ОМЭ

Теперь надо заглянуть в самую гущу событий грозного 1919 года, в разгар гражданской воины... Когда Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, возникшая из необъятных пространств бывшей Российской империи, изнемогала в боях и разрухе... Когда четырнадцать капиталистических государств послали свои войска в «крестовый поход» против большевиков... Когда интервенты и белогвардейцы захватили весь юг страны, кроме Астрахани, хозяйничали на всем севере от Архангельска до Мурманска, в Сибири и на Дальнем Востоке, в Средней Азии и на Кавказе, наступали на Петроград и Москву... Когда в городах республики почти не было хлеба и топлива... Когда ее заводы, фабрики, электростанции, а зачастую и транспорт стояли без угля и нефти... Когда Владимир Ильич Ленин послал шифрованную телеграмму Реввоенсовету Отдельной XI армии, оборонявшей осажденную Астрахань: «...нужда в нефти отчаянная. Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти...»

Этой немногословной телеграммой и началась история ОМЭ — Особой Морской Экспедиции, существовавшей с мая 1919 года до мая 1920 года, то есть в период самых ожесточенных сражений и самых решающих боев гражданской войны.

Подписал задание Ленин

На четвертые сутки после заседания Реввоенсовета XI армии, на котором обсуждалась телеграмма Ленина, точнее, в ночь на 28 апреля 1919 года, руководитель обороны Астрахани Сергей Миронович Киров срочно вызвал к себе двух моряков: каспийского шкипера Любасова и балтийского матроса Ульянцева. Познакомил их друг с другом и полюбовался ими.

Оба они были примерно одного возраста с ним, лет тридцати — тридцати двух, черноусые, коренастые, широкоплечие крепыши с энергичными, хотя и отощавшими на голодном астраханском пайке лицами и с неугасимым огоньком в глазах. Оба, как и сам Киров, прошли хорошую школу в большевистском подполье еще при царизме и оказались в Астрахани по обстоятельствам гражданской войны. Участник Шестого съезда партии и член Всероссийской коллегии по формированию частей Красной Армии, Ульянцев пришел в осажденный город вместе с войсками, отступившими через безводную калмыцкую пустыню после измены командарма Сорокина на Северном Кавказе, и вскоре стал председателем военно-полевого трибунала армии. Шкипер Любасов прорвался в Астрахань через Каспий из Баку, выполняя партийное поручение, на парусном ловецком суденышкерыбнице и застрял в устье Волги до весны. Рыбница, приведенная им, числилась в хозяйстве Поарма — политического отдела армии — и пригодилась в нужный момент. Киров кстати вспомнил о ней на заседании Реввоенсовета, когда обсуждалась телеграмма Ленина, после чего, проверив и подготовив то, что было необходимо, вызвал к себе моряков.

— Первым делом, — сказал он, усадив их в глубокие кресла перед столом, освещенным лампой под зеленым абажуром, — угощу вас чайком. Не морковным, а настоящим — есть еще несколько щепоток. Не возражаете?

Ульянцев понимающе протянул:

— Ну, раз настоящим, а не морковным, стало быть, не ради чая приглашены.

Киров засмеялся:

— Как говорится, зришь в корень, товарищ предвоентриб... Только учти: самообслуживание. Чайник и стаканы в соседней комнате.

— А не лучше ли сперва дело, потом удовольствие? — предложил Любасов.

Испытующе глянув на шкипера, Киров одобрительно заключил:

— Вижу, что вы оба — пара вполне подходящая. Вот какое дело, товарищи моряки... Заглянем в обстановку.

Придерживая кожаную куртку, наброшенную на плечи, он стал у большой карты, которая занимала всю стену за столом, обвел рукой Каспийское море, похожее на огромный голубой мешок, переполненный настолько, что верхняя часть его слегка обвисла в одну сторону, дважды подчеркнул пальцем узкую полоску с венозным разветвлением проток волжской дельты, напомнил:

— Все на Каспии, кроме этого выхода в море, как вы знаете, под сапогом всякой политической дряни. Мусаватисты под маской демократов, на самом деле— феодалы-помещики и нефтяные короли, тот же произвол меньшинства над большинством в Баку и на всей территории Азербайджана, вплоть до персидской границы за Ленкоранью... Побережье с Дербентом и Порт-Петровском почти до самой Волжской дельты контролируется деникинцами; у них же остров Чечень, и там же английский авиаотряд, долбящий Астрахань бомбами... На севере и северо-востоке от дельты, в Гурьеве, на Мангышлаке, в Форту Александровском и на острове Кулалы — уральское белоказачество, колчаковцы... Дальше весь Закаспий — с Кара-Бугазом, Красноводском, островом Челекеном и Гассан-Кули — до персидской границы под властью эсеров; они же достаточно зарекомендовали себя подлым участием в убийстве Шаумяна и других бакинских товарищей... Видите, какая пестрота, но эта чересполосица окрашена одним цветом, он проступает везде, несмотря на оттенки. За спинами мусаватистов, деникинцев, колчаковцев, эсеров самый лютый в наше время и самый сильный из империалистических хищников — английский империализм. Вот, извольте, вдумайтесь, для чего явились хотя бы на Каспий британские войска...

Возвратясь за стол, Киров снял тяжелое пресс-папье с пачки бумаг, вынул из нее небольшой листок, видимо доставленный через линию фронта; тщательно разглаженный, он все равно сохранял следы многочисленных сгибов.

— Для ясности прочту вам из информации, полученной от бакинцев, — сказал Киров, держа руку с листком под абажуром лампы. — Получили, правда, с опозданием, но такое никогда не поздно узнать — пригодится для истории... Послушайте, что заявил некий Денстервиль — генерал, командир бригады, он же глава британской военной миссии, посланной из

Энзели в Баку: «Мировые запасы нефти не должны достаться большевикам, даже если наше присутствие здесь расценивается, как авантюра...» Вот ради чего пожаловали в нашу страну господа интервенты. Хотя мусаватисты и держат в секрете свое обязательство поставлять каждый месяц восемьдесят тысяч пудов бензина для одной только месопотамской армии англичан. Шила в мешке не утаишь, тем более пароходы и поезда с нефтью, которую они вывозят из Баку днем и ночью. Словом, грабят.

— И заодно пытаются придушить нас, — лаконично откликнулся Ульянцев.

Киров подхватил:

— Вот, вот, заодно. Поскольку мы им мешаем грабить и прибрать к рукам эти мировые запасы.

Шкипер, недоумевая, спросил:

— А если бы не мешали?

— Откровенный вопрос, товариш Любасов. И столь же откровенный ответ на него соизволил дать все тот же британский колониальный волк Денстервиль. Сейчас прочту... — Киров перевернул листок. — Слушайте и стисните зубы: «...Они (то есть мы — русские) должны продолжать убивать друг друга, пока не придут в изнеможение, а тогда мы (то есть господа британцы), может быть, и сумеем навести там порядки...» В этих генеральских словах вековая политика английских колонизаторов. Повсюду: в Китае, в Индии, в Африке — где угодно.

Ульянцев иронически заметил:

— Практичные, джентльмены... Только ошиблись адресом для такой политики. Нажгутся.

Любасов хмыкнул:

— Пока что нефть выкачивают, а мы сушеной рыбкой отапливаемся и утешаем друг дружку: «Нажгутся»... Действовать надо, чтобы нажглись!..

Дав ему выговориться и тем временем убрав листок, Киров продолжал:

— С нефтью у нас положение, попросту сказать, аховое. В береговых цистернах уже очищают дно. У авиаотрядов ни капли настоящего бензина — лишь спиртовая смесь пополам с какой-то вонючей пакостью. Нет смазки у броневых машин, у речных судов — собрана вся и отдана вместе с мазутом на корабли морского отряда... И все-таки в Астрахани еще сносно. В других местах куда тяжелее. Вы же отлично понимаете, почему на целый месяц по всей республике было прекращено движение пассажирских поездов. А трое суток назад мы получили шифровку, подписанную Ильичем...

Он прочитал вслух телеграмму Ленина и только тогда объяснил причину вызова моряков:

— Задание вам предстоит нелегкое, но это задание Цека партии, подписанное Лениным. Реввоенсовет армии безоговорочно принял его к исполнению и выделил первую группу надежных людей — опытных подпольщиков — для работы в тылу противника и помощи Кавказскому комитету. Руководителем группы назначен товарищ Ульянцев.

— Кому передать трибунальские дела? — деловито справился балтиец.

Киров покачал головой:

— Никому. И ни в коем случае. Пусть все в Астрахани думают, что недремлющий предвоентриб на своем посту. А Тимофей Иванович Ульянцев тем временем будет разгуливать по бакинскому парапету... Вот шифр для переписки с нами.

Он протянул балтийцу полоску бумаги, напоминавшую телеграфную ленту, затем вручил обоим морякам по небольшому листку:

— Вызубрите наизусть. Тут адреса и пароль на явках. Теперь о маршруте. Надо проникнуть в Баку морским путем и в дальнейшем установить регулярную связь... Рыбница в порядке, товарищ Любасов?

