Октябрь в Пензе

ГЛАВА I В ПЕТРОГРАДЕ[3]

7 октября в «РАБОЧЕМ ПУТИ» т. Ленин в статье «КРИЗИС НАЗРЕЛ»[4] дал лозунг восстания, в котором говорил, что есть уже налицо все «признаки кануна революций в мировом масштабе».

Мятежи в германской армии и на фронте явились лучшим доказательством этого.

«Сомнения невозможны. Мы стоим в преддверии всемирной пролетарской революции. И, так как мы, русские большевики, одни только из всех пролетарских интернационалистов всех стран, пользуемся сравнительно громадной свободой, имеем открытую партию, десятка два газет, имеем на своей стороне столичные Советы рабочих и солдатских депутатов, имеем на своей стороне большинство народных масс в революционное время, то к нам поистине можно и должно применить слова: кому много дано, с того много и спросится».[5]

Кончается статья следующими словами: «Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту… Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту.

Кризис назрел…»[6]

К тому времени, когда была написана эта статья т. Ленина, партия большевиков уже овладела главными позициями, которые могли сыграть решающую роль в гражданской войне с буржуазией и помещиками. Рабочие массы окончательно освободились от соглашательских иллюзий буржуазной демократии и единодушно пошли с большевиками. Петроград, Москва, Иваново-Вознесенск, рабочий Урал, Казань, Нижний-Новгород, Самара, Саратов были уже прочными бастионами большевизма. Солдатские массы крупных рабочих центров, вышедшие из империалистической кровавой бойни, дольше, чем рабочие, находились в плену эсеровского и меньшевистского лагеря, пытавшегося подчинить их буржуазии и ради интересов золотого мешка довести войну «до победоносного конца».

Но эсеро-меньшевистские ловушки были сорваны большевиками, и солдатские секции Советов перешли на советскую платформу.

Фронтовые армии разлагались с чрезвычайной быстротой. Началась стихийная демобилизации фронта. Фронт требовал мира, хотя бы «похабного». Крестьянство, разоренное войной, потерявшее миллионы своих сынов, также жаждало мира и все настойчивей добивалось помещичьей земли. Империалистическая политика Временного правительства, пытавшегося сохранить помещичье землевладение, пробудила с неслыханной силой революционные страсти крестьянства. К осени повсеместно начались крестьянские восстания против помещиков.

Временное правительство ответило на них карательными экспедициями, чем разожгло их еще больше. Армия, так же как и в вопросе о мире, не хотела больше ждать отчуждения помещичьих земель. В лагере буржуазии, помещиков и социал-соглашателей растерянность росла не по дням, а по часам. Временное правительство находилось беспрерывно в состоянии кризиса. Истерические речи и воззвания Керенского не производили больше никакого впечатления. Наша партия и Петроградский Совет рабочих и крестьянских депутатов открыто, с середины октября, провозгласили восстание и энергично подготовляли к нему рабочие и солдатские массы.[7]

Смольный в дни Октября был штабом величайшей революции. В его стенах помещался Центральный Комитет Коммунистической партии с Лениным во главе, получающий боевые донесения, изучающий приказы, зовущий вперед.

Бесстрашный и угрожающий смертью Смольный поднялся на угнетенной, окровавленной и поруганной земле, как грандиозный маяк коммунизма. Суровая стража из Красной гвардии окружала его. Он весь был в кольце пулеметов и броневиков. К нему подходили и уходили на боевые участки все новые и новые колонны рабочих и солдат. Делегации из фронтовых армий, из рабочих районов, из полков, из провинций приходили, чтобы засвидетельствовать свою преданность революции, чтобы информировать о положении на местах.

Из армейских складов и непосредственно с заводов посылались туда оружие, проволочные заграждения, саперный инструмент и проч. В самом Петрограде начался захват главных стратегических пунктов и учреждений: вокзалов, почты и телеграфа, правительственных учреждений. Преданные революции кронштадтские моряки, давшие много сил для красного фронта, бомбардировали Зимний дворец. Штурмовые колонны Красной гвардии, матросов и войсковых частей пошли в атаку на ненавистное царское гнездо — Зимний дворец, занятый Временным правительством, разбили охрану дворца и захватили несколько трясущихся от страха министров Временного правительства.

