Он мерил жизнь особой меркой

Любимые музы

Арсений Григорьевич Головко, от природы жизнерадостный, общительный человек, среди людей и для людей. Это знают его товарищи по оружию — моряки, летчики, партийные и советские работники, историки, художники, кинорежиссеры. Они могут рассказать, как в 1927 году, в год десятилетия Октябрьской революции, курсант училища имени М. В. Фрунзе вступил в ряды партии и через всю жизнь высоко пронес звание коммуниста. Как не раз избирался в верховные органы страны и, будучи депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР, принимал участие в решении государственных вопросов, как чутко реагировал на письма своих избирателей, помогал советом писателям, актерам.

Мне тоже довелось иметь дело с Головко, наблюдать его в разных ситуациях, ощутить его благотворное влияние на окружающих…

Помню, на Северный флот приехал писатель Вениамин Александрович Каверин. Он поселился у меня, и в первый же день мы пошли на прием к командующему.

Замечу, что Арсений Григорьевич всегда проявлял поразительную осведомленность в литературе. Мы удивлялись: когда он находит время читать? Но многие книги, выходившие в ту пору и еще пахнувшие типографской краской, стопочкой лежали у него на этажерке. Стоило об этих книгах заговорить, как можно было удостовериться в том, что они стоят тут не для украшения. Слово Головко о литературе всегда было мнением взыскательного читателя, обладавшего хорошим вкусом. Он был рад приезду Каверина, читал многие его произведения и с ходу задал ему вопрос:

— Кто выведен в вашем романе «Два капитана» под именем Саши Григорьева?

Каверин охотно рассказал о том, что был в Ленинграде летчик Клебанов, учился в осоавиахимовской летной школе, потом работал в гражданском воздушном флоте на дальних северных линиях. Он и послужил прообразом главного героя книги. Затем Вениамин Александрович сообщил, что здесь, в Полярном, он намерен закончить вторую книгу романа, чему Головко обрадовался:

— Прекрасно! Если потребуется какая-либо помощь, обращайтесь без всякого стеснения в любое время дня и ночи.

Вениамин Александрович, человек в высшей степени скромный и, больше того, застенчивый, старался не беспокоить Головко. Но все, что ему требовалось, он увидел и узнал. И завершил вторую часть романа «Два капитана». Саша Григорьев воюет на Северном флоте. Помните: «В паре с одним капитаном мне удалось потопить третий транспорт в конце августа 1942 года. «Малютка» знаменитого Ф. с моей помощью утопила четвертый. Об этом не стоило бы упоминать — я шел пустой и мог только сообщить координаты германского судна, но Ф. пригласил меня на «поросенка», и с этого «поросенка» начались события, о которых стоит рассказать». Не стану скрывать от читателей: под таинственной буквой «Ф.» скрывается подлинная личность знаменитого подводника И. И. Фисановича.

Велик был интерес командующего к искусству, будь то театр, музыка, живопись, скульптура. «Я люблю искусство, вероятно, потому, что природа не одарила меня такими талантами», — признавался Головко, не понимая того, что иметь душу художника — это не меньше, чем владеть художественным мастерством.

Арсений Григорьевич всегда и всячески поддерживал все виды творчества, не раз приглашал артистов из Москвы. Вот и в самый канун войны в Полярном оказался на гастролях Московский музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. 19 июня на спектакль «Перикола» пришло руководство флотом во главе с командующим. И многие зрители решили: опасность пронесло, обстановка разрядилась. А 22 грянул гром, и театр уехал в Москву, оставив декорации и реквизит. Но у Северного флота был свой театр, и все это хозяйство пригодилось. Главный режиссер театра, молодой, весьма одаренный Валентин Плучек, с успехом ставил пьесы из классического репертуара.

Предельное напряжение и постоянная занятость боевыми делами не мешали Головко бывать на спектаклях. Находил он время и поговорить с артистами.

— Хорошо бы написать пьесу на флотском материале, — однажды сказал он, — хотя бы о подводниках. Ведь есть у нас опытный драматург. Вся боевая жизнь проходит у него на глазах. Не можете ли вы взять на себя это дело?

— Попробуем, — ответил Плучек.

И через несколько месяцев репертуар театра пополнился пьесой Исидора Штока «В далекой гавани». Герои ее сидели в зале и узнавали самих себя — Колышкин, Лунин, Фисанович…

Далекое Заполярье… Даже прожить там не просто, а нужно еще и воевать.