Шкипер подтвердил, удовлетворенно промолвив:

— Дождалась-таки...

И замолчал в удивлении, увидев, что Киров вытащил из-под стола два спасательных круга.

— Каждому вместо подарка на дорогу, — пошутил Ульянцев.

— Еще какой подарок. — Лукавые нотки прозвучали в словах Кирова. — Учтите: в каждом круге ровно миллион рублей николаевскими деньгами. Кавказскому комитету. На приобретение судов и груза.

Подробно, не упустив ни одной мелочи, он сообщил план, утвержденный Реввоенсоветом: создать в Баку из матросов-коммунистов Особую Морскую Экспедицию. Как? А вот как... Зарегистрировать ее у мусаватистских властей под видом артели безработных моряков. Приобрести для этого небольшие парусные суда типа рыбниц и туркменских лодок. Заняться при первой возможности вывозом горючего: якобы керосина в бидонах для розничной продажи на базарах портовых городов, на самом же деле — бензина и смазочных масел для Астрахани. В то же время и на тех же судах выполнять специальные поручения и поддерживать связь большевистского подполья Кавказа и Советской России.

Дослушав, шкипер высказался без обиняков:

— Трудное дело... Хорошо, если интервенты не упрятали Федю Губанова за решетку. Вот кто сумеет подобрать самых толковых ребят. Это он осенью снарядил нашу рыбницу.

— Губанов? — переспросил Киров и заглянул в бумаги. — Председатель Каспийского союза судовых команд?.. Есть и о нем... Товарищ, недавно прибывший из Баку, известил нас, что Кавказский комитет готовит всеобщую забастовку под прежним лозунгом Бакинской коммуны: «Нефть для Советской России». Подготовка на пароходах и в порту поручена члену комитета Губанову.

— Он самый! — обрадовался Любасов. — Значит, действует...

— Да, забастовку начнут в первых числах мая каспийцы, на следующий день их поддержат железнодорожники, а затем, район за районом, — нефтяники, так что подоспеете в разгар событий, — сказал Киров.

Ульянцев обратился к шкиперу:

— Осенью как шли сюда?

Тот стал у карты, провел пальцем снизу вверх по Каспию от Баку до Астрахани прямую линию:

— За четверо суток проскочили с попутным ветром.

— Попутный ветер был в прошлом году осенью.

Любасов пожал плечами:

— А я в таких делах на попутный ветер не рассчитываю. Раз на раз не приходится. В хорошую погоду на рыбнице от дельты до Баку напрямик — неделя, а в шторм — полмесяца пробедуешь. Каспий — море бурное, мятежное, голубым оно всегда на карте бывает.

Киров с любопытством посмотрел на шкипера:

— Вдоль и поперек изучили, да, товарищ Любасов? И не променяете на другое, верно?

— Не променяю. Вся жизнь тут. В каждой щели побывал, по запаху и то узнаю.

Ульянцев недоверчиво усмехнулся.

— К примеру, идешь ночью из Порт-Петровска в Баку, — перехватив усмешку, объяснил шкипер. — Вдруг запахом роз потянуло с берега. Понятно: проходим Дербент — в нем полно цветов, и, если ветер оттуда, можно без ошибки в самую темень определить свое место...

Хмуро договорил:

— Только нам лучше подальше держаться. У Дербента сейчас не розами пахнет.

— Вот именно, — подтвердил Киров. — Все побережье в заставах, а сторожевые корабли днем и ночью курсируют в море.

— Где? — поинтересовался Ульянцев. — Спрашиваю к тому, чтобы постараться найти щель между морскими дозорами.

Теперь усмехнулся Киров:

— Везде. У них пятьдесят боевых судов. На всех пассажирских пароходах пушки и английские команды. Стерегут нефть.

— Ага, ясно. — Ульянцев повернулся к шкиперу. — Какую щель видишь при такой обстановке, браток?

Любасов ответил веско:

— Тут дело не в щели, а в том, чтобы повернее весь маршрут выбрать. И для этого раза, и на будущее. Белые с англичанами стерегут кавказскую нефть и везут ее куда? В Энзели, а не в закаспийские пески. Значит, нечего делать их кораблям у восточного побережья. За Фортом Александровским, почти до Красноводска, берег мимо Карабугазской косы — сплошная пустыня. А коса кончается, если смотреть поперек моря, как раз против Баку. Вот вам и щель — верст на триста. — Он по-свойски подмигнул балтийцу. — При таком маршруте с кем ни встретимся — ответ простой: снесло штормом к гиблому безлюдью.

Ульянцев заулыбался:

— Сплаваемся, каспиец...

— Верно, товарищ Любасов, — поддержал шкипера Киров. — Самый правильный, разумный маршрут, его и надо избрать. Дальше, конечно, чем напрямик, зато почти с гарантией.

Тихо повторил, зная, на что пойдут моряки:

— Почти...

Моряки — не из пугливых

Все, что передал Киров с глазу на глаз Ульянцеву и Любасову — шифр, письмо Кавказскому комитету, пароль, — накануне было вручено и посланцу большевистского подполья, который отправился обратно в Баку через линию сухопутного фронта. Все, кроме денег, предназначенных на покупку парусных судов для будущей экспедиции-артели, и адресов подпольных явок; посланец и доставил эти адреса, необходимые для группы Ульянцева. Сообщая в письме о деньгах, Киров обещал выслать такую же сумму, то есть еще два миллиона рублей, в ближайшие дни опять через Каспий, как только будет подготовлена к рейсу вторая рыбница. В то же время он советовал бакинским товарищам заняться оформлением артели немедленно — еще до прибытия первого судна, чтобы не потерять ни одного навигационного дня.

Бакинцы учли совет...

Майским днем, солнечным, но пыльным, что нередко в Баку при «бешеном норде» — штормовом северном ветре, к воротам пятнадцатой пристани, расположенной в центре порта против зеркальных витрин банков и магазинов, подошли несколько человек, одетых, как одевались тогда безработные моряки торгового флота. Выцветшая, кое-где заштопанная матросская роба, залатанные сапоги и залощенные кепки своим видом говорили о многом: только нужда заставляла носить их. Никто из подошедших не выделялся, не привлекал внимания часовых перед закрытыми воротами пристани — темнокожих солдат-гурков в обычной форме британских колониальных войск.

Нахохлясь под ветром, часовые, в тяжелых белых чалмах-тюрбанах, рубашках цвета хаки с короткими рукавами и в штанах до колен, цепочкой загородили вход на пристань. Каждый часовой держал на плече карабин «винчестер».

— Вроде смотрят, а слепые, — не без горечи вымолвил самый пожилой из подошедших моряков — небритый и мрачный. — Закабалили их мистеры, потом выдрессировали на страх людям. В кого прикажут, в того и стрелять будут... Ну ничего, прозреют, придет время и для них.

На что в сердцах откликнулся второй моряк — помоложе, рослый, на голову выше остальных, в лихо заломленной пестрой кепке и шейном платке, повязанном на манер галстука:

— Когда-то придет, а сейчас в своем городе по набережной не пройти из-за них!

— Сеттльмент, — иронически пояснил третий из подошедших — худощавый, лет тридцати, человек с короткими усиками на смуглом изможденном лице и с золотистыми зрачками. — Слышали, что за штука?.. Высаживаются в чужой стране господа империалисты под английским или каким хотите флагом, занимают лучшую часть города, устраивают вокруг нее проволочные заграждения, ставят охрану, пулеметы — и готов сеттльмент. И пусть попробует кто-нибудь, для кого это место родное с колыбели, ступить на территорию сеттльмента без разрешения колонизаторов!.. В лучшем случае отдубасят, а то и в тюрьму упрячут. Есть такие сеттльменты в Индии, Сингапуре, Китае. А теперь у нас... Да еще...

Тут из-за щитка пулемета над будкой возле ворот, державшего под прицелом пространство перед пристанью, выглянул, как над ширмой в кукольном театре, ражий и рыжий английский сержант. С минуту он молча созерцал людей у ворот, затем резким голосом осведомился:

— Делегэйшн?

Получив утвердительный ответ, сделал знак охране.

Короткоштанные солдаты в чалмах расступились, медленно развели створки ворот, пропустили моряков на пристань, снова закрыли ворота.

— Момент, момент, — предупредил сержант, сопроводив слова жестом, означавшим приказание оставаться на месте, и скрылся в будке.

А моряки — делегация забастовочного комитета Каспийского союза судовых команд — уже не сводили глаз с трехмачтового пассажирского парохода «Президент Крюгер», ошвартованного к пристани. На его кормовом штоке развевался английский военно-морской флаг, а в каютах и салонах разместилось неделю назад «Великобританское управление водным транспортом Каспийского моря». Так назывался один из отделов штаба интервентов, с помощью которых в Баку и Азербайджане хозяйничали мусаватисты — контрреволюционная партия, созданная беками-помещиками и владельцами нефтяных промыслов. Вот почему, зная истинное положение вещей, забастовочный комитет направил делегацию не к мусаватистским властям, а к тем, кто управлял ими, — к генералу Томсону, командующему оккупационными войсками, к адмиралу Норрису, командующему флотилией, и к фактическому властителю торгового флота Каспия коммодору Брауну.

