Октавия

Глава шестнадцатая

Начиная с этого момента мною овладела слепая ярость. Для меня существовало только одно — отдать долги «Сифорд-Бреннан» и доказать этой пронырливой лисе — миссис Смит и Гарэту, что я вполне способна найти работу и сама позаботиться о себе.

На следующий день я продала все свои украшения. Почти все они, кроме жемчуга, доставшегося мне от бабушки, были подарены мне моими приятелями, которые оказались очень щедрыми. Я получила за все девять тысяч фунтов. По словам ювелира, времена пошли не те, но я, по крайней мере, могла хоть чуть-чуть успокоить налоговую инспекцию, а также заплатить за телефон и услуги по дому. Приглашенная мной оценщица из дорогого комиссионного магазина купила почти весь мой гардероб за шестьсот фунтов, хотя мне это обошлось раз в десять дороже. Когда она копалась в моих вещах, я почувствовала себя так, как будто с меня сдирали кожу и при этом еще посыпали солью. Я оставила себе несколько самых любимых платьев. Кроме кое-какой мебели, картины Котмана, подаренной мне Ксандром в день, когда мне исполнилось двадцать один год, и картины с изображением райского сада над моей кроватью, все принадлежало компании.

Вечером позвонил Ксандр.

— Дорогая, как ты там? Я собирался позвонить тебе еще вчера, но умирал от простуды, а сегодня не было ни минуты свободного времени. Как прошла твоя беседа с Гарэтом?

— Я бы не сказала, что спокойно, — ответила я. — Радоваться нечему. А как прошло твое сегодняшнее утро?

— Да тоже не сказал бы, что спокойно. Он, безусловно, знает, как бить лежачего. Я уж подумывал об уходе, а потом решил, что, пожалуй, стоит остаться и посмотреть, сможет ли он вернуть нам былую репутацию. Он производит впечатление, правда?

— Гнетущее, безусловно.

— Смотри, не скажи это в Гате или Клермоне, или где-нибудь еще, — сказал Ксандр. — Но должен тебе признаться, он мне даже нравится. Он такой откровенно безжалостный.

— Et tu Brute[8], — сказала я. — Послушай, как скоро я могла бы выставить на аукционе «Сотбис» две свои приличные картины?

— Через пару месяцев, но ты не можешь продавать картины — это богохульство.

Потребовалось долго убеждать его в том, что это необходимо.

Следующую неделю я провела в переговорах с управляющими банками, главными бухгалтерами, чиновниками налоговых служб, пока не убедилась в том, что сделала все возможное. Я даже, смирив гордыню, написала своей матери, но в ответ получила закапанное джином письмо, в котором говорилось, что она ничем не может помочь, потому что у нее самой проблемы с деньгами. «Ты не можешь запустить свои вороватые ручонки и в семейные деньги, — заключила она злорадно, — ими смогут распоряжаться только дети Ксандра или твои, если они когда-нибудь у тебя будут».

Единственным выходом было забеременеть.

Заплатив все, что можно, я осталась должна пару тысяч долларов налоговой инспекции и 3 400 фунтов «Сифорд-Бреннан». Те и другие снисходительно согласились на отсрочку.

Жара держалась уже шестую неделю. В каждом выпуске новостей звучало обращение к населению с призывом экономить воду и предупреждение об угрозе засухи. Крупный рогатый скот перевозили через всю страну в наименее засушливые районы. В этой удушливой жаре я тащилась по Лондону, пытаясь найти работу и жилье. Никогда не думала, что это будет так сложно.

Благодаря одному преданному бывшему любовнику, который, несмотря на мой вспыльчивый характер и отсутствие пунктуальности, снимал меня в рекламных роликах для «Ривсона», я была уверена в том, что легко смогу получить работу такого рода. Но оказапось, что «Эквити»[9] в последние два года постепенно прекратил свое существование, так что я не смогла бы получить работу в телевизионной или кинорекламе, даже, если бы десять миллионов умирающих от голода безработных актрис не искали себе работу.

