Октавия

Глава восемнадцатая

Когда я вернулась в Пути, ко мне бросился, визжа от восторга, Манки. Он хватал зубами мою руку и несся впереди меня по дорожке. Я нашла миссис Лонсдейл, ворчащую по поводу жары и вредителей зеленых насаждений. Она пыталась с помощью кипятка предотвратить нашествие в дом муравьев. Из-за забастовки мусорщиков мусор две недели не вывозился. Вонь после дезинфекции мусорных баков была чуть ли не хуже, чем вчерашний запах гниющих пищевых отходов.

Раскрасневшаяся миссис Лонсдейл-Тейлор выпрямилась.

— Тебя там, наверху, дожидается молодой человек, — сказала она, презрительно фыркнув. — Он говорит, что он твой брат.

Я помчалась наверх. Мне не терпелось рассказать кому-нибудь, какой я была несчастной. Ксандр тоже любит Гарэта. Он поймет, что я сейчас переживаю.

Я нашла его в своей спальне. Его лицо было совершенно болезненного цвета, как будто он стоял под зеленым зонтиком. На его щеке дрожал мускул. Пепельница на столе была доверху набита недокуренными сигаретами.

— Слава Богу, что ты пришла, — сказал он. — У меня убийственные неприятности.

Светло-каштановые волосы, ставшие почти черными от пота, падали челкой ему на лоб, оттеняя лучистые серые глаза. Он выглядел до нелепости молодо. Я бросилась к нему и обняла.

— Что произошло? Расскажи мне. Не с ребенком?

Он покачал головой.

— Извини, но у меня нет ничего выпить. Что случилось?

— Мне надо достать к завтрашнему дню две тысячи фунтов.

— Господи, зачем?

— Меня шантажируют.

— Тогда тебе надо немедленно сообщить в полицию.

— Я не могу, — сказал он, тяжело вздохнув.

Он чуть не плакал. Я поняла, что именно мне придется оставаться спокойной и невозмутимой, как статуя.

— Ты должен пойти в полицию. Они не предадут огласке твою фамилию. Что такого ты мог сделать? Это не может быть настолько ужасным.

Дверь неожиданно распахнулась. Мы оба подскочили, но это был всего лишь Манки. Он подлетел и свернулся у ног Ксандра. Толкнув ногой, я захлопнула дверь.

— Кто мог это сделать? — спросила я.

— Гвидо, — сказал Ксандр упавшим голосом.

— Гвидо?

— Юноша-итальянец, тот красавец, которого ты видела в тот день, когда мы обедали у «Фредди» перед твоим путешествием на яхте с Гарэтом и Джереми.

— А да, помню, — сказала я.

— В тот уик-энд, когда тебя не было, я отказался приехать к Рики и Джоан.

— Да.

— Я поехал в Девон с Гвидо, в отель для голубых.

— О, Господи!

— Там объявился один из его приятелей, тоже красавец и тоже итальянец. Мы все, конечно, напились и начали делать полароидом снимки в спальне. Некоторые из них были слишком смелыми. Ну, а теперь Гвидо со своим дружком требуют пару тысяч для начала, а если я не выложу их им завтра, собираются послать фото Памми и Рики.

Я на минуту задумалась. Запах душистого табака из сада был невыносим. Из водопроводного крана лилась вода, наполняя подставленные миссис Л-Т ведра.

— Ты не думаешь, что Памми давно уже догадалась? — спросила я. — Она не дурочка.

— Она не сможет в этом сознаться даже себе самой.

— Может быть, будет лучше все ей рассказать?

Голос Ксандра дрогнул.

— Не теперь, когда она беременна. Она так счастлива благодаря ребенку! И на работе так вдруг стало все хорошо, и наши с ней отношения очень улучшились в последнее время.

Не было смысла напоминать ему, что он всего двадцать четыре часа назад вернулся с Ближнего Востока.

— Рики просто вышвырнет меня, и Памела сделает то же самое. Я понимаю, что тебе это покажется вздором, но я действительно хочу ребенка. У тебя много богатых друзей.

— А что же Гарэт? — спросила я. — Он тебе поможет.

— Я только-только наладил с ним отношения, — сказал он капризно.

— Если ты уступишь Гвидо на этот раз, он еще больше потребует от тебя через неделю или две.

— Если я только получу передышку, — сказал Ксандр, — я придумаю, как разделаться с ним. Мне просто нужно время. Ради Бога, Октавия, — сказал он, ставшим высоким, почти женским голосом. — Я столько раз выручал тебя раньше.

Это была правда.

— Хорошо. Я достану тебе денег, — сказала я.

— Как?

— У меня есть знакомый, который предлагал мне полторы тысячи фунтов за работу фотомоделью, — сказала я. — Я думаю, что смогу заставить его поднять сумму до двух тысяч.

Как только Ксандр ушел, я спустилась в телефон-автомат и набрала номер Андреаса.

— Алло, — произнес сиплый масленый голос с иностранным акцентом.

— Андреас, — сказала я. — Это Октавия.

Воцарилась пауза.

— Октавия Бреннан.

— Я понял, — сказал он. — Сейчас только сделаю потише. Я ждал твоего звонка.

— Ждал? — резко спросила я. — Что ты имеешь в виду?

— До меня дошли слухи о том, что для тебя наступили не лучшие времена, и ты оставила свою квартиру. Отличное было место, твоя квартира. Итак, чем могу быть тебе полезен?

Я судорожно сглотнула.

— Ты помнишь, что ты мне говорил по поводу снимков с моим участием для «Гедониста»?

— Конечно, помню.

Он не мог скрыть торжества в своем голосе.

— Ты говорил о сумме в полторы тысячи фунтов, — сказала я.

— Наверное, я был не в своем уме.

— А как насчет двух тысяч?

— Инфляция ударила по всем, детка.

— Не совсем так. Ваш тираж растет, я прочла об этом в «Кампейн» на этой неделе.

— Ну, если ты согласишься на… ужин и так далее, я могу подумать об этом.

Он ждал. Я почти ощущала, что он, как огромная змея, извивается в предвкушении. Какое все это имело теперь значение? Насколько я понимала, с Гарэтом было кончено. Остальное неважно.

— Хорошо, — сказала я. — Не возражаю. Но могу я получить завтра же наличными?

— Мы жадные, правда? Надеюсь, с тобой ничего не случилось, Октавия. На тебя не похоже, чтобы ты торговалась. «Не хочешь — как хочешь». Вот какой девиз был у тебя всегда. И другой ты бы мне не понравилась. Это заставляет меня думать, что на свете нет ничего постоянного.

— Мне нужно заработать, — сказала я.

— Хорошо. — Он перешел на деловой тон. — Сейчас в Лондоне находится Кай Марковитц. Я приглашу его завтра на целый день. Приходи к двум.

Я с ужасом поняла, что не попадаю на презентацию, но достать для Ксандра деньги сейчас важнее всего.

— Хорошо, — сказала я.

