Олимп, штат Техас

ГЛАВА ПЕРВАЯ

После всего, что Юна высказала ему в машине, Питер предпочитает держаться от нее подальше. За вторую половину дня он услышал от жены лишь пару слов. Пытаясь поправить дело, приготовил ужин на двоих, пошел ее звать и выяснил, что Юны нет дома. Уехала куда-то, пока он был занят по хозяйству. От досады Питер один съел почти весь ужин, потом долго не ложился, смотрел телевизор — правда, вполглаза — до одиннадцати вечера. Не хотелось радовать Юну тем, что он ее дожидается, поэтому он пошел спать.

Помнит, как полчаса вслушивался, не подъезжает ли ее машина, поморщился, когда включился кондиционер, из-за которого снаружи ничего не слышно. А сейчас уже семь утра — непонятно, как это вышло. Он часто просыпается в одиночестве, но еще не было такого, чтобы на Юниной стороне бело-синее покрывало лежало нетронутым, подушки оставались взбитыми. Никакого запаха кофе. То есть Юна где-то провела всю ночь? Он хватает с тумбочки телефон, звонит ей — нужно было это сделать накануне, как только он заметил, что ее машины нет на месте. Ответа нет — два гудка, потом включается автоответчик. Питер разъединяется.

Внизу, заваривая кофе — впервые за много лет ему никто его не приготовил, — он пытается стряхнуть только что зародившиеся страхи. Пока кофе настаивается, звонит Марчу. Чтобы попросить сына об унизительной вещи, которую сам Питер сделать не в состоянии. После этого разговора мысль о том, что он будет бродить по дому, дожидаясь то ли звонка сына, то ли возвращения жены, кажется ему невыносимой. Нужно заняться чем-то полезным. И более того, его неудержимо тянет к человеку, рядом с которым он чувствует себя лучше, а не хуже обычного. Хотя бы ненадолго. Он говорит себе, что Арти наверняка ночевала у Ли, вот он и заедет проведать дочь. Выяснит, поговорили ли они с Арло после похорон. Проявит отцовскую ответственность, ведь именно за ее отсутствие Юна его и корила.

Через пятнадцать минут он уже стоит у Ли на пороге. Переживает, не слишком ли рано, вдруг он ее разбудит, но Ли подходит к дверям, полностью одетая. И крайне удивленная его визитом. А кроме того — это он видит ясно, хотя много лет не упражнялся в искусстве считывать выражения ее лица, — она явно не очень рада его появлению. И не спешит пригласить его в дом.

— Подумал, надо бы Арти проведать. Как прошли поминки? — интересуется он.

— Нормально, — отвечает Ли. — Лавиния с нами не разговаривала, но мы немножко посидели с миссис Манн. Арти, впрочем, здесь нет. Она у себя дома.

Питер кивает, ничего не говорит. Помолчав, Ли добавляет:

— Хочешь чашку кофе?

Она отходит от двери, он следом за ней идет на кухню, она заново наполняет кофейник.

— Я думал, у тебя остался. Не обязательно мне специально варить, — говорит он.

Ли, отмахнувшись, отвечает, что посидит с ним на задней веранде, в голосе чувствуется обида. Через десять минут она приходит с кофе, садится рядом с Питером. Он решает сказать всю правду.

— Прости, что вот так ворвался. У меня утро не задалось. Юна вчера не пришла домой. Она очень на меня злится.

— Ах, Питер, — произносит Ли и вновь становится собой, смотрит тревожным взглядом, переживает за него. — Очень тебе сочувствую. Но, может, тебе лучше бы ее поискать, а не сидеть здесь?

Да, лучше бы. Но он чувствует отчаянную потребность быть там, где единственный раз за эту неделю сделал добро. Он всегда исходил из того, что Арти выстроила прочную стену между Ли и его семьей: никакая информация ее не пересечет, этакий отбойник на хайвее — бетонный барьер в лице Арти. Но на самом деле стену эту выстроил он. А ведь можно было выбрать и другой путь, обращаться с Ли как с человеком, а не как с ошибкой, которую нужно скрывать. Единственное светлое пятно за всю эту неделю — это дружелюбное отношение к Ли, а он и его попытался замарать, явившись к ней нынче утром с единственной целью — поднять себе настроение.

Питер вздыхает:

— Да, лучше бы. Но я неплохо представляю себе, где она.

— У того мужчины с похорон?

— Да.

— А если так?

— Ты о чем?

— Может, и тебе стоит ее простить в свой черед?

— Да. Безусловно.

Разумеется, простит. Весь вопрос в том, потребуется ли ей это прощение. Или на этот раз она уйдет навсегда.

Ли оделяет его слабой улыбкой, как будто сочувствует, прочитав его мысли. А потом лицо ее озаряется улыбкой подлинной, искренней, вот только глаза устремлены куда-то Питеру за плечо. Он поворачивается и видит, как Арло открывает дверь патио, — он зевает и явно озадачен появлением отца у Ли на веранде.