— Эх, прошляпили мы! — откровенно признался рослый моряк в пестрой кепке. — До сих пор обидно, что прямо-таки сами отдали его им... Предупреждал Федя: не ходите в Энзели, захапают англичане, как только увидят. Лучший же ходок на Каспии и вдобавок красавец... — Он шумно вздохнул, продолжая рассматривать пароход. — Так и получилось... Выскочили мы из машинного, когда сверху вахтенный крикнул, да поздновато: на палубе уже битком паломников с карабинами, вот этих, что сейчас у ворот торчат, и капитан со штурманами, вроде червяки извиваются перед каким-то длинным генералом с тросточкой. А он, гад с тросточкой, прогуляться к нам вздумал!..

— Значит, Миша, предстоит тебе приятная встреча со старым знакомым, — насмешливо заключил пожилой делегат, выслушав рассказ машиниста Трусова о том, как в августе прошлого, 1918 года капитан и судовая администрация «Президента Крюгера» предательски сдали самый комфортабельный, самый вместительный — на тысячу человек — и действительно непревзойденный в скорости пароход английской военной миссии генерала Денстервиля. Сдали, переметнулись на сторону оккупантов, доставили их в Баку, а тогда избавились от недовольных: уволили, выкинули на берег и обрекли на безработицу всю команду.

Человек с золотистыми зрачками сказал в тон насмешливому предположению пожилого делегата:

— Не волнуйтесь — не встретимся. Укатил твой знакомый с тросточкой восвояси, как только подписал секретное соглашение с мусаватистами. А взамен прибыли Томсон, Норрис и Браун. Уже не с тросточками.

— Вот, полюбуйтесь на тросточки! — Пожилой делегат повел взглядом вдоль борта «Президента Крюгера», по мостику, с которого высунулись рыльца пулеметов, по кормовой и носовой палубам, откуда угрожающе уставились на город расчехленные орудия.

— Это они с перепугу держат Баку под прицелом, — по-прежнему иронически продолжал человек с золотистыми зрачками. — С перепугу весь их штаб перебрался из гостиниц сюда, как только мы начали забастовку. «Президент Крюгер» болтался где-то в море, так его срочно по радио вызвали.

Машинист как бы подытожил все, о чем зашел разговор:

— Припекло мистеров на земле, а на воде попрохладнее. Чуть что обрубят швартовы — и назад в Энзели!.. Заодно с холуями!..

Моряки помолчали. Все было ясно: через несколько минут предстояло столкнуться лицом к лицу с врагами. И с теми, кто непрошеным явился в чужую страну, чтобы попытаться превратить ее в свою новую колонию. И с теми, кто был еще ненавистнее, кто стал цепным псом на службе у интервентов...

— Выполз подонок! — тут же вскинулся машинист, издалека узнав кого-то в черной фигурке на трапе «Президента Крюгера». — Видишь его, Федя?

— Вижу. — Человек с золотистыми зрачками спокойно наблюдал за черной фигуркой, которая спустилась по трапу на пристань и пошла к воротам. — Сюда идет Шлун, товарищи. Схватываться с таким подонком, как верно назвал Трусов, незачем. Разговаривать будем только с Брауном... — Напомнил одному из делегатов: — Значит, Ян, как условились. Действуй, вроде без нашего ведома. Скорее клюнут на твою наживку.

Снова наступило молчание. Напряженно внимая нараставшим шагам, делегаты ждали.

Черная фигурка, приближаясь, превратилась в щупленького человечка, хорошо известного на каспийских судах и своим маленьким ростом и своим злобным характером. Это был ненавистный рядовым морякам штурман Шлун — один из организаторов и член правления контрреволюционного Союза судовой администрации, перешедшего на сторону интервентов.

С надменным видом он вышагивал к делегатам. Надменность, однако, мгновенно исчезла с его лица, будто ее сдуло порывом «бешеного норда», едва он увидел среди них человека с золотистыми зрачками и узнал в нем прежнего сослуживца, бывшего механика парохода «Президент Крюгер» большевика Губанова, избранного моряками председателем Каспийского союза судовых команд.

— Давно не встречались, Федор Константинович, — с нескрываемой враждебностью произнес Шлун, подходя к нему. — Насколько помню, вам было запрещено жить в Баку. Получили разрешение?

— Справьтесь, где положено, дорогу знаете, — отрезал Губанов.

Шлун озадаченно помедлил. Он понимал, что это не ответ на вопрос, и в то же время не допускал мысли, что человек, полтора месяца назад высланный мусаватистами за пределы Азербайджана, рискнет не только самовольно вернуться, но и возглавить делегацию забастовочного комитета. Подобного риска Шлун даже не мог представить себе.

Распираемый самодовольством, он вызывающе спросил:

— Чем могу служить?

И в тот же момент пожалел о своих словах.

— Нам? — вроде простодушно удивился Губанов и в упор глянул на штурмана. — Разговор будет не с вами, а с тем, кому служите.

Шлун прищурился:

— Вы не изменились, господин большевик. Ни тюрьма, ни высылка не исправили. Я уполномочен начальником управления спросить...

— Так передайте, — не дав ему досказать, сухо порекомендовал Губанов, — что делегация не нуждается в посредниках. Мы требуем, как договорились вчера, свидания с коммодором Брауном.

Свирепо оглядев безмолвных моряков, штурман повернулся и пошел обратно к пароходу.

Делегаты остались на месте.

— Крепко рискуешь, Федя, — с беспокойством пробормотал машинист. — Могут сцапать.

Губанов, успокаивая, возразил:

— Сейчас им невыгодно. Английский штаб заинтересован в прекращении как можно скорее забастовки, чтобы возобновить рейсы с бензином в Энзели. Браун — хитрая лиса. Он хочет выяснить не столько наши условия, сколько нашу твердость. Прощупает своим ультиматумом, пригрозит, потом отпустит, но пошлет следом шпиков; убедитесь, когда выйдем отсюда. Ему важно зацапать не меня одного, а весь комитет.

— Пожалуй, так, — озабоченно согласился пожилой делегат, донкерман Агаларов, представлявший в забастовочном комитете команды нефтеналивных пароходов «Эдисон» и «Самед-Ага».

— Словчим и мы, — пообещал Трусов. — Лишь бы отсюда выбраться, а тогда хитрая лиса только облизнется. Верно, Ян?

Четвертый делегат не успел высказаться. Из пропускной будки возле ворот вышел рыжий сержант, за ним показались два солдата в чалмах и с карабинами.

— Ну, это для нас, — угадал Губанов.

Под конвоем, сопровождаемые впереди сержантом, позади стрелками, моряки направились через пристань к трапу «Президента Крюгера», гуськом взобрались на верхнюю палубу.

— Момент, момент, — опять предупредил сержант и, оставив делегатов под охраной солдат-гурков у входа в кают-компанию, исчез внутри, плотно прикрыв дверь.

— Теперь здесь помурыжат!..

Донкерман хотел еще что-то сказать, но Губанов незаметно для стрелков удержал его выразительным взглядом.

Поблизости, глухо, как из погреба, через щель иллюминатора невнятно звучали голоса.

Моряки прислушались и разочарованно переглянулись: никто из них, кроме Губанова, не знал английского языка.

С пятого на десятое понимал и Губанов. И все-таки даже того, что сумел он уловить в беседе за иллюминатором, было достаточно.

Разговаривали двое.

— ...Вряд ли, — сказал один, — большевики добьются успеха.

— Разумеется, но пропаганда порождает сомнения, — ответил второй. — Брошюру обнаружили в тридцать девятой бригаде. Я перелистывал ее.

— Гурки не умеют читать, — успокоил первый.

— А если кто-нибудь прочитает им? — спросил второй и раздраженно повторил: — Я перелистывал ее... Большевики объявили нас грабителями и врагами не только русского народа. В ней излагается в духе большевистской пропаганды вся история покорения нами Индостана!..

— Вас это смущает? — протянул первый. — Вспоминайте в таких случаях напутствие сэра Денстервиля. Нефть стоит того, чтобы мы не боялись ни уколов большевистских брошюр, ни забастовщиков...

Разговор прервался. Должно быть, постучали изнутри в дверь каюты, потому что второй из невидимых собеседников коротко откликнулся и, должно быть, выслушал кого-то третьего, потому что столь же коротко распорядился:

— Ведите. В салон...

Губанов торопливо пересказал делегатам услышанное. Солдаты-гурки, о которых шла речь, с непроницаемыми лицами стояли возле моряков.

Дверь из кают-компании на верхнюю палубу распахнулась, и все тот же сержант кинул с порога:

— Эй, делегэйшн!..

Лицом к лицу

Друг за другом моряки шагнули мимо сержанта в коридор, как бы пропитанный медовым ароматом трубочного табака, и оттуда в капитанский салон.