Завязались кровопролитные бои с юнкерами…

Я вспоминаю теперь эти дни в Смольном, когда все мои мысли и чувства, воля и побуждения, нервы и мускулы и весь я, как и все участники Октябрьского переворота, были охвачены безудержным стремлением к победе. Наши энергия и неутомимость, казалось, не знали границ. Только великий коллектив пролетариата, сбрасывавший из грани веков со своих могучих рук тяжкие оковы капитализма, мог породить такой взлет творческой мысли и такие глубины энтузиазма. Смольный был примером величайшей организованности.

В последние дни, предшествовавшие перевороту, меньшевики и эсеры, бывшие при Керенском хозяевами Смольного, пребывали в состоянии полной растерянности, перешедшей затем в смертельный испуг. Но до самого последнего дня их все же не оставляла надежда на благополучный исход.

Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов собрался, когда восстание стало уже фактом. Съезду предшествовала длительная и упорная борьба между коммунистами и социал-соглашателями из-за срока созыва съезда.

Эсеры и меньшевики, зная, что их влияние в столичных и подавляющем большинстве провинциальных советов потеряно, настаивали на длительной отсрочке съезда. Они надеялись сохранить за собой руководство революционным движением через центральные советские организации, состоявшие из социал-предателей, кулаков и части обманутых солдат и рабочих. Ожесточенная борьба с социал-лакеями происходила также в Организационной комиссии съезда, где меньшевики и эсеры пытались обеспечить себе большинство на съезде.

По поручению Центрального Комитета нашей партии я работал в Организационной комиссии II съезда Советов.[8] Кроме меня, от нашей партии в Организационную комиссию съезда входил тов. Гусев, ныне работающим в Московской кредитном кооперации. Нам с ним пришлось горячо поработать. Меньшевики и эсеры имели в Организационном комиссии большинство. Нам с Гусевым был дан твердый наказ из Центрального Комитета неуклонно разоблачать все подвохи и интриги соглашателей и в корне пресекать все их попытки подтасовать съезд. С пеной у рта, с бешеным озлоблением по тысячам поводов и через множество лазеек атаковали меньшевики и эсеры большевистскую линию. Из Организационной комиссии борьба была перенесена в Мандатную комиссию, и тут соглашатели проявили прямо-таки чудеса изворотливости и шулерства, чтобы протащить своего лишнего представителя на съезд. Их озлобленным истерическим наскокам мы противопоставили свое спокойствие, тщательное исследование документов, внимание к делегатам на съезд, жесткое наблюдение за шахер-махерством эсеровских и меньшевистских членов Организационной комиссии. Большинство на съезде, еще дня за два до съезда, явно определилось в нашу пользу. Мы удесятерили нашу энергию в работе и по контролю над нашими врагами.

Перед открытием было точно установлено, что большинство на съезде принадлежит нам. Провинция и фронт, как показал состав съезда, безоговорочно стали в ряды большевиков. Мы победили. Лозунг Ленина о том, что восстание назрело, брошенный им в массы недели за три до переворота, блестяще был подтвержден ходом событий.

Делегаты на съезд, приехавшие из разных концов России и с фронта, рассказывали о колоссально быстром революционизировании масс. Армии не хотели более подчиняться старому царскому командному составу. Имя Керенского на фронте произносилось не иначе, как с насмешкой и с добавлением непечатных слов. Меньшевики и эсеры вместе с корниловскими золотопогонниками бежали со своих постов или не двусмысленно поощрялись к этому солдатской массой.

В тылу, как стихия пожара, начало бушевать крестьянское восстание против помещиков. Карательные экспедиции местных властей против крестьян сгорали, как щепки, в огромном костре восстания. В промышленных центрах рабочие организовывали контроль над производством. Советы одни за другим переходили к большевикам.

Бледные, раздраженные, отмеченные печатью бессилия, с растерянным взглядом, тихонько шептались по углам меньшевистские и эсеровские делегаты, передавая друг другу страшные для них вести о потрясающих успехах большевиков.