— Ну, — говорит Арло, — раз уж ты, Питер, здесь, может, останешься позавтракать? Мне нужно с тобой поговорить. — Он умолкает, лицо напрягается, будто ему сейчас придется выпить что-то невкусное. — Возможно, мне понадобится твоя помощь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Отцу Марч отвечает ложью: он, мол, уже встал. Мобильник держит от рта на расстоянии, чтобы не слышен был зевок. Ему приятно, что ему позвонили с просьбой о помощи, — значит, приговор об изгнании еще не принят к исполнению. Но, услышав, о чем именно его просит отец, Марч тут же утрачивает всю бодрость — ее сметает новость о том, что мать ночевала непонятно где. Марч сейчас в таком настроении, что любая мысль о семье вызывает перед глазами образ ножа, перерезающего веревку. Нечто тяжелое, долго висевшее в воздухе шлепается на землю.

— В общем, ты не мог бы проехать мимо дома Гепа? Не останавливайся, если не хочешь, просто посмотри, не там ли ее машина.

Марч чувствует, насколько отец озабочен: он даже не понимает, что медленно проехать мимо дома брата для Марча куда опаснее, чем там остановиться.

— А если ее там нет, посмотреть у Арти? — уточняет Марч.

— Гм. Вряд ли мать поедет туда, где Тея, — после вчерашнего-то.

Отец так натянуто прочищает горло, что Марчу заранее страшно услышать его следующие слова.

— Да, может, еще проедешь мимо дома ветеринара, в смысле, Джо и Бетти? Просто глянь, не там ли ее машина, и, если что, позвони.

— Там-то с какой радости? Они с Бетти никогда особо не дружили.

— Понятное дело. Зато с этим типом, которого Джо взял себе в помощники, она как раз сдружилась. С ветеринаром, который на прошлой неделе ей с телятами помогал.

— А он у Джо живет?

— Да.

Марч не понимает, как отцу взбрело в голову, что мать может остаться там на ночь. При этом его здорово смущает одна подробность.

— Это такой лысый коротышка? — Перед глазами мужчина в костюме, прислонившийся к задней стене церкви. Мать поворачивает к нему голову. Тот самый тип, на глазах у которого Геп поприветствовал его кувалдой в родительском доме.

— Ты их вместе видел?

— Его видел на похоронах.

— О да. На похоронах он был в полный рост.

Питер говорит таким тоном, что Марч сразу прекращает расспросы.

— Я поехал. Через час доложу.

— Спасибо, сын.

В голосе отца звучит такая благодарность, что у Марча сжимается сердце. Сердце продолжает теснить, пока он собирается, запирает собак. До него постепенно доходит смысл того, что Вера сказала ему на похоронах, а вчера повторил Арло. Хватит уже ему искать материнской любви и одобрения, проще признать, что он их никогда не получит. И все же. Что будет, если хотя бы раз он в нравственном смысле возьмет над матерью верх?

В доме Гепа тихо. Марч надеялся увидеть там машину матери, но на подъездной дорожке только фургон брата. Вместо того чтобы ехать дальше, Марч останавливается с ним рядом. Впрочем, выйти не решается, достает мобильник. Если Геп не ответит, то и дверь Марчу не откроет тоже. Не придется выносить от ворот поворот.

— Ты чего прямо от дома звонишь? — раздается в трубке голос Гепа.

Марч видит, что занавески раздернуты, за стеклом — силуэт брата.

— Ты с мамой говорил?

— Со вчерашнего дня нет. А что?

— Опять с отцом, похоже, поругалась. Могу я войти?

На том конце молчание. Марч смотрит на свой телефон, видит, что вызов завершен, вздыхает. И тут Геп открывает входную дверь, стоит в ожидании. Марч выскакивает из машины, бежит по газону. С радостным изумлением идет вслед за братом на кухню.

Геп наливает себе еще кофе, потом садится к столу, на котором разложены фрагменты очередного металлического изделия — судя по всему, женского украшения. Марч тоже садится, опасливо — вдруг Геп прикажет ему встать. Но тот озабоченно спрашивает:

— Мама без вести пропала?

— Отец говорит, она вчера домой не вернулась. Попросил ее поискать.

— А он ей звонил?

— Да уж наверняка.

— А ты?

— Я не пробовал. Если я позвоню, она точно трубку не снимет.

— Но ты считаешь, что, если ее найдешь, она станет с тобой разговаривать? — Геп простирает могучие руки над разбросанными кусочками проволоки, осторожно смахивает их в сторону, чтобы опереться ладонями на стол.

— Ну, меня на разведку послали. Выяснить, где ее машина. Отец, похоже, считает, что она… ну, не одна. Типа, с этим новым ветеринаром.

— Ты правда думаешь, что она провела ночь у него? Наша мать?

Вот уж о чем точно Марч утром не думал, так это о том, что будет сидеть за столом с Гепом и обсуждать амурные похождения собственной матери. Ему хочется как можно скорее закрыть эту тему.

— Да кто ж знает-то? Семейка наша распадается со скоростью света, никто ни с кем не разговаривает. — Марч роняет голову на руки, раздавленный величиной всех этих новостей, ему даже и думать не хочется о том, что, останься он в Нью-Мексико, ничего этого бы не произошло. На кухне тихо, лишь снаружи доносится пение птиц.

— Мы с тобой разговариваем, — замечает Геп.

Марч поднимает голову и с изумлением обнаруживает, что в обращенном на него взгляде Гепа читается нечто, что можно ошибочно назвать приязнью.

— С трудом верится.