С работой фотомодели дело обстояло еще катастрофичней. Побывав в нескольких студиях, я везде получила отказ. Видимо, я утратила свой блеск. В ушах так и звучали слова Гарэта о том, что мне уже не семнадцать, и это заметно. Первый фотограф, с которым я договорилась о работе, отказал мне, потому что я явилась с часовым опозданием. Другой, заставив меня в течение четырех часов демонстрировать в духоте меховые шубы и требуя от меня выносливости дрессированной лошади, выгнал меня, когда я начала возражать. Третий уволил за то, что я слишком долго наносила макияж. Найдя еще одно агентство, я предприняла и там две неудачные попытки работать. В результате в рубрике светской хроники одной из газет появилась гнусная статейка о моей неспособности сосредоточиться на чем-то одном. После этого никто больше не собирался брать меня на работу. Так или иначе, но Гарэт был прав: целый день смотря в камеру, больное сердце не исцелить.

Я переключилась на агентства, предоставляющие секретарскую работу. Я интересовалась тем, что они могут мне предложить. Они в ответ интересовались тем, что могу предложить им я. Постепенно я поняла, что абсолютно ничего не умею. Я нашла работу в одной из фирм, расположенных в Сити, где в мою обязанность входила регистрация документов. Но и тут — опять катастрофа: за два дня я совершенно разрушила их систему учета. После этого агентство предложило мне работу секретаря в приемной.

— Все, что от вас требуется, мисс Бреннан, это быть приветливой и направлять посетителей на нужный этаж.

Мне казалось, что я справлялась с этим, но на четвертый день моей работы меня вызвала заведующая кадрами.

— Секретари в приемной должны быть дружелюбными, готовыми помочь. К тому же от них зависит первое впечатление от фирмы, которое получает посетитель. Боюсь, что вы слишком высокомерны, мисс Бреннан. В наше время нельзя смотреть на людей свысока. Все сходятся во мнении, что у вас плохие манеры.

«Плохие манеры!» — сразу возникали ассоциации с пришедшим в упадок величественным домом. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, что она выставляет меня. На третьем месте я улыбалась и улыбалась, пока у меня не заболела челюсть. Я продержалась до четверга. Тут мне кто-то сказал, что я должна сесть на коммутатор. Еще никто и никогда не расставался с ним так быстро, как я. После того, как я дважды разъединила управляющего с его возлюбленной и четыре раза прервала закрепляющий сделку разговор коммерческого директора с Нигерией, пришла старшая секретарша с подсиненными волосами и лоснящейся красной физиономией и наорала на меня. Не выдержав, я наорала в ответ. Когда в пятницу утром я получила мой первый конверт с заработанными деньгами, в нем находилось и уведомление о моем увольнении.

Наверное, все это было неплохо для формирования характера, но не ахти как для морального состояния. Кроме того, я усвоила горькую истину, что красота в большой степени производное от времени и денег. В старые добрые времена, когда я могла позволить себе спать до обеда и проводить весь день, загорая, питая свое лицо кремом, приводя в порядок ногти и себя в надлежащий вид перед выходом в город, ничего не стоило хорошо выглядеть. Теперь наступили другие времена. Надо было встать в восемь, чтобы успеть на работу к половине десятого, ехать в метро, стиснутой до полусмерти толпой пассажиров, целый день крутиться, не имея возможности даже взглянуть на себя в зеркало и возвращаться без сил домой не раньше семи. Я похудела еще на семь фунтов. От моей самоуверенности ничего не осталось. Впервые в жизни я шла по улице, и никто не смотрел мне вслед. Каким-то образом это даже приносило облегчение.

После того, как мне отказали и в этом агентстве, я обзвонила нескольких старых друзей, владеющих небольшими модными магазинчиками. Реакция у всех была одинаковой. Либо у них проходило сокращение, либо они говорили, что работа такого рода будет слишком скучна для меня, что на самом деле означало, что мне просто не доверяют.

