытирать им глаза и лицо. Я заметил на уголках платка вышитые алыми нитками инициалы «ЛМ». Я смотрел на нее, выдыхая в сторону дым.

— Вам еще что-нибудь от меня нужно? — спросила она.

— Мне нужен номер автомобиля миссис Лесли Мердок.

— Серый Меркури, модель 1940 года. 2X1111.

— Миссис Мердок сказала, что он двухместный.

— Да, ведь это машина мистера Лесли. У них одинаковые машины. Линда машину не взяла.

— Так. А что вы знаете о мисс Луис Маджик?

— Я видела ее только один раз. Они вместе с Линдой снимали квартиру. Она приходила сюда с мистером… мистером Ваннье.

— Кто он?

Она опустила глаза.

— Они приходили вместе, но кто он — я не знаю.

— О'кей, а как выглядит мисс Маджик?

— Высокая красивая блондинка. Очень… очень привлекательная.

— Вы имеете в виду, сексуально?

— Ну уж, — она вся вспыхнула, — вы сами знаете, что я имею в виду.

— Это знаю, — сказал я, — только мне с такими не приходилось общаться.

— Верю, — сказала она тихо.

— А вы не знаете, где живет мисс Маджик?

Она отрицательно качнула головой. Тщательно сложив платок, убрала его в тот ящик, где лежал пистолет.

— Когда этот платок износится, вам придется украсть другой, — сказал я.

Она откинулась на спинку кресла, положила свои тонкие руки на стол и с достоинством посмотрела на меня.

— Я не переношу панибратства. Не надо так вести себя со мной.

— Не надо?

— Нет. И я не могу больше отвечать на ваши вопросы без специальных инструкций.

— Дело не в панибратстве, — сказал я, — просто я мужчина.

Улыбнувшись, она взяла карандаш и что-то чиркнула на листке. Она была теперь само спокойствие.

— Может быть, я не люблю мужчин, — сказала она.

— Тогда вы просто псих, каких я еще не встречал ни разу. До свидания.

Я вышел, плотно прикрыв дверь, прошел пустой холл, затем огромный «похоронный» зал и вышел через парадную дверь.

Солнце играло на зеленой лужайке. Надев темные очки, я пошел по дорожке и опять погладил негра по голове.

— Понимаешь, братец, дело-то намного хуже, чем я ожидал — сказал я ему.

По шатким камням, нагревшимся на солнце так, что они жгли ноги через подошвы ботинок, я пересек лужайку, подошел к своей машине, стоявшей на обочине, сел и, нажав на стартер, отъехал.

За мной почему-то увязался маленький двухместный автомобиль песочного цвета. Я не придал этому значения. Человек за рулем был в соломенной шляпе с яркой лентой и в таких же, как у меня, темных очках. Я направился в город. Проехав несколько кварталов, остановился на перекрестке. Тот автомобиль остановился недалеко от меня. Пожав плечами, я подумал — вот шутник — и покружил несколько кварталов. Автомобиль следовал за мной. Я свернул на U-образную улицу, обсаженную деревьями и, остановившись у обочины, стал ждать.

Автомобиль проехал мимо, блондин в шляпе даже не повернулся в мою сторону. Я поехал по направлению к Голливуду. Несколько раз я оглядывался, но автомобиля за собой уже не заметил.

3

Моим офисом были две проходные комнатки на шестом этаже Кахуэнга-билдинг. Первая из них всегда была открыта на тот случай, если появится слишком нетерпеливый клиент. На двери был звонок, который я мог включать или выключать, сидя во второй комнате — здесь я обдумывал свои дела.

Я осмотрел приемную. Никого и ничего, — только неприятный запах пыли. Я открыл одно окно, отпел дверь между комнатками и вошел в свой кабинет. Три стула, вращающееся кресло, письменный стол, покрытый стеклом, пять зеленых футляров для дел, причем в трех из них ничего не было, на стене — календарь и в рамке разрешение на право заниматься розыскной деятельностью, телефон, умывальная раковина в забрызганном деревянном шкафчике, вешалка, не бог весть какой ковер на полу, на открытых окнах — тюлевые занавески, которые от ветра оттопыривались то туда, то сюда, словно губы спящего беззубого старика.

Не первый год я видел все это. Серость и убогость, но это все-таки лучше, чем тент на пляже.

Я повесил шляпу и пиджак на вешалку, сполоснул руки и лицо холодной водой и, закурив сигарету, положил на стол телефонную книгу. Адрес Илайши Морнингстара был такой: Вест Нинс-стрит, 422, Белфронт-билдинг, 824. Я записал адрес и номер телефона, который был тут же указан, взялся за телефонную трубку, и вспомнил, что забыл включить звонок. Только я успел включить его, как услышал, что дверь приемной открылась.

Я отложил листок с адресом и пошел посмотреть, кто вошел в приемную. Посреди комнаты стоял высокий, худой, самоуверенный тип в тропическом шерстяном костюме серо-голубого цвета с искрой, черно-белых туфлях и рубашке цвета темной слоновой кости. Галстук и декоративный платок в кармане пиджака были красно-фиолетового цвета. В правой руке, обтянутой белой перчаткой из свиной кожи, он держал длинный черный мундштук и морщил нос при виде вытертого старого ковра на полу, стульев, журнального столика с древними журналами — всего того, что говорило о самом скромном бизнесе.

Лицо его было загорелое, рыжеватые волосы зачёсаны назад, удлиняя узкий череп. Над верхней губой — тонкая ниточка рыжих усов.

Обернувшись в мою сторону, он уставился на меня своими сонными, бесцветными глазами, сидящими у самой переносицы.

Он не спеша, и с явным неудовольствием рассматривал меня, затем деликатно выдохнув дым, спросил с легкой усмешкой:

— Вы Марло?

Я кивнул.

— Вы меня разочаровали, — сказал он, — я ожидал увидеть какого-нибудь типа с грязными ногтями.

— Заходите, присаживайтесь, — сказал я, — сидя острить будет гораздо удобнее.

Я придержал дверь, и он прошел в комнату, стряхивая пепел средним пальцем левой руки. Мы уселись по разные стороны письменного стола, он снял с правой руки перчатку и, сложив вместе с левой, положил перчатки на стол. Выбив окурок из мундштука, загасил его в пепельнице, вставил новую сигарету, и прикурив ее большой спичкой из красного дерева, откинулся в кресле с улыбкой скучающего аристократа.

— Номер окончен? — осведомился я, — дыхание и пульс нормальные, холодное полотенце на голову не требуется?

Ему не надо было презрительно кривить губы, потому что он это сделал в тот момент, когда перешагнул порог моего офиса.

— Частный детектив, — сказал он, — первый раз вижу. Ловкий бизнес, должно быть. Подглядывать в замочные скважины, собирать сплетни и прочее, и прочее.

— Вы здесь по делу, — спросил я его, — или миллионер из любопытства посетил трущобу?

В ответ он робко улыбнулся, словно толстая дама, попавшая на бал к пожарникам.

— Моя фамилия — Мердок. Вероятно, это о чем-то говорит вам.

— Вы оказались здесь как раз вовремя, — сказал я и стал набивать трубку.

Он смотрел, как я это делаю, затем медленно проговорил:

— Я узнал, что мать наняла вас и даже выписала вам чек.

Я набил трубку, раскурил ее и, откинувшись на спинку кресла, выдохнул дым в открытое окно. Я ждал, что он скажет дальше.

Он слегка наклонился вперед и продолжал:

— Хитрить и изворачиваться — ваша профессия, но меня это не интересует. Мерль мне все рассказала, — она червяк, обыкновенный садовый червяк, которого все топчут, и который все-таки выживает, впрочем, как и я сам. Я шел прямо следом за вами. Ясно или нет?

— Угу, — сказал я, — только меня это совсем не беспокоит.

— Мне кажется, она наняла вас, чтобы найти мою жену.

Я фыркнул, не выпуская трубку из зубов.

— Марло, — сказал он, словно учитель, объясняющий задачу тупому ученику, — я изо всех сил стараюсь, но вы мне все же не нравитесь.

— Какая жалость, — сказал я, — плачу и рыдаю.

— Если вы позволите, от ваших избитых фраз и хамского поведения дурно пахнет.

— От вас пахнет еще хуже.

Он отклонился назад и сверлящим взглядом уставился на меня. Потом заворочался в кресле, пытаясь усесться поудобнее. Кто только не пытался устроиться в нем поудобнее, но даже у меня, как я ни старался, ничего не получалось.

— Зачем матери понадобилось искать Линду? — сказал он медленно. — Ведь она ненавидит ее, ненавидит до мозга костей. Впрочем, и Линда вела себя неправильно. Что вы о ней думаете?

— О вашей матери?

— Конечно. Ведь с Линдой вы не встречались.

— Эта секретарша висит на ниточке — болтает, совсем не думая.

Он резко кивнул головой.

— Мать об этом пока не знает. Ну, да все равно. Мать не может обойтись без Мерль. Ей ведь надо кого-нибудь тиранить. Она может ударить ее по лицу и орать на нее, но обойтись без нее она не может. Что вы о ней думаете?

— Недурна, правда, несколько в старом стиле.

Он нахмурился.

— Я имел в виду мать. Мерль обыкновенная маленькая девочка.

— Ваша наблюдательность просто потрясает, — сказал я.

Он забыл стряхнуть пепел с сигареты — длинный столбик пепла упал на пол.

— Так что вы думаете о матери? — повторил он нетерпеливо.

— Старый боевой конь, — ответил я. — Золотое сердце, причем золото зарыто глубоко и надежно.

— Зачем ей понадобилось искать Линду? Не понимаю. Ведь на это потребуются деньги, а мать скорее даст содрать с себя кожу, чем истратит лишний цент. Зачем ей нужна Линда?

— Послушайте, кто вам это сказал?

— Да вы сами… и Мерль.

— Мерль романтичная девушка, она все выдумала. Черт побери, она ведь вытирает нос мужским носовым платком, уж не вашим ли?

Он покраснел.

— Глупо. Послушайте, Марло. Будем разумны и вернемся к сути дела. У меня не так уж много денег, но пару сотен я всегда найду.

— А вот тут я вас огорчу, — сказал я. — Я вообще не намерен болтать с вами. Инструкции, знаете ли.

— Отчего же, скажите ради бога.

— Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, — у меня на это, естественно, нет ответа. И не стоит спрашивать о том, что я знаю — все равно я вам не отвечу. Где вы были всю вашу жизнь? Где вы видели, чтобы человек моей профессии, получив работу, отвечал на вопросы первого встречного?

— В воздухе скопилось столько электричества, — зло сказал он, — что человек вашей профессии вдруг ни с того, ни с сего получил две сотни долларов.

Пустое дело, конечно. Пустое праздное любопытство. Я взял из пепельницы спичку из красного дерева и принялся ее разглядывать. У нее были широкие желтые края, и на ней было напечатано: РОУЗМОНТ. Х. РИЧАРДС, 3, остальное сгорело. Я сломал спичку, сложил концы и выбросил в мусорную корзину.

— Я люблю свою жену, — сказал он вдруг и широко улыбнулся, обнажив зубы. — Сентиментальная история, но это чистая правда.

— У итальянцев такие все еще хорошо получаются.

Стиснув зубы, он проговорил:

— Она меня не любит, да и с какой стати меня любить. Ей нравится веселый образ жизни, а у нас все скучно и мрачно. Но мы не ссорились. Линда — холодный тип. Ей, конечно, крупно не повезло с браком.

— Как вы скромны, — сказал я.

Глаза его сверкнули, но он сдержался.

— Скверно, Марло, и плоско. Держите себя приличнее. Моя мать не станет выбрасывать на ветер 250 долларов. Возможно, это и не Линда, может быть, кто-то еще, может быть… — тут он остановился и проговорил медленно, следя за выражением моих глаз, — может быть это Морни.

— Может быть, — сказал я с улыбкой.

Он схватил перчатки, и от досады ударив ими по столу, положил обратно.

— Будем надеяться, что все обойдется. Я не думаю, чтобы мать узнала об этом. Если, конечно, Морни не звонил ей, ведь он обещал…

Мне стало весело. Я спросил:

— Сколько вы ему должны?

Кажется, неожиданный вопрос вызвал в нем подозрение.

— Если бы он позвонил ей, то сказал бы сколько, а она сказала бы вам, — заметил он.

— А может быть, это и не Морни, — сказал я, и мне вдруг очень захотелось выпить. — Может быть, кухарка ждет ребенка от мороженщика. Ну, а если все же Морни, то сколько?

— Двенадцать тысяч, — сказал он, опустив голову и покраснев.

— Угрозы?

Он кивнул.

— Пошлите его к черту, — сказал я. — Что он собой представляет? Он крепкий парень?

Мистер Мердок смотрел на меня, лицо его стало суровым.

— Конечно. Возможно, эти типы все такие. Он ведь снимался в кино в роли громил. Много мяса, ну да наплевать. Линда работала у него, пела в джазе. Знаете, если она вам понадобится, вы потратите кучу времени, чтобы ее найти.

Я вежливо улыбнулся.

— Так почему я потрачу кучу времени? Надеюсь, вы не зарыли ее тело на заднем дворе.

Его бесцветные глаза вспыхнули гневом. Он встал, опираясь на стол руками и немного наклонившись вперед, одним быстрым движением выхватил из кармана пистолет калибра 0,25 с ореховой рукояткой. Пистолет был как две капли воды похож на тот, который я видел в ящике письменного стола Мерль. Дуло пистолета угрожающе смотрело мне в лицо. Я не двигался.

— Если кто-нибудь захочет обидеть Линду, пусть начнет с меня, — сказал он твердо.

— В таком случае кроме пистолета вам, быть может, потребуется бомба — при таких навязчивых идеях.

Он убрал пистолет во внутренний карман пиджака и, бросив на меня злой взгляд, надел перчатки и пошел к двери.

— Все впустую, — сказал он, — кроме плоских острот от вас ничего не добьешься.

— Минуточку, — сказал я, и встав из-за стола, пошел к нему. — Очень прошу вас не рассказывать о нашем разговоре матери, хотя бы ради Мерль.

Он кивнул.

— Тут не о чем рассказывать, ведь полученная информация мизерна.

— Ну а то, что вы должны Морни двенадцать тысяч?

Он опустил глаза и сказал:

— Тот, кто попытается выудить у Алекса двенадцать тысяч, должен вести себя умнее, чем я.

Я подошел к нему и сказал:

— Если вернуться к сути дела, вы не очень-то обеспокоены уходом вашей жены, к тому же, мне кажется, вы знаете, где она. Она ведь убежала не от вас, а от вашей матери.

Он стал молча снимать перчатку.

— Возможно, она нашла работу, чтобы поддержать вас, — сказал я.

Опустив голову, он смотрел себе под ноги и вдруг повернулся, и его правая рука в перчатке сделала дугу снизу вверх. Я отклонил голову и, наклонившись вперед, перехватил его руку. Отступив шаг назад, он тяжело дышал. Тонкая кость, подумал я, сжимая его запястье.

Мы стояли лицом к лицу. Он был точно пьяный, рот широко открыт, губы растянуты. На щеках от гнева выступили красные пятна. Пытаясь вырвать свою руку из моей, он отступил еще на шаг назад. Каких-то два-три дюйма отделяло наши лица друг от друга.

— А что, разве отец ничего вам не оставил, — ухмыльнулся я, — или вы уже все промотали?

Все еще пытаясь вырваться, он проговорил сквозь зубы:

— Хоть это и не имеет отношения к вашему гнусному бизнесу, я сообщу вам, что Джаспер Мердок мне не отец. Он не любил меня и не оставил мне ни цента. Мой отец, Горас Брайт, растратил деньги во время кризиса и выбросился из окна своего офиса.

— А вас легко подоить, — сказал я, — вот только молочко снятое. Простите, что обидел вас, сказав о жене. Мне просто хотелось вас разозлить.

Я отпустил его руку и вернулся к столу. Он продолжал тяжело дышать, но голос уже стал спокойнее.

— Ну что ж, вам это удалось. Вы довольны? Теперь я пойду.

— Последняя любезность, — сказал я. — Не размахивайте пистолетом по пустякам, старайтесь сдерживать себя.

— Простите и меня за грубые манеры, — сказал он. — Надеюсь, я не причинил вам сильной боли.

— Не беспокойтесь, все в порядке.

Мистер Мердок вышел. Слышно было, как его шаги замерли в конце коридора. Итак, еще один псих. Пощелкав пальцами по зубам, я перевернул листок с номером телефона и поднял телефонную трубку.

4

Послышались долгие гудки, потом сквозь путаницу разговоров профильтровался звонкий девичий голосок и я услышал:

— Доброе утро. Офис мистера Морнингстара. Я вас слушаю.

— Старый джентльмен у себя?

— А кто его спрашивает?

— Марло.

— Он знаком с вами, мистер Марло?

— Спросите его, не хочет ли он купить одну из старинных американских золотых монет.

— Подождите минуточку, пожалуйста.

Последовала пауза, необходимая для того, чтобы известить пожилого человека в другом конце офиса о том, что кто-то хочет поговорить с ним по телефону. Щелчок в трубке, и я услышал хриплый, словно пересохший от жажды голос:

— Мистер Морнингстар слушает.

— Мне сказали, что вы, мистер Морнингстар, звонили миссис Мердок, в Пасадене. Речь шла об одной монете.

— Об одной монете, — повторил он. — В самом деле. Ну и что?

— Я так понимаю, вы хотели купить монету, но решили уточнить, не относится ли она к коллекции Мердок?

— В самом деле. А с кем я говорю, сэр?

— Филип Марло, частный детектив. Работаю на миссис Мердок.

— В самом деле, — повторился он в третий раз. Потом, откашлявшись, спросил:

— Так что вы от меня хотите, мистер Марло?

— Я хотел бы поговорить с вами об этой монете.

— Но я был информирован, что монета не продается.

— И все-таки мне надо поговорить с вами. Лично.

— Вы считаете, что она передумала относительно продажи?

— Нет.

— Тогда боюсь, что я не понимаю, о чем мы с вами можем говорить, — голос его звучал теперь очень сухо, официально.

И тут я вынул козырь и бросил его.

— Вся штука в том, мистер Морнингстар, что вы знали заранее, что монета не продается.

— Интересно, — сказал он медленно. — Как?

— Не знаю, стоит ли объяснять, ведь вы деловой человек. Из прессы известно, что коллекция Мердок не может быть продана при жизни миссис Мердок.

— А…а, — сказал он, — а…а.

Последовало молчание и затем:

— В три часа, — быстро и неразборчиво сказал он, — я буду рад вас видеть у себя в офисе. Думаю, что вы найдете сами. Вас это устраивает?

— Буду обязательно, — сказал я.

Я положил трубку, закурил и долго сидел, уставясь в стену. В голове у меня бродили разные мысли. Я достал из кармана фото Линды Мердок и снова принялся его разглядывать. Теперь ее лицо казалось мне самым обыкновенным. Я запер фото в ящик письменного стола, и, взяв из пепельницы вторую спичку, оставленную Мердоком, прочитал — Топроу. В. Д. Райт, 36.

Я бросил спичку в пепельницу и подумал, что это могло бы дать. А вдруг она поможет найти ключ?

Я достал из бумажника чек, подписанный миссис Мердок, сделал переводную запись, выписал себе деньги на расходы, достал банковскую книжку из письменного стола, а затем, сложив все это вместе и, стянув резинкой, положил все в карман.

Луис Маджик в телефонной книге не значилась.

Я раскрыл специальную часть книги, выписал телефоны полдюжины театральных агентств и стал туда звонить. Звонкие веселые голоса готовы были ответить на все мои вопросы, но никто из них не знал никакой мисс Луис Маджик, эстрадной артистки.

Я скомкал листок, бросил его в корзину и стал звонить Кэнни Хэйсту, уголовному репортеру из «Кроникл».

— Что ты знаешь об Алексе Морни? — спросил я его, когда мы вдоволь нашутились друг над другом.

— Владеет шикарным ночным клубом и игорным домом в Айдл-валли, это примерно мили две по шоссе в сторону холмов. Снимался в кино. Актер паршивый, но зато у него здорово подмазано в полиции. Не слышал, чтобы он кого-нибудь убил на площади в полдень, равно как и в другое время дня. Но вообще-то я бы в этом клясться не стал.

— Может быть опасен?

— Вероятно, если это необходимо. Знаешь, эти ребята привыкли изображать в кино боссов из ночных клубов и знают, как те себя ведут. У него есть телохранитель. Его зовут Эдди Пру, метр девяносто три ростом и тощ, как честное алиби. У него искусственный глаз после ранения на войне.

— Морни не опасен для женщин?

— Старик, не будь викторианцем. Женщины обожают таких мужчин.

— А не знаешь ли ты девушку по имени Луис Маджик, эстрадную артистку? Высокая, шикарная блондинка.

— Нет. Но мне бы такая подошла.

— Не остри. Что ты знаешь о человеке по имени Ваннье? Ты знаешь, никто из них не значится в телефонной книге.

— Я сейчас поговорю с Джерти Арбогастом, а ты перезвони чуть позже. Он знает всех аристократов из ночных клубов, равно как и карманников.

— Спасибо, Кении. Позвоню через полчаса, хорошо?

— Хорошо, — сказал он, и положил трубку. Я вышел и запер офис.

В конце коридора, в самом углу, прислонясь к стене стоял молоденький блондин в коричневом костюме, шоколадного цвета соломенной шляпе с яркой коричневой и желтой лентой и читал вечернюю газету. Когда я проходил мимо, он зевнул, и выпрямившись, сунул газету под мышку.

В лифт мы вошли вместе. Он вошел и закрыл глаза — так он, по-видимому, устал. Я отправился в банк, где перевел чек и получил небольшую сумму. Оттуда я направился в кафе и заказал сухой мартини и сэндвич. Человек в коричневом костюме устроился в другом конце бара и со скучающим видом пил кока-колу, складывая мелочь столбиком. На нем были темные очки, вероятно поэтому он считал себя невидимым.

Я не торопясь дожевал свой сэндвич, потом пошел звонить из телефонной будки в противоположном конце бара. Человек в коричневом костюме повернулся было в мою сторону, но тут же постарался скрыть это движение, снимая и надевая очки. Я набрал телефон редакции «Кроникл».

— О'кей, — сказал Кении Хейст. — Джерти Арбогаст говорит, что недавно Морни женился на твоей шикарной блондинке, на этой самой Луис Маджик. Никакого Ваннье он не знает. Он говорит, что Морни купил участок в районе Бель-эр и виллу на Стилвуд-Кресент-драйв, пять кварталов к северу от Сансет, у некоего Артура Блейка Попхэма, который недавно сел в тюрьму за мошенничество с налогами. Инициалы Попхэма все еще на воротах и, как говорит Джерти, вероятно и на туалетной бумаге. Ты ведь его знаешь? Больше нам ничего не известно.

— Большое спасибо, Кенни. Никто не узнал бы больше.

Я положил трубку и вышел из будки. Темные очки под шоколадной шляпой следили за мной.

Я повернул в другую сторону и сквозь вращающуюся дверь прошел на кухню, а оттуда прямо на улицу. Недалеко отсюда я припарковал свой автомобиль.

Я оглянулся — автомобиля песочного цвета не было видно, и поехал прямо по направлению к Бель-эр.

5

Стилвуд-Кресент-драйв неторопливо изгибалась на север, начинаясь от бульвара Сансет и оставив позади себя корты для игры в гольф клуба Бель-эр-кантри. По сторонам дороги за железными решетками или глухими заборами стояли особняки. Заборы были то низкие, то высокие, то просто старомодные живые изгороди. Тротуаров не было. Не видно было ни одной живой души, даже почтальона.

Полдень, но не так жарко, как в Пасадене. Одуряющий запах цветов, нагретого солнцем воздуха, за заборами — полные покоя уединенные лужайки, слышен свист разбрызгивателей и треск машинок для стрижки газонов.

Я медленно поднимался в гору, рассматривая монограммы на воротах. Артур Блейк Попхэм, значит, инициалы АБП. Я нашел черный щит с написанными золотой краской инициалами почти на вершине холма. К дому через раскрытые ворота вела дорожка.

Новенький, весь сверкающий белый дом, который только в сравнении с окружающими соседними домами можно было считать скромным. В нем, конечно же, было никак не меньше 14 комнат и, к сожалению, только один плавательный бассейн. Низкий, выкрашенный белой краской забор из бетонированного кирпича, над ним — железная решетка, выкрашенная черной краской. А. П. Морни — стояло на почтовом ящике, висящем у ворот и выкрашенном серебристой краской. Я оставил автомобиль на улице и прошел по дорожке к белой двери, которая на солнце сияла разноцветными пятнами от витражного навеса. Я взялся за дверной молоток и постучал. Было слышно, как где-то за углом мыли машину.

Дверь отворилась, и ко мне вышел одетый в белую куртку филиппинец. Он щурился и кривил губы. Я подал ему визитную карточку.

— К миссис Морни, — сказал я.

Он ушел, закрыв дверь. Опять бесцельно потекло время, как всегда, когда я прихожу с визитами. Шипенье льющейся воды создавало иллюзию прохлады. Я заглянул за угол. Коротышка-шофер, одетый в бриджи, гетры и запотевшую рубаху, похожий на подростка-жокея, мыл машину и что-то насвистывал, словно грум, чистящий лошадь.

Красногорлая колибри села на ветку дерева, растущего возле двери, алые цветы на ветке чуть дрогнули, птичка вспорхнула и растворилась в воздухе.

Дверь опять отворилась, и филиппинец протянул мне карточку, но я не взял ее.

— Что вам угодно?

Неприятный, скрипучий голос, точно хруст яичной скорлупы под ногами.

— Мне нужно видеть миссис Морни.

— Ее нет дома.

— А вы разве не знали об этом, когда взяли у меня визитную карточку?

Он разжал пальцы, и карточка, порхая, опустилась на землю. Он оскалил зубы, точнее сказать, дешевые протезы.

— Я узнаю, когда она мне об этом скажет.

Нисколько не стесняясь, он грубо захлопнул дверь перед самым моим носом. Я поднял карточку и пошел за угол дома к шоферу. Он смывал грязь с кадиллака, поливая машину водой из шланга и вытирая ее большой губкой. У него были красные круги вокруг глаз и тонкие волосы цвета ржи, в углу рта прилип окурок. Он искоса, быстро взглянул на меня. Мне показалось, что своим делом он занимается с ленцой. Я спросил:

— А где босс?

Сигарета чуть дрогнула. Вода из шланга с приятным шипением лилась на пятна грязи.

— Спроси в доме, Джек.

— Я уже спрашивал, Да они захлопнули дверь прямо перед моим носом.

— Жаль мне тебя до слез, Джек.

— Что слышно о миссис Морни?

— Ничего, Джек. Видишь сам, работаю. А ты что — продаешь чего, или как.

Я достал карточку, поднес к его лицу и держал у него перед глазами до тех пор, пока он ее не прочитал. На сей раз это была моя деловая карточка. Он положил губку на борт машины, потом положил шланг на цементный пол. Перешагнув через лужу, снял полотенце, висевшее на двери гаража, вытер руки, выудил спичку из кармана штанов, чиркнул, и, подняв голову, зажег торчавший в зубах окурок. Его маленькие, хитрые, как у лисы глазки, стрельнули по сторонам, он обошел машину, кивнул мне головой. Я пошел за ним.

— Ну и как там статья мелких расходов? — спросил он без обиняков.

— Прямо распухла без движения.

— За пятерку я бы пошевелил мозгами.

— А это вас не затруднит?

— А за десятку я б запел, как четыре канарейки под электрогитару.

— Не по мне такая шикарная оркестровка, — сказал я.

Он покачал головой.

— Говори по-английски, Джек.

— Сынок, я ведь не хочу, чтоб ты потерял работу. Дома ли миссис Морни, вот и все, что мне надо узнать. Тариф за такую услугу один доллар, никак не больше.

— Не морочь себе голову моей работой, Джек. Тут у меня порядок.

— Так она с Морни или с кем-нибудь еще?

— И все это за один доллар?

— За два.

Он посмотрел на меня.

— Ты ведь не работаешь на него, а?

— Конечно.

— Врешь.

— Конечно.

— Гони два доллара, — отрезал он.

Я отдал ему два доллара.

— Она в саду с другом, — сказал он, — с милым другом. Понял? Муж работает, а друг нет, и полный порядок, а?

Он осклабился, зло кося глазами.

— А у тебя в данный момент полный порядок с ирригацией.

— Да нет, Джек. Просто я не так уж глуп. Всю свою жизнь верчусь возле таких людей, как обезьяна.

Он потер бумажки между ладонями, подул на них, потом, сложив их вдоль и поперек, засунул в карман бриджей для часов.

— Вот тебе и суп, — сказал он. — Ну, а если б ты накинул еще пятерку…

Коккер-спаниель светлой масти выскочил откуда-то и стад носиться вокруг машины, затем вдруг прыгнул мне на колени и, лизнув меня в лицо, соскочил на землю, покрутился вокруг меня, и высунув язык и тяжело дыша, уселся прямо у моих ног.

Я отодвинулся, прислонился к машине и вынул носовой платок.

Раздался мужской голос: «Сюда, Хитклиф. Сюда, Хитклиф», послышались уверенные шаги.

— Вот это и есть Хитклиф, — сказал шофер кисло.

— Хитклиф?

— Х-хосподи, так они кличут собаку, Джек.

— Грозовый перевал?[4] — сказал я.

— Опять нужен переводчик, ухмыльнулся он. — Гляди-ка, а вот и гость.

Он опять взялся за губку и шланг и принялся мыть машину. Я отошел в сторону, но коккер-спаниель двинулся за мною следом и опять уселся возле меня.

— Сюда, Хитклиф, — голос прозвучал громче, и в отверстии решетки, увитой розами, наконец показался человек.

Стройный брюнет, кожа оливкового цвета, блестящие черные глаза, ослепительно белые зубы. Бачки. Узенькие черные усики. Бачки, пожалуй, чересчур длинны. Белая рубашка с вышитыми инициалами на кармане, белые брюки, белые туфли. На тонком темнокожем запястье часы с золотым браслетом, на бронзовой изящной шее — желтое кашне.

Он увидел сидящую возле меня собаку, это ему не понравилось. Щелкнув пальцами, он рявкнул:

— Сюда, Хитклиф. Сюда, немедленно!

Собака, тяжело дыша, не двинулась с места и еще теснее прижалась к моей правой ноге.

— Кто вы такой? — спросил человек, пристально глядя на меня.

Я подал ему карточку. Он взял ее своими тонкими пальцами. Собака поднялась и, обойдя машину, исчезла где-то вдали.

— Марло, — сказал он. — Марло, э? Что такое? Детектив? Что вам угодно?

— Мне угодно видеть миссис Морни.

Он оглядел меня сверху вниз. У него были великолепные длинные ресницы.

— Разве вам не сказали, что ее нет дома?

— Угу, только я этому не поверил. А вы не мистер Морни?

— Нет.

— Это мистер Ваннье, — услышал я голос шофёра у себя за спиной. Голос был нарочито вежливый, но в нем слышалось явное презрение. — Мистер Ваннье — друг семьи, он бывает здесь очень часто.

Ваннье посмотрел куда-то мимо меня, в глазах вспыхнуло бешенство. Шофер вышел из-за машины и презрительно выплюнул окурок изо рта.

— Мистер Ваннье, я сказал сыщику, что босса нет дома.

— Понятно.

— Я ему сказал, что дома вы и миссис Морни. Я сделал что-нибудь неправильно?

— Вы бы занимались лучше своим делом, — сказал Ваннье.

— Черт бы побрал, уж и сказать ничего нельзя, — буркнул шофер.

— Пошел вон, пока не свернул твою грязную шею, — процедил сквозь зубы Ваннье.

Шофер спокойно поглядел на него, потом скрылся где-то в глубине гаража, и оттуда опять послышался свист. Ваннье перевел свои гневные горящие глаза на меня и рявкнул:

— Ведь было же сказано, что миссис Морни нет дома, вам этого мало, вас, видите ли, эта информация не устраивает.

— Конечно, другая информация меня бы больше устроила.

— Понятно. Могу я знать, зачем вам понадобилось видеть миссис Морни?

— Можно, я объяснюсь с ней сам?

— Предположим, что она не желает разговаривать с вами.

Где-то сзади шофер сказал: «Следи за его правой, Джек. У него может быть нож».

Из оливкового он вдруг стал зеленым. Резко повернувшись, он прошипел:

— Следуйте за мной.

По выложенной кирпичом дорожке внутри туннеля из роз мы прошли к белой калитке. За нею открывался сад. Клумбы, усаженные цветами, корт для бадминтона, зеленые лужайки и небольшой бассейн, ослепительно сверкавший на солнце. Рядом с бассейном — лужайка, уставленная бело-голубой садовой мебелью: низкими столиками, шезлонгами с подставками для ног и громадными подушками. Все это находилось под бело-голубым зонтом размером с небольшой тент.

Длинноногая блондинка отдыхала в шезлонге, ее ноги лежали на скамеечке. Высокий, запотевший стакан стоял у самого ее локтя, рядом — заполненное льдом серебряное ведерко с бутылкой скотч-виски. Она следила за тем, как мы шли к ней через лужайку. С расстояния в 30 футов она была первый класс. На расстоянии 10 футов хотелось отодвинуться подальше. Рот, пожалуй, слишком широк, глаза голубые, косметика чересчур яркая, брови какие-то уж очень крутые и широкие, а краски на ресницах было так много, что, казалось это не ресницы, а железные поручни.

Она была в белой шелковой блузе, на шее — ожерелье из каких-то зеленых камушков, но это не были квадратные изумруды. На ней были белые парусиновые брюки, бело-голубые сандалии, из которых виднелись пальцы ног с розовыми ногтями. Волосы, конечно, крашеные, как у всех этих дам из ночных клубов.

На кресле рядом лежала белая соломенная шляпа с полями, величиной с доброе колесо с белой сатиновой тесьмой, на полях шляпы лежали зеленые солнечные очки со стеклами размером с пирожок.

Ваннье промаршировал прямо к ней и рявкнул:

— Тебе давно следует выбросить на улицу этого красноглазого негодяя. Иначе я сверну ему шею в первый подходящий момент. Он мне просто не дает прохода — я постоянно слышу от него одни оскорбления.

Блондинка слегка кашлянула, обмахнулась платочком и сказала:

— Присядь и умерь свой секс-эппил. А это твой друг?

Ваннье поискал мою карточку, и достав, бросил ей на колени. Она взяла ее, лениво пробежала глазами, вздохнула и щелкнула себя ногтями по зубам.

— Он красивый мальчик, а? Тебе, пожалуй, с ним не справиться.

Ваннье зло посмотрел на меня.

— Ну что ты, успокойся, милый.

— Можно, я поговорю с ней? — спросил я. — Или вы переведите ей по-английски то, что я скажу.

Блондинка засмеялась. Серебряные звуки ее голоса пронеслись в воздухе, словно танцующие воздушные пузырьки в воде. Она облизнула губы маленьким язычком.

Ваннье сел и закурил сигарету с золотым ободком, а я все стоял и смотрел на них. Я сказал:

— Мне нужна ваша подруга, миссис Морни. Я знаю, что вы снимали вместе с ней квартиру год назад. Ее зовут Линда Конквест.

Ваннье поморгал глазами и отвернулся. Появился коккер-спаниель по кличке Хитклиф и уселся, глядя на нас. Ваннье щелкнул пальцами.

— Сюда, Хитклиф! Сюда, Хитклиф! Поди сюда, сэр!

Блондинка сказала:

— Заткнись. Собака тебя терпеть не может, умерь свое тщеславие хоть на минутку, ради бога.

Ваннье отрезал:

— Не говори со мной в таком тоне.

Блондинка захихикала и кокетливо посмотрела на него.

— Я ищу девушку по имени Линда Конквест, миссис Морни, — сказал я.

Блондинка обернулась на меня.

— Это я уже слышала. Только мне кажется, что в течение вот уже полугода мы с нею не встречались. Она вышла замуж.

— И вы не видели ее все это время?

— Я сказала то, что сказала, красавчик. А что вам собственно нужно?

— Я занимаюсь одним расследованием.

— Чего?

— Дело очень конфиденциальное, — сказал я.

— Надо же, — сказала блондинка с усмешкой. — Он занимается расследованием конфиденциального дела. Ты слышишь, Лу? Вдруг откуда-то на нас сваливается незнакомец и начинает вынюхивать и выспрашивать, правда здорово, Лу? И все только потому, что он ведет расследование конфиденциального дела.

— Так знаете вы или нет, где она находится, миссис Морни?

— Разве я вам не сказала? — ее голос чуть повысился.

— Нет. Вы сказали, что не видели ее в течение полугода. А это не одно и то же.

— Кто вам сказал, что мы с ней вместе снимали квартиру? — отрезала блондинка.

— Я никогда не разглашаю источник информации, миссис Морни.

— Голубчик, тебе бы быть балетным режиссером. Я должна ему все выложить, а он мне ничего.

— Дело обстоит как раз наоборот, — сказал я. — Я человек нанятый, и подчиняюсь инструкции. А такой даме, как вы, нечего скрывать, не так ли?

— Кто ее ищет?

— Родственники.

— Опять туман. Нет у нее никаких родственников.

— Вы хорошо ее знаете, если это вам известно, — сказал я.

— Да, я знавала ее. Но это ничего не значит.

— О'кей, — сказал я. — Вы знаете, но мне сказать не хотите.

— Дело-то в том, — внезапно сказал Ваннье, — что вам здесь не очень рады, и чем скорее вы отсюда уберетесь, тем будет лучше.

Я посмотрел на миссис Морни. Она, подмигнув мне, сказала Ваннье:

— Не злись, дорогой. Ты очарователен, но у тебя тонкая кость — ты не создан для грубой работы. Не так ли, красавчик?

— Может быть, мистер Морни мог бы мне помочь, как вы считаете? — спросил я.

Она тряхнула головой.

— Откуда я знаю? Попытайтесь. Если вы ему не понравитесь, то у него есть парни, которые выкинут вас в одну минуту.

— Мне все-таки кажется, что вы сами могли бы мне все сказать, если бы захотели.

— И что вы можете сделать, чтобы я захотела? — Она явно кокетничала.

— В этой обстановке, да еще при свидетеле, у меня вряд ли что получится, — сказал я.

— Это мысль, — сказала она и, хлебнув из стакана, посмотрела на меня.

Ваннье медленно встал. Лицо его побелело. Сунув руку под рубашку, он процедил сквозь зубы:

— Пошел отсюда вон, пока тебя еще ноги носят.

Я изобразил на лице удивление.

— Где ваше воспитание? — спросил я его. — Только не уверяйте меня, что у вас пистолет подмышкой.

Блондинка захохотала, показав великолепный ряд зубов.

Ваннье стиснул зубы, взгляд его черных лаз стал острым и пустым, словно взгляд змеи.

— Ты меня слышал, — сказал он почти что нежно. — Мне ведь шлепнуть тебя, что спичкой чиркнуть.

Я посмотрел на блондинку. Глаза ее блестели, чувственный рот улыбался, она с интересом следила за нами.

Я встал и пошел к выходу. Пройдя немного, я оглянулся. Сунув руку под рубашку, Ваннье, как и прежде, стоял, не сходя с места. Глаза блондинки были широко открыты, губы улыбались, но тень от зонта не позволяла разглядеть выражение лица. Издали трудно было понять, что это — страх или неприязнь.

Пройдя по траве и выйдя через белую калитку, я оказался в туннеле из роз, но не дойдя до его конца, я вернулся, чтобы еще раз взглянуть на них. Бог знает, что я надеялся увидеть.

Я увидел, что Ваннье, целовал блондинку, обняв ее за плечи.

Я покачал головой и пошел назад. Красноглазый шофер все еще возился с кадиллаком. Он вымыл машину и теперь протирал замшей стекла и никелированные части. Я подошел к нему и встал рядом.

— Как дела? — спросил он, скривив рот.

— Плохо. Ничего не вышло, — сказал я.

Он кивнул и стал опять насвистывать.

— Ты следи за ним, малый вооружен или делает вид, что вооружен, — сказал я.

Шофер хмыкнул.

— Это под рубашкой-то? Не-а.

— А что он за малый, этот Ваннье? Чем он занимается?

Шофер выпрямился, положил замшу на капот, вытер руки полотенцем, заткнутым за пояс.

— Женщинами, чем еще, — сказал он.

— Опасное это занятие.

— Это точно, — согласился он, — только опасность каждый понимает по-своему. Вот что меня и пугает.

— Где он живет?

— Шерман-оукс. Она там частенько бывает.

— Не видел тут девушки по имени Линда Конквест? Высокая, красивая, темноволосая, поет в джазе.

— И за все услуги только два доллара, Джек?

— Могу подбросить еще трояк.

Он тряхнул головой.

— Такую я не знаю, по крайней мере имя мне не знакомо. Разные тут бывают, и красивые тоже. Только меня им не представляют. — Он ухмыльнулся.

Я достал бумажник, и он упрятал в бриджи мой трояк. Я дал ему еще и карточку.

— Люблю коротышей-крепышей, — сказал я, — их ничем не испугаешь. Заходи, если будет время.

— Попробую, Джек. Спасибо. Так значит, Линда Конквест? Буду держать хвост пистолетом.

— Ну пока, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Они зовут меня Шифти,[5] не знаю почему.

— Ну, пока, Шифти.

— Пока. Так, говоришь, у него пистоль подмышкой? Не-а!

— Не знаю, — сказал я. — Мне так показалось, незнакомцам я не доверяю.

— Черт побери, и рубашка-то у него держится только на двух пуговицах, где под ней пистоль спрятать.

— Думаю, что это сплошной блеф, — согласился я. — Так если услышишь про Линду Конквест, зайди ко мне.

— О'кей, Джек.

Я повернулся и пошел к выходу. Он стоял, почесывая подбородок.

6

Я проехал почти целый квартал, ища место, где можно было бы припарковаться. Мне надо было на минутку забежать к себе в офис, а затем поехать в нижний город.

Перед зданием в форме сигары футов 30 высотой освободилось место, я быстро его занял, запер машину и только тогда заметил, что как раз за моей машиной стоит знакомый песочного цвета автомобиль. Не может быть, чтоб это был тот же самый. Ведь таких тысячи. Ни в машине, ни поблизости никого в коричневом костюме и шляпе с яркой лентой не было. Я посмотрел на номер машины, и так, на всякий случай, записав его, вошел в свое здание. В вестибюле и коридоре было пусто.

Я зашел в офис, просмотрел почту, там ничего нового не было. Хлебнув из бутылки, которая на всякий случай стояла в шкафу, я вышел. У меня было очень мало времени, нужно было успеть к трем часам в нижний город.

Пустая песочного цвета машина все еще стояла рядом с моей. Я сел в свою машину и выехал на дорогу.

Он догнал меня уже на Сансет-он-Вайн. Я удивился, где же он скрывался — в какой-нибудь машине поблизости? Об этом я не подумал.

Я поехал по Третьей и всю дорогу в нижний город ехал по Третьей. Песочный автомобиль шел за мной. Затем я повернул на Седьмую, припарковался и вышел купить сигареты, хотя они мне не были нужны. Я зашел в отель «Метрополь», в вестибюле возле большого табачного киоска в виде подковы закурил сигарету и уселся в одно из кожаных кресел.

Блондин в коричневом костюме, темных очках и запомнившейся мне шляпе вошел в вестибюль, медленно подошел к киоску и купил пачку сигарет. Опершись на стойку, он окинул вестибюль взглядом. Получив сдачу, отошел от стойки и сел на скамейку возле колонны. Он надвинул шляпу на самые очки и казалось, погрузился в сон, держа в губах незажженную сигарету.

Я встал, подошел к нему и, сев в кресло, стоявшее рядом, сбоку посмотрел на него, но он словно не замечал меня. У него было очень молодое и розовое лицо, видно было, что подбородок плохо выбрит. За темными стеклами очков вздрагивали ресницы, руки на коленях были напряжены, пальцы как-то судорожно сжаты. На щеке, чуть пониже правого глаза, был шрам.

Я чиркнул спичку и поднес к его сигарете.

— Закуривайте.

— О, благодарю, — сказал он удивленно, и затянулся так, что кончик сигареты ярко разгорелся. Я погасил спичку и бросил в урну с песком, стоявшую рядом. Прежде чем заговорить он несколько раз оглянулся.

— Может быть, мы с вами где-то встречались?

— На Дрезден-авеню в Пасадене, сегодня утром.

Я заметил, как он покраснел.

— Вшивое дело, — выдохнув, сказал он.

— Послушай, мальчик, от тебя дурно пахнет, — сказал я.