— Ну, Вера ушла, а мама, судя по всему, больше не та женщина, которая нас вырастила. Нужно же мне с кем-то поговорить. — Геп отпивает кофе. — Я по-прежнему считаю тебя козлом. Но я и сам козел.

— По-моему, это не так.

— Наверное, Вере все-таки не следовало выходить за меня замуж.

— Наверное, тебе все-таки не следовало жениться на Вере.

Геп качает головой, снимает с ремня телефон.

— Попробую позвонить маме.

Марч слышит через стол, как включается автоответчик.

— Похоже, придется тебе все-таки поехать прокатиться.

Геп провожает брата до двери. Один уголок его рта слегка приподнят. Намек на улыбку.

— Чего? — спрашивает Марч.

— С тобою как-то попроще, когда ты избитый и в синяках. Это я к тому, что, если ты хочешь мне иногда звонить или там заезжать в мастерскую, мне, возможно, понадобится разочек в месяц давать тебе в морду.

— Ну, по мне, оно того стоит, — говорит Марч. Хочется сказать что-то еще, чтобы Геп понял: простив брата, он не совершил ошибку. — Меня с утра до ночи мучает вина за то, как я с тобой поступил. Такая появилась новая… ну, вроде как сила притяжения. Я знаю: ты считаешь, я не изменился, но на самом деле это не так. — Марч, к собственному изумлению, заключает брата в объятия.

Геп изумлен не меньше, но через несколько секунд тоже крепко стискивает брата.

Через двадцать минут, оказавшись у дома Джо, Марч снижает скорость до черепашьей. Машины матери не видно. В первый момент он испытывает облегчение, но ведь отцовские страхи на чем-то да основаны. Он разворачивается, паркуется на улице.

Входная дверь распахивается ему навстречу, на пороге — Бетти с ухмылкой на лице. Марчу всегда нравилось, как ему улыбаются пожилые женщины: восхищение без всяких ожиданий.

— Надо же, Марч Бриско, — удивляется она. — Сто лет тебя не видела. Еще что с коровой?

Выходит, Юна к ним заезжала.

— Вы мою мать сегодня не видели? Она мобильник дома забыла, отец пытается с ней связаться.

— Видела вчера вечером — она приезжала поговорить с Коулом.

Черт.

— И он с ней поехал смотреть корову?

— Вот уж не знаю. Он там живет, в старом трейлере. Можешь сходить и спросить у него.

— Спасибо, — говорит Марч и шагает по дорожке за дом, видит, как сквозь цветочную решетку поблескивает серебристый трейлер.

За решеткой его ждет неожиданное зрелище, хотя он и успел приготовиться к худшему. Мать сидит на металлической табуретке: волосы стянуты в неопрятный пучок, одета в мужскую футболку и шорты в клеточку. На коленях у нее курица, одной рукой она ее крепко держит, другой смазывает ссадину на крыле. Марча она даже не видит, потому что ласково-увещевающим тоном разговаривает с курицей.

— Мам!

Юна поднимает глаза, Марч ждет, что она сейчас уронит курицу и убежит. На лице у нее мелькает смущение — она будто не понимает, кто перед ней. А потом, будто совместив облик с именем, Юна улыбается. А Марч чувствует, что сердце вдребезги разбилось на фиг.

— Привет, Марч. Поможешь?

Он подходит, встает перед Юной на колени, она протягивает ему курицу. Курица изгибает шею, чтобы получше его разглядеть. Видимо, не усматривает в нем ничего предосудительного, обмякает в руках.

— Что с ней такое? — спрашивает Марч.

— Собака покусала. Обратно в курятник пускать нельзя, пока не подлечится: бездушные товарки ее еще хуже отделают. Живет у Коула в куриной гостинице.

Марч видит рядом с трейлером собачью переноску.

— Ладно, — говорит Юна, завинчивая тюбик с мазью, — можешь отпускать.

Марч так и делает, курица тут же начинает ворошить траву в поисках жуков. Он чувствует, что мать на него смотрит, но пока не готов встретиться с ней взглядом. Хочется ей рассказать, что вчера вечером произошло между Арло и Арти. Что отец переживает. Что складное будущее, которое ему вроде как только что подарил Геп, воссоединение с семьей, ни за что не материализуется, если она будет тут сидеть в чужих шортах. Но вместо этого Марч поднимается и говорит:

— Отец просил тебя отыскать. Но я ему пока не звонил.

Юна кивает:

— Жаль, что он тебя в это втянул.

— Я был рад его просьбе. — Марч так и смотрит на курицу, мать так и смотрит на него. Он чувствует, что его оценивают — и в кои-то веки признают годным.

Открывается дверь трейлера, перед Марчем предстает ветеринар.

— Это Марч, приехал меня искать, — представляет его Юна. Едва ли не радостно.

Марч наконец-то поднимает на мать глаза, а она смотрит на этого незнакомца с обнаженным торсом, высовывающегося из крошечного трейлера, и Марчу удивительно, что она выглядит довольной как никогда.

— А. Я тебя не узнал — видел только подмятым под брата. — Коул смотрит на него чуть опасливо, потом спрашивает: — Блины любишь?

Мать кивает:

— Ты завтракал? Оставайся.

— Конечно. — И едва Коул скрывается внутри, Марч говорит: — Только папа переживает. Может, хотя бы сообщение ему напишешь?