Поздно ночью я вышел из комнаты Организационной комиссии. Коридоры были полны движущейся толпой. Пробираясь через толпу, я видел гневные, воодушевленные лица рабочих, матросов, солдат и крестьян, пришедших из боев для того, чтобы возвратиться обратно на фронт гражданской войны. Они несли в себе ощущения пушечных выстрелов, смертельного рокота пулеметов, ружейных залпов наступающих колонн пехоты, штыковых схваток, криков раненых и умирающих. Темные пальто и кожаные куртки рабочих, черные и серые шинели матросов и солдат, зипуны и армяки крестьян, при слабом электрическом освещении в коридорах, в тумане из табачного дыма и сырости смешались в одну плотную массу, жужжавшую, как пчелиный улей. Многие были вооружены револьверами, винтовками, ручными гранатами и пр.

Бой разгорался…

Я вошел в большой зал. Там заседал съезд. Белый зал, мерцающий множеством огней, заполненный до краев делегатами съезда и представителями от фабрик и воинских частей, дышал энтузиазмом. Казалось, что эти холодные, расточающие обильный свет стены, созданные рабочими руками на утеху лощеной великосветской знати, замерли в немом удивлении перед зрелищем величайшего революционного действия.

Активная решимость, выкованная опытом длительной классовой борьбы, спокойная воля и целеустремленность — вот черты, характеризующие настроение съезда.

После ухода соглашательской верхушки, съезд, руководимый нашей партией (кроме большевиков, на съезде остались меньшевики, интернационалисты и левые эсеры), начал возглавлять восстание, начатое ленинградским пролетариатом и гарнизоном. Съезд заслушивал информацию о начавшейся борьбе и приступал к организации восстания в Российском масштабе.

Внезапно по съезду, как порыв ветра, пронеслось движение. Послышались крики, раздались аплодисменты. Сначала по одному, потом группами, повскакали с мест делегаты, вытянулись шеи. Загорелись радостью, надеждой, огнем воодушевления, преданностью, пламенной лобовые тысячи глаз. Съезд поднялся, как один, с мест, подался вперед и жарко рукоплещет. Волны рукоплесканий и кликов то несутся вперед к трибуне, то, отраженные стенами, падают обратно в массу съезда, чтобы вызвать еще большие взрывы восторгов и пламенные вихри революционного энтузиазма, центром которого был появившийся на трибуне Ленин.

— Да здравствует ЛЕНИН! Да здравствует вождь мировой рабочей революции!

Ленин — человек среднего роста, с крепкими широкими плечами, имеющий небольшую полноту, делающую более заметными ширину его груди и высоту плеч, с большой лысой головой, с огромным выпуклым лбом, переходящим сверкающими линиями мощных полушарий темени к объёмистому затылку, головой, стройно поставленной на невысокой шее и почти всегда слегка подающейся назад, с рыжеватой бородкой и волосами, сохранившимися на висках и на затылке, с целомудренным, всегда окрыленным иронической усмешкой ртом, с черными глазами, которые издали казались узкими, а вблизи раскрывали недосягаемую бездну знания, опыта, наблюдательности, молниеносной хитрости, проникновения, волевой активности и неукротимого огня его революционного темперамента.

Он начал говорить,[9] когда в зале еще стоял гул от возбуждения, охватившего всех при виде горячо любимого вождя.

Когда Ленин говорил, его голос, легкий, быстрый, немного повышенный, слышен прекрасно, даже сидящим далеко от него в конце большого зала. Его речь — плавная, темп быстрый, переходящий, в моменты наивысшего подъёма, в скороговорку. В его голосе редко слышались низкие ноты и часто, особенно при атаке врага: буржуазии, помещиков и их лакеев, — поднимался до самых высоких нот. Смотря по тому, кого он имел в виду и что составляло содержание его речи, в высоком напряжении его голоса звучали то негодование, ненависть и сарказм по адресу врагов, то терпеливое внимание, страстное стремление разъяснить, вскрыть ошибку, или даже юмористически подчеркнуть удивление, как это, дескать, не понимают такой простой вещи, то гигантский волевой ток стремительно развивающейся теоретической мысли, то всеобъемлющее старание величайшего мастера организации осуществить намеченный план.