Вот это понимал командующий флотом и, считая, что не единым хлебом жив человек, всячески стремился привлечь на флот работников культуры. Писатели Ю. Герман, А. Зонин, Б. Лавренев, Н. Панов, Н. Флеров повестями и стихами, написанными по следам боевых событий и печатавшимися в газете «Краснофлотец», радовали бойцов; многие напевали песни композиторов Б. Терентьева и Е. Жарковского, особенно «Прощайте, скалистые горы» на слова поэта-фронтовика Н. Букина; художники А. Кольцов, А. Меркулов создавали полотна на тему боевой жизни североморцев. И никто из этих тружеников культуры не был обойден личным вниманием командующего. Подчеркиваю, личным, ибо каждого он знал и не раз с ним беседовал.

В канун нового, 1943 года своеобразной сенсацией в Полярном стало появление у Дома флота гигантских фигур матросов в бушлатах, бескозырках, с автоматами наперевес и гранатами, взметнувшимися над головой. Во всем их облике, стремительных позах, суровых лицах — порыв, одержимость, жажда боя. И тут же были изображены гитлеровские вояки: один пустился наутек, другой еще отстреливается, третий распластался.

Но самое поразительное, что все это было выполнено из снега и для крепости облито водой. Головко одним из первых появился здесь. Долго рассматривал композицию, удивляясь, как динамичны фигуры моряков. Внезапно появившиеся в первые часы 1943 года снежные богатыри словно пророчили победу.

Подошел Торик и, улыбаясь, спросил:

— Ну что, Арсений Григорьевич, хорош новогодний сюрприз?

— Скажите, а чья это работа?

— Кербеля, военного художника политуправления.

— Неужели он один смог такое сотворить?

— Нашлись помощники — матросы из флотского ансамбля. Но главная-то сила — он. Талант, товарищ адмирал.

— Вижу, Николай Антонович. Где же автор этой скульптуры? Познакомьте меня с ним.

Но автор — студент дипломник Суриковского института, без пяти минут скульптор Лев Кербель — находился в море. Эсминец «Гремящий» провожал очередной конвой.

Когда «Гремящий» появился в Екатерининской гавани, на корабле приняли семафор: «Художнику Кербелю немедленно прибыть к командующему флотом».

Худенький, длиннолицый паренек в матросской форме по дороге сделал «заход» к Дому флота — хотелось поглядеть на свое снежное детище. Увы, даже следа не осталось. За время похода в Полярном потеплело, и все произведение… растаяло. Теперь в штаб!

Головко поднялся из-за стола, вышел навстречу и, крепко пожав Кербелю руку, сказал:

— Спасибо за вашу скульптуру! Получилось очень впечатляющее зрелище. На фронтах развернулось наступление, и вы сумели эту наиважнейшую тему раскрыть своими средствами. До сих пор плохо у нас с монументальной пропагандой, хотя есть художники. Да вот и скульптор объявился. Теперь мы за это дело вместе с вами возьмемся.

— Растаяла моя композиция, товарищ вице-адмирал, — грустно сообщил Кербель.

— Да, капризы природы. Ничего не поделаешь. Но как вы вообще сумели это сделать? Матросы у вас словно живые, — заметил Головко. — Притом типичные североморцы, будто сошли с корабля на сухопутье и бросились в атаку. Чувствуется, повидали вы моряков в деле.

Да, моряков он уже повидал. Кербелю и самому довелось тралить вместе с ними, ломом и киркой обрубать лед на обмерзающем корабле. На полярном ветру люди тоже обрастали льдом и походили на тех, кого он изобразил у Дома флота. А дуэль североморцев с береговыми батареями противника, когда снаряды рвутся совсем близко и на палубу залетают осколки? Долгие дни и ночи конвоирования транспортов, борьба с подводными лодками противника…

Головко попросил подать чай, они сидели рядом — вице-адмирал и матрос, чаевничали и продолжали разговор.

— Идет большая, жестокая война, каждый день мы теряем драгоценных людей, — говорил командующий. — Мы пишем о них в газетах, выпускаем листовки. Но пройдут годы, подшивки начнут пылиться в библиотеках, листовки и вовсе не сохранятся. И многое будет утрачено для потомков. Надо увековечить героев на полотне, в скульптуре. Вы человек одаренный, и мы просим вас сделать свой посильный вклад. Будете у нас флагманским специалистом по монументальной пропаганде.

— Я готов, — отозвался Кербель. — Только для работы нужны материалы, которых здесь не достать.

— Что именно?

— Гипс, глина. В Москве на гипс наложено табу. Сам Бурденко, говорят, гипсом распоряжается. Конечно, сейчас больше всего он нужен медицине.

