Омар Хайям

Хайям ехал на коне, купленном на деньги немногих верных, не отвернувшихся от него в трудные времена друзей, оставшихся в Исфахане. Он всю дорогу молчал, углубившись в свои мысли. Паломники с глубоким уважением и трепетным благоговением смотрели на его сумрачную, чуть сутулую фигуру. И тому была веская причина: ведь этот молчаливый мудрец (а некоторые даже за глаза со страхом называли его колдуном) спас караван от страшного и коварного врага.

…Это произошло на пятый день пути. Ближе к закату солнца, когда предводитель каравана уже послал несколько воинов вперед, чтобы они подыскали удобное место для ночной стоянки, стало известно, что пять паломников заболели. У всех больных были одинаковые симптомы: высокая температура, воспаленные глаза, они с трудом говорили и жаловались на головную боль и головокружение.

Шейх велел собрать тех, кто хоть что-то понимает во врачевании. Последним подъехал Хайям. Каждый из табибов или притворявшихся таковыми предлагал свои средства. Они важно и степенно спорили о преимуществах того или иного метода лечения. Предводитель паломников, сидя на высоком красивом верблюде, слушал эти умные речи, чуть прикрыв глаза. Омар же узнал эту «ученую братию», более заинтересованную в том, чтобы выглядеть значительнее, чем они есть, нежели в результатах своей «медицины».

Когда ему надоело слушать напыщенную глупость, он, взглянув на горизонт, где садилось солнце, вдруг невежливо и резко прервал табибов: «У нас остается несколько часов. Если мы ничего не предпримем, то завтра к вечеру половина людей заболеет тем же самым. А еще через день весь караван будет обречен на мучительную смерть». Табибы в испуге разинули рты. У одного из них потекла тонкая дрожащая струйка слюны. Шейх, внимательно взглянув на Омара, вдруг узнал его. Он быстро слез с верблюда и почтительно поклонился.

— Что же делать, о мудрейший из мудрейших?

— Вызови начальника стражи.

Пока предводитель каравана отдавал приказ, Омар резкими, короткими фразами попросил табибов как можно быстрее найти семь различных лекарственных трав.

— Недалеко отсюда есть небольшая долина. Не теряйте времени, скачите туда. Ин шаа Аллах, там вы все найдете.

Подъехал начальник стражи и также поклонился Омару.

— Пошли сотню своих толковых солдат вон к тем скалам. Там должны водиться кобры и гюрзы. Мне нужно двадцать живых змей. Через несколько минут наступит их час охоты. Торопись. Но помни: мне нужны живые змеи, — распорядился Хайям. — Определил ли ты место стоянки? — спросил он шейха, когда начальник стражи отъехал.

Тот утвердительно кивнул.

— Пусть приготовят несколько больших котлов, десяток остро отточенных топоров и ножей. Пусть освежуют пять самых жирных курдючных баранов.

…Начало темнеть. Хайям торопился. В больших котлах уже закипала вода. Ловко перехватив у воина кобру, он приказал ему крепко держать ее за хвост, затем быстро отрезал опасной змее голову и ловко снял кожу. Сделав продольный разрез, вытащил внутренности, все отбросил в сторону, оставив только сердце и желчный пузырь. Последний Хайям положил в чашу с водой.

Промыв змею, он разрезал ее на мелкие куски и бросил их в чан. Туда же отправил и голову кобры. Еще примерно полчаса разрубленная на части змея продолжала вздрагивать, а голова время от времени раскрывала рот, обнажая некогда страшные зубы. Но самым поразительным оказалось сердце: извлеченное из тела, оно продолжало спокойно биться.

Осуществив такую же операцию и с другими змеями, Хайям бросил в кипящую воду их головы. Затем попросил нескольких воинов мелко изрубить тела змей, чтобы получился фарш. Приготовленное таким образом змеиное мясо он тоже бросил в кипящую воду.