— Наверно, все из-за шляпы, — сказал он.

— Это точно, — сказал я, — она тебе ни к чему.

— Трудно делать доллары в этом городе, — сказал он с грустью, — пешком тут ничего не успеешь, если ездить на такси — вылетишь в трубу, ну, а на своей машине быстро ездить нельзя, иначе оказываешься слишком близко.

— Зачем же лезть другому парню в карман, — сказал я. — Тебе что-нибудь от меня нужно, или ты сыщик-практикант?

— Я был уверен, что вы заметите слежку. Мне обязательно надо с вами поговорить.

— Конечно заметил, — сказал я. — А поговорить со мной очень даже стоит.

Опять оглядевшись по сторонам, он вынул из кармана бумажник из свиной кожи, подал мне новенькую карточку. Я прочитал: Джордж Ансон Филипс, конфиденциальное расследование, 212 Менеджер Билдинг, 1924 Норс-Вилкокс-авеню, Голливуд, и телефонный номер. В углу карточки был нарисован широко раскрытый глаз с длинными ресницами.

— Ну, вы так не умеете, — сказал я, указывая на глаз. — Так умеют одни только Пинкертоны, ваш бизнес намного скромнее.

— Черт бы все побрал, — сказал он, — конечно, у меня ничего не получается.

Я щелкнул по карточке ногтем, провел ею по зубам и сунул в карман.

— Я вам еще нужен, или вы уже составили на меня досье?

— О, я ведь вас знаю, — сказал он, — я работал в полиции, когда вы занимались делом Грегсона.

Грегсон из Оклахома-сити, был уголовником, который целых два года скитался по всем Соединенным Штатам, преследуемый одной из своих жертв, пока, на одной станции по ошибке не убил сотрудника полиции. Сколько времени прошло с тех пор?

Я сказал:

— Можете начать с этого момента.

— Я вспомнил вас, когда увидел ваше имя в регистрационном списке сегодня утром. Я хотел поговорить с вами, дело очень серьезное, и только вы один можете мне помочь.

Еще один псих. Третий за день. Конечно, не считая миссис Мердок, которая одна стоит трех. Я ждал, пока он снял темные очки, протер их, надел снова, не забыв при этом оглядеть вестибюль. Наконец заговорил:

— Я думаю, может быть, у нас с вами одно дело, и нам, так сказать, надо объединить усилия. Видел того малого у вас в офисе, и подумал, не нанял ли он вас?

— Вам известно, кто он такой?

— Я слежу за ним, — сказал он, и его голос стал скучным и неуверенным. — А вообще-то я не знаю, что мне делать.

— А зачем он вам нужен?

— Собственно, я работаю на его жену.

— Развод?

Он опять оглянулся и понизил голос:

— Бог ее знает, но она так говорит.

— Кажется, они ищут друг друга, — сказал я, — и следят друг за другом. Комично, не правда ли?

— Мне так не кажется. За мной все время следит один тип, такой длинный малый со странным глазом, очень длинный малый, длинный, как фонарный столб.

Длинный малый со странным глазом. Я задумался.

— Вы знаете такого? — взволнованно спросил блондин.

Я отрицательно тряхнул головой, выбросил сигарету в урну.

— Не встречал его ни разу.

Я взглянул на часы.

— Нам надо встретиться и обсудить все, не торопясь. Но не сейчас, сейчас у меня деловая встреча.

— Я бы очень хотел, — сказал он, — очень.

— Ну что ж. У меня в офисе или на квартире, у вас в офисе, или, может быть, где-нибудь еще?

Он почесал свой плохо выбритый подбородок.

— У меня на квартире, — сказал он. — Ее нет в телефонной книге, дайте мне карточку на минутку.

Он положил карточку на ладонь и что-то стал писать на ней маленьким металлическим карандашом, помогая себе при этом языком. С каждой минутой он выглядел моложе. Ему, наверное, было чуть больше двадцати — ведь дело Грегсона было шесть лет назад. Он убрал карандаш и вернул мне карточку, на которой было написано: 204, Флоренс-апартментс, 128 Корт-стрит.

Я с любопытством посмотрел на него.

— Корт-стрит в Банкер-хилле?

Он вспыхнул и кивнул.

— Плохо, конечно, — проговорил он быстро, — но у меня сейчас туго с деньгами. Вы понимаете.

Я встал и протянул ему руку. Он пожал ее. Теперь, рассмотрев его поближе, я заметил, что у него на лице, особенно возле носа обильно выступил пот. А сегодня было не так уж и жарко.

Мы разошлись, но вдруг я обернулся и сказал:

— Вы не знаете случайно высокой блондинки с кокетливым взглядом? Кто-то наступает мне на пятки.

— Не такая уж она кокетка, — ответил он.

Я задержался и сказал:

— Конечно, все эти бракоразводные дела — сплошная чепуха. — Нет ли тут еще чего-нибудь, а?

— Пожалуй, — сказал он тихо, — мне все больше и самому так кажется.

Он полез в карман, достал что-то и положил мне на ладонь. Это был ключ от квартиры.

— Зачем вам ждать в холле, если меня не будет дома. У меня таких два. Когда вы собираетесь придти?

— По-видимому, в 4—30. А вы в самом деле хотите, чтобы я взял ключ?

— Видите ли, у нас с вами один и тот же рэкет, — сказал он, глядя на меня невинными глазами, если можно считать невинным взгляд человека в темных очках.

На самом пороге вестибюля я обернулся. Он сидел с чуть дымящейся сигаретой в зубах, в своей великолепной шляпе с яркой лентой, и очень напоминал рекламу сигарет на обложке Сатерди-ивнинг-пост.

Итак, у нас с ним один и тот же рэкет, а это значит, что мне нельзя его обманывать. У меня ключ от его квартиры, и я могу теперь зайти туда, как к себе домой. Я надену его шлепанцы, хлебну из его бутылки и, отогнув угол ковра, пересчитаю тысячедолларовые бумажки. Ведь у нас с ним один и тот же рэкет.

7

Белфонт-билдинг — восьмиэтажное, ничем не примечательное здание, втиснутое между большим зелено-желтого цвета магазином уцененной одежды и трехэтажным подземным гаражом. От гаража шел шум, как от клеток со львами во время кормежки. Маленький, узкий и мрачный вестибюль дома был пуст и грязен, как птичий двор. В списке фамилий только одна была мне знакома. Напротив дирекции на выкрашенной под мрамор стене косо висело большое объявление: «Сдается в аренду табачный киоск. Обращаться в комнату 306».

В вестибюле было два лифта, но действовал только один, он был не занят. В лифте на табурете, покрытом мешковиной, сидел старик с отвисшей челюстью и слезящимися глазами. У него был такой вид, словно он сидит здесь со времен войны Севера и Юга.

Я вошел в лифт, сказал, «восьмой». Старик закрыл двери, что далось ему не без труда, и лифт, раскачиваясь, стал подниматься. Старик тяжело дышал, будто поднимал лифт вручную.

Я вышел на восьмом этаже и пересек холл. Старик высунулся из лифта и высморкался с помощью пальцев на замусоренный пол.

Офис Илайши Морнингстара был в конце коридора, напротив пожарного выхода. Две двери из пеностекла. На первой черной краской было написано: Илайша Морнингстар. Нумизмат. На следующей за этой: Вход.

Я взялся за ручку и вошел в маленькую узенькую комнатку с двумя окнами. Ветхий столик с пишущей машинкой под затертым чехлом, множество настенных ящичков с потускневшими монетами и надписями под ними, на стене — полка, на которой стояли два коричневых футляра для дел. Занавесок на окнах не было, на полу лежал серый от пыли, изношенный ковер. Он был весь дырявый, и, чтобы не споткнуться, приходилось ступать по нему очень осторожно.

Напротив полки с делами рядом со столиком была дверь в другую комнату. Она была полуоткрыта, и доносившийся из комнаты шум говорил о том, что в комнате кто-то есть. Знакомый глуховатый голос Илайши Морнингстара позвал:

— Входите, пожалуйста. Входите.

Я вошел. Вторая комната была таких же размеров, как и первая, но обстановки было гораздо больше. Зеленый сейф занимал всю ее первую половину. За ним стоял старый тяжелый стол красного дерева, на котором лежали книги в темных переплетах и несколько потрепанных старых журналов. Все покрыто толстым слоем пыли. Запаха грязи и пыли не мог перебить свежий воздух, поступавший из полуоткрытого окна. На вешалке висела заношенная черная фетровая шляпа. Три стенда на высоких ножках. Под стеклом лежало множество монет. А посреди комнаты стоял массивный, обитый темной кожей письменный стол. Помимо обычных вещей на нем были ювелирные весы под стеклянным колпаком, два больших увеличительных стекла в никелированной оправе, на пачке желтоватой бумаги лежала глазная лупа, и валялся дырявый желтый шелковый носовой платок, испачканный чернилами.

За этим столом во вращающемся кресле сидел пожилой человек в темно-сером костюме с широкими лацканами и множеством пуговиц спереди. У него была большая бледная лысина, вокруг которой, словно лес вокруг холма, росли толстые седые волосы, свисавшие на уши. В ушах тоже росли волосы, да так густо, что пролетавшей моли было несдобровать. Под колючими черными глазами были коричнево-алые мешки, покрытые сеткой морщин и кровеносных сосудов. Щеки лоснились, а судя по цвету его короткого, острого носа, можно было догадаться, что в свое время он был не дурак выпить. Узенький черный галстук и воротничок, как у Гувера, стягивали его шею. Воротничок едва ли хоть раз побывал в какой-нибудь приличной прачечной. Маленький узелок на галстуке выглядывал из воротничка, как мышь из дырки.

— Моя юная леди ушла к дантисту. Вы Марло? — Обратился он ко мне.

Я кивнул.

— Ради бога, садитесь.

Он жестом указал на кресло напротив. Я сел.

— Полагаю, у вас есть удостоверение личности?

Я подал карточку. Он стал ее читать. Пахло от него, как от китайца.

Положив карточку на стол, он сложил на ней руки. Острые черные глазки старались ничего не упустить из вида.

— Итак, мистер Марло, чем могу служить?

— Расскажите мне о дублоне Брашера.

— Ах, так, — сказал он. — Дублон Брашера. Очень интересная монета.

Он поднял руки со стола, сложил ладони горкой, словно давних времен старый семейный адвокат, пытающийся объяснить запутанный вопрос из латинской грамматики.

— В некотором смысле это наиболее интересная и ценная из всех первых американских монет. Без сомнения, вы это знаете.

— Да нет, мне известно об этом очень мало.

— Ах, так, — сказал он, — ах, так? И вы хотите, чтобы я рассказал вам?

— За этим я и пришел, мистер Морнингстар.

— Это золотая монета, эквивалентная по весу куску золота стоимостью 20 долларов и размером полдоллара. Именно так. Она выпущена в штате Нью-Йорк в 1787 году. Но не с помощью чеканки, поскольку чеканить монеты начали только в 1793 году, когда был открыт монетный двор в Филадельфии. Дублон Брашера был изготовлен с помощью формовки золотых дел мастером по имени Эфраим Брашер, или точнее Брасхер. Эта фамилия так и произносится до сих пор, но только не в названии монеты. Не знаю уж почему.

Я достал сигарету и закурил. Мне казалось, что так я буду меньше чувствовать неприятный запах.

— Что представляет собой формовка?

— Обе стороны монеты гравируют на стали, конечно, изображение делают рельефным. Затем эти стальные штампы вместе с золотой болванкой помещают под пресс. Полученную монету полируют и обрабатывают края. Все делалось вручную, никаких машин тогда не было.

— Длительный процесс, — сказал я.

Он кивнул седой головой.

— Конечно. Кроме того, тогда не умели закаливать сталь, штамп быстро срабатывался и его приходилось изготовлять заново. При этом делались незначительные изменения, которые хорошо заметны при сильном увеличении. Можно с уверенностью сказать, что не существует двух одинаковых монет. Это хорошо видно при тщательном осмотре с помощью приборов. Понимаете?

— Угу, — сказал я. — Абсолютно. Сколько таких монет и какова их стоимость?

Он разнял ладони и положил руки на стол.

— Я не знаю сколько. Да и никто не знает. Несколько сотен, тысяча, а может быть и больше. Среди них есть несколько экземпляров в отличном состоянии. Их стоимость колеблется от двух тысяч долларов и выше. При нынешней девальвации такой экземпляр в руках опытного дельца может принести десять тысяч долларов, а может и больше. Конечно, у него должна быть история.

— Ага, — сказал я, медленно выдыхая дым и разгоняя его рукой, — мне вдруг подумалось, что старик не курит.

— Ну, а если руки неопытные и монета без истории, тогда сколько?

Он пожал плечами.

— Монета может быть добыта незаконным путем, украдена или подделана. Конечно, это вовсе не обязательно. Редкие монеты находят иногда в самых неожиданных местах: в старых ящиках, в потайных ящичках письменных столов… Нет, нет, уверяю вас, это бывает не часто. Но случается. Я знаю, одна очень ценная монета была найдена, когда антиквар ремонтировал старинный диван. Диван в течение 90 лет простоял в одной и той же комнате, в доме в Фолл-ривер, в Массачусетсе. Никто не знал, как монета туда попала… Но, вообще-то говоря, подозрение в краже очень велико, особенно в нашем штате.

Он рассеянно посмотрел куда-то в угол. Я внимательно следил за ним. Мне кажется, ему можно было доверить секрет, разумеется, его собственный.

Он медленно перевел взгляд на меня и сказал:

— С вас пять долларов.

— Э… э?

— Пять долларов, пожалуйста.

— За что?

— Не глупите, мистер Марло. Все, что вы от меня услышали, вы могли бы найти в публичной библиотеке. Например, в «Указателе» Форсдайка. Вы предпочли прийти ко мне и отнять у меня мое время. За это я прошу заплатить пять долларов.

— А если я не заплачу? — сказал я.

Он откинулся назад, закрыл глаза, в углах губ заиграла слабая улыбка.

— Вы заплатите, — сказал он.

Я достал из бумажника пятерку, осторожно положил перед ним бумажку и подтолкнул ее к нему кончиками пальцев.

— Вот пять долларов, мистер Морнингстар, — сказал я.

Он открыл глаза, посмотрел на бумажку и улыбнулся.

— Теперь, — сказал я, — поговорим о том, как некто пытался продать вам дублон Брашера.

Его глаза раскрылись чуть пошире.

— Неужели некто пытался продать мне дублон Брашера? Зачем ему это было нужно?

— Ему нужны были деньги, — сказал я. — Отвечать на вопрос он был не расположен. Он знал, что вы давно занимаетесь этим делом, что ваш офис находится в этой сомнительной развалине, в которой все может случиться. Знал, что офис — в конце коридора, а вы человек пожилой, который, хотя бы по состоянию здоровья, не станет делать лишних движений.

— Как много он знал, — сказал Илайша Морнингстар сухо.

— Знал ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать свой бизнес, как вы или я. Да и разузнать все это не составляло труда.

Он поковырял мизинцем в ухе, вынул оттуда на кончике пальца немного серы и небрежно вытер мизинец о пиджак.

— И все это вы вывели из того простого факта, что я звонил миссис Мердок и спрашивал, не продает ли она дублон Брашера?

— Конечно. Замечательно, что и у нее появилась та же мысль. Как я уже говорил по телефону, вам было известно, что монета не продается, поскольку вы давно занимаетесь этим делом и, как я установил сейчас, достаточно серьезно.

Он чуть-чуть наклонился. Он не улыбался, но был доволен, как только может быть доволен человек с воротничком, как у Гувера.

— По-видимому, вам предлагали купить эту монету, — сказал я, — но при подозрительных обстоятельствах. Вы купили бы ее, если бы за нее просили недорого. Но вам надо было знать, откуда она. И даже зная, что она краденая, вы бы все равно ее купили, если бы заплатить пришлось немного.

— Я… я купил бы, да? — Казалось, он не очень-то и удивился.

— Конечно, купили бы. Ведь вы опытный делец. Купив краденую монету по дешевке, вы бы продали ее обратно владельцу, положив себе в карман разницу, как это всегда делается.

— Итак, Мердок-Брашер украден, — сказал он резко.

— Не надо меня цитировать, — сказал я, — пока это секрет.

Он так и засуетился. Вдруг засунул в нос пальцы и вырвал оттуда волосок, дернув щекой и моргнув глазом. Посмотрев сначала на волосок, потом на меня, он сказал:

— Сколько вы заплатите, если я верну монету?

Я, улыбаясь, наклонился к нему.

— Тысячу. Сколько заплатили вы?

— По-моему, вы очень умный молодой человек, — сказал он.

На его лице появилась гримаса, подбородок запрыгал, грудь заходила ходуном, раздался хриплый звук, словно выздоравливающий после долгой болезни петух учился снова кукарекать. Так он смеялся. Он прямо давился смехом.

Потом его лицо опять стало серьезным, черные глаза стали глазами дельца.

— 800 долларов, — сказал он, — 800 долларов за великолепный экземпляр дублона Брашера.

— Прекрасно. Он при вас? Итого — 200 долларов разницы. Вполне достаточно. Быстрый оборот, законный доход и никаких проблем.

— Здесь ее нет, — сказал он. — Не считайте меня за дурака.

Он достал из жилетного кармана старинные серебряные часы на черном брелоке и, скосив глаза, посмотрел который час.

— Скажем, завтра утром, в одиннадцать, — сказал он. — Приносите ваши деньги. Если я останусь вами доволен, то мы договоримся.

— Вот и хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Деньги я как-нибудь достану.

— Можно и подержанными бумажками, — сказал он задумчиво, — хорошо, если 20-и долларовыми, но и 50-и долларовые подойдут.

Я усмехнулся и пошел к двери, но быстро вернувшись с полпути, я оперся руками о стол и посмотрел ему прямо в лицо.

— Как она выглядела?

Он, мне показалось, чуть побледнел.

— Ну, та девушка, что приносила монету.

Он побледнел еще больше.

— О'кей, — сказал я. — Нет, не девушка, мужчина, ее помощник. Какой он из себя?

Он сморщил губы, опять сложил ладони горкой.

— Мужчина средних лет, полный, пять футов и семь дюймов роста, фунтов 170 весом. Он назвался Смитом. Одет в голубой костюм, черные туфли, зеленую рубашку и такого же цвета галстук, шляпы на нем не было. В кармане пиджака коричневый платок с каймой. Волосы русые, чуть седые. На макушке лысина в полдоллара и на щеке шрам в два дюйма. Кажется, слева. Да, слева.

— Неплохо, — сказал я. — Дырку на правом носке не заметили?

— Ах, совсем забыл снять с него ботинки.

— Досадное упущение, — сказал я.

Мы замолчали, глядя друг на друга полу-пытливо, полу-враждебно, точно новые соседи. Вдруг он опять засмеялся.

Пятидолларовая бумажка по-прежнему лежала на столе, прямо перед ним. Я протянул руку и взял ее.

— Возьму-ка я ее себе, — сказал я, — раз уж разговор пошел о тысячах.

Оборвав смех, он пожал плечами.

— Завтра, в одиннадцать, — сказал он, и пожалуйста, без фокусов, мистер Марло. Не воображайте, что не сумею себя защитить.

— Надеюсь, — сказал я, — тем более, что в руках у вас динамит.

Я вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, прошел первую комнату, открыл дверь в коридор и закрыл ее, не выходя из комнаты. Конечно, должны были быть слышны мои шаги по коридору, но дверь была закрыта, и я надеюсь, старик не забыл, что у моих ботинок резиновые подошвы. Я подкрался по дырявому ковру к его двери и встал за ней возле столика с пишущей машинкой. Детский трюк, который иногда удается, особенно после умной болтовни и острот. Как финт в футболе. Если бы ничего не получилось, мы бы еще немного поиздевались друг над другом.

Трюк сработал. Из-за двери послышалось сморкание, потом петуший смех, потом кашель, скрипнуло кресло и послышались шаги.

Из двери дюйма на два высунулась грязная седая голова. Она замерла на мгновение, оглядывая комнату (я перешел во взвешенное состояние), потом исчезла. Пальцы с грязными ногтями соскользнули с края двери и дверь, щелкнув, захлопнулась. Ко мне вернулось дыхание, и я приник ухом к двери.

Послышался скрип кресла, стало слышно, как он набирает телефонный номер. В одно мгновение я схватил трубку телефона, стоявшего на столике. Ему долго не отвечали, наконец, мужской голос проговорил: «Да?».

— Флоренс-аппартментс?

— Да.

— Могу я поговорить с мистером Ансоном из квартиры 204?

— Подождите у телефона, я погляжу, дома ли он.

Мы стали ждать. В трубке был слышен шум, — особенно досаждал репортаж о бейсбольном матче, — вероятно, где-то рядом был радиоприемник. Потом тот же голос сказал:

— Его нет. Что ему передать?

— Я позвоню попозже, — сказал мистер Морнингстар.

Я положил трубку, быстро скользнул к двери, медленно-медленно открыл ее (со скоростью падающей снежинки), потом, прильнув к двери всем телом (чтобы заглушить звук), вышел и закрыл ее.

Я восстановил дыхание только у лифта. Достал карточку, которую дал мне Джордж Ансон Филипс в вестибюле отеля «Метрополь». Тогда у меня не было времени рассмотреть ее как следует. На ней четко значилось: Корт-стрит, 128, Флоренс-апартментс, квартира 204. Я все еще держал ее в руке, когда пришел лифт, гремя, как грузовик с гравием на крутом повороте.

Было 3 часа 50 минут.

8

Банкер-хилл — старый, ветхий, заброшенный воровской город. Когда-то здесь селились люди из верхних слоев общества. С той поры сохранились готические особняки с лепкой, с угловыми окнами «фонарем», со стрельчатыми башенками и большими верандами. Теперь комнаты в этих особняках сдавались, паркетные полы истерлись, широкие плавные лестницы покрыл тот дешевый лак, который называется грязью. В высоких залах высохшие владелицы особняков переругивались с вороватыми слугами. На широких верандах сидели старики, солнце грело их ноги в заплатанных туфлях. Взгляд их был устремлен в пустоту, на лицах застыло выражение, какое бывает у генерала, проигравшего битву.

Кроме особняков, в Банкер-хилл полным-полно засиженных мухами ресторанов, фруктовых ларьков, где торгуют итальянцы, домов с дешевыми квартирами внаем, кондитерских лавчонок, в которых, кроме леденцов, можно купить кое-что и похуже. В жалких отелях регистрировались одни Смиты и Джонсы, а ночной дежурный был полусводник, полуищейка.

На улице можно встретить молодых, но уже потрепанных, женщин и мужчин, надвинувших шляпу на самые глаза и воровато оглядывающих улицу поверх зажженной спички в прикрывающих ее ладонях, хрипло кашляющих, измочаленных интеллектуалов без единого цента в кармане, бдительных полицейских с неколебимым взором, с лицами, словно высеченными из гранита, наркоманов и продавцов наркотиков, личностей ничем не примечательных и знающих это, ну и, конечно, обычных людей, отправляющихся на работу. Последние появлялись на улицах рано, когда утренние тротуары еще пусты и мокры.

Еще не было 4.30, когда я прибыл на место. Оставив автомобиль в конце улицы, там, где канатная дорога взбиралась на глиняный откос, идущий в сторону Хилл-стрит, я пошел пешком вдоль Корт-стрит прямо к Флоренс-апартментс. Это было трехэтажное темно-кирпичное здание. Окна первого этажа начинались у самой земли, на окнах грязные, выцветшие занавески. К входной двери под стеклом прикреплен длинный список жильцов. Открыв дверь и спустившись вниз по трем обитым латунью ступенькам, я оказался в сумрачном и узком коридоре, едва позволявшем разминуться двум встречным. На грязных дверях видны едва различимые номера комнат. В углублении под лестницей — телефон-автомат. Здесь же надпись: Управляющий — кв.106. В самом конце коридора застекленная дверь, за которой стояли четыре контейнера с мусором, и в солнечном луче роилось множество мух.

Я поднялся вверх по лестнице. Было слышно радио, все еще передававшее бейсбольный репортаж. Я шел по коридору и смотрел на номера квартир. Квартира 204 была справа, радио было слышно из квартиры напротив. Я постучал и, не получив ответа, постучал еще раз, погромче. У меня за спиной раздался шум и свист толпы, значит, Доджерсы забили гол. Постучав в третий раз, я подошел к окну, выходившему на улицу, и вдруг вспомнил про ключ, который дал мне Джордж Ансон Филипс. Напротив, на другой стороне улицы, стояло скромное, окруженное газоном здание из выкрашенного белой краской кирпича. Похоронное бюро Пьетро Палермо. Именно такая неоновая надпись пересекала фасад этого, здания. Из парадной двери вышел высокий красивый человек в темном костюме. У него было загорелое лицо и красивая голова с зачесанными назад серо-стальными волосами. Он вынул серебряный или, быть может, платиновый с чернью портсигар, тонкими загорелыми пальцами достал из него сигарету с золотым ободком, спрятал портсигар и вынул зажигалку, которая была в паре с портсигаром. Прикурив, он убрал зажигалку, сложил на груди руки и, прислонившись к стене, полузакрыл глаза. От кончика сигареты поднималась, пересекая его лицо, тоненькая струйка дыма, словно дым от костра, гаснущего на рассвете перед боем.

Репортаж все продолжался. Опять Доджерсы не то забили, не то пропустили гол. Мне надоело следить за красивым итальянцем. Я вернулся к двери квартиры 204, и, открыв ее ключом, вошел внутрь.

Квадратная комната с коричневым ковром, некрасивая, дешевая мебель. Прямо против двери разборная кровать и кривое зеркало над ней. В зеркале отразилось, как я вошел в комнату, я в нем показался себе промотавшимся игроком и бабником, украдкой возвращающимся домой после вечеринки с марихуаной. В комнате стояли мягкое кресло из березы и жесткая, обитая тканью, кушетка. На столе у окна — лампа под бумажным абажуром с оборочками. По обе стороны кровати двери.

За первой дверью я увидел крохотную кухню с раковиной, газовой плитой с тремя горелками и старым электрическим холодильником, который включился и задрожал, как только я открыл дверцу. На доске для сушки посуды сохранились остатки завтрака: корка хлеба, крошки, блюдце с желтыми от растаявшего масла краями, запачканный нож, чашка и красноватый кофейник.

Я закрыл эту дверь, обошел кровать и посмотрел, что за правой дверью. Там было место для одежды и встроенный комод. На комоде лежали расческа, черная щетка, на поверхности которой были светлые волоски, баночка с тальком, карманный фонарик с разбитым стеклом, пачка писчей бумаги, авторучка, бутылочка чернил, промокательная бумага, сигареты и спички, а в стеклянной пепельнице — полдюжины окурков.

В ящиках комода лежали носки, нижнее белье, носовые платки — все это легко поместилось бы в небольшом чемодане. На вешалке висел темно-серый костюм, не новый, но еще весьма приличный, а на полу под вешалкой стояли пыльные грубые башмаки.

Я толкнул дверь в ванную. Она немного подалась и остановилась. В нос ударил острый, неприятный запах. Я еще поднажал, дверь еще чуть-чуть подалась, но не открылась до конца, словно кто-то держал ее изнутри. Я просунул в щель голову.

Ему было неудобно, тесно лежать на полу в ванной. Ноги были согнуты в коленях и раскинуты, голова, чуть приподнятая, упиралась в стенку. Коричневый костюм был слегка помят, черные очки, казалось, вот-вот выпадут из нагрудного кармана. Правая рука лежала на животе, левая — на полу ладонью вверх с чуть согнутыми пальцами. На правом виске под светлыми волосами виднелся запекшийся кровоподтек. Приоткрытый рот заполнен алой кровью.

Его ноги мешали мне открыть дверь. Толкнув ее посильнее, я вошел внутрь. Наклонившись, потрогал большую артерию. Она не билась. Кожа была холодная, как лед. Избитая фраза, но так оно и было. Я выпрямился, прислонился к двери, сжав кулаки — о, этот проклятый запах бездымного пороха. Еще слышный за двумя дверьми бейсбол все еще продолжался.

Я стоял и смотрел на него. Ничего теперь не поделаешь, Марло, абсолютно ничего. И зачем только ты здесь оказался? Ведь ты почти не знал его. Уходи-ка ты отсюда, да поживее.

Я закрыл дверь ванной и вернулся в комнату. Теперь из зеркала на меня смотрело странное, перекошенное лицо. Я достал ключ, который он мне дал, подержал во влажных ладонях и бросил на стол, под лампу.

Я тщательно вытер отпечатки пальцев на ручках двери и вышел в коридор. Доджерсы вышли вперед, счет был 7:3. Слышно было как подвыпившая, пришедшая в певческий восторг женщина распевала блатной вариант песенки «Фрэнки и Джонни» голосом, который от виски отнюдь не улучшился. Низкий мужской голос прорычал, чтобы она заткнулась, но она продолжала петь. Послышалось быстрое движение, звук пощечины и вопль. Потом слышен был только бейсбол.

Достав сигарету, я закурил и спустился вниз по лестнице, тупо разглядывая в сумраке коридора надпись: Управляющий — кв.106.

Целую минуту я стоял и разглядывал эту надпись, покусывая кончик сигареты, потом повернулся и пошел в конец коридора, где на эмалированной табличке, прицепленной к двери, было написано: «Управляющий». Я постучал.

Раздался звук отодвигаемого кресла, шарканье ног, и дверь открылась.

— Вы управляющий?

— Угу.

Именно этот голос я слышал по телефону. Это он разговаривал с Илайшей Морнингстаром. Передо мной стоял долговязый человек с зелеными глазами и с красными, как морковь, волосами и бровями. Лба у него почти не было — волосы росли чуть не от переносицы, уши так сильно оттопыривались, что наверное, хлопали при сильном ветре. Я подумал, что его длинный узкий череп, вероятно, набит всякими мелкими хитростями, а длинный нос говорит о любопытстве. Тертый калач, от такого немногого добьешься. Смотрящее на меня лицо было холодно и спокойно, как лицо трупа в морге. Живет, на груди расстегнут, рукава рубашки засучены, а в руке — пустой грязный стакан.

— Где мистер Ансон? — спросил я.

— 204-я.

— Его там нет.

— Не прикажешь ли расшибиться всмятку?

— Да нет, — сказал я, — вы ведь на службе, или, может быть, у вас день рождения?

— А ну, давай, ходи ножками, — сказал он, — мотай отсюда.

Он навалился на дверь, пытаясь ее закрыть. Я воспротивился этому, нажав на дверь со своей стороны. Наши лица приблизились друг к другу.

— Пять долларов, — сказал я.

Это сразило его. Он так внезапно распахнул дверь, что мне пришлось выставить вперед ногу, чтобы затормозить и не удариться лбом об его подбородок.

— Входите, — сказал он.

Комната, обставленная согласно инструкции (точно такая же кровать, абажур на лампе и стеклянная пепельница), выкрашена краской цвета яичного желтка и, догадайся кто-нибудь изобразить на ее стенах парочку жирных черных пауков, разлитие желчи вам было бы обеспечено.

— Садитесь, — сказал он и закрыл дверь.

Я сел, и мы с невинным видом стали разглядывать друг друга, словно два торговца подержанными автомобилями.

— Пива? — спросил он.

— Спасибо.

Он открыл две банки, наполнил свой грязный стакан и достал для меня другой, не чище. Я сказал, что буду пить прямо из банки.

— Десять центов, — сказал он.

Я отдал ему монету.

Сунув монету в жилетный карман, он пододвинул себе стул, сел на него, вытянул свои костлявые с острыми коленками ноги и, опустив руку между колен, уставился на меня.

— Не нужны мне ваши пять долларов, — сказал он.

— Вот это хорошо, — сказал я. — Откровенно говоря, я и не собирался их отдавать.

— Умник, — сказал он. — Да и за что? Ничего не произошло. Все у нас тихо и спокойно.

— Пожалуй, даже слишком. Вот только сверху уже доносится орлиный клекот.

Он широко улыбнулся.

— Давайте, острите, — сказал он, — все равно на меня не действует.

— Совсем, как на королеву Викторию.[6]

— Не понял.

— Конечно, где уж, — сказал я.

Такой разговор всегда бодрит меня, я становлюсь смелее и находчивее.

Я вынул бумажник и достал из него карточку, не свою, конечно. На ней было написано: Джеймс Б. Поллок, компания по возмещению убытков, разъездной агент. Одновременно я пытался вспомнить, какой он из себя, этот Джеймс Б. Поллок, где я с ним встречался. Так и не вспомнив, я отдал карточку морковному человеку.

Прочитав, он почесал уголком карточки нос.

— Значит, из полиции? — спросил он, и так и впился в меня зелеными глазками.

— Драгоценности, — сказал я, неопределенно махнув рукой.

Он задумался, а я попытался обнаружить в нем хоть какие-нибудь признаки беспокойства. Безуспешно.

— Всякое бывает, — согласился он. — Только у нас вряд ли. Правда есть тут один, но вид у него приличный.

— Может быть, я на ложном пути, — сказал я.

Я описал ему Джорджа Ансона Филипса таким, каким я знал его, когда он был жив: его коричневый костюм, темные очки, шоколадного цвета шляпу с коричневой и желтой лентой. Только сейчас вспомнил, что шляпы в ванной не было. Куда она делась? Наверное, он понял, что она слишком заметная и выбросил ее. Неплохая блондинистая голова была у него, подумал я с грустью.

— Ну как, похож?

Морковный человек опять задумался. Пристально глядя на меня, он, наконец, кивнул и, держа в сжатых пальцах длинной сильной руки карточку, провел ею по зубам, словно палкой по штакетнику забора.

— Черт побери, много их тут шляется, — сказал он, — этот живет уже неделю. По виду ни за что не скажешь, что вор. Разве бы он попал сюда, если б мы знали, кто он такой.

Мне с трудом удалось сдержать себя, чтобы не расхохотаться.

— Как вы посмотрите на то, чтобы мы вместе с вами осмотрели его квартиру в его отсутствие?

Он тряхнул головой.

— Мистер Палермо за это не похвалит.

— Мистер Палермо?

— Владелец похоронного бюро, что через улицу, напротив. Дом принадлежит ему, как и еще куча домов в нашем районе. Фактически здесь все его, — он дернул губой и подмигнул мне. — В его руках голоса на выборах. С таким парнем не надо ссориться.

— Ну, чем бы он там ни занимался, выборами или просто валял дурака, только мы должны подняться наверх и осмотреть квартиру.

— Послушай, — не серди меня, — сказал он резко.

— Плевать мне на твои чувства, — сказал я, — пойдем осмотрим квартиру.

Я бросил пустую банку из-под пива в мусорное ведро, не попал и она с грохотом откатилась на середину комнаты. Морковный человек вскочил со стула, взмахнув руками, потом ударил в ладони и вдруг сказал:

— Мне кажется, я что-то слышал насчет пятерки, — сказал он, и пожал плечами.

— Это было и прошло, — сказал я. — Теперь есть кое-что получше. Но сначала пойдем осмотрим квартиру.

— Если ты повторишь это еще хоть раз — он провел ладонью правой руки по губам.

— Уж не собираешься ли ты вытащить пистолет? Мистер Палермо за это не похвалит, — сказал я.

— Пошел ты к черту вместе с мистером Палермо! — выкрикнул он в бешенстве.

Лицо его почернело от гнева.

— Интересно бы знать, как мистер Палермо расценит такое отношение.

— Слушай, — проговорил морковный человек медленно. Он опустил руки вдоль туловища и сильно наклонился ко мне, — слушай. Я вот сижу здесь и пью пиво. Одну, две банки, хочу — три. Какого черта? Все нормально, прекрасный день, впереди прекрасный вечер. И тут вдруг являешься ты.

Он с отчаянием махнул рукой.

— Пойдем осмотрим квартиру.

Он выбросил вперед стиснутые кулаки, потом внезапно развел руки, растопырив напряженные пальцы.

— Эх, если бы не работа, — проговорил он.

Я открыл было рот.

— Да молчи ты! — заорал он.

Не надев пиджака, но почему-то надев шляпу, он открыл ящик стола, достал оттуда связку ключей, прошел к двери и остановился на пороге, кивнув мне головой. Он постепенно остывал.

Пройдя по коридору, мы стали подниматься по лестнице. Бейсбол закончился и теперь передавали танцевальную музыку, громкую, веселую танцевальную музыку. Морковный человек выбрал нужный ключ из связки и только вставил его в замок квартиры 204, как у нас за спиной в квартире напротив, раздался истерический женский вопль, перекрывший даже грохот джаза.

Морковный человек вынул ключ обратно и, недобро усмехнувшись, посмотрел на меня. Шагнул к противоположной двери и постучался. Ему пришлось потрудиться, прежде чем на него обратили внимание. Дверь внезапно распахнулась, и перед нами появилась узколицая блондинка с черными горячими глазами, одетая в красные брюки и зеленый пуловер. Она держала в руке высокий запотевший стакан с какой-то пахучей жидкостью. Оба глаза были подбиты. Один синяк совсем свежий. На шее тоже виднелся синяк.

— Заткни фонтан, — сказал морковный человек. — Мое терпение кончилось, в следующий раз я вызову полицию.

Девушка повернула голову, и, пытаясь перекричать радио, крикнула:

— Дэл! Малый хочет, чтоб ты заткнул фонтан. Поставь-ка ему фонарь под глазом.

Скрипнуло кресло, тотчас же смолкло радио. Отстранив девушку рукой, вперед вышел толстый небритый брюнет со злыми глазами в поношенных брюках, грязных башмаках и майке.

Он шагнул на порог, и громко выдохнув через нос, сказал:

— Пошел вон. Я только что вернулся после завтрака, а позавтракал я паршиво. Пусть только кто-нибудь меня тронет.

Он был сильно пьян и к этому состоянию, по-видимому, давно привык. Морковный человек спросил:

— Мистер Хэнч, вы слышали, что я сказал? Выключите радио и прекратите скандал раз и навсегда.

Человек по имени Хэнч сказал:

— Слушай-ка ты, хлюпик, — и шагнул с правой ноги, пытаясь наступить морковному человеку на ногу. Тот отступил, отбросив назад связку ключей, которые ударились о дверь квартиры 204, и выхватил оплетенную кожей дубинку.

— Ий-эх! — Хэнч взмахнул волосатыми руками со стиснутыми кулачищами, но ударить не успел. Морковный человек первый ударил его дубинкой по макушке. Хэнч повалился на пол, девушка закричала и, подскочив, выплеснула жидкость из стакана прямо в лицо своему другу. То ли она это сделала по ошибке, то ли действительно хотела ему помочь — не знаю.

Бледный, с мокрым лицом Хэнч поднялся и, пошатываясь и спотыкаясь, рискуя на каждом шагу упасть и разбить себе нос, двинулся к кровати. Опершись о кровать одним коленом, он сунул руку под подушку.

— Осторожно, пистолет, — сказал я управляющему.

— Не боись, вижу, — процедил морковный человек сквозь зубы и сунул свою правую руку, теперь уже пустую руку, под расстегнутый жилет.

Хэнч держал на ладони маленький черный пистолет, как-то странно его разглядывая. Его пальцы не сжимали рукоятку пистолета — пистолет плоско и спокойно лежал у него на раскрытой ладони.

— Брось пистолет! — приказал морковный человек и шагнул в комнату. Блондинка бросилась к нему, обвила его почти любовно руками за шею. Морковный человек покачнулся, выругался, и выхватив свой пистолет, швырнул блондинку на пол.

— Проучи его, Дэл! — закричала блондинка. — Проучи-ка его хорошенько!

Хэнч по-прежнему, колено одной ноги на постели, другая нога на полу, все так же держа пистолет на ладони, медленно поднялся и прохрипел:

— Это не мой пистолет.

Я выхватил у морковного человека пистолет, — ведь можно было обойтись и без него, — и отошел в сторону. Где-то хлопнула дверь, и послышались приближающиеся шаги.

— Хенч, брось пистолет, — приказал я.

Его удивленные черные глаза смотрели на меня уже вполне трезво.

— Это не мой пистолет, — сказал он, все так же держа его на ладони. — Мой — кольт-0,32, близкого боя.

Я протянул руку, и он спокойно отдал мне оружие. Сел на кровать, потирая рукой макушку. Лицо его перекосила гримаса.

— Ах, черт, — прошептал он раскачивая головой и весь дрожа.

Я понюхал пистолет. Да, из него стреляли. Я вынул магазин и пересчитал патроны, головки которых были видны в дырочки сбоку. Их было шесть. Еще один в патроннике. Итого семь, а пистолет, кольт-0,32 был восьмизарядный. Итак, если только его не разряжали, то выстрел был произведен. Это совершенно точно.

Морковный человек, наконец-то справившийся с блондинкой, сидел теперь в кресле и потирал ладонью царапину на щеке. Он был совершенно вне себя, его зеленые глаза метали молнии.

— Надо обязательно вызвать полицию, — сказал я, — из этого пистолета был произведен выстрел, а как раз в это время в квартире напротив убили человека.

Хенч тихо и очень убедительно проговорил:

— Послушай, друг, ведь это точно не мой пистолет.

Блондинка сидела в кресле, театрально всхлипывая и привычно кривя рот. Морковный человек тихо вышел из комнаты.

9

— Убит выстрелом в рот из пистолета среднего калибра, гладкой пулей, — сказал полицейский следователь Джесс Бриз, подбросив на ладони пистолет, который Хенч не признавал своим. — Пуля прошла вверх и вероятно сидит в задней стенке черепа. Убийство произошло часа два назад. Труп еще не окоченел, хотя лицо и руки уже холодные. Сначала его ударили чем-то тяжелым по голове, вероятно, рукояткой пистолета. Мальчики и девочки, я понятно излагаю?

Зашуршала газета, на которой он сидел. Он снял шляпу, отложил ее в сторону и принялся вытирать платком лицо и макушку. Белесые волосы, в небольшом количестве сохранившиеся вокруг огромной лысины были мокры и темны от пота. Плоская панама почернела от солнца, вероятно, он пользовался ею уже не первый сезон.

Это был крупный мужчина с небольшим брюшком. Одет он был в голубую, из грубой материи спортивную куртку, которая обтягивала его могучие, шириной едва ли не в добрый гараж, рассчитанный на два автомобиля, плечи. Рубашка с открытым воротом, белые брюки с тонкими голубыми полосками и коричневые с белым туфли. Через распахнутую на груди рубашку были видны рыжеватые волосы.

Ему было лет пятьдесят, и единственное, что выдавало в нем полицейского — спокойный, неколебимо-твердый взгляд немигающих, выпуклых, бледно-голубых глаз. Конечно, сам по себе этот взгляд нельзя было назвать оскорбительным, но всякий, кто не был полицейским, посчитал бы его таковым. Под глазами, на щеках и на переносице было множество веснушек, рассеянных, словно минные поля на военной карте.

Мы сидели вчетвером в квартире Хенча. Дверь была заперта. Хенч надел рубашку, и теперь пытался завязать галстук непослушными, дрожащими пальцами. Девушка лежала на кровати, обвязав голову какой-то зеленой тряпкой и укрыв ноги коротенькой беличьей шубкой, сбоку лежала сумочка. Осунувшееся лицо, приоткрытый рот — она все еще не вышла из шокового состояния.

Запинаясь, Хенч заговорил:

— Хорошо, пусть будет по-вашему, и этот парень убит из пистолета, который был у меня под подушкой. Но ведь это же не мой пистолет. Зачем выдумывать напраслину?

— Допустим, — сказал Бриз, — но как он к вам попал? Кто-то стащил ваш пистолет и подсунул вам этот. Когда это случилось и какой пистолет был у вас?

— Примерно в половине четвертого мы пошли перекусить в закусочную на углу, это вы можете проверить, и, должно быть, забыли запереть дверь. Перед этим мы раздавили бутылочку, слушая по радио бейсбол, а когда выходили, наверное, здорово шумели. Точно не помню, но кажется, дверь не заперли. Ты не помнишь? — Он посмотрел на девушку, бледную и так же неподвижно лежащую на кровати. — Ты не помнишь, дорогая?

Девушка молчала и даже не взглянула на нас.

— Устала, — сказал Хенч. — У меня был кольт-0,32. Калибр тот же самый, но только у меня был не пистолет, а револьвер. На рукоятке у него еще была небольшая щербинка. Он достался мне года три — четыре назад от одного еврея, по имени Моррис. Мы с ним вместе работали в баре. Конечно, разрешения на него у меня не было, но ведь я им не пользовался и даже никогда не брал с собой.

— Такие птицы, как ты, надравшись, рано или поздно хватаются за оружие. Когда-нибудь это должно было случиться, — сказал Бриз.