— Ну что ж, Москва не за горами, отправляйтесь с моим письмом. Как раз завтра летит туда бомбардировщик ТБ-3 за медикаментами, и я прикажу, чтобы вас взяли.

Решимость командующего была лучшим подтверждением его серьезных намерений. Так Кербель оказался в Москве. А там все пошло как по маслу. Он явился к известному скульптору Мухиной, она в свою очередь обратилась к Бурденко, и была получена тонна гипса. Глину помогли добыть друзья.

Скоро Кербель со своим драгоценным грузом вернулся на Север. Погода выдалась на редкость мерзкая, самолет садился в пургу, снега намело по колено. Хорошо, что подоспел командир полка Петр Сгибнев со своими летчиками: на сани погрузили ящики, сами впряглись и потянули груз в землянку, отведенную скульптору тут же, на аэродроме…

Первой удачей Кербеля стал скульптурный портрет Бориса Сафонова, погибшего в воздушном бою над конвоем летом 1942 года. Кербель не был с ним знаком. Но друзья Сафонова охотно помогали скульптору своими советами. И таким образом портрет Сафонова стал чуть ли не плодом коллективного творчества. Потом появились бюсты Петра Сгибнева, Захара Сорокина, Николая Бокия, Павла Климова и других асов.

Выполнив задания Головко, скульптурная мастерская перебралась в Полярный — к подводникам. Там Кербелю тоже вручили список героев, которых надо «отобразить». Но как? Один только вернулся с моря, другой, наоборот, собирается в поход, а Лунин со свойственной ему резкостью заявляет: «Не время этими игрушками заниматься».

Кербель в растерянности кинулся к командующему:

— Не слушаются, товарищ адмирал. Не хотят позировать.

Головко его успокоил:

— А мы им прикажем…

Что там было сделано, осталось для Кербеля тайной. Только буквально на следующий день в сараюшку, насквозь продувавшуюся ветрами со всех румбов, стали приходить «модели». Первым заявился И. Фисанович. Его внешность была настолько характерна, что весь сеанс продолжался каких-нибудь сорок минут. За ним пожаловал старейшина подводного флота Иван Александрович Колышкин — скромный, степенный, неторопливый. Он сел на табурет и не сводил глаз с подвижных пальцев скульптора, ему хотелось наблюдать, как возникает «чудо искусства». Сеанс прошел незаметно. И тоже получился удачный бюст. Кербель добился не только портретного сходства, но и раскрыл рыцарское благородство в характере любимого всеми комбрига.

Иногда открывалась дверь и в сараюшку наведывались Головко, Николаев, Торик. Рассматривали, обсуждали новые работы.

И Головко радовался:

— Представьте, окончится война и где-нибудь в музее люди увидят наших героев. Помните, в Эрмитаже галерея героев восемьсот двенадцатого года? Хорошо бы и нам оставить нечто подобное.

Так родилась на флоте своя галерея — несколько десятков скульптурных портретов. Их, как и надеялся Головко, можно видеть в музеях страны, в том числе и в Третьяковской галерее.

Ныне Лев Кербель — автор памятников Карлу Марксу в Москве, В. И. Ленину в Софии, героям Великой Отечественной войны в ряде городов — народный художник РСФСР, действительный член Академии художеств СССР, профессор, лауреат Ленинской премии. Но не меньше гордится он своим почетным званием скульптора Северного флота, с волнением вспоминает командующего флотом, распознавшего в нем художника с будущим.

Дружба адмирала Головко с Кербелем продолжалась. Уже много лет спустя Головко не раз наведывался в московскую мастерскую художника, смотрел его новые работы. А исполненный Кербелем в мраморе скульптурный портрет самого Арсения Григорьевича Головко установлен в Доме офицеров в Североморске и на могиле адмирала в Москве.

После войны мне посчастливилось много раз встречаться с Арсением Григорьевичем, знать его семью. Жена Кира Николаевна, лауреат Государственной премии, артистка Московского Художественного академического театра. По ее стопам пошла и дочь Наташа. Окончив школу МХАТ, она играет в труппе этого знаменитого театра. А сын Миша унаследовал отцовскую профессию: окончил училище им. М. В. Фрунзе, не один год плавал на большом противолодочном корабле старшим штурманом, а в 1976 году стал слушателем Военно-морской академии…

Я рассказал немного о жизни адмирала Арсения Григорьевича Головко в годы Отечественной войны. После Испании это были для него годы больших испытаний. Кончилась война, а служба продолжалась дальше: начальник Главного штаба ВМФ, командует флотом на Балтике, и под его адмиральским флагом корабли советского флота совершают первые походы в зарубежные страны. Потом в Москве — первый заместитель главнокомандующего Военно-Морского Флота СССР. Он отдает свои знания и опыт строительству большого океанского флота нового типа с атомной энергетикой и ракетным оружием. Вот они — этапы короткой по времени, но большой жизни…

Член Военного совета Военно-Морского Флота СССР адмирал Василий Максимович Гришанов хорошо знал А. Г. Головко, служил с ним на Севере, и на Балтике, и в Москве.