За столом, в дальнем углу салона, сидели четверо: Шлун, рядом с ним тучный и напыщенный капитан парохода Федоров, он же председатель Союза судовой администрации, а возле него, попыхивая: трубками, два английских офицера: один в морской форме — коммодор Браун, сухопарый, будто прокопченный насквозь и высушенный, второй — в мундире сухопутных войск, седоголовый, багроволицый, но с ледяными глазами. Браун, не изменив позы, не пошевелясь, процедил что-то неразборчивое.

— Коммодор слушает делегатов забастовочного комитета, — перевел Шлун.

Не обращая внимания на штурмана, Губанов сказал капитану:

— Объясните, господин Федоров, мистеру Брауну, что он все-таки не в колонии. Любезностей не ждем, но разговаривать стоя не намерены.

Капитан небрежно проронил:

— Извольте, господин Губанов, присаживайтесь. А коммодору объяснить можете сами. Помню, что ваши познания в английском языке не хуже моих.

— К сожалению, очень долго подыскиваю нужные слова.

Губанов опустился в кресло напротив коммодора, приглашающе показал товарищам на соседние места, дождался, когда моряки расселись, и продолжал, адресуясь к Брауну:

— Не секрет, что вы отлично владеете русским языком. Так не лучше ли обойтись без переводчика, чтобы не затягивать дело?

Прежде чем ответить на предложение, сухопарый коммодор сказал вполголоса багроволицему офицеру:

— Следовало предвидеть, что забастовкой верховодят большевики. Перед вами один из них. Наши друзья-бакинцы аттестовали его, как талантливого смутьяна.

Не спуская ледяных глаз с Губанова, багроволицый офицер пренебрежительно заметил:

— Слишком молод.

Браун улыбнулся и перешел на русский язык, выговорив четко, с легким акцентом:

— Рад знакомству, мистер Федья Губанов, кажется, так называют вас…

Шлун завозился в кресле.

— Даже рады? — В голосе Губанова послышались язвительные нотки.

Коммодор посопел трубкой, выпустил клуб дыма, вроде укрываясь за ним.

— Вы еще так молоды и уже так популярны...

Он пристально посмотрел на ерзавшего Шлуна, и тот застыл.

— Вряд ли вы пожелали встретиться с нами, ради того чтобы удостовериться в моем возрасте, — отвел комплимент Губанов. — И мы пришли не любезничать, а предъявить наши условия прекращения забастовки. Собрания команд Каспийского торгового флота, рабочих Бакинского порта и мастерских поручили нам передать британскому командованию, что единогласно требуют ухода английских войск из пределов нашей страны и согласны приступить к работе на следующих условиях... В первую очередь английские команды на всех судах должны быть заменены русскими. Сверх того мы требуем выплачивать командам полное жалованье и столовые деньги; принять на работу всех, кто уволен мусаватистскими властями; не запрещать собраний; гарантировать неприкосновенность профсоюза... Так, товарищи? — обратился он к делегатам.

Моряки подтвердили.

— Британскому командованию не принадлежат доки, гавани, флот на Каспийском море, — разъясняюще отчеканил коммодор.

— Хорошо, что мы своими ушами слышим это из ваших уст, мистер Браун, — подчеркнул Губанов. — Однако почему британское командование реквизировало каспийские суда, почему на них поднят английский флаг и служат английские моряки? И для чего же существует под вашим начальствованием «Великобританское управление водным транспортом Каспийского моря»? Всему Баку известно, что мусаватистское правительство не делает ни шагу без разрешения британского штаба.

На выручку Брауну поспешил капитан «Президента Крюгера»:

— Флот не загружен. Судовладельцы не в состоянии выплачивать полное жалование даже администрации.

В разговор вмешался Трусов:

— Через таких, как вы, господин капитан, и как штурман Шлун, хозяйских защитников, наши дети и сидят на сухой корке! А вы с голодухи не мрете, с прошлого года еще толще стали...

— За наш счет живут вместе с хозяевами, вот и усердствуют, — буркнул, словно отвечая Трусову, донкерман.

А Губанов, опередив капитана, уже открывшего рот, произнес то, что моментально и круто повернуло разговор:

— Возможности для постоянной загрузки флота есть. Надо возобновить рейсы на двенадцатифутовый рейд и установить товарообмен с Астраханью.

Браун выдернул трубку изо рта, категорически заявил:

— Не надейтесь. Пока британские войска занимают Баку, а наш друг Бичерахов поддерживает порядок в Дербенте и Порт-Петровске, ни одна капля нефти не будет доставлена большевикам.

— Время проверит, мистер Браун, а вот высказались вы до конца. По крайней мере все ясно. — Губанов поднялся. — И насчет нефти, и насчет бичераховских порядков. Люди знают, что за порядки в Дербенте и Порт-Петровске: казачьи нагайки и виселицы.

Два делегата — донкерман и Трусов — встали вслед за Губановым, но четвертый моряк помедлил, будто удерживаемый на месте металлическим голосом коммодора:

— Британское командование уполномочило меня серьезно предупредить вас, что не допустит продолжения провокационной забастовки, подрывающей нормальную деятельность флота и коммуникаций на Каспийском море!

— Вернее, единственной: коммуникации, — поправил Губанов. — Из Баку в Энзели. С бензином для британских войск в Месопотамии. Только она интересует...

Коммодор прервал его:

— Советую, господа делегаты, подумать до завтра и не слушать большевиков, подвергающих вас и ваши семьи риску не иметь куска хлеба.

Он в недоумении взял вдруг протянутый ему четвертым делегатом листок бумаги, повертел и вручил капитану:

— Прочтите, Александр Иванович.

Капитан и придвинувшийся к нему Шлун уткнулись в листок. Их торжествующие физиономии и тревога на лицах трех делегатов надоумили Брауна, что поступок четвертого делегата был неожиданным для всех.

— Прошение! — известил штурман.

— Прошение, — повторил капитан. — Господин Лукьяненко, — он кивком указал на четвертого делегата, — просит разрешить ему набрать артель из безработных моряков и приобрести на паях парусное судно или на первых порах зафрахтовать его. Мотивы: желание избавиться от безработицы, иметь кусок хлеба и не зависеть от забастовок.

Делегаты вроде оцепенело слушали. Браун с удовлетворением убедился в их растерянности.

— Эх, ты!.. — Трусов проглотил готовое вырваться резкое слово. — Забери назад, слышишь?! Прошение... Люди требуют, когда своих прав добиваются, а не просят милостыню, понял?..

Как бы пытаясь оправдаться, Лукьяненко воскликнул:

— Надоело зубы на полку класть, Миша!..

Багроволицый сосед Брауна проворчал что-то, услышанное лишь коммодором, и тот принялся допытываться у четвертого делегата, для каких надобностей будет куплено судно.

Лукьяненко обстоятельно растолковал.

Одному приобрести даже небольшое, вроде туркменской лодки, суденышко пудов на пятьсот — семьсот — не наскрести денег, а вскладчину, артелью, удастся. Возить думает из Баку всякий товар, но выгоднее всего — керосин в бидонах для розничной продажи на базарах в припортовых городах и местечках, в таких, например, как Ленкорань, Астара, Энзели. )

— Похоже, что на золотую жилу наткнулись, — одобрил капитан «Президента Крюгера». — Постараюсь помочь вам. Инициатива похвальная и полезная, хотя не по душе господину Губанову. Он ведь, как и все большевики с Лениным во главе, против частного предпринимательства.

В глазах Губанова блеснули искорки:

— На ходу подметки срезаете, господин Федоров. Раз-два — и артель безработных превращена вами в частных предпринимателей... Ловко!

— Да уж не с большевиками ей по пути, — ехидно ввернул Шлун. — Не с товарищами забастовщиками!

Коммодор неслышно для делегатов переговорил с багроволицым соседом, затем покровительственно обещал посоветоваться, с кем полагалось, о просьбе Лукьяненко и, назначив ему явиться через сутки, сказал на прощание Губанову:

— Рекомендую, господин председатель профсоюза, образумить ваших забастовщиков. Или британское командование примет другие меры.

— Моряки — народ не из пугливых, мистер Браун, учтите. — Губанов пропустил делегатов вперед, задержался у двери, чтобы еще раз напомнить тем, кто провожал его взглядами, полными ненависти. — Забастовка будет продолжаться, пока мы сами не решим прекратить ее. А когда будет прекращена, все равно знайте, что рабочий класс Баку не отступится от своего требования: «Нефть для Советской России!»

И, оставив за собой последнее слово, покинул салон.

...Так, в разгар майской, второй по счету в 1919 году, всеобщей забастовки бакинских пролетариев, возникло под видом артели безработных суровое товарищество смельчаков, историю которого еще должен был увенчать эпиграф, взятый из давних времен: «На деревянных судах плавали железные люди»...

ОМЭ — дело артельное

История ОМЭ — Особой Морской Экспедиции при подпольном Кавказском комитете РКП(б) и Реввоенсовете XI армии, или, точнее, Особого морского экспедиционного отряда, который действовал под видом артели безработных моряков-каспийцев, никем не записана.