— Напишу. — Она встает с табуретки. — Рано или поздно напишу.

Чтобы она куда не ушла, Марч робко опускает руку ей на предплечье.

— У нас все разваливается, — говорит он. — У Арло с Арти. У нас с Арло. У Гепа с Верой. — Произносить это вслух и так-то мучительно, а еще мучительнее, что мать не противоречит. — А теперь и у вас с папой тоже.

— То, что я остаюсь с твоим отцом, еще не делает нас семьей, — с убежденностью в голосе произносит Юна.

Марчу хочется возразить: нет, делает, причем именно это.

— То, что я остаюсь с твоим отцом, не делает меня твоей матерью. Скорее мешает мне ею быть. Мои на него обиды искажают мое отношение к вам.

Марч качает головой:

— Все было хорошо до моего возвращения. Я опять все расхерачил.

— Ничего не было хорошо. Я тут вовсе не по твоей вине. Арти не разговаривает с Арло не по твоей вине. Ты должен извиниться перед братом, но не бери на себя вину за остальное.

Мать протягивает руку, откидывает волосы с его лба. Сколько лет она уже так его не утешала, но лоб до сих пор в точности помнит это прикосновение. И только сейчас, когда Юна смотрит на него без осуждения, Марч понимает: именно осуждением отравлены все остальные воспоминания о ее лице.

Юна говорит:

— Все наладится, так или иначе. Напиши-ка отцу сообщение, что нашел меня и я к обеду вернусь домой. А потом помоги переставить мебель, чтобы мы могли нормально позавтракать на свежем воздухе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В дом тещи Геп приезжает, когда там заканчивают поздний обед. Он нервничает, потому что разговор предстоит очень важный. А может, потому что ювелирная коробочка, которая лежит у него в кармане, напоминает о том дне, когда он сделал Вере предложение — в твердой уверенности, что она откажет. Дверь открывается, за нею — разгневанное лицо тещи, и это лишь усугубляет ситуацию: Геп понимает, что он неугодный и непрошеный гость.

Мать Веры когда-то очень любила Гепа, но это было до того Рождества, когда он выставил жену на публичный позор, до того, как ради благополучия дочери и новорожденного внука ей пришлось переехать из Луббока. Похоже, ее события последней недели совсем не удивили, и, открывая дверь, она уже неодобрительно покачивает головой. Подходит Вера, теперь они вместе качают головами. Но Геп, по крайней мере, видит сына — он сидит на высоком стульчике и с неподдельным восторгом улыбается отцу. Лупит ложкой по столику — так Пит всегда давал папе знать, что хочет на ручки. Геп машет сыну рукой, понимая, что не может просто войти.

— Простите, что оторвал от стола. Вера, мы можем пять минут поговорить?

Обе женщины молчат. Теща цокает языком.

— Пять минут. И обещаю больше не приходить без предупреждения.

Он не думает, что Вера согласится — тогда придется говорить речь прилюдно, — но тут Пит начинает кричать: «Папа!», огорчившись, что отец к нему не подходит. Геп видит, что Вере на это смотреть так же мучительно, как и ему.

— Три минуты, — произносит она и проталкивается мимо мужа.

Мать ее захлопывает дверь прямо перед носом Гепа, не дав даже времени повернуться.

На веранде нет ничего, кроме подвесных качелей. Жена позволяет ему сесть с собой рядом, цепи скрипят, принимая двойной вес. Геп откидывается на спинку, вынимает коробочку из кармана.

— Ты чего, совсем обалдел? Поздно уже извиняться с помощью подарков, — говорит Вера, подчеркнуто не прикасаясь к коробочке. — Давно бы уж пора врубиться, что искусством брак не спасешь.

— Это не как та брошка, которую я для тебя сделал, еще толком не понимая зачем. — Геп открывает футлярчик, подносит к лицу Веры.

Она, в прежнем раздражении, отводит глаза:

— Не выйдет ничего, Геп.

— Ладно. Но чтобы это доказать, тебе придется взглянуть.

Она повинуется, но, как подозревает Геп, лишь потому, что успела заметить, как дрожит его рука: от ожидания нервы расходятся все сильнее. Внутри — подвеска с аквамарином, крупный камень, снизу слегка затененный патиной песка, навеки вплавленного в отполированную поверхность. Ограненная верхушка отражает свет, и из нее — кажется, что прямо из камня, — вырастают три серебряных усика. У основания усиков камень не отшлифован, поверхность напоминает свежий шрам. Усики переплетаются, образуя петельку для цепочки.

Вера моргает, но брать подарок отказывается. Гепу не угадать, что она думает. И вдруг до него доходит. Он так нервничает, потому что на самом деле совсем не знает эту женщину. Тело его признает, что в мозгу о ней сложилось совершенно неверное представление.

Вера пожимает плечами:

— Ну, взглянула. Пойду обедать дальше.

— У меня еще осталось девяносто секунд, — говорит Геп. — Опиши, на что это похоже.

— Песок и море. Если ты мне скажешь, что забронировал поездку, я поколочу тебя прямо перед домом, на глазах у соседей. Ты слышал, что я вчера сказала?

Геп держит коробочку на весу, все так же, у нее перед глазами.