— Жизнь талантливого и самобытного советского адмирала, — вспоминая об Арсении Григорьевиче, рассказывает он, — повод для бесконечных размышлений. Он досконально знал флот во всем его многообразии и к тому же обладал личным обаянием. Еще знаменитый русский адмирал С. О. Макаров говорил в свое время, что унылые люди не годятся для такого бойкого дела, как морское. Это целиком применимо к характеру А. Г. Головко. Его отличали бодрость духа, жизнелюбие, умение сплотить людей. Как известно, он был прост и доступен. Однако прост не в смысле простодушия. Он обладал тонким, я бы сказал утонченным, умом и большой силой воли. Этим объяснялось его положительное влияние на самых разных людей, будь то матросы или адмиралы. Он понимал, что главное в человеке — его нравственное начало, и постоянно заботился о воспитании воинов, сильных духом, любящих Родину, преданных нашей партии и народу. Подтверждение этому мы находим в строках, написанных его рукой незадолго до смерти: «Убежденность в правоте великого дела Коммунистической партии, любовь к Советской Отчизне породили массовый героизм наших воинов». Это относится к Отечественной войне, когда он командовал флотом, действовавшим на колоссальном пространстве от Шпицбергена до бухты Тикси, равном пространству от Риги до Иркутска. Молодой флот располагал сравнительно небольшими силами, воевал в суровых условиях Заполярья и при всем том успешно выполнял свои задачи. Отчасти это объясняется тем, что командующий флотом обладал умением правильно оценить обстановку, принимал смелые решения, а затем действовал упорно, настойчиво, добиваясь желаемых результатов. На протяжении войны у А. Г. Головко появилась еще одна ценная черта — умение воспринять, подхватить все прогрессивное, что рождалось на войне, и быстро внедрить в боевую практику. Тут множество убедительных примеров: потопление вражеских транспортов артиллерией подводных лодок (как известно, впервые этот метод применил М. Гаджиев), атаки торпедных катеров в дневную пору и при свежей погоде, низкое торпедометание, взаимодействие подводного флота с авиацией и еще многое, что было вовремя замечено руководством флота и получило широкое распространение.

А. Г. Головко понимал, что «один в поле не воин», и опирался на знающих, деловых людей, авторитетных на флоте. Кто его окружал? Многоопытные политические руководители: член Военного совета А. А. Николаев и начальник политуправления Н. А. Торик, умелый и знающий командир бригады подводных лодок Н. И. Виноградов, неутомимый — круглые сутки в трудах — начальник оперативного отдела А. М. Румянцев, командиры соединений А. И. Гурин, И. А. Колышкин, А. В. Кузьмин. Один из его подчиненных — командир ОВРа Василий Иванович Платонов впоследствии стал начальником штаба, а затем и командующим Северным флотом. Да разве всех перечислишь! Их было великое множество, стойких, мужественных морских воинов — коммунистов и беспартийных. В этом была сила Северного флота и его командующего. Многих, очень многих Головко знал лично, встречался с ними в боевой обстановке и потому мог оценить личные качества каждого из них.

Последние годы жизни, выполняя волю партии, на посту первого заместителя главнокомандующего Военно-Морского Флота СССР Арсений Григорьевич особенно много трудился, отдавая все свои силы, знания, опыт флоту, морякам. Сегодня у нас есть флот, который он мечтал увидеть. На смену надводным кораблям с тяжелой нарезной артиллерией пришли корабли-ракетоносцы, и среди них — ракетный крейсер, носящий славное имя «Адмирал Головко».

Он ушел из жизни слишком рано. Сердце не выдержало перегрузок, и смерть настигла его на пятьдесят седьмом году.

Выступая на вечере памяти А. Г. Головко в Центральном Доме литераторов 16 декабря 1970 года, бывший начальник Генерального штаба генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко вспоминал об Арсении Григорьевиче:

— Я не моряк, а сухопутный товарищ. И не по обязанности, а по велению сердца пришел сюда, чтобы напомнить о человеческих качествах Арсения Григорьевича. Заочно я его знал еще с сорокового года, когда он в возрасте 34 лет стал командующим Северным флотом, а я служил в Генеральном штабе, курировал северное направление. Началась война, мы должны были собирать данные, следить за обстановкой, анализировать ее, и мне часто приходилось говорить по телефону с командующим флотом. Даже не видя его, я знал, что имею дело с незаурядным человеком — умным, эрудированным, прекрасно знающим обстановку, умеющим видеть ближние и дальние перспективы. Никаких неясностей в отношении Северного флота у нас никогда не было.