Он назвал мне адрес и мягко добавил:

— И не надевай ничего тугого, чтобы на тебе не было никаких отметин. До завтра, дорогая. Ты не пожалеешь, я обещаю.

После этого я отправилась на свою работу в ресторан.

Вернувшись домой, я вымыла голову и предприняла жалкую попытку привести свое тело в порядок. Потом в течение нескольких часов писала и рвала письма к Джеки, в которых пыталась все объяснить. Но и окончательный результат меня не удовлетворял. Я была в таком жутком состоянии, что с трудом связывала слова, не говоря уже о предложениях, и как бы я не оправдывалась, ничто не могло изменить того факта, что я его подвела.

На постели лежал и дремал Манки. Его распорядок был нарушен. Он без конца зевал, пискливо повизгивая. Я не стала ложиться. Было слишком жарко, чтобы уснуть, а, если бы я и уснула, то, проснувшись, с новой силой должна была бы осознать правду о Гарэте и Лорне.

Ничто, даже сама действительность, не могла подготовить меня к ужасу фотосеанса с Андреасом. Я чувствовала себя так, будто со свистом неслась на скором поезде к девятому кругу Данте, к тому, где зубы сатаны вечно рвут впечатанных в лед предателей.

Я предала Джеки и заслуживала того, чтобы меня рвали на куски.

Я сидела в небольшой боковой комнатушке перед освещенным лампами зеркалом в одном старом халате со следами грима на нем. По радио утверждали, что это самый жаркий день в году. В громадной уимблдонской студии, снятой на один день Каем Марковитцем, было невероятно душно, а я не могла унять дрожь. Я знала, что выглядела ужасно. Я замаскировала свой желтеющий загар темно-коричневым гримом, что все равно не могло скрыть моих торчащих ребер. Несмотря на то, что я закапала в глаза полфлакона голубых капель, они оставались красными и совсем не блестели.

В одном углу студии потрясающий гомик по имени Габриэл, с ярко-синими глазами и светлыми рыжеватыми волосами, на котором были только коротенькие выцветшие джинсовые брюки и браслет из змеиной кожи, руководил двумя угрюмыми потными послушными его воле рабочими, которые сооружали для меня декорацию. Она включала огромную кровать с плетеной спинкой, с серебристыми атласными простынями и белую клетку для птиц в старинном стиле. Один рабочий, пошатываясь, втаскивал громадные растения в горшках, другой прикалывал булавками к экрану изысканные узорчатые темно-коричневые обои. Габриэл устанавливал на ночном столике роскошную лампу, серебряный чайник, пресс-папье из стекла.

— Андреас просил сделать по-настоящему шикарный фон для тебя, дорогая. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь проявлял такой интерес.

В другом углу студии Кай Марковитц фотографировал под аккомпанемент вспышек и Эллы Фитцджеральд эффектную чернокожую девушку с умопомрачительными формами. Она была в красных кружевных трусиках, почти ничего не прикрывающих, в туфлях на высоченных шпильках. Девушка извивалась на фоне мехового покрывала, прикрепленного к стене.

— Ее формы так еще больше впечатляют, — содрогнувшись, объяснил Габриэл. — На снимке это будет выглядеть так, как будто она лежит на кровати.

Я снова повернулась к зеркалу. Сквозь только что нанесенный грим снова проступил пот. Тут я услышала мужской смех. У меня пересохло во рту, а дрожь еще усилилась. В этот момент отодвинулась занавеска, и вошел Андреас, распространяя запах бренди и лосьона после бритья. Изо рта у него торчала сигара. Несмотря на жару и алкоголь его желтое лицо ничуть не порозовело. В руках он держал бутылку «Чарльз Хейсик» и два бокала. Он поставил их на туалетный столик. Я плотно запахнула белый халатик. Он долго стоял за моей спиной, глядя в зеркало одновременно торжествующим и хищным взглядом. Потом произнес своим масленым шипящим голосом:

— Ты не слишком приветливо выглядишь, детка. Внутренне сопротивляешься?

— У меня было много работы.

Андреас засмеялся.

— Ты не создана для карьеры. Я всегда тебя предупреждал об этом. И Гарэт Ллевелин бросил тебя в беде. Я и это предвидел. Имей в виду на будущее: ты всегда должна слушаться дядю Андреаса.

По нему было видно, как он упивается моим полным отчаянием.

— Ничего, — примирительно продолжал он, — ты будешь в порядке. Несколько недель хорошей жизни и ты опять станешь выглядеть, как персик. Как в Грейстоне.

Его руки медленно и тщательно ощупали меня, как руки ребенка, пытающегося угадать содержимое упакованного рождественского подарка. Сжав зубы, я старалась не содрогнуться от отвращения. Отпустив меня, он начал снимать золотце с пробки шампанского. Я с ужасом следила за его мягкими белыми руками. Бог знает что придется мне вытерпеть от них в этот вечер.

Я сделала глубокий вдох.

— Ты можешь дать мне деньги прямо сейчас?

Андреас покачал головой.

— Не-а. Деньги выдают, получив товар, и при том качественный.

Пробка ударила в потолок. Андреас наполнил бокал и протянул его мне.

— Это должно помочь тебе расслабиться, — сказал он, — почувствовать себя комфортно и раскованно.

Я сделала глоток, боясь, что меня может вырвать.

— Идите сюда, ребята, — крикнул Андреас за занавеску, и к нам присоединились пара его отпетых дружков, сверкавших украшениями, взмокших в своих жилетных костюмах. Это были парни, перед которыми бледнела мафия.

— Познакомься. Это Менни и Внк, — сказал Андреас.

Наверное, он притащил их, чтобы продемонстрировать меня. Они были явно разочарованы тем, что я оказалась не настолько фантастичной, как обещал Андреас, но боялись показать это, — Дайте ей немножко прийти в себя с моей помощью, — промурлыкал Андреас, ущипнув меня за щеку, — и вы ее не узнаете.

— Откормишь ее к Рождеству? — спросил Менни.

Они захохотали.

Подошел закончивший снимать негритянку Кай Марковитц и сказал, что скоро будет готов.

Это был высокий, усталый и меланхоличный мужчина лет под пятьдесят, в армейских брюках, туфлях на резиновой подошве и промокшей рубашке цвета хаки.

— Иди познакомиться с Октавией, — сказал Андреас, снова наполняя мой бокал. — Она немножко нервничает, потому что делает это впервые, так что отнесись к ней бережно. Красивая, правда? — добавил он, откидывая мои волосы со лба.

Кай Марковитц приветственно кивнул — как-никак Андреас щедро ему платил — и сказал, что камера воспламенится от такой красоты.

— Ты не должна беспокоиться о снимках, — добавил он. — Это будет неконтрастное изображение с акцентом на лицо, приглушенное и элегантное.

Боже, что скажет Гарэт, если когда-нибудь увидит эти снимки. Я представила себе, как он, наткнувшись на них, просматривая в каком-нибудь киоске иностранные журналы, замрет, не веря глазам, а потом пожмет плечами, потому что всегда знал, что я плохо кончу. Стоило ли на самом деле пройти через все это во имя помощи Ксандру? Или и правда кровь гуще, чем водица?

