Окончательный расчет

ГЛАВА 6

Лучше бы Клавдия не мечтала о душе. После него ощущения чистоты не появилось. А совсем-совсем наоборот. В гулком мрачноватом помещении, где с потолка капали холодные капли, а из душа хлестало, как плеткой (отрегулировать не было никакой возможности по той простой причине, что душ открывался и закрывался банщиком из другой комнаты), брезгливой Дежкиной показалось, что она попала в чистилище, где человеческие грехи и грязь нарастали на стенах веками и никакими силами их уже не смыть. Более того, они носятся в воздухе вместе с густым паром и облепляют тебя сами.

Впрочем, хоть какая-то польза от душа была. Она словно бы свыклась с тем фактом, что оказалась в тюрьме. С одной стороны, это был, конечно, шок, а с другой, брезгливость ее от вони, от грязи, от соседства настоящих преступников притупилась, и все стало не таким уж страшным.

Даже ее сокамерницы теперь не выглядели пугающе — просто несчастные женщины.

Тем не менее она после душа вымыла руки под краном, увидев, что ее изобретение вовсе не является эксклюзивным — только здесь кран холодной и горячей воды соединяла полоска марлевого бинта.

Ей даже удалось съесть несколько ложек густого горохового супа.

— Видно, наша кухня не пришлась вам по вкусу? — спросила актриса красивым голосом.

— Нет, — почему-то смутилась Клавдия, — просто не хочу есть.

— Тогда не соизволите ли передать мне вашу тарелку? Я, знаете ли, аппетита не потеряла.

Клавдия с радостью отдала остатки Красильниковой, и та, словно это было изысканное блюдо, а не объедки, элегантно отправила гороховый суп ложку за ложкой в свой красивый чувственный рот.

Клавдию так и подмывало спросить Веру Федоровну, за что же она-то здесь оказалась, но та сама догадалась.

— Вы знаете, что такое амплуа?

— Представляю, только очень смутно, — призналась Клавдия.

— Это, собственно говоря, характер. Если вы человек жизнерадостный — вам никогда не стать трагической актрисой, а если вы смелая и красивая — вам прямая дорога в героини. Это сейчас несут чушь, что амплуа, дескать, устарели. Ничего подобного. Вот я — самое убедительное тому подтверждение. Знаете, всю жизнь роли героинь играла. От Катерины в «Грозе» — плохонькая пьеса — до Электры Еврипида.

Клавдия давно не была в театре, а больше видела Красильникову в кино, где та, впрочем, тоже играла роли вполне героические.

— А ведь я простая девчонка с Трехгорки. В сорок девятом поступила в театральное училище по комсомольской путевке.

— Как? — не поверила своим ушам Клавдия.

— По распределению, — подтвердила Красильникова. — Вы, наверное, знаете, что в те годы очень сильная у нас борьба с космополитами была. Очень сильно тогда наука и искусство поредели. Особенно в театре и кино. Я-то что! Моя подруга на год старше — главным редактором «Мосфильма» стала. Это в восемнадцать лет. И ничего, до старости руководила.

Красильникова красиво прищурила глаза, отдаваясь воспоминаниям. Но паузу выдержала ровно такую, чтобы не потерять интереса слушателей.

— Так вот, простая же девчонка была, можно сказать, душевная, а меня — в героини. Знаете, ведь весь внутренний мир пришлось перестраивать.

— А с кем живет Меньшиков? — спросила молоденькая сокамерница, придвигаясь поближе к интересному разговору.

— Не знаю, — пожала плечами Красильникова.

— А правда, что Виктюк «голубой»?

Красильникова брезгливо поморщилась:

— Вот вам наглядный пример — театр продолжается в жизни.

— А сколько артист получает?

— Артист много получает, — мягко улыбнулась Красильникова. — Артист — настоящий артист — получает бессмертие. Но ближе к делу. Вас наверняка интересует, как я сюда попала?

Клавдии стыдно было признаться, что это ее действительно интересует больше всего, но она честно кивнула.

— Амплуа, — легко сказала Красильникова. — Трагическая героиня. Я мужа своего зарезала.

— Ой, — ахнула молоденькая, — изменял?

— Измена? Да, пожалуй, что так, — тонко улыбнулась Красильникова. — Но если вы имеете в виду физическое соитие вне семьи, то муж совершал это всю нашу жизнь, впрочем, я тоже. Но это была скорее духовная измена.

Клавдия невольно отодвинулась от трагической героини.

Красильникова посмотрела на нее чуть ли не сочувственно.

— Ах, моя милая, если бы я сама могла от себя отодвинуться. Убить человека на сцене оказалось куда проще, чем в жизни. Никакого высокого трагизма — одна кровь и физиология.

— А что он сделал?

— Он снялся в рекламе, — сказала Красильникова. — Вот такой позор.

Молоденькая сокамерница вытаращила глаза. Клавдия покачала головой:

— Что, правда?

— Он предал высокое искусство, — без патетики, даже как-то обыденно произнесла Красильникова.

И Клавдия в первый раз в жизни оправдала преступление.

«Если бы все убийства происходили по этой причине, — подумала она, — я бы подалась в адвокаты».

В этот день больше ничего примечательного не произошло.

Только после ужина, на прогулке по узкому зарешеченному дворику, Красильникова остановилась и подняла глаза к небу.

Клавдия поняла, что актриса не просто любуется летней голубизной, она что-то такое важное совершает.

— Молится, — шепотом подсказала Клавдии молоденькая сокамерница.

— Ничего подобного, — тут же отреагировала актриса. У нее оказался превосходный слух. — Я читаю стихи.

— А вы не могли бы почитать вслух? — попросила Клавдия.

— Могла бы, но это не имеет значения — вслух или про себя.

— Как это?

— Очень просто. Знаете, что такое ноосфера?

— Читала.

— Режиссер Васильев, например, считает, что спектакли надо играть вообще без зрителя. Энергия все равно попадет в ноосферу.

Клавдия невольно улыбнулась.

— А вы попробуйте. Правда-правда. Вот постарайтесь какое-то свое заветное желание передать в небо. Можете вслух, можете молча. Результат от этого не зависит.

— А от чего?

— От силы желания.

Клавдия пожала плечами. Но все оставшееся время прогулки незаметно поглядывала на небо и скандировала мысленно: «Инна, беги! Инна, спрячься!»