— Черт побери. Мы ведь совсем не знали этого парня, — сказал Хенч.

Наконец он повязал галстук, очень плохо, конечно. Его трясло и он заметно трезвел. Поднявшись, он взял лежавшую на кровати куртку, надел ее и опять сел на стул. Я смотрел, как он дрожащими пальцами закуривал сигарету.

— Мы ведь ничего про него не знали, не знали даже его имени. Два — три раза я встречал его в коридоре, но мы никогда не разговаривали. Я даже не знаю, тот ли это парень.

— Да тот самый, — сказал Бриз. — А теперь расскажи-ка про этот бейсбол.

— Он начался в три, — сказал Хенч, — и продолжался до половины пятого или чуть дольше. Мы вышли в половине четвертого и пропустили одну — две подачи, не больше. Значит, нас не было минут 20–30. Не больше.

— Я думаю, что он был убит до того, как вы вышли, — сказал Бриз. — За шумом радио вы не слышали выстрела. Уходя, вы не заперли дверь, а может быть вообще оставили ее открытой.

— Может быть, — сказал Хенч устало. — Ты не помнишь, солнышко?

Девушка опять промолчала, не глядя на него.

Бриз продолжал:

— Вы оставили дверь открытой или незапертой. Убийца слышал, как вы уходили. Он вошел к вам в квартиру, чтобы спрятать пистолет. Увидел кровать, подошел и сунул руку под подушку. Он здорово удивился, обнаружив под подушкой второй пистолет. Его здесь точно ждали. Он обменял пистолеты и вышел. Для него это было очень удобно. Зачем он стал бы искать другую квартиру? Он был непривередлив.

Я сидел на кушетке у окна. И тоже решил высунуться со своим замечанием.

— Возможно, он вышел из квартиры Филипса, еще не соображая, где спрятать пистолет. Возможно, он только-только стал оправляться от шока и оказался в коридоре прямо с пистолетом в руке. Когда он увидел дверь Хенча открытой и услышал, как они уходили по коридору…

Бриз быстро взглянул на меня и проворчал:

— Я не сказал, что это было именно так, я просто рассуждаю. — Он снова обратился к Хенчу. — Итак, если это тот пистолет, из которого был убит Ансон, то нам надо будет разыскать ваш пистолет. И пока мы будем это делать, вы и ваша леди должны быть у нас под рукой. Все понятно?

Хенч проговорил:

— Что бы ваши парни ни пытались из меня выбить, я все равно будут говорить, то что сказал.

— Конечно, можно попробовать, — сказал Бриз тихо. — Ну, вам пора собираться.

Он поднялся и, смахнув с кресла на пол измятую газету, пошел к двери, но остановился, и обернувшись к лежащей на кровати девушке, сказал:

— Ну как, подруга, все в порядке, или все-таки вызвать матрону?

Девушка по-прежнему молчала.

Хенч вдруг сказал:

— Дайте выпить, нет сил, как охота выпить.

— Ну, только не при мне, — проворчал Бриз и вышел за дверь.

Хенч пошел за бутылкой, и я увидел, как он пьет прямо из горлышка. Оторвавшись от бутылки, он посмотрел, сколько в ней осталось, и подошел к девушке. Положив руку ей на плечо, принялся ее трясти.

— Давай, вставай, выпей, — хрипел он.

Она молчала, Глядя в потолок, словно не слышала его.

— Оставь ее, — сказал я, — у нее шок.

Допив остатки, он осторожно поставил бутылку на пол, и отойдя от кровати, остановился, уставясь в пол.

— Джиз, вот теперь я стал вспоминать, — сказал он, вздохнув.

В комнату вместе с молодым краснощеким человеком в штатском вернулся Бриз.

— Это лейтенант Спенглер, — сказал он. — Он проводит вас вниз. Вы готовы?

Хенч подошел к кровати и опять принялся трясти девушку за плечо.

— Вставай же, детка. Нам пора ехать.

Девушка долго глядела на него, скосив глаза. Опершись на руку, она приподнялась и села, спустила ноги на пол. Потом встала и пошла, хромая на правую ногу, словно отсидела ее.

— Крепись детка, ты знаешь, уж так получилось, — сказал Хенч.

Тупо глядя перед собой, девушка поднесла ладонь к губам и прикусила мизинец. Вдруг со всего размаху она дала ему пощечину и тотчас выбежала за дверь.

Хенч как стоял, так и не двинулся с места. Казалось, он и бровью не повел. Откуда-то издалека стал слышен неразборчивый разговор мужчин, шум машин внизу на улице. Хенч пожал своими массивными плечами, и, окинув медленным взором комнату, словно он навсегда покидает ее, шагнул в коридор мимо стоящего у двери молоденького краснощекого детектива.

Детектив тоже вышел и дверь захлопнулась. Наружный шум стал глуше. Мы с Бризом остались одни, пристально глядя друг другу в глаза.

10

Ему наконец надоело разглядывать меня, и он вытащил из кармана сигару. Распоров ножичком целлофановую обертку и обрезав кончик сигары, он зажег спичку и к ее пламени поднес сигару. Отведя горящую спичку в сторону, он уставился куда-то в пустоту и стал сигару раскуривать. На лице появилось довольное выражение. Когда сигара, наконец, задымилась, он взмахнув рукой, погасил спичку и положил ее на подоконник открытого окна. Взгляд его снова вернулся ко мне.

— Ну вот мы с вами и одни, — сказал он.

— Прекрасно, — сказал я.

— Конечно вам самому так не кажется, но тут уж ничего не поделаешь. Нет, это не каприз, не моя причуда, просто я так привык работать. Чтобы все было ясно, понятно и тихо. Совсем не так, как у той дамочки. Такие как она всю жизнь ищут приключений, конечно, их находят. И стоит только парню допустить промах, как они выпускают коготки.

— Она ведь вся в синяках, — сказал я, — а от этого любовь не становится горячее.

— Вот как, — сказал Бриз, — а вы, я смотрю, большой знаток дам.

— В моем деле, — сказал я, — ничего не знать о них — самое лучшее. Просто я очень восприимчив.

Он кивнул, поглядел на кончик сигары, достал из кармана клочок бумаги и прочитал:

— Делмар Б. Хенч, 45 лет, бармен, безработный. Мэйбел Мастерс, 26 лет, танцовщица. Больше я о них ничего не знаю, и внутренний голос говорит мне, что больше ничего знать и не нужно.

— Значит, по-вашему, не он убил Ансона? — спросил я.

Бриз недовольно покосился на меня.

— Сами видите, что я стараюсь разобраться.

Потом достал еще одну карточку:

— Джеймс Б. Поллок, компания по возмещению убытков, разъездной агент. Это еще что такое?

— В этой местности, мне казалось, очень удобно выступать под чужим именем, — сказал я. — Кстати, Ансон поступал точно так же.

— Какое отношение к этому делу имеет местность?

— Весьма существенное.

— Так, — сказал Бриз. — Что вы знаете об убитом?

— Я вам уже сказал.

— Повторите-ка еще раз. За день выслушает столько чепухи, что голова идет кругом.

— Мне известно — это написано на его карточке — что его зовут Джордж Ансон Филипс, и что он выдавал себя за частного детектива. Я шел завтракать и заметил его возле своего офиса. Потом я поехал в нижний город и он последовал за мной. Я зашел в отель «Метрополь», и он за мной. Там, в вестибюле, я вызвал его на разговор и он признался, что поступил так для того, чтобы убедиться в моей опытности. Конечно, он вел себя, как пижон. Но он, вероятно, запутался, может быть испугался и очень нуждался в совете опытного человека. Этот парень занимался каким-то делом и очень хотел объединиться с человеком постарше и поумнее. Сам он действовал очень неумело.

— И он выбрал именно вас только потому, что работал помощником, когда вы расследовали дело шесть лет тому назад.

— Такова моя версия, — сказал я.

— И говорите вы о ней весьма гладко, — сказал спокойно Бриз. — Вы можете придумать и другую, получше.

— Сойдет и эта, — сказал я, — то есть я хочу сказать, что эта так плоха, что похожа на правду.

Он кивнул своей большой, умной головой.

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил он.

— Вы еще не осмотрели его офис?

Он отрицательно качнул головой.

— Я думаю, что кто-то нашел этого простачка. Заставил его снять эту квартиру под чужим именем и заняться каким-то делом, которое ему не нравилось. Он испугался, стал искать друга, помощи. И тот факт, что он ухватился за меня, хоть и знал меня очень мало, говорит о том, что в нашем деле у него не было друзей.

Бриз достал платок, опять вытер лицо и голову.

— Ну, а как вы объясните, что он бегал за вами, как потерявшийся щенок, вместо того, чтобы прямо прийти к вам в офис.

— Никак.

— Значит, не можете объяснить?

— Нет, не могу.

— Ну, может быть, попытаетесь?

— Я уже пытался, и добавить мне нечего. Скажу еще, он колебался, разговаривать ли ему со мной. Я решил это за него, и первый к нему обратился.

— Уж очень простое объяснение. Настолько простое, что плохо верится, — сказал Бриз.

— Возможно, вы и правы, — сказал я.

— И вот после того короткого разговора в вестибюле этот парень, почти для вас незнакомый, приглашает вас к себе на квартиру и вручает вам ключ от нее. И все потому, что он хочет поговорить с вами?

— Да.

— А почему вы не поговорили прямо тогда:

— У меня было свидание, — сказал я.

— Деловое?

Я кивнул.

— Так. Чем вы занимаетесь?

Я качнул головой и не ответил.

— Совершено убийство, — сказал Бриз, — и обязаны все рассказать мне.

Я опять покачал головой и покраснел.

— Послушайте, — сказал он настойчиво, — вы обязаны отвечать.

— Мне жаль, Бриз, — сказал я, — но, судя по обстоятельствам, я не уверен в этом.

— Вы конечно знаете, что я могу вас посадить за решетку, как свидетеля по делу.

— На каком основании?

— На том основании, что вы первым обнаружил труп, что вы назвались управляющему чужим именем и, наконец, что вы уклоняетесь от подробного отчета ваших отношениях с убитым.

— Вы намерены меня посадить? — спросил я.

Он мрачно усмехнулся.

— Адвокат у вас есть?

— У меня есть знакомые адвокаты, но договор ни с кем не заключен.

— Из высокопоставленных чиновников никого не знаете?

— Нет. То есть, я разговаривал с двумя — тремя, и вряд ли они меня вспомнят.

— Нет ли у вас знакомых в офисе мэра?

— Нет, — сказал я, — но не мешало бы завести.

— Послушай-ка, дружище, — сказал он серьезно, — где-нибудь есть же у тебя друзья, а?

— Был у меня хороший друг в управлении шерифа да я как-то потерял его из виду.

Он вскинул брови.

— Как же так? Без друзей ведь не обойдешься. Да доброе слово от копа[7] далеко слышно.

— И потом — это был мой близкий друг, — сказа я. — Зачем же садиться ему на шею. Надо со своими неприятностями самому справляться.

— Ну, а в управлении по уголовным делам?

— Да, там работает Ранделл, — сказал я. — Мы с ним когда-то занимались одним делом. Только я ему не очень-то понравился.

Бриз, вздохнув, вытянул ноги. Зашуршала сброшенная на пол газета.

— Это все правда, или вы умничаете? Я имею в виду то, что услышал от вас о важных лицах.

— Честное слово, правда, — сказал я. — А умничать мне запретить нельзя.

— Так говорить совсем неумно.

— Вы правы.

Большой веснушчатой рукой он сжал подбородок. Я смотрел, как постепенно исчезали красные пятна от пальцев, когда он отнял руку.

— Почему бы вам не вернуться к себе на родину и не заняться мужской работой? — ворчливо спросил он.

Я поднялся, и кивнув, направился к двери. Он сказал:

— Оставьте-ка мне ваш домашний адрес.

Я дал карточку, и он его записал.

— Пока, — сказал он устало, — не выезжайте из города. Отчет по делу будет получен уже сегодня.

Я вышел. На лестничной площадке стояли двое полицейских в форме. Дверь квартиры напротив открыта, видно, как какой-то человек снимал отпечатки пальцев. Спустившись вниз по лестнице, я увидел в коридоре еще двух полицейских. Морковного человека, управляющего, поблизости видно не было. Когда я вышел на улицу, от обочины отъехала машина скорой помощи. Небольшие кучки людей стояли по обеим сторонам улицы, но обычно такие случаи собирают гораздо больше народа.

Я пошел вдоль тротуара. Кто-то схватил меня за руку, спросил:

— Что случилось, Джек?

Я вырвал руку, и не взглянув на него, пошел вниз по улице, туда, где стоял мой автомобиль.

11

Я вернулся к себе в офис четверть седьмого, и включив свет, увидел лежащий на полу клочок бумаги. Это была записка с извещением о том, что мне пришла посылка, которую я могу получить в любое время дня и ночи, надо только предварительно позвонить. Я положил записку на стол, снял пиджак и открыл окно. Достав припрятанную в одном из ящиков стола бутылку «Старого Тэйлора», я отпил порядочный глоток, пополоскав сначала в жидкости язык и десны. Не отрывая руки от прохладного горлышка бутылки, я сидел и размышлял о том, как мертвый сыщик лежит тихо-спокойно на кладбище, как теперь ему уже не надо, оглядываясь по сторонам, вытирать отпечатки пальцев на дверных ручках, не надо прикидывать в уме, что можно сказать, не задев клиента, и что можно сказать, не повредив себе. Потом все-таки решил, что лучше выбросить из головы эти черные мысли.

Я пододвинул телефон и набрал тот номер, который был указан на клочке бумаги. Услышав, что посылка будет вручена тотчас, я ответил, что буду ждать.

Смеркалось. Шум машин на улицах постепенно затихал. Из открытого окна повеял ветерок, который еще не стал ночным и прохладным, а был теплым от накаленных за день стен и тротуаров. Он принес с собой запахи уставшего, затихающего дня, запах пыли и автомобильных выхлопов, слабый запах пищи из множества ресторанов и, наконец, очень-очень слабый (вы смогли бы его различить, если бы у вас был нюх, как у охотничьей собаки) запах эвкалиптов, растущих в районе холмов за Голливудом, в том районе, где живут богачи.

Прошло минут десять, я сидел и курил. Раздался стук в дверь, я поднялся, открыл дверь и впустил в комнату мальчика в фирменной шапочке, который, получив мою подпись, вручил мне маленькую квадратную коробочку со стороной в два с половиной дюйма. Я дал ему десятицентовик и слышал, как он, насвистывая, шел по коридору к лифту.

На бумажке, привязанной ниткой к коробочке, крупными печатными буквами были написаны чернилами мое имя и адрес. Я перерезал нитку и развернул тонкую оберточную бумагу. Под ней оказалась коричневая картонная коробочка, со штампом «Сделано в Японии». В таких коробочках продаются в японских лавочках вырезанные из нефрита фигурки животных. Сняв крышку и вынув из коробочки бумагу и вату, я увидел на дне сияющую, новенькую золотую монету размером в полдоллара. На монете был выбит орел с распростертыми крыльями и щитком на груди. На его левом крыле стояли инициалы Е.В., по краю монеты шла надпись: Е PLURIBUS UNUM, а внизу стояла дата — 1787.

Я положил монету на ладонь. Монета была тяжелой и холодной, но ладонь у меня вдруг почему-то вспотела. На другой стороне монеты были изображены восходящее или заходящее солнце над цепью гор, два круга дубовых листьев, по краю шла еще одна латинская надпись: NOVA EBORACA COLUMBIA. EXCELSIOR, а в самом низу маленькими буквами было выбито БРАШЕР. Итак, я держал в руке дублон Брашера.

В коробочке больше ничего не было, на оберточной бумаге тоже. Надпись чернилами мне ни о чем не говорила, и невозможно было догадаться, кем она написана.

Я достал пустой кисет, наполнил его до половины табаком и, завернув монету в бумагу и перевязав резинкой, опустил ее в кисет и засыпал сверху табаком. Застегнул на кисете застежку-молнию и положил его в карман. Убрав коробочку, оберточную бумагу, нитку и бумажку с надписью в футляр, я взял телефонную трубку и набрал номер Илайши Морнингстара. Восемь раз я набирал его номер — к телефону никто не подходил. Этого я совсем не ожидал. Я положил трубку, и достав телефонную книгу, поискал в ней домашний телефон и адрес Илайши Морнингстара. Его не было ни в самом Лос-Анджелесе, ни в близлежащих городах. Достав из ящика письменного стола кобуру и повесив ее на плечо, я положил в нее свой кольт-0,32 и встал. Надел пиджак и шляпу, закрыл окно, убрал бутылку и, погасив свет, собирался уже запереть офис, как телефон зазвонил.

Мне почудилось, что он звонит как-то особенно зловеще. Я стоял один в темной тишине офиса и смотрел на яркую неоновую надпись за окном, собранный, готовый ко всему. Пыльный, нежилой запах, тишина в офисе и коридоре, и только телефон звонит тревожно и настойчиво.

Я вернулся к письменному столу и снял трубку. В трубке раздался щелчок, гудение и ничего больше. Я стоял и ждал в темноте, с трубкой, прижатой к уху. Потом опустил ее на рычаг и стоял, опершись одной рукой на аппарат, а другую все еще не отнимая от трубки. Сам не знаю, чего я ждал.

Телефон зазвонил снова. Что-то сдавило мне горло, я снял трубку и поднес к уху. Трубка молчала. Не произнося ни слова, разделенные расстоянием, мы оба чего-то ждали.

Прошла, казалось, бездна времени, и вот из трубки донесся слабый, бесстрастный, лишенный оттенков голос:

— Ох и худо же будет тебе, Марло.

Опять щелчок и гудение в трубке. Я запер офис и вышел.

12

Я отправился на запад, вдоль Сансет, бесцельно исколесил несколько кварталов, уже не обращая внимания, следит за мной кто-нибудь или нет, и остановившись возле аптеки,[8] зашел позвонить. Опустив пятицентовик и набрав ноль, я назвал телефонистке номер в Пасадене и спросил, сколько монет надо опустить. Она ответила, я бросил монеты и стал ждать.

Резкий, неприятный голос:

— Это дом миссис Мердок.

— Это Филип Марло. Попросите, пожалуйста, миссис Мердок.

Немного погодя я услышал чистый, нежный голосок.

— Мистер Марло? Миссис Мердок сейчас отдыхает. Не могли бы вы сообщить мне, в чем дело?

— Зачем вы ему рассказали?

— Я… Кому?..

— Да этому чокнутому. Вы еще его платком утирались.

— Как вы смеете?

— Ну ладно, — сказал я, — соедините меня с миссис Мердок, мне очень надо.

— Хорошо, я попробую.

Наступившая тишина тянулась довольно долго. Я представил себе, как они подняли ее с постели, вырвав из ее могучей пасти бутылку. Вдруг в трубке раздался такой грохот, словно от мчащегося в туннеле товарного поезда. Это она прочистила горло.

— Это — миссис Мердок.

— Миссис Мердок, вы могли бы опознать ту собственность, о которой мы говорили сегодня утром? То есть, могли бы вы отличить ее от других, подобных ей?

— А что, есть еще и другие?

— Обязательно. Десятки, сотни, насколько мне известно. По крайней мере десятки. Конечно, я не знаю, где они находятся.

Она закашлялась.

— В таком случае я не уверена. Хотя при определенных обстоятельствах…

— Миссис Мердок, дело в том, что идентификация предмета, по-видимому, связана с историей его приобретения. Во всяком случае такой рассказ очень помог бы.

— Да. Весьма возможно. И вы знаете, где этот предмет находится?

— Морнингстар утверждает, что он его видел. Ему даже предлагали его купить, как вы и предполагали. Но он не купил. Утверждает, что это был мужчина. В данном случае это не важно, так как личность, которую он мне описал, либо вымышлена, либо это совершенно случайный человек. С предложением могла придти и женщина.

— Ну что ж, сейчас это уже не важно.

— Не важно?

— Да. Что у вас еще?

— Хотел спросить, не знали ли вы молоденького блондина по имени Джордж Ансон Филипс? На нем коричневый костюм и темная шляпа с яркой лентой. Назвался частным детективом.

— Нет. А в чем деле?

— Не знаю. Он как-то вписывается в картину. Мне кажется, что это именно он хотел продать тот предмет. Морнингстар пытался дозвониться до него, после того как я ушел. Я подслушал их разговор в офисе.

— Что-что?

— Подслушал.

— Мистер Марло, пожалуйста, не надо острить. Ну, что там у вас еще?

— Да вот еще что, я договорился с Морнингстаром, что заплачу за… за предмет тысячу долларов. Он обещал купить его за восемьсот…

— Позвольте вас спросить, где вы найдете такие деньги?

— Ну, пока это только пустой разговор. Этот Морнингстар стреляный воробей, и, если не намекнуть на деньги, он и разговаривать не станет. Кроме того, может быть, вы хотели бы вернуть этот предмет даже такой ценой. Не думайте, что я пытаюсь вас убедить, в том, что это лучший способ. Вы всегда можете обратиться в полицию. Но если по каким-нибудь причинам вы этого не желаете, то единственная возможность получить предмет — это заплатить за него.

Я бы мог так распространяться до бесконечности, сам не зная, что же еще я могу сказать, но она грубо оборвала меня.

— Мистер Марло, теперь в этом нет совершенно никакой необходимости. Я прекращаю дело. Монета мне возвращена.

— Будьте добры, подождите минутку, — сказал я.

Я положил трубку на полочку и открыл дверь телефонной будки, чтобы глотнуть воздуха, точнее той смеси, которая в этой аптеке зовется воздухом, и быстро огляделся. Никто не обращал, на меня внимания. Аптекарь в бледно-голубом халате болтал о чем-то с продавцом сигарет. Мальчик за стойкой мыл стаканы. Две девушки в брюках играли в пинбол.[9] Высокий сухопарый тип в черной рубашке с бледно-желтым кашне на шее листал журналы возле стеллажа. Похоже, он не был вооружен. Закрыв дверцу телефонной будки, я взял трубку и сказал:

— Извините, мешал один тип. Теперь все в порядке. Итак, вы сказали, что вам ее вернули. Как это произошло?

— Надеюсь, что это вас не слишком разочарует, — сказала она своим не терпящим возражений баритоном. — Видите ли, из-за некоторых осложняющих обстоятельств я еще не решила, как мне быть. Позвоните мне домой завтра утром. В случае, если я все-таки решу прекратить дело, полученный вами задаток будет платой за ваши труды.

— Позвольте мне уточнить, — сказал я. — Вы действительно получили монету обратно? Может быть, вам только обещали ее вернуть?

— Нет, нет. Я ее получила. И я очень устала. Так что, если вы…

— Миссис Мердок, одну минуточку. Все не так просто. Тут произошли кой-какие события.

— О них вы расскажете мне завтра утром, — сказала она резко и положила трубку.

Выйдя из будки, я негнущимися, дрожащими пальцами закурил сигарету и прошелся по аптеке. Аптекарь стоял один. Нахмурившись, он сосредоточенно затачивал карандаш маленьким ножичком.

— И какой же остренький карандашик у вас получился, — сказал я ему.

Он удивленно взглянул на меня. Игравшие в пинбол девушки тоже удивленно оглянулись. Я подошел к стойке и посмотрелся в висевшее над ней зеркало. Оттуда на меня, смотрел совершенно ошалевший тип.

Усевшись на стул, я приказал:

— Двойное виски, разбавлять не надо.

Человек за стойкой очень удивился.

— Мне жаль, сэр, но у нас не бар. Бутылку вы можете купить в винном магазине.

— Так-так — сказал я. — Мне кажется, тут что-то не так. Простите, у меня, кажется шок. Дайте чашечку слабого кофе и сэндвич с нежирной ветчиной. Нет, пожалуй, есть не стоит. До свиданья.

Я встал со стула, и пошел к выходу. Мне казалось, на аптеку обрушилась оглушительная тишина, такая тишина, какая бывает после того, как тонну угля сбросят по наклонному настилу. Человек у стеллажа посмеивался надо мной, держа в руках Нью-Рипаблик.

— Бросьте-ка всю эту чепуху, ведь вам по зубам такие солидные вещи, как, например, детективные журналы, — сказал я ему по-дружески.

У самой двери я услышал, как кто-то произнёс у меня за спиной:

— Их полным-полно в Голливуде.

13

Дул сухой, упругий ветер, пригибавший верхушки деревьев. Качались, как маятники, фонари, и по стенам домов бежали тени, словно скачущие всадники. Я развернулся и поехал назад, на восток.

Ломбард был на Санта Моника, вблизи Вилкокс. Тихое старомодное маленькое здание, над которым поработали волны времени. В витрине были выставлены вещи, собрать которые вместе вам бы ни за что не пришло в голову: искусственные мушки в фанерном ящичке для ловли форели, фисгармония, раскладная детская коляска, фотоаппарат для портретной съемки с четырехдюймовым объективом, перламутровый лорнет в вытертом плюшевом футляре, старинный простого боя кольт, калибра 0,44, тот самый, которым в вестернах пользуются блюстители порядка, научившиеся у своих дедушек нажимать на спусковой крючок.

Я открыл дверь, над головой прозвенел звонок, откуда-то из глубины лавки послышались шаркающие шаги, сморкание, и за прилавком появился старый еврей в черной ермолке на голове и в очках с вырезанными внизу стеклами. Он улыбнулся.

Я вынул кисет, и достав из него дублон Брашера, положил монету на прилавок. Мне представлялось, что заклад будет совершаться в какой-нибудь фанерной кабинке с закрывающейся дверцей, но за спиной у меня было ничем не прикрытое окно, и мне вдруг показалось, что я стою перед ним совершенно голый.

Еврей взял монету и подержал ее на ладони, взвешивая.

— Золото, а? Никак, выкопали клад? — сказал он, подмигнув.

— 25 долларов, — сказал я, — жена и малыши голодают.

— Ой, какой ужас. Судя по весу, это золото, но, возможно, есть примесь платины.

Он небрежно взвесил монету на маленьких весах и сказал:

— Золото. Так вы хотите за нее 10 долларов?

— 25 долларов.

— Ну, что мне с ней потом делать? В ней и золота всего на 15 долларов. О'кей, 15 долларов. — Сейф у вас в порядке?

— Мистер, хороший сейф тоже денег стоит. Но вы не расстраивайтесь, не пропадет. Значит, 15 долларов.

— Выпишите квитанцию.

Он заполнил квитанцию, двигая и пером, и языком. Я дал ему свой настоящий адрес и имя. Голливуд, Норс-Бристоль авеню, Бристоль-апартментс, 1634.

— Проживаете в таком районе и берете взаймы под залог 15 долларов, — сказал он с грустью, и, оторвав квитанцию, отсчитал мне деньги.

Я зашел в аптеку на углу, купил конверт, одолжив ручку, написал на конверте свой адрес, и вложив квитанцию в конверт, отправил письмо самому себе.

Я проголодался, перекусил на Вайн-стрит, и опять поехал в нижний город. Ветер дул еще сильнее, чем прежде. Мне было как-то не по себе. Какое-то странное чувство пустоты и потерянности охватило меня, рулевое колесо, казалось, жгло мне руки.

По фасадам высоких домов здесь и там зажигались огни. Зелено-желтый магазин одежды на углу 9-й и Хилл-стрит был ярко освещен. В Белфронт-билдинг горело всего несколько окон. Тот же безглазый старик, уставясь куда-то в вечность, сидел в лифте на куске мешковины.

— Может быть вы знаете, как мне связаться с директором вашей фирмы? — спросил я его.

Он медленно повернул голову и посмотрел мимо меня.

— Я слыхал, будто в Ну-Йорке придумали такие лифты, что не успеешь свистнуть, а они уже 30 этажей отмахали. Высокая скорость, значит, в Ну-Йорке.

— Черт бы побрал Нью-Йорк, — сказал я. — Мне и здесь хорошо.

— Ну, не скажи, это не плохо.

— Эх, папаша, брось дурачиться. Нашел чего хорошего. Знай, успевай нажимать кнопки, да не забудь сказать «Доброе утро, мистер Вусис», ну, еще глазей на них в зеркале. А у тебя скромная работа, как раз по плечу настоящему мужчине. Правильно?

— Работаю по 12 часов в день, — сказал он, — да и тому рад.

— Ты об этом помалкивай, а то вдруг профсоюз узнает.

— А вы знаете, что может профсоюз?

Я не знал, и он мне сказал. Потом он, наконец-то, посмотрел мне прямо в лицо и спросил:

— По-моему, я уже видел вас раньше?

— Все-таки как насчет директора, а?

— Он тут год назад разбил очки, — сказал старик, — вот была потеха, но я сдержался.

— Так. Можно мне с ним встретиться сейчас, вечером?

Он посмотрел чуть внимательнее.

— Это вы, значит, про директора. Он уже дома давно, где же ему еще быть?

— Ну конечно. А может быть пошел в кино. Но где его дом и как его имя?

— Вам от него что-нибудь надо?

— Да.

Сжимая кулаки в карманах, я едва сдерживался, чтобы не заорать на него.

— Мне нужен адрес одного съемщика. Я не нашел его адреса в телефонной книге. Офис его здесь, а где его дом я не знаю.

Я вынул руку из кармана и написал пальцем в воздухе д-о-м.

Старик вдруг сказал:

— А какого?

Это было так просто и прямо сказано, что потрясло меня.

— Мистера Морнингстара.

— Он еще не ушел домой, он еще в офисе.

— Это точно?

— Конечно, точно. Мне все равно, кого возить. Но он такой же старик как и я, вот я его и заметил. Значит, он еще не спускался.

Он закрыл двери лифта, и мы стали подниматься. Больше он не обращал на меня никакого внимания. Когда лифт остановился на восьмом этаже, он также молчал и ни разу не посмотрел в мою сторону. Я пошел по коридору, и когда завернул за угол, он все сидел на своем табурете с тем же потерянным выражением на лице.

Две двери в самом конце коридора были освещены, свет горел только за ними. Я остановился. Зажег сигарету и прислушался — полная тишина. Я открыл дверь с надписью — Вход и вошел в первую узенькую комнатку, в которой стоял столик с пишущей машинкой. Деревянная соединяющая дверь была все так же чуть приоткрыта. Я подошел к двери и, постучав, позвал:

— Мистер Морнингстар.

Ответа не было. Молчание. Не слышно даже дыхания. Я почувствовал, как у меня на затылке зашевелились волосы. Отворив дверь, я шагнул в комнату. Лампа на потолке бросала свой свет вниз на ювелирные весы под стеклянным колпаком, на обитый кожей письменный стол и на ноги в тупоносых черных туфлях и белых хлопчатобумажных носках. Он лежал на спине с вывернутыми карманами, касаясь одной ногой большого сейфа. Одинокий, мертвый.

На какое-то мгновение мне показалось, что комнату затопило море грязи, и я тону в ней.

Дверь сейфа была открыта, во внутреннем отделении торчали ключи, металлический ящик выдвинут. Наверное, они взяли из него деньги. Все остальное в комнате не изменилось.

Наклонившись, я коснулся тыльной стороной руки его лилово-синего лица и отдернул руку, словно дотронулся до лягушки. Из виска еще сочилась кровь. Нет, порохом не пахло, да и цвет лица говорил о том, что он умер от сердечного приступа, вызванного ужасом, шоком. Пусть без выстрела, но все равно это было убийство, еще одно убийство.

Я не стал гасить свет и только вытер дверные ручки. Вышел и спустился вниз по пожарной лестнице на шестой этаж. Направляясь по коридору к лифту, я почти машинально читал вывески. Х. Р. Тигер, зубной техник; Л. Придвью, бухгалтер; Дальтон и Рис, перепечатка на машинке; Д-р Е. Бласковиц, и, чуть пониже, — врач-хиропрактик.

С грохотом прибыл лифт. Старик даже не взглянул на меня. Мой мозг был так же пуст, как выражение лица у этого бедняги.

На углу я позвонил в приемный покой, разумеется, не сообщив своего имени.

14

Красные и белые фигурки выстроились друг против друга на шахматной доске с тем немного загадочным и самоуверенным видом, какой они всегда имеют в начале партии. Было 10 часов вечера, я сидел дома, в своей квартире, покуривая трубку и потягивая из стакана, и у меня из головы никак не выходили два убийства и тот таинственный факт, что дублон Брашера был возвращен миссис Элизабет Брайт Мердок, тогда как я точно знал, где он находится.

Полистав книжечку турнирных партий в бумажном переплете, изданную в Лейпциге, я выбрал стремительный ферзевый гамбит и двинул белую ферзевую пешку на четвертую горизонталь. В этот момент в дверь позвонили.

Я встал, и, достав из письменного стола кольт-0,38, пошел к двери, держа пистолет в правой руке дулом вниз.

— Кто там?

— Бриз.

Прежде чем открыть дверь, я вернулся и положил пистолет на стол. Бриз, все такой же большой, небрежно одетый человек, только еще более усталый, чем раньше, и молоденький краснощекий сыщик Спенглер вошли в комнату.

Не извинившись, они отстранили меня, и Спенглер запер дверь. Молодые глаза обшарили взглядом квартиру. Бриз на несколько долгих секунд задержал свой пристальный взгляд на моем лице, подошел к кушетке и сел.

— Посмотри-ка тут кругом, — сказал он небрежно, снимая со своей большой лысой головы шляпу и кладя ее рядом на кушетку.

Спенглер заглянул на кухню, вернулся и направился в ванную. Скрипнула дверь в ванной, потом захлопнулась. Слышно было, как открывались и закрывались двери спальной, туалета, кладовки. Наконец он вернулся.

— Никого нет, — сказал он.

Бриз кивнул, вытирая платком лысину и лицо. Спенглер, заметив лежащий на столе пистолет, спросил:

— Можно мне взглянуть?

— Смотри, плевал я на вас обоих, — нахально заявил я.

Спенглер поднес пистолет к носу и понюхал. Потом вынул обойму, выбросил патрон из патронника, и подняв, вставил его в обойму. Положив обойму на стол, взял в руку пистолет и посмотрел ствол на просвет.

— Есть пыльца, — сказал он.

— А что вы там хотели найти, — сказал я. — Уж не рубины ли?

Пропустив это мимо ушей, он посмотрел на Бриза и заметил:

— Уверен, что из этого пистолета не стреляли, по крайней мере, в течение суток.

Бриз кивнул, пожевал нижнюю губу и опять внимательно поглядел мне в лицо. Спенглер собрал пистолет, положил его на стол, сел в кресло и удовлетворенно задымил.

— Ясное дело, что 0,38 совершенно ни при чем, — сказал он. — Такая штука прошибает стены, и пуля не может остаться в черепе.

— О чем это вы толкуете? — спросил я.

— Да о самой обычной вещи в нашем деле, — сказал Бриз, — об убийстве. А вы бы присели в кресло, отдохнули. Мне показалось, я слышал голоса. Наверное, это в соседней квартире.

— Наверное, — сказал я.

— А что, пистолет так и лежит у вас все время на письменном столе?

— Конечно, но не только. Еще он бывает у меня под подушкой, подмышкой, в ящике письменного стола и вообще, где мне понравится. Вас это устраивает?

— Марло, мы ведь пришли к вам не для того, чтобы слушать грубости.

— Вот это здорово, — сказал я. — Они ворвались ко мне в квартиру, стали шарить в моих вещах — и все это без всякого разрешения. Что же такое грубость, по-вашему? Наверное, надо сбить меня с ног и пинать в лицо. Не так ли?

— О, черт, — он усмехнулся.

Я усмехнулся ему в ответ, Спенглер тоже хмыкнул за компанию.

— Можно от вас позвонить? — помолчав, спросил Бриз.

Я показал на аппарат. Он набрал номер и стал говорить с каким-то Моррисоном, сообщив ему номер моего телефона, и потом сказал:

— Да, это телефон Марло. Конечно. Минут через пять-десять. О'кей.

Он положил трубку и вернулся на кушетку.

— Клянусь, вы не догадываетесь, зачем мы здесь.

— Для коллег у меня всегда дверь открыта.

— Бросьте вы ваши шуточки, Марло, ведь речь-то идет об убийстве.

— Кто сказал, что оно произошло?

— Ваше поведение говорит об этом.

— Да ничего подобного.

Он взглянул на Спенглера и пожал плечами, потом медленно поднял отяжелевшие веки и снова пристально поглядел на меня. Я продолжал сидеть за шахматным столиком.

— Вы хорошо играете в шахматы?

— Не очень. Просто иногда дурачусь за доской, обдумывая кой-какие вещи.

— Ведь в шахматы играют вдвоем?

— Я разыгрываю турнирные партии, записанные и изданные. По шахматам ведь имеется много литературы. А я за шахматами решаю задачи, откровенно говоря, не шахматные. Да что это мы вдруг заговорили о шахматах? Может быть, выпьем?

— Нет, не сейчас, — сказал Бриз. Я разговаривал о вас с Ранделлом. Он хорошо вас помнит в связи со случаем на пляже.

Бриз выпрямил на ковре свои усталые ноги. Его полное лицо осунулось и посерело.

— Он сказал, что вы никогда никого не станете убивать, что вы хороший, честный малый.

— Настоящий друг, — сказал я.

— Еще он сказал, что вы прекрасно варите кофе, что любите поспать по утрам, что вы не лезете за словом в карман, и что мы можем поверить всему, что вы нам расскажете, если только эти слова подтвердят пятеро независимых свидетелей.

— Ах, черт его подери, — сказал я.

Бриз кивнул мне, как будто услышал от меня как раз то, что ожидал. Большой, полный мужчина, занятый работой, он не улыбнулся и не чертыхнулся. Спенглер, откинув голову на спинку кресла и полузакрыв глаза, следил за дымком своей сигареты.

— Ранделл еще сказал, что за вами нужен глаз да глаз. Он говорит, что вы не так умны, как хотите казаться, и что вы всегда попадаете в ситуации, которые не придумает ни один умник. Вот так он сказал. А вы мне нравитесь. Я люблю ясность, поэтому так прямо и говорю.

Я сказал, что это очень мило с его стороны.

Зазвонил телефон. Я посмотрел на Бриза, но он сидел неподвижно, так что я встал и поднял трубку. Говорила девушка, и ее голос был странно знаком, но кто это — никак не мог вспомнить.

— Вы — Филип Марло?

— Да.

— Мистер Марло, я попала в беду, в ужасную беду. Мне очень надо вас видеть. Когда я могу с вами встретиться?

— А что, вам это нужно прямо сейчас, ночью? С кем я разговариваю?

— Меня зовут Глэдис Крейн. Я живу в отеле «Нормандия», на Рэмпартс. Когда вы сможете…

— Вы хотите, чтобы я приехал к вам сейчас же? — спросил я, пытаясь вспомнить этот голос.

— Я…

Разговор внезапно оборвался. Я сидел, сжимая в руке трубку, потом, прищурившись, посмотрел на Бриза. Он делал вид, что ему это безразлично.

— Какая-то девушка говорит, что попала в беду. Разговор прервали.

Положив трубку, я продолжал держать руку на аппарате, словно ожидая следующего звонка. Оба копа сидели молчаливые, неподвижные. Что-то уж слишком молчаливые и неподвижные.

Телефон зазвонил опять, я поднял трубку и спросил:

— Хотите поговорить с Бризом, не так ли?

— Угу. — Мужчина, по-моему, несколько удивился.

— Валяйте, изобретайте, — сказал я, и поднявшись из кресла, пошел на кухню. Я слышал, что Бриз очень быстро поговорил, и телефон замолчал.

Я достал из кухонного шкафчика бутылку «Четыре розы» и три высоких стакана для коктейлей. Взял из холодильника лед и имбирный эль и сделал коктейль. Поставив стаканы на поднос, вошел в комнату и опустил поднос на столик для коктейлей, стоявший перед кушеткой, на которой сидел Бриз. Взяв с подноса два стакана, один из них я отдал Спенглеру, а с другим уселся в свое кресло.

Спенглер взял стакан как-то неуверенно. Прихватив большим и указательным пальцем нижнюю губу, он вопросительно поглядывал на Бриза, словно спрашивая разрешения.

Бриз долго смотрел на меня, вздохнув, взял с подноса стакан, пригубил и, вздохнув еще раз, покачал улыбаясь головой. Так бывает, когда человек зверски хочет выпить, и глоток вина именно в этот момент переносит его в какой-то ясный, просторный, солнечный мир.

— Вот теперь, мистер Марло, мы, наверное, лучше будем понимать друг друга, — сказал он, расслабленно откидываясь на спинку кушетки, — теперь мы сможем вместе приняться за дело.

— Желательно без трюков, — сказал я.

— Что-что? — Он сдвинул брови на переносице. Спенглер, сидя в кресле, подался вперед.

— Зачем это нужно: выкапывать каких-то заблудших девиц и заставлять их петь жалостные песни по телефону. Уж не затем ли, чтобы потом заявить, будто она узнала мой голос и видела меня там-то и тогда-то.

— Эту девушку зовут Глэдис Крейн, — сказал Бриз.

— Мне она назвалась так же, только я о ней никогда не слышал.

— Хорошо-хорошо, — сказал Бриз, протягивая мне свою веснушчатую руку ладонью кверху. — Мы ведь не сделали ничего незаконного, надеемся, что и вы не сделаете ничего такого.

— Чего не сделаю?

— Не станете что-нибудь утаивать от нас.

— Вот как? Это почему же? — спросил я. — Я пока еще не у вас на жаловании.

— Слушайте, перестаньте хамить, Марло.

— И вовсе я не хамлю, я и не думал хамить. Уж я-то знаю копов настолько, чтобы не хамить им. Ладно, выкладывайте, что там у вас, только не надо больше таких трюков, как этот телефонный звонок.

— Мы занимаемся делом об убийстве, — сказал Бриз, — и стараемся, расследовать его как можно внимательнее. Вы обнаружили труп. Вы разговаривали с этим парнем. Он, отдав вам ключ, просил прийти к нему домой. Вы говорите, что не знали, зачем ему надо было видеть вас. И вот мы решили, что спустя некоторое время вы все обдумали и теперь, может быть, вспомнили еще кое-что.

— Другими словами, я вначале лгал, — сказал я.

Бриз устало улыбнулся.

— Вам ведь хорошо известно, что люди всегда лгут, когда совершено убийство.

— Вся трудность в том, как вы в моем рассказе отличите правду от лжи.

— Ну что же, мы были бы удовлетворены, если бы это был простой, осмысленный рассказ.

Я посмотрел на Спенглера. Он так сильно наклонился вперед, что, казалось, приготовился к прыжку. Так как прыгать ему было незачем, я решил, что это от сильного волнения. Взглянул на Бриза. Был ли он взволнован? Да не больше, чем дыра в стене. Он держал в толстых пальцах одну из своих обернутых в целлофан сигар, и не торопясь, снимал с нее обертку перочинным ножом. Я следил за тем, как он отложил в сторону обертку, обрезал кончик сигары и, обтерев лезвие ножа о брюки, убрал нож в карман. Он зажег спичку. Поднеся сигару к спичке, принялся поворачивать ее в пламени, потом, отведя руку с горящей спичкой в сторону, начал раскуривать сигару. Только тогда он погасил спичку и положил ее рядом со смятой целлофановой оберткой на покрытый стеклом столик для коктейлей. И вот, наконец, откинувшись назад и положив одну ногу на другую, он сидел и мирно покуривал. Каждое движение, каждый жест были совершенно те же самые, что и в квартире Хенча, и очевидно, повторялись всякий раз, когда он закуривал сигару. Да, такой уж это был обстоятельный человек, вот потому он был опасен, гораздо опаснее, чем такой эмоциональный человек, как Спенглер.

— Сегодня я встретил его впервые, — сказал я, — то, что он меня видел раньше на Вентура-бульвар в счет не идет, потому что я его не помню. Как я с ним встретился, я вам уже рассказывал. Он таскался за мной, и я рискнул с ним заговорить. Мы договорились встретиться у него дома. Я приехал и воспользовался тем ключом, который он мне дал на случай, если я приду раньше него. Он лежал в ванной мертвый. Вызвали полицию, и цепочка случайностей, к которым я не имею никакого отношения, привела к тому, что под подушкой у Хенча нашли пистолет, из которого был убит Ансон. Все это вы уже слышали, и все это правда.

— Когда вы нашли его, — сказал Бриз, — вы спустились вниз к управляющему, к этому малому по фамилии Пассмор, и потребовали, чтобы он вместе с вами поднялся наверх, при этом умолчав, что Ансон — Филипс убит. Кроме того, вы дали Пассмору липовую карточку, намекнув про драгоценности.

Я кивнул.