Стало темно. Место у костра, где работал Хайям, было окружено людьми. Они со страхом смотрели на сумрачного человека, который готовил какое-то таинственное зелье.

Через час Хайям попросил убавить огонь и опустил в котлы курдючное сало, мясо, лук, перец. Когда прошло еще полчаса, он бросил в котлы измельченные лечебные травы, которые нашли табибы.

Хайям приказал принести родниковой воды и, взяв чашу, направился к больным. Некоторым стало заметно хуже. Он подошел к одному из них и легко коснулся его руки. Затем твердым голосом сказал ему:

— Открой шире рот. Я сейчас тебе дам лекарство. С его помощью ты избавишься от болезни. Но проглоти сразу.

Он вытащил из чаши желчный пузырь кобры, поднес его ко рту больного и кивнул табибу, который держал сосуд с родниковой водой. Как только больной проглотил жуткое лекарство, ему дали пить.

То же самое было сделано и с другими больными. Затем Хайям приказал их потеплее укрыть.

Когда варево из змей было приготовлено, Омар распорядился, чтобы все паломники получили по миске лечебного супа, как он его назвал. По несколько пиал густого варева со змеиным мясом должен был съесть и каждый больной. Наконец он приказал объявить, чтобы те, кто чувствует головокружение, получили по дополнительной порции этого лекарства и кусочек мяса змеи.

…Никто не умер. Караван был спасен от опасной эпидемии.

Когда через несколько дней один из табибов робко, уже без прежней надменности поинтересовался, как это удалось Хайяму, он, помолчав, загадочно ответил: «Лечите человека, а не избавляйте его от болезней. Лечите не тело, а душу с телом. Болезнь — это не только свидетельство слабости тела и души. Болезнь — это знамение Аллаха здесь и сейчас. Болезнь — это испытание Всемогущего здесь и сейчас. Понять знамение означает ощутить бараку (благодать Бога). Здесь и сейчас. Больной — это тот, который готов к бараке. Направьте ее человеку, и он излечится. Лучший лекарь для человека — его иман (вера)».

…По ночам в пустыне холодно. Паломники уселись вокруг костров. Звезды ярко блестели в ночном свежем весеннем небе. Пустыня была спокойна и умиротворена.

Омар Хайям сидел и, казалось, внимательно вглядывался в темноту ночи. Рядом на коленях тихо молился Хусайн, ко-вроткач из Нишапура. Когда-то он быстро разбогател, потом так же неожиданно для себя обеднел. Умерли от странной болезни его жена и единственная дочь. Все, что у него еще оставалось, он распродал, чтобы собрать средства для хаджа. Хусайн часто говорил, что паломничество в священный город поможет избавиться от грехов и вернет ему милость Всевышнего. Правда, иногда он вел себя так, словно у него немного помутился рассудок.

Хусайн тронул Хайяма за руку:

— Учитель, принести ли тебе чаю?

Омар покачал головой. Когда Хусайн, задыхаясь, допил пиалу горячего чая, Хайям, не глядя на него, спросил:

— Хочешь, я расскажу тебе нечто важное?

Хусайн поджал под себя ноги, чуть приоткрыл рот и приготовился слушать.

— Когда это произошло, никто не знает. Но, наверное, очень давно. Там, на востоке, а может быть, на западе текла огромная река. Впитав воды сотен рек и ручьев, несла она обильные воды свои в Великий океан. Недалеко от устья возвышался на реке остров. И вот однажды на этом острове появились муравьи. Казалось, обычные темно-красные муравьи, которых мы и не замечаем у себя под ногами.

Но это были все же не обычные представители муравьиного народа. Они умели мыслить, говорить и поступать в соответствии с требованиями разума. Шло время, а ведь для муравья наш месяц — целая жизнь: поколения разумных муравьев сменяли новые поколения. Они создали свои государства, воевали и мирились, потом опять воевали. Они исследовали весь остров, — а ведь он для них был необъятной громадой, поднялись на вершины самых высоких деревьев, которые там росли, проникли глубоко в землю. И никого равного себе не нашли. И мыслящие муравьи решили, что весь мир — это их остров, окруженный со всех сторон бескрайней водой. И преисполнились они величайшей гордостью и важностью, и эта гордость и самомнение передавались от поколения к поколению и незаметно стали важнейшей частью их разума, их видения мира. Они были бесконечно уверены, что не случайно появились на этой земле и будущее принадлежит им.