Первый раз я увидел его в начале сорок третьего года, когда по вызову Ставки он прибыл в Москву. И, впервые встретившись с ним, я понял, какой это действительно незаурядный человек. Он мыслил оригинально и не боялся смелых суждений.

В 1946 году Арсения Григорьевича назначили зам. начальника Главного морского штаба, а я был начальником Генерального штаба. Здесь я узнал его еще лучше. В Москве так же, как и на флоте, проявился его большой военный талант, прекрасные организаторские способности. Он был и мечтателем, и мыслителем, и трезвым реалистом. Его всегда занимали проблемы будущего. Хотя времени у нас всегда не хватало, но бывали случаи, что засиживались иногда до утра, ибо он был замечательным собеседником, хорошо знавшим литературу, искусство, А уж что касается флота, тут он как рыба в воде. С поразительной быстротой и в совершенстве он постиг трудную работу в центральном аппарате.

Некоторые военные, прибывая с периферии, долго входят в курс дела, а кое-кому эта работа и вовсе оказывается не по плечу, чего нельзя сказать о Головко. Он не только любил и понимал свою работу, но творчески развивал военно-морское дело, проявляя ясность и гибкость мышления. И был очень принципиальным человеком, особенно когда дело касалось интересов партии, Родины. Здесь он был непримирим, умел отстоять свою точку зрения. По любому вопросу имел свое мнение и открыто высказывал его, не дожидаясь, как у Грибоедова, что скажет княгиня Марья Алексевна. Все его предвидения и мечты о большом океанском флоте постепенно сбывались. И в том, что страна имеет могучий флот, — есть доля трудов нашего любимого товарища и друга.

И наконец, оценка, данная командующему Северным флотом бывшим наркомом Военно-Морского Флота СССР Николаем Герасимовичем Кузнецовым:

— За год, оставшийся до войны, А. Г. Головко успел основательно познакомиться с людьми, морским театром и кораблями. Флот был небольшой, а водные просторы огромные.

Мне запомнилась поездка на Север осенью 1940 года. В начале сентября мы с командующим прошли на одном из эсминцев от Мурманска до Архангельска. Заходили во все бухты и заливы. Было еще тепло, но в Иоканге лежал прошлогодний снег. Головко, хорошо знавший Дальний Восток, привез оттуда известную шутку о Колыме, применительно к условиям сурового Баренцева моря: «Иоканга, Иоканга — чудная планета: двенадцать месяцев зима, остальное — лето».

В перспективе на этом огромном и открытом (с выходом в океан) морском театре намечалось создать мощный флот. Но пока это была лишь перспектива. Большие заводы только сооружались.

Недостаток кораблей на Севере старались компенсировать установкой береговых батарей. Вот на них-то мы с Головко и сосредоточили внимание во время нашей поездки.

Места, где ставили батареи, глухие, дорог мало, иногда приходилось добираться туда на тракторе. Одни батареи были готовы, другие еще устанавливались, а некоторые существовали пока лишь в проекте, на бумаге.

Во время этой поездки я смог впервые основательно познакомиться и с морским театром, и с новым командующим Северным флотом. Нельзя было не оценить его верных и метких определений роли подводных лодок и авиации на Севере. Понравилась его общительность, умение разговаривать с подчиненными…

Арсению Григорьевичу довелось встретить войну и всю ее провести, как он писал, «вместе с флотом». Успешные действия флота на Севере — лучшая аттестация для командующего… Адмирал А. Г. Головко был одним из наиболее образованных военачальников нашего Военно-Морского Флота и пользовался большим авторитетом. Добрую память о нем сохранят моряки не одного поколения.

— Мы — первое послевоенное поколение — пришли служить на Север, когда там отгремели пушки, но эхо войны слышится и по сей день, — говорит подводник и известный поэт североморец капитан I ранга Владимир Николаевич Жураковский. — Нам не довелось знать адмирала А. Г. Головко. Однако добрая слава о нем продолжает жить в наших делах и свершениях, рассказы о нем переходят из уст в уста. Мы стараемся воспринять стиль его работы, продолжая развивать новое, прогрессивное, что он насаждал в годы войны…