По вечерам я искала квартиру, что приводило меня в полное уныние. Рассчитывая только на себя, я не могла себе позволить ничего даже более-менее сносного, а в своем нынешнем моральном состоянии одна мысль поселиться с другими девушками приводила меня в ужас. Все эти яичницы, висящие над ванной трусики и взрывы смеха при обсуждении вчерашних подвигов! И не потому, что я не могла видеть новые лица, а потому, что я была настолько подавлена, что вряд ли их устроило бы мое общество. К тому же, у меня быстро кончался валиум, осталось всего шесть штук, не хватит даже, если захочешь отравиться. К своему врачу я не обращалась, так как слишком ему задолжала. По ночам я не могла уснуть, металась и ворочалась, изнывая от тоски по Гарэту, мучаясь от того, что вынуждена была оставить свою любимую квартиру — мое единственное убежище. Где-то в глубине сознания, как дрожащий язычок змеи, мелькала мысль об Андреасе Катце. Если бы я приняла его предложение быть фотомоделью, это бы меня выручило, но я знала, стоит мне попасться Андреасу, и я никогда от него не избавлюсь. Меня засосет, как в зыбучие пески. Даже Ксандр предал меня. Не звонил в течение нескольких дней. Должно быть, Гарэт взял его в оборот.

Я должна была переезжать в субботу. В четверг я сидела среди чемоданов, углубившись в «Ивнинг Стендард», сдерживая слезы, размышляя о том, не стоит ли подумать насчет объявления: «В добропорядочную семью из Масвелл Хилла требуется помощница по уходу за ребенком. 15 фунтов в неделю».

Тут зазвонил телефон. Я кинулась на него, как кошка, все еще тайно надеясь, что это может быть Гарэт. Но это была Лорна, которая спросила, нельзя ли приехать и остаться на ночь. Меньше всего на свете мне сейчас это было нужно. Но у меня возникло мазохистское желание выяснить, что замышляет Гарэт.

— Тебе придется только смириться с неудобствами. Я послезавтра переезжаю.

— Если для тебя это не слишком обременительно. Мне бы так хотелось увидеться с тобой!

Она появилась около шести, внеся суматоху со своими чемоданами и многочисленными свертками.

— Я прямо помешалась на модной одежде! — были ее первые слова. — Гарэт меня пригласил провести сегодняшний вечер вместе.

Я не могла этого вынести, сидя в квартире и наблюдая, как она прихорашивается и душится для него.

Я проводила ее в комнату, а сама пошла в спальню и позвонила моему бывшему возлюбленному Чарли с просьбой вытащить меня куда-нибудь.

Он был в восторге.

— Боже, как здорово, что ты возникла, детка! Наконец-то гора пришла к Магомету. Я вчера выиграл в покер 500 фунтов, так что можем пойти, куда только захочешь. Я заеду за тобой около девяти.

— А пораньше не сможешь?

— Постараюсь, дорогая.

Я вошла в спальню Лорны. Она примеряла новое оранжевое платье, которое только что купила.

— Как ты думаешь, я понравлюсь в нем Гарэту? — спросила она, вытягивая шею, чтобы лучше рассмотреть в зеркале свою спину.

— Да, — сказала я откровенно. — Ты выглядишь прекрасно. Между прочим, я тоже ухожу. Около девяти.

— О, Гарэт заедет без четверти, так что вы увидитесь.

Она была в ванной, когда зазвонил телефон. Дрожащей рукой я схватила трубку, каким-то образом зная, что это Гарэт.

— Лорна в ванной, — торопливо сказала я. — Что-нибудь ей передать?

— Да. Скажи ей, что я немного запоздаю и буду около половины десятого.

— Хорошо, — сказала я.

— Как поживаешь? — отрывисто спросил он.

— Хорошо, — запинаясь произнесла я. — А ты?

— Устал. Слишком много приходится работать. На следующей неделе мы улетаем с твоим братом на Ближний Восток, чтобы, по крайней мере, прояснить картину. Ты нашла себе квартиру?

— Да, спасибо, — ответила я. — Завтра переезжаю.

— А как с работой?

— Тоже все нормально. Мне пора идти, — добавила я, сдерживая слезы. — У меня много дел. До свидания.

И я положила трубку.

«Я больше не могу, не могу», — страдая, думала я.

Вошла закутанная в полотенце Лорна, розовая после ванны.