— Тебе нравится Ки-Уэст. Красивое место. Людей туда тянет. Всем хочется владеть хоть небольшой его частью. Вот они и едут туда, застраивают все домами. Толпы туристов, сутолока на улицах, мусор на пляжах, блевотина в кустах. А местным только тяжелее жить от того, что творит с этим местом его красота.

Вера слегка откидывается назад, прислоняется плечами к спинке качелей.

— Ты хочешь сказать, что брак наш похож на блевотину?

— У меня есть предложение, — говорит Геп. — Я выяснил, что в Ки-Уэст в одном и том же доме, у самого моря, сдаются две квартиры. Одна для вас с Питом, другая для меня. Я нашел там мастерскую, где нужны работники, а здешняя моя мастерская какое-то время управится и без меня. Нам хватит, чтобы оплачивать там счета и закрывать здесь ипотеку. Предлагаю полгода пожить рядом, но врозь, вдали от всего того, из-за чего я превратился в себя нынешнего. Может, я изменюсь. Буду стараться. Ради тебя и Пита. Мне хотелось бы стать тем человеком, которого ты, как тебе кажется, полюбила. А если за несколько месяцев я ничего не добьюсь, то с уважением приму твое решение.

Вера смотрит на мужа.

— Что, тебе настолько мучительна мысль, что мы с Марчем будем жить в одном городе?

— Я знаю, что Марч тут ни при чем. В это я верю. Но чтобы хотя бы предпринять попытку избавиться от некоторых вредных привычек, я должен разлучиться со всей своей семьей.

— Прости, но я просто не верю, что ты можешь измениться до такой степени. Что ты как следует воспитаешь Пита. Ты даже собственного нарциссизма не замечаешь. Вот, смотри: расписываешь мне, от чего готов отказаться, как согласен изменить всю свою жизнь, чтобы поехать туда, куда хочу поехать я, а не ты.

— Ки-Уэст я выбрал не только ради тебя, но и ради себя. Мне там легче будет заниматься творчеством. Вот в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе мне действительно пришлось бы тяжко. Ты часто говорила, что в этой области я должен прикладывать больше усилий, а не сидеть, спрятавшись за своим сайтом. Да, мне тяжело будет уехать из дома, но это не значит, что я покидаю Олимп ради тебя. Я просто хочу, чтобы ты дала мне этот шанс. Я знаю, что ты скорее согласишься, если мы поедем в место, которое нравится тебе и понравится Питу.

— А что будет, если мы потратим такую кучу денег, времени и сил, а я все равно захочу развестись? Лучше уж покончить с этим прямо сейчас.

— Ты была права, когда сказала, что мое поведение плохо влияет на Пита. Допустим, мы разведемся, но я все равно останусь его отцом. Я никогда себе не прощу, если он усвоит от меня представление, что жить нужно, манипулируя собственными чувствами. Так что мне есть за что бороться — не только за то, чтобы остаться с тобой. Главный вопрос в другом: готова ли ты вложить в меня столько времени.

— Я не знаю, как на это ответить, — говорит Вера. — Правда не знаю.

— Ну, просто подумай.

Она свирепо трясет головой:

— Ладно, но, скорее всего, завтра я отвечу тебе «нет».

Геп кивает, пытаясь скрыть облегчение:

— Этого достаточно.

— И говорю сразу: если мы туда поедем, я намереваюсь разжиреть, отрезать волосы и носить уродские балахоны. Не буду брить ноги и выщипывать брови.

— Ты все равно будешь красивее меня.

— Это верно, — соглашается Вера. — До такой степени нам тебя не изменить.

Она оставляет его вместе с коробочкой на веранде, но Геп успевает заметить проблеск улыбки, хотя Вере и кажется, что она убила ее в зародыше.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Тея перешла на гневный шепот, а мать Арти говорит в голос, но тоже разгневанно. Арти понимает, что не может сориентироваться, открыть глаза, понять, что к чему, а потом вспоминает, что Райан мертв, ударяется о твердый пол этой реальности — и туда же обрушивается все остальное. Она открывает глаза и выясняет, что лежит в своей кровати, в своем доме, над нею — два женских лица.

— Да все с ней нормально, — шипит Тея. — Я ее вчера уговорила принять снотворное, чтобы она хоть выспалась как следует.

— Ты вчера много на что ее уговорила, — отвечает Ли. Наклоняется, трясет Арти за плечо и только потом понимает, что дочь уже проснулась. — Ну, привет, — произносит она ласково, будто бы и не препиралась с Теей. — Давай, одевайся. Нас ждут у шерифа. Я буду на кухне, а ты не залеживайся.

— Я поеду с вами, — заявляет Тея.

— Нет. Не поедешь.

Тея и Ли впиваются друг в друга взглядами, и, что удивительно, Тея моргает первой.

— Ладно. Понадобится моя помощь — звоните, — говорит Тея и выходит.

Ли никогда не проявляла авторитарности, и ее неожиданная твердость так озадачивает Арти, что она подчиняется. Уже в машине Арти пытается вытянуть из матери, что произошло. В ответ получает одно:

— Лучше пусть там все скажут.