— В таких домах и с такими людьми как Пассмор, поневоле приходится изворачиваться. Мне нужно было хоть что-нибудь узнать о Филипсе. Я подумал, что Пассмор мне что-нибудь расскажет о нем, пока не узнает, что он мертв. Я уверен, что он стал бы молчать, зная, что полиция нагрянет к нему с минуты на минуту. Вот как было дело.

Бриз отпил немного из стакана, потянул сигару и сказал:

— Одно здесь все-таки остается неясным. Все, что вы рассказали, скорее всего правда, и в то же время всей правды вы не рассказали. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Что же именно? — спросил я, прекрасно понимая, куда он клонит.

Он, похлопав себя по коленке, спокойно и твердо смотрел на меня. Его взгляд не был ни враждебным, ни подозрительным, это был спокойный и твердый взгляд человека, знающего свое дело.

— А вот что. Вы расследуете какое-то дело. Филипс, разыгрывая из себя сыщика, тоже занимался каким-то делом. При этом он таскался за вами. Нам неоткуда узнать, кроме как от вас, где пересекаются ваши интересы. И если они действительно пересекаются, то это уже наше дело. Разве я не прав?

— Такова ваша точка зрения, — сказал я, — но ведь она не единственная, у меня, например, совершенно другая.

— Марло, не забывайте, что произошло убийство.

— Я не забыл, но знайте и вы, что я уже давно в этом городе, более 15 лет. Я помню много случаев убийств. Какие-то из них были раскрыты, какие-то — нет, некоторые могли бы быть раскрыты, но так и не доведены до конца. И, наконец, есть два-три случая, расследованные неверно. Кого-то посадили за решетку, имеются явные улики, серьезные подозрения. Но что-то не заметили, кому-то удалось ускользнуть. Так бывает, пусть и не часто. Ну, например, возьмем такой случай, как дело Кэссиди. Мне кажется, вы его помните?

Бриз посмотрел на часы.

— Устал я, — сказал он. — Давайте оставим дело Кэссиди, и вернемся к делу Филипса.

Я отрицательно качнул головой.

— Я хочу сделать одно важное, существенное заявление. Но сначала взглянем на дело Кэссиди. Кэссиди был очень богатый человек, мультимиллионер, у него был взрослый сын. Однажды к нему в дом вызвали полицию, которая нашла молодого Кэссиди лежащим на полу с простреленной головой, с окровавленным лицом. Его секретарь также был найден мертвым, лежащим на полу в примыкающей к залу ванной. В пальцах левой руки он держал сигарету, которая, догорев до конца, сожгла ему кожу на пальцах. В правой руке его был пистолет. Он был убит выстрелом в голову, но рана была неконтактная. Перед этим была большая пьянка. С момента убийства до прибытия полиции прошло четыре часа, причем в течение трех часов на месте убийства присутствовал домашний доктор. Ну, так что же вы решили с делом Кэссиди?

Бриз вздохнул.

— Убийство и самоубийство во время пьяной оргии. Секретарь напился до чертиков и застрелил молодого Кэссиди. Я что-то об этом слышал или читал в газетах. И это все, что вы хотели мне сказать?

— Я хочу сказать, что все было не так, как написано в газетах. И вы знали об этом точно так же, как и следователи при федеральном прокуроре, которые распутали это дело за несколько часов. А впрочем, никакого следствия и не было. Да любой уголовный репортер, любой полицейский из уголовной службы знали, что стрелял именно Кэссиди, что именно Кэссиди напился до чертиков, что секретарь пытался с ним справиться, но не смог, пытался бежать от него, но не успел. У Кэссиди была контактная рана, а у секретаря нет. Секретарь был левша, и в момент выстрела в левой руке держал сигарету. Даже если бы он был правша, то он не смог бы переложить сигарету из одной руки в другую, а потом выстрелить в человека, с сигаретой в другой руке. Такое вы можете увидеть в «Подонках»,[10] но секретарь миллионера так бы не сделал. А чем занималась семья и домашний доктор в течение четырех часов до прибытия полиции? Если все это учесть, то о следствии не может быть и речи. И, наконец, почему не были взяты пробы с рук? Потому что правда вам была не нужна, потому что Кэссиди богат. А ведь это тоже убийство, не так ли?

— Тот и другой убиты, — сказал Бриз, — черт побери, какая разница, кто кого убил?

— Никакой, если забыть о том, что у секретаря была мать, или сестра, или любимая, что этот мальчик был их гордостью, их верой, их любовью, что он был обречен стать параноиком на почве алкоголизма только потому, что у отца его хозяина были сотни миллионов долларов.

— Я жду вашего заявления, — сказал Бриз.

— Так вот, парни, вы занимаетесь своим делом, я — своим. Пока не наступит время, когда можно будет всецело доверять вам, пока вы не станете искать в деле одну только правду, наплевав на денежные мешки, до тех пор я не перестану изо всех сил защищать своих клиентов. И я не сойду с этой позиции, что бы вы со мной ни делали.

— Все-таки вы мне кажетесь парнем, у которого есть совесть, — выслушав меня, сказал Бриз.

— Черт возьми, — сказал я, — давайте-ка еще выпьем, а вы мне заодно расскажете о девице, с которой я говорил по телефону.

Он улыбнулся.

— Это дама, которая живет рядом с Филипсом. Днем она работает билетершей в кино. Однажды вечером она слышала голос, какой-то малый разговаривал с ним в дверях. Ну, мы и подумали, не вы ли этот малый. Вот и все.

— А какой был голос?

— Сиплый. Она говорит, неприятный.

— Понятно, и вы сразу подумали про меня, — сказал я.

Я взял стаканы и пошел на кухню.

Я перепутал стаканы, поэтому снова их вымыл и начал вытирать, когда в кухню зашел Спенглер и стал наблюдать за мной.

— Не волнуйтесь, — сказал я, — сегодня я обойдусь без цианистого калия.

— А вы не финтите, — сказал он, дыша мне в затылок, — все равно вам не провести такого старого воробья, как он.

— Вот спасибо-то, — сказал я.

— Скажите, а нельзя что-нибудь почитать об этом деле Кэссиди, — сказал он. — Интересное дело, только было не при мне. Очень бы хотелось почитать.

— Было дело, — сказал я, — а впрочем, никогда и не было, просто я вас разыграл.

Я поставил стаканы на поднос и, отнеся поднос в комнату, сел со своим стаканом в кресло возле шахматного столика.

— Опять халтура, — сказал я, — ваш подопечный нашептывал на кухне, что мне и не снилось, какой вы опытный человек, и что с вами надо быть осторожным. Притом все это так просто, по-дружески.

Спенглер, сидящий на краешке кресла, покраснел. Бриз, кинув взгляд в его сторону, ничего не сказал.

— Удалось вам еще что-нибудь узнать о Филипсе? — спросил я.

— Да, Филипс, — сказал Бриз, — Джордж Ансон Филипс, такой печальный случай. Он считал себя детективом, только вряд ли он нашел бы человека, который бы в это поверил. Я разговаривал с шерифом на Вентура-бульвар. Он сказал, что несмотря на то, что Джордж был милый мальчик, а, может быть, именно поэтому, из него едва ли вышел бы хороший полицейский, даже при условии, что в голове у него было кое-что. Джордж был исполнителен, даже очень, но только ему все время надо было растолковывать с чего начать, долго ли продолжать и так далее. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Конечно, Джордж тотчас же схватил бы вора, если бы увидел, что тот крадет, допустим, кур, а потом бросился бы от него бежать, или, например, вор напал бы на него на посту и ударил, но, в общем-то, дела у него шли туго, и он все время обращался за указаниями в офис. Короче, парень был лишен инициативы, шерифу это надоело, и он его выгнал.

Бриз отхлебнул из стакана и поскреб подбородок похожим на лопату ногтем.

— Потом Джордж работал в универсальном магазине на Сими-стрит у человека по имени Сатклиф. Торговля идет в основном в кредит, у каждого клиента своя книжечка, и вот у Джорджа появились неприятности из-за этих книжечек. То он забывал записать в книжку отпущенный товар, то записывал, да не туда. Одни покупатели стали его поправлять, другим было все равно. Короче, Сатклиф предложил ему заняться чем-нибудь еще. У него было немного денег, ровно столько, чтобы получить разрешение и заключить договор об аренде офиса. Был я в этом офисе. Комната на двоих с письменными столами. Второй парень по имени Марш торгует рождественскими открытками. Они договорились, что если к Джорджу придет клиент, то Марш выйдет погулять. Марш говорит, что он не знал, где живет Джордж, а клиентов у него не видел. По словам Марша, он никаких дел в этом офисе не вел. Тем не менее Джордж дал объявление в газету в надежде, что клиенты появятся. И, мне кажется, клиент нашелся, потому что — это Марш говорит — неделю назад он увидел на столе записку, в которой Джордж писал, что его не будет в городе несколько дней. Больше Марш ничего не знает. Значит, Джордж переехал на Корт-стрит и снял здесь квартирку на имя Ансона. Тут его и убили. Вот все, что мы знаем о Джордже. Такой вот прискорбный случай.

Он смотрел на меня спокойно, и прямо, во взгляде не было даже тени любопытства, и поднеся к губам стакан, отхлебнул из него.

— А какое это было объявление?

Бриз поставил стакан, и достав из бумажника узенькую полоску бумаги, положил ее на столик для коктейлей. Я встал с кресла, и, поднеся бумажку к глазам, прочитал:

Я положил бумажку на столик.

— Таких объявлений масса, и это не хуже других, — сказал Бриз. — Только пользы от него, наверное, было мало.

— Девушка, которая печатала ему объявление, — вставил свое слово Спенглер, — говорит, что она едва не расхохоталась, слушая, но ему самому оно очень понравилось. Девушка из офиса при «Кроникл».

— Здорово у вас дело поставлено.

— Ну, с информацией у нас всегда порядок, — сказал Бриз, — вот с вами только трудновато.

— А что Хенч?

— Да ничего. Он пьянствовал с той девицей. Они немножко поцапались, слушали радио, проголодавшись, пошли перекусить. Так они проводили день за днем. Ну, теперь-то с этим покончено. У нее синяки под глазами, а он, наверное, когда-нибудь свернет ей шею. Таких, как Хенч и эта девица, пруд пруди.

— А что с его пистолетом?

— Пистолет тот самый. Пулю мы еще не получили, но патрон, найденный возле трупа, подходит, и, кроме того, отметка от выбрасывателя на нем такая же, как и после выстрелов, которые мы из этого пистолета сделали.

— Значит, кто-то подложил его Хенчу под подушку?

— Конечно. Зачем, было Хенчу убивать Филипса? Ведь он его даже не знал.

— Откуда это известно?

— Я это знаю, — сказал Бриз, вытянув руку. — Все тут писано черным по белому, ну и, конечно, имеются весьма разумные, бесспорные доводы. Скажите-ка мне, пожалуйста, разве можно после убийства затевать скандал, привлекая к себе внимание, да еще с пистолетом под подушкой. Девица была с ним целый день, но ничего не знает. Разве бы она стала скрывать такое? Кто для нее этот Хенч? Так, малый, с которым можно позабавиться, не больше. Так что оставим Хенча. Убийца слышал радио, и, оглушив Филипса, затащил его в ванную, и там его застрелил. Уж он-то пьян не был, он свое дело знал, будьте уверены. И вот он выходит из ванной, и вдруг, закрыв дверь, слышит, что радио смолкло, а Хенч с девицей уходят. Все было именно так.

— Откуда вы знаете, что радио выключили?

— Так мне сказали, — ответил Бриз спокойно, — в этой дыре есть еще и другие жильцы. Итак, радио выключили, эти двое вышли, и, конечно, шумели. Тут убийца выходит из квартиры и видит, что дверь Хенча открыта. Это было именно так, потому что иначе он не обратил бы на нее внимания.

— Где вы видели, чтобы, уходя, люди оставляли дверь открытой, да еще в таком районе, как этот?

— Все дело в пьянстве. Пьяница беспечен, его ум как бы расфокусирован, он занят одной какой-нибудь мыслью и только. Ну так вот, дверь не была распахнута настежь, а лишь чуть приоткрыта. Убийца вошел, и сунув пистолет под подушку, обнаружил там другой пистолет, и он забрал его, быть может, чтобы, насолить Хенчу.

— Этот пистолет теперь нужно проверить, — сказал я.

— Пистолет Хенча? Мы стараемся, но Хенч не знает его регистрационного номера. Конечно, если бы мы его знали, это могло нам что-нибудь дать. Но, в общем, я сомневаюсь. Вы ведь знаете, как это все бывает. Вы тянете за ниточку и вроде дело идет неплохо, но вдруг обрыв и больше ничего нет, конец. Ну, а теперь скажите мне прямо, нет ли у вас еще каких-нибудь вопросов, ответы на которые были бы вам полезны?

— Простите, но я устал, — сказал я, — и, кажется, отупел.

— Вот как, — усмехнулся Бриз, — а всего несколько минут назад вы просто блистали, вспомните-ка дело Кэссиди.

Я промолчал и стал было набивать трубку, но она была еще горячая, и я бросил это дело, отложил ее в сторону, чтобы она остыла.

— Господи, — медленно проговорил Бриз, — что же мне с вами делать? С одной стороны про вас не скажешь, что вы намеренно скрываете какие-то детали по этому делу, а с другой, разве можно поверить, что вы знаете лишь то немногое, что нам рассказали.

Я опять промолчал.

Бриз наклонился и загасил в пепельнице окурок сигары. Потом допил все, что оставалось в стакане, и встал, надев шляпу.

— Когда же немой заговорит? — спросил он.

— Не знаю.

— Ну что ж, придется мне вам помочь. Я даю вам срок до завтрашнего полдня, то есть до 12 часов, ну, может быть, до 12 часов с минутами. Все равно я не передам отчет по делу без ваших показаний. Надеюсь, вы обговорите все детали с вашим клиентом и решите, как поступить.

— А после этого?

— После этого я пойду к начальнику и скажу ему, что некий сыщик, Филип Марло, утаивает информацию по делу об убийстве и что я в этом абсолютно уверен. Что будет дальше? Дальше, мне кажется, вас клюнет жареный петух.

— Ух-ху, — сказал я. — Вы посмотрели у него в письменном столе?

— Ну конечно. Очень опрятный парнишка. Ничего нет, один лишь дневник. Да и в нем тоже ничего, кроме записей о том, как он был на пляже, или ходил с девушкой в кино, и она не поддалась на его ухаживания, о том, что он сидит в офисе без дела. Один раз он остался недоволен прачечной и исписал целую страницу. Были еще три или четыре стишка. Самое интересное, что все это было написано печатными буквами.

— Неужели?

— Да, только написано пером и чернилами, словно он собирался кого-нибудь запутать. И он писал ими так запросто, словно иначе и не умел.

— На карточке, которую он мне дал, он так не писал.

Бриз подумал минутку и кивнул.

— Значит, ему это нравилось. Да, в дневнике нигде нет его имени. Просто он играл сам с собой в такую игру.

— Вроде стенографии, которую вел Пипс, — сказал я.

— А это что еще такое?

— Один человек много лет назад вел дневник специально придуманными стенографическими значками.

Бриз взглянул на Спенглера, который как раз встал и допивал последние капли из стакана.

— Вы хотите нас доконать, — сказал Бриз, — мы от дела Кэссиди еще не оправились, а вы нам новое подкидываете.

Спенглер поставил стакан, и они направились к двери. Уже взявшись за ручку двери, Бриз пошаркал ногами, и, помотав головой, сказал:

— Высокую блондинку не знаете?

— Надо подумать, — сказал я, — возможно знаю, а рост у нее какой?

— Ну, какой у нее рост точно сказать нельзя, только она очень высокая, могла бы быть парой какому-нибудь очень высокому парню. Мы это узнали от одного итальяшки по имени Палермо, хозяина похоронного бюро, что напротив. Кстати, дом тоже принадлежит ему. Мы зашли к нему, и он нам сказал, что видел, как высокая блондинка выходила из этого дома примерно в половине четвертого. Управляющий, Пассмор, говорит, что такой не видел. Итальяшка еще говорит, что она была — просто картинка. Я ему в какой-то степени верю, потому что он прекрасно описал вас. Он видел, как она выходила из дома, а как входила — не видел. На ней были брюки, спортивная куртка и какая-то повязка на голове. Очень светлые волосы, которые выбивались из-под повязки.

— Нет, тут я вам ничем не могу помочь, — сказал я. — Но я зато вспомнил еще кое-что. У меня ведь есть номер машины Филипса. Он вам, возможно, пригодится. Вы по нему установите его предыдущий адрес.

Я поднялся, прошел в спальню, и, достав из кармана пиджака конверт, на котором был записан номер машины, вернулся и вручил его Бризу. Он посмотрел и сунул конверт к себе в бумажник.

— И это все, а?

— Все.

— Ну ладно, — сказал он. — Ладно, ладно.

Я видел, как они шли к лифту, размахивая руками.

Закрыв дверь, я вернулся к своему почти не тронутому стакану. Он был пуст. Я пошел на кухню, налил в него из бутылки и встал у окна со стаканом в руке, глядя, как на фоне темно-синего неба качаются верхушки эвкалиптов. Должно быть, опять подул ветер. Его порывы сотрясали стекла в окне кухни, выходящем на север, было слышно какое-то глухое постукивание в стену здания. Наверное, толстый провод бился об изолятор.

Я отпил из стакана и сразу пожалел, что не налил себе чистого виски. Вылил вино из стакана в раковину и налил в него холодной воды из холодильника.

Всего только двенадцать часов на то, чтобы разобраться в ситуации, которую я совсем не понимаю. Что же мне теперь делать? Выдать полиции своего клиента, выдать копам ее и ее семью. Да, уж если вы наняли Марло, то полиция к вам пожалует непременно! Зачем расстраиваться, зачем терзаться сомнениями и подозрениями? Обратитесь за советом к косоглазому, косолапому выпивохе-следователю: Филип Марло, Гленвью 7537. Вы только свяжитесь с ним, и он приведет к вам в дом лучших копов в городе. Что такое? Вы одиноки, вы в отчаяньи? Позвоните Марло и ждите, когда подъедет фургончик с копами.

Ничего у меня не получалось. Я вернулся в комнату и раскурил трубку, которая уже успела остыть на краю шахматного столика. Я медленно затянулся, но у дыма был запах горящей резины, и я отложил трубку в сторону. Так и стоял я посреди комнаты, то захватывая пальцами, то отпуская нижнюю губу.

Зазвонил телефон. Я схватил трубку и что-то буркнул в нее.

— Марло?

Какой-то низкий хриплый сип. Где-то я его уже слышал.

— Порядочек, — сказал я, — валяйте, выкладывайте, что там у вас. К кому я опять залез в карман?

— Ты, наверно, не глупый малый, — раздалось сипенье, — и, возможно, не прочь подзаработать.

— Сколько?

— Ну, скажем, пять сотенных бумажек.

— Здорово, — сказал я. — За что?

— Держи хвост пистолетом, — сказал голос, — это надо обговорить.

— Где, когда, с кем?

— Айдл-валли клуб, Морни. В любое время.

— А ты кто?

В трубке раздалось сильное фырканье.

— Спросишь у ворот Эдди Пру.

Разговор окончился, я положил трубку. Было уже почти половина двенадцатого, когда я вывел машину из гаража и поехал вниз по переулку.

15

Я уже проехал миль двадцать на север, теперь широкое, полого поднимавшееся к холмам шоссе с цветущим газоном посередине заканчивалось. За ним начиналась асфальтированная дорога, которая, изгибаясь, между холмами, убегала куда-то вдаль. Это и была долина Айдл-валли.

У обочины дороги, на склоне холма стояло низенькое белое здание с черепичной крышей. На освещенном прожектором плакате, прикрепленном над крыльцом, было написано: Айдл-валли патруль. Через распахнутые ворота к зданию вела дорога, посреди которой стоял белый квадратный щит. На нем буквами, составленными из отражающих свет дисков, было написано СТОП. Доску и участок дороги перед ней освещал еще один прожектор.

Я остановился. К моей машине подошел человек в форме со звездой, с пистолетом в кожаной кобуре. Он оглядел машину, взглянул на номер.

— Добрый вечер. Ваша машина мне не знакома. Вам известно, что вы едете по частной дороге? Вы, вероятно, едете с визитом?

— Я еду в клуб.

— В какой?

— В Айдл-валли клуб.

— Вы имеете в виду клуб, который принадлежит мистеру Морни? Восемьдесят семь семьдесят семь. Так мы его здесь называли.

— Точно.

— По-моему, вы не член клуба.

— Нет.

— Тогда я должен записать, что вы направляетесь к кому-нибудь, кто является членом клуба или проживает в долине. Вы ведь понимаете, здесь все кругом — частная собственность.

— Никаких безбилетников, да?

Он улыбнулся.

— Никаких.

— Меня зовут Филип Марло, — сказал я, — хочу повидать Эдди Пру.

— Пру?

— Он секретарь мистера Морни, или что-то в этом роде.

— Подождите минуточку, пожалуйста.

Он подошел к двери здания и что-то сказал другому человеку в форме. Тот стал говорить по коммутатору. Из открытой двери здания послышался треск пишущей машинки. Раздался гудок остановившейся за мной машины, человек, который разговаривал со мной, взглянув на вторую машину, пропустил ее взмахом руки, и, скользнув мимо меня, длинный зеленый седан с открывающимся верхом с тремя умопомрачительными дамочками на сиденьях, исчез в темноте. У всех трех были намалеваны брови, в зубах торчали сигареты, на лицах было написано: провались все в тар-тарары.

Вернулся человек в форме и, положив руку на стекло моей машины, сказал:

— О'кей, мистер Марло. Пожалуйста, свяжитесь с охраной в клубе. Поезжайте прямо, клуб будет справа, примерно через милю пути. Вы увидите ярко освещенную стоянку для машин и цифры на стене: Одни только цифры — восемьдесят семь семьдесят семь. Свяжитесь, пожалуйста, с охраной.

— А зачем это нужно? — спросил я.

Очень спокойно, вежливо и твердо он начал объяснять:

— Мы должны точно знать, где вы находитесь. Здесь, в Айдл-валли, без хорошей охраны не обойдешься.

— А если я не свяжусь с ними?

— Вы что, шутите?

Его голос стал жестким.

— Да нет. Просто хочу знать.

— За вами станут следить.

— Сколько вас тут?

— Простите, мистер Марло, — сказал он, — значит миля пути, прямо по дороге. Справа увидите здание клуба.

Я посмотрел на кобуру у него на бедре, на бляху, приколотую к куртке.

— И все это называется демократией, — сказал я.

Оглянувшись, он сплюнул, положил опять руку на стекло машины и сказал:

— А вдруг вы собрали шайку. У меня вот был приятель из клуба Джона Рида, в Бойл-хайтс это было…

— Товарищ,[11] — сказал я.

— Вся штука в том, что и после революции к власти могут прийти плохие люди.

— Понятно, — сказал я.

— А с другой стороны, — сказал он, — уж не хуже они кучки мошенников, живущих здесь.

— Может быть, и вы тут поселитесь когда-нибудь, — сказал я.

Он опять сплюнул.

— Да не стал бы я здесь жить, даже если бы получал хоть пятьдесят тысяч в год и мог ложиться спать в пижаме из шифона с ожерельем из розового жемчуга на шее.

— Простите, что у меня вырвалось это предположение.

— Насчет предположения всегда пожалуйста, — сказал он, — хоть днем, хоть ночью. Предполагайте и увидите, что получится.

— Так значит я еду по дороге, и потом связываюсь с охраной клуба, — сказал я. — До свидания.

Опять сзади раздался гудок автомобиля, и я двинулся вперед. Немного погодя черный лимузин просигналил и с шумом пронесся мимо.

Ветер совсем стих, лунный свет был так ярок, а черные тени такими резкими, что казалось, передо мной гравюра, выполненная большим мастером.

Петлявшая дорога бежала по долине, на склонах которой стояли тысячи белых домов с освещенными окнами. Звезды с нежностью, но издалека поглядывали вниз, очевидно, опасаясь патруля.

Вот и здание клуба. Частая белая стена, на которой светятся маленькие фиолетовые цифры 8777, в нижнем этаже ни окон, ни дверей. Чуть подальше — ряды машин, стоящие в очерченных белой краской на гладком черном асфальте выемках, и соответственно ряды светящих вниз фонарей. В их свете четко видны люди в униформе, обслуживающие машины.

Дорога повернула и привела к задней стене здания. Длинный, плохо освещенный бетонный подъезд с крышей из стекла и стали. Как только я вышел из машины, мне вручили квитанцию с указанным на ней номером. Я положил ее на маленький столик, за которым сидел человек в форме.

— Филип Марло, — сказал я, — гость.

— Спасибо, мистер Марло.

Он записал фамилию и номер, вернул мне квитанцию и взял телефонную трубку.

Негр в белой льняной униформе с двумя рядами пуговиц на груди, с золотыми эполетами и в шапочке с широкой золотой лентой открыл мне дверь.

В вестибюле была обстановка как в дорогом мюзикле: масса света, блеска, декораций, костюмов, музыки, состав исполнителей из одних только звезд, оригинальнейший сюжет и постановка, от которой захватывало дух. Мягкое, рассеянное освещение, казалось, раздвигало стены. С потолка сладострастно сияли звезды, мерцающие, как настоящие. Нога чуть не по колено утопала в ковре. На заднем плане была широкая арка, за которой вверх поднималась лестница со сверкающими стальными перилами и широкими низкими ступенями, покрытая ковром. У входа в ресторан стоял, скучая, метрдотель с отвислыми щеками. На нем были брюки с двухдюймовыми лампасами, в руке он держал пачку позолоченных меню. У него был тот тип лица, на котором жеманная улыбка мгновенно сменяется холодным бешенством.

Налево — вход в бар. Видно, как там в тишине и сумраке, словно летучая мышь, двигался бармен на фоне рядов тускло поблескивающих бутылок. Из женской комнаты вышла высокая красивая блондинка в платье цвета морской волны, осыпанном золотой пылью. Приложив ладонь к губам, она повернулась и пошла к арке, что-то взволнованно бормоча.

Сверху, с лестницы зазвучала румба, девушка, улыбнулась и ее золотая голова качнулась в такт музыке. Коротенький жирный человек с красным лицом и блестящими глазами поджидал ее. Через его руку была перекинута белая шаль. Осклабившись, он вцепился своими толстыми пальцами в обнаженную руку блондинки.

Ко мне подошла девушка с таинственно порочными глазами в китайской пижаме персикового цвета. Принимая у меня шляпу, она неодобрительно посмотрела на мой костюм.

Еще одна девушка с сигаретой спускалась вниз по лестнице, держась за перила. У нее в волосах было перо цапли, а платье, которое было на ней, едва ли могло прикрыть зубочистку. Одна ее обнаженная нога была покрашена серебряной, другая — золотой краской. Крайне презрительное выражение лица говорило о том, что она выбирает себе любовников только в высших сферах.

Я прошел в бар и опустился в низенькое кожаное кресло возле стойки. Мелодично звенели рюмки, мягко струился свет, тихие голоса шептали о любви, о десяти процентах. Да мало ли о чем шепчут в таких местах!

Высокий приличного вида человек в великолепно сшитом сером костюме внезапно встал из-за маленького столика у стены, и подойдя к стойке, принялся ругать одного из барменов. Его громкий чистый голос в течение нескольких минут произносил такие слова, которые, казалось, не должны быть знакомы ни одному приличному человеку в отлично сшитом костюме. Его голос вгрызался в звуки румбы, словно железная лопата в снег. Все замолчали и повернулись в его сторону.

Бармен молча стоял, глядя на него. У бармена были курчавые волосы, чистая нежная кожа, озабоченные широко поставленные глаза. Наконец, тот замолчал и вышел из бара. Все, кроме бармена, проводили его взглядом.

Бармен, бледный и растерянный, медленно пошел в мою сторону, остановился, и повернувшись ко мне спросил:

— Да, сэр?

— Мне надо поговорить с одним приятелем, его зовут Эдди Пру.

— Что вы еще можете о нем сказать?

— Он здесь работает.

— А что он здесь делает?

Его голос звучал равнодушно и сухо, словно шелест сыплющегося песка.

— Я знаю, что он все время ходит с боссом. Вам понятно, что я хочу сказать?

— Ах, Эдди Пру.

Его губы дрожали, рукав с зажатой в ней тряпкой делала на поверхности стойки маленькие круги.

— Ваше имя?

— Марло.

— Марло. Вы ничего не выпьете, пока будете ждать?

— Пожалуй, сухой мартини.

— Мартини, очень, очень сухой.

— О'кей.

— Что будете кушать?

— Пожалуйста, не хлопочите, — сказал я, — я уже перекусил.

— Конечно же, по дороге в школу, — сказал он. — Можно я подам вам маслину?

— Можете ею шлепнуть меня по носу, — сказал я, — если только это доставит вам удовольствие.

— Спасибо, сэр, — сказал он, — значит, сухой мартини.

Отойдя от меня шага на три, он вернулся и, перегнувшись через стойку, сказал:

— Я ошибся, составляя коктейль, и джентльмен указал мне на это.

— Я все слышал.

— И он сказал мне об этом так, как только джентльмен способен говорить о таких вещах. Ну как, например, большой начальник, когда он указывает вам на ваши маленькие ошибки. И я выслушал его.

— Угу, — сказал я, удивляясь сам, долго ли это будет продолжаться.

— Он заставил себя слушать, он ведь джентльмен. Ну а я, извините, привязался к вам, и наверное вас замучил.

— Ничего, ничего, — сказал я.

Подняв палец, он задумчиво посмотрел на него.

— Вот так-то, — сказал он, — прекрасный незнакомец.

— Все дело в моих карих глазах, — сказал я, — у них чересчур располагающий взгляд.

— Спасибо, друг, — сказал он тихо и пошел к другому концу стойки.

Я видел, как он звонил по телефону в конце бара, а потом возился с шейкером. Подавая мне коктейль, он был уже совсем спокоен.

16

Я отошел от стойки, и сев за маленький столик у стены, закурил сигарету. Прошло минут пять, и я не заметил, как ритм доносившейся из-под арки музыки изменился. Запела девушка. У нее было прекрасное глубокое контральто, способное растрогать самые твердые сердца. Она исполняла «Черные глаза» и оркестр казалось, уснул, впав в транс.

Как только она закончила петь, раздались бурные аплодисменты и несколько свистков.

Мужчина за соседним столиком сказал своей девушке:

— Опять у них поет Линда Конквест. Говорят, она вышла замуж за одного богатого типа в Пасадене, но неудачно.

— Приятный голос. Вам нравится? — спросила девушка.

Я хотел было подняться, как вдруг чья-то тень упала на мой столик. Передо мной стоял длинный, как виселица человек с изуродованным лицом и искусственным правым глазом, который неподвижно торчал в его глазнице. Он был так высок, что ему пришлось сильно ссутулиться, чтобы опереться руками о спинку стоявшего напротив меня кресла. Он молча разглядывал меня, а я молча высасывал из стакана последние капли и слушал певицу, исполнявшую новую песню. По-видимому, здешние посетители обожали сентиментальные мелодии: их, конечно, можно было понять, ведь они так уставали от своей энергичной, расписанной по минутам деятельности.

— Я — Пру, — просипел человек.

— Я так и думал. Вам надо поговорить со мной, а мне — с вами. Еще мне надо побеседовать с той девушкой, которая сейчас поет.

— Пойдем.

Дверь в задней стене бара была заперта. Он открыл ее своим ключом и пропустил меня вперед. Слева от нас вверх шла лестница, покрытая ковром. Мы поднялись по ней и оказались в длинном прямоугольном холле с несколькими дверьми. На задней стене холла был изображен киноэкран на фоне яркой звезды. Постучав в дверь возле экрана, Пру открыл ее и пропустил меня вперед.

Небольшой, уютный кабинет с балконом. Перед дверью на балкон спиной к нам стоял человек с проседью в волосах, одетый в белую домашнюю куртку. Рядом со стеклянной дверью на балкон — угловой диван с подушками. Еще я заметил большой стальной сейф, несколько футляров для дел, большой глобус на подставке, встроенный в стену бар и, разумеется, большой письменный стол как у высокопоставленных чиновников, перед которым стояло мягкое кожаное кресло с высокой спинкой.

На столе было много разных вещей и все, почему-то, из меди: лампа, подставка для ручки и пенал для карандашей, медная пепельница с медным слоником на краю ее, медный нож для открывания конвертов, медный термос на медном подносе, пресс-папье с медным верхом. На столе стояла медная ваза, в которой рос душистый горошек, и его побеги тоже были цвета меди.

Человек у окна обернулся, и я увидел мужчину лет пятидесяти с мягкими пышными седеющими волосами, с красивым, впрочем, довольно обыкновенным лицом. На левой щеке у него был небольшой морщинистый шрам, похожий на глубокую ямочку. Я не знал этого человека, но ямочка на щеке что-то пробудила во мне, и я вспомнил, что видел его в каких-то фильмах, но давно, лет десять тому назад. Я забыл, какие это были фильмы, о чем они, и какие роли он в них играл, но по этой ямочке я вспомнил его смуглое красивое лицо со шрамом. Только волосы тогда у него были черные.

Он прошел к столу, сел в кресло, и, взяв в левую руку нож для открывания конвертов, стал дотрагиваться подушечкой большого пальца правой руки до острия ножа. Безразлично посмотрев на меня, он сказал:

— Это вы Марло?

Я кивнул.

— Садитесь.

Я сел. Эдди Пру сел на стул, стоявший у стены, и стал качаться на нем, то и дело отрывая передние ножки от пола.

— Я ненавижу сыщиков, — сказал Морни.

Я пожал плечами.

— Я их ненавижу по многим причинам, — продолжал он, — ненавижу всегда и везде. Но особенно ненавижу их, когда они цепляются к моим друзьям или пристают к моей жене.

Я промолчал.

— Или когда они выспрашивают моего шофера и хамят моим гостям, — продолжал он.

Я промолчал.

— Короче, — сказал он, — я от всей души ненавижу их.

— Наконец-то я стал понимать, что вы имели в виду, — сказал я.

Он покраснел, его глаза сверкнули.

— С другой стороны, как раз в данный момент вы могли бы принести мне некоторую пользу. Есть одна хорошая идея, и вместе с вами можно было бы сыграть в одну игру, которая кой-чего стоит.

— И чего же она стоит?

— В основном, времени и здоровья.

— Я эту фразу слышал в каком-то фильме, забыл только в каком.

Отложив в сторону нож, он открыл дверцу внизу письменного стола, достал стеклянный графинчик, и вынув из него пробку, налил в стаканчик и вылил. Потом, заткнув графинчик пробкой, убрал его.

— В моем бизнесе настырные ребята не редкость, — сказал он, — и ребята, которые разыгрывают из себя хамов, тоже часто встречаются. Но давайте-ка лучше вернемся к делу и попытаемся преодолеть наши трудности.

Чуть дрожащей рукой он зажег сигарету.

Я повернул голову и посмотрел на сидевшего у стены верзилу. Он перестал раскачиваться и теперь сидел неподвижно, опустив длинные руки. У него был скучающий вид, точно у какого-нибудь бездельника, сидящего возле деревенской лавки.

— Кто-то что-то сказал про деньги, — ответил я. — А за что? Вот за что вы меня отчитывали, это я понимаю. Только не старайтесь себя убедить, будто вам удалось напугать меня.

— Не советую вам так со мной разговаривать, — сказал Морни, — а то как бы вам не пришили свинцовые пуговицы к вашей жилетке.

— Потрясающее зрелище, — сказал я, — бедный старый Марло в жилетке со свинцовыми пуговицами.

Эдди Пру подавился сиплым смешком.

— Что же касается дела, — сказал я, — то мой и ваш бизнес пересекаются и притом совсем не по моей вине.

— Это вряд ли, — сказал Морни. — Каким образом?

Быстро взглянув на меня, он отвел взгляд.

— Ну, например, кто-то из ваших мальчиков звонит мне по телефону, пытаясь напугать меня до смерти. А потом совсем уже ночью мне опять звонят, предлагают за работу пять сотенных бумажек и любезно объясняют, как сюда приехать, чтобы поговорить с вами. И все тот же мальчик, а может быть, другой, что маловероятно, следил за одним моим приятелем, который был убит сегодня во второй половине дня на Корт-стрит в Банкер-хилле.

Морни отвел сигарету от губ, и, сощурившись, принялся разглядывать ее кончик. Каждое движение, каждый жест взят напрокат из фильмотеки.

— Кто был убит?

— Один парень по фамилии Филипс, молоденький блондинчик. Он бы вам тоже не понравился, он был сыщик.

Я описал ему Филипса.

— Никогда не слышал о нем, — сказал Морни.

— Ну, и наконец, высокую блондинку видели выходящей из этого дома сразу после того, как он был убит, — сказал я.

— Какая еще блондинка?

Его голос слегка изменился и прозвучал озабоченно.

— Не знаю. Но ее там видели, и человек, который ее видел, мог бы ее опознать. Конечно, совсем не обязательно, чтобы она имела дело с Филипсом.

— Значит, этот Филипс был легавый?

Я кивнул.

— Я уже говорил об этом дважды.

— Как и почему он был убит?

— Его оглушили, а потом застрелили в его собственной квартире. Почему его убили, мы не знаем. Если бы мы это знали, мы бы, вероятно, знали, кто его убил. Вот такая ситуация.

— Кто это «мы»?

— Полиция и я. Я болтался там и обнаружил его труп.

Пру, перестав качаться, медленнее опустил ножки стула на пол. Его здоровый глаз стал сонно закрываться, и мне это не понравилось.

— Что вы сказали копам?

— Очень мало. Как я понял из ваших слов, сказанных вначале, вы знаете, что я ищу Линду Конквест, точнее, миссис Лесли Мердок. Теперь я нашел ее здесь, она поет у вас в джазе. Мне только непонятно, зачем надо было из этого делать секрет. Мне кажется, ваша жена и мистер Ваннье могли бы мне сказать об этом. Не понимаю, почему они этого не сделали.

— Моей жене нет дела, — сказал Морни, — до какого-то сыщика.

— По-видимому, у нее были свои причины, — сказал я, — но теперь это совсем не важно. Сейчас уже не так важно, увижусь ли я с Линдой Конквест или нет. Просто я хотел немножко поболтать с ней, конечно, если вы не возражаете.

— Допустим, возражаю, — сказал Морни.

— Все-таки, мне кажется, я должен поговорить с ней, — сказал я.

Я достал сигарету, и пока разминал ее, засмотрелся на его густые, черные, удивительно красивые брови. Пру вдруг кашлянул, и Морни, нахмурившись, посмотрел на него, затем, все так же недовольно, — на меня.

— Я спрашивал вас, что вы сказали копам, — сказал он.

— Да совсем немного. Этот самый Филипс просил меня зайти к нему и поговорить. Он намекал, что увяз в неприятной работе, просил помочь ему. Когда я там оказался, он был уже мертв. Это я и сказал полиции. Но им было этого мало. Вероятно, так оно и есть. Вот я и пытаюсь дополнить недостающее, и мне это надо сделать не позднее завтрашнего полудня.

— Прийдя сюда, вы только зря потратили время, — сказал Морни.

— По-моему, меня сюда пригласили.

— Либо вы катитесь к чертовой матери, — сказал Морни, — либо вы делаете для меня небольшую работенку, примерно на пятьсот долларов. Разумеется, вы избавите Эдди и меня от всяких разговоров с полицией.

— Что за работа?

— Вы были у меня дома сегодня утром, и наверное, догадались.

— Я не занимаюсь делами о разводах, — сказал я.

Его лицо побледнело.

— Я люблю свою жену, — сказал он. — Мы женаты всего восемь месяцев, я не хочу даже слышать о разводе. Она прекрасная девочка и, как правило, знает, как себя вести. Но в данный момент к ней привязался один наглый жулик.

— Жулик? Чем он занимается?

— Я еще не знаю, но хотел бы знать.

— Давайте внесем в это дело ясность, — сказал я, — вы хотите дать мне работу, или вы хотите, чтобы я бросил ту работу, которой занимался раньше.

Пру, сидевший у стены, опять фыркнул.

Морни опять налил стаканчик и одним залпом выпил. Постепенно к нему стал возвращаться естественный цвет лица. Но он мне не ответил.

— И вот еще что. Вы, очевидно, не верите в то, что жена вам изменяет с первым встречным, но уверены, что она изменяет вам с человеком по имени Ваннье, не так ли?

— Ее сердце принадлежит мне, — сказал он медленно, — но она такая ветреная. Имейте это в виду.

— Так вы хотите, чтобы я занялся этим Ваннье?

— Я хочу выяснить, откуда у него берутся деньги.

— Вы считаете, что он мошенничает?

— Да. Но трудно понять, в чем именно.

— Вы в этом уверены, или вам только кажется?

Пристально посмотрев на меня, он открыл средний ящик своего письменного стола и положил передо мной вчетверо сложенную бумажку. Я взял ее в руки и развернул. Это была копия счета, на которой под копирку было написано: Кол-вестерн дентал сеплай компани и адрес. В одной графе значилось: 30 фунтов кристоболита — 15 долл. 75 ц., в другой: 25 фунтов альбастона — 7 долл. 75 ц., еще налоговый сбор. Счет был выписан на Х. Р. Тигера, Вил-Кол, на нем стоял чернильный штамп: Оплачено. В нижнем углу была подпись: Л. Дж. Ваннье.

Я положил бумажку обратно на стол.

— Она выпала у него из кармана, когда он был здесь вечером, дней десять тому назад. Эдди наступил на нее своей большой ногой, и Ваннье ничего не заметил, — сказал Морни.

Я посмотрел на него, потом на Эдди Пру.

— Мне кажется, вы неплохой детектив, и вам удастся что-нибудь разузнать.

Я снова взял бумажку, и сложив, убрал к себе в карман.

— Вполне возможно, что здесь действительно что-то есть, — сказал я.

Морни, подойдя к стоявшему у стены стальному сейфу, открыл его. Потом вернулся к столу, держа в руке веером, точно карты, пять новеньких стодолларовых бумажек. Он провел по краю этого веера рукой, сложил бумажки и бросил их на стол прямо передо мной.

— Вот вам пятьсот долларов, — сказал он, — и если вам удастся избавить мою жену от этого Ваннье, то вы получите еще столько же. Мне безразлично, как вы это сделаете, более того, я не желаю знать, как вы это станете делать. Только сделайте.

Я провел по бумажкам пальцами, потом оттолкнул их.

— Вы заплатите мне, когда я справлюсь с этим делом, — сказал я, — а пока в качестве платы я хотел бы прямо сейчас взять короткое интервью у мисс Конквест.

Морни не прикоснулся к деньгам. Он достал графинчик, налил в стакан, потом, налив в другой стакан, пододвинул его мне.

— Что касается убийства Филипса, — сказал я, — то Эдди некоторое время следил за ним. Вы ничего не хотите мне сказать по этому поводу?

— Нет.

— Вся беда в том, что информация может просочиться откуда-нибудь еще. Когда об убийстве заговорят, газеты, могут произойти неожиданные вещи. Вы не станете винить меня в этом случае?

Он пристально посмотрел на меня и сказал:

— Я не думаю, чтобы это произошло. Когда вы вошли, я немного грубо вел себя, но все-таки мы с вами договорились. Я, пожалуй, рискну.

— Благодарю, — сказал я. — Можно мне теперь спросить, зачем Эдди звонил мне и угрожал.

Он опустил взгляд, поиграл пальцами по столу.

— Линда — мой старый друг. Молодой Мердок виделся с нею здесь во второй половине дня. Он сказал, что вы стали работать на леди Мердок. Линда рассказала мне об этом. Я только не понял, в чем состоит ваша работа. Вы говорите, что не занимаетесь делами о разводах, значит, старая леди наняла вас с какой-то другой целью.

Произнеся последние слова, он поднял глаза и взглянул на меня.

Я встретил его взгляд и промолчал.

— Я очень люблю своих друзей, — сказал он, — и не хочу, чтобы сыщики их огорчали.

— Мердок должен вам некоторую сумму, не так ли?

Он нахмурился.

— Этого мы обсуждать не будем.

Он допил, и кивнув мне, встал.

— Я пришлю к вам Линду. Возьмите же ваши деньги.

Он вышел. Эдди Пру встал, распрямил свое длинное тело, и, мрачно ухмыльнувшись мне, поплелся следом за Морни.

Я закурил сигарету и посмотрел на счет от компании зубоврачебной техники. Что-то смутно зашевелилось у меня в мозгу. Я подошел к двери на балкон и посмотрел вниз на долину. Огни автомобиля поднимались вверх по склону холма по извилистой траектории. Машина подъехала к большому дому с башенкой из стекла, внутри которой горел свет. Огни фар скользнули по фасаду дома, потом исчезли в гараже. Теперь мрак в долине стал, кажется, еще чернее.