— Как только вы будете готовы, можно начинать, — произнес Габриэл, высовывая из-за занавески свою золотистую голову.

Андреас широко мне улыбнулся.

— Давай, детка. Тебе понравится, как только мы начнем.

Я села на серебристые атласные простыни, с ужасом разглядывая лес растений в горшках. Студия казалась полной людей, разглядывающих меня скучающими оценивающими взглядами. Я еще плотней завернулась в халат.

Кай Марковитц подошел ко мне.

— Он тебе не понадобится совсем, — мягко сказал он.

Когда я его сбросила, даже Марковитц затаил дыхание. Дружки-головорезы Андреаса пытались сохранить невозмутимый вид, но и у них глаза повылезали из орбит.

— Я же говорил вам, что она почти идеально похожа на девушку из «Варгаса», которую вы, по всей вероятности, видели, — самодовольно проговорил Андреас.

Кай смотрел в видеоискатель. Его ассистент щелкал полароидом, отбрасывая фотографии в сторону. Андреас и Кай быстро их просматривали.

— Нам нужен вентилятор, обдувать ее холодным воздухом, чтобы она выглядела сексуальней, — сказал Кай.

Андреас хотел, чтобы я отработала все сполна. Через два мучительных часа я была заснята во всех мыслимых положениях и нарядах. С серебристой лисой и ниткой жемчуга на груди, в мокрой марлевой блузе, в черных чулках с подвязками и в одних страусовых перьях.

Теряющего терпение Габриэла отправили за персидским котом, которого я должна была прижимать к себе. Но через тридцать секунд мигания вспышек бедное создание, царапая своими когтистыми лапами мой живот, вырвалось из моих объятий и спряталось среди балок перекрытия.

Теперь я возлежала на атласных простынях в чем-то вроде камзола. Кай Марковитц щелкал вокруг, не переставая комментировать.

— Чудесно, дорогая, только чуть спусти его с правого плеча, смотри прямо в камеру. Пожалуйста, чуть больше ветра, Габриэл. Давай, Октавия, расслабься, помогай мне, закрой глаза, оближи губы, поглаживай себя.

— Нет, — прошептала я, — не буду.

Марковитц вздохнул, вытащил пленку и, взяв у ассистента новую, перезарядил аппарат.

— Повернись, — сказал он. — Уткнись лицом в простыни и застынь в таком положении.

— Я не могу застыть, когда я совершенно испеклась, — огрызнулась я.

— Подожди, — сказал Марковитц, — подожди, это же просто фантастично. Пойди посмотри, Андреас.

Подошел Андреас. Они тихо посовещались, потом Андреас подошел и присел рядом со мной на кровать, наполнив мой бокал.

— Ты слишком напряжена, детка, — сказал он. — Ты просто не признаешься.

— Как же иначе, когда вы все глазеете на меня?

Это мне напоминало детство, когда мама настаивала на своем присутствии во время осмотра меня врачом.

— Ты должна постараться.

Я снова ощутила, как он наслаждается моим полным унижением, отплачивая мне за все те случаи в прошлом, когда я отвергала его. Я снова легла на кровать.

— Раздвинь ноги побольше, широко, вот так хорошо, — сказал Кай, щелкая вокруг.

Когда все закончится, мне останется уйти и броситься с Вестминстерского моста.

Габриэл продолжал суетиться, все добавляя цветы. Его бронзовая безволосая грудь блестела при свете.

— А что, если нам одеть ее монахиней, а Анжелика пусть ее совращает, — сказал он. — Тогда то, что она выглядит такой напряженной, не будет иметь значения.

— Интересная мысль, — сказал Андреас.

В дверь постучали. Один из ассистентов открыл ее и впустил девушку в красном платье, с длинными черными волосами и бледным колдовским, сильно накрашенным лицом. Она казалась взбешенной и была чем-то неуловимо знакома. Может быть, произойдет чудо и она заменит меня?

— Привет, Анжелика, — сказал Марковитц. — Иди, раздевайся. Мы сделаем десятиминутный перерыв.

— Она была на развороте «Пенетрейшн» в этом месяце, — сказал один из помощников Габриэла. — А под картинкой было написано: «Ее отец — профессиональный военный. Анжелика изучает философию в университете. Во время каникул проводит время, любуясь развалинами».

— Ну, вряд ли можно назвать Андреаса развалиной, — сказал Габриэл.

Андреас открыл еще одну бутылку шампанского.

— Я заказал столик на сегодня в «Скиндлис», — сказал он, — лаская мое плечо своей влажной рукой. — Мне кажется, в такую жару будет приятно уехать из Лондона.

Он взял пуховку из рук одного из ассистентов Кая и тщательно запудрил мой блестевший нос. Слезы горького отчаяния жгли мои глаза.

— Если вы сможете достать лошадь, — заметил другой безропотный помощник Габриэла, — из нее получилась бы потрясающая Годива из легенды.

— Замолчи, — зашипел Габриэл. — Здесь за углом школа верховой езды. С меня хватило проблем с этим проклятым котом.

Через несколько минут из-за занавески появилась Анжелика, на которой было лишь боа из красных перьев и мозольный пластырь. С мрачным видом она направилась к кровати, смотря на Андреаса со смешанным чувством ужаса и отвращения, наверное, так смотрит лев в цирке на жестокого дрессировщика.

— Ты уже знакома с Анжеликой Бартон-Браун, не правда ли, Октавия? — спросил Андреас, таинственно улыбаясь.

— Кажется пет, — начала я, но тут вспомнила, что это одна из тех девок, которых Андреас притаскивал в Грейстон. Она теперь свирепо смотрела в мою сторону. Даже Клитемнестра, вероятно, не так зло смотрела на Агамемнона.

— Иди сюда и ложись, Анжелика, — сказал Андреас, похлопывая по кровати.

Она вытянулась рядом со мной. Ее подведенные черным карандашом глаза были слегка приоткрыты. Из-под наклеенных ресниц в мою сторону был направлен темный ядовитый свет. Андреас постарался сделать так, чтобы его бывшая и будущая возлюбленные почувствовали себя отвратительно.

— Как тебе? — спросил он Кая. — Какой контраст между ними, не правда ли? Искушенная и невинная любовь.

Я вскочила и потянулась за своим халатом, лежавшим под кроватью.

— Вы уже закончили со мной?

Положив свою тяжелую руку мне на плечо, Андреас заставил меня снова сесть.

— Наоборот, — сказал он. — Мы только начинаем. Оденьте на Анжелику монашеский головной убор, — сказал он, обращаясь к Габриэлу.

Она выглядела так нелепо, эта озлобленная Анжелика, что я еле сдержалась, чтобы не разразиться истерическим смехом. Но это было недолго. В следующий момент Андреас повесил мне на шею громадный крест.

— Встань на колени рядом с ней, Анжелика, — сказал он. — Хорошо, как можно ближе.