Они приезжают в полицейское управление — приземистое бетонное здание в квартале от площади. Арти вслед за матерью проходит через автоматическую дверь — от волнения, снотворного или их сочетания кружится голова. Видимо, всплыли какие-то нестыковки в рассказе Арло, появился запоздалый свидетель. Однако шериф, вышедшая из кабинета в вестибюль, обращается с Арти ласково. Говорит:

— Ваш брат хотел бы сперва поговорить с вами. Я вас провожу.

Похоже, Арло не придумал лучшего способа вызвать сестру на разговор и решил принудить ее с помощью представителей власти. Арти начинает закипать.

Арло и Питер сидят в комнате отдыха, тесном белом помещении: стены из крашеных шлакоблоков, два круглых стола, автомат с едой и напитками. Питер встает, целует Арти в лоб, потом, без единого слова, выходит. Вид у Арло вполне спокойный, впервые с воскресенья он похож на себя, и от этого гнев Арти начинает бушевать с новой силой. Шериф закрывает дверь, оставляет их наедине, но Арти не делает шага к столу.

— Что происходит? — спрашивает она.

— Я собираюсь подписать заявление, где все изложено так, как было на самом деле. Там сказано, что я намеренно ввел тебя в заблуждение насчет того, во что ты целишься, и после этого ты выстрелила в Райана. Там сказано: я думал, что ты не выстрелишь, однако сознавал, что такая возможность не исключается. Что я вел себя бездумно и безответственно, а потом попытался все скрыть.

— Ты лжешь, — отвечает Арти, пытаясь осмыслить все последствия того, что сообщил ей брат. — Вы с мамой все это подстроили, чтобы я уже никак не могла тебя не простить, а потом все же не допустила бы, чтобы ты сел в тюрьму. — Арти чувствует, как ногти впиваются ей в ладони, приказывает себе разжать пальцы, выдохнуть. — Но я не стану спасать тебя от тюрьмы, Арло. Ты это заслужил.

— Я это заслужил, — повторяет он тихо. — Знаю. И уже рассказал все шерифу. От тебя не требуется ни действий, ни бездействия. Все кончено. Я нанял адвоката, но оспаривать преступный умысел не стану. Меня посадят, но, наверное, ненадолго.

Арти подходит к столу, потому что ей необходимо сесть, чувствует, что покачивается. Слишком тяжело плюхается на стул, он слегка отъезжает назад.

— Я не надеюсь, что ты меня простишь, — говорит Арло. — Знаю, признание не отменяет моего преступления. Но я сделал его, потому что тебе будет лучше, если ты сможешь сказать правду. И Лавинии Барри тоже. Может, ее слегка утешит хоть какое-то правосудие, потому что она не ждала никакого. А еще я надеюсь, что в заключении справлюсь с постоянным чувством вины за то, как я поступил с Райаном, если и не за то, как я поступил с тобой.

Арти поднимает на него глаза.

— Я тоже виновна. Как минимум в том, что солгала следствию — ради тебя.

— Арти, я рассказал шерифу всю правду. Что ты позволила мне солгать, поскольку находилась в шоковом состоянии, верила, что я поступлю правильно. А я обманул твое доверие. — Арло умолкает, на лице подобие улыбки. — Пожалуй, в одном я все-таки солгал: что ты попросила меня заговорить первым, а то сама расскажешь всю правду. Муньос мне пообещала: против тебя не выдвинут никаких обвинений.

Арти чувствует странную опустошенность: тот гнев, который был ее постоянным спутником со дня гибели Райана, будто бы вытек из нее до капли. Она пытается сосредоточиться на том, как на эти новости отреагирует Тея. Слишком незначительно, слишком поздно. Это ничего не меняет. Не меняет того, что у них с Арло никогда больше не будет прежних отношений. Но сейчас она ощущает лишь полное внутреннее онемение.

Накануне вечером Арло уехал от Марча, вернулся в мотель. Проснулся в три утра — от тревоги, а может, и от страха. Он чувствовал странную отъединенность от самого себя: как будто душу бросил в другом месте, осталось лишь тело. Он сосредоточился на том, как скрипит старый пружинный матрас, когда он ворочается, на посвисте поезда по другую сторону шоссе. Ему было никак не отделаться от ощущения, что, если откроет глаза, в углу комнаты он увидит Райана. Не безжизненную оболочку, труп на столе в морге, а настоящего Райана, в прежних джинсах и футболке — сидит себе у стены, задом на вытертом ковре, опирается локтями о колени. В этот момент Райан казался ему живее его самого.

Но Арло отогнал этот образ. Да, для того, чтобы Арти нажала на спусковой крючок, сотня малоправдоподобных обстоятельств должны были сойтись в одной точке, но единственным, кто совершил воистину зловещий выбор, был он сам, и мерзость этого выбора никак не смягчается его опрометчивостью. Сильнее всего на свете Арло хотелось поехать к Арти, долгие часы извиняться, так или иначе исправить содеянное. Как еще убрать этого человека из угла любой комнаты, в которой он будет спать?

Он повернулся с бока на спину. Вдохнул запах дешевого порошка, которым стирали постельное белье. У окна заработал шумный кондиционер, Арти поморщился. И тут вдруг четко увидел, как можно избавиться от этого чувства. Сел в постели, включил ночник, застыдился облегчения от того, что в углу комнаты пусто. Остается одно: ехать к матери, разбудить ее, вновь попросить о помощи.