Тишина и прохлада царили кругом. Откуда-то из-под самых ног очень слабо звучала танцевальная музыка. Так слабо, что мелодия была почти неразличима. Позади меня открылась дверь, и в кабинет вошла Линда Конквест. Закрыла дверь, остановилась, и стала спокойно меня разглядывать.

17

Она была и похожа на то фото, и не похожа. Маленький нос, спокойный взгляд широко расставленных глаз, темные волосы, разделенные пробором. Губы довольно большого рта были твердо сжаты. Поверх платья на плечи накинута белая куртка с поднятым воротником. Руки она засунула в карманы куртки.

Она выглядела старше, глаза смотрели строже, а губы, казалось, разучились улыбаться. Они, конечно, улыбались во время пения на эстраде, но то была обычная эстрадная улыбка. Теперь, во время передышки, губы были презрительно сжаты.

Она подошла к столу и остановилась перед ним, холодный взгляд перебегал с предмета на предмет, точно она их пересчитывала. Заметив графинчик, она налила себе в стаканчик и привычным жестом опрокинула его.

— Вы и есть Марло? — спросила она, глядя на меня.

Она оперлась на стол и скрестила ноги.

Я ответил ей, что я — Марло.

— Ну что ж, — сказала она, — уверена, ни черта вы мне не понравитесь, поэтому побыстрей выкладывайте, что там у вас, и убирайтесь.

— Мне здесь как раз все очень понравилось, все здесь очень типично: на воротах — коп; у дверей — негр; полуголые девицы, толстый сальный еврей со стройной скучающей статисткой; великолепно одетый, пьяный, невероятно грубый режиссер, обрушившийся на бармена; молчаливый тип с пистолетом; владелец ночного клуба с мягкими седыми волосами и с манерами из второсортных картин; ну и, наконец, вы — исполнительница сентиментальных песенок о любви, с презрительной усмешкой, хриплым голосом и грубым словарем.

— У вас все? — сказала она, поднося сигарету к губам и затягиваясь. — А что вы скажете об остряке-шпионе с прошлогодними шуточками и сладенькой улыбкой?

— Как вы думаете, зачем мне понадобилось видеть вас?

— Валяйте, я вас слушаю. Так зачем?

— Она хочет, чтобы вещь вернули назад. Быстро. Иначе случится беда.

— Я подумала… — она вдруг оборвала себя и замкнулась.

Я следил за тем, как она пыталась скрыть вспыхнувший в глазах интерес. Для этого она поднесла сигарету к лицу и стала ее разглядывать.

— Что должно быть возвращено ей назад, мистер Марло?

— Дублон Брашера.

Она посмотрела на меня и кивнула, вспоминая, то есть разыгрывая передо мной сцену, будто она только что вспомнила.

— Ах, дублон Брашера.

— Клянусь, вы совершенно о нем забыли, — сказал я.

— О нет. Я видела его много раз. Вы сейчас сказали, что она хочет, чтобы его вернули назад. Это значит, что она думает, будто я взяла его.

— Да. Именно так.

— Старуха гнусно лжет, — сказала Линда Конквест.

— Разве вы сами никогда не оказывались в ложном положении, — сказал я, — например, не были иногда неправильно поняты? Просто она ошиблась.

— Да зачем мне нужна ее гнусная древняя монета?

— Ну, она стоит кучу денег. А миссис Мердок думает, что у вас их нет. Я полагаю, ее не назовешь слишком-то щедрой.

Короткий презрительный смешок.

— Нет, — сказала она, — миссис Элизабет Брайт Мердок к разряду щедрых не принадлежит ни в коей мере.

— Может быть, вы взяли монету ей назло, — сказал я, совсем не веря в это.

— Может быть, мне следует влепить вам пощечину, — сказала она.

Она погасила окурок в медной вазе, и рассеянно потыкав его ножом, бросила окурок в мусорную корзину.

— Ну хорошо, оставим это и перейдем к гораздо более важному вопросу, — сказал я. — Вы даете ему развод?

— За двадцать пять тысяч, — сказала она, не глядя на меня, — с большим удовольствием.

— Вы не любите этого парня, да?

— Марло, вы надрываете мне душу.

— Как бы там ни было, вы вышли за него замуж, — сказал я, — и он все еще любит вас.

Она как-то лениво посмотрела на меня.

— Только не думайте, мистер, что я не заплатила за свою ошибку (она закурила другую сигарету). Ведь как-то надо жить, а для одинокой девушки это совсем нелегко. И вот она совершает ошибку, выходит замуж за плохого парня, попадает в плохую семью. И все потому, что она чего-то ищет. Чего же? Безопасности… и все такое.

— Неужели любви здесь совсем не требуется, — сказал я.

— Не надо, Марло, считать меня циничной. Если б вы только знали, сколько девушек выходят замуж, чтобы обрести дом. Особенно таких девушек, у которых руки устали обороняться от разных оптимистов, завсегдатаев таких блестящих мест, как это.

— У вас ведь был дом, но вы ушли из него.

— Он обошелся мне слишком дорого. Из-за этой старой, опухшей от вина пройдохи сделка стала невыносимой. Как она вам показалась в качестве клиента?

— У меня бывали и похуже.

Она сняла табачную крошку с губы.

— Вы заметили, что она делает с этой девочкой?

— С Мерль? Мучает ее.

— Дело совсем не в этом. Она сделала из нее куклу. У девочки было какое-то нервное потрясение, и негодяйка воспользовалась этим, чтобы целиком завладеть ее душой. На людях она орет на нее, а наедине гладит ее по головке и шепчется с ней как с лучшей подругой. Она способна довести ее до истерики.

— Я ничего не знал об этом, — сказал я.

— Малышка любит Лесли, но сама не подозревает об этом. Эмоционально она не развита, ей как будто не больше десяти лет. Кое-что весьма забавное должно случиться на днях в этом доме. Я так рада, что ничего этого не увижу.

— Вы замечательная девушка, Линда, — помолчав, сказал я, — конечно, вы грубы, но вы и умны. Мне кажется, выходя за него замуж, вы думали, что у вас появятся большие возможности.

Она скривила губы.

— Я думала, что у меня будут хотя бы каникулы. Ничего не вышло. Она — умная, но безжалостная женщина, Марло. У нее слова никогда не совпадают с делами. И что-то она скрывает. Так что будьте бдительнее.

— Уж не убила ли она парочку мужчин?

Она засмеялась.

— Тут не до шуток, — сказал я, — убиты двое мужчин, и, по крайней мере, один из них связан с этой редкой монетой.

— Я не понимаю, — сказала она, посмотрев на меня искренно. — Убиты, да?

Я кивнул.

— Вы сказали об этом Морни?

— Об одном из них.

— Вы сказали об этом копам?

— Об одном из них, том же самом.

Она пристально смотрела мне в лицо. Я тоже не отрывал от нее взгляда. Мне показалось, она побледнела и устала. Побледнела сильнее, чем прежде.

— Ну что же, раскапывайте это дело, — сказала она сквозь зубы.

Я усмехнулся и кивнул. Только теперь она, казалось, успокоилась.

— Итак, — сказал я, — вы не брали эту монета. О'кей. Ну, а как насчет развода?

— Это не ваше дело.

— Согласен. Ну, спасибо вам за беседу. Вы не знакомы с одним парнем, его фамилия Ваннье?

— Знакома (ее лицо вдруг застыло, словно маска). Но не близко. Он дружит с Луис.

— Старый добрый друг.

— Боюсь, что на днях его ожидают скромные похороны.

— Давайте-ка взглянем в этом направлении. Что касается этого парня, то его имя звучит довольно часто, сам же он просто неуловим.

Она посмотрела на меня и промолчала. Мне показалось, что в ее глазах мелькнула какая-то искра, но ничего не последовало, я только услышал, как она спокойно проговорила:

— Морни чертовски взбешен, и если Ваннье не оставит в покое Луис, он убьет его.

— Наверно, выйдет так, как вы сказали. Да и Луис перешла все границы, любой это видит.

— Ну что ж, кажется, один лишь Алекс не видит этого.

— Как бы там ни было, с моей работой Ваннье никак не связан. Ведь он не бывает в доме миссис Мердок.

Чуть приподняв уголки губ, она сказала:

— Да? Позвольте вам кое-что сказать. Без всякой причины, просто от чистого сердца. Я иногда бываю маленькой доверчивой дурочкой. Так вот, Ваннье знает миссис Элизабет Брайт Мердок, и притом хорошо. Дома он у нее не бывал, во всяком случае, тогда когда я там жила. Но вот по телефону он звонил множество раз. Мне приходилось иногда случайно подходить к телефону, и он всегда спрашивал Мерль.

— Занятно, — сказал я. — Мерль?

Наклонившись, она погасила окурок и потом, опять подцепив кончиком ножа, выбросила в корзину.

Я встал и несколько секунд с восхищением смотрел на нее, потом сказал:

— Спокойной ночи и спасибо за все. Удачи вам.

У самой двери я обернулся, она все так же стояла, засунув руки в карманы и опустив голову на грудь.

Было два часа ночи, когда я поднялся в свою квартиру в районе Голливуда, поставив машину на улице. Воздух на улице еще сохранял сухое и легкое дыхание пустыни. А вот воздух в моей квартире был мерзким от табачного дыма, и особенно от вонючего сигарного окурка, оставленного Бризом. Пришлось открыть окна, и пока квартира проветривалась, я разделся и выложил на стол содержимое своих карманов.

Самым интересным здесь был, конечно, счет от компании зубоврачебной техники, выписанный на некоего Х. Р. Тигера, за 30 фунтов кристоболита и 25 фунтов альбастона.

Я положил на письменный стол телефонную книгу и стал искать в ней фамилию Тигер. Его адрес был Вест-Нинс-стрит, 422. А ведь Белфронт-билдинг находилось по тому же адресу! Я вспомнил, что когда уходил из офиса Илайши Морнингстара, на одной из дверей шестого этажа было написано: Зубоврачебная лаборатория Х. Р. Тигера.

Однако, уже глубокая ночь, и если даже Пинкертоны должны спать, то Марло просто валится с ног. И я лег спать.

18

В Пасадене было так же жарко, как и вчера. Большой дом из тёмно-красного кирпича на Дрезден-авеню смотрел так же неприветливо, негритенок на бетонном блоке был по-прежнему печален. Утро было таким же ярким, воздух — таким же ароматным. Казалось, все та же бабочка приземлилась на гиацинтовый куст, и та же, не старая еще карга с голосом первых поселенцев открыла мне дверь, когда я позвонил.

Она провела меня тем же путем на ту же самую застекленную веранду. Как и вчера, в шезлонге из тростника сидела миссис Элизабет Брайт Мердок и накачивала себя, казалось, из той же самой бутылки портвейна, которая, по отношению к вчерашней, была, по крайней мере внучкой. Когда служанка закрыла дверь, я уселся в кресло, положив, как и вчера, шляпу на пол и встретил все тот же твердый пристальный взгляд. Чуть помедлив, она спросила:

— Ну и…?

— Дело плохо, — сказал я, — за мной наблюдает полиция.

Разве мог такой пустяк взволновать эту мясную тушу!

— Вот как. Мне казалось, что вы достаточно осторожны.

Я не обратил на это внимания.

— Когда я уехал от вас вчера утром, за мной начал следить один человек. Я не знаю, что он здесь делал или что собирался делать. Вероятно, он начал следить за мной еще раньше, но это только мое предположение. Я заметил его двухместный автомобиль и постарался от него оторваться. Но ему все-таки удалось меня выследить, и я увидел его в холле возле своего офиса. После того как мне опять удалось избавиться от его слежки, он снова настиг меня, и тут я подошел прямо к нему и попросил объяснить, что все это значит. Он сказал, что знает меня, что очень нуждается в помощи, и просил меня прийти к нему на квартиру в Банкер-хилле и поговорить с ним. Повидав мистера Морнингстара, я приехал к этому человеку и обнаружил его труп на полу в ванной.

Она поднесла стакан к губам, и у нее задрожала рука, но в комнате было темно, и, возможно, мне это только показалось. Откашлявшись, она сказала:

— Продолжайте.

— Его звали Джордж Ансон Филипс. Он был молод и совершенно неопытен. Тем не менее, он считал себя частным детективом.

— Я никогда о нем не слышала, — холодно сказала миссис Мердок, — никогда его не видела и совершенно ничего о нем не знаю. Неужели, вы думаете, что я наняла его, чтобы следить за вами?

— Не знаю, мне очень трудно решить. Он говорил о наших общих интересах, давая понять, что работает на кого-то из вашей семьи. Конечно, прямо он этого не говорил.

— Это совершенно невозможно, можете мне поверить.

Ее голос, низкий баритон, был тверд, как металл.

— Я думаю, вы плохо представляете, что происходит у вас в семье, миссис Мердок.

— Несмотря на мой запрет, вы все-таки выспрашивали моего сына, — холодно продолжала она.

— Ваш сын выспрашивал меня, точнее, он пытался у меня кое-что выведать.

— Ну, к этому мы еще вернемся, — сказала она резко. — Что вы еще скажете об убитом? Вас привлекла по этому делу полиция?

— Естественно. И они хотят знать, почему он следил за мной, каким делом я занимаюсь, почему он пригласил меня к себе на квартиру, зачем я пошел к нему. Но это только полдела.

Она допила то, что было в стакане, и наполнила его снова.

— Как ваша астма? — спросил я.

— Плохо, — сказала она. — Продолжайте же ваш рассказ.

— Я встретился с Морнингстаром, об этом я уже говорил вам по телефону. Он сказал, что монеты у него нет, но сознался, что ему предлагали эту монету, и что он, наверное, ее купит. Об этом я тоже говорил вам, потом я услышал от вас, что вам ее вернули. Вот и все.

Я замолчал, ожидая, что услышу сейчас какую-нибудь историю о том, как ей вернули монету, но она только мрачно глядела на меня, держа в руке стакан.

— Ну, я и попробовал разыграть с Морнингстаром одну штуку — предложил ему за монету тысячу долларов.

— Вы не имели никакого права делать такое предложение, — рявкнула она.

— Конечно, я валял дурака, — сказал я. — Но после нашего с вами разговора я сразу же попытался с ним встретиться, чтобы сказать ему, что сделка не состоится. В телефонной книге был указан только телефон офиса. Хотя было уже поздно, я поехал к нему. Лифтер сказал мне, что он еще у себя. Он лежал на полу мертвый. Много ли надо старому человеку? Удар в висок… и готово. Возможно, это и случилось-то не преднамеренно. Я позвонил в приемный покой, не назвав себя.

— А вот это умно, — сказала она.

— Умно? Как грубо, на свой манер, вы все меряете миссис Мердок! Я поступил просто по-человечески, все это так понятно. Но два убийства в течение нескольких часов — это не шутка. И, заметьте, в обоих случаях на месте убийства оказываюсь именно я, и оба убийства каким-то образом связаны с вашей монетой.

— Ничего не понимаю. Разве тот другой, молодой, он тоже…?

— Конечно. Не помню, но, по-моему, я говорил вам по телефону.

Я нахмурил брови, как бы стараясь вспомнить, но сам твердо знал, что говорил ей об этом.

Совершенно спокойно она сказала:

— Возможно. Как вы знаете, дублон уже был возвращен мне, поэтому я не очень внимательно вас слушала. Вообще, мне показалось, что вы пьяны.

— Нет, я не был пьян. У меня был маленький шок, это верно, но пьян я не был. Все-таки как спокойно вы говорите обо всем этом.

— А чего вы от меня хотите?

Я перевел дыхание.

— Теперь вам известно, что на мне — два убийства. Во втором случае, как и в первом, я тоже обнаружив труп и тоже не сообщил об этом в полицию. Не знаю, какой из этих случаев для меня более опасен. Но, как бы там ни было, я должен сегодня, не позднее полудня сообщить полиции имя своего клиента.

— Но ведь это, — сказала она, на мой взгляд, все тем же холодным тоном, — подрыв моего доверия к вам. Я убеждена, что вы не станете этого делать.

С каким-то рассеянно-удивленным видом она отодвинула от себя стакан дюймов на пять.

— Этот самый Филипс, — сказал я, — получил разрешение на частное расследование. Как я уже говорил им, после того, как я обнаружил за собой слежку, я прямо обратился к нему, и он попросил меня приехать к нему на квартиру. Когда я приехал, он был уже мертв. Все это полиции хорошо известно, и они мне верят. Но они не хотят верить тому, что моя связь с Филипсом случайна, они подозревают какие-то более тесные отношения между мной и Филипсом и настаивают на том, чтобы я рассказал, чем я занимаюсь и на кого работаю. Неужели это не ясно?

— Вы как-нибудь из этого выпутаетесь, — сказала она. — Вероятно, мне придется еще раскошелиться.

У меня вдруг появилось такое чувство, будто мне прищемили нос. У меня захватило дух, во рту пересохло. Я перевел дыхание и сделал последнюю попытку исколоть эту бочку с салом, сидевшую напротив меня в шезлонге из тростника с таким невозмутимым видом, словно она президент банка, отказывающий мне в кредите.

— Поймите, — сказал я, — я работаю на вас только в данный момент, сегодня, на этой неделе. На следующей неделе я, надеюсь, буду работать уже на другого. А еще через неделю на кого-нибудь третьего. В таких условиях мне необходимы хорошие отношения с полицией. Речь идет не о том, чтобы они любили меня, речь идет о том, чтобы они были уверены, что я их не обманываю, не дурачу. Предположим, что Филипс ничего не знал о дублоне Брашера. Предположим, наконец, что он знал о нем, но что его смерть вызвана какими-то другими причинами. Я должен рассказать копам все, что я знаю о нем. И они имеют право задавать вопросы каждому, кого они захотят расспросить. Неужели это непонятно?

— А разве закон не дает вам право защищать клиента, — отрезала она. — Если бы это было не так, то какая была бы польза от частного детектива?

Я встал и сделал несколько шагов, потом опять сел в кресло. Обхватив ладонями колени, я так сильно сжал их, что пальцам стало больно.

— Закон, миссис Мердок, всегда работает по принципу: ты мне, я тебе. Впрочем, как и многое другое. Даже если бы я имел законное право молчать, набрав в рот воды, то с моей карьерой частного детектива был бы покончено. Так или иначе, обо мне разошелся бы слух, что этот парень доставляет одни неприятности. Я очень вас уважаю, миссис Мердок, но не могу же я ради вас сделать себе харакири.

Она потянулась за стаканом и осушила его.

— Ну и кашу вы заварили, — сказала она. — Не найдя ни моей невестки, ни монеты, вы нашли пару трупов и как-то так повели дело, что мне надо рассказать полиции о моем личном, чисто семейном деле. И я должна это сделать, чтобы защитить вас. И все только потому, что вы оказались совершенно некомпетентны. Вот как я представляю себе дело. Разве не так? Если не так, то, ради бога, поправьте меня.

Она опять налила вина в стакан, и вдруг, сделала слишком большой глоток, захлебнулась — у нее начался сильный приступ кашля. Она наклонилась вперед, лицо у нее стало малиновым, рука, державшая стакан, судорожно дергалась. Вино лилось из стакана на пол.

Соскочив с кресла, я шагнул к ней и ударил ее по мощной, жирной спине. Боюсь, что я перестарался.

Из ее груди вырвался сдавленный вопль, дыхание стало прерывистым, но кашель прекратился. Нажав на одну из клавиш стоявшего рядом диктофона и услышав чей-то ответ, я сказал в микрофон: «Миссис Мердок стакан воды, быстро!» и отключил микрофон.

Я сел опять в свое кресло и смотрел, как она постепенно приходит в себя. Когда, наконец, ее дыхание стало ровным и спокойным, я сказал:

— Запугав всех кругом, вы создали себе среди домашних авторитет сильной, несокрушимой женщины. Но вам это только кажется. Подождите немного, скоро вам предстоит встреча с представителями закона. Эти парни — профессионалы. А вы, несмотря на весь ваш грозный вид, жалкий любитель.

Отворилась дверь, и в комнату вошла служанка, неся кувшин холодной воды и стакан. Поставив кувшин и стакан на столик, она вышла.

Я подал ей стакан воды.

— Выпейте, пожалуйста, маленькими глотками. Вы, наверное, уже забыли вкус простой воды, но вам она не повредит.

Послушавшись, она выпила полстакана, потом поставила стакан на столик.

— Подумать только, — проворчала она, — среди всех шпионящих проныр я выбрала такого, который побил меня в собственном доме.

— Бросьте-ка вы это, — сказал я, — у нас не так много времени. Нам надо еще придумать историю для полиции, не так ли?

— Не хочу я ничего слышать о полиции — это абсолютно исключено. Если вы только сообщите им мое имя, я немедленно стану это рассматривать как подрыв доверия.

Итак, мы вернулись к тому, с чего, начали.

— Поймите пожалуйста, миссис Мердок, убийство — не шуточное дело, здесь нельзя притворяться глухонемым. Вас заставят рассказать, почему вы меня наняли, с какой целью. Если они поверят вам, то в газетах ничего не появится. Но предупреждаю, они ни за что не поверят, если вы скажете, что наняли меня, чтобы проверить Илайшу Морнингстара, поскольку он звонил вам и хотел купить дублон. Вероятно, они не догадаются, что в любом случае вы не могли продать монету. Но даже если будет именно так, они не поверят вам, что вы наняли частного детектива, желая собрать сведения о предполагаемом покупателе. К чему это?

— Уж это мое дело.

— Ну нет, копов вам все равно не провести. И потом вполне достаточно, уверить их, что вы ничего не утаиваете. Но уж если только им покажется, что от них что-то скрывают, то отвязаться от них будет невозможно. От вас требуется продуманная, правдоподобная история. Если они получат такую, уверяю вас, они с радостью оставят вас в покое. А наилучшей продуманной и правдоподобной историей является сама правда. Какие у вас возражения против этого?

— Возражений довольно много, — сказала она, — но я не вижу разницы. Может быть, сказать им, что я подозревала в краже монеты свою невестку, но ошиблась?

— Пожалуй.

— Или что мне вернули монету, и как ее вернули.

— Пожалуй.

— Все это так унизительно для меня.

Я пожал плечами.

— Вы — холодная рыба, — сказала она, — вы бессердечное животное. Как вы мне противны, как я раскаиваюсь, что связалась с вами!

— А вот это взаимно, — сказал я.

Она потыкала своими толстыми пальцами в клавиши и буркнула в микрофон:

— Мерль, попросите сына зайти ко мне, да и вы пожалуй тоже зайдите.

Она отняла руку от клавишей, потом, хлопнув себя по бедрам, мрачно посмотрела в потолок.

Вдруг она проговорила тихо и печально:

— Монету украл, мистер Марло, мой сын. Да, да, — мой собственный сын.

Мне нечего было сказать. Мы молча сидели несколько минут, уставясь друг на друга, пока не вошли мистер Мердок и следом за ним Мерль.

19

На Лесли Мердоке был свободный зеленоватый костюм. Волосы мокрые, словно он только что принял душ. Сев на стул, он весь сгорбился и стал рассматривать свои белые щегольские туфли, поворачивая кольцо на пальце. Без своего длинного черного мундштука он выглядел как-то одиноко и потерянно. Даже кончики усов, казалось, опустились ниже, чем вчера утром.

Мерль Дэвис была все та же, вероятно, она вообще не менялась. Ее рыжеватые волосы все так же туго были стянуты на затылке, сквозь большие в легкой оправе очки рассеянно смотрели голубые глаза. И платье на ней было все то же — льняное платье из цельного куска с короткими рукавами, и никаких украшений.

Странное чувство возвращения в прошлое охватило меня.

Миссис Мердок, отхлебнув портвейна, тихо проговорила:

— Все в порядке, сын. Расскажи мистеру Марло о дублоне. Боюсь, что это необходимо.

Он, быстро взглянув на меня, опустил глаза. Рот его скривился. Он заговорил усталым, бесстрастным, монотонным голосом человека, который ведет изнурительную борьбу со своей совестью.

— Как я уже говорил вам вчера, я задолжал Морни большую сумму. Двенадцать, тысяч долларов. Я не хотел, чтобы об этом узнала мать, а он стал давить на меня, требуя, чтобы я вернул долг. С самого начала я знал, что я все равно расскажу об этом матери, но я был слишком слаб, чтобы сразу все выложить. Поэтому я взял дублон, воспользовавшись ее ключами, когда она отдыхала после обеда, а Мерль не было дома. Я отдал монету Морни, и он согласился взять ее как залог, когда я объяснил ему, что за нее можно получить больше 12 тысяч, если только рассказать ее историю и иметь на нее законное право собственности.

Он остановился и взглянул на меня, чтобы убедиться, как я воспринимаю сказанное. Миссис Мердок не сводила с меня глаз. Бедная девочка, полуоткрыв рот, смотрела на Мердока, и на ее лице появилось страдальческое выражение.

— Морни дал мне расписку, в которой говорилось, что монета будет у него как обеспечение долга, что характер собственности на нее не будет изменен без специального извещения. Кажется, что-то в этом роде. Не будем говорить о том, насколько это, законно. И вот когда этот Морнингстар позвонил и спросил о монете, я тот час заподозрил, что Морни либо пытается продать ее, либо хочет узнать ее реальную стоимость у человека, имеющего дело с редкими монетами. Конечно, я здорово испугался.

Он поднял взгляд и постарался изобразить на лице сильный испуг. Достав носовой платок, он вытер лоб и замолчал, зажав платок в руке между коленями.

— Когда Мерль сказала мне, что мать наняла детектива (конечно, она должна была молчать, но мама обещала не ругать ее за это)…

Он остановился и посмотрел на мать. Стиснув зубы, старый боевой конь молчал. Бедная девочка никак не могла оторвать глаз от его лица, и казалось совершенно не обратила внимание на то, что ее будут ругать.

— …я понял, что она знает о краже дублона и наняла для расследования детектива. Я не верил в то, что она наняла вас, чтобы вы отыскали Линду. Я прекрасно знал, где она находится, и пришел к вам в офис, чтобы хоть что-нибудь разузнать, но разузнать мне ничего не удалось. Вчера после обеда я побывал у Морни и все ему рассказал. Выслушав, он расхохотался мне в лицо, но когда узнал, что даже мать не может продать монету, потому что это нарушит условия завещания Джаспера Мердока, и что мать может обратиться в полицию и потребовать возврата монеты, если узнает, где она находится, он смягчился. Открыл сейф, и достав оттуда монету, вручил ее мне, не вымолвив ни слова. Я отдал ему расписку, и он разорвал ее. Я принес монету домой и рассказал обо всем матери.

Он замолчал и стал опять вытирать платком лицо. Бедняжка Мерль следила за каждым его движением. Я прервал наступившую тишину вопросом:

— Морни не угрожал вам?

Он покачал головой.

— Он только сказал, что ему очень нужны деньги, и чтобы я каким угодно способом выкопал их. Конечно, он был груб до неприличия, но не угрожал. Его ведь тоже можно понять.

— Где это было?

— В клубе Айдл-валли, в его кабинете.

— С ним был Эдди Пру?

Мерль оторвала свой взгляд от него и посмотрела на меня. Миссис Мердок спросила грубо:

— Кто это?

— Телохранитель Морни, — сказал я. — Как видите, миссис Мердок, я не терял вчера времени даром.

Я перевел взгляд на сына.

— Нет, его там не было. Конечно, я знаю его в лицо, такого увидишь раз и не забудешь. Но вчера его действительно не было.

— И это все? — спросил я.

Он посмотрел на мать.

— Неужели этого мало? — сказала она жестко.

— Как сказать, — ответил я, — а где сейчас монета?

— Как вы считаете, где она может быть? — отрезала она.

У меня вертелось на языке такое, что наверное выбросило бы ее из кресла, но я сдержался и промолчал. Я только сказал:

— Ну что ж, придется этим заняться.

— Поцелуй свою маму, сын, и ступай, — сказала она властно.

Он послушно поднялся, и подойдя к ней, поцеловал ее в лоб. Она погладила ему руку, и он, опустив голову, вышел, тихо закрыв за собой дверь. Я обратился к Мерль:

— Я думаю, что вам надо отпечатать в двух экземплярах все, что он тут рассказал, и дать ему подписать.

Ее это, по-видимому, испугало. Старуха, услышав это, зарычала:

— Отправляйтесь на свое рабочее место, Мерль. Выкиньте все это из головы. И зарубите себе на носу, что если я только замечу, как вы меня обманываете, я сумею с вами расправиться.

Бедняжка встала и улыбнулась ей — глаза ее сияли безграничной преданностью.

— Да, да, миссис Мердок. Я… никогда… никогда. Можете мне поверить.

— Ну хорошо, — проворчал старый дракон, — ступайте.

Мерль тихо вышла из комнаты.

Две больших слезы выкатились из глаз старухи, потекли вниз по слоновым щекам и, миновав мясистый нос, задержались в углах губ. Она повозилась, достала платок и вытерла их. Убрав платок, взяла в руку стакан и спокойно сказала:

— Мистер Марло, я так люблю своего сына, так люблю. И вся эта история ужасно меня опечалила. Вы считаете, что он должен рассказать все полиции?

— Думаю, что нет, — сказал я, — потребуется чертова пропасть времени, чтобы они в нее поверили.

Ее рот широко раскрылся, в сумраке комнаты блеснули зубы. Она закрыла рот, плотно сжала губы, и низко опустив голову, мрачно смотрела на меня.

— Что все это значит? — рявкнула она.

— А вот что. В ней нет ни слова правды, она выдумана от первого до последнего слова. Он ее выдумал сам или ее выдумали вы, а потом втолковали ему?

— Мистер Марло, — сказала ока с угрозой в голосе, — вы ступаете по тонкому льду.

Я махнул рукой.

— Как и все мы. Ну хорошо, допустим, что эти правда. Но Морни будет все отрицать, и нам придется начать все сначала. А отрицать он будет, потому что иначе на него повесят два убийства.

— Да неужели эта ситуация так уж необычна для такого человека? — взорвалась она.

— А зачем Морни, человеку довольно влиятельному, имеющему сторонников и протекцию, вешать на себя два убийства? Только затем, чтобы отрицать такой пустяк, как продажа залога. По-моему, это совершенно бессмысленно.

Она смотрела на меня в упор и молчала. Я усмехнулся, потому что впервые ей пришлось обратить внимание на мои слова.

— Я нашел вашу невестку, миссис Мердок. Мне только немного странно, что ваш такой послушный сын не сказал о том, где она была.

— Я не спрашивала его, — ответила она необычным для нее спокойным тоном.

— Она вернулась туда, откуда ушла. Она опять поет с джазом в клубе Айдл-валли. Мне удалось поговорить с ней. Да, она немного грубовата и очень вас не любит. Но взять монету она не могла ни при каких условиях, даже из ненависти к вам. Что же касается той сказки, которую состряпал здесь Лесли, я не верю, что он придумал ее для защиты Линды.

Она улыбнулась. Это была странная, некрасивая улыбка на искаженном злобой лице.

— Ну да, — сказала она вдруг совсем кротко, — ну да, бедный Лесли, это так на него похоже! Но в таком случае (последовала пауза, и на ее лице вдруг появилась экстатическая улыбка), в таком случае мою дорогую невестку привлекут, по делу об убийстве.

Я заметил, как восхитила ее эта идея. Она блаженствовала секунд пятнадцать.

— Я смотрю, вам это здорово понравилось, — сказал я.

Она кивнула мне, все еще улыбаясь, все еще лелея свою давнюю мечту, но тут почувствовала грубоватый тон моего ответа. Черты ее лица опять злобно исказились, губы поджались. Она проговорила сквозь зубы:

— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Что вы себе позволяете!

— Простите. Вы, конечно, правы. Мне самому этот тон не нравится. Да разве дело только в этом? Мне все не нравится, мне не нравитесь вы и ваш дом, не нравится сам воздух вашего дома, мне не нравится, что у этой бедняжки постоянно опущена голова, словно она ждет удара, мне не нравится этот прохвост, ваш сын, мне не нравится само дело, которое я расследую, мне не нравится, что я должен замалчивать правду, мне не нравится, что я должен лгать…

Ее охватил страшный гнев — лицо покрылось пятнами, в глазах были бешенство и ненависть, она вдруг завопила:

— Вон! Вон из моего дома немедленно! Ни секунды более! Вон отсюда!

Подняв с пола шляпу, я встал и сказал:

— С удовольствием.

Иронически улыбаясь, я пошел к двери, и открыв ее, вышел из комнаты. Крепко обхватив пальцами ручку двери, я осторожно закрыл дверь и услышал, как щелкнул замок.

Все это я проделал просто так, без всякой причины.

20

Я слышал за собой звук шагов, слышал, как меня окликнули, но продолжал идти вперед и оказался уже посреди гостиной. Тут я остановился, и Мерль догнала меня. Она тяжело дышала, ее глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Лучи солнца, падавшие сквозь высокие окна, играли в ее рыжеватых волосах.

— Мистер Марло, пожалуйста, пожалуйста, не уходите! Вы ей очень нужны! Очень!

— Плевал я на нее. А вот вы ведете себя, как маленькая девочка. Ну ничего, держитесь бодрее, все будет хорошо.

Она схватила меня за рукав.

— Ну пожалуйста!

— Пошла она к черту, — сказал я. — Пойдите скажите ей, пусть она застрелится. Бедный Марло, он будет так расстроен. А если пистолет не поможет, пусть достанет пушку. Да побыстрее. Она все еще держала меня за рукав, и я погладил ее руку. Она быстро отдернула ее, удивленно посмотрев на меня.

— Мистер Марло, ну пожалуйста! Она в такой беде, вы так ей нужны.

— Я тоже в беде, — проворчал я, — сижу в этой самой беде по уши. Ну о чем вы плачете?

— Я ее так люблю. Хоть она любит кричать и ругаться, но у нее ведь золотое сердце.

— Черт бы ее побрал вместе с сердцем, — сказал я, — да ведь еще большой вопрос, есть ли у этой лживой старухи человеческое сердце. Она в беде, так пусть провалится как можно глубже, я не собираюсь ее откапывать. И я ей все уже сказал.

— Я уверена, если бы вы отнеслись к ней с большим терпением…

Совершенно бездумно я обнял ее за плечи.

Она тотчас отскочила от меня шага на три, в глазах у нее застыл ужас. Мы стояли друг против друга: я, как обычно, с полуоткрытым ртом, у нее же были крепко стиснуты зубы, бледные ноздри дрожали. В лице не было ни кровинки.

— Послушайте, — медленно проговорил я, — не случилось ли с вами чего-нибудь такого, когда вы были маленькой девочкой?

Она быстро кивнула головой.

— Вас, наверно, напугал мужчина?

Прикусив нижнюю губу маленькими белыми зубками, она опять кивнула.

— И после того случая вы так себя ведете?

Она стояла молча, все такая же бледная.

— Послушайте, — сказал я, — я не сделаю ничего такого, что может напугать вас. Клянусь, никогда.

Ее глаза наполнились слезами.

— Поймите, я прикоснулся к вам совсем случайно, ну как, например, к двери или к креслу. Совершенно случайно, без всякого умысла, понимаете?

— Да.

Наконец-то она вымолвила слово. Но в наполненных слезами глазах все еще оставался ужас.

— Да.

— Так. Надо мне этим заняться, — сказал я. — Ну что ж, все становится на свои места, расстраиваться больше не о чем. Теперь Лесли. Он занят совсем другими вещами. В определенном смысле, у него все в порядке. Правильно?

— О да, — сказала она, — да.

Для нее Лесли был кумир, для меня — куча дерьма.

— Теперь, эта старая винная бочка, — сказал я. — Она грубит, хамит и думает, что может грызть шеи и выплевывать кадыки. Она чудовищно оскорбляет вас, не переставая орет на вас. Что, разве не так?

— Ах, она… мистер Марло, я хотела вам сказать…

— Ну, конечно. Сами-то вы почему не пытаетесь бороться, ну с тем, кто оскорбил вас. Он все еще здесь?

Она поднесла руку к губам, и прикусив большой палец, посмотрела на меня.

— Он умер, — сказала она, — он упал… упал из окна.

Я протянул правую руку, останавливая ее.

— Ах, этот тип. Я слышал о нем. Неужели вы этого не можете забыть?

— Нет, — сказала она, отрицательно качнув головой и не отрывая руки от губ, — не могу. Наверное, не смогу забыть никогда. Хотя миссис Мердок все время повторяет, что мне пора забыть, а я никак не могу…

— Да, черт ее возьми, — проворчал я, — пора заткнуть ее жирную пасть. В последнее время она у нее не закрывается.

Кажется, мои слова ее удивили и покоробили.

— Да, но это еще не все, — сказала она, — я была его секретаршей, а он был ее мужем, ее первым мужем. Конечно она этого тоже не может забыть. Как же иначе?

Казалось, она, забыв о том, что я стою с ней рядом, разговаривала сама с собой. В бесстрастно и монотонно звучавших словах открывалась давно мучившая ее мысль.

Я почесал за ухом. В том, что она сказала, не было ничего особенного, но какое-то, как всегда неожиданное для меня самого, интуитивное предчувствие толкнулось во мне.

— Послушайте, — сказал я, — вам не попадался кто-нибудь еще, кто бы действовал на вас так же, как тот?

Она оглянулась вокруг, и я — тоже. Мы были одни, никто не прятался под креслами, никто не заглядывая окна и двери.

— А зачем вам это? — прошептала она.

— Можете не говорить, просто мне интересно знать, как вы это чувствуете?

— Обещайте не рассказывать об этом никому… никому на свете, даже миссис Мердок.

— Ей? Никогда. Обещаю.

На ее лице вспыхнула доверчивая улыбка, она уже открыла было рот, как вдруг с ней что-то случилось. Вместо слов я услышал какой-то клекочущий звук. У нее застучали зубы.

Мне хотелось дать ей хороший шлепок, но я боялся к ней прикоснуться. Странно, ведь ничего не произошло, мы, как и прежде стояли рядом.

Вдруг она повернулась и бросилась бежать. Раздался стук каблучков, и пробежав холл и хлопнув дверью, она закрылась в своем кабинетике.

Я пошел за ней, и подойдя к двери, услышал за дверью рыдания.

Что я мог сделать? Ничего. Да и кто бы мог?

Я повернулся и пошел опять на веранду. Постучав, я открыл дверь и просунул внутрь голову. Миссис Мердок сидела все в том же положении, точно памятник.

— Так кто же это до смерти запугал бедную девочку? — спросил я.

— Пойдите вон из моего дома, — вырвалось из ее жирных губ.

Я не двигался с места, и тут она разразилась грубым, хриплым смехом.

— Вы, наверное, считаете себя человеком, у которого ума палата, мистер Марло?

— Да как вам сказать, пожалуй, она не так уж велика.

— А расширить ее не хотите?

— Не за ваш ли счет?

Она пожала жирными плечами.

— А что тут такого? Вполне возможно, и это зависит…

— Напрасно стараетесь, меня вам не купить, — сказал я, — все равно я пойду в полицию и все расскажу.

— Ничего я не покупаю, — сказала она, — и ничего не покупала. Ах да, монета. Но я довольна уже тем, что ее возврат обошелся мне всего лишь в сумму вашего задатка. А теперь подите вон. У меня нет слов, как вы мне надоели.

Я закрыл дверь и пошел обратно. Когда я проходил мимо кабинетика Мерль, рыданий уже не было слышно — там было тихо, и я пошел дальше.

И вот я, наконец-то, вышел из этого дома. Я немного постоял, ослепленный солнцем, вдыхая запах трав и цветов. Где-то позади услышал звук отъезжающей машины, и из-за дома выехал серый меркури с мистером Лесли Мердоком за рулем. Увидев меня, он остановился, вышел из машины и быстро подошел ко мне. Одет он был прекрасно, все на нем было совершенно новое: кремового цвета габардиновые брюки, черно-белые туфли с лакированными черными носами, в мелкую черно-белую клетку спортивный пиджак, в наружном кармане которого был черно-белый платок, кремовая рубашка с раскрытым воротом. На носу у него сидели зеленые очки.

Он подошел ко мне очень близко, и тихо и скромно сказал:

— Думаю, вы считаете меня ужасным прохвостом.

— Вы имеете в виду историю с дублоном?

— Да.

— Нет, она нисколько не поколебала моего мнения о вас.

— Ну…

— Что вы хотели мне сказать?

Он пожал своими сделанными портным плечами. Он явно, передо мной заискивал. Его глупые рыжие усики блестели на солнце.

— Как досадно, что я вам не нравлюсь! — сказал он.

— Мне жаль, Мердок, но единственное, что мне в вас нравится, так это преданность вашей жене. Если, конечно, это правда.

— Ах, так вы мне не верите? Значит, вы думаете, что я рассказал все это, чтобы защитить ее?

— Возможно.

— Так.

Он воткнул сигарету в длинный мундштук, который был у него в нагрудном кармане пиджака.

— Ну что ж, жаль, что я вам не нравлюсь.

Его глаза бегали за темно-зелеными стеклами очков, словно рыбы в глубоком пруду.

— Глупо, — сказал я, — какое мне до вас, черт побери, дело. Впрочем, как и вам до меня.

Он зажег сигарету и затянулся.

— Простите, — сказал он тихо, — что побеспокоил.

И, резко повернувшись, пошел к машине. Я шел по дорожке и следил за движением его машины. Снова я стоял перед нарисованным на бетонном блоке негритенком, и снова я погладил его пару раз по голове, прежде чем покинул этот дом.

— Эх, сынок, — сказал я ему, — во всем этом доме ты единственный не псих.

21

Громкоговоритель, висевший на стене, издал похожий на хрюканье звук, потом из него послышался голос: «Один, два, три, четыре. Проверка», щелчок, и громкоговоритель умолк.

Следователь Джесс Бриз высоко поднял руки, потянулся и, зевнув, спросил:

— А вы немного запоздали, примерно часа на два, не так ли?

— Да, но я просил передать, что я опоздаю, — сказал я, — мне надо было пойти к зубному врачу.

— Садитесь.

Он сидел за небольшим захламленным письменным столом, стоявшим в самом углу комнаты. Слева от него было высокое окно без занавесок, на стене справа на уровне глаз висел календарь, в котором все прошедшие дни были аккуратно зачеркнуты мягким черным карандашом, так что он мог точно сказать, какой сегодня день.

Спенглер сидел сбоку от него за столом, который был поменьше и почище. На его столе были зеленое пресс-папье, подставка для авторучки из оникса, маленький календарь в медной оправе и пепельница в виде раковины, полная пепла, спичек и окурков. Держа в левой руке несколько канцелярских ручек, он бросал их правой рукой в войлочную спинку кресла, стоявшего у стены напротив, словно мексиканец в цирке, бросающий ножи в цель. Но у него ничего не получалось, ручки никак не втыкались.

Нельзя было сказать, чисто или грязно в комнате, но у нее был тот нежилой вид, какой всегда имеют такого рода помещения. Отдайте полицейскому управлению новенькое, только что выстроенное здание, и через три месяца все комнаты будут такими же, как эта. В этом есть что-то символическое.

Один полицейский репортер писал как-то в нью-йоркской газете, что стоит вам перешагнуть порог полицейского участка, как вы сразу же из обычного мира попадете по ту сторону закона.

Я сел в кресло. Бриз достал из кармана обернутую в целлофан сигару, и опять повторилась уже хорошо мне знакомая церемония. В той же последовательности, с теми же деталями. Затянувшись, он красивым жестом положил погашенную спичку в черную стеклянную пепельницу, потом весело сказал: «Эй, Спенглер».

Повернувшись друг к другу, они одновременно усмехнулись. Бриз ткнул в меня сигарой.

— Смотри-ка, парню пришлось попотеть.

Спенглер весь выгнулся на своем стуле, наверное, старался увидеть следы пота. А я-то и не знал, что мне пришлось попотеть.

— Бросьте-ка, парни, стоит ли насиловать свое остроумие из-за двух сухих голов, — сказал я, — лучше расскажите, что тут у вас новенького?

— У вас тоже с остроумием туговато, — сказал Бриз. — Наверное, утро было ужасно деловое.

— Ну что вы, — прекрасное, — сказал я.

Оба они продолжали усмехаться. Должно быть, Спенглер из уважения к начальству никак не мог остановиться раньше.

Наконец веснушчатое лицо Бриза стало серьезным, он откашлялся и, сделав вид, что он на меня не смотрит, сказал:

— Хенч сознался.

Спенглер чуть не свалился со своего стула, разглядывая меня. На его губах появилась какая-то до неприличия восторженная улыбка.

— Уж не кайлом ли вы его раскололи? — спросил я.