И это понятно. Ведь даже морякам, постоянным участникам плаваний экспедиционных судов, было известно немногое: пристань в Баку, где они принимали груз, пристань в Астрахани, где сдавали его, пароль для брандвахты в одной из проток Волжской дельты, настоящие фамилии своих товарищей по рейсу, да и то не всегда.

В полном объеме деятельность экспедиции знали только четыре человека. Первые двое из них находились в Астрахани — инициатор ОМЭ, организатор каждого рейса С. М. Киров и уполномоченный Реввоенсовета XI армии П. С. Коневский, который встречал экспедиционные суда в дельте, вновь снаряжал их после выгрузки и отправлял обратно. Еще двое действовали в Баку открыто и дерзко, на глазах у врагов — Ян Лукьяненко в должности управляющего артелью безработных моряков и руководитель ОМЭ, член Кавказского и Бакинского комитетов РКП(б) Ф. К. Губанов, председатель Каспийского союза судовых команд. Только эти четыре человека могли воссоздать целиком летопись героических дел и рассказать обо всем, что навечно принадлежит Особой Морской Экспедиции в истории гражданской войны на Каспии.

Увы... Никого из них давно нет в живых. Лишь разрозненные эпизоды воспоминаний участников отдельных плаваний помогают кое-как заполнить пробел в хронике ОМЭ: с момента, когда была разрешена артель безработных моряков, и хотя бы до трагического рейса туркменской лодки № 6.

Пароль вы знаете

Рыбница с группой Ульянцева благополучно достигла Баку на двенадцатые сутки после ухода из волжской дельты и ошвартовалась у Шибаевской пристани под вечер, в последний день майской забастовки.

Огромный порт, переполненный судами, набережная и причалы казались вымершими. Не тарахтели грузовые лебедки, не сновали по рейду буксирные катера, не перекликались у портовых складов и на палубах амбалы-грузчики. Вместо обычного, всегда шумливого и пестрого людского потока у причалов на этот раз, особенно подчеркивая безлюдье, время от времени появлялись и тут же исчезали в глубине улиц, примыкавших к набережной, редкие фигурки торопливых прохожих да возле бульвара с чахлыми, серыми от пыли, будто жестяными, кустами выделялись вооруженные пикеты солдат английских колониальных войск в чалмах-тюрбанах. Такие же как бы приросшие к набережной пикеты виднелись вокруг пятнадцатой пристани, у которой пыхал дымком из наклонной трубы трехмачтовый пароход.

Шкипер узнал его издали.

— «Президент Крюгер» дымит? — поинтересовался он у портового надзирателя, подошедшего к месту, где ошвартовалась рыбница. — В море идет на ночь глядя?

— Нам с тобой про это не скажут, — флегматично отозвался надзиратель. — Там теперь все английское начальство квартирует. Перебралось, как только началась забастовка. Один он и дымит, остальные уже восьмой день отдыхают. — Прибавил, подумав: — Празднуют... только без пирогов... последние сухари доедают... —И, в свою очередь, поинтересовался: — Ты, что ли, хозяин лайбы? Откуда прибыл не вовремя?

Любасов протянул приготовленные заранее судовые документы:

— Из Дербента. Штормом выкинуло, когда шли с тегеранским товаром из Энзели в Петровск. Видите, господин надзиратель, до чего левый фальшборт изломало!.. Нет худа без добра. Пока чинились, весь товар в Дербенте продали и новый заказ получили. Керосин людям нужен. А нашему кормщику Ильичу один хороший покупатель специальное поручение дал... Он исподлобья глянул в глаза надзирателю, увидел в них то, что надеялся увидеть, коротко и равнодушно прибавил:

— Привезти бензину на зажигалку.

Просматривая судовой журнал, надзиратель быстро проговорил вполголоса:

— Здорово, Любасов, давно не встречались. Федя велел, чтобы ты со старшим вдвоем навестили Марью Ивановну; пароль вы знаете: тот самый. За суденышком присмотрю.

Возвратив документы шкиперу, сказал прежним флегматичным голосом:

— Утром явись в управление порта и зарегистрируй прибытие. Передай, что я прислал тебя уплатить штраф за то, что околачиваешься тут бог знает сколько и до сих пор не внес портовый сбор. Дербент и шторм меня не интересуют. Из Энзели твоя лайба вышла две недели назад, а ходу ей до Баку двое суток. И не спорь. Кайся и плати. Понял?

Подмигнул, повернулся и важно зашагал прочь от рыбницы.

У Марьи Ивановны

Спустя час, в сумерках, наказав спутникам по рейсу уходить, когда совсем стемнеет, на вторую явку Любасов и Ульянцев отправились в глубь Черного города. Они долго кружили и петляли по узким улочкам, прежде чем свернуть в один из бессчетных переулков и постучать в дом, адрес которого выучили наизусть в кабинете Кирова.

— К Марье Ивановне вход со двора, — откликнулись изнутри на стук.

Тем же голосом, когда они вошли во двор и постучали в первую дверь, сказала, открыв ее и загородив собой порог, молодая женщина:

— Марья Ивановна уехала к сыну в Баладжары. Что передать ей?

Любасов нерешительно забормотал:

— Тегеранский товар привез, как уговорились, когда она одолжила нашему кормщику Ильичу бензин на зажигалку...

Женщина посторонилась, пропустила моряков через порог, задвинула засов на двери:

— С приездом, товарищи. Я — Марья Ивановна.

Ульянцев непринужденно произнес:

— Низкий поклон вам от Сергея Мироныча.

Это была вторая условная фраза, и женщина обрадованно прошептала:

— Наконец-то!.. Идемте.

Она провела гостей через две смежные комнаты к внутренней двери, за которой оказалась третья комната, и в ней, за столом, у фарфоровой керосиновой лампы-«молнии», человек, хорошо знакомый шкиперу почти двенадцать лет: с памятного на всю жизнь дня, когда рулевой Любасов услышал его клятву над гробом инструментальщика нефтепромысла «Борн» большевика Тучкина, убитого полицией.

— Федя! — устремился к нему шкипер.

Губанов шагнул из-за стола навстречу вошедшим, обнял старого друга, с чувством пожал руку Ульянцеву:

— Добрались-таки, морские души!.. А мы, грешным делом, крепко опасались, что не удастся вам проскочить.

— Чуть-чуть не угадали, — без улыбки пошутил шкипер, объяснив: — Позавчера за Наргином попались на глаза «Геок-Тепе». Проклятый крейсеришка навел прожектор и чесанул из пулемета!.. Левый борт исковырял от форштевня до кормы. Наше счастье, что берег близко и время позднее. Темнота спасла, успели заскочить в Буйволиную бухту... Пришлось чиниться. Полтора суток латали дырки.

— Никого не задело? — забеспокоился Губанов.

— Обошлось. И рыбница в полной сохранности, и все прочее. Так что принимай в свою флотилию, Федя. И позволь разгрузиться.

Шкипер покосился на женщину, с добродушной откровенностью сказал:

— Вы извините, Марья Ивановна, только вам лучше в соседней комнате побыть минут с десяток...

Притворив за ней дверь, он достал складной нож и подошел к Ульянцеву:

— Начнем с твоего загашника, Тимофей Иваныч.

Осторожно помог балтийцу, едва тот расстегнул пояс брюк, вспороть подкладку на поясе и достать документы: узкие полоски с шифром и письмом.

Затем оба моряка принялись извлекать отовсюду и выкладывать на стол перед Губановым пачки ассигнаций: новеньких, известных под названием николаевских бумажных денег с портретом царицы Екатерины, которые были отменены революцией, но ценились мусаватистами наравне с золотом.

— Настоящие, прямо из Петрограда, с Монетного двора, никакой подделки: печатный станок-то у нас, — весело заверил Ульянцев.

Сообща позлословили над жадной глупостью мусаватистов, после чего, удовлетворенно похлопав ладонью по верхней пачке, Губанов познакомил моряков с обстановкой:

— В самый раз приплыли с деньгами: только и ждем их, чтобы поставить артель на ноги. Хан-Хойский — это председатель мусаватистского совета министров — разрешил ее в пику нам, так и заявил нашему депутату в ихнем парламенте Али Караеву: чтобы показать забастовщикам, как жить без забастовок... Мы, конечно, сделали вид, что ужасно возмущены таким хитроумным ходом, и для отвода глаз ругаем, где ни придется, того, кто подал прошение об артели. Завтра познакомишься, товарищ Любасов, с ним: он придет на пристань — покупать твою рыбницу. Ян Лукьяненко, управляющий артелью. Для нас — Ян, для всех — Лукьяненко, не забудь. Продашь ему официально, с уговором при портовом начальстве, что вступаешь в артель пайщиком. Он еще два судна присмотрел — туркменки, одна в тысячу двести пудов, другая на тысячу.

— Итого — четыре, — сказал Ульянцев, достав из-за лацкана пиджака иголку с ниткой.

— Верно, — вспомнил Любасов. — После нас должен был Рогов идти. На второй рыбнице. Чуть побольше.

— Да, — подтвердил Губанов, с одобрением наблюдая за балтийцем. — В письме насчет артели говорится и об этом, но считать ту рыбницу будем, когда придет.