У меня было такое чувство, что по мне ползут огромные жабы. Я посмотрела на крест, висящий на моей груди. Может быть, если протянуть его к Андреасу, он превратится в дряхлого старца и рассыплется в прах, как граф Дракула?

— А теперь положи свою руку на плечо Октавии, — сказал он.

Почувствовав ее пальцы, я отпрыгнула в сторону.

— Нет! — закричала я. — Нет! Я не буду это делать, не буду!

— Прекрати, — сказал Андреас. — Ты хочешь получить две тысячи или нет?

Я посмотрела на него вызывающе, но тут вспомнила Ксандра и кивнула.

Вид у Анжелы был такой же бодрый, как у кота, у которого болят зубы. Было совершенно очевидно, что она еще никогда не зарабатывала у него свой хлеб таким образом. Андреас взбил простыни вокруг нас и посмотрел в видоискатель.

— Очень мило, — сказал он. — Немножко полюбезней, вы обе.

Кай сделал снимок.

— Положи свою руку на шею Октавии, Анжелика, — сказал он.

Я сжалась, почувствовав напряженную ненависть в ее пальцах.

Пот выступил у нее над верхней губой:

— Отлично, — сказал Кай. — А теперь опусти свою руку немного ниже, Анжелика, еще ниже.

Стерпеть такое, даже для Ксандра, я не могла. Я бросила на Андреаса взгляд, полный отчаяния и мольбы и была потрясена выражением подавляемого возбуждения на его лице. Я почувствовала, как по моим щекам потекли слезы.

Вдруг снаружи раздался невероятный грохот. Все вскочили, когда забарабанили в дверь.

— Это полиция, — выдавил Габриэл, приглаживая свои кудри.

— Вы не можете войти сюда, — закричал женский голос. — Студия снята.

— О нет, черт побери, могу, — откликнулся голос.

Раздался еще один сокрушительный удар, дверь задрожала и поддалась. Я в изумлении открыла рот, наполовину с облегчением, наполовину с ужасом, потому что в дверях, разъяренный, как десять фурий, и грозный, как дьявол, стоял Гарэт. Он медленно обвел глазами комнату, увидев сначала Кая, потом Андреаса и нанятых им закадычных дружков и, наконец, меня, на кровати с Анжеликой. Всхлипнув, я закуталась в одну из атласных простынь.

— Что здесь, к дьяволу, происходит? — взревел он, шагая через студию ко мне. — Ты проститутка! Проклятая дешевка! Я должен был догадаться, что ты этим кончишь. Одевайся!

К нему спешил Андреас.

— Спокойно, старина, — сказал он примирительно. — Не волнуйся ты так.

Гарэт повернулся к нему.

— Ты, паршивая рептилия, — зашипел он. — Я знаю, как давно ты подбирался к ней со своими грязными руками. Ты мне заплатишь за это.

— Давай, — скривив рот, обратился он ко мне, — ради Бога, одевайся!

Я встала, слишком напуганная, чтобы шевельнуться.

— Как ты узнал, что она здесь? — спросил Габриэл, с восхищением глядя на него.

— Андреасу не следовало бы бахвалиться по ресторанам, — сказал Гарэт, — кто-нибудь да услышит.

— Послушай, мудрый парень, — заговорил Андреас, на сей раз медленно и терпеливо, как будто диктовал неопытной машинистке. — Ты незванно вторгся в очень важное дело. Я нанял на один день Кая и Октавию. И того, и другого не за орешки. Ей нужны деньги. Так ведь, Октавия?

Гарэт посмотрел в мою сторону. Я грустно кивнула.

— Поэтому ты не можешь вот так ворваться сюда и устроить шум, — сказал Андреас.

— Ах, не могу? — спросил Гарэт со зловещим спокойствием.

Последовала долгая пауза. И тут он обезумел. Повернувшись, он зашвырнул камеру Кая в дальний угол комнаты, потом, ударив его кулаком в лицо, отправил вслед за камерой. В следующую минуту он уложил апперкотом помощника Кая. Тут Вик, схватив искусственный цветок, запустил им в Гарэта, который, увернувшись, схватил другой цветок и запустил им в ответ.

Завизжав, как резаный поросенок, все еще в монашеском головном уборе, Анжелика нырнула под кровать. За ней тут же последовали двое бессловесных помощников Габриэла и сам он.

— О, Господи! — вздохнул Габриэл, когда в воздухе пронеслись еще два цветка. — Новое нашествие Бархэма Вуда в Дансинан.

Пригнувшись, чтобы не попасть под летящие горшки, я стряхнула шелковые простыни, пересекла комнату, нырнула за занавеску и начала натягивать свою одежду.

Гарэт продолжал наносить удары направо и налево, как разъяренный бык. Когда я выглянула, он боролся с Менни, который подсек его и с грохотом повалил на пол. Гарэт тут же вскочил на ноги и зашвырнул Менни в кучу оставшихся растений.

— О, моя бедная жардиньерка, — донесся жалобный голос Габриэла из-под кровати. — Что скажут в цветочном магазине?

Когда я осторожно высунулась из-за занавески, через комнату летели серебряный чайник и два стеклянных пресс-папье. К счастью, они не достигли своей цели.

Гарэт перевел дух. Он тяжело дышал.

Кай, стоя в углу, все еще потирал свой подбородок. Менни, как шпион, выглядывал из-за цветов. Вик, тряся головой, пытался прийти в себя. Ассистент Кая поднялся на ноги. Когда он начал неуверенно пробираться к двери, Гарэт схватил его за воротник.

— Нет, не выйдет, — сказал он. — Где отснятые пленки? Давай сюда или я сделаю из тебя месиво.

Он схватил парня за горло.

— Там, на тележке, — задыхаясь от ужаса, произнес парень.

Гарэт убрал пленки в карман. Я начала пробираться бочком вдоль стены к нему. Он посмотрел в мою сторону и кивнул в направлении двери. Сам он начал пятиться туда же, когда подскочивший Вик ударил его в правый глаз. Гарэт так дал ему сдачу, что тот пролетел через всю комнату, но сам он, пытаясь удержаться на ногах, зацепился за один из осветительных проводов и тяжело рухнул на кучу треножников. С каждой минутой картина все больше смахивала на сцену из «Тома и Джерри».

В следующее мгновение Андреас, который до этого наблюдал за всем происходящим, не пошевелив и пальцем, схватил бутылку из-под шампанского и, разбив ее о раму кровати, понесся с невероятной скоростью через всю комнату к Гарэту. Прижатый в угол Гарэт, мотая головой, выкарабкался из треножников. Его правый глаз начал заплывать. На лбу, прямо над бровью, в том месте, куда пришелся удар золотого кольца Вика, кровоточило. Он попятился на Андреаса, упершись в стену.

— А вот теперь, голубчик, — прошептал Андреас почти ласково, — я преподам тебе урок.

Он взмахнул зазубренным краем бутылки прямо перед лицом Гарэта.

— Верни мне пленку.