Но раз в тысячу муравьиных лет в океане образовывалась огромная волна и поднималась вверх по реке. Когда-то она, эта волна, и образовала остров мудрых муравьев. Но в этот раз она накрыла его, размыла и спокойно унесла назад в океан. Через некоторое время река вновь спокойно несла свои обильные воды, но острова уже не было.

Хайям замолчал. Хусайн помедлил и сказал:

— На все воля Всемилостивого. А разве у муравьев бывает разум, подобный разуму людей? Нет для меня здесь ясности…

Омар Хайям неопределенно кивнул в знак согласия, а затем тихо сказал:

— Видишь ли, Хусайн, очень часто тогда, когда все ясно, оказывается, что на самом деле все это просто глупо.

…После возвращения из священной Мекки Хайям поселяется в городе, где он родился. Нишапур, как и весь Хорасан, находился под властью Санджара ибн Малик-шаха. Судя по скудным сведениям исторических хроник, в Нишапуре Омар Хайям посвятил себя педагогической деятельности: преподавал в медресе, давал частные уроки.

Местный хаким сначала с опаской приглядывался к Хайяму. Наверное, с таким же подобострастием, под которым скрывались непонимание и неприязнь, встретила его вся нишапурская знать. Но шло время. Хайям жил замкнуто и уединенно, и постепенно вокруг него стали возникать различные толки. Как известно, в исламе поощряется семейная жизнь и порицается одиночество.

Не догадываясь о семейной трагедии всегда молчаливого Омара Хайяма, его стали осуждать за холостую жизнь.

Потом поняли, что долгая жизнь при дворе султана не принесла ему особых доходов: «У него нет даже вздоха, чтобы обменять на стон. Несчастный философ: в семи небесах одной звезды не имеет».

Затем всем стало вдруг ясно, что Хайям в опале: «Солнце-то нашего мудреца того… пожелтело».

Необычное, непонятное и необъяснимое, а именно таким предстал перед высокородными нишапурцами Хайям, всегда вызывает раздражение. Поэт и философ и здесь стал мишенью для насмешек, издевательств, бессовестной клеветы со стороны врагов и завистников. Какой-то блаженный говорил про него: за долгие годы службы в таком месте не накопил и лишнего динара, чтобы беззаботно встретить старость. Уж они-то своего бы не упустили. Брызгая слюной, визжали тупоголовые «ревнители веры» и шарлатаны, называвшие себя учеными. В чем только они не упрекали Хайяма! В вероотступничестве, вольнодумстве, ереси.

Вероятно, именно к этому периоду жизни относится эпизод, описанный историком XIII века Закарией Казвини в книге «Асар аль-Билад»: «Рассказывают также, что один из факихов приходил ежедневно к Омару перед восходом солнца и под его руководством изучал философию, на людях же отзывался о нем дурно. Тогда Омар созвал к себе в дом всех барабанщиков и трубачей, и когда законовед пришел по обыкновению на урок, Омар приказал им бить в барабаны и дуть в трубы, и собрался к нему со всех сторон народ. Омар сказал: «Внимание, о жители Нишапура! Вот вам ваш алим: он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знание; если же нет, то зачем поносит своего учителя?»