— О, мне стало так хорошо. Я воспользовалась твоим бадузаном. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Звонил Гарэт. — сказала я. — Он приедет попозже, около половины десятого.

— Ну и отлично, у меня будет больше времени навести красоту.

Тут она взглянула на меня.

— Октавия, ты ужасно бледная. Ты нормально себя чувствуешь?

Слезы, неожиданно горячие и колючие, навернулись мне на глаза. Я начала, задыхаясь, истерически смеяться, а потом разразилась слезами.

— Октавия, бедняжка, что такое?

— Н-ничего, — я не могла остановиться.

— Что случилось? Расскажи мне, пожалуйста.

— Ничего особенного.

— Ты влюблена в кого-то?

— Да.

— Ну, ты такая роскошная, он, наверное, без ума от тебя.

— Вовсе нет. Он даже не подозревает о моих чувствах.

— Значит, он тебя не достаточно знает. На, возьми мой платок.

— Лучше я буду собираться, — сказала я. — Мне через минуту уходить.

Я надела черный брючный костюм с широкими свободными брюками и оранжевым высоким воротником. Костюм с меня сваливался. Волосы я завязала сзади черным бантом. Неужели это я, с сухими губами и красными опухшими глазами? Чарли меня не узнает.

Дверь ему открыла Лорна.

Она влетела в мою спальню.

— Он абсолютно великолепен. Убийственно! Никогда не встречала ничего подобного, — возбужденно выпалила она. — Ничего удивительного, что ты от него без ума.

Я с трудом убедила ее, что речь шла не о нем.

— Ты не могла бы предложить ему что-нибудь выпить, — спросила я. — Я приду через минуту.

Оттягивая время, я пыталась обрести былую уверенность в себе. Но ее не было. В конце концов, я поняла, что, если мы сейчас не уйдем, я могу столкнуться с Гарэтом.

Чарли расфрантился и, по-моему, выглядел нелепо. Он уже налил себе виски по второму заходу и устроился на софе, болтая с Лорной.

Когда я вошла, он встал и потрепал меня по щеке.

— Привет, детка. Для разнообразия ты сегодня настроена на минорный лад, — сказал он, имея в виду черный костюм, темные очки и стянутые сзади волосы. — Мне нравится. Здорово!

— Пошли? — предложила я, направляясь к двери.

— Уже? — спросил Чарли. — Я еще не допил.

— Нам пора, — резко сказала я.

— Кажется, леди торопится, поэтому я пожелаю тебе спокойной ночи, — театрально произнес Чарли, низко поклонившись Лорне. — Надеюсь, будучи в Лондоне ты как-нибудь заглянешь в мой магазин.

— Ключи у тебя, кажется, есть? — спросила я у Лорны. — Желаю тебе хорошо провести вечер. Утром увидимся.

— Эй, тебя что-то гложет? — спросил Чарли, когда мы спускались в лифте.

Это был отвратительный вечер. Всего за какие-то три недели я совершенно отдалилась от Чарли и его любящих покрасоваться приятелей, всю ночь отирающихся в «Трампсе» в ожидании чего-нибудь эдакого, чтобы первыми подхватить очередную выходку. Как-то вдруг мне все это стало неинтересно.

Мы ушли в «Аннабелу», но и там мне было не по себе. Потом переместились в «Дамеллс», потом куда-то еще и еще. В итоге Чарли притащил меня к себе домой, и мы слушали музыку.

Должна отдать должное Чарли. Инстинктивно почувствовав, что я нахожусь на грани самоубийства, он не делал никаких поползновений, как обычно раньше. Возможно, это было связано с тем, что у него появилась подружка — фотомодель, которая уехала на несколько дней работать в Стокгольм. Я взглянула на часы. Три часа ночи.

— Что произошло, детка? — спросил он. — Кто-нибудь вскружил тебе, наконец, голову? Никогда еще ты не вела себя так piano[10]. Ты даже не пожаловалась на то, что тебе сегодня вечером было скучно. И. выглядишь ты сегодня, не как обычно.

Он снял с меня темные очки.

— Господи, ты действительно выглядишь ужасно. Хоть исполняй «Ave Maria».