Гарэт пристально смотрел на него. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Ты паршивая дрянь, — сказал он.

И тут я застыла от ужаса, увидев, как Менни, выбравшись из цветов и держа в руке сверкающий нож, неумолимо надвигался справа. Не задумываясь, я схватила роскошную лампу с ночного столика и запустила в него, попав в цель. Это на секунду отвлекло внимание Андреаса, дав Гарэту шанс броситься на него и свалить на пол. Они долго катались по полу, выкрикивая взаимные оскорбления. В конце концов Гарэт оказался наверху, молотя Андреаса кулаками по голове. На мгновение мне показалось, что он собирается его убить. Но он поднялся, схватил Андреаса и швырнул сквозь экран с изысканными обоями, как клоуна сквозь обруч.

На мгновение все затихло. Гарэт медленно оглядел комнату. Все прижались, кто к стене, кто к полу. Вдруг раздались аплодисменты. Из-под кровати вылезла Анжелика в сдвинутом набекрень монашеском уборе.

— Три года я ждала этого момента, — сказала она.

Рука Гарэта была в крови. Наверное, он поранил ее о бутылку Андреаса.

— Ты же истечешь кровью, — застонала я, хватая валявшуюся на полу шелковую нижнюю юбку.

— Сейчас я его расцелую, — раздался из-под кровати слабый голос.

Гарэт схватил меня за руку.

— Идем отсюда!

Я надеялась, что Гарэт полностью разрядил свой гнев, разгромив студию Кая. Но, когда мы мчались по Парксайду в сторону Лондона, оставив справа Уимблдон, весь шторм обрушился на меня.

— Я пытался помочь тебе, — кричал он, — мы все пытались. Джеки нянчился с тобой, как с ребенком, все последние восемь недель и после этого, надо же было тебе устроить такое именно сегодня! Все разрушить как раз тогда, когда Джеки так нуждался в тебя. Я не понимаю тебя, Октавия. Что за разрушительный дух сидит в тебе! Неужели тебе на всех наплевать?

Мы обогнали еще одну машину, двигаясь так близко, что между нами с трудом можно было бы просунуть лист бумаги. Слава Богу, мы двигались навстречу густому потоку. Возвращающиеся домой жители пригорода, ползущие нам навстречу, смотрели на нас с изумлением. Некоторые из них останавливались, чтобы поднять верх машин. Удушливая жара еще не наступила, но на смену безмятежной голубизне утра пришла угрожающая чернота неба.

— Зачем ты это сделала? — спросил Гарэт, обогнав еще одну машину, — говори, я хочу знать.

— Я не могу тебе сказать.

— Естественно. Ну так я тебе скажу. Ты такая чертовская сибаритка, что не смогла устоять перед соблазном легкого заработка у Андреаса. Но, видит Бог, тебе бы это дорого обошлось. Он бы сломал тебя за пару месяцев.

Мы миновали Уимблдон Уиндмилл. Я смотрела немигающим взглядом на высохший пруд и просторы выгоревшей травы, цвет которой приблизился к платиновому. Повсюду на ней виднелись следы многочисленных возгораний.

Гарэт вернулся к волнующей его теме.

— Представляю, как тебя грела мысль обо всех этих мужчинах, пускающих слюни над твоими журнальными снимками, выставленными в киосках; любующихся твоими формами, разглядывая запотевшие от дыхания витрины в Сохо, не говоря уже о тех, кто в спальнях, в плащах…

— Вряд ли они в спальнях находятся в плащах, — возразила я.

— Не дерзи, — прикрикнул он.

Мы были уже на перекрестке с круговым движением около Тиббетс Корнер, но он так разошелся, что прозевал поворот на Путни и должен был три раза объехать вокруг, что отнюдь не способствовало улучшению его настроения.

— Неужели тебе абсолютно наплевать на то, что о тебе думают?

— Я об этом не думала. Мне надо было побыстрей получить деньги, вот и все. Ты настолько богат, что тебе таких вещей просто не понять.

Гарэт в ярости повернулся ко мне.

— Ты имеешь представление о том, как мы были бедны, когда я был ребенком?

— Не хочу об этом слышать, — сказала я, закрыв уши руками. — Я читала Д. Лоуренса и уже достаточно знаю о том, как бедствуют шахтеры. Я сыта по горло тем, что ты постоянно следишь за моим поведением. Кем ты себя воображаешь, великий блюститель нравов из Уэльса?

— Я уже слышал это однажды, — произнес он.

— Что? — закричала я, все еще зажимая уши руками.

— Не подслушивай, — прокричал он в ответ, схватив мою руку и оторвав се от уха.

Я сидела очень тихо, наблюдая за тем, как оставленные его пальцами на моей руке белые отметины медленно краснеют. Тут краем глаза я увидела, что персиковая шелковая нижняя юбка, которой я перевязала его руку, совершенно промоют от крови, и на голубой клетчатой рубашке расплывается красное пятно. Гарэт был очень бледен. Неожиданно вся моя воинственность пропала.

— Ради Бога, давай заключим перемирие и поедем в Рохемптон-Госпиталь. Тебе надо наложить швы на эту рану, — сказала я.

— Не хочу я никаких швов, — заявил он, с визгом остановив машину у въезда на дорогу, ведущую к моему дому.

Потянувшись через меня, он открыл мою дверцу.

— А теперь выходи или я выкину тебя. И не вздумай проситься обратно к Джеки. С этого момента заботься о себе сама.

И, развернув машину, он умчался в облаках пыли.

Как только он уехал, меня снова начало трясти.

Как мне сказать Ксандру, что я не достала денег? И за квартиру я еще не заплатила, и миссис Лонсдейл-Тейлор, безусловно, вышвырнет меня. Все происшедшее сегодня повергло меня в абсолютный шок. Оказавшись в своем пригороде, я в оцепенении пошла к реке. Сбросив туфли, я даже не почувствовала, как сухая острая трава колет мои ноги. На дорожку впереди меня упала тяжелая капля дождя. Может быть, наконец, закончится эта засуха. От внезапного порыва ветра зашелестели листья деревьев черного тополя, окружавших лужайку для игры в шары. Освещение было странным, как во время плавания под водой. Любители пикников и хозяева собак заторопились домой, с тревогой поглядывая на небо. Даже грачи притихли. Берег реки был усеян банками из-под коки, бутылками и обертками от мороженого. Две собаки, охлаждаясь, плескались в воде. Я пожалела, что со мной нет Манки.

Крупная капля теплого дождя упала мне на лицо, за ней другая — на руку. Изменившее цвет небо вдруг прочертили молнии. Через три секунды последовали сокрушительные раскаты грома. Казалось, все вокруг закипело. Дождь все усиливался, барабаня по листьям над моей головой, отскакивая от твердой, как железо, поверхности земли. Еще одна вспышка молнии расколола небо, за ней другая, значительно более яркая, змейкой ударила в ствол громадного вяза всего ярдах в пятидесяти от меня и расколола его.

И тут все небо взорвалось дождем.