— Тоже верно. — Ульянцев ловко действовал иглой с ниткой, зашивая вспоротую подкладку. Закончив и приведя себя в порядок, спросил: — С нашей группой что решили?

Губанов ждал вопроса:

— Положение нелегкое, товарищи. Вчера мусаватистская охранка захватила весь состав стачкома нефтяников. На промыслах уже возобновили работу. В порту и на судах забастовку прекращаем сегодня в полночь вместе с железнодорожниками. Свою роль она сыграла: артель имеем, интервентов напугали до того, что вся их штабная шайка-лейка сбежала на борт «Президента Крюгера», и, главное, не дали им перебросить войска в Дагестан ни морем, ни по железной дороге, пока все шло к тому, что наши должны были взять там власть. — С гневной горечью сообщил: — Промедлили дагестанцы... Еще не знаем, в чем дело, но Дагестанский ревком полностью арестован в Темир-Хан-Шуре и отправлен в Порт-Петровск[1] на расправу к деникинцам. А в Муганском крае наоборот: повстанцы выступили прежде времени. Действуют сами по себе, вслепую. Оружия мало. Надо помочь. Удобнее всего пройти к ним морем до Ленкорани. Рыбница ваша кстати подоспела. Скоро соберется комитет, потолкуем и обмозгуем...

Позвал хозяйку конспиративной квартиры:

— Марья Ивановна, припрячьте это...

Показал вошедшей женщине на пачки ассигнаций, сдвинул их на край стола и обратился к морякам:

— Теперь ваш черед. Пока члены комитета подойдут, расскажите про астраханские дела...

Под самым носом

Первый рейс ОМЭ был совершен рыбницей Любасова. По заданию Кавказского краевого комитета РКП(б) она доставила в Ленкорань группу Ульянцева, отправленную на помощь крестьянам Мугани, восставшим против интервентов и мусаватистов. А первым судном, которое ушло из Баку с грузом бензина для Астрахани, была парусная туркменская лодка № 5 с командой из трех человек: шкипера Мельникова, матросов Галкина и Ланщакова. Она снялась в море спустя неделю после прибытия рыбницы с деньгами, дважды была снесена штормом с подступов к волжской дельте, когда находилась почти у цели, и все-таки благополучно доставила в осажденную Астрахань первую тысячу пудов бензина для авиаотрядов XI армии.

Начало было удачным...

В этот же июньский день у набережной Баку, в центре порта, заканчивала приготовления к выходу в море команда второго судна ОМЭ, отправляемого по документам в Энзели, — рыбницы, которая была приведена из Астрахани шкипером Роговым.

Жаркое штилевое затишье стояло над портом, над неподвижными, в перламутровых блестках нефтяных пятен водами гавани, и дежурный таможенник в черной форме, пришедший отпустить рыбницу в заграничный рейс, маялся, изнывая на солнцепеке, в ожидании отхода ее.

А на рыбнице, как нарочно, слишком долго приводили в порядок трюм, хотя дежурный таможенник лишь заглянул в него с палубы и поленился проверить весь груз; слишком долго копались в парусе, вдруг затеяв починку его...

Впрочем, внимание таможенного надзирателя вскоре было отвлечено шумной компанией кавказцев — мужчин и женщин, которая вышла из боковой улицы, пересекла набережную и остановилась на краю ее, поблизости от рыбницы.

Таможенник прислушался.

Судя по словам, долетавшим до него, шумная компания искала какую-нибудь лодку, чтобы переправиться на городскую окраину, расположенную у Баилова мыса в дальнем конце бухты. В этом не было ничего такого, что могло вызвать подозрительность таможенного надзирателя. Конка в городе, как называли тогда рельсовую дорогу, по которой заморенные лошади обычно катили открытые вагончики, облепленные пассажирами, давно не работала; жители Баку либо ходили пешком через весь город, либо нанимали извозчика — фаэтонщика, что большинству было не по средствам, либо, что чаще, вскладчину оплачивали переправу на лодках.

К досаде шумной компании, нигде у набережной не оказалось ни одной лодчонки. Мужчины предлагали идти потихоньку пешком, но женщины — две на всю компанию в тринадцать человек, — поставив на землю корзины со всякой снедью, категорически отказались.

— Где я тебе возьму лодку? — послышалось чье-то раздраженное восклицание.

— А вот!.. — Одна из женщин капризно показала на рыбницу.

Тогда из компании выступил и направился к таможеннику щеголеватый, с аккуратно подстриженной бородкой и лихо закрученными кверху усами человек, принятый надзирателем за состоятельного торговца.

Предвидя просьбу, надзиратель приосанился.

И угадал.

Человек с лихо закрученными усами сказал, подойдя к таможеннику:

— Не знаем, как быть, уважаемый господин, что делать? Как нам найти лодку и попасть домой? Мы с Баилова. Помогите ради бога!

Тут подошли спутники и спутницы человека, похожего на торговца, присоединились к его просьбе.

С важным видом надзиратель ответил:

— Разве только поговорить с ними... — Кивнул в сторону рыбницы, но сам же усомнился: — Навряд ли согласятся, они отплывают далеко, в Персию...

Окликнул начальственным тоном:

— Эй, артельные! К вам пассажиры до Баилова просятся, заплатят как положено!

Матросы отозвались наперебой:

— Как положено — нас не устраивает!.. А может, до вечера проторчим!.. Ветра нет!.. Как шкипер распорядится!..

Словно предвещая удачу плаванию, легкий ветерок повеял над набережной, провел полоску ряби на поверхности бухты.

Шкипер — круглолицый, усатый, простодушного вида — неторопливо оглядел компанию вокруг таможенника, лаконично назначил цену, от которой все ахнули: впятеро выше принятой в то время.

Заметив удивленно разгневанные глаза надзирателя, потребовал:

— Деньги вперед. Мне как раз надо пять рублей долгу отдать господину дежурному надзирателю.

Компания посовещалась. Человек с лихо закрученными усами, укоризненно качая головой, достал из бумажника двадцать пять рублей, протянул шкиперу, а тот, в свою очередь, отсчитав пять рублей, передал их таможеннику, подмигнул ему, приказал матросам:

— Подсобите, ребята, дамочкам.

Два матроса помогли женщинам спуститься на палубу рыбницы, еще двое приняли корзины со свертками, беззлобно пошутили над комичной робостью человека с лихо закрученными усами, который не сразу решился прыгнуть на палубу, подбодрили его спутников.

Как только неожиданные пассажиры перебрались на рыбницу, шкипер скомандовал ставить парус и еще раз весело подмигнул таможенному чину:

— Счастливо оставаться, господин надзиратель!..

Довольный вдвойне — шальными деньгами и отплытием рыбницы, — таможенник расплылся в улыбке, прощально помахал рукой:

— Счастливого плавания, артельные!..

Рыбница медленно заскользила к Баилову мысу.

Когда она миновала пятнадцатую пристань, пикеты солдат в чалмах-тюрбанах по обе стороны пристани и все еще ошвартованный к ней трехмачтовый пароход под английским флагом, шкипер деловито распорядился, обращаясь к пассажирам:

— Спускайтесь по одному в трюм, товарищи. Там, за бидонами, приготовлено место. Придется потерпеть, пока не пройдем батарею Биби-Эйбата. Еще лучше — не выходить, пока не оставим за кормой Наргин.

Пассажиры беспрекословно подчинились, но человек с лихо закрученными усами, прежде чем слезть в трюм, полюбопытствовал:

— Скажи, товарищ Рогов, ты в самом деле был должен пятерку этому чудаку в форме?

Шкипер засмеялся, коротко произнес:

— Рушвет. — Объяснил непонятное слово: — Так в Баку зовут взятку. Без нее, как без интервентов, мусаватистам жизнь не жизнь...

Все это произошло 13 июня 1919 года. Среди бела дня, под носом у английских интервентов и мусаватистских шпиков моряками — участниками ОМЭ — были вывезены из Баку тринадцать партийных работников Закавказья, среди них чрезвычайный комиссар юга России Серго Орджоникидзе и знаменитый храбрец Камо, принятый таможенным надзирателем за торговца, умевший походить на кого угодно: и на какого-нибудь грузинского князя, и на уличного разносчика товаров — кинто.

Им еще предстоял долгий путь через Каспий в Астрахань, сквозь шторм и вражеские заставы на подступах к волжской дельте, еще надо было не раз отсиживаться в заполненном бензинными парами трюме.

Поэтому к вечеру, когда рыбница обогнула скалистый остров Наргин, шкипер подошел к приоткрытому трюмному люку и позвал:

— Товарищ Серго, выбирайтесь подышать свежим воздухом! Вылезайте все и располагайтесь где удобнее!..

Первым выбрался тот, кого шкипер назвал по имени: плотный, но стройный человек с орлиным носом и густой шапкой волос, которая действительно заменяла ему шапку. Он протянул руку в трюмный люк, помогая подняться на палубу женщинам, с удовольствием вдохнул морской воздух, лукаво спросил у шкипера:

— Значит, рушвет? — Улыбнулся в пышные, опущенные на запорожский манер усы, одобрительно проговорил: — Хорошо ответил, товарищ Рогов. Определение твое для мусаватистов убийственное, но абсолютно точное. Даже Камо позавидовал такой меткости.