Небольшой эпизод из жизни Хайяма, не очень-то характерный для него. Известно ведь, до какой степени доходит наглость людей злых и жестоких, нападающих на того, кто не похож на них и к тому же молчаливо сносит удары. От этого они становятся еще свирепее. Быть может, обидчик поэта был всего лишь жалкой пешкой в большой игре. Высмеяв на людях этого горе-юриста, Хайям таким образом сделал своего рода предупреждение всем своим врагам. И еще одно: знатоками шариата обычно становились люди из состоятельных семей. Значит, и сплетни этот факих распространял в своей среде, среди людей состоятельных. Возможно, в нишапурский период Хайяму пришлось еще не раз применить подобный способ защиты против недругов, каждый раз придумывая, однако, что-то новое. И не потому ли, по словам аль-Бейхаки, Омар Хайям «имел скверный характер»? А историк Шахразари сообщает, что ученик Хайяма Абу-ль-Хатим Музаффар аль-Исфазари «к ученикам и слушателям был приветлив и ласков в противоположность Хайяму».

А с чего ему было быть «приветливым и ласковым»? Как ни старался убежать от людских толков Хайям, он часто оказывался в центре внимания приближенного к власти духовенства Нишапура. Его травят, к нему в виде учеников подсылают провокаторов, чтобы потом на каждом углу поносить ученого. Такая жизнь не могла не наложить отпечатка на образ мыслей Хайяма. Он стал еще более избегать людей, не доверять им, проводил время среди книг, в долгих и тяжелых размышлениях над сущностью и быстротечностью жизни с ее суровыми законами.

Рука невольно тянулась к перу. На бумагу выливались лаконичные четверостишия с законченной мыслью. Они полны горечи и разочарования. Поэт советует избегать встреч даже с друзьями, не знаться ни с кем и самому оставаться в неизвестности, ибо это единственный способ обеспечить себе безопасность.

Видимо, на учеников, подосланных с провокационными целями, или на подкупленных бывших друзей, променявших дружбу на золото, намекает это четверостишие:

Но когда становится уж совсем невмоготу, он пишет:

Двуличие, лицемерие, ложь, подлость, невежество, переходящее в хроническую нищету духа, угодничество перед сильными мира сего — вот что правит человеческим миром. И если ты следуешь этим гнусным житейским правилам — будешь уважаем и чтим джиннами в человеческом обличье.

Но кто же скажет, кто ответит, почему он создан таким, этот мир? Ведь Всемогущий Аллах говорит, что Он создал людей не для забавы… В чем же цель этого мира? Можно ли в нем что-то изменить и как? Или все фатально и окончательно предопределено? Почему надо все время подличать, и угождать, и унижаться в ожидании милостей? Почему так? Почему прежде надо быть искусным интриганом, ловко расставлять сети своим ближним, чтобы они не опередили тебя, а потом уже быть ученым и поэтом? Но в том-то и дело, что звание познающего несовместимо с понятиями «клеветник», «угодник», «лицемер». Их, настоящих ученых, «осталась малочисленная, но многострадальная кучка людей». А остальные… Что ж остальные, их истинным призванием оказалось другое ремесло — угодничество и низкопоклонство. А другие (о, мерзавцы!) еще тешат себя надеждой, что им откроются тайны мироздания, и строят свое благополучие на костях преданных и проданных ими товарищей.

Можно ли сокрушить этот мир? Увы, вряд ли… Сокрушить и что предложить людям взамен? Можно тысячу раз написать: «Чтоб не было преград стремленьям благородным и человек мог жить, тоскою не томим». Но способно ли действительно существовать в подлунном мире такое человеческое общежитие?..

Несправедливость и неправда живут со времен оных, и нет признаков, что они когда-нибудь исчезнут. Так думает Хайям, не находя выхода из обступившего его мира зла. И пишет, пишет рубаи — на обложках книг, случайных листках. Увы, прекрасной самаркандской бумаги, которой обеспечивал ученых султан Малик-шах, уже и в помине нет. А покупать ее нынче довольно накладно. Вот и приходится писать на чем придется.

Иногда листки пропадают: то ли ученики уносят, то ли сам Хайям оставляет их где-нибудь по рассеянности. Но уже через некоторое время имам вновь проклинает его с минбара в мечети, а у ворот дома собирается толпа и слышатся тупые выкрики: «Богохульник!», «Вероотступник!»… Укоряя себя за рассеянность, Хайям снова вынужден прикусить язык.