Мне было безразлично. Я хотела, чтобы удар пришелся в меня. Запрокинув голову, я почувствована, как дождь падает каплями мне на шею, стекает струями по лицу, смывая ужасный сценический грим. За две минуты я промокла до костей. Теперь молнии сверкали одновременно с раскатами грома. Может быть там, в небесах, Гарэт громил еще одну студию?

Я не знаю, сколько времени я бродила вокруг, полубезумная от отчаяния, чувствуя себя, как король Лир, беззащитной беднягой, ждавшей живительного дождя от безжалостной бури.

Неожиданно стало темнеть, буря удалялась, ворча, словно пьяница, которого выставили из паба. Дождь затихал. Надвигалась ночь. Вдали виднелся ярко-желтый свет уличных фонарей. Было, вероятно, около десяти.

На меня неотвратимо надвигались встречи с Ксандром и миссис Лонсдейл-Тейлор. Я нехотя направилась к дому. Я замерзла и промокла. Было, наверное, градусов двадцать, но после недели жары в тридцать с лишним, казалось, что стоит середина зимы. Моя длинная розовая блуза, одетая согласно инструкции, полученной от Андреаса, подчинялась своей собственной инструкции, находящейся на этикетке, о том, что ее надлежало отдавать в сухую химчистку. Подвергнутая стирке, она невероятно села, задравшись до уровня мини-юбки, и прилипла к телу. Волосы повисли мокрыми сосульками. Люди, выведшие своих собак на последнюю прогулку перед сном, с удивлением поглядывали на меня, когда я босиком проходила мимо них. От земли шел пар, она была похожа на болото, в котором водились крокодилы.

Я брела по улице. Пропитанные водой деверья склонились под ее тяжестью. Вода в сточных канавках бежала такими потоками, которые способны были привести в движение мельничные колеса. В мокрых тротуарах отражался свет уличных фонарей. Я помедлила у своей берлоги, стараясь набраться мужества, чтобы войти, смахнула с ресниц капли дождя. Железная калитка показалась мне холодной, как лед, когда я коснулась ее рукой.

В следующее мгновение из передней двери выскочил Манки и бросился на меня, с истерическим лаем облизывая мои руки, скребя когтями по голым ногам. Я попыталась пробраться по лестнице так, чтобы меня не видела миссис Лонсдейл-Тейлор, но она уже стремительно неслась из кухни с выражением неодобрения на грубом, напоминающем ростбиф, лице.

— Этот проклятый шторм переломал половину дельфиниумов, — сказала она.

— О, я сочувствую. Какая жалость, и это после того, как вы выхаживали их всю засуху, — сказала я, продолжая подниматься по лестнице, но отделаться от нее было невозможно.

— Где ты только пропадала? Весь день звонили с твоей работы, забегали какие-то люди. С тобой ничего не случилось, нет? Надеюсь, ты помнишь о квартплате.

— Я заплачу завтра.

Я была уже на повороте лестницы.

— Мы договорились, что ты будешь это делать каждую четвертую пятницу, — крикнула она мне вслед. — Так что, я хочу, чтобы ты сделала это сегодня же. Там наверху тебя ждут. Я же говорила, что я против того, чтобы здесь находились мужчины после девяти вечера. Пусть он сейчас же уходит.

С бьющимся сердцем я преодолела следующий лестничный марш. Должно быть, это Ксандр пришел за деньгами. Я распахнула дверь. В комнате было темно.

Тут мое сердце екнуло. На фоне окна стоял человек. Эти широкие плечи невозможно было не узнать. Это был Гарэт.

— Что ты здесь делаешь? — прошептала я.

— Жду тебя, — ответил он.

— Не понимаю.

— Я люблю тебя, — просто сказал он. — И больше не могу.

Я бросилась к нему:

— Пожалуйста, обними меня.

Он обвил меня руками. В его поцелуе было столько силы, тепла и любви!

— Дорогая моя, — бормотал он, целуя меня в голову. — Боже мой, я так виноват. Я был так взбешен сегодня, но меня мучила ревность, и я не понимал, что происходит.

— Я ничего не могла сделать, — сказала я, сотрясаясь от рыданий, — это был единственный способ быстро получить деньги.

— Я знаю об этом. Успокойся, милая, успокойся. Я был у Ксандра после того, как он уехал от тебя. Я был в таком ужасном состоянии, что мне необходимо было поговорить с кем-нибудь. Он мне обо всем рассказал.

— Господи, что же он собирается делать?

— Он признался Памеле, а потом пошел в полицию. Это был единственный выход. Я отвез его в участок и первые полчаса не оставлял его одного. Все будет в порядке.

— А как Памела и Рики?

— Дорогая, это меня меньше всего волнует.

— Я не могла отказать Ксандру, — бормотала я. — Он всегда заботился обо мне.

— Знаю, знаю, звезда несчастная. Тебе следовало обратиться ко мне, а не к Андреасу. А сейчас, ради Бога, сними с себя все мокрое.

Он отошел от меня и зажег свет.

Ноги не держали меня больше, и я села на кровать, тупо уставившись на него. Его правый глаз теперь уже окончательно заплыл. Он все еще был в той же самой рубашке с пятнами крови, но, слава Богу, хоть руку ему кто-то забинтован. В следующее мгновение он снял со шкафа мой чемодан и покидал в него мои платья, сняв их с вешалок.

— Что ты делаешь?

— Укладываю. Ты уедешь отсюда.

— Мне некуда уезжать, — прошептала я.

— Ты едешь ко мне.

— Но я не могу. Лорне это вряд ли понравится.

— А при чем тут она?

Он взял мое васильковое платье.

— Ты была в нем, когда я тебя впервые увидел. Надень его сейчас.

Он положил платье на кровать.

— Но вы ведь с Лорной, — я подбирала слова, — разве вы не собираетесь пожениться?

Он замер на секунду с охапкой моего белья в руках.

— С чего ты взяла?

— Она сказана. Она говорила, что ты и она.

— Да не я, а Чарли.

— Чарли, — глупо повторила я. — Чарли! Но каким образом?

— Они познакомились у тебя, — сказал Гарэт. — В тот вечер, когда она у тебя гостила. Он пригласил ее зайти в его магазин, начал с ней встречаться, играть в бинго. Она говорит, что в тот вечер ты ей призналась, что в кого-то влюблена. Она решила, что речь идет о Чарли. Вот почему ей было так тяжело сказать тебе об этом.

— О, Господи! — сказала я. — Речь шла о тебе. Я ни на минуту не переставала любить тебя с того самого вечера, когда мне стало плохо на яхте. Господи! Какая глупая путаница!

Я начала смеяться, но тут что-то произошло, и я снова начала плакать. Гарэт забросил остатки моего белья в чемодан и обнял меня так крепко, что я стала бояться за свои бедные ребра.

— Ну, а теперь, ради Бога, снимай это или придется мне самому это сделать.

Я покраснела.

— Я не могу, когда ты смотришь.

Он усмехнулся.