Вылезая последним из трюма, человек с лихо закрученными усами чистосердечно признался:

— Всегда завидую тем, кто находит правильные слова. — Посмотрел на пустынное море перед рыбницей, убежденно сказал: — Самые правильные — у Ленина...

«Не верь глазам своим!»

Благополучно переправив группу Серго через Каспий, Рогов привел рыбницу с бензином в Астрахань и вручил Кирову письмо Губанова. Это был ответ на запрос о месте для выгрузки оружия, которое выделил для бакинцев Реввоенсовет XI армии. Оружие — разобранные пулеметы и ленты с патронами к ним — находилось на туркменской лодке № 5, искусно переоборудованной астраханскими судоремонтниками. Потребовалось около месяца для того, чтобы превратить обыкновенную туркменскую лодку в плавучий тайник, загрузить ее оружием и дождаться возвращения рыбницы Рогова с ответом.

Письмо Губанова было кратким: в нем указывалось точное место для выгрузки на одном из островов близ Баку и сообщалось, что для перевозки оружия с острова в город выделена специальная группа участников ОМЭ.

Получив ответ, Киров отправился на судоремонтный завод, где в укромном углу, заслоненная от лишних глаз высоким корпусом баржи «Золотая рыбка», превращенной в плавучую батарею Волжско-Каспийской флотилии, стояло в готовности к обратному рейсу невзрачное и утлое суденышко.

— Неказист ваш крейсерок, — пошутил Киров.

— Мал золотник, да дорог, — в тон ответил Мельников.

Ланщаков весело прибавил:

— Предлагаем переименовать. Вместо цифры сделать надпись: «Не верь глазам своим!» Вот Галкин у нас ловко рисует...

— А что? В два счета, — охотно согласился третий моряк, молодой, чернобровый, задорного вида.

Киров с удовольствием оглядел всех троих:

— Настроение у вас бодрое, товарищи. Ну, хвастайте своими секретами…

Моряки открыли перед ним тайники: в корме за обшивкой и в каюте между внутренней и наружной стенками.

— Молодцы, астраханцы, — похвалил шкипер. — На совесть сделали.

— Да, работа чистая, — критически осмотрев каждую мелочь, одобрил Киров. — Неприметность в таком деле — верный козырь для полного успеха. — Негромко сказал, присев на выступ трюма: — А теерь потолкуем о деле. Устраивайтесь поближе. Уйдете сегодня вечером...

И опять надо было пускаться в неизвестность, на смертельный риск: на этот раз трем морякам и четырем их спутникам — очередной группе политработников, направленной Реввоенсоветом XI армии в помощь большевистскому подполью Кавказа. Они покинули Астрахань, едва стемнело, на буксире вооруженного парохода речного отряда, который за ночь проволок суденышко вниз по реке, по извилистым, заросшим камышовой крепью протокам дельты к Зеленгинской брандвахте, а на рассвете, подняв двойной парус, пошли через пустынное мелководье в сторону далекого восточного берега, навстречу багровым заревым сполохам, предвещавшим восход солнца.

С брандвахты долго наблюдали за ними. Все дальше и дальше уходила в просторы Каспия, уже окрашенные зарей в огненные цвета, утлая туркменка, похожая на бабочку, летящую в пламя, и, наконец, будто сгорев без следа, исчезла...

Через неделю, в такое же утро, двойной парус туркменки выплыл из голубой бесконечности моря и неба возле устья Куры и медленно заскользил среди островов, разбросанных вдоль побережья, курсом, какой всегда прокладывали шкиперы парусных суденышек, направляясь из Энзели, Астары и Ленкорани в Баку: от острова к острову, но подолгу укрываясь за каждым из них, если на горизонте возникал дымок или силуэт корабля.

У последнего острова, расположенного перед входом в Бакинскую бухту, неподалеку от мыса Шихова, туркменка задержалась до сумерек, а поздно вечером уже стояла в порту, около Шибаевской пристани, рядом с другими однотипными судами артели безработных моряков.

Тогда в действие вступила специальная группа участников ОМЭ, о которой Губанов сообщил в письме Кирову.

Поутру следующего дня флотилия гребных рыбацких лодок, называемых на Каспии кулазами, выйдя из гавани на промысел, рассыпалась по всему пространству Бакинской бухты. Часто кочуя с места на место, рыбаки забрасывали сети повсюду: и у Шаховой косы по одну сторону бухты, и у мыса Шихова по другую. Два кулаза подобрались даже к пустынному островку Булла, в двадцати километрах от порта, одиноко черневшему за мысом, и весь день промышляли у него.

Им повезло. К вечеру оба кулаза едва двигались, отягощенные уловом, и, когда начало темнеть, все еще были возле деревни у мыса.

К ней они и пристали, едва совсем стемнело, после чего рыбаки, по двое в каждом кулазе, принялись за разгрузку.

Улов был большой, но диковинный: в каждом кулазе вместо рыбы оказались тяжелые свертки.

Рыбаки перенесли их в дом на краю деревни, вытащили кулазы на берег и, прихватив весла с уключинами, скрылись внутри дома.

Вскоре из него вышли четыре женщины в обычном для того времени будничном наряде женщин-тюрчанок — черных чадрах-балахонах, под которыми нельзя было ни разглядеть лица, ни увидеть подлинных очертаний фигуры.

— До завтра, Саид, — густым шепотом произнесла одна из женщин, обращаясь к хозяину, который провожал их до калитки. — Придем пораньше...

Молча и осторожно женщины выбрались из деревни на дорогу, проложенную мимо нефтяного промысла Биби-Эйбат и Баилова мыса к Баку, дружно зашагали по ней широким мужским шагом в сторону города и к полночи были на месте — в конспиративной квартире Кавказского комитета большевиков.

Переступив порог ее, все четверо первым делом опустили на пол тяжелые свертки, укрытые под чадами, затем высвободились из неуклюжих одеяний и приняли свой обычный вид — усатых матросов из артели безработных моряков, участников Особой Морской Экспедиции. — Нашли все, Федя, — доложил Губанову, когда пришедшие отдышались, силач Трусов, возглавлявший группу. — Чимбилеев с Палагиным первыми пригребли к острову и нашли. Двадцать два пакета. Четыре уже здесь. Принимай...

В свертках, принесенных моряками, были части разобранных пулеметов, накануне выгруженные командой туркменской лодки № 5 на остров Булла.

— Нашли все, Федя...

Навстречу буре

Вот так, дерзко и неустрашимо, в море и на земле, рискуя на каждом шагу, но счастливо ускользая от врагов четыре месяца с лишним, с конца мая до начала октября, действовали семьдесят три большевика, рекомендованные в Особую Морскую Экспедицию председателем Каспийского союза судовых команд Губановым и утвержденные Кавказским комитетом РКП(б): матросы, кочегары, машинисты, механики и штурманы, зачисленные на правах пайщиков-служащих в артель безработных моряков[2].

Девять раз уходили за это время из Баку будто бы только в персидский порт Энзели парусные суда, владельцем которых официально являлась артель. Сперва они действительно направлялись в Энзели. Там моряки сбывали часть груза — керосин в бидонах — местным купцам. Затем они получали у портовых властей документы на отплытие обратно в Баку, а сами вели свои суда через все море, с юга на север за тысячу сто километров, к волжской дельте. Пробирались к ней под носом у вражеских сторожевых кораблей. Исчезали в ее непроницаемых камышах, на извилистых речных тропах, среди бессчетных островков и проток. Сами разгружали в укромных местах драгоценное для защитников Астрахани горючее. Сами грузили и размещали в судовых тайниках все, что предназначалось для большевистского подполья на Кавказе: оружие, деньги, литературу, комплекты «Правды». Закончив погрузку, принимали на борт очередных пассажиров и везли их кружным путем, вдоль пустынного восточного берега Каспия, в Баку...

Все это, конечно, было вроде хождения по острию. Смертельный риск в случае провала и захвата врагами сопровождал каждого участника любого рейса: и моряков и пассажиров-коммунистов, засылаемых в тыл противника. Ибо врагам очень скоро — уже в июне, после воздушного боя над семнадцатой пристанью Астрахани, — стало понятно, что осажденный со всех сторон город получает горючее морским путем. Стало понятно не только потому, что бой закончился разгромом британской эскадрильи, которая прилетела с острова Чечень, превращенного интервентами в свою базу. Летчики Щекин и Коротков из авиаотряда XI армии сбили по вражескому бомбардировщику еще до этого боя и до прихода первой туркменки с горючим: в то время, когда моторы их самолетов еще работали на спиртовой смеси пополам с автосмесью и когда за самолетами тянулся хвост черного дыма, будто они собирались падать... Именно отсутствие дыма в бою над семнадцатой пристанью позволило врагам догадаться, что советские самолеты заправлены настоящим бензином.