— Да нет.

Они оба замолчали, тараща на меня глаза.

— Итальяшкой, — сказал Бриз.

— Чем, чем?

— Послушай, мальчик, неужели ты не рад? — сказал Бриз.

— Все-таки скажите вы мне, в чем дело, или так и будете сидеть, сытые и довольные, отыскивая во мне следы радости?

— Ужасно приятно видеть обрадованного мальчика, — сказал Бриз, — у нас такое не часто случается.

Я воткнул в рот сигарету и стал ее покачивать вверх-вниз.

— Так вот, мы напустили на него итальяшку, — сказал Бриз, — итальяшку по имени Палермо.

— Вот как. А вы знаете, что…?

— Что? — спросил Бриз.

— Я сейчас подумал, в чем особенность бесед с полицейскими.

— В чем же?

— В том, что у полицейских каждый пункт разговора кульминационный.

— И на каждом пункте можно сесть, — сказал он спокойно. — Вы будете меня слушать или будете острить?

— Конечно, буду слушать.

— Так вот. Хенч был пьяница, но такой, о котором нельзя судить по внешнему виду. Пьянство сидело у него глубоко внутри, он уже был ненормальный человек. В течение нескольких недель он употреблял только алкоголь, почти ничего не ел и очень мало спал. Он дошел до такого состояния, когда вино не опьяняло его, давало ему спокойствие и трезвость. Вино была та самая ниточка, которая соединяла его с реальным миром. Если бы эта ниточка оборвалась, он сошел бы с ума.

Я сидел и молчал. На юном лице Спенглера была все та же улыбка. Бриз постучал сигарой о край пепельницы, стряхивая пепел, но так ничего и не стряхнув, опять сунул сигару в рот.

— Собственно говоря, он псих. Но зачем нам это нужно, чтобы каждый арест приводил нас к психиатрам. И конечно нам невыгодно, если малый состоит на учете.

— Мне казалось, что вы были убеждены в невиновности Хенча?

Бриз рассеянно кивнул.

— Вчера вечером. Ему удалось тогда меня провести. Ночью с Хенчем случился припадок. Они, конечно, потащили его в палату, и тюремный док[12] ввел ему наркотик. Все это, разумеется, между нами. В протоколе о наркотике ни слова. Это понятно?

— Ну еще бы, — сказал я.

— Т-так.

Мой ответ ему, видимо, не понравился, но инерция рассказа была велика и он продолжал.

— Значит, он под действием наркотика приходит в себя. Он очень бледен, но спокоен. Ну, тут мы и беремся за него. Как дела, малыш? Не надо ли тебе чего? Если есть какие-нибудь просьбы, мы с радостью их выполним. Не обижают ли тебя? И все в таком роде, вы ведь знаете, как это делается?

— Конечно, знаю, — сказал я.

Спенглер вдруг как-то особенно неприятно облизнулся.

— Да, и через какое-то время он раскалывается и говорит: «Палермо». Этого итальяшку вы, конечно, помните. Что? Н-да, он владеет тем домом и похоронным бюро напротив, через улицу, и еще чем-то. Он еще заметил высокую блондинку. Все это страшная чепуха, потому что эти итальяшки вечно помешаны на высоких блондинках. Но, вообще-то, этот Палермо — важная шишка. Как я узнал, в его руках голоса на выборах, такого не стоит трогать. Я и не собирался его трогать. Вот я и говорю Хенчу: «Палермо — ваш друг?» Он говорит: «Давайте сюда Палермо». Я ему звоню, и Палермо говорит, что приедет. О'кей. И сразу же приезжает. Мы ему говорим: «Мистер Палермо, вас хочет видеть Хенч, а зачем — мы не знаем». Палермо говорит: «Ах, этот бедный малый. Он хочет меня видеть? Очень хорошо, я повидаю его, но только один на один, без копов». Я говорю: «О'кей, мистер Палермо», и мы идем в палату, Палермо наедине разговаривает с ним. Потом он выходит от него и говорит: «О'кей, коп. Он сознается. А я наверно, найму ему адвоката. Бедняга, он мне нравится». И уходит.

Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене передавал какую-то сводку. Бриз сначала насторожился, но потом, послушав пару секунд, перестал обращать на него внимание.

— Потом мы приходим к нему со стенографисткой, Хенч дает показания. Дело было так: Филипс стал приставать к его девушке. Это было позавчера в холле. Хенч был в своей комнате и видел это. Хенч хотел было выйти, но Филипс успел запереться. Хенч рассердился и поставил «фонарь» своей девице. Но подумав, решил, что этого мало. Как смеет какой-то малый, думал он, приставать к моей девушке. Я тебе покажу, ты меня век будешь помнить, — решил он. И вот вчера он видит, что Филипс вернулся домой. Он говорит своей девице, чтобы она пошла погулять. Она отказалась, он поставил ей второй «фонарь», и она ушла. Хенч стучит к нему в дверь, и Филипс ему открывает. Хенч слегка удивился, но я объяснил, что он ждал вас. Значит, Хенч заходит к нему и начинает говорить ему про свои чувства и все такое. Филипс пугается и достает пистолет. Тогда Хенч бьет его дубинкой по голове, и он падает. Хенч поднимает с пола его пистолет, и тут Филипс хватает его за ногу. Хенч очень плохо помнит дальнейшее (не забывайте, что он был пьян), он только помнит, что оттащил его в ванную и там застрелил из его же собственного пистолета. Ну, как вам все это нравится?

— Замечательно, — сказал я, — но как все-таки объяснить поведение Хенча?

— Вы ведь знаете, что он был сильно пьян. Как бы там ни было, Хенч кладет этот пистолет к себе под подушку, а свой пистолет он либо где-то запрятал (где, он пока нам не сказал), либо передал какому-то парню поблизости. Потом он нашел свою девицу, и они пошли есть.

— Удивительно интересно, — сказал я, — итак, он спрятал пистолет под подушкой. Я бы никогда до этого не додумался.

Бриз откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок. Спенглер, непременный участник представления, взялся опять за ручки и стал бросать их в спинку кресла, стоявшего напротив.

— Давайте это разберем, — сказал Бриз. — Хоть Хенч и горький пьяница, но ума он не пропил. Вспомните, что он достал этот пистолет из-под подушки еще до того, как был обнаружен убитый. Ясно одно, — Филипс был убит из этого пистолета. Что бы там ни было, ведь именно из него, был произведен выстрел. И мы поверили Хенчу, потому что едва ли найдется еще кто-нибудь, способный вести себя так, как Хенч. Мы ведь поверили и тому, что кто-то взял его пистолет, а вместо него положил этот. А теперь допустим, что Хенч спрятал бы пистолет, из которого был убит Филипс. Было ли это для него лучше? Все равно подозрение падало бы на него. Поэтому он и упирал на то, что был мертвецки пьян, и оставил свою дверь открытой, чем и воспользовался убийца, чтобы спрятать свой пистолет.

Он замолчал, чуть приоткрыв рот и держа перед собой в своей сильной веснушчатой руке сигару. Его бледно-голубые глаза так и светились самодовольством.

— Ну что ж, — сказал я, — все это теперь неважно, раз уж он сознался. Он, наверное, будет просить о смягчении обвинения?

— Мне кажется, что да. И я думаю, что Палермо поможет ему избавиться от обвинения в преднамеренном убийстве. Впрочем, я не уверен.

— Зачем Палермо станет этим заниматься?

— Хенч ему чем-то нравится, а Палермо такой человек, которого не стоит трогать.

— Ну так, — сказал я и встал. — А что девушка?

— Не хочет говорить ни слова. Умная. Что мы с ней можем сделать? Дельце-то совершенно ясное. Какие могут быть возражения, а? А что касается вашего бизнеса, то ведь это ваш бизнес. Вы меня понимаете?

— Я имел в виду не эту распутную девицу, а ту высокую блондинку. Может, мистер Палермо не будет возражать в этом случае.

— Черт побери, я совсем забыл об этом, — сказал Бриз и, немного подумав, тотчас отмел это. — Тут ничего нет, Марло. Не тот класс.

— Приличная и разодетая, но не скажите, — ответил я. — Класс — это такая вещь, которая легко растворяется в алкоголе. Разве не так?

— Допустим, что так.

Он взял сигару и показал ею на меня.

— Если бы не эти обстоятельства, я бы не отказался послушать ваш рассказ, но мне кажется, я не имею никакого права настаивать на этом.

— Очень благородно с вашей стороны, Бриз, — сказал я, — и с вашей, Спенглер, тоже. Желаю вам обоим в жизни всего самого лучшего.

Они проводили меня взглядом, пока я шел к двери.

Я спустился в большой мраморный вестибюль, и выйдя из него на улицу, сел в машину и отъехал с разрешенной стоянки перед зданием полицейского управления.

22

Мистер Палермо восседал в комнате, которая, если бы не шведское бюро из красного дерева, триптих в позолоченной раме на евангельскую тему и большое распятие из эбена и слоновой кости, была бы точной копией викторианской гостиной. На каминной полке из зеленовато-серого мрамора стояли часы из позолоченной бронзы, в углу лениво тикали старинные маятниковые часы, на овальном столе с мраморным верхом и изящно выгнутыми ножками стояли восковые цветы под стеклянным колпаком. Еще тут были диван в форме подковы и несколько красивых красного дерева кресел с кружевными салфеточками на них. На полу лежал толстый ковер с узорами в виде гирлянд цветов. И, наконец, стоял еще застекленный шкаф, на полочках которого было множество антикварных вещиц: китайского фарфора чашечки, фигурки из стекла и фарфора, дорогие безделушки из слоновой кости и дерева ценных пород, разрисованные подносы, солонки времен первых американских колонистов и многое другое в этом же роде.

На окнах висели длинные кружевные занавески, но комната выходила на юг, и в ней было очень светло. Напротив, через улицу, стоял дом, в котором был убит Джордж Ансон Филипс. На улице было солнечно и тихо.

Стройный смуглый итальянец с красивым профилем и серо-стальными волосами, прочитав мою карточку, сказал с акцентом:

— Через двенадцать минут я должен уйти по делу. Что вы хотите, мийстер Марло?

— Я тот самый человек, который обнаружил вчера убитого в доме напротив. Убитый был моим другом.

Ничего не сказав, он минуту спокойно разглядывал меня.

— Люку вы говорить не так.

— Люку?

— Он управлять вот тот мой дом.

— Мистер Палермо, с незнакомцами я не разговорчив.

— Это хорошо. А с меня?

— С вами, конечно, совсем другое дело. Вы ведь человек с положением, важный человек. Вы вчера видели меня и потом описали полиции. Они говорят, очень точно.

— Я много видеть, — сказал он бесстрастно.

— Вы видели вчера высокую блондинку, выходившую из того дома.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Не вчера. Было два-три дня назад. Я говорить вчера копам. — Он щелкнул своими длинными смуглыми пальцами. — Копы, ба-а!

— Мистер Палермо, вы не видели вчера еще каких-нибудь незнакомцев?

— Черный ход, туда-сюда, — сказал он, — и лестница на второй этаж тоже.

Он посмотрел на свои наручные часы.

— Значит, ничего, — сказал я. — Сегодня утром вы видели Хенча.

Его взгляд как-то лениво скользнул по моему лицу.

— Вам это копы говорить, а?

— Они сказали мне, что вы повлияли на Хенча, чтобы он сознался, и что он был вашим другом. Конечно, какой он вам друг они не знают.

— Хенч сделать признание, а?

Он вдруг весело улыбнулся.

— Только Хенч ведь не убивал, — сказал я.

— Нет?

— Нет.

— Это интересно. Дальше, мийстер Марло.

— И его признание — чепуха. Вы заставили Хенча сделать признание по каким-то своим причинам.

Он встал, подойдя к двери, позвал:

— Тони.

В комнату вошел коротенький нагловатый итальяшка и, поглядев на меня, сел на стоявший у стены стул.

— Тони, это — мийстер Марло. Вот карточка.

Тони подошел к нему, и взяв карточку, сел опять на стул.

— Ты очень хорошо смотреть на этого человека, Тони. Не забыть его, а?

— Теперь уж это мое дело, мистер Палермо, — сказал Тони.

Палермо, обратившись ко мне, сказал:

— Был вам друг, а? Хороший друг, а?

— Да.

— Это плохо. Плохо. Я вам кое-что сказать. У мужчины друг — это друг. Вот что я сказать. И вы еще никому не говорить. Не проклятым копам, а?

— Нет.

— Это обещание, мийстер Марло. Это такое, что не забыть. Вы не забыть?

— Я не забуду.

— Тони, он тебя не забыть. Есть идея?

— Я даю вам слово. Все, что вы не скажете, останется между нами.

— Это прекрасно. О'кей. У меня большая семья. Сестры и братья, много. Один брать очень плохой. Совсем, как Тони.

Тони ухмыльнулся.

— О'кей, этот брат очень тихо жить. Через улицу. Надо работать. О'кей, копы полный дом. Так не хорошо. Спрашивать много-много вопросов. Для бизнеса не хорошо, и для этого плохого брата не хорошо. У вас есть идея?

— Да, — сказал я, — у меня есть идея.

— О'кей, этот Хенч нехороший, но бедный малый, пьянь, без работа. Квартира не платить, а мне надо деньги. И я говорить, давай, Хенч, делать признание. Ты больной человек, две, три недели больной. Ты идти в суд. Я иметь адвоката для тебя. Ты говорить, к черту признание. Был пьяный. Проклятые копы бить. Судья тебя освободить, ты идти ко мне, и я забота о тебе. О'кей. Хенч говорить о'кей, делать признание. Все.

— А недели через две-три, сказал я, — плохой брат будет уже далеко отсюда, все следы сотрутся, и копам ничего не останется, как написать, что дело Филипса не раскрыто. Не так ли?

И он опять улыбнулся такой радостной, такой открытой улыбкой. Просто мороз по коже.

— Мистер Палермо, это что касается Хенча, — сказал я, — а как же быть с моим другом.

Он покачал головой и посмотрел опять на часы. Я встал. И Тони встал тоже. Конечно, он ничего не собирался делать, но встал так, на всякий случай — ведь когда стоишь, свободы движений больше.

— Прямо беда с вами, парни, — сказал я, — вечно у вас на каждом шагу тайны. Куска хлеба не дадите откусить без пароля. А что, если бы я, скажем, пошел в главное управление и рассказал там все, что от вас услышал. Да они бы просто расхохотались мне в лицо, и я бы, наверное, тоже посмеялся вместе с ними.

— Тони не любить смеяться, — сказал Палермо.

— Земля полна, мистер Палермо, людьми, которые не любят смеяться, — сказал я, — и вам надо бы это знать. Узнавайте, где есть такие, да и набирайте себе.

— Это — мой бизнес, — сказал он, как-то преувеличенно пожав плечами.

— А свое обещание я сдержу, — сказал я, — но если только станете в нем сомневаться, то не пытайтесь давить на меня. В том районе, где я живу, я на очень хорошем счету, так что у вас ничего не выйдет. Мне бы тоже ничего не дало, если бы я, скажем, стал давить на Тони. Никакой пользы.

Палермо рассмеялся.

— Это хорошо, — сказал он. — Тони, похороны — бесплатно. О'кей.

Он встал и протянул мне руку, — красивую, сильную и горячую руку.

23

В вестибюле Белфронт-билдинг одиноко горел свет в кабине лифта, перед его дверями на табурете, подложив под себя кусок мешковины, неподвижно сидел тот же самый реликт со слезящимися глазами, являя собой пример пасынка судьбы.

Я вошел вместе с ним в лифт и сказал: «Шестой». Раскачиваясь, лифт с трудом поднимался вверх. Лифт остановился на шестом, и я вышел. Старик, высунувшись из лифта, сплюнул и мрачно сказал:

— Чего стряслось-то?

Услышав этот вопрос, я повернулся к нему всем телом, словно манекен на вращающейся подставке. Я во все глаза смотрел на него.

— На вас сегодня серый костюм, — сказал он.

— Да, — сказал я. — Ну и что?

— Вам идет, — сказал он, — но и голубой, который был на вас вчера, мне тоже нравится.

— Ладно, — сказал я, — выкладывайте, что там у вас.

— На восьмой вы ездили два раза, — сказал он, — да, два. Второй раз было уже очень поздно. Обратно вы сели на шестом. И вскоре после этого тут появились мальчики в голубых мундирах, они очень торопились.

— Сейчас там есть кто-нибудь из них?

Он помотал головой, на его лице появилось какое-то безучастное выражение.

— Я ведь им ничего не сказал. А теперь об этом говорить уже поздно. Теперь бы моей заднице от них досталось.

— Почему?

— А почему я им тогда ничего не сказал? Да черт бы их побрал. Вы-то со мной так вежливо поговорили, — мало, кто со мной так разговаривает. И, черт возьми, я же знаю, что вы никого не убивали.

— Я поступил с вами несправедливо, — сказал я, — очень несправедливо.

Я достал карточку и отдал ему. Он выудил из кармана очки в металлической оправе, и надев их на нос, стал читать карточку, далеко отставив ее. Читал он медленно, шевеля при этом губами. Окончив, он посмотрел на меня поверх очков и отдал мне карточку.

— Возьмите, а то еще уроню, и потеряется, — сказал он. — Я думаю, жизнь у вас, наверно, интересная.

— И да и нет. Как ваше имя?

— Грэнди. Зовите меня просто Поп. А кто его убил?

— Не знаю. Вы тогда никого не заметили, кто был бы вам не знаком, или странно вел бы себя?

— Что вы! Я ведь ничего не замечаю, — сказал он, — сам не знаю, как это мне удалось вас запомнить.

— Ну, например, высокая блондинка, или высокий стройный мужчина с бачками лет тридцати пяти.

— Не-а.

— А ведь любому и вверх и вниз надо ехать в вашей карете.

Он кивнул костлявой, похожей на череп головой.

— Но кое-кто пользуется пожарной лестницей, выходя потом в коридор через запертую на засов дверь. Есть и еще один путь, — рядом с лифтом идет лестница, она начинается на втором этаже. С нее можно потом пройти на пожарную лестницу — ничего уж тут не поделаешь.

Я согласно кивнул.

— Мистер Грэнди, не могли бы вы принять от меня в дар пять долларов, — разумеется, не как взятку, но как дань уважения от искреннего друга?

— Ну что ж, сынок, она у меня пойдет в такой оборот, что у Эйба Линкольна вспотеют баки.

Я достал пятерку, но прежде чем ее отдать, посмотрел, был ли на ней Линкольн. Да, точно. Был.

Он мелко-мелко сложил ее и глубоко засунул к себе в карман.

— Очень хороший вы человек, — сказал он, — только, черт возьми, не думайте, что я ее у вас выудил.

Я отрицательно тряхнул головой и пошел по коридору, читая надписи на дверях.

Д-р Е. Бласковиц, врач-хиропрактик. Дальтон и Рис, перепечатка на машине. Л. Придвью, бухгалтер. Четыре двери без надписей. Мосс, отправка почтой. Еще две двери без надписей. Х. Р. Тигер, зубоврачебный техник. Это помещение было расположено так же, как и офис Морнингстара, только двумя этажами ниже. Отличие было в том, что у Тигера была только одна дверь, и расстояние от его двери до следующей было несколько больше.

Взявшись за ручку, я толкнул дверь — она не открывалась. Я постучал — ответа не было. Я постучал сильнее — молчание. Я вернулся обратно к лифту, который все еще стоял на шестом этаже. Поп Грэнди посмотрел на меня так, словно он видел меня впервые.

— Ничего не знаете о Х. Р. Тигере? — спросил я его.

Он подумал, потом сказал:

— Полный, пожилой, одет неважно, ногти, как и у меня, грязные. И сегодня я его, вроде бы, не видел.

— Как вы думаете, не позволил бы мне заведующий осмотреть его офис?

— Этот начнет вынюхивать, я бы с ним не связывался.

Он медленно повернул голову и посмотрел куда-то вверх. Повыше и чуть в стороне от него на большом металлическом кольце висели ключи. Поп Грэнди опустил голову и, встав с табурета, сказал:

— Ужас как приспичило, пойду-ка в сортир.

Он ушел. Увидев, как за ним закрылась дверь, я снял ключи и пошел опять по коридору. Подойдя к двери офиса Х. Р. Тигера, я открыл ее ключом и вошел.

За дверью была маленькая прихожая без окон, на обстановку которой не пожалели средств. Два стула, вытяжной шкаф, купленный во время распродажи какой-нибудь аптеки, лампа на высокой подставке, взятая из какой-нибудь полуподвальной лавки, и запачканный простой деревянный стол, на котором валялось несколько иллюстрированных журналов. Дверь за мной захлопнулась, и в прихожей стало бы совсем темно, если бы не свет из коридора, падавший сюда сквозь пеностекло двери. Я дернул за цепочку выключателя, висевшего на лампе, и подошел ко второй двери, которая была в перегородке. На двери было написано: Х. Р. Тигер. Личный кабинет. Дверь была не заперта.

Квадратная комната с двумя окнами, выходящими на запад. Занавесок на окнах не было, на подоконниках — слой пыли. Почти квадратный письменный стол, возле него вращающееся кресло и еще два простых грязных деревянных стула с прямыми спинками. На столе только старое пресс-папье, дешевая подставка для авторучки и круглая стеклянная пепельница, в которой был пепел от сигары. В ящиках письменного стола валялись транспаранты, ручки, перья для них, канцелярские скрепки, еще несколько старых пресс-папье, четыре непогашенных двухцентовые марки, конверты, несколько бланков для деловых писем с отпечатанными заголовками и несколько учетных бланков.

Проволочная мусорная корзина была битком набита. Целых десять минут потратил я на то, чтобы тщательно разобраться в этом мусоре. И недаром, — теперь я точно знал, что Х. Р. Тигер, зубоврачебный техник, обслуживал зубных врачей из бедных районов города, тех самых дантистов, кабинеты которых обычно находятся на вторых этажах небольших магазинчиков. Они не в состоянии выполнить сами техническую работу, обратиться в большие, хорошо оборудованные лаборатории они не могут из-за недостатка средств, и поэтому предпочитают иметь дело с такими же бедняками, как и они сами.

А главное, я нашел здесь квитанцию об уплате счета за газ, на которой стоял домашний адрес Тигера: Тоберман-стрит, 1354Б.

Запихав мусор обратно в корзину, я выпрямился и подошел к деревянной двери с надписью: Лаборатория. В дверь был врезан новенький замок, к которому мой ключ не подходил. Ничего не поделаешь. Погасив лампу в прихожей, я захлопнул дверь и вышел в коридор.

Лифт был внизу, и я вызвал его. Войдя в лифт, я бочком проскользнул мимо Попа Грэнди, держа ключи у себя за спиной, и незаметно повесил их на гвоздь у него над головой. Ключи слегка звякнули, ударившись о стенку, и он усмехнулся.

— Ушел, — сказал я. — Наверное, сегодня ночью. Унес с собой все барахло. В письменном столе ничего не осталось.

Поп Грэнди кивнул.

— Тащил два чемодана. А мне-то что, тут многие таскают чемоданы. Я думаю, он собрал монатки и бросил работу.

— И какая же у него работа?

Опять я задал пустой, праздный вопрос. Лифт, громыхая, спускался вниз.

— Какая? Да делает зубные протезы для ублюдков вроде меня.

— Не могли бы вы мне сказать, — спросил я его, когда он с трудом распахнул двери лифта, — какой цвет глаз у колибри? Мне кажется, это вам вполне по силам.

Он усмехнулся.

— Чего он натворил-то?

— Поеду к нему домой и разберусь, — сказал я. — Мне кажется, этот малый просто смылся.

— А я бы с ним поменялся местами, — сказал Поп Грэнди. — Даже если он отвалил во Фриско,[13] и его там сцапают, все равно я бы поменялся с ним местами.

24

Тоберман-стрит — широкая, пыльная улица, отходящая от Пико-стрит. Двухэтажный, выкрашенный белой и желтой краской дом смотрит на юг. Войдя на крыльцо, я открыл входную дверь. На первом этаже две квартиры, расположенные под прямым углом друг к другу. Квартира 1354Б была на втором этаже. Я нажал на кнопку звонка и держал ее, хотя был уверен, что мне никто не откроет. Мне казалось, что я непременно заинтересую соседей.

Действительно, открылась дверь квартиры 1354А, и из нее выглянула маленькая темноволосая женщина с очень живыми глазами. Она только что вымыла волосы и уложила их с помощью сложной системы заколок.

— Вы к миссис Тигер? — визгливо спросила она.

— Я — к мистеру, но можно и к миссис.

— Они вчера поздно вечером уехали в отпуск. Много времени отняла погрузка, и они запоздали. Они просили меня сказать, чтобы им перестали приносить молоко и газеты. Они ужасно торопились, все вышло как-то внезапно.

— Благодарю. Какой у них был автомобиль?

Вдруг из открытой двери раздался душераздирающий любовный диалог, который подействовал на меня так, словно меня съездили по лицу мокрой тряпкой.

Женщина с живыми глазами спросила:

— Вы их друг?

В ее голосе подозрение читалось столь же четко, как бездарность в радиопостановке.

— Наплевать, — сказал я грубо. — Деньги все могут, и я все равно узнаю, на какой машине они уехали.

Женщина повернула голову, прислушиваясь.

— Это Бьюла Мэй, — сказала она с грустной улыбкой, — ей так не хочется танцевать с доктором Майерсом. Я так боялась, что она не станет.

— О, черт, — сказал я.

Я вышел из дома, сел в машину и поехал по направлению к Голливуду.

Мой офис был пуст. Я отпер вторую, внутреннюю дверь, раскрыл окна и сел в кресло.

Вот и второй день близился к концу, из окон доносился грохот двигавшихся по бульвару машин. Марло в своем офисе, не забывая, конечно, про стакан, разбирал дневную почту. Четыре рекламных объявления, два счета, красивая цветная открытка из отеля в Санта-Роса, где я пробыл четыре дня в прошлом году, занимаясь одним делом, длинное, скверное отпечатанное письмо от какого-то Пибоди из Саусалито, в котором после общих и довольно туманных рассуждений говорилось, что он, Пибоди, по образцу представленного ему почерка подозреваемой личности может судить о внутренних эмоциональных свойствах личности согласно системам Фрейда и Юнга.

Внутри находился конверт с маркой для ответа и обратным адресом. Я изорвал конверт, и, скомкав письмо, бросил все это в корзину. В моем воображении возник старый длинноволосый патетический петух в черной фетровой шляпе и с галстуком-бабочкой, вышедший на покосившееся крыльцо и вдыхающий запах жареной ветчины с капустой, который идет из раскрытой двери.

Вздохнув, я достал из корзины отрывки конверта и написал на новом конверте его имя и адрес. Я взял лист бумаги, и, сложив его, сунул внутрь долларовую бумажку. «Безусловно, это большой вклад», написал я на сложенном листе, подписался и вложил лист в конверт. Наклеив марку, я запечатал конверт, и наконец-то, смог хлебнуть из стакана.

Я закурил трубку. Никто не приходил, никто не звонил, никому не было до меня дела. Умер ли я, уехал ли в Эль-Пасо — им было все равно.

Постепенно затихал шум машин на улице, тускнело небо. На западе оно уже, вероятно, покраснело. Наискосок над крышами загорелась первая реклама. Стало слышно жужжание вентилятора в буфете, который был дальше по коридору. Внизу по улице прогрохотал грузовик.

И все-таки телефон зазвонил. Подняв трубку, я услышал:

— Мистер Марло? Это мистер Шоу, из отеля Бристоль.

— Да, мистер Шоу. Как поживаете?

— Благодарю, мистер Марло, очень хорошо. Надеюсь, у вас тоже все благополучно. Здесь одна юная леди просит пустить ее к вам в номер. Я, право, не знаю, что делать.

— Да и я тоже, мистер Шоу. Это так неожиданно. Не сказала ли она, как ее зовут?

— О, да. Конечно. Ее зовут Девис. Мисс Мерль Девис. И она — послушайте! — она почти на грани истерики.

— Впустите ее, — сказал я быстро, — я приеду через десять минут. Она секретарша одного моего клиента и приехала ко мне по делу.

— О, да, конечно. Можно я — э… — останусь с ней?

— Как хотите, — сказал я и повесил трубку.

Проходя мимо раскрытого умывального шкафчика, я взглянул в зеркало и увидел, что сильно взволнован.

25

Как только я вошел, сидевший на кушетке Шоу встал и пошел мне навстречу. Это был высокий совершенно лысый мужчина в очках с большим покатым лбом и некрасиво оттопыренными ушами. К его лицу была точно приклеена идиотская вежливая улыбка.

Мерль неподвижно, словно кукла, сидела в мягком кресле возле шахматного столика.

— А вот и вы, мистер Марло, — пропищал Шоу. — Да. Безусловно. У нас тут с мисс Девис был небольшой интересный разговор. Я сказал ей, что я родом из Англии, а она — э — пока мне не сказала, откуда она родом.

— Очень мило с вашей стороны, мистер Шоу, — сказал я.

— Ничего-ничего, — пропищал он. — А теперь я должен бежать. Мой обед, возможно…

— Вы так добры, — сказал я. — Я так вам признателен.

Кивнув мне, он вышел. Закрывая дверь, он неестественно широко улыбнулся и теперь эта яркая улыбка, казалось, парила в воздухе, подобно улыбке Чеширского кота.[14]

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила она.

Ее голос прозвучал спокойно и серьезно. На ней были светло-коричневая блузка и юбка из льна, на голове — плоская широкополая шляпка с коричневой вельветовой лентой, которая хорошо гармонировала с цветом туфель и с кожаной отделкой на льняной сумочке. Пожалуй, шляпка была несколько смела для нее. Она была без очков.

Платье было в порядке, но что сталось с ее лицом! Во-первых, глаза. Глаза у нее были совсем сумасшедшие. Остановившийся, неподвижный взгляд и совершенно белые белки глаз. Когда же ей все-таки приходилось их поворачивать, то это давалось ей с большим трудом. Возле рта, в углах губ пролегли горестные складки, верхняя губа время от времени приподнималась, открывая губы, словно кто-то привязал к ней невидимую ниточку и то тянул за нее, то отпускал. Мускулы рта и подбородка сводила судорога, голова периодически поворачивалась, в сторону.

Она сидела в кресле неподвижно, стиснув руки на коленях, и все эти движения непрерывно повторялись, одно сменяя другое. Нет, я не мог спокойно смотреть на это!

Я вынул из кармана трубку и направился к письменному столу, на котором лежала жестянка с табаком. Теперь ее и меня разделял только шахматный столик, возле которого она сидела. Ее сумочка лежала на краю столика. Когда я приблизился, она чуть вздрогнула, а потом опять замерла и попыталась улыбнуться.

Набив трубку табаком, я чиркнул бумажную спичку и стал раскуривать трубку.

— Сегодня вы без очков, — сказал я.

— Я ведь ношу их только дома и когда читаю. Они у меня в сумочке.

Ее голос был тих и спокоен.

— Ну, вы теперь тоже дома, — сказал я, — не хотите ли их надеть?

Я небрежно взялся за сумочку, но она смотрела только на мое лицо, а не на руки. Чуть повернувшись, я открыл сумочку и выудил из нее футляр с очками. Положив его на столик, я подтолкнул его к ней.

— Наденьте, — сказал я.

— Да, конечно, — сказала она. — Надо, наверное, снять шляпу…

— Ну конечно, снимите, — сказал я.

Она сняла шляпу и положила ее на колени. Вспомнив про очки, она потянулась за ними и уронила шляпу на пол. Наконец, она надела очки, и, мне кажется, это ее немного успокоило.

Пока она этим занималась, я достал из ее сумочки пистолет и быстро сунул его в карман брюк. Мне кажется, она ничего не заметила. Это был тот самый кольт-0,25, который я видел вчера в верхнем боковом ящике ее письменного стола.

Я вернулся и опять сел на кушетку.

— Ну вот, теперь вы здесь. Что будем делать? Есть не хотите?

— Я только что от мистера Ваннье, я была у него дома, — сказала она.

— О!

— Он живет на Шерман-оукс, в конце Эскамильо-драйв, да, в самом конце.

— Ну да, конечно, вероятно.

Я не знал, что сказать. Попытался пустить колечко дыма, — ничего не вышло. Неприятно было то, что у меня на щеке вдруг задергался нерв.

— Да, — сказала она все так же спокойно.

Ее верхняя губа продолжала дергаться вверх-вниз, подбородок все так же опускался вниз и вбок, а потом поднимался.

— Там очень тихо. Мистер Ваннье живет там вот уже три года. А до этого он жил на Дайэмонд-стрит, на голливудских холмах. С ним жил еще один мужчина, но они не поладили, так сказал мистер Ваннье.

— Это я хорошо понимаю, — сказал я. — Давно вы знаете мистера Ваннье?

— Восемь лет. Конечно, я плохо его знала, ведь я должна была только передавать ему пакет. И сейчас, и раньше. Ему нравилось, если это делала я.

Я опять попытался выпустить колечко. Ни черта не получалось.

— Конечно, он мне очень не нравился, — сказала она. — Я боялась, как бы он не стал… Я боялась, что он…

— Но он ничего такого не делал, — сказал я.

Она удивилась, на мгновение ее лицо стало простым и красивым.

— Нет, не делал, — сказала она, — никогда не делал. Но он всегда был в одной пижаме.

— Наслаждался жизнью, — сказал я, — валялся после обеда в пижаме. Ну и везет же некоторым, а?

— Теперь вы должны кое-что узнать, — сказала она, — кое-что, из-за чего люди платят вам деньги. Миссис Мердок так замечательно ко мне относилась, ведь правда?

— Да-да, конечно, — сказал я. — Сколько вы принесли ему сегодня?

— Только пятьсот долларов. Миссис Мердок сказала, что это все, что она может дать. Она сказала, что это пора кончать. Так было всегда. Мистер Ваннье обещал кончать, но потом все повторялось.

— Что вы хотите от таких людей, — сказал я.

— Оставалось сделать только одно, и я давно знала как. Ведь это была моя ошибка. Миссис Мердок была так добра ко мне. Разве мне стало бы хуже после этого, чем было раньше, ведь так?

Я до боли сжал рукой лицо, чтобы успокоить нерв. Хотя я промолчал и ничего ей не ответил, она словно забыла обо мне и продолжала:

— Так я и сделала. Когда я вошла, он был в пижаме. Рядом с ним был стакан, и он ухмылялся. Он даже не встал, чтобы встретить меня. Но во входной двери был ключ — не знаю, кто-то его оставил — и я… и я…

Что-то сдавило ей горло, она не могла вымолвить ни слова.

— Во входной двери был ключ, и вы смогли войти — подсказал я.

— Да, — она кивнула и жалко улыбнулась. — Никак не могу вспомнить. Почему, в самом деле я не помню? Ведь должен же был быть звук? Конечно же должен. Очень, очень громкий.

— И я думаю, что должен, — сказал я.

— Я подошла к нему вплотную, ошибиться я не могла, — сказала она.

— Что же сделал мистер Ваннье?

— Он ничего не сделал, он только ухмылялся. Ну, теперь с этим все. Мне не хотелось возвращаться к миссис Мердок и снова огорчать ее. И Лесли (его имя она почти прошептала, и легкая судорога пробежала по ее телу). Вот я и пришла к вам. Когда я вам позвонила, и вы мне не ответили, я нашла управляющего и попросила его пустить меня к вам, чтобы подождать здесь. Я думала вы знаете, что надо делать.

— Вы брались за что-нибудь руками, пока там были? — спросил я. — Вы можете вспомнить? Конечно вы трогали ручку входной двери. А что еще? Не могли же вы войти в дом и выйти, ни к чему не прикасаясь?

Она стала думать, и ее лицо перестало дергаться.

— Я вспомнила, — сказала она, — я погасила свет когда уходила. Там вверху был большой абажур с такими большими лампочками. Я его погасила.

Я кивнул и улыбнулся ей. Улыбайся же веселей, Марло.

— Когда все это было, и сколько прошло времени?

— О, как раз перед тем, как мне приехать сюда. Я взяла машину миссис Мердок и поехала. Та машина, про которую вы спрашивали вчера. Я вам забыла сказать, что Линда не взяла ее, когда ушла из дома. Или я говорила? Да, я помню, я вам говорила.

— Давайте разберемся, — сказал я. — Чтобы сюда приехать, нужно полчаса, не больше. У меня вы уже целый час. Значит, вы покинули дом мистера Ваннье, вероятно, около пяти тридцати. И вы погасили свет.

— Правильно, — она, улыбнувшись, кивнула мне (обрадовалась, что вспомнила), — я погасила свет.

— Не хотите чего-нибудь выпить?

— О нет, — она энергично тряхнула головой, — я никогда ничего не пью.

— А мне вы не позволите немножко выпить?

— Пожалуйста. Почему вы меня спрашиваете?

Я встал и внимательно посмотрел на нее. Подергивания губ и поворот головы по-прежнему повторялись, но, казалось, чуть реже. Казалось, они стали постепенно затихать.

Что тут можно было сделать? Наверное, надо было как можно больше с ней разговаривать, отвлекая ее. Но как мало знаем мы о том, что такое шок, и как он постепенно исчезает.

— А где ваш дом? — спросил я.

— Что?.. Я живу у миссис Мердок, в Пасадене.

— Нет, я говорил про ваш настоящий дом. Где живут ваши родные?

— Мои родители живут в Вайчита, — сказала она. — Но я там давно не была, только писала им изредка. Я не видела их уже несколько лет.

— Чем занимается ваш отец?

— Лечит собак и кошек, он ветеринар. Мне кажется, что им неинтересно знать. Они и раньше не интересовались, да и миссис Мердок запретила бы им.

— Так они вообще ничего не узнают, — сказал я. — Пойду-ка я выпью.

Пройдя на кухню, я отвел там душу и выпил как следует. Потом я достал из кармана пистолет и занялся им. Я понюхал дуло, вынул обойму. В патроннике оставался патрон, но это был пистолет того типа, из которого нельзя было выстрелить, если вынута обойма. Внимательно осмотрев казенную часть, я увидел, что патрон, находившийся там, был забит туда силой и имел, по-видимому, калибр 0,32, тогда как патроны в обойме были калибра 0,25. Я собрал пистолет и вернулся в гостиную.

Она лежала на полу перед креслом, подмяв под себя свою красивую шляпу. Мне на кухне не было слышно, как она упала. Она была холодная, как макрель.

Я помог ей высвободить руки, снял очки и втиснул ей между зубов сложенный носовой платок, чтобы в обмороке она не могла закусить язык. Подойдя к телефону, я позвонил Карлу Моссу.

— До, это Фил Марло. Есть еще у тебя пациенты или прием уже окончен?

— Окончен, — сказал он, — ухожу. А в чем дело?

— Я у себя дома, — сказал я, — Бристоль 408, если забыл. Тут у меня девушка, с которой случился обморок. Дело не в обмороке, а в том, как бы она не сдвинулась, когда из него будет выходить.

— Не давай ей ни капли алкоголя. Я сейчас же выезжаю.

Я повесил трубку и подошел к ней. Опустившись на колени, я стал тереть ей виски. Она открыла глаза. Губа опять стала дергаться. Я вынул у нее изо рта платок. Посмотрев на меня, она сказала:

— Я была у мистера Ваннье дома. Он живет в Шерман-оукс. Я…

— Вы не против, если я подниму вас и отнесу на кушетку? Вы ведь меня знаете. Я — Марло. Ну, вспомнили? Такой большой дурень, который ходит повсюду и задает дурацкие вопросы.

— Привет, — сказала она.

Я поднял ее. Она вся как-то сжалась, но ничего не сказала. Я положил ее на кушетку и, одернув юбку у нее на коленях, подложил ей под голову подушку. Потом пошел и поднял с пола шляпу. Она стала плоская, как камбала, и, кое-как расправив, я бросил ее на письменный стол.

Она, скосив глаза, наблюдала за мной.

— Вы полицию вызвали? — спросила она тихо.

— Нет еще, — сказал я, — когда же было.

Она, кажется, удивилась. И, по-видимому, немножко обиделась, уж не знаю почему.

Заслонив сумочку спиной, я положил туда пистолет и посмотрел, что там еще было. Обычные пустяки: пара носовых платков, губная помада, серебряная с красной эмалью пудреница, пара салфеток, кошелек, где было немного мелочи и несколько долларовых бумажек. Там не было ни сигарет, ни спичек, ни театральных билетов.

Я открыл молнию на боковом маленьком карманчике. Там лежали разрешение на вождение машины и пачка денег, перевязанная резиновой ленточкой. Это были пятидесятидолларовые бумажки, далеко не новые. Кроме денег под резинкой был сложенный лист бумаги. Я вытащил и развернул его. Это была прекрасно отпечатанная расписка в получении пятисот долларов, помеченная сегодняшним днем: «Оплачено по счету».

Вряд ли она была бы когда-нибудь подписана. Положив деньги и расписку к себе в карман, я закрыл сумочку и посмотрел на кушетку.

Она смотрела в потолок, нервные подергивания лица продолжались. Я пошел в спальню, и взял оттуда одеяло, укрыл ее.

Потом я опять пошел на кухню, чтобы еще выпить.

26

Доктор Карл Мосс был большой плотный еврей с усиками, как у Гитлера, и выпученными глазами, спокойный, как ледник в горах. Положив портфель и шляпу на кресло, он подошел к кушетке, и как-то загадочно посмотрел на лежащую девушку.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я — доктор Мосс.

— Вы не из полиции? — спросила она его.

Наклонившись к ней, он взял ее за руку и стал щупать пульс, потом, выпрямившись, смотрел, как она дышит.

— Что у вас болит мисс…?

— Девис, — сказала она. — Мисс Мерль Девис.

— Так что у вас болит, мисс Девис?

— Ничего, — сказала она, глядя ему в лицо, — я даже не знаю, зачем я тут лежу. Я думала, вы из полиции. Послушайте, я ведь убила человека.

— Ну что ж, это обычный человеческий импульс, — сказал он. — Я вот, например, убил два десятка.

Она даже не улыбнулась.

Пошевелив губами, она повернула к нему голову.

— Вы сами знаете, что не стали бы этого делать, — сказал он очень мягко. — Просто у вас сейчас взвинчены нервы, вот вы все это и придумали. Стоит вам захотеть, и вы сможете взять себя в руки.

— Смогу, да? — прошептала она.

— Если захотите, — сказал он. — А пока вы не хотите, уж я не знаю почему. Значит, у вас ничего не болит, да?

— Нет, — она покачала головой.

Потрепав ее по плечу, он повернулся и пошел на кухню. Я пошел за ним. Прислонившись к раковине, он спокойно и заинтересованно смотрел на меня.

— В чем дело?

— Она — секретарша клиента, некой миссис Мердок в Пасадене, которая ведет себя с ней, как грубая скотина. Восемь лет назад на Мерль напал мужчина. Как все было, я не знаю. Потом — сколько времени прошло после этого, я тоже не знаю — по-видимому, вскоре после этого он не то выбросился, не то выпал из окна. И после этого, понимаешь, едва только к ней прикоснется мужчина, пусть даже случайно, у нее начинаются нервные судороги.

— Ух-ху, — он не сводил взгляд своих выпученных глаз с моего лица, — и она думает, что он выбросится из окна по ее вине?

— Не знаю. Миссис Мердок была замужем за этим человеком. Овдовев, она опять вышла замуж, но второй ее муж тоже умер. Мерль осталась у нее, и старуха обращается с ней как грубый родитель с непослушным ребенком.

— Понятно, регрессия.

— Что?

— Эмоциональный шок и подсознательная попытка спастись в детстве. Если эта миссис Мердок ее ругает, то эта тенденция только увеличивается. Идентификация детской субординации вместе с детской протекцией.

— И куда мы так заедем? — проворчал я.

Он спокойно улыбнулся мне.

— Послушай, парень. Эта девушка неврастеничка, отчасти по природе, отчасти по обстоятельствам. Полагаю, что ей даже нравится так себя вести, хотя она, возможно, и не сознает этого. Однако, сейчас это не самое главное. Что за убийство?

— Некто Ваннье, проживающий на Шерман-оукс, по-видимому, занимался шантажом. Мерль должна была доставлять ему деньги время ос времени. Она его боялась. Этого малого я видел. Отвратный тип. Она ездила к нему сегодня после обеда и говорит, что убила его.

— Почему?

— Она говорит, что ей не понравилось, как он усмехался.

— Как это было?

— У нее в сумочке пистолет. Не спрашивай, как и почему — сам не знаю. Если она и убила, то не из этого пистолета. Там в казеннике торчит другой патрон. Из этого пистолета невозможно было выстрелить.