— После сегодняшнего дневного спектакля я не вижу особого смысла в фальшивой благопристойности.

Видимо, прочитав что-то на моем лице, он тут же повернулся и стал разговаривать с Манки, который сидел, дрожа, в чемодане.

Только я стянула мокрую блузу, как в дверь громко постучали. Я схватила полотенце, потому что в комнату влетела миссис Лонсдейл-Тейлор.

— Мисс Бреннан, — зашипела она, — я говорила вам, что не потерплю мужчин в своем доме. Вы должны немедленно уйти, — добавила она, обращаясь к Гарэту.

— Ее не будет здесь через пять минут, — резко сказал Гарэт, — так что подите прочь!

— Как смеете вы разговаривать со мной таким тоном, молодой человек? — возмутилась миссис Лонсдейл-Тейлор. — Как насчет квартирной платы? Она должна мне шестьдесят фунтов.

Засунув руку в карман, Гарэт вытащил пачку денег. Отсчитав шесть десяток, он протянул их ей. Потом взглянул на бедного маленького Манки, дрожащего в чемодане.

— Сколько вы хотите за эту собаку?

— Она не продается. Это собака моего покойного мужа.

— Десять фунтов, — сказал Гарэт.

— Я не уверена, что поступлю правильно.

— Двадцать, — сказал Гарэт и сунул деньги ей в руку. — А теперь иди отсюда, толстая ведьма, и никогда не обижай тех, кто слабее.

Через три четверти часа Гарэт и два бездомных существа, добравшись до дома, сидели в гостиной. Хотя я надела один из его свитеров, а в руке у меня был стакан бренди, я опять испытала жуткий приступ лихорадки. Напряжение становилось невыносимым. Слышно было только, как Манки грыз в полном экстазе остатки бараньей ноги, которые Гарэт отыскал для него в холодильнике.

— Он абсолютно счастлив, — сказал Гарэт. — Теперь моя очередь. Иди ко мне.

— Не могу, — сказала я сдавленным голосом.

— Ну ладно, тогда я сам к тебе приду.

Он присел на софу в футе от меня. Я уставилась на свой стакан бренди.

— Я собираюсь сейчас произнести небольшую речь, — сказал он. — Если бы ты только знала, что я пережил с того момента, как мы вернулись после того уик-энда. Я сгорал от любви к тебе. Знаю, что проявлял это нелепым образом, пытаясь побороть свое чувство, но я боялся выдать себя, потому что никак не мог предположить, что ты можешь испытывать ко мне подобные чувства. Я и согласие заняться делами «Сифорд-Бреннан» дал только потому, что это давало мне возможность контакта с тобой. И это еще не все. Я старался добиться расположения твоего дегенеративного братца Ксандра в надежде, что он может замолвить за меня словечко. Я звонил каждый вечер Джеки, проверяя, все ли у тебя в порядке. Как ты думаешь, почему никто из мужчин у тебя на работе и близко к тебе не подошел? Да потому, что я бы немедленно уволил за это любого.

— Я тебе н-не верю, — сказала я недоверчиво.

— Не перебивай, — сказал он. — Ты совершенно права насчет того, что я «блюститель нравов из Уэльса». Я не могу вынести никого рядом с тобой. Я едва пощадил Джереми и Чарли. А сегодня днем, как ты видела, я совсем потерял голову.

— Ты был великолепен, — выдохнула я, протянув руку, чтобы дотронуться до его бедного пострадавшего глаза.

Усмехнувшись, он поймал мою руку и прижал к своей щеке.

— А теперь кое-что насчет воспитания. Я говорил с Ксандром. Он рассказал мне о вашем детстве, о родителях, о том, как с вами паршиво обращались. Все это теперь позади.

И встав на колени возле меня, он меня обнял. Я заплакала.

— Что случилось? — прошептал он.

— Ничего хорошего, — всхлипнула я. — Я люблю тебя больше всего на свете. Меня мучает страсть к тебе, но это только в моем сердце. Ты был прав с самого начала: я фригидная женщина. Столько раз я была близка с мужчинами, не сосчитаешь, но всегда мне это было ненавистно. Я только научилась хорошо притворяться, а внутри меня — лед.

— Успокойся, милая, успокойся.

Он гладил меня, успокаивая, как успокаивают лошадь.

— Я тебе это говорю, потому что я люблю тебя, но не смогу дать тебе счастья.

— Об этом позволь мне самому судить, — сказал он. — Никто тебя по-настоящему не любил в твоей жизни. Тебя только баловали, отсылали поиграть где-нибудь, а звали только за тем, чтобы похвастаться перед гостями, когда они собирались за чаем, тем, что ты такая хорошенькая. Пойдем, — сказал он, поднимая меня с софы и ведя в спальню. — Не будем больше терять времени.

— Нет, — отпрянула я. — Ты будешь разочарован, я ведь не смогу притворяться с тобой.

— Не буду, ведь я Ничего и не жду. Нам надо привыкнуть друг к другу.

В спальне он включил боковой свет, осветивший громадную двуспальную кровать, и откинул меховое покрывало.

Когда он раздевал меня с несомненной ловкостью, я подумала обо всех тех женщинах, которые лежали на этой постели до меня. Видимо, так чувствует себя молодая лошадь, впервые принимающая участие в ежегодном шоу на приз лошади года, которой предстоит брать препятствие, высотой в шесть футов, а все предыдущие участники уже чисто выполнили это упражнение.

Когда мы легли, он нежно обнимал меня, пока не отступили все ужасы этого дня, а потом сказал:

— Я сегодня не дотронусь до тебя. Ты слишком устала.

Я почувствовала некоторую досаду.

— Во всяком случае, я так думаю, — продолжал он, кладя теплую руку мне на грудь и лаская ее.

Он пошутил по этому поводу. Я засмеялась.

— Вот так-то лучше. Помни, дорогая моя, с этого момента я беру на себя опеку, заботу и контроль над тобой и никогда тебя не брошу, как твоя ужасная мать.

И он начал целовать меня с безграничной нежностью, пока я не почувствовала, что меня захлестывают волны страстного желания.

— Сегодня пятница, — сказал он, скользя своей рукой вниз. — Впереди — целый уик-энд. Нам вообще незачем вставать.

Позже он сказал:

— Расслабься, дорогая, не надо так стараться. Зачем спешить? Мне действительно хорошо с тобой.

А еще позже добавил уже более строго:

— Перестань бороться со мной, мы ведь заодно.

И вдруг неожиданно это свершилось, и пришло наслаждение. Я снова заплакала, но теперь уже оного, что была счастлива. А он, обнимая меня, говорил и говорил о том, как он меня любит, пока я не уснула.

Прошло несколько часов. Меня разбудил рассвет, потому что мы забыли зашторить окна. В огромных окнах, как в рамках, виднелись платаны Холланд-парка. Я заморгала, повернулась и обнаружила, что на меня смотрит Гарэт.

Наверное, мне это снилось.

Я протянула руку, чтобы дотронуться до его щеки.