Мне бы стало намного легче, если бы я смогла выплакаться на его плече, но эта стадия уже прошла, теперь я от всех невзгод просто немела.

— Пожалуйста, отвези меня домой, Чарли, — попросила я.

На следующий день жизнь слегка улучшилась. Битый час я терпела пытку, слушая за завтраком болтовню Лорны о том, как она великолепно провела время с Гарэтом.

— После ужина мы поднялись на верхний этаж «Хилтона», в бар, и оттуда любовались панорамой Лондона. Это было так романтично! — говорила она, беря третью гренку с джемом. Под глазами у нее размазалась тушь. Я надеялась, что ее аппетит не является следствием бурно проведенной ночи.

Тут она начала задавать мне щекотливые вопросы относительно моей новой работы, о которой я наврала Гарэту.

— Это на Найтсбридж, — сказала я.

— Ты должна дать мне свой рабочий телефон, раз ты переезжаешь отсюда.

— Я буду много ездить, — сказала я поспешно. — К тому же они очень возражают против личных звонков. Я тебе напишу.

— Отлично, — сказала Лорна, выбрав себе банан. — Но на всякий случай, если что-нибудь сорвется, Гарэт сказан, что на улице Олбимарди появилось отличное новое агентство, которое называется «Скуэйр Пег». Они специализируются на том, что предоставляют работу людям, намеревающимся попробовать себя на совершенно новом поприще.

— Я возьму адрес на всякий случай, — сказала я.

Как только она ушла, взяв с меня клятву приехать на уик-энд в ближайшее же время, я приняла ванну, тщательно подкрасилась, взяла две оставшиеся таблетки валиума и отправилась в «Скуэйр Пег». Люди там оказались очень дружелюбными и деловыми и тут же направили меня в Сити, где находилась рекламно-информационная фирма.

В офисах фирмы было грязно, неопрятно и ужасно жарко. Секретарша, встретившая меня, выглядела измученной, да и голову ей не мешало бы помыть, но она улыбнулась мне такой улыбкой, которой добивались все эти гнусные кадровички, с которыми мне пришлось иметь дело.

— Это была адская неделя, — сказала она. — Кондиционер сломался, и жара стояла невыносимая. Здесь немыслимо тяжело работать, но очень интересно.

Возглавлял фирму маленький черноволосый еврей по имени Джеки Бартоломью, из которого так и брызгала энергия. В его хитрых карих глазах за очками в роговой оправе светился интеллект. Чтобы дать мне возможность сесть на стул, ему пришлось снять с него кучу папок, упаковку свиных отбивных и вырезанного из картона громадного поросенка.

— Мы туг воюем с фирмой «Все из свинины», — усмехаясь произнес он. — Я собирался заставить их производить кошерные продукты. Это продолжается уже девять месяцев, но все это время мы заключаем все новые и новые договоры, потому что предоставляем услуги по минимальным пенам. Вы знакомы с работой по связям с общественностью?

— Нет, — ответила я.

— Тоже неплохо. Значит, не успели приобрести плохих привычек.

Открыв пару банок пива, он протянул одну из них мне.

— Мы — учреждение маленькое. В фирме работает всего десять человек, все специалисты. Нам нужна девушка-секретарь — вы, наверное, заметили, что здесь страшный беспорядок — чтобы содержать все в надлежащем виде, делать приличный кофе и развлекать клиентов, когда они заходят. Вы должны будете также раскладывать по конвертам пресс-релизы и относить их на почту, организовывать приемы для прессы и, возможно, иногда писать небольшие сообщения. Работа, прямо скажем, черная.

— Это неважно, — сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Я буду делать все.

— Если дела у вас пойдут хорошо, повышение не заставит себя долго ждать.

Он вдруг усмехнулся, напомнив мне Гарэта.

— Все в порядке. Вы приняты, детка. Немедленно идите в бухгалтерию. Берем вас с понедельника с трехмесячным испытательным сроком.

Я не могла поверить своему счастью и с трудом сосредоточилась, когда мы начали обсуждать режим работы и зарплату. Он рассказал мне еще кое-что о фирме. Говорил он очень убедительно. И только, когда я встала, я вдруг увидела, что почти на четыре дюйма выше него.