О социализме Ленин говорил совершенно простыми словами, так, что было понятно всем. Ленин в совершенстве владел мыслью и потому так богат, полнозвучен и понятен был его язык. У него была совсем особая, своя, неповторимая манера вести себя на ораторской трибуне. Поражала необычайная простота его обращения к слушателям. Своей речью он как-то сразу создавал настроение горячего товарищеского участия всех членов собрания в общей работе. Задушевная скромность, классическая простота и короткость его жеста придавали неотразимую убедительность его слову, такому же округлому и крылатому, как жест, и углубляли плавное величие его стремительной речи.

Вот он появился на трибуне и ждет, когда окончатся неизбежные овации, несколько смущенный ими, улыбающийся или серьезный, то покачивая головой, то потирая свою лысину правой рукой, то торопящими жестами призывая к вниманию.

Первое слово: Товарищи! облетает нетлеющей искрой массу слушателей. Все глаза с разгорающимся вниманием направлены к нему, запечатлевая на всю жизнь великую работу Ильичевского ораторского гения.

Ленина во время речи было можно сравнить с машиной огромной мощности, которая с чудесной легкостью творит величайшую работу. Он стоит немного откинувшись назад, заложив обе руки за вырезы жилета по сторонам груди, и говорит, говорит… Мысль развивается и осложняется. Он подчеркивает наиболее многозначительные ее формулировки, отмечает ее логические звенья, разделяет и направляет потоки мыслей и слов, выражает чувства и страсти, порождаемые в нем речью, убедительными и волнующими жестами рук. Когда он концентрирует внимание слушающей его массы на каком-либо трудном теоретическом положении или важном политическом выводе, он поднимает обе руки перед лицом, ладонями внутрь, часто двигает ими вперед и назад, как бы прокладывая этим путь к правильному пониманию мысли. Иногда он быстро отходит назад, на мгновенье останавливается, точно для того, чтобы занять еще более крепкие позиции для наступления на врага или чтобы пойти по вернейшему пути к намеченной цели. Призывая массы к бою, указывая им наибольшие опасности и трудности, которые нужно победить, раскрывая перед ними перспективы социалистического строительства, Ленин устремляется вперед, делая большой взмах правой рукой, как бы раздвигая ею пространство.

Вот он наклоняет набок голову, смотрит исподлобья острым взглядом и часто, часто говорит. Речь льется непринужденно и свободно, а он как бы помогает ей спорными движениями рук и кистей, вылепляя образ или подготовляя место для большой мысли, которая не укладывается в короткой фразе.

Что бы Ленин ни говорил, для трудящихся он всегда был своим. В тот момент он говорил о мире.

— Мы должны, говорил он, помочь народам вмешаться в дело мира. Обращаясь к правительствам и народам, мы должны выдвинуть неурезанной нашу программу мира без аннексий и контрибуций…

Окончив работу в Организационной комиссии, я весь отдался агитационной работе, которая тогда тесно переплеталась с организацией восстания в рабочих и солдатских массах.

Наша агитация в дни Октября была прямым призывом к бою, одним из участков фронта гражданской войны. В ней слышалась канонада большевистской артиллерии против войск Временного правительства, крики воодушевления красных штурмовых колонн и смертельные схватки с врагом.

Под непосредственным руководством ЦК партии Военно-Революционный Комитет в Петрограде успешно развивал военные операции против конного корпуса Краснова и восставших против Советского правительства юнкеров. 29 октября (11 ноября) Краснов сдался, юнкера были разгромлены. 2 ноября (15 ноября) восстание победило и в Москве. Началась колоссальная напряженная работа по организации аппарата власти.

5 ноября, когда я сидел в Смольном и писал статью в первый официальный орган Советского рабоче-крестьянского правительства, ко мне подошел Владимир Ильич и сказал мне, чтобы я немедленно ехал в Пензу, так как теперь очень важно довести до конца революцию в провинции. И в тот же день я выехал из Петрограда в Пензу. [10]