В приемной полицейского участка Арло садится на свободный пластмассовый стул между Питером и матерью. Арти у Муньос, дает показания. Появляется адвокат из Хьюстона, которого Питер нашел с удивительной оперативностью, и они с Питером выходят посовещаться. Через пятнадцать минут на пороге кабинета появляется шериф, приглашает Арло войти. Он встает рядом с Арти — она дожидается с другой стороны дверного проема. Шериф описывает обоим следующий шаг: судебное заседание, на котором Арло признает свою вину, состоится в понедельник. До тех пор он останется на свободе под залог, сумма невелика — по счастью, столько он в состоянии заплатить и сам. Арло знает, что взглянуть и убедиться он не может, но все же ему кажется, что сестра чуть-чуть к нему придвинулась. И теперь они стоят вместе, а не врозь.

В тот же вечер Арло выступит в «Моем местечке» при полном зале — по городу уже разлетелись слухи, что его скоро посадят. На сцене он будет держаться все с тем же стоицизмом. Лишь один раз чуть пошатнется — когда откроется входная дверь и он, не удержавшись, проверит, пришла ли Арти.

Но Арти этот вечер проводит дома. Приходит эсэмэска от матери, Арти заверяет, что у нее все хорошо. Юна повезла Тею в аэропорт, Арти наконец-то может побыть одна. На экране телевизора молодой Вэл Килмер охотится на льва — ей вспоминается день знакомства с Райаном, кролик, которого он застрелил. Она сфотографировала крошечный трофей на телефон и долго дразнила Райана — таким двоих уж точно не накормишь. Он на это ответил, что всегда готовит ужин на одного, потом театрально вздохнул и застенчиво улыбнулся. Но только ли зверек попал тогда на фото? Арти просматривает снимки, находит тот самый. От Райана — только профиль, в центре — жалобный тощий крольчишка. И все же это он, в ту секунду, когда повернулся к ней и как бы объявил о своей доступности. Она проводит кончиком большого пальца по его лицу, испытывая благодарность за то, что где-то внутри толчком отдается боль, за то, что потом ей еще долго всматриваться в это застывшее мгновение, когда боль приутихнет.

Арти выглядывает в окно: велика ли нынче луна? Надевает ботинки, выходит из дома, не прихватив фонарик. Шагает к опушке леса, радуется тому, как утешительно пение лягушек и цикад, пусть мысли в голове и безрадостны. И это утешение, как и фотография, чего-то да стоит.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Юна наконец-то возвращается домой после импровизированного завтрака с Коулом и Марчем, но Питера дома нет. Она поднимается наверх, принимает душ и радуется, что успевает высушить волосы и полностью одеться прежде, чем к дому подъезжает машина. Спускается вниз — мужа нет, вместо этого раздается стук в дверь. Открывает: на пороге стоит Марч.

— Два непрошеных посещения за одно утро. Ты меня преследуешь?

Марч смотрит на нее без улыбки, а ведь именно ее она, вопреки обыкновению, и хотела вызвать у младшего сына. Она жестом приглашает его внутрь, садится с ним рядом на кухне.

— Отец звонил. Он у шерифа. Арло дает показания о том, что на самом деле случилось в воскресенье.

— И Питер его не остановил?

— Погоди-ка, — озадаченно произносит Марч. — Ты знала, что произошло?

Юна качает головой:

— Нет, но не жду ничего хорошего.

И тогда Марч ей все объясняет; истина оказывается несколько лучше и гораздо хуже того, что она уже успела нарисовать в своем воображении. Все, что ей удается из себя выдавить, сводится к двум фразам:

— Ах, Арти. Угораздило же ее выстрелить.

— Мне кажется, с ней все нормально. До сих пор Арло только портил их отношения, а теперь они стали улучшаться. И уж всяко Арти не придется больше врать.

— Но Арло посадят.

— Да, посадят. Но у него грамотный адвокат. И так лучше для него. — Марч умолкает, проводит пальцем по краю столешницы. Потом наконец говорит: — А ты уйдешь от папы?

— Наверное, да, — отвечает Юна, даже не задумавшись. Какое облегчение — произнести вслух то, что все утро бродило в голове.

— Из-за Коула?

— Нет, не из-за Коула. А потому, что без твоего отца я себе больше нравлюсь.

— Ты без него не будешь. Если только не уедешь из города. От всех нас.

Она накрывает его руку своей:

— Этого я не сделаю. Твой отец останется мне родным, даже если мы не будем жить вместе. Может, даже станет роднее, потому что я перестану утопать в колодце гнева. Моя душа вновь будет принадлежать мне, а не биться в клетке старых обид.

— А не уходя, тебе того же не испытать?

— Если бы смогла, думаешь, раньше бы не попробовала?

— Может, раньше тебе просто не хотелось. А теперь хочется. — Марч поворачивается на табуретке, так, чтобы Юна не видела его лица. — Я себя тоже теперь иначе ощущаю. Не как неделю назад.

Юна понимает: для Марча смысл ее решения не сводится к их отношениям с Питером. Она кладет руку ему на плечо:

— Я тебе верю. И у меня будет масса времени, чтобы в этом убедиться — ты ведь останешься здесь.

Марч не успевает ответить — дверь открывается.

— Привет, не слышали, как ты подъехал, — говорит Юна Питеру. — Все хорошо прошло?