— А в агентстве были правы, — заметил он, — утверждая, что вы очень интересная дама.

Что-то я не помнила, чтобы в агентстве говорили такое, когда при мне звонили в фирму по телефону. Наверное, они звонили еще раз, когда я ушла.

Потом я села на двадцать второй автобус и долго ехала, добираясь в Путни, где, согласно объявлению в «Ивнинг Стендард», сдавалась комната.

Кругом виднелись пагубные последствия засухи: огромные черные заплаты выжженной травы, задыхающиеся от жажды цветы в засохших садах. Когда я выходила из автобуса, мимо промчалась, отчаянно ревя, пожарная машина. Хотя был еще конец июля, я почувствовала тленный запах осени.

Большой дом в викторианском стиле стоял с краю. Огромное ореховое дерево затеняло окна фасада.

Дверь открыла коренастая женщина. Ее грубое лицо напоминало высохший ростбиф, коленки были запачканы. На ней было цветастое платье без рукавов, морщинами собравшееся на ее огромных бедрах. Лепестки роз в ее волосах придавапи ей нелепо-игривый вид. В данный момент она больше была озабочена тем, чтобы сдержать нескольких вырвавшихся собак, чем тем, чтобы впустить меня.

— Я насчет комнаты, — сказала я.

— О, — воскликнула она, взглянув на меня более любезно. — Я миссис Лонсдейл-Тейлор. Проходите. Извините за мой вид — я возилась в саду. Сюда, Манки! — наклонилась она к маленькой коричневой дворняжке, которая пыталась лизнуть мою руку.

— Осторожно, сломано, — сказала она, когда мы поднимались по лестнице. Передо мной мелькали ее бесформенные крепкие красные ноги. Она обладала неподражаемым голосом. Я была уверена, что она сама прикончила из двустволки Лонсдейла и Тейлора.

Комната оказалась на самом верху. Цвет софы совершенно не гармонировал с обоями. Железная кровать, на которую я села, оказалась скрипучей. Тростниковая циновка едва прикрывала черный ободранный дощатый пол. Стены были украшены вырезанными из журналов картинками, наклеенными на картон и вставленными в рамки. Занавески на фут не доходили до пола, напоминая юбки-миди. Зимой здесь будет холодно и уныло.

Я выглянула в окно. Несмотря на засуху, сад миссис Лонсдейл-Тейлор был ухоженным. На меня пахнуло смешанным запахом левкоев, гвоздики и жимолости, буйно разросшейся вокруг окна. Из зарослей темно-синих дельфиниумов возник белый кот и с ленивой грацией направился к дому, минуя разбрызгиватель, стреляющий радужными струями по зеленой лужайке. Во всем этом был такой не правдоподобный покой!

— Как здесь красиво! — воскликнула я. — Вам повезло, живя так близко от Лондона, вы можете наслаждаться природой.

Я наклонилась погладить маленькую коричневую дворняжку, которая поднялась вслед за нами по лестнице. Она завиляла хвостом и положила обе лапы мне на талию.

— Отойди, Манки, — сказала миссис Лонсдейл-Тейлор, пнув ее. — Это собака моего последнего мужа. Я так и не привязалась к ней. Мой муж умер в прошлом году, если бы не это, я никогда не пустила бы чужих людей.

— Естественно, нет, — прошептала я.

— Я лично предпочитаю породистых собак, — сказала она, вытирая нос рукой, оставив при этом черные усы над верхней губой. — Если вас комната устраивает, это будет 15 фунтов в неделю за все, кроме телефона. За телефон будете платить сами, я установила автомат внизу. Кухней можете пользоваться, когда она свободна, при том условии, что будете сами за собой убирать. И никаких продуктов в спальне! Можете приглашать к себе друзей, я возражать не буду, пока они будут вести себя прилично. Но никаких патефонов и молодых людей после девяти часов. Да, и я хотела бы, чтобы вы заплатили за месяц вперед, когда въедете. Люблю ясность во всем сразу.