— Ты мне не снишься? — не веря себе, спросила я.

Он улыбнулся.

— Нет, если ты не снишься мне.

Его глаз почернел, грудь была покрыта ссадинами.

— Мне кажется, что я в постели с Генри Купером[12], — сказала я. — Никогда не могла подумать, что он окажется таким восхитительным любовником. Как ты думаешь, нельзя ли это повторить?

И мы повторили. И это было даже лучше, чем раньше, и я вскрикнула от наслаждения и радости, потому что оказалась в полном порядке.

Когда я проснулась снова, его не было. Я в панике огляделась, и тут увидела пришпиленную к подушке записку: «Ушли с Манки в магазин. Вернемся к одиннадцати. Люблю. Г.»

Все еще переполненная происшедшим со мной чудом, завернувшись в полотенце, я отправилась на кухню, где нашла кучу нераспечатанных писем. Я разворошила их. Три из них определенно были написаны женским почерком. Одно от какой-то Мишель из Франции, другое — от Салли с Ближнего Востока, третья не написала своего обратного адреса, но на письме стоял штемпель Тонтона, а внизу было приписано: «Лично».

Меня захлестнул ужас. У Гарэта был миллион женщин до меня. Что помешает ему иметь миллион и в будущем? Вчерашние торжественные клятвы могли быть всего лишь уловкой, чтобы затащить меня в постель. Я не могла этого вынести. Я вернулась в спальню и села, дрожа, на постель, чувствуя, как меня затягивает в знакомую пучину ужаса.

«Спокойно, — говорила я сама себе, — все в порядке».

Зазвонил телефон. Я вздрогнула от испуга. Это была миссис Смит.

— Его нет, — сказала я, почувствовав, как все во мне ощетинилось.

— Неважно. Просто передайте ему, что все «О'кей».

— Передам, — сказала я холодно.

Миссис Смит рассмеялась.

— Я так рада, что вы, двое, наконец соединились. Он был совершенно невыносимым, после того, как вернулся из этого путешествия на яхте. Просто счастье снова работать с нормальным человеком.

— О, — запнувшись, сказала я, — почувствовав, что краснею. — Вы хотите сказать… это было так очевидно?

— Да, — ответила она. — Он прекрасный человек. Я думаю, что вам очень повезло, а если вы заглянете за дверь гостиной, то получите еще одно доказательство.

Она положила трубку.

Я побежала в гостиную. За дверью, лицом к стене, стояли два холста. Я повернула их к себе и изумленно вскрикнула. Это были моя картина с Адамом и Евой и другая — Котман. Все еще не веря, я смотрела на них, и слезы застилали мне глаза.

Тут я услышала повернувшийся в замке двери ключ. Раздался быстрый топот ног. Манки, взбежав по лестнице, первый бросился ко мне, но в следующее же мгновение я очутилась в объятиях Гарэта. Манки радостно резвился вокруг наших ног.

— Я так боялась, что кто-нибудь из дружков Андреаса доберется до тебя. Аннабел Смит сказала, что после путешествия на яхте ты был прямо, как разъяренный бык, — бессвязно бормотала я. — Ты выкупил мои картины. Это самое лучшее, что кто-нибудь сделал для меня в моей жизни. Когда ты это сделал? — спросила я, когда мы поднимались наверх.

— В какой-то день на прошлой неделе. Я не стал их вешать, ты сама решишь, куда. Но Адама и Еву я не повешу над кроватью, чтобы ты не отвлекалась, когда мы будем заниматься любовью.

Я вспыхнула.

— Ксандр, противный, рассказал тебе об этом.

Остановившись у входа на кухню, он поцеловал меня в голое плечо.

— Боже, какая ты красивая, Октавия. Ты уверена, что до конца своих дней захочешь быть с «валлийской гориллой»?

Он зажал мне рот поцелуем.

— Этого Ксандра надо убить, — сказала я, как только смогла говорить, покраснев от злости еще сильней.

Он засмеялся.

— Да я только дразню тебя.

Зазвонил телефон.

— Если это снова миссис Смит, она передавала тебе, что ни о чем не надо беспокоиться, — сказала я.

Это был Ксандр.

Выслушав его, Гарэт сказал:

— Отлично. Поговори с Октавией.

— Привет, дорогая, — сказал Ксандр очень бодрым голосом.

— У тебя все хорошо? — спросила я.

— Было довольно тяжело. Рики устроил такой ужасный скандал, что я очень надеялся, что Джоан заработает сердечный приступ. А Памми была просто воплощением стойкости. Она велела им обоим замолкнуть. Полиция прижала этого змея Гвидо, так что все завершилось не так уж плохо. И, должен тебе сказать, — он понизил голос, — все обернулось в итоге очень счастливо: самый очаровательный констебль в угрозыске прекрасно ко мне отнесся.

— Ксандр, это ужасно!

— Ну, знаешь! Раз ты увела Гарэта, должен же я компенсировать потерю. Послушай, я очень сожалею, но я и представить себе не мог, что тебе надо было раздеваться, чтобы достать мне те деньги.

Когда я закончила говорить, Гарэт был занят тем, что жарил яичницу с беконом. Поглаживая Манки, я рассказала ему о констебле.

— Он совершенно неисправим, но, несмотря на это, будет неплохим шурином.

Моя рука замерла.

Гарэт задумчиво перевернул яичницу, потом искоса взглянул на меня.

— Что ты сказан?

— Я сказан, что он мой будущий шурин.

— Не надо так шутить, — заикаясь, произнесла я.

— А я и не шучу. Ты же знаешь, что я ходил в магазин сегодня утром.

Он вытащил из кармана синюю сафьяновую коробочку и протянул ее мне. При этом его рука слегка дрожала. И моя тоже, когда я открывала ее, с трудом справившись с замком. Я увидела самый большой в своей жизни сапфир.

— О, — задохнувшись, воскликнула я. — Это правда мне?

— Кому же еще?

Он снял с огня яичницу и надел кольцо мне на палец.

— А к-как же твой гарем? Аннабел Смит и другие?

— Я откажусь от них, если ты этого захочешь.

— Ты не обязан на мне жениться, — сказала я.

— Нет, обязан, — ответил он. — Не даром я «блюститель нравов из Уэльса». Хочу все упорядочить, в частности для Манки, чтобы он чувствовал себя в большей безопасности.

Я засмеялась.

— Мне нужно поставить штамп, чтобы никто не мог приблизиться к тебе, — продолжал он, и глаза его вдруг посерьезнели. — И я предупреждаю тебя, детка. Я собираюсь быть главой в доме. Ты будешь делать то, что я скажу, а будешь проявлять спесь, я поставлю тебя на место. Мужчины из Уэльса такие. Мы держим своих женщин на заднем плане, поколачиваем их, если они доставляют нам неприятности, но умеем и любить их.

Я вдруг почувствовала страстное влечение.

— А не могли бы мы заняться этим опять, до завтрака? — спросила я.

Мы не дошли до спальни, нам было хорошо и на кухне.