— Ну, это чересчур сложно для меня, — сказал он, — я ведь всего только врач. Чего же ты хочешь все-таки? Что я с ней должен делать?

— Итак, — сказал я, не обращая внимания на его вопрос, — она сказала, что горела лампа, хотя было всего только пять часов тридцать минут летнего времени. На нем была пижама, во входной двери торчал ключ. Навстречу ей он не выше, а сидел и ухмылялся.

Кивнув мне, он только сказал:

— О.

Достав сигарету, он зажал ее в своих толстых губах и закурил.

— Если ты думаешь, что я могу тебе помочь установить, действительно ли она убила человека, — то ошибаешься — я не могу этого сделать. Но из сказанного, по-моему, очевидно, что произошло убийство. Не так ли?

— Да это-то как раз ясно, хоть я там и не был.

— Если она считает, что убила его, хотя и не делала этого — о, господи, чего только не делают такие типы! — это показывает, что сама эта идея для нее не нова. Ты говоришь, у нее был пистолет. Вполне возможно, что ничего не было. Просто у нее комплекс вины, и она хочет искупить вину действительным или воображаемым преступлением, хочет быть наказанной. Но позволь опять спросить, чего же ты хочешь? Что я должен с ней делать? Она не больна, и она вполне нормальна.

— В Пасадену она не вернется.

— О, — он с любопытством поглядел на меня, — а семья у нее есть?

— В Вайчита у нее отец, он — ветеринар. Я, конечно, позвоню ему, но сегодня она останется у меня.

— Ну вот тут я не знаю. Ведь ей придется у тебя переночевать. А это значит, что она тебе целиком доверяет. Что ты на это скажешь?

— Ко мне она пришла по своей доброй воле, так что будем считать, что она мне доверяет.

Он пожал плечами и дотронулся пальцами до своих жестких усиков.

— Ну что ж, тогда я дам ей пару таблеток нембутала, и мы уложим ее в постель. А тебе придется бродить, по комнате, борясь с совестью.

— Я сейчас уеду, — сказал я. — Я должен побывать там и увидеть своими глазами, что произошло. Одной ей оставаться нельзя. И никто, ни доктор, ни кто-либо еще не станет укладывать ее в постель — только няня. А я где-нибудь переночую.

— Фил Марло, да ты же просто Галахад,[15] только немножко потертый. О'кей. Я тут побуду, пока не придет няня.

Пройдя в гостиную, он позвонил сначала в регистратуру, а потом домой, жене. В это время Мерль, приподнявшись, села на кушетке, опустив стиснутые руки на колени.

— Не пойму только почему горела лампа, — проговорила она. — В доме совсем не было темно. Совсем.

— Как зовут вашего отца? — спросил я ее.

— Уилбур Девис. А что?

— Ничего, так. Вы не хотите чего-нибудь поесть?

Карл Мосс, стоя у телефона, сказал:

— Не сейчас, лучше завтра. Боюсь, что это передышка.

Положив трубку, он порылся в своем портфеле, и достав оттуда две желтых таблетки, подошел к ней. Взяв у меня стакан воды, он сказал:

— Выпейте это.

— Я заболела, да? — спросила она, взглянув на него.

— Надо их выпить, деточка.

Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой из стакана.

Я надел шляпу и вышел.

Уже по дороге к лифту, мне вдруг припомнилось, что в ее сумочке не было ключей от машины. Выйдя в вестибюль, я на мгновение задержался, потом прошел к выходу на Бристоль-авеню. Машина в самом деле стояла здесь в двух шагах наискосок к тротуару. Это был серый меркури с открывающимся верхом, с номером 2X1111. Я вспомнил, что это был номер машины Линды Мердок. Ключ торчал в замке. Я сел в машину и включил зажигание. Эта маленькая машина была хороша, она неслась по улице, словно птица.

27

Эскамильо-драйв — узкая улица, которая как-то странно и непонятно, по крайней мере, для меня (три кривых отрезка следовали друг за другом), бежала среди нависших над ней бурых холмов, поросших шалфеем и манзанитой. Она состояла всего из пяти кварталов, в среднем по пять домов в каждом. Пятый квартал был расположен на последнем отрезке улицы, где она, чуть-чуть повернув налево, огибала холм и обрывалась. Здесь было всего три дома. Два из них стояли поодаль, третий, в котором и жил Ваннье, был в конце тупика. Включив свет фар, я увидел, что ключ все еще торчал в двери.

Это было узкое, английского типа бунгало с высокой крышей, большими окнами по фасаду и гаражом сбоку от дома, возле которого был припаркован автоприцеп. Только что появившаяся молодая луна слабо освещала небольшую лужайку перед домом. Около крыльца рос огромный дуб. В доме не было огня — во всяком случае, с фасада окна не были освещены.

Дом стоял в таком месте, что свет, зажженный в гостиной днем, не вызывал удивления. В этом доме всегда было темно, за исключением раннего утра. Для любовного гнездышка это было весьма подходящее место, но как резиденция шантажиста оно выглядело нелепо. Смерть может настигнуть вас повсюду, но Ваннье, по-моему, облегчил ей задачу.

Я проехал по подъездной дорожке, развернулся, и выехав из тупика, остановился на повороте. Выйдя из машины, я вернулся к дому по дороге, так как тротуаров здесь не было. Входная дверь была сделана из дубовых планок, обитых железными полосами. Вместо ручки на двери была щеколда в палец толщиной, из дверного замка торчал плоский ключ. Я позвонил, и звонок одиноко прозвенел внутри пустого дома, — неурочный, вечерний звонок. Я спустился с крыльца, и, обойдя росший у крыльца дуб, прошел к гаражу. Посветив своим карманным фонариком между створок дверей, я увидел, что машина стоит в гараже. Обогнув дом сзади, я оказался внутри небольшого дворика, огороженного невысокой стеной из булыжника. Здесь росли еще три дуба, под одним из них стояли стол и два металлических стула. Сзади — печка для сжигания мусора. Прежде чем вернуться к входу, я подошел к автоприцепу и осмотрел его, включив фонарик. Внутри никого не было, дверь была заперта.

Открыв входную дверь, я оставил ключ в замке и не стал проделывать с ним никаких манипуляций. Мне ничего не хотелось менять, что было, то было — просто я хотел убедиться во всем своими глазами. Я пошарил рукой по стене и, найдя выключатель, включил свет. Загорелись настенные бра. Они были на всех стенах гостиной и горели очень неярко. В их слабом свете я увидел тот большой абажур, о котором говорила Мерль. Это была большая чаша из фарфора с несколькими большими лампочками, которые можно было включать в разных комбинациях. Включив все сразу, я смог теперь рассмотреть все подробно.

В задней стене была дверь, справа — арка с чуть раздвинутым занавесом из бледно-зеленого потертого бархата, за которой была маленькая столовая. Слева, строго посередине был камин. Несколько навесных книжных полок по обеим сторонам камина и на противоположной от него стене. Две кушетки по углам гостиной, четыре кресла: золотое, розовое, коричневое и еще одно — золотое с коричневым жаккардовское кресло со скамеечкой для ног.

На скамеечке стояли ноги в желтых пижамных брюках, из которых выглядывали голые лодыжки. На ногах были узконосые домашние туфли из темно-зеленого сафьяна. Я медленно поднимал свой взгляд снизу вверх, стараясь ничего не упустить. На нем был темно-зеленый халат из травчатого шелка, подпоясанный поясом с кистями. На нагрудном кармане вышита монограмма, и из кармана четким прямоугольником выглядывал накрахмаленный белый носовой платок. Выше видна желтая шея и откинутая набок голова, смотревшая в зеркало на стене. Я повернулся и посмотрел в зеркало, — действительно — лицо усмехалось.

Его левая рука лежала между колен на краю кресла, правая рука свободно свисала вниз, касаясь пальцами ковра. Рядом с ней на ковре лежал маленький пистолет калибра 0,32, пистолет близкого боя, практически лишенный ствола. Он сидел, прислонившись к спинке кресла. Его правое плечо и спинка кресла были залиты кровью.

Мне показалось, что откинутая направо голова лежит не очень естественно. Некоторые нежные души не любят стреляться в правый висок.

Я чуть-чуть подтолкнул ногой скамеечку. Скамеечка подвинулась на несколько дюймов, но ноги в узконосых туфлях были неподвижны. Его тело было как деревянное. Нагнувшись, я дотронулся до лодыжки. Лед в сравнении с ней показался бы наверное теплее.

Справа от него стоял стол, на котором были полупустой стакан со спиртным и пепельница, полная пепла и окурков. На трех окурках остались следы губной помады, ярко-красной китайской губной помады. Вероятно, той самой, которой пользовалась блондинка.

Возле другого кресла была еще одна пепельница, но в ней были только спички и пепел, окурков не было.

Два запаха боролись в комнате. Один был запах духов, пока еще довольно сильный, другой — запах смерти, запах разложения, которому первый должен был, в конце концов, уступить.

Я пошел осматривать квартиру, включая и выключая свет. Две спальных комнаты. Одна отделена светлым деревом, другая — красным кленом. Светлая, вероятно, была запасной. Прекрасная ванная, облицованная желтовато-коричневой и темно-красной плиткой, с душем за стеклянной дверью. Маленькая кухня. В раковине гора бутылок и стаканов. На них множество отпечатков пальцев, которые, может быть, помогут расследованию, а может быть, и нет.

Вернувшись опять в гостиную, я остановился посреди комнаты и задумался. В моей голове вертелась только одна мысль, — какой теперь стал счет. Итак, еще один. Если учесть, что я был тот самый малый, который обнаружил труп Морнингстара, а потом исчез, то счет становился большим, очень большим. Итак, теперь стало три убийства. Да, брат Марло, ты увяз по уши. И что там ни говори, у тебя нет никаких ни разумных, ни логических, ни даже дружеских доводов против. Но это еще не самое худшее. С той минуты, как я перешагнул порог этого дома, я больше не был свободным агентом. С этой минуты я должен был обдумывать каждый свой шаг и отказаться от свободы выбора — теперь я находился во власти обстоятельств.

Ну что ж, быть может, Карл Мосс будет так добр, что защитит Мерль с помощью мантии Эскулапа, это было бы в его духе. А вдруг он ограничится лишь тем, что даст ей облегчить душу, и не более того.

Я снова подошел к жаккардовскому креслу и, стиснув зубы, наклонил кресло так, чтобы его голова оторвалась от спинки кресла. Пуля вошла в висок, похоже, что это было самоубийство. Да только такие люди, как Ваннье, не кончают жизнь самоубийством! Шантажист, даже если он перепуган, все-таки полон чувства власти над своей жертвой и ни за что с этой властью не расстанется.

Я поставил кресло как оно стояло, и голова Ваннье заняла прежнее положение. Нагнувшись, чтобы вытереть руки о ковер, я вдруг заметил под столом недалеко от его кресла упавшую со стены картину в рамке. Вынув платок, я достал ее из-под стола.

Стекло от падения треснуло. Сзади был маленький гвоздик. Я представил себе, как все это было. Кто-то, кого он знал и совсем не боялся, стоявший с ним рядом, справа от него, вдруг выхватил пистолет и выстрелил ему в правый висок. А потом, испуганный брызнувшей кровью или звуком выстрела, отскочил к стене и задел висевшую за спиной картину. Ударившись об пол, картина отскочила под стол. Убийца либо был очень напуган, либо достаточно осторожен, чтобы поднять ее.

Она была небольших размеров и не содержала ничего интересного. Какой-то тип в мужском костюме и круглой пышной бархатной шляпе с пером высунулся из окна, и очевидно, что-то кричал тем, кто находился внизу. Кому он кричал, видно не было. Хотя снимок был цветной, вероятно, художественной ценности не представлял.

Я поглядел на стены. Тут висело около полудюжины довольно приятных акварелей и гравюр. Как это старомодно — вешать на стены гравюры, не правда ли? Ну, так что же, значит малый любил этот снимок, не так ли? Давний снимок, на котором был изображен человек, высунувшийся из окна на высоком этаже.

Ваннье молчал и ничем не мог мне помочь. Итак, я держал в руках старую фотографию в рамке с треснувшим стеклом.

Мелькнувшая мысль была легка и нежна, словно прикосновенье перышка или снежинки, так что я чуть было не упустил ее, и она не пропала бесследно. Окно в вышине… Человек в окне… Давний снимок…

Меня вдруг бросило в жар — все сходилось в одну точку. Из окна на высоком этаже несколько лет тому назад (восемь лет тому назад) высунулся человек, и высунулся так далеко, что упал и разбился. Этого человека звали Горас Брайт.

— Мистер Ваннье, — восхищенно сказал я, — вы разыграли это как по нотам.

Перевернув картину, я увидел на ее обратной стороне колонку цифр. Чаще всего встречалась цифра 500, несколько раз — 750, два раза — 1000. Тут же была записана общая сумма — 11100 долларов. Последний взнос мистер Ваннье так и не получил. Когда ему принести его, он был уже мертв. В общем-то, не такие большие деньги за восемь лет. Клиент мистера Ваннье упорно торговался.

Я немного надорвал картон, прикрепленный к рамке с помощью граммофонных игл, из которых две уже вывалились. Между картоном и снимком был белый, неподписанный, запечатанный конверт. В конверте лежали две одинаковые фотографии и негатив. На них был снят далеко высунувшийся из окна человек с широко раскрытым ртом, по-видимому, что-то кричавший. Его руки касались кирпичной стены, в которой находилось окно. На заднем плане, у него за плечами, видна была женщина.

Человек на снимке был худ и темноволос. Ни его лицо, ни лицо женщины позади него не были четкими. Он, высунувшись из окна, то ли кричал, то ли звал кого-то.

Держа снимок в руках и разглядывая его, я никак не мог разглядеть в нем ничего необычного. И в то же время я знал, что это не так, сам не зная почему. Я упорно разглядывал этот снимок, и, наконец, заметил то, что было главным. Это была мелкая деталь, но страшно важная. Все дело было в том, как человек на снимке держал в проеме окна свои руки. Его руки ни на что не опирались, и ничего не касались. Они просто повисли в воздухе.

Нет, этот человек не высунулся из окна — он из него падал.

Я положил фотографии в конверт и, сложив картон, засунул конверт и картон в карман. Рамку, стекло и снимок я спрятал в бельевом комоде, сунув под полотенца.

Пора было уходить, и тут я услышал, как возле дома остановилась машина. На крыльце послышались шаги.

Я спрятался за занавесом под аркой.

28

Входная дверь открылась и затем тихо закрылась.

Несколько секунд тишины, повисшей в воздухе словно пар от дыхания на морозе, были прерваны хриплым криком, перешедшим потом в безутешные рыдания.

Мужской голос, полный бешенства, сказал:

— Ни то, ни се. Повторим все сначала.

Заговорила женщина.

— Боже мой! Луис! Мертвый!

Мужской голос сказал:

— Возможно, я и ошибаюсь, но по-моему, это никуда не годится.

— Боже мой! Он ведь мертв, Алекс. Сделай же что-нибудь, бога ради! Я прошу, сделай что-нибудь!

— Т-так, — донесся грубый, жесткий голос Алекса Морни. — Следовало бы. Следовало бы уложить и тебя, как и его. Чтобы и ты лежала таким же холодным, кровавым, гниющим трупом. Но нет, я не стану. Ты и так уже готова, и так уже гниешь. Всего восемь месяцев замужем, а уже изменяешь мне. О, боже! Думал ли я когда-нибудь, что свяжусь с такой проституткой, как ты?!

Последние слова он уже выкрикнул.

В ответ послышались рыдания.

— Ну хватит, довольно уверток, — злобно сказал Морни. — Как ты думаешь, зачем я притащил тебя сюда? Теперь ты никого уже не одурачишь! За тобой давно следят, вот уже несколько недель. И ты была здесь прошлой ночью. Я уже побывал тут сегодня и видел все своими глазами. Окурки с твоей губной помадой, стакан, из которого ты пила. Я даже могу себе представить, как ты сидишь на ручке его кресла, и, теребя его сальные волосы, подносишь ему к губам стакан виски, а он мурлычет, как кот от удовольствия. Что, разве не так?

— О, Алекс, дорогой, ну зачем ты говоришь такие ужасные вещи.

Лилиан Гиш,[16] — сказал Морни, — вылитая Лилиан Гиш. Кончай изображать агонию, милочка. Мне-то хорошо известно, как это делается. Как ты думаешь, кого черта я тут околачиваюсь? Думаешь, из-за тебя? Ну нет, теперь мне наплевать на тебя, теперь ты меня нисколько не интересуешь. Нисколечко, дорогуша, нисколечко, бесценный мой ангелочек, нисколечко, дорогая моя убийца. А забочусь я о себе, о своей репутации и бизнесе. Кстати, ты пистолет вытирала?

Молчание. Потом звук пощечины, рыдания. Ей было больно, ужасно больно. Она была оскорблена.

— Слушай, ангелочек, — рявкнул Морни, — хватит халтуры. Сам снимался, и в этом деле знаток. Так что кончай. Если не собираешься рассказать, как все это было, то я начну сейчас таскать тебя за волосы по всей комнате. Ну, так вытирала ты пистолет, или нет?

Она вдруг засмеялась. Смех был неестественный, но ясный и звонкий, как колокольчик, и так же внезапно оборвался.

Я услышал, как она сказала:

— Да.

— Пила ты из этого стакана?

— Да.

Ее голос теперь был тихий и спокойный.

— И ты оставила на пистолете отпечатки его пальцев?

— Да.

Он замолчал и задумался.

— Вероятно, одурачить их не удастся, — сказал он — Кажется, отпечатки пальцев убитого совсем не получаются. И все-таки. Ты вытирала что-нибудь еще?

— Н-нет, ничего. О, Алекс, зачем ты так жесток со мной?

— Ну хватит. Хватит? Покажи-ка мне, как ты все это проделала, где ты стояла, как держала пистолет.

Она не двигалась.

— Забудь про отпечатки, — сказал Морни, — я поставлю новые, получше старых.

Она прошла мимо занавеса, и я увидел ее. На ней были светло-зеленые габардиновые брюки, свободна светло-коричневая простроченная куртка и алый тюрбан на голове, приколотый золотой змейкой. Лицо в слезах.

— Подними пистолет, — заорал Морни, — и покажи мне, как это было!

Она нагнулась и распрямилась, держа пистолет в руке. Сквозь щель в занавесе мне было видно, как она, стиснув зубы, целилась из пистолета в том направлении, где была дверь.

Морни стоял неподвижно, не издав ни звука.

У нее затряслась рука, пистолет заплясал вверх-вниз в воздухе. Я видел, как у нее задрожали лицо и губы. Она опустила руку.

— Не могу, — сказала она, вздохнув, — мне надо убить тебя, но я не могу.

Разжав пальцы, она выронила пистолет. Он упал с глухим стуком на пол.

Морни рванулся к ней и потащил ее за собой, отбросив пистолет ногой на то место, где он лежал раньше.

— Ничего бы у тебя не вышло, — грубо сказал он, — ничего. Ну, а теперь смотри.

Выхватив носовой платок, он наклонился и поднял пистолет. Открыв затвор, он стал доставать из правого кармана патроны и, проводя по ним кончиками пальцев, вставлять их в барабан. Зарядив пистолет четырьмя патронами, он покрутил барабан, и закрыв затвор, положил пистолет на пол. Затем он выпрямился, держа в руке носовой платок.

— Как ты могла убить меня, — ухмыльнулся он, — если в пистолете была только пустая гильза. Теперь другое дело, теперь он заряжен. И барабан стоит, как надо. Из него сделан один выстрел, и на нем теперь отпечатки твоих пальцев.

Она молчала, глядя на него запавшими глазами.

— Я забыл тебе сказать, — в его голосе прозвучала нежность, — я ведь вытер пистолет. Мне казалось, так будет гораздо лучше. Теперь сомнений нет. Конечно, я и раньше не сомневался, что на нем есть твои отпечатки, но теперь я уверен. Все понятно?

Она тихо сказала:

— Ты хочешь меня выдать?

Он повернулся, и я увидел его. Темный костюм, низко надвинутая шляпа. Хотя я и не видел его лица, в его голосе звучала явная насмешка, значит, он опять ухмылялся.

— Да, мой ангел. Я хочу тебя выдать.

— Понятно, — сказала она, спокойно посмотрев на него. Какое-то печальное достоинство появилось вдруг в ее довольно заурядном лице статистки.

— Я хочу тебя выдать, мой ангел, — повторил он, расставляя слова, словно выговаривать их было для него большим удовольствием. — Конечно, кто-то посмеется надо мной, кто-то станет жалеть. Но самое главное, мой бизнес от этого не пострадает. Напротив, и это очень приятно, немножечко дурной славы совсем не повредят моему бизнесу.

— Итак, я только увеличу вашу известность, — сказала она. — Впрочем, вам, конечно, не следует забывать, что подозрение падет и на вас.

— Разумеется, — сказал он, — разумеется.

— Ну, а какие у меня были мотивы? — спросила она, гладя на него спокойно и прямо, с каким-то печальным презрением, на что он не обратил внимания.

— Не знаю, — сказал он, — и знать не хочу. Чем-то вы с ним занимались. Эдди выследил вас на какой-то улице в нижнем городе, в Банкер-хилле. Там вы встречались с одним блондинистым малым в коричневом костюме и что-то ему передали. Вас он упустил, но малого выследил. Тот жил в доме неподалеку. Эдди пытался следить за ним и дальше, но парень заметил его и Эдди пришлось отказаться. Я не знаю, в чем тут дело, но этот малый, по имени Филипс, был убит вчера у себя дома. Вам это известно, радость моя?

Блондинка сказала:

— Откуда мне это знать, не знаю я никакого Филипса. Даже для меня было бы более чем странно ехать куда-то в Банкер-хилл и застрелить там кого-то.

— Но ведь застрелили же вы Ваннье, моя дорогая, — сказал он мягко, почти вкрадчиво.

— О да, — протянула она, — конечно. Вот только интересно, какие у меня были мотивы. Вы их еще не придумали?

— Этим ты займешься с легавыми, — отрезал он. — Назовем это ссорой между любовниками, или как вам будет угодно?

— Ну что ж, допустим, — сказала она, — когда он напивался, он напоминал тебя. Вот, пожалуй, и мотив.

— О, — сказал он, затаив дыхание.

— Выглядел он получше, был помоложе и без живота. А ухмылялся он, черт возьми, так же самодовольно, как и ты.

— О, — сказал Морни, по-видимому, это его задело.

— Ну как, дошло? — спросила она нежно.

Он шагнул и выбросил вперед руку со сжатым кулаком. Удар пришелся ей по лицу, сбоку. Она рухнула на пол, потом села, вытянув перед собой красивые длинные, прямые ноги. Поднеся руку к подбородку, она смотрела на него ярко-синими глазами снизу вверх.

— А вот это напрасно, — сказала она. — Вот этого я тебе, наверное, никогда не прощу.

— Простишь, как миленькая. Деваться тебе некуда. Господи, да такая, как ты, еще дешево отделалась. Ты простишь меня, мой ангел, ведь это твои пальчики отпечатались на пистолете.

Она медленно поднялась с пола и стояла, приложив руку к подбородку.

Вдруг она улыбнулась.

— Я знала, что он убит, — сказала она. — Ведь это мой ключ торчит в двери. И я хочу поехать в нижний город и сказать, что я убила его. Но только не смей больше прикасаться ко мне своими холеными лапами, если хочешь, чтобы я рассказала им эту историю. Да, я хочу попасть к копам, потому что с ними мне будет намного безопаснее, чем с тобой.

Морни повернулся, и я увидел жестокую усмешку на его побледневшем лице и дрожь ямочки-шрама на щеке. Он прошел мимо меня к двери. Блондинка постояла несколько секунд, потом, повернув голову, посмотрела назад, на труп и, чуть вздрогнув, пошла к двери. Опять хлопнула дверь. Звук шагов на дорожке. Вот захлопнулись дверцы, заревел мотор, и машина уехала.

29

Не сразу покинул я свое укрытие, а выйдя, еще раз окинул взглядом гостиную. Подойдя к креслу, я поднял пистолет и тщательно вытер его. Потом положил пистолет на ковер возле кресла. Я взял из пепельницы три окурка со следами алой губной помады и в туалете смыл их. Стал искать второй стакан, на котором были ее отпечатки. Был только один стакан, стоявший возле убитого, в котором еще оставалось немного виски. Я пошел на кухню, вымыл его и вытер полотенцем.

Теперь главный трюк. Опустившись на колени возле его кресла, я взял пистолет и подтянул к нему безжизненно повисшую руку. Отпечатки будут неважными, но все-таки это будут его отпечатки, а не Луис Морни. Рукоятка пистолета была покрыта потрескавшейся резиной, с левой стороны пониже шурупа была небольшая щербинка. Я поставил отпечаток указательного пальца на правой стороне ствола, отпечатки еще двух пальцев на спусковом крючке и, наконец, отпечаток большого пальца на левой стороне недалеко от патронника. Пожалуй, хватит.

Оглядев гостиную в последний раз, я подошел к выключателю и оставил гореть только одну лампочку. В ее свете хорошо было видно желтое лицо мертвеца. Выйдя на крыльцо, я вынул ключ из замка, и вытерев его, вставил обратно. Потом я вытер щеколду, и спустившись с крыльца, пошел по дороге к оставленной за поворотом машине.

Поставив свою машину среди других машин, стоявших перед входом в «Бристоль», я запер ее и зашагал по тротуару.

Откуда-то из темноты послышались сиплые звуки, в которых я различил свое имя. За рулем маленького паккарда, высунувшись из окна, сидел Эдди Пру. Он был один. Я подошел к машине, и прислонившись к дверце, посмотрел на него.

— Что новенького, сыщик?

Выдохнув дым прямо ему в лицо, я выбросил спичку и спросил:

— Так кто же все-таки потерял эту зубоврачебную квитанцию, которую вы дали мне вчера ночью? Ваннье или кто-нибудь еще?

— Ваннье.

— Уж не за тем ли вы мне ее подбросили, чтобы я придумал биографию человеку по фамилии Тигер?

— Терпеть не могу тупиц, — сказал Эдди Пру.

— Зачем он таскал ее в кармане? — спросил я. — И почему, когда он ее потерял, вы не вернули ему? Пусть я тупица, но объясните мне, почему эта квитанция от компании, снабжающей дантистов техникой и материалами, действует так возбуждающе, что сразу приглашают частного детектива. Притом это делает такой человек, как Алекс Морни, который не любит частных детективов.

— Морни — это голова, — спокойно сказал Эдди Пру.

— Да ну, разве не про него было сказано: «невежествен, как всякий актер».

— Это ты брось. А ты в самом деле не знаешь, зачем эти материалы.

— Да знаю. Из альбастона они делают формы зубов и полостей. Это очень твердый, зернистый материал, прекрасно передающий все детали. Другой материал, кристоболит, применяется для того, чтобы выжечь воск в модели. Он поглощает большое количество тепла и не искажает форму отливки. А теперь скажи-ка мне, что ты не знаешь, о чем я говорю?

— Мне кажется, теперь ты знаешь, как делают золотые пломбы, не так ли? — сказал Эдди Пру.

— Сегодня я потратил два часа на обучение, и теперь я специалист. Только что из того?

Он немного помолчал, потом спросил:

— Ты что, газет совсем не читаешь?

— Читаю иногда.

— Ну, значит, ты пропустил заметку, где говорилось, что убит один старичок по фамилии Морнингстар в Белфронт-билдинг на Нинс-стрит, и там же, двумя этажами ниже, у этого Х. Р. Тигера — офис. Неужели ничего не читал?

Я молчал. Он пристально посмотрел на меня, и, пошарив рукой на доске управления, нажал стартер. Заурчал мотор, и он включил сцепление.

— Это надо же, какой тупой, — сказал он с нежностью. — На редкость. Ну пока, спокойной тебе ночи.

Машина, отъехав, стала спускаться с холма по направлению к Франклину. Я усмехнулся, глядя ей вслед.

Я поднялся к себе в номер, отпер дверь своим ключом, и чуть-чуть приоткрыв ее, очень тихо постучал. В комнате послышалось какое-то движение, и передо мной предстала девушка в белом халате со строгим взглядом из-под белой шапочки с черной каймой.

— Я — Марло, я тут живу.

— Входите, мистер Марло. Доктор Мосс мне говорил о вас.

Я закрыл дверь, и мы перешли на шепот.

— Ну как она? — спросил я.

— Спит. Когда я приехала, она уже спала. Меня зовут мисс Лимингтон. Температура у нее нормальная, пульс пока еще довольно частый, но постепенно снижается. Психическое расстройство, как мне кажется.

— Она ведь нашла убитого, — сказал я, — и, конечно, это потрясло ее. Если она крепко спит, то, может быть, мне можно пойти взять кое-какие свои вещи.

— Конечно, только постарайтесь потише. Впрочем, если она и проснется, то это не страшно.

Я прошел к письменному столу и взял немного денег.

— Если проголодаетесь, то у меня есть кофе, бекон, яйца, хлеб, томатный и апельсиновый соки, вино, — сказал я, — если нужно что-нибудь еще — можете позвонить вниз.

— Я уже исследовала ваши припасы, — сказала она улыбнувшись. — Их хватит и на завтра. А что, надолго она здесь останется?

— Ну, это решит доктор Мосс. На мой взгляд, как только она придет в себя, ей надо ехать домой. Правда, дом у нее далеко, в Вайчита.

— Я всего только медсестра, — сказала она, — но мне кажется, что с ней ничего серьезного и, кроме того, спокойный сон — прекрасное лекарство.

— Спокойный сон и перемена друзей, — сказал я, и это, наверное, было не очень понятно мисс Лимингтон.

Я заглянул в спальню. Они надели на нее две моих пижамы. Из подвернутого рукава, который, конечно, был ей длинен, выглядывал сжатый кулачок, лежавший поверх одеяла. Она спала на спине, лицо было еще бледным, но уже почти спокойным. Я открыл комод и, достав чемодан, стал складывать в него всякую всячину. Уже уходя, я взглянул на нее еще раз. Она открыла глаза и смотрела куда-то в потолок. Скосив глаза, она заметила меня, и слабая, легкая улыбка появилась в уголках ее губ.

— Привет.

Ее голос был слаб и тонок, и все-таки в нем была уверенность, что его обладательница спокойно лежит в постели, возле которой дежурит медсестра, и что ей сейчас не о чем тревожиться.

— Привет.

Я шагнул к кровати, стараясь придать резким чертам моего лица самую изысканную улыбку, на какую я был способен.

— Все в порядке, — прошептала она, — все хорошо. Ведь так?

— Конечно.

— Я заняла вашу постель. А как же вы?

— Ничего. Пусть это вас не тревожит.

— А я теперь не боюсь… (она протянула мне руку ладошкой вверх, и я, догадавшись, пожал ее)… не боюсь вас. Вы ведь никогда не обижали женщин, правда?

— Раз уж речь идет о вас, — сказал я, — буду считать это за комплимент.

Она улыбнулась мне одними глазами, потом они опять стали печальными.

— Я солгала вам, — сказала она мягко, — я… я никого не убивала.

— Я знаю. Я ведь там был. Забудьте и не думайте об этом.

— Все и всегда так говорят, когда случаются неприятности. Но разве забудешь. По-моему, очень глупо так говорить.

— О'кей, — сказал я, притворяясь задетым, — я глуп. А как насчет того, чтобы еще вздремнуть?

Повернув голову, она поглядела мне прямо в глаза. Я присел на край постели и взял ее за руку.

— Придет сюда полиция? — спросила она.

— Нет. И не стоит из-за этого огорчаться.

Она нахмурилась.

— Вы, наверно, думаете, какая я дура.

— Ну что ж, пожалуй.

В уголках ее глаз сверкнули слезинки и медленно заскользили вниз по щекам.

— Миссис Мердок знает, где я сейчас?

— Еще нет. Я, конечно, сообщу ей.

— И вы ей… все расскажете?

— Да, а что?

Она отвернулась от меня.

— Она поймет (в ее голосе послышалась нежность), она ведь знает о том ужасном поступке, который я совершила восемь лет назад. Страшный, чудовищный поступок.

— Конечно, — сказал я, — вот почему она, и платила Ваннье деньги все это время.

— О, дорогой, — сказал она, и вырвав у меня руку, вытащила из-под одеяла другую и судорожно сжала их вместе. — Как я хотела бы, чтобы вы не знали об этом. Как хотела бы. Ведь об этом никто не знает, кроме миссис Мердок. Даже мои родители не знают. И я так хотела бы, чтобы не знали в вы.

Подошедшая к двери медсестра сурово посмотрела на меня.

— Мне кажется, мистер Марло, с ней нельзя вести такие разговоры, и еще мне кажется, вам пора уходить.

— Послушайте, мисс Лимингтон, я знаю эту девочку два дня, а вы только два часа, и такие разговоры принесут ей много пользы.

— А вдруг они принесут — э — еще один спазм, — сказала она, нахмурившись и избегая смотреть мне в глаза.

— Если это случится прямо сейчас, то вы ведь здесь рядом, и конечно, окажете необходимую помощь. А сейчас прогуляйтесь-ка на кухню и выпейте там чего-нибудь.

— Я никогда не пью на работе, — сказала она холодно. — Кроме того, от меня, вероятно, будет пахнуть.

— Сейчас вы работаете на меня, а всем, кто на меня работает, требуется иногда пропустить глоток-другой. Что же касается запаха, то если вы хорошо поужинаете, или если вы скушаете пару ломтиков сыра — никто и никогда ничего не почувствует.

Усмехнувшись, она удалилась. Мерль слушала весь этот диалог, словно это была фривольная интермедия посреди серьезной пьесы. А впрочем, едва ли так, уж очень он был нудный.

— Я хочу рассказать вам все, — сказала она одними губами, — я…

Я положил свою лапу на ее стиснутые вместе ладони.

— Перестаньте. Я все знаю. Ведь Марло все знает, кроме одного — как вести приличную жизнь. Да это не так уж и важно. А сейчас давайте-ка спать, завтра нам предстоит дальний путь, завтра мы с вами поедем навестить ваших родителей, в Вайчита. Конечно, за счет миссис Мердок.

— Как это чудесно, — воскликнула она, ее глаза широко раскрылись и заблестели. — Как она всегда добра ко мне.

Я встал.

— Да, она чудесная женщина, — сказал я, усмехнувшись, — чудесная. Я вот как раз собрался заглянуть к ней, мы сейчас премило поболтаем с ней за чашкой чая. А если вы сейчас же не уснете, то я вам больше никогда не сознаюсь в своих убийствах.

— Вы ужасный, — сказала она, отворачиваясь к стене и пряча руки под одеяло. — Я вас не люблю.

И она закрыла глаза.

У двери я обернулся и посмотрел на нее. Приоткрыв один глаз, она наблюдала за мной. Я угрожающе усмехнулся, и она тотчас зажмурилась.

Вернувшись в гостиную, я одарил мисс Лимингтон тем, что еще осталось от усмешки, и вышел из квартиры, захватив с собой чемодан.

Я сразу же поехал на Санта-Моника-бульвар. Ломбард был еще открыт. Все тот же старый еврей в черной ермолке, кажется, удивился тому, что я выкупаю заклад так скоро. Я сказал ему, что все это связано с Голливудом.

Он достал из сейфа конверт, раскрыл его, вынул монету и, взял квитанцию, подержал сверкающую монету несколько секунд у себя на ладони.

— Отдаю ее вам, а у самого сердце кровью обливается, — сказал он. — Вы хоть сами-то понимаете, какая это чудесная работа.

— И при всем при том больше двадцати долларов за нее не получишь, — сказал я.

Пожав плечами, он улыбнулся, а я, сунув монету в карман, удалился, пожелав ему спокойной ночи.

30

Лужайка перед домом была освещена луной, и только под деодаром[17] была густая черная бархатная тень. Подходя к дому по колеблющимся под ногой камням дорожки, я заметил, что в доме горит свет лишь в двух окнах нижнего этажа и в одном окне верхнего этажа. Я позвонил.

Я не обратил внимания на негритенка и не стал трепать его по голове. По-моему, шутка совершенно исчерпала себя.

Дверь мне открыла седая краснолицая женщина, которой я раньше не видел. Я сказал ей:

— Я — Филип Марло. Мне надо видеть миссис Мердок, миссис Элизабет Брайт Мердок.

— По-моему, она уже легла спать, — неуверенно сказала она, — мне кажется, вы не сможете ее увидеть.

— Но ведь только девять часов.

— Миссис Мердок рано ложится спать.

Она потянула дверь к себе. Передо мной стояла такая милая старушенция, что я возненавидел бы себя, если бы стал показывать силу своих бицепсов. Я только сказал, взявшись за ручку двери:

— Речь идет о мисс Девис, и дело очень важное. Может быть, вы все-таки скажете ей?

— Я попробую.

Она закрыла дверь, я ей не помешал.

Где-то рядом со мной в темной листве пропел пересмешник. По улице промчалась машина и ее занесло на повороте. Откуда-то с улицы донесся девичий визг и смех, наверное, пронесшийся автомобиль обрызгал девушек.

Наконец дверь отворилась, и женщина сказала:

— Входите, пожалуйста.

Вместе с ней я опять пересек большой пустой зал. Всего одна слабая лампочка горела на стене. Воздух в зале был по-прежнему затхлый, вероятно, здесь никогда не проветривали. На второй этаж мы поднялись по винтовой лестнице. Там был холл, в конце которого виднелась открытая дверь.

Женщина подвела меня к двери и, пропустив вперед, Закрыла ее за мной. Я оказался в довольно большой гостиной с обитой ситцем мебелью, с серебристо-голубыми обоями, с кушеткой в углу и голубым ковром на полу. Двери на балкон были раскрыты. Над балконом натянут тент.

В большом мягком кресле с высокой спинкой перед низким карточным столиком сидела миссис Мердок, одетая в стеганый халат. Вероятно, она вымыла голову, потому что ее волосы казались необычно пышными. На столике был разложен пасьянс. Держа в левой руке колоду карт, Она положила карту на стол, взяла из колоды следующую и только после этого, взглянув на меня, спросила:

— Ну?

Я подошел к столику и увидел, что она разыгрывала Кэнфилд.[18]

— Мерль у меня на квартире, — сказал я, — с ней случился инг-бинг.

— А что это такое, — спросила она, не отрываясь от карт, — инг-бинг, мистер Марло?

Она взяла из колоды карту, потом сразу две.

— Приступ меланхолии, если угодно, — сказал я. — Мошенничаете потихоньку?

— Мошенничать — мало радости, — сказала она угрюмо, — но и без мошенничества не обойдешься. Что с Мерль? Не помню, чтобы она раньше гостила у кого-нибудь столь поздно. Я уж начала беспокоиться.

Я подтащил кресло к столику напротив нее. Оно оказалось слишком низким, и я взял другое, более удобное.

— Беспокоиться не надо, — сказал я, — я вызвал врача и медсестру, и сейчас она спит. Она ездила повидать Ваннье.

Отложив в сторону колоду карт, она вцепилась в стол большими, землистого цвета руками. Ее взгляд стал мрачен.

— Мистер Марло, — сказала она, — нам с вами пора поставить все на место. Все дело, конечно, в том, что я совершила ошибку, пригласив вас. Это вышло, главным образом, из-за того, что я не выношу, когда меня считают за болвана — кажется, так вы любите выражаться, — прожженные негодяйки, вроде Линды. А оказалось, что лучше бы совсем ничего не затевать. Уж лучше бы я навсегда потеряла дублон, чем имела счастье видеть вас.

— Но вам ведь вернули его назад, — сказал я.

Кивнув, она продолжала смотреть мне прямо в лицо.

— Да, это так, и вы об этом уже слышали.

— Только я этому не поверил.

— Я — тоже, — сказала она спокойно. — Этот идиот, мой сын, так привязан к ней, что взял всю ответственность на себя.

— Тут ничего не поделаешь, — сказал я, — людские привязанности — серьезная вещь.

Она опять взяла в руки колоду карт и на то место, где лежал бубновый валет, положила трефовую десятку. Обе карты уже были в раскладе. Потом она протянула руку к бутылке портвейна, стоявшей на небольшом массивном столике возле нее. Она сделала несколько глотков, и, поставив стакан, твердо и спокойно посмотрела на меня.

— У меня такое ощущение, мистер Марло, что вы опять начинаете вести себя вызывающе.

Я покачал головой.

— Не вызывающе, а откровенно. Начну с того, что ничего плохого я вам не сделал, миссис Мердок. Дублон вы уже получили. Полицию я сумел провести, так что вас она не тронет. С разводом у меня, правда, ничего не получилось, но зато я нашел Линду (хотя ваш сын и знал, где она была все это время) и, мне кажется, что никаких трудностей в этом вопросе не будет. Она сама понимает, что совершила ошибку, выйдя замуж за Лесли. Однако, если вы думаете, что я недостаточно старался…

Она хмыкнула и разыграла еще одну карту. Ей удалось положить в верхний ряд бубнового туза.

— Туз треф куда-то запропастился, будь он проклят. Никак не могу его вытащить.

— Проскользнет как-нибудь незаметно, — сказал я.

— Рассказали бы вы мне лучше, — очень спокойно сказала она, — что же все-таки случилось с Мерль? И не надо злорадствовать, мистер Марло, если уж вам удалось узнать кое-какие семейные тайны.

— Насчет злорадства — тут вы не правы, я этим никогда не занимался. Что же касается Мерль, то мне известно, что сегодня во второй половине дня вы послали ее к Ваннье с пятьюстами долларами.

— Что из того?

Еще налив себе портвейна, она потягивала его маленькими глоточками, не отрывая от меня взгляда.

— Когда он попросил вас об этом?

— Вчера. Но деньги удалось получить в банке только сегодня. Что случилось?

— Вот уже восемь лет, как Ваннье шантажирует вас, не так ли? А причиной шантажа является событие, которое произошло 26-го апреля 1933 года?

Панический ужас мелькнул в ее глазах. Казалось, она давно сжилась с ним, казалось, он был всегда где-то там в глубине глаз, на сумрачном дне и обнаружил себя лишь в эту секунду.

— Кое-что мне рассказала Мерль, да и ваш сын говорил мне о смерти своего отца. Сегодня я просмотрел заметки в газетах. Обыкновенный несчастный случай, На улице, под окнами его офиса произошла авария. Множество людей высунулось из окон, чтобы посмотреть, что случилось. Он высунулся также, но несколько дальше, чем все. Говорили о том, что это самоубийство, потому что семья получила страховку в пятьдесят тысяч долларов. Но следователь был славный малый, и он ничего не нашел.

— Ну и что же? — сказала она.

Ее голос был груб и спокоен. Она не стала ни рычать от гнева, ни задыхаться от страха. У нее был спокойный, грубый голос — она прекрасно владела собой.

— Секретаршей Гораса Брайта была Мерль, в некоторых отношениях странная девушка. Скромная и неопытная, имеющая интеллект маленькой девочки, особенно в том, что касается мужчин, она привыкла все старомодно усложнять и драматизировать. Однажды ее шеф напился, как свинья, полез к ней и напугал ее до смерти.

— Да?

Она хладнокровно, будто из пистолета, выпалила в меня это односложное слово.

— Она задумала ему отомстить, и случай вскоре представился. Она подошла к нему сзади в тот момент, когда он высунулся из окна. Вы понимаете что-нибудь?

— Говорите яснее, мистер Марло. Я не выношу разглагольствований.

— Помилуйте, что здесь неясного? Она просто выбросила своего шефа из окна. Другими словами, произошло убийство, но с вашей помощью ей удалось замять его.

Она кивнула, глядя на свой стиснутый левый кулак, лежавший на разложенных картах. У нее мелко дрожал подбородок.

— Были у Ваннье какие-либо, доказательства? — спросил я. — Или он был всего лишь случайным свидетелем, начавшим угрожать вам, а вы, боясь скандала из любви к Мерль, стали платить ему?

Разыграв еще одну карту, неподвижная и невозмутимая, как скала, она ответила:

— Он говорил о какой-то фотографии, но я в это не верила. Наверное, ничего не было. Если бы что-то было, он бы показал мне рано или поздно.

— Совсем необязательно, — сказал я. — Он мог случайно оказаться на улице с камерой в руках и сделать снимок. Ну, а показывать его вам он бы не осмелился. Женщина вы довольно суровая — он вас боялся и был с вами осторожен. Простите, вероятно, этот проходимец рассуждал именно так. Сколько вы ему выплатили?

— Это не… — начала она, но тотчас оборвала, пожав плечами.

Мощная, сильная, грубая и безжалостная женщина, она конечно могла отнять у него снимок. Она молчала, обдумывая что-то.