Тогда интервенты, мусаватисты и деникинцы сообща начали поиски таинственных судов, проникавших в дельту. Прежде всего подозрение пало на артель безработных моряков, но проверка ее ничего не прояснила. Наоборот, записи в судовых журналах, заверенные портовыми властями Энзели, убеждали в том, что она всецело занята разрешенным ей делом. Вдобавок ее управляющий Ян Лукьяненко одним правильным ходом сбил врагов с толку: напомнил в ответ на проверку обиженно и возмущенно, что артель ненавистна большевикам с дней майской забастовки.

И враги снова попали впросак. Оставив артель в покое, они принялись разыскивать таинственную организацию, которая продолжала, несмотря на усиленную блокаду подступов к дельте, снабжать горючим советскую Астрахань. В первую очередь, зная, что высланный ими Губанов нелегально возвратился в Баку, они предприняли охоту на него, не сомневаясь, что большевистский вожак моряков-каспийцев причастен к рейсам с бензином.

Днем и ночью за Губановым охотились не только агенты мусаватистской полиции: его искали и кочи-убийцы из личной охраны нефтяных королей-миллионеров. Чем угрожало ему это двойное преследование, сомневаться не приходилось. Вот почему, чтобы спасти Губанова от неминуемой гибели, бюро Кавказского краевого комитета РКП(б) еще в середине сентября обязало его покинуть Баку и отправиться на любом из судов ОМЭ в Астрахань.

Однако он задержался почти на две недели, пока готовил к рейсу парусно-моторную шхуну «Чайка» и три туркменские лодки.

А вражеские ищейки тем временем все ближе рыскали по следам Губанова, разыскивая его не только в матросских и кочегарских кубриках, но даже в пустых топливных цистернах прикольных судов.

Так обстояло вплоть до того дня, когда начала плавание туркменская лодка № 6.

Это было первого октября, на рассвете.

День занимался долго, как всегда осенью, в порывах колючего ветра, и вместе с ним постепенно проступали в сумерках тусклого рассвета, разрастаясь черными громадами вокруг Шибаевской пристани, все еще оцепенелые порт и город... Тяжело колыхалась, вечно отливая перламутровым блеском нефтяных пятен, черная вода между причалами, у берега и на рейде... Над ней неподвижно высились, будто прикованные навсегда якорными цепями, черные туши пароходов — без единого светлячка-огонька в иллюминаторах кают и кубриков, без единого человека на палубах, без единого дымка над множеством труб...

Никому из команды туркменской лодки № 6 — ни шкиперу Любасову, ни матросам Ланщакову, Чесакову и Трусову — некогда было обращать внимание на безрадостную панораму, возникавшую вокруг них вместе с унылым днем. Ночь напролет они грузили с пристани в трюм пудовые банки с бензином и машинным маслом, торопясь управиться и до прихода портового надзирателя, которому полагалось увидеть лишь бидоны с керосином, и до начала шторма, чтобы вовремя уйти в море. Еще с вечера на сигнальной мачте возле управления порта раскачивался жестяной диск — предупреждение судам о «бешеном норде»: неистовый и коварный, тот мог в любую минуту обрушиться на бухту и город. Короткие порывы колючего ветра — вроде жесткой щеткой провели по лицу — неизменно означали в здешних местах одно и то же: близость шторма.

— Помотает вашу лайбу, — сочувственно произнес, подойдя к туркменке, едва забрезжил рассвет, человек в плаще с поднятым капюшоном, принятый моряками за пристанского сторожа, вышедшего на дежурство.

Пожилой, одетый, как все, в пропахшее бензином и керосином старье, моряк у борта — он принимал банки, подносимые с пристани двумя матросами помоложе, — коротко огрызнулся:

— Не каркай спозаранку, ворона!

Человек в плаще спрыгнул на палубу парусника:

— Не признал, Чесаков?.. Хорошо и даже отлично. Продолжай свое дело, а меня вроде не знаешь. Где Любасов?

Матрос вгляделся в неузнаваемо безусое лицо человека в плаще, с беспокойством прошептал:

— Да тебя же, Федя, шпики по всему городу ищут!..

Над квадратным отверстием трюмного люка разом вырос коренастый шкипер в изодранной, без козырька, засаленной кепке и в брезентовой куртке. Скорее угадав, чем узнав Губанова, он моментально понял, почему тот появился здесь, и спокойно спросил:

— С нами, Федор Константинович?

Губанов тихо сказал:

— Слушай внимательно, Любасов... Только Судайкин и Ляхов оформлены, как раньше, в Энзели, а «шестерка» ваша переадресована в Гурьев. Для розничной продажи керосина уральским казакам. По желанию самого господина министра, который рекомендовал Яну расширить, как он выразился, торговую сферу деятельности артели.

Шкипер обрадовался:

— Это здорово!.. Почти до самой: дельты можем в открытую идти.

— Не увлекайся, — охладил Губанов. — Направление дают мусаватисты, в Гурьеве хозяйничают колчаковцы, а вокруг дельты чаще всего шляются деникинцы из Порт-Петровска. И никто из них друг дружке не верит. Конечно, если наткнутся, документы на Гурьев куда вернее, чем на Энзели, но лучше быть осторожнее и обойтись без встреч...

Договорил то, с чего начал, показав на соседние парусники:

— «Азик» и «Двойка» скоро перейдут к набережной — для таможенного досмотра и проверки, а ты снимайся прямо отсюда. Не позже, чем в полдень: иначе не выпустят до конца шторма. Успеете?

Любасов кивнул:

— Осталось полтораста бидонов с керосином, бензин уже весь приняли. К девяти закончим. Снимемся даже раньше, чем говоришь.

— Провизию запасли?

— На борту. И два анкерка с водой, — успокоил шкипер.

Теперь кивнул Губанов:

— Пожалуй, хватит на пятерых. Впишешь меня в состав команды под фамилией Константинова. Иду с вами — таково решение комитета: Микояну и мне переправляться в Астрахань.

В глазах шкипера возникло сомнение.

— А если он не успеет подойти?

— Кто?.. — Губанов понял, ответил сперва вопросом: — «Чайка» ушла когда? Уже восемь суток, а ходит побыстрее, чем вы... Думаю, что он сейчас у Кирова. По крайней мере, уже в дельте... И вот что. Забудь Федора Константиновича до Астрахани. Запомни: Александр Константинов.

Шкипер совсем вылез на палубу, окликнул пожилого матроса:

— Чесаков! Становись на мое место, а за себя поставь Ланщакова. Полтораста бидонов Трусов и один поднесет к борту.

Повернулся к Губанову, сказал, чтобы слышали матросы:

— Так вот... Александр Константинов... Перебудешь до отхода в каюте. Вернее и надежнее.

Провел его в крохотную каютку на корме, недолго пробыл там, а когда вышел оттуда обратно на палубу, уже выглядел по-иному — в черной флотской фуражке и в клеенчатом плаще-дождевике. Под мышкой у него был прижат локтем судовой журнал — потертая, конторского формата тетрадь, куда день ото дня аккуратно вносились записи о происшедшем на стоянках и в плаваниях сведения о составе команды и назначении груза, официальные отметки портовых властей о приходе и отплытии парусника.

— Кто спросит, — наказал он матросам, — говорите, что ушел оформлять отход в Гурьев.

Обменялся многозначительным взглядом с ними и зашагал вразвалку в смутную даль ненастного утра, к черным фасадам бесконечной набережной за воротами Шибаевской пристани.

Под вечер того же самого дня, когда тень близкой ночи помчалась над Каспием быстрее штормового ветра, рыбаки, пережидавшие непогоду на острове Жилом, в сорока милях от Баку, заметили среди гребней далекий парус. Он то исчезал между взлохмаченными валами, то мелькал над ними, похожий на большую неведомую птицу, гонимую штормом навстречу потемкам на горизонте.

— Понесла кого-то нелегкая в такую завируху! — удивился молодой ловец, с опаской озирая взбудораженное море. — Не бедуют ли?

Второй ловец, постарше, приглядясь к парусу, пробурчал:

— Держат мимо Жилого, стало быть, не бедуют. Большевики в Астрахань пробираются, не иначе...

И умолк под суровым взглядом третьего ловца, самого старого в рыбацкой артели.

Согнув козырьком ладонь, старый рыбак долго всматривался из-под нее в штормовую кипень, над которой мелькал парус.

— Верно, — наконец подтвердил он. — По всему видать, что не бедуют. Легли курсом на север. Тут и смекайте: может, в Порт-Петровск, может, в Гурьев, может, еще куда... Ночь укроет, а к утру далече уйдут. — Строго-настрого предупредил: — Если белые с британцами станут допытываться, наше дело, ребята, простое: не приметили, ведать не ведаем. Понятно?

Вздохнув, прибавил:

— Отчаянные люди...

Пожелал удачи неведомым смельчакам, рискнувшим пуститься в штормовое море, наперекор «бешеному норду», от которого все — малые и большие — суда укрывались в гаванях или в ближайших бухтах.

Вскоре даль вокруг острова заволокло гулкими от шторма сумерками.

Парус над морем исчез.

Будто его и не было...