Вид у ее мужа ошарашенный, он будто бы сомневается, не зашел ли в чужой дом.

Марч объявляет:

— Я ей все рассказал.

Питер кивает, проводит рукой по волосам и смотрит на Юну с такой печалью, что она едва не отступается от своего решения.

Марч опускает ладонь матери на плечо, целует ее в щеку. Потом обращается к Питеру:

— А где Арло? Шериф отпустила его домой с Ли?

— Я его у тебя высадил, он так попросил. Ты не против?

Марч кивает:

— Я поехал.

И все же сыну не удается стереть потрясение с лица — вид у него такой, будто он оставляет отца на заклание.

Марч еще не успел выйти, а Питер уже идет прочь от жены, вверх по лестнице. Попытка избежать того, что, как он знает, последует неизбежно.

— Пойду переоденусь, — говорит он. — Вся рубаха пропотела, пока стоял на парковке с адвокатом и Арло.

Юна идет следом, прислоняется к дверному косяку, а Питер снимает рубашку с коротким рукавом, надевает свежую.

— Адвокат настроен оптимистично?

— Срока не избежать, так что нет. Но похоже, Арло так сам хочет. Он считает, что, если сядет, Арти его простит.

— Может, и простит, — произносит Юна.

— Но тюрьма? Вдруг его там изувечат. И даже после выхода на нем будет судимость.

— У него одна из тех немногих профессий, где судимость может даже пойти на пользу, — говорит Юна. — Впрочем, я тебя понимаю. Но, как бы то ни было, он сам сделал выбор, причем правильный. Хорошо, что ты ему помог.

Питер уже застегнул рубашку, но не делает шага в сторону жены, просто стоит и рассеянно разглядывает туалетный столик.

— Пойдем на балкон? — предлагает Юна. Ждет ответа, не получает, отправляется туда сама.

Мимо катит свои воды Бразос, сегодня — медленнее обычного. Юна подходит к перилам и, к своему удивлению, обнаруживает, что внизу стоит фургон Гепа. Сыновей она не видит, но снизу доносится гул их голосов. Она слышит, как Питер выходит к ней на балкон, закрывает за собою дверь.

— Геп приехал, — сообщает она.

Питер подходит, встает с ней рядом.

— Скандалят? — Он смотрит сквозь рейки на крыльцо, но молодые люди, похоже, ушли в дом.

— Да вроде без этого.

— У вас с Марчем, похоже, тоже все в порядке. Это он нашел тебя сегодня утром?

Ей трудно сказать, чего он ждет. Внятного объяснения? Придуманной истории — и оба они сделают вид, что в нее поверили? Она понимает, что не в состоянии, как задумала, сказать ему правду. Правдой она огреет его по голове, а ей это не по силам.

— Прости, что вчера не пришла домой. Тебе и так забот хватает.

— Не могу сказать, что я этого не заслужил.

— Я не в наказание. А чтобы самой очухаться. Отыскать ответ на вопрос, от которого бегала тридцать лет. А больше вот не могу.

Питер застывает, и Юне становится ясно, что он хочет увернуться, отсрочить неизбежное. Она говорит:

— Мне, наверное, нужно какое-то время пожить одной. Понять, как это по ощущениям.

— Переедешь к ветеринару?

— Нет, но не могу обещать, что не стану с ним встречаться.

Показались сыновья — они идут по краю газона в сторону тополей. За ними по пятам — собаки Марча. Голоса стихают, Юне уже не разобрать слов.

— Может, будет лучше, если я отсюда съеду?

— Это как-то нечестно. Я, наверное, поживу у Арти. Или у Марча, — говорит Юна.

Питер отвечает сухим смешком.

— Ты серьезно? Я намеренно запрещал себе называть твои поступки безумными, но это чистое безумие.

Они смотрят, как Марч с Гепом поворачивают назад к дому, наконец замечают родителей, машут им.

— Да может, и получится, — говорит Юна.

— Оставайся здесь. А я поживу с Марчем. Будет повод почаще видеться с Арло — пока его не посадят.

— Я думала, ты сильнее расстроишься.

— Я расстроился. С другой стороны, понимаю, что произошло неизбежное.

Юна отворачивается от перил, смотрит на мужа, видит, как ему хочется ее обнять. Он пытается пошутить, хотя лицо совершенно несчастное.

— Не способен я сердиться на эту новую Юну. На мое горе, новизна делает ее вдвое привлекательнее.

— Завязывай с флиртом, — говорит она. — Не прокатит.

— Рад это слышать. Получается, у всех у нас в руках острые ножи, с которыми мы едва управляемся.

— Разве можно так говорить про собственную родню?

— Именно потому, что мы родня, мы не отгорожены друг от друга заборами.

— Будешь разводить философию — мы даже друзьями не сможем остаться. — Юна бросает на него скептический взгляд, на лицо с легкостью ложится прежнее угрюмое выражение, но удержать его ей не удается. Юна пытается улыбнуться, но и улыбка не пристает, в результате она просто похлопывает мужа по плечу.

— Пошли, на мальчиков посмотрим.

Но сама она уже думает про следующее утро: она здесь, на балконе, а Питера внизу нет. Свободна от гнета, свободна от гнева. Наконец не стреножена.