Теперь он старается еще глубже прятать сокровенные мысли от окружающих его ханжей и лицемеров, держать в тайне свои «сомнения в разумности порядка, существующего на небесах и на земле». В отчаянии у него вырывается:

Простые люди Хайяма любили, помня, что его отец был ремесленником, как и многие нишапурцы. Отец шил палатки, а сын — «палатки мудрости». Для соседей он составлял прошения, помогал разрешать их споры, писал прошения, советовал, что следует говорить при разборе жалобы у кади. Вспомним эпизод с факихом, обучавшимся у Омара Хайяма. Вряд ли опальный поэт мог нанять на свои деньги трубачей и барабанщиков. Это были музыканты из ремесленных кварталов, которые сами любили шутки и развлечения подобного рода и пришли к ученому из большого уважения к нему. Кстати, акция публичного осмеяния неблагодарного человека глубоко народна в своей основе. Она вызвала живой отклик у людей, которые в массе своей были простыми мастеровыми, и реакция на нее была единодушной, как и ожидал Хайям.

А вспомним легенду о трех друзьях, в ней Хайям в народном представлении не алчущий золота чалмоносец, а бескорыстный мыслитель, философ, который всем сокровищам предпочел тернистый путь ученого. Но как же тогда быть с утверждением аль-Бейхаки, что он-де «был скуп»? Вероятно, оно относится к последней трети жизни, когда Хайям только приехал в Нишапур. Местные власти решили, что приехал богач, скопивший за долгую службу при дворе немалое состояние. Поскольку в глазах окружающих он выглядел человеком состоятельным, как это часто бывает, к нему стали наведываться просители, среди которых было много мулл. Одни просили в долг, другие просили выделить сумму на ремонт или постройку мечети, медресе. Увы, он их надежд не оправдал.

— О Омар, как тебя понять: про один и тот же предмет спора вчера ты говорил одно, сегодня утверждаешь обратное? Ты, я вижу, большой хитрец. А вот я тебя раскусил. Ты похож на того человека, который однажды известил всех, что его обокрали: вор унес подстилку, простыню, нижнее платье, чалму, скатерть… Когда же проверили, оказалось, что вор унес лишь набедренную повязку. И что же ответил на справедливые упреки этот человек? Он стал клясться, что сказал истинную правду, так как набедренная повязка заменяла ему все эти вещи. Ха-ха-ха… А еще ты напоминаешь того эмира, который в высоких собраниях рассказывал небылицы. Умный визирь привязал к его ноге веревочку и всякий раз в нужный момент дергал ее, пока не отучил эмира от глупой болтовни. Боюсь, и тебя кто-то дергает за веревочку.

— О многоуважаемое светило ученых, я был бы бесконечно счастлив, если бы ты указал мне этого человека. Увы, нет его. Хотя таких «алимов», как ты, кругом немало. Имя вам — легион. Вот ты называешь себя ученым. В чем же состоит твоя ученость? Ты со своими товарищами варишься в собственном соку. Боже упаси выйти вам за рамки дозволенного, которые вы сами же и определили… Сейчас вы похожи на того купца, который, возвращаясь с базара, попал в руки бандитов. Они посадили купца на землю, начертили вокруг бедняги круг и сказали: если он переступит черту, его убьют. Затем на его глазах опозорили его жену, забрали имущество и скрылись. На злые упреки жены купец гордо ответил: «Ты не заметила, но я все же перешагнул черту».

Над незадачливым оппонентом, пытавшимся публично указать на расхождение вчерашних и сегодняшних слов Хайяма, поиздеваться над ним, теперь искренне смеялась вся улица.

Таких перепалок становится все больше, с неожиданным равнодушием подумал Хайям, когда остался один. Что можно ждать от грядущего?.. Только новых испытаний.