— Одиннадцать тысяч сто долларов, не считая тех пятисот, что я послала ему сегодня.

— О, миссис Мердок, какая удивительная, черт возьми, точность.

Она неопределенно махнула рукой и еще раз пожала плечами.

— Во всем виноват мой муж, — сказала она, — он был пьян, мерзок. Вероятно, он не сделал ей ничего такого, а только, как вы верно заметили, напугал ее до смерти. Я… я ни в чем ее не обвиняю. Она много настрадалась за эти восемь лет.

— Она должна была передавать деньги Ваннье лично?

— Это наказание она придумала сама. Странно, не правда ли?

Я кивнул.

— Такой уж у нее характер. Потом вы вышли замуж за Джаспера Мердока, взяли Мерль с собой и заботились о ней. Кто-нибудь еще знает об этом?

— Никто. Один Ваннье. Уверена, что и он не станет болтать об этом.

— Конечно. Тем более, что с ним покончено. Ваннье уже больше нет на свете.

Медленно подняв глаза, она долго и упорно смотрела на меня. Ее седая голова сидела на мощных плечах, как скала на вершине холма. Отложив карты в сторону, — она положила стиснутые кулаки на стол и сжала их так сильно, что побелели суставы.

— Мерль приехала ко мне в мое отсутствие, — сказал я, — и попросила управляющего впустить ее. Тот позвонил мне, и я разрешил. А сам сейчас же поехал домой. Увидев меня, она сказала, что убила Ваннье.

Старуха затаила дыхание.

— У нее в сумочке был пистолет. Один бог знает, зачем она носила его с собой. Вероятно, чтобы защищать себя от мужчин. Но кто-то — скорей всего Лесли — догадался загнать в ствол патрон другого калибра, так что пистолет был совершенно безопасен. Сказав, что она убила Ваннье, она упала в обморок. Я вызвал врача, своего друга, и потом поехал к Ваннье. В двери торчал ключ. Он сидел в кресле мертвый. Его убили задолго до того, как пришла Мерль. То, что она на себя наговорила, объясняется нервным потрясением. Доктор назвал какой-то медицинский термин, но я не стану, объясняя, докучать вам. Я думаю, что вы и так все хорошо понимаете.

— Да. Мне кажется, понимаю. Как она себя чувствует?

— Она у меня дома, лежит в постели. Там дежурит медсестра. Я звонил по междугородному телефону ее отцу. Он хочет, чтобы она вернулась домой. Вы довольны?

Она только сверлила меня глазами.

— Он ничего не знает, — сказал я быстро, — и никогда ничего не узнает, в этом я уверен. Просто отец хочет, чтобы она вернулась. Я же считаю, что мне надо сопровождать ее. А на расходы я возьму те пятьсот долларов, что не получил Ваннье?

— Может быть, еще добавить? — сказала она злобно.

— Перестаньте. Вы ведь все сами хорошо понимаете.

— Кто убил Ваннье?

— Все напоминает самоубийство. Пистолет в правой руке, рана на виске контактная. Когда я был там, приехал Морни с женой. Я спрятался. Морни хочет пришить это дело ей. Она изменяла ему с Ваннье. А она, видимо, думает, что это он его убил, или кто-то из его людей. Но все выглядит как самоубийство. Сейчас полиция уже, наверное, там. Что она там найдет, я не знаю. Нам надо затаиться и ждать.

— Такие люди, как Ваннье, — сказала она зловеще, — не кончают жизнь самоубийством.

— Это равносильно тому, что такие девушки, как Мерль, не выбрасывают мужчин из окна. И мы заходим в тупик.

Казалось, враждебность, которая обнаружилась уже в самом начале разговора, еще больше усилилась. Отодвинув кресло, я встал и пошел к балкону. Я раздвинул занавес и вышел на балкон. Тихая, нежная ночь царила кругом. Луна светила так ярко, все было так чисто под ее лучами, что в сердце невольно вспыхнули мечты о справедливости, которой так трудно добиться на свете.

Под балконом был сад. Тени от деревьев были совершенно черные. В центре сада была лужайка, посреди нее сверкал пруд. Рядом с прудом стояло кресло-качалка, в котором кто-то сидел и курил. Огонек сигареты был хорошо виден.

Я вернулся в гостиную и подошел к столу, за которым миссис Мердок разыгрывала пасьянс.

— Добились-таки своего — туз треф вышел, — сказал я.

— Я сплутовала, — не глядя на меня, сказала она.

— Хочу вас просить еще об одном, — сказал я. — Вся эта история с дублоном до сих пор остается темной и неясной. Очень трудно понять, почему убиты те двое, в то время как монета возвращена вам. И вот еще что, у вашей монеты должна быть примета, известная такому знатоку, каким был старик Морнингстар.

Задумчивая и неподвижная, она сказала, не поднимая взгляда от карт:

— Да, такая примета есть. Инициалы мастера, буквы Е.В., выбиты на левом крыле орла, тогда как обычно они стоят на правом. Так мне говорили. Больше я ничего не знаю.

— Пожалуй, этого достаточно, — сказал я. — А вам на самом деле вернули монету? Вы понимаете, я хочу услышать от вас, надо ли мне продолжать поиски монеты?

Мельком посмотрев на меня, она тотчас отвернулась.

— Монета сейчас наверху, в той комнате. Если вам удастся встретить сына, он вам ее покажет.

— Ну что ж, тогда пожелаю вам спокойной ночи. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы платья Мерль были уложены, и их прислали ко мне домой завтра утром.

Она вскинула голову, глаза блеснули.

— Много вы себе позволяете, молодой человек.

— Да, уложены и отправлены, — сказал я. — Мерль вам теперь больше не нужна — ведь Ваннье мертв.

Наши взгляды встретились, мы пристально посмотрели друг на друга. Она опустила голову и стала разглядывать карту, которую держала в левой руке, отложила ее к неразыгранным картам и недрогнувшей рукой взяла из колоды следующую. Она была тверда и спокойна, как каменный мол под легким ветром.

Я вышел из комнаты и закрыл дверь. Спустившись по винтовой лестнице, я прошел небольшой холл, в котором был кабинетик Мерль, и вступил в мрачный, пыльный захламленный зал, который вызывал у меня такое чувство, будто здесь лежит набальзамированный труп.

Из стеклянных дверей вышел Лесли Мердок и остановился, глядя на меня.

31

Его костюм был помят, волосы взлохмачены. Усики, как обычно, придавали ему глупый вид. Под его глубоко запавшими глазами были темные круги.

Он стоял, постукивая по левой ладони пустым мундштуком. Было очевидно, что он не ожидал меня встретить и что разговор со мной ему неприятен, как, впрочем, и я сам.

— Добрый вечер. Уже уходите?

Голос у него был какой-то сдавленный.

— Хочу еще немного задержаться. Мне надо поговорить с вами.

— Не представляю, о чем мы с вами будем говорить. Вообще, я устал от разговоров.

— Этот будет последним. А поговорим мы с вами об одном человеке по фамилии Ваннье.

— Ваннье? Я его мало знаю, хотя встречал иногда случайно. Надо сказать, он мне не нравился.

— Вы его прекрасно знаете, — сказал я.

Он прошел в зал, сел в одно из кресел, предназначенных для посетителей, и подперев рукой подбородок, опустил голову.

— Ну хорошо, — сказал он устало. — Давайте поговорим. Я чувствую, что вы сейчас начнете давить на меня интеллектом. Неумолимая логика, интуиция и вся эта чушь из детективных книжек.

— Безусловно. Но, кроме того, надо еще кропотливо собирать факты, все время помня о том, что они должны укладываться в стройную схему, не пренебрегать никакими мелочами и деталями, анализировать мотивы и характеры, понимая их не так, как другие, спорить иногда с самим собой, испытывать разочарование, непрестанно размышлять и все это вплоть до той поистине золотой минуты, когда надо сделать последний бросок и схватить личность, которая, казалось, стоит вне всяких подозрений.

Он поднял голову и криво улыбнулся.

— В этот момент личность, бледная, как бумага, и с пеной на губах, выхватывает пистолет из правого уха.

Я сел рядом с ним и достал сигарету.

— Что верно, то верно. Приходится иногда пользоваться и пистолетом. Кстати, у вас с собой пистолет?

— Сейчас нет. А вообще есть, вы же знаете.

— Он был с вами прошлой ночью, когда вы были у Ваннье?

Он вздрогнул и оскалил зубы.

— О-о. Я был у Ваннье прошлой ночью?

— Думаю, что да. Дедукция. От виргинских сигарет фирмы Бенсон и Хедж, которые вы курите, остается твердый пепел, сохраняющий форму. Из тех серых столбиков, что лежат в пепельнице у него дома, можно составить примерно две сигареты. Окурков в пепельнице нет. Поскольку окурки из мундштука выглядят необычно, вы их убрали. Ну как?

— Нет, — сказал он тихо и опустил голову.

— Вот вам пример дедукции, довольно неудачный. Потому что могло и не быть никаких окурков. Но если они были и их убрали, то это вероятно из-за того, что на них были следы губной помады, по которой можно найти ту, которая курила сигарету. Вот у вашей жены, например, странная привычка бросать окурки в мусорную корзину.

— Линда здесь ни при чем, — сказал он спокойно.

— Между прочим, ваша мать все еще думает, что Линда взяла дублон, а вы придумали всю эту историю с Алексом Морни только для того, чтобы защитить ее.

— Я уже сказал, Линда здесь ни при чем.

Он начал постукивать мундштуком по зубам, что выглядело на слух так, будто кто-то работает на телеграфном ключе.

— Согласен, — сказал я. — Но я вашей истории не верю по другой причине. Вот смотрите.

Я достал дублон и поднес ладонь, на которой лежала Люнета, к его глазам.

Сжав губы, он напряженно глядел на нее.

В то время, когда вы сегодня утром рассказывали вашу историю, эта монета лежала в ломбарде на бульваре Санта-Моника, для большей безопасности. А прислал мне ее один человек по имени Джордж Филипс, воображавший себя детективом. Этот простой парень попал в беду из-за того, что готов был на любую работу и слабо разбирался в наших делах. Это был плотный блондин в коричневом костюме, темных очках и слишком яркой шляпе. У него была песочного цвета машина, совсем новый понтиак. Вы, может быть, заметили его вчера утром в холле возле моего офиса. Он следил за мной, и, вероятно, — за вами.

Он искренне удивился.

— Зачем он это делал?

Я зажег сигарету и бросил спичку, в нефритовую пепельницу, покрытую толстым слоем пыли.

— Это всего лишь предположение. Вероятно, он следил за вашим домом. Во всяком случае, за мной он поехал отсюда. Следил ли он за мной, раньше, этого я не знаю.

Посмотрев на монету, которую все еще держал в руке, я подбросил ее в воздухе. Она упала на ладонь, вверх орлом и я убрал ее, отметив, что инициалы Е.В. были выбиты на левом крыле.

— Наверное, он следил за домом потому, что старик Морнингстар, нумизмат, которому он хотел продать монету, намекнул или прямо сказал Филипсу, что монета украдена. Теперь уже ясно, что он ошибался. Потому, что если дублон Брашера в настоящий момент находится наверху, то монета, которую поручили продать Филипсу, не была краденой — это была подделка.

Сидевший до этого момента неподвижно, он вдруг как-то зябко передернул плечами.

— Мне очень жаль, но это долгая история, — сказал я мягко. — Пожалуй, я начну с другого конца. Это некрасивая история, потому что в ней два убийства, а может быть, и три. Итак, два человека, Ваннье и Тигер, — последний был зубоврачебным техником и имел офис в здании Белфронт-билдинг, в котором находился также офис старика Морнингстара, — придумали следующую идею. Она заключалась в том, как подделывать редкие монеты. Монеты, с одной стороны, ходовые, а с другой стороны, довольно редкие, имеющие большую ценность. Подделка изготовлялась точно так же, как изготовляются золотые пломбы и коронки — тот же материал и та же техника. С помощью модели, в качестве которой берут подлинную монету, из альбастона, твердого белого цемента, изготовляют матрицу. Затем, с помощью этой матрицы из расплавленного воска изготовляют точную копию модели со всеми ее тонкими деталями. После чего эту восковую копию помещают в кристоболит, другой род цемента, выдерживающий высокую температуру и не подвергающийся разрушению. Кроме воска, в кристоболит помещают тонкую стальную спицу, которую вытаскивают, когда цемент застынет. Теперь кристоболит нагревают в пламени горелки, и воск вытекает в отверстие, оставленное спицей. Таким образом, в кристоболите получена полость, в точности повторяющая исходную модель.

После этого кристоболит закрепляют в плавильном тигле и помещают в центрифугу. В центрифуге под действием центробежной силы расплавленное золото устремляется в отверстие, имеющееся в кристоболите, и заполняет полость. Раскаленный кристоболит ставят под холодную воду, и после того как он разваливается, остается золотая отливка с небольшим острием, оставшимся от отверстия в кристоболите. Острие отламывают, отливку отмывают в кислоте, полируют, и вот вы получаете новенький блестящий дублон Брашера, изготовленный из чистого золота и в точности повторяющий оригинал. Ясна идея?

Он кивнул и устало провел по волосам.

— Главным в этом деле, — продолжал я, — было, конечно, мастерство, которым владел зубоврачебный техник. Этот процесс нельзя было использовать для обычного изготовления золотых монет, так как затраты труда и материалов на изготовление были намного больше стоимости монеты. Но если монета была редкой, это был прекрасный способ. Конечно, для начала нужна была модель. И тут в игру вступаете вы. Разумеется, это вы взяли дублон, но не для того, чтобы отдать его Морни. Вы взяли его, чтобы передать Ваннье. Верно?

Он молчал, низко опустив голову.

— Не расстраивайтесь, — сказал я. — Судя по обстоятельствам, в этом не было ничего ужасного. Я полагаю, он обещал дать вам денег. Ведь вам нужно было платить игорные долги, а ваша мать страшно скупа. Но было еще что-то, гораздо серьезнее этого, чем он держал вас.

Он поднял голову. Лицо его сильно побледнело, в глазах был ужас.

— Откуда вы все это знаете? — прошептал он.

— Кое-что мне рассказали, кое-что я установил в результате расследования, о некоторых вещах я просто догадался. Но об этом позже. Итак, Ваннье и его приятель, изготовив дублоны, хотят их проверить. Им хотелось бы подсунуть свой товар опытному человеку, знающему редкие монеты. Тут у Ваннье появилась идея нанять болвана и поручить ему продать подделку старику Морнингстару. Конечно, не слишком дорого, чтобы он подумал, что монета украдена. Таким болваном оказался Джордж Филипс, которого они нашли по обыкновенному газетному объявлению, данному им, чтобы найти работу. По-моему, Ваннье был связан с ним через Луис Морни, которая, скорее всего, в этом деле не участвовала. Видели, как она передавала Филипсу какую-то коробочку. В ней и был дублон, который Филипс должен был попытаться продать. Когда же Филипс показал монету Морнингстару, старик, хорошо знавший редкие монеты, разволновался, потому что принял монету за подлинную (хотя при более тщательном осмотре можно было узнать подделку), а именно за дублон Брашера из коллекции Мердок, так как инициалы мастера были выбиты на монете необычно. Он позвонил вам домой и попытался выяснить, в чем дело. Это насторожило вашу мать. Она обнаружила пропажу и, заподозрив в краже Линду, которую она ненавидела, наняла меня, чтобы я помог ей вернуть монету, а заодно и оказать на Линду давление, чтобы получить развод без выплаты алиментов.

— Я не хочу развода, — сказал Лесли Мердок с жаром, — у меня и мысли о нем не было. Она не имеет права…

Он не кончил, и отчаянно махнув рукой, замолчал. Мне даже показалось, что он всхлипнул.

— Я знаю об этом. Так вот, старик Морнингстар нагнал такого страха на Филипса, который не был мошенником, а был всего лишь неопытным человеком, что тот дал ему номер своего телефона. Я подслушал, как старик звонил ему. Перед этим я предложил старику выкупить у него монету за тысячу долларов, и Морнингстар согласился, думая, что он купит монету у Филипса по более дешевой цене и, таким образом, положит себе в карман разницу. Тем временем Филипс начинает следить за вашим домом, пытаясь установить, появятся здесь копы или нет. Он видит здесь меня, мою машину, и по номеру машины узнает мое имя и, так уж получилось, — узнает, кто я такой.

Он едет за мной, думая о том, как ему попросить меня о помощи. Вышло так, что я первый заговорил с ним, и он стал передо мной извиняться, а потом сказал, что знает меня по одному давнему делу. Он сказал, что попал в положение, которое ему очень не нравится, что за ним ведет слежку какой-то длинный тип со странным глазом. Это был Эдди Пру, телохранитель Морни. Морни, узнав, что его жена изменяет ему с Ваннье, поручил Эдди Пру следить за ней. Эдди видел, как она встречалась с Филипсом на Корт-стрит, в Банкер-хилле, недалеко от того, места, где он жил. Эдди стал следить за Филипсом, но, почувствовав, что тот заметил слежку, бросил. Этот же самый Эдди Пру, а может быть, и кто-то другой, видел, как я приходил к Филипсу домой, пытался припугнуть меня по телефону и, наконец, пригласил меня посетить Морни.

Погасив окурок в пепельнице, я взглянул в лицо человека, сидевшего напротив. Оно было мрачным и печальным. Звук собственного голоса надоел мне до тошноты, но дело надо было довести до конца.

— Теперь перейдем к вам. Когда Мерль сказала вам, что ваша мать наняла сыщика, это нагнало страху на вас. Догадавшись, что она знает о пропаже дублона, вы на всех парах помчались ко мне в офис, чтобы разнюхать, в чем дело. Вы были очень вежливы, саркастичны, привязаны к своей жене, но, прежде всего, — вы были очень обеспокоены. Не знаю, что вам удалось у меня узнать, но только вы решили повидать Ваннье. Вам было нужно сейчас же вернуть монету вашей матери, придумав какую-нибудь историю. Вы с ним где-то встретились, и он отдал вам дублон. Очевидно, это была еще одна подделка, так как он ни за что на свете не расстался бы с оригиналом. Затея, не успев начаться, вот-вот могла лопнуть. После звонка Морнингстара вашей матери в дело вступил я. Морнингстар тоже что-то заподозрил. Через черный ход Ваннье приходит к Филипсу и пытается у него выведать, что тому известно.

Филипс молчит, потому что он уже отослал мне поддельный дублон. Адрес на посылке он написал печатными буквами, что подтвердилось потом аналогичными записями в его дневнике. То, что Ваннье об этом не знал, объясняет, почему он не пытался получить подделку у меня. Я не знаю, конечно, что Филипс говорил Ваннье, но очевидно, он сказал ему, что это не работа, а мошенничество, что он знает, откуда монета, и что собирается пойти в полицию или к миссис Мердок. И Ваннье выхватил пистолет и, ударив Филипса рукояткой пистолета по голове, убил его. Обыскав его и квартиру, он не нашел дублона. Поэтому он пошел к Морнингстару, который еще, конечно, не догадывался о подделке. Но Ваннье, вероятно думал, что он догадался. Ударив его рукояткой пистолета в висок, Ваннье открыл сейф, может быть, взял оттуда деньги, может быть, нет, но конечно же, оставил после себя видимость ограбления. Потом Ваннье быстро смылся и прибыл к себе домой расстроенным, потому что дублона он так и не нашел. Переодевшись в свой любимый халат, он отдыхал после трудной работы. Два отлично выполненных, чистых убийства. И причиной этих убийств были вы.

32

Волнуясь, он быстро взглянул на меня, и тотчас перевел взгляд на свой черный мундштук, который судорожно сжимал в руке. Засунув мундштук в карман рубашки, он вдруг встал, потом, сложив вместе ладони, сел, достав носовой платок, он стал вытирать лицо.

— Почему я? — как-то глухо и напряженно спросил он.

— Вы много знали. Вероятно, вы знали о Филипсе, но, может быть, и нет. Это зависит от того, как глубоко вы влезли в это дело. О Морнингстаре вы знали наверняка. Все планы провалились — Морнингстар был убит. Ваннье не мог сидеть сложа руки и думать, что вы об этом никогда не узнаете. Ему надо было заставить вас молчать. Нет, он не собирался вас убивать. Это был бы очень плохой ход. Тогда порвалась бы та петля, которую он набросил на вашу мать. Спокойная, безжалостная, алчная женщина, она превратилась бы в тигрицу, если бы это произошло. В этом случае она забыла бы об осторожности.

Подняв голову, он посмотрел на меня, пытаясь изобразить удивление. Он был подавлен и потрясен.

— Моя мать… что…?

— Не старайтесь меня обмануть, — сказал я, — устал я до смерти от всех тех трюков, на какие способна ваша семейка. Сегодня вечером ко мне на квартиру приехала Мерль. Она и сейчас находится там. До этой она побывала у Ваннье дома. Она ездила, чтобы передать ему некоторую сумму денег. Деньги выплачивались в течение вот уже восьми лет. И я знаю почему.

Судорожно стиснув колени руками, он сидел неподвижный, ушедший в себя. Глаза у него провалились, казалось, его приговорили к смерти.

— Мерль нашла Ваннье мертвым. Приехав ко мне, она сказала, что это она убила его. Давайте пока оставим в стороне причины, заставившие ее сделать такое признание. Я поехал к нему домой и установил, что он был убит еще прошлой ночью. Он был уже как восковая кукла. На полу рядом с его правой рукой лежал пистолет. Этот пистолет походил на пистолет, принадлежавший некоему Хенчу, который жил в квартире, расположенной напротив квартиры Филипса. Кто-то спрятал в квартире Хенча пистолет, из которого был убит Филипс, и взял его пистолет. Хенч был пьяница и, уходя, оставил дверь в свою квартиру открытой. Конечно, еще не доказано, что именно этот пистолет принадлежал Хенчу, но это весьма возможно. Если это так, и Ваннье совершил самоубийство, то значит, он связан с убийством Филипса. С Филипсом он связан также через Луис Морни. Если это не самоубийство (а я не верю, что это самоубийство), то значит, есть еще кто-то, связанный с Филипсом и убивший Ваннье. Самоубийство я отбрасываю по некоторым веским причинам.

— Да? — проговорил он, подняв голову.

Он сказал это ясным, чистым голосом. Несмотря на то, что в его лице сохранялась какая-то болезненность, оно вдруг стало мужественным и открытым. Так бывает, когда в слабом человеке вдруг проснется гордость.

— По-моему, это вы убили Ваннье, — сказал я.

Он мне не ответил.

— Вы были у него прошлой ночью. Он посылал за вами. Он сказал вам, что положение угрожающее, что, если его арестуют, он выдаст и вас. Неужели он не говорил вам ничего такого?

— Да, — сказал Лесли Мердок тихо, — нечто очень похожее. Он был не в своей тарелке, сильно пьян и, казалось, преисполнен чувства власти и злобы. Он сказал, что если попадет в газовую камеру, то я обязательно буду сидеть с ним рядом. Но это еще не все.

— Ну, он сильно преувеличивал. До тех пор пока вы молчали, ему ничто не угрожало. Он это хорошо понимал. Но все-таки он разыграл свою козырную карту. Ведь то, из-за чего вы украли дублон (я знаю, он обещал дать вам денег), было связанно с Мерль и вашим отцом. Теперь я знаю, как все это было. Ваша мать, хотя и в немногих словах, добавила кое-что к тому, что мне уже было известно. Вот этим то он вас и связывал, и довольно крепко. Этим же самым вы оправдывались перед самим собой. Но прошлой ночью он решил использовать кое-что покрепче. Поэтому он рассказал вам правду и сказал, что у него есть доказательства.

Его нервы не выдержали, он задрожал, но в его лице по-прежнему оставалось выражение гордой отрешенности.

— Я выхватил пистолет (его голос чуть не задрожал от счастья), — ведь все-таки она моя мать.

— Ваши чувства понятны.

Он вдруг встал и выпрямился.

— Потом я подошел к креслу, в котором он сидел, и приставил пистолет к его лицу. Он пытался вытащить пистолет из кармана халата, но не успел. Я отобрал у него пистолет, а свой пистолет положил к себе в карман. Приставив пистолет к виску, я сказал, что убью его, если он не представит мне эти доказательства. Он покрылся потом и, заикаясь, стал говорить, что просто дурачил меня. Тогда, чтобы припугнуть его, я взвел курок.

Он вытянул руку перед собой. Рука дрожала, но стоило ему посмотреть на нее — дрожь прекратилась. Опустив руку, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Пистолет выстрелил сам собой, я не нажимал на крючок. Вероятно, у него было легкое действие. Я отпрыгнул к стене и сшиб со стены какую-то висевшую там картину. Неожиданный выстрел испугал меня. Это избавило меня от брызг крови, которая хлынула из него. Умер он мгновенно. Я вытер платком пистолет и вложил ему в правую руку. Потом бросил пистолет рядом с ним. Я не убивал его, произошел несчастный случай.

— Ну зачем вы все портите? — усмехнулся я. — Разве это не было благородное, чистое убийство?

— Конечно, у меня нет доказательств, но все произошло случайно. Вероятно, я бы мог его убить. Что вы скажете насчет полиции?

Я встал, пожал плечами. Усталость и опустошенность овладели мной. У меня болело горло, болела голова, мне стало вдруг трудно следить за ходом своих мыслей.

— Не знаю, — сказал я, — полиция меня не любит. Они думают, что я скрываю от них информацию, и видит бог, они правы. Возможно, они привлекут вас. Но если вас там никто не видел, если там нет отпечатков ваших пальцев, или если они там есть, но вы стоите вне подозрений, так что вас нельзя привлечь для их проверки, то они даже и не подумают о вас. Ну, а если они знают о дублоне, то я не знаю, что с вами будет. Все зависит от того, как вы будете держать себя с ними.

— Я думаю только о матери, — сказал он. — О себе я забочусь очень мало. Я всегда был неудачником.

— С другой стороны, — сказал я, не обратив внимания на его жалостную речь, — если у пистолета в самом деле легкое действие, наняв опытного адвоката и чистосердечно во всем признаться, вы можете быть уверены, что ни один суд присяжных не признает вас виновным. Они не любят шантажистов.

— Нет, — сказал он, — у меня нет защиты, в сущности, я ничего не знаю о шантаже. Ведь Ваннье просто предложил мне заработать деньги, которые мне были позарез нужны.

— Ух-ху, — сказал я, — если суду потребуется информация, связанная с шантажом, то ваша старуха выручит вас. Она прекрасно понимает, что ваша шея это ее шея.

— Ужасно, — сказал он, — ужасно то, что вы говорите.

— С пистолетом вам здорово повезло. Кто только не возился с ним, то ставя, то стирая отпечатки. Против этой моды и я не устоял. Если рука, окоченела, это дохлый номер. Но мне надо было это сделать. Морни обманом удалось заставить свою жену поставить на пистолете отпечатки. Он уверен, что это она убила Ваннье, ну а она, вероятно, думает, что убил он.

Он пристально смотрел на меня. Я закусил губу. Твердая, почти стеклянная корка покрывала ее.

— Ну что ж, мне пора, — сказал я.

— Как вы считаете, сумею я из всего этого выпутаться?

В его голосе опять зазвучало плохо скрываемое высокомерие.

— Можете успокоиться, выдавать вас я не собираюсь. Никаких других гарантий я вам дать не могу. Если я буду привлечен к этому делу, то буду вести себя сообразно обстоятельствам. Я не буду заострять внимание на моральных проблемах. Я не коп, не осведомитель, не прокурор. Вы утверждаете, что это был несчастный случай. О'кей, пусть будет по-вашему, я ведь не очевидец. И доказательств у меня тоже нет. Я работал на вашу мать, и в какой-то мере она может рассчитывать на мое молчание. Я не люблю ее и не люблю вас. Я не люблю ваш дом. Я даже не люблю вашу жену. Но я люблю Мерль. Она устала и изнервничалась, она почти на грани помешательства, и все-таки она прекрасна. Я знаю, что ей пришлось пережить в вашей, черт бы ее побрал семейке за эти восемь лет. И я знаю точно, что она никого не выбрасывала из окна. Вот что я хотел сказать по этому вопросу. Вас это устраивает?

Он пробормотал что-то совсем непонятное.

— Я отвезу Мерль к ее родителям, — сказал я. — Я просил вашу мать, чтобы она приказала отослать ее вещи ко мне домой. Она так была занята пасьянсом, что могла забыть, поэтому прошу вас, проследите, чтобы это было сделано. Хорошо?

Он тупо кивнул. И вдруг заговорил срывающимся, тихим голосом:

— Вы собираетесь… именно так? А я даже… я даже… не поблагодарил вас. Неизвестный, посторонний мне человек… рискует ради меня… я просто не знаю, что сказать.

— Просто я так привык работать, — сказал я. — Главное — улыбка и ловкость рук. И еще глубокая и искренняя надежда, что я не увижу вас за решеткой. Спокойной ночи.

Я повернулся и пошел к двери. Захлопнув дверь, я вышел из дома и пошел мимо кирпичной стенки. В последний раз погладил я по голове нарисованного на ней масляной краской негритенка и потом прямо через освещенную луной лужайку мимо огромного деодара спустился на улицу к своей машине.

Я поехал в сторону Голливуда и купил по дороге бутылку хорошего виски. Зарегистрировавшись в отеле «Плаза», я поднялся к себе в номер и, присев на край постели, отхлебнул прямо из горлышка.

Своего рода снотворное.

Потом я разделся и лег. Уснул я, правда, не скоро.

33

Было три часа дня. У двери моей квартиры на ковре выстроились в ряд пять чемоданов. Первым в этом ряду был мой чемодан из воловьей кожи с изрядно потертыми боками. Бедняге пришлось побывать в багажниках сотен автомобилей. Потом стояли два великолепных чемодана с наклейкой авиа и монограммой Л.М. За ними следовал старый черный чемодан из искусственной кожи, на котором были буквы М.Д. Последним стоял маленький чемоданчик, который, наверное, был куплен в какой-нибудь аптеке всего за полтора доллара.

Доктор Карл Мосс только что закрыл за собой дверь, оставив приторный запах сигары Фатима. Уходя, он проклинал меня, потому что из-за меня опоздал на прием к своим ипохондрикам. А я прокручивал в своей усталой голове только что состоявшийся разговор. Я спросил его, через какое время Мерль будет совершенно здорова.

— Все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «здоровье». Ее чувства всегда были возвышенными, в ней совсем нет животных инстинктов. Если говорить красиво, то она дышит воздухом горных вершин. Из нее вышла бы идеальная медсестра. Возможно, она прибегнет к религии с ее узостью, стилизованными эмоциями, с ее суровой чистотой. Но, скорей всего, она станет одной из тех брюзгливых старых дев, которые сидят в публичных библиотеках и регистрируют книги.

— Да будет вам, — сказал я. В ответ этот умный еврей только скептически улыбнулся и вышел.

— И потом, откуда вам известно, что они старые девы, — сказал я ему вслед, но дверь уже закрылась, и он меня не слышал.

Закурив сигарету, я подошел к окну, и в это время Мерль вышла из спальни. Под глазами у нее были темные круги, в лице ни кровинки, но сама она была спокойна. Она чуть-чуть подкрасила губы.

— Подрумяньте себе щеки, — сказал я ей, — а то вы похожи на белоснежку.

Она послушалась и пошла опять в спальню. Вернувшись назад, она заметила чемоданы и сказала с нежностью:

— Лесли прислал мне два своих чемодана.

Я буркнул «ага» и посмотрел на нее. Она была очень хорошо одета. На ней были светло-коричневые брюки с длинной талией, коричневая с белым блузка и оранжевый шарф. На ногах дорогие туфли. Очки она не надела. Большие, ясные, темно-голубые глаза смотрели немножко сонно. Волосы были по-прежнему туго стянуты на затылке, но тут уж ничего нельзя было поделать — ей нравился такой стиль.

— Как мне неудобно, — сказала она. — Сколько я всем доставляю хлопот.

— Не расстраивайтесь из-за чепухи, — сказал я. — Я уже говорил с вашим отцом и с вашей матерью. Они на седьмом небе от радости. Ведь за все восемь лет они виделись с вами только два раза. У них было такое чувство, будто они навсегда вас потеряли.

— Я так рада повидать их, — сказала она, разглядывая ковер. — Миссис Мердок так добра, что дает мне отпуск. Ей будет очень трудно без меня.

Смущаясь, она рассматривала свои ноги в брюках, точно она видела их впервые. Сжав колени, она положила на них стиснутые руки.

— Нам с вами пора поговорить, — сказал я, — да и вы тоже могли бы кое-что мне рассказать. Сейчас самый подходящий момент. Ведь не могу же я ехать через все Соединенные Штаты, имея за спиной человека с нервным расстройством.

Она поднесла сжатый кулачок ко рту и украдкой посмотрела на меня.

— Прошлой ночью… — сказала она и замолчала, покраснев.

— Простите, но придется потревожить эту рану, — сказал я, — прошлой ночью вы сказали, что убили Ваннье, а потом сказали, что не убивали. Я знаю, что вы не убивали. Это установлено.

Она отняла кулачок ото рта и наконец-то смогла расслабиться.

— Когда вы там появились, он давно уже был мертв. Вы должны были передать ему деньги от миссис Мердок.

— Нет… от себя, — сказала она. — Хотя конечно, это было деньги миссис Мердок. Ведь я перед ней в неоплатном долгу. Конечно, она совсем не платит мне зарплату, но едва ли…

Тут уж я не сдержался.

— То, что она не платит вам зарплату, еще один характерный штрих, а то, что вы в неоплатном долгу перед ней — поэтическое преувеличение, не больше. Как истая янки, она выжимала из вас все, что только можно было выжать. Теперь это уже неважно. Ваннье покончил с собой, потому что был изобличен в мошенничестве. С ним все ясно. Ваше поведение легко понять, если знать ваше прошлое. Когда вы увидели в зеркале его мерзкую улыбку, с вами случился сильнейший нервный шок, который вызвал в вашей памяти воспоминание о другом шоке, бывшем очень давно. Это и привело к тому, что вы придумали бог знает что.

Робко поглядев на меня, она согласно кивнула.

— И вы никогда не выбрасывали из окна Гораса Брайта, — сказал я.

Она вздрогнула и страшно побледнела.

— Я… я… — она, потрясенная, поднесла ладонь ко рту, глядя на меня.

— Я не стал бы затевать этот разговор, — сказал я, — если бы доктор Мосс не сказал мне, что все обойдется и что лучше всего это сказать сейчас. Я знаю, вы думаете, что вы убили Гораса Брайта. Я знаю, у вас были для этого основания, и когда появилась возможность, мне кажется, на какое-то мгновение у вас могло появиться чувство мести, но это было бы против вашей природы, и вы боролись с собой. Именно, в этот миг с вами и случился обморок. Конечно он упал из окна, но не вы его выбросили.

Я сделал паузу. Она сидела, крепко стиснув одной рукой другую.

— Вам внушили эту мысль, — продолжал я, — и это делалось спокойно и обдуманно, с той холодной жестокостью, на которую способны только некоторые женщины. Взгляните на теперешнюю миссис Мердок. Разве придет вам в голову, что одним из мотивов была ревность? Однако, ревность несомненно была, но кроме нее, тут был магнит посильнее, — и этим магнитом была пятидесятитысячная страховка, последнее, что осталось от рухнувших надежд на счастье. Как все такие женщины, она любила своего сына странной, дикой, эгоистической любовью. Холодная, жестокая и бессовестная, не знавшая ни милосердия, ни, жалости, она воспользовалась вами как щитом еще до того, как ее стал шантажировать Ваннье. Для нее вы были козлом отпущения. Отбросьте подавленность и приниженность, в которой жили все это время, и вы все поймете и поверите в то, что я вам говорю. Хотя это и тяжело и неприятно.

— Это совершенно невозможно, — тихо проговорила она, смотря мне куда-то в переносицу. — Миссис Мердок чудесно ко мне относилась все это время. Это верно, что я не помню, как все это, было, но разве можно говорить такие ужасные вещи о людях.

Я достал белый конверт, в котором лежали два снимка и негатив, подошел к ней и положил снимок ей на колени.

— О'кей, посмотрите-ка на этот снимок. Ваннье сделал его, находясь случайно на улице.

— Да, это мистер Брайт, — сказала она, взглянув на снимок, — очень плохой снимок, правда? А это миссис Мердок, она тогда была миссис Брайт, стоит у него за плечами. Что с мистером Брайтом? Он точно с ума сошел.

Подняв голову, она посмотрела на меня. На ее лице отразилось неподдельное любопытство. Она была очень мила.

— Это еще что, — сказал я, — вы бы посмотрели на него секунду спустя, когда он был в полете.

— Что он был?

— Послушайте, — сказал я, — на этом случайном снимке снят как раз тот момент, когда миссис Элизабет Брайт Мердок выбрасывает своего первого мужа из окна его офиса. Это самая первая секунда его падения. Вы только посмотрите, как он держит руки, как он кричит от страха. А теперь посмотрите на ее лицо. Какое бешенство, какая ярость! Неужели вам еще неясно? Вот этот снимок хранил Ваннье все эти годы. Это и было его доказательство. Ни мать, ни сын никогда его не видели. Они даже не верили в то, что он существует. Но они ошибались. Счастливый случай помог мне найти этот снимок. Вероятно, в этом и проявился закон справедливости. Начинаете наконец понимать?

Она еще раз посмотрела на снимок и отложила его в сторону.

— Миссис Мердок всегда была добра ко мне, — сказала она.

— Все это время она использовала вас в своих целях, — сказал я несколько напряженным тоном, словно режиссер после неудачной репетиции. — Эта женщина умна, груба и терпелива. Она знает свои комплексы. У нее каждый цент на учете, а среди людей ее круга такое не часто встретишь. В этом я отдаю ей должное. Я бы с наслаждением отдал ей должное, выстрелив в нее из двустволки, и только мое нежное воспитание удерживает меня от этого.

— Пусть будет так, — сказала она.

И я понял, что вероятно, лишь треть из всего того, о чем я говорил, задержалось у нее в голове. Да и в это было трудно поверить.

— Не надо показывать этот снимок миссис Мердок. Она ужасно расстроится.

Я взял снимок, изорвал его на мелкие кусочки и бросил в мусорную корзину.

— Возможно, вы когда-нибудь пожалеете об этом, — сказал я, умолчав о том, что у меня остался еще один снимок и негатив. — Возможно, проснувшись однажды ночью три месяца или три года спустя, вы вдруг поймете, что я говорил вам правду и, может быть, вы захотите еще раз взглянуть на эту фотографию. А может быть, я и ошибаюсь. Ну что ж, теперь с этим покончено, и это прекрасно. Теперь все будет прекрасно. Пойдемте, спустимся вниз и сядем в мою машину. Я повезу вас в Вайчита, к вашим родителям. А к миссис Мердок, я надеюсь, вы никогда уже не вернетесь. Или я опять ошибаюсь? Ну да хватит об этом. Идемте.

— У меня совсем нет денег, — сказала она.

— У вас есть деньги. Миссис Мердок послала вам пятьсот долларов, и они лежат у меня в кармане.

— Ах, она чудо что за женщина, — сказала она.

— В аду ее давно заждались, сказал я и пошел на кухню. Там я выпил на посошок, но это меня нисколько не утешило. Хотелось схватить что-нибудь большое, стеклянное и трахнуть об пол.

34

Меня не было десять дней. Родители Мерль были добрые, нерешительные и терпеливые люди. Они заплакали, слушая мой рассказ, в котором я сделал кое-какие необходимые сокращения. Они были страшно рады возвращению дочери, им было так приятно заботиться о ней. Конечно, чувство вины угнетало их, но я был уверен, что со временем это пройдет.

Когда я собрался уезжать, Мерль в своем домашнем переднике раскатывала тесто для пирогов. Она вышла проводить меня, не сняв передника и, поцеловав меня в обе щеки, заплакала и убежала. Потом на крыльцо вышла ее мать и, улыбаясь мне как родному, махала мне вслед рукой до тех пор, пока мой автомобиль не скрылся из вида.

Во мне очень долго жило странное чувство, словно написал прекрасное стихотворение, но потерял его и никак не могу вспомнить.

Вернувшись, я сразу позвонил Бризу, и получив его согласие, поехал к нему поговорить о деле Филиппа. Здравый смысл и логика рассуждений позволили быстро во всем разобраться. Супруги Морни к делу не привлекались. Правда, кто-то позвонил в полицию, и сказав, что в доме Ваннье произошло убийство, повесил трубку. Отпечатки пальцев на пистолете не понравились специалисту по отпечаткам. Были взяты пробы с рук для исследования содержания пороховых нитратов. Нитраты были обнаружены, и было решено, что это самоубийство. Потом один сыщик из Центрального бюро по уголовным делам обратил внимание на то, что пистолет Ваннье очень похож на описание пистолета, который разыскивается полицией. Хенч сказал, что это его пистолет, что и подтвердилось, когда на спусковом крючке нашли полустертый отпечаток его большого пальца.

Получив хорошие отпечатки пальцев Ваннье (им это было гораздо легче сделать, чем мне), они еще раз обследовали квартиры Филипса и Хенча. Отпечатки пальцев Ваннье были найдены на кровати Хенча, а в квартире Филипса его отпечатки были найдены в туалете на рычаге сливного бака. Заручившись фотографиями Ваннье, они спросили людей, живших поблизости. Действительно, несколько человек подтвердили, что видели его на улице. Замечательно, что никто из живших в доме не видел его.

Отсутствовал пока мотив убийства. Но тут им оказал любезность Тигер, которого схватили в Солт-лэйк-сити. Он пытался продать дублон Брашера одному нумизмату, который решил, что монета подлинная, и заподозрил кражу. В отеле, где Тигер остановился, нашли еще дюжину подделок. В полиции он во всем сознался, показал подлинную монету и способ, которым он отличал ее от подделок. Где ее взял Ваннье, он не знал, а владелец ее так и не объявился. Дело было закрыто, так как было установлено, что Ваннье совершил убийство. Было решено, что после этого он покончил с собой, хотя в этом и были сомнения.

Тигера через некоторое время выпустили, потому что он никого не убивал, а обвинялся всего лишь в преднамеренном мошенничестве. По законам штата Юта, где он был арестован, он был признан невиновным, так как золото он купил законным путем, а подделка старинных монет штата Нью-Йорк не подходила под статью о подделках в штате Юта.

В признание Хенча они никогда не верили. Бриз сказал мне, что они сделали это, чтобы надавить на меня. Бриз считал, что я все расскажу, потому что мою совесть будет мучить невиновность Хенча. Правда, Хенчу от этого не стало легче. Ему пришили дело об ограблении нескольких винных лавок и связь с неким Гаэтано Приско, который обвинялся в убийстве. Я не знаю, был ли Приско родственником Палермо, но арестовать его не удалось.

— Ну и как? — спросил Бриз после того, как он рассказал мне все это.

— Два неясных вопроса, — сказал я, — почему Тигер смылся и почему Филипс жил на Корт-стрит под чужим именем?

— Тигер смылся потому, что лифтер сказал ему, что старик Морнингстар убит, и он почувствовал, что запахло жареным. А Филипс взял фамилию Ансон из-за того, что он совсем разорился и не смог платить налоги. Это объясняет заодно и то, что он связался с таким делом, которое было темным с самого начала.

Я кивнул в знак согласия.

Бриз пошел проводить меня до двери. Положив свою тяжелую руку мне на плечо, он слегка сжал мне его пальцами.

— Вы помните, как той ночью у себя в квартире вы кричали мне и Спенглеру о деле Кэссиди?

— Да.

— Потом вы сказали Спенглеру, что никакого дела Кэссиди не было. Но оно было, только под другим именем. И я им занимался.

Хлопнув меня по плечу, он открыл мне дверь, и улыбнувшись, посмотрел мне прямо в глаза.

— После этого дела, — сказал он, — я даю иногда шанс некоторым парням, хотя, может быть, они того и не заслуживают. Это, пожалуй, единственное, что могут сделать такие рабочие лошади, как вы или я против этих грязных миллионов. Всего вам доброго.

Была уже ночь. Я сидел у себя дома, переодевшись во все домашнее. Я сделал себе коктейль и сел за шахматный столик, чтобы разыграть одну из партий, сыгранных Капабланкой. В ней было сорок девять ходов. Это была прекрасная партия, спокойная и безжалостная, развивавшаяся с той неумолимостью, которая вызывает дрожь восхищения.

Закончив ее, я подошел к окну и вдохнул ночной воздух. Потом пошел на кухню, и, вымыв стакан, налил в него ледяной воды из холодильника. Сделав несколько глотков, я посмотрел в зеркало, висевшее над раковиной, и сказал:

— Ты и Капабланка.