Он мерил жизнь особой меркой

В большое плавание

В знойный летний день 1940 года самолет, прилетевший с Дальнего Востока, совершил посадку на Центральном аэродроме. На поле вышел невысокий коренастый мужчина с острым взглядом небольших серых глаз, смотревших из-под густых нависших бровей. Его томила жара. Он снял на мгновение фуражку, как бы стряхивая с себя усталость, и обтер платком лоб. Это был контр-адмирал Арсений Григорьевич Головко.

— Москва! — радостно произнес он, и вместе с ним улыбнулись стоявшие рядом люди.

Москва всегда была гостеприимным домом, куда все с удовольствием возвращались после отлучки Вот и Головко, приезжая в Москву и только выйдя с вокзала, мельком оглядев хорошо знакомые улицы, площади, дома, сразу примечал, где и что изменилось, выросло, возникло вновь. И, заметив это, оглядывал самого себя, словно спрашивая, оценивая: а что изменилось в тебе самом за это время?

Он бывал здесь еще курсантом в синей фланелевке и бескозырке, с винтовкой на плече: в праздники проходил в строю перед Мавзолеем…

В отличие от многих сверстников, друзей по училищу, в детстве грезивших морем и кораблями, в семье терского казака из станицы Прохладной ни один из четырех сыновей не собирался стать моряком. Отец Головко — ветеринарный фельдшер, мать — неграмотная крестьянка. Большая семья — семь детей. Все помыслы Арсения были обращены на сухопутье, к земле-матушке, и цель одна — посвятить себя сельскому хозяйству. После окончания рабфака он поступил в Тимирязевскую академию. И вдруг неожиданный поворот в жизни: по комсомольской путевке, как и многие другие его сверстники, в 1925 году он идет служить на флот. Но там долго не задерживается: его посылают учиться в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

После училища Головко довольно быстро поднимается по крутым ступеням флотской службы. Штурман, минер, помощник командира миноносца, командир дивизиона торпедных катеров, а затем начальник штаба бригады катеров на далеком Тихоокеанском флоте. Именно там выступил он ярым поборником ночных плаваний. Его ум и находчивость проявлялись во всем: в большом и малом. Не раз Арсений Григорьевич выходил в море на катере своего товарища по училищу А. В. Кузьмина, и они проделывали различные эксперименты в поисках наиболее эффективного использования торпедных катеров. Однажды во время очередного учения Тихоокеанского флота, ночью, они незамеченными проскочили в бухту Золотой Рог, доказав, что можно так же незаметно проникнуть в гавань противника.

Вспоминается и другое. База торпедных катеров находилась тогда в отдаленной бухте. Там же жили моряки с семьями. Зимой свирепствовали ветры. Как задует нордовый «сибиряк», выйдешь на улицу — обжигает. А домики ветхие, насквозь продуваются. Не знали, как уберечься от морозов. Особенно беспокоились за детей. Головко и тут нашел неожиданное и простое решение: вызвал пожарных и приказал облить дома водой. Прошло несколько часов, стены покрылись толстой ледовой броней. Отепление получилось — лучше не надо. Моряки повеселели, зажили совсем по-иному, даже купали ребятишек, не опасаясь простуды…

Много воды утекло с тех пор. И уж так сложилось, что, куда бы ни ехал Головко — в отпуск или в командировку, — он неизменно оказывался в Москве. Словно все его жизненные пути проходили через знакомые улицы, переулки, площади столицы. И далекая дорога в Испанию тоже начиналась от Москвы.

В числе советских добровольцев ему довелось увидеть звериный облик фашизма и принять участие в битве с ним. «Но пасаран!» («Не пройдут!») — этой мыслью жили все советские люди и душой рвались туда, где не затихала битва. Немногим удалось оказаться на переднем крае, в огне боев.

Белый городок, окруженный голубыми горами, — главная база республиканского флота Картахена — стал таким же знакомым, как Кронштадт или Севастополь. Но Головко здесь — в непривычном гражданском костюме, а называют его испанским именем Дон Симон Гарсия Галвис — сразу и не выговоришь. Он представляет в Испании свой народ, свою страну. Советник командира главной базы флота Арсений Григорьевич Головко участвовал в разработке операций, в бой нередко выходил в море на головном корабле, встречал транспорты из Советского Союза с танками и самолетами. И самая крупная из побед республиканского флота — потопление фашистского крейсера «Балеарес» — также связана с именем Головко.

Пребывание в Испании было для него не только боевой школой. Здесь вырабатывались интуиция, способность разобраться в сложном переплете борьбы, умение отличать людей, искренне ненавидящих фашизм, от тех, кто, восклицая «Вива руса!», был в действительности враждебен делу, за которое боролся Головко.

Испания оставила глубокий след в его жизни. То, что увидел и чему научился там Головко, не постигнешь ни в училище, ни в академии. Именно там, побывав в боевой обстановке, он ощутил себя частицей механизма сражения, воочию увидел, что флот без помощи авиации не может добиться победы на море, что зенитная артиллерия без истребителей не защитит воздушного пространства, что атаковать корабли противника с большой высоты — пустое дело (процент попадания будет ничтожен), а атака одиночными самолетами и вовсе безнадежное; гораздо эффективнее атаковать корабли в портах базирования. То же самое и конвойные операции, проводка транспортов, бои на коммуникациях — всему этому учился Головко в Испании, чтобы потом боевой опыт, полученный там, применить в Отечественную войну на Северном флоте…

Через несколько часов в Кремле должна была состояться встреча, которая определит многое в дальнейшей жизни контр-адмирала Головко. И конечно же эта мысль не оставляла его ни на минуту, вызывая вполне понятное волнение. Ему хотелось побыть одному, еще раз все обдумать. Но времени уже не было.

В Кремль он поехал вместе с тогдашним наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым. Их принимали члены Политбюро. Речь шла о назначении Головко командующим Северным флотом. После того как его кандидатура на этот пост была обсуждена, назначение, одобренное членами Политбюро, состоялось.

Головко ощутил прилив необыкновенной силы, а вместе с тем проникся сознанием величайшей ответственности, способной поднять человека, окрылить его. И хотя до этого приезда в Москву он успел в 1938 году прослужить на Севере очень немного — командиром дивизиона эсминцев и начальником штаба Северного флота, у него было такое ощущение, будто он всегда стремился именно на этот флот и служба на этом флоте составляла теперь единственный и главный смысл всей его жизни.

У подъезда ждала машина. Опять хлынула навстречу сутолока знойного московского дня, но теперь Головко не замечал ничего. Мысли его были далеко — в Заполярье, а состояние такое, будто все еще впереди, будто сегодня он сдал последний экзамен в училище и только начинается его большое плавание.

Вечером Арсений Григорьевич ходил по Москве, и это чувство начинающейся жизни не затухало в нем. Казалось, ярче горели огни реклам, праздничнее и наряднее выглядели прохожие на улицах, громче доносились песни из радиорупоров.

Незаметно для самого себя он очутился на Красной площади. Часы на Спасской башне пробили двенадцать. Сменился караул у Мавзолея. Головко пересек площадь, вышел к Москве-реке, снова пересек площадь, и она показалась ему беспредельно широким и спокойным в этот ночной час морем, а ярко освещенное здание за стеной Кремля — кораблем, находящимся в плавании.

На рассвете следующего дня Головко вылетел на Север. На чемодане перед ним лежала потертая карта. Самолет слегка покачивало, и потому казалось, что зигзагообразные линии рек, железных дорог на карте тоже движутся, словно живые. А рядом с этими линиями море, широкая полоса тундры и крошечные островки — все, все будто живет, движется, совсем неожиданно и по-новому рассказывая о себе.

Головко то разглядывал карту, как живописное полотно, чуть отодвинув от себя и прищурившись, то склонялся над ней с карандашом и циркулем, еще и еще раз вымерял расстояния.

Почти всю дорогу, несколько часов подряд, он не сводил глаз со старенькой, основательно истертой на сгибах, усеянной кружочками карты со знакомыми названиями: Полярный, Ваенга, Кильдин. Теперь они не просто географические понятия, а то, с чем накрепко связана его жизнь на годы вперед…

7 августа 1940 года Арсений Григорьевич доложил в Москву о вступлении в должность командующего. И тут же погрузился в дела, а их было великое множество…

«Он прекрасно понимал, что «один в поле не воин», — вспоминает то время вице-адмирал в отставке Н. А. Торик. — Первая встреча со штабом, руководством флота, с теми, с кем придется бок о бок трудиться много лет. «Вы, товарищи, — сказал Головко, — отныне моя опора. Позвольте надеяться, что каждый из нас на доверенном участке будет работать в полную силу, — и шутя добавил: — Благо полярный день никого здесь не ограничивает».

Сразу был взят нужный тон. А потом изучение кораблей, ознакомление с морским театром, с личным составом, чтобы почувствовать весь флотский организм. Именно в тот период был заложен прочнейший фундамент взаимопонимания, душевной теплоты между экипажами кораблей и частей и флагманским командным пунктом флота, где день и ночь протекала напряженная работа. Отработка различных планов, принятие смелых, порой рискованных решений. Войны еще нет. Но она тут, рядом. Боеготовность! Ей подчинены все помыслы командующего, вся работа штаба флота, соединений. Принято решение: все корабли, нуждающиеся в ремонте, поставить в заводы, даже за счет сокращения объема боевой подготовки, а оставшимся осваивать театр в любую погоду, лодкам погружаться на предельную глубину, самолетам-разведчикам летать на предельный радиус. Ничего условного. Береговым артиллеристам — борьба за секунды, за первый залп. Строителям — все внимание на сооружение командных пунктов, бытовое устройство моряков. Тылу — учесть протяженность театра, погодные условия, своевременно обеспечить все отдаленные точки. Не забыты вопросы взаимодействия с приморским флангом армии. В этом ратном труде нового командующего Военный совет, командиры соединений ощутили новизну, творческие размышления, взгляд вперед, в завтрашний день».

Среди множества больших и малых дел для А. Г. Головко было важнее всего не упускать из поля зрения главное — боевую и политическую подготовку личного состава, воспитывать в духе высокой воинской дисциплины тех самых моряков, которым меньше чем через год жизнь сулила испытание в огне Отечественной войны.

На четвертый месяц после вступления Головко в командование флотом случилась большая беда: во время учений подводная лодка Д-1 погрузилась и не всплыла. Командующий флотом вышел на миноносце к месту происшествия. Целую неделю находился там, руководя поисковой операцией. Увы, безрезультатно. Причина гибели лодки так и осталась загадкой. Были разные предположения. Головко же считал, что командир лодки не справился с управлением, лодка стремительно ушла на огромную глубину и там была раздавлена.

Много шума наделала эта трагическая история на флоте и особенно в Москве. Последовал строгий выговор Головко и снятие с должности командира бригады подводных лодок. А еще специальным приказом предписывалось: «Подводным лодкам на глубинах моря больше рабочей глубины лодки не погружаться».

Вот это больше всего взволновало комфлотом, ибо в Баренцевом море повсюду глубины превышают «рабочую глубину» лодки. Стало быть, выполнение приказа было равносильно тому, чтобы вовсе отказаться от боевой подготовки.

Есть люди, у которых под внешней невозмутимостью таится огненный темперамент и жажда деятельности. Таким был вновь назначенный командир бригады подводных лодок Николай Игнатьевич Виноградов. Многое связывало их с Головко: три года учебы в Военно-морской академии, служба до войны и самое главное — единство взглядов на развитие флота, вера в будущее подводных лодок, особенно здесь, на Севере, где большие глубины, широкий простор. Случись война — нужно уметь действовать на морских коммуникациях противника. Именно в этом направлении работала мысль командующего и Виноградова — большого знатока дела, человека, способного принять смелое решение, а если нужно, то и пойти на риск… Они понимали, что причина всех промахов и упущений на бригаде подводных лодок — плохая организация, слабая дисциплина, неумение ценить фактор времени.

Волновало Головко и другое: как все же проводить боевую подготовку, учить моряков тому, что нужно на войне, если есть строжайшее указание погружаться, не превышая «рабочую глубину». Идет телеграмма в Москву — одна, другая — с просьбой отменить решение. Оттуда подтверждают: действовать согласно указаниям. А это значит ждать, пока пройдет зима и вскроется Белое море, и опять же учиться плавать на относительно малых глубинах. Испанский опыт подсказывал командующему флотом другое: действовать, и действовать немедленно! В Европе уже полыхает вторая мировая война. Германский фашизм проглатывает страну за страной.

Посоветовавшись с Виноградовым, Головко принимает решение начать боевую подготовку в водах Баренцева моря, решать многочисленные задачи, в том числе прорыв кораблей в закрытые бухты. И как ни беден флот надводными кораблями, Головко выделяет подводникам эскадренный миноносец и сторожевик; они имитируют корабли противника, и по ним производятся учебные торпедные атаки.

Так был решен вопрос с подводниками. Но ведь помимо них у командующего большое хозяйство. Поток дел, которые нельзя отложить. Головко занимается боевой подготовкой флота по системе готовностей: номер три — значит на корабле течет обычная жизнь по уставу и инструкциям, номер два — предельно сокращается увольнение на берег. И наконец, номер один — самая высокая готовность — выйти в море, нанести противнику удар. Решает фактор времени, «время потерять — все потерять». Требовалось отработать систему с предельной точностью, чтобы в считанные минуты и даже секунды сигнал боевой готовности дошел до исполнителей. И означало сие не только принять сигнал и отрепетовать: дескать, вас поняли. За этим стояло нечто большее, принципиально новое в организации службы всего флота. Совсем не просто было ее создать, отладить, чтобы каждый человек от командира корабля до кока по сигналу занял свое место. Сколько потребовалось тренировок, учений, походов, чтобы весь сложный корабельный механизм работал как часы! Какое напряжение требовалось от командующего и исполнителей его замысла!

Головко не раз сам выходил в море, проверяя боевую подготовку в часы, когда корабль бросало с борта на борт, а рулевые не выпускали штурвал, боцманы учились удерживать лодку на заданной глубине, штурманы безошибочно определяли место корабля в тумане и во время снежных зарядов, налетавших вдруг, неожиданно. Промокшие до костей сигнальщики зорко наблюдали за морем и воздухом И во время таких походов решались боевые задачи: маневрирование, стрельбы на волне, поиск кораблей пока еще условного противника, разыгрывался морской «бой».

Комфлотом настоятельно повторял: ни на один день не прекращать боевую учебу в условиях, близких к тем, которые могут сложиться во время войны, и вырабатывал тактику, соответствующую условиям Северного театра. Он напоминал важнейшее положение адмирала Макарова: «Мало знать, нужно еще уметь. Уметь — это главное». Вместе с этим он предостерегал от рабского применения догм, которые всегда опасны, и всячески поощрял личную инициативу. В походах он требовал от командиров кораблей умения быстро оценивать обстановку, принимать правильное решение, а затем действовать смело, напористо. Что касается матросов, то и для них у Головко были свои критерии: здоровье, выносливость, привычка к морю. Выход в море в мирное время он рассматривал как школу для войны.

Так плавали зимой, когда обмерзало все — от антенны до одежды людей, а корабль тяжелел и плохо слушался руля. Зато люди обретали опыт, закалку. Позже за всю эту нелегкую школу они скажут спасибо.

Командующий не жалел сил, его рабочий день начинался рано, кончался далеко за полночь. Отпустив начальника штаба флота С. Г. Кучерова, своих помощников, он брался за бумаги, поступившие в тот день, звонил в Москву и делал множество мелких, но важных, неотложных дел, которые нельзя упускать из виду. Короткие часы отдыха — и снова в штаб. И рад бы побыть дома, почитать книгу, сходить в театр (его страсть душевная), а в воскресенье отправиться на рыбалку, благо кругом озера и посидеть с удочкой на бережку — одно удовольствие. Но личная жизнь, все радости и удовольствия — все, все отпало. После Испании и Дальнего Востока его не оставляла мысль, что мало, слишком мало осталось мирных дней, надо торопиться.

К тому же Арсений Григорьевич получал все новые и новые данные о непрерывно прибывающих на север Финляндии и Норвегии войсках фашистской Германии.

Заботы не оставляли Головко ни на минуту. Кораблей мало, и те износились. Значит, надо спешить с ремонтом.

При всех сложностях и невзгодах Головко радовало одно: между ним и его ближайшими сподвижниками было полное